Деревья собираются в дорогу

Сбежав от суеты и глупых дел,

вернулся я к истоку детских лет.

Твой ветхий дом совсем заледенел,

ведет к нему едва заметный след.

Родная, что зима тебе несет?

«Какая ж радость, батюшка, в зиме?

Когда с ней столько немощных забот

негаданно является ко мне.

К тому ж негожий, плохонький мой дом

уже не может зиму пережить,

и каждый год по осени за мхом

хожу я в лес, чтоб стены заложить.

И то ли будет, внучек, впереди!..

Знать, ты, милок, деревню-то забыл,

гляди, давно ли сыпали дожди,

да вот уж снег ворота завалил.

Когда б заране дров не напасла,

то как бы я избавилась от бед

зимы, которым нет числа?..

Ведь мне уже за восемьдесят лет…»

Она вздохнула и пошла прилечь,

на угол помолившись шепотком…

В пустой избе потрескивала печь,

сгущалась тьма за маленьким окном…

Снег на дворе, как перина.

Печка, ухват, чугуны…

Бабушка Екатерина,

долго ль еще до весны?

Долго ли виться метели

в этой застывшей дали?

Дети твои постарели,

внуки детей обрели.

Ты в тишине доживаешь

длинные годы одна.

И, как всегда, поджидаешь

гостя, застыв у окна.

Вечером в сумрачной хате

что-то мудришь над сукном.

Слышишь ли, бабушка Катя,

снег заскрипел под окном?..

По бабушке справить поминки

приду я в деревню Починки,

в скупое жилище ее…

Там светится детство мое.

Неспешно по улице длинной

пройду я под крик петушиный.

Здороваясь ясно со мной,

подумают люди: чужой.

Я встречу знакомые лица,

мне память не стерла столица.

Да только в сиянии дня

никто не узнает меня.

Края повидал я другие,

но взглядом места дорогие

окину — и сердце замрет.

Дорога над речкой пойдет.

Куда б мы ни мчались упорно,

питают нас вечные корни

полей и тропинок родных,

нельзя отрываться от них.

Ведь где-то в российской глубинке

мерцает деревня Починки.

И как мне забыть про нее?

Там светится детство мое…

Проститься с прошлым невозможно.

Что значит прошлое для нас?

В холодной памяти тревожно

оно живет за часом час.

Нам часто хочется покоя,

мы от судьбы своей бежим,

и настоящее, живое

уже становится былым.

Как хочется порой забыться,

все худшее предав золе…

Но все, что было, сохранится,

пока мы живы на земле.

Сосны, сосны красные…

Белый мох-ковер…

Сумерки безгласные.

На траве — костер.

И еще несмелая бледная луна.

Тени оголтелые… Кто там? Тишина.

И сквозь шорох лиственный,

робостью объят,

чей-то долгий, пристальный,

невозможный взгляд…

В лесной тиши, в глухом затоне

речной воды

я взял в холодные ладони

цветок звезды.

Вонзился в руку, словно жало,

ее огонь,

звезда, шипя, в затон упала —

прожгла ладонь.

Тогда, склонясь над зыбкой глубью

ночной воды,

ладони свел я и пригубил

глоток звезды…

И мне с тех пор во тьме кромешной

светло всегда,

в моей душе, земной и грешной,

горит звезда!

Я песня —

ты не слушаешь ее.

Я ветер —

но волос твоих не трону.

Ищу тебя, летаю над землей

и лишь дерев раскачиваю кроны.

Я солнце —

ты не чувствуешь тепла.

Звезда —

которой ты не бросишь взгляда.

Когда ты спишь, то ночь твоя светла

и в жаркий день спешит к тебе прохлада.

Я вся любовь —

не ищешь ты любви.

Родник —

ты не прильнешь к нему губами.

Чем стать еще? Ты только назови,

но не смотри холодными глазами.

Вот и этот праздник угасает,

поржавели рощи от дождей.

Красный вяз прощальный взгляд бросает,

уходя тропинкою своей…

Все уходят по своим дорогам:

рыжий дуб и пестрый тополек…

И в пути им вспомнится о многом,

потому что будет путь далек…

Все уйдут, смахнув слезу украдкой,

с карнавала света и тепла,

разбредутся с грустною оглядкой —

кто куда, чтоб вьюга не нашла…

Я останусь подметать лоскутья,

собирать последние дары,

жечь листву опавшую и прутья,

ждать всю зиму радостной поры…

И придут их строгие собратья

наш дворец остывший сторожить…

Буду в прятки с холодом играть я,

с нелюдимой вьюгою дружить…

До поры, когда в своих нарядах

вновь придут друзья на карнавал…

И увижу я в их нежных взглядах,

как о встрече каждый тосковал…

Полями брожу на закате

притихшего летнего дня.

Деревья далекие — в злате

залившего запад огня.

Витают над нивой волнистой

померкшие души цветов,

и клевера запах душистый,

и дух сенокосных лугов.

Соцветья слетают под ноги,

едва лишь качнет суховей

осевшую пыль на дороге

и белый от пуха репей.

Кузнечики мерно стрекочут,

уж свежестью тянет с реки,

босые ступни мне щекочут

травинки и колоски…

Забыв суету заводную

и город, и грохот его,

здесь чувствуешь землю родную

и кровное с нею родство.

…И летит во мгле, пронзая

пустоту широт астральных,

словно капля голубая,

шар земной меж звезд печальных.

Как слеза из глаз Вселенной,

в мирозданье безответном,

то в вечерней дымке пенной,

то в сиянье рос рассветном.

Никого во мгле не слышно,

ничего кругом живого,

с звезд, застывших неподвижно,

не доносится ни слова.

Может, он, объятый мглою,

средь миров, себя не спасших,

был последнею слезою из очей,

давно погасших?..

Что там ночь колдует?

Что готовит нам?

Зябко ветер дует

меж оконных рам.

Словно кто-то хочет

окна распахнуть.

Я в такие ночи

не могу заснуть.

Как люблю я слушать

вьюги свист ночной!

Он мне рвется в душу,

будто крик родной.

Он глаза туманит

мне ли одному?

И так жутко манит

за собой во тьму…

Глубокой ночи покрывало

прожгла комета и ушла.

В каких мирах она блуждала?

Какую даль себе нашла?

Ее полет, полет бесшумный

сквозь призму судеб и зеркал,

быть может, чей-то взгляд разумный

в иных пределах созерцал.

И я без грусти провожаю

тот свет, что тайною слепит,

и кто-то вновь во тьме без края

его спокойно проследит.

И долгий след в груди оставит,

как озаренье, как привет…

Пройдут века, ее прославит

другой неведомый поэт.

Кометы путь и свет манящий,

поэт, не ты ль один постиг?

Сквозь день и ночь строкой летящей

из мира в мир, из мига в миг…

В одной строке соединились души

и прозвучали новою строкой.

Так на границе волн морских и суши

гудит и буйно пенится прибой.

О, как горит осенний лист кленовый,

ложащийся беззвучно в мокрый след!..

Звучит над миром чей-то голос новый,

когда поэта перевел поэт.

Чей этот странный голос — непонятно,

ему еще названья даже нет.

Так тучи в небе, что разнозарядны,

рождают над землей мгновенный свет…

И всякий раз, когда сольются двое,

два мира, два таланта, две любви,

возникнет нечто новое, другое,

с неведомым волнением в крови.

Ворвутся в душу ветры ледяные,

звезда падет среди кромешной тьмы…

Нам неверны стихи переводные,

их автор кто-то третий, но не мы.

А ты сказала: «Будь мне другом»,

кого-то в памяти любя.

Но нет, я вовсе не с испугом

смотрел на близкую тебя.

И видел я, как мы несхожи,

как небо хмурилось в окне…

Но все понятней и дороже

твои печали были мне.

Такой ли встречи ты хотела?

Но все ж разладить не спеши

поэзии мужское дело

с наивной детскостью души.

Когда за стенкой веселятся,

клянешь ты долюшку свою,

не разучившись удивляться

траве, стрекозам и ручью.

И даже, снегом занесенный,

тебе стозвонно лес поет,

где твой соловушка бессонный

свиданья ждать не устает…

Луна бледнела в облаках,

синел рассвет хрустальный.

Трясло «Ракету» на волнах,

как на доске стиральной.

Исчезла псковская земля,

и смолкли чайки вскоре.

Чудское озеро, бурля,

раскинулось, как море.

Баркас промчался мимо нас,

в лицо бил ветер резкий,

и, к удивленью, тот баркас

был «Александр Невский».

Поднялся тут ребячий гам,

не унимались дети…

А мы к эстонским берегам

летели на «Ракете».

…Край солнца выглянул, как серп,

и я, глаза прищурив,

в его лучах увидел Дерпт,

иль русский город Юрьев.

И подчинились мы с тобой

веселому азарту,

когда, причалив, день-деньской

гуляли в Старом Тарту.

Старинной крепости подвал

был маленькой харчевней,

я в ней с тобою побывал,

как будто в сказке древней.

Там словно капельки росы

в глазах совы синели…

На башне ратуши часы

старинные звенели.

Как жаль, что нужно плыть назад…

И к берегу родному

тряслись мы три часа подряд

по озеру Чудскому.

В корму врезался каждый вал,

мы были как хмельные…

И ветер волосы трепал

и без конца в лицо бросал

нам брызги ледяные!

Разлуки лед. Октябрь. Сухие листья

ложатся тихо в мокрые следы.

Я снова перечитываю письма,

что целый год ко мне писала ты.

Все то, что было, мне забыть непросто.

Как охладеешь к памятным местам,

где каждый тополь, каждая березка

до глубины души знакомы нам?

Когда тебе безмолвие ночное

навеет грусть в слезящемся окне,

то что-то очень близкое, родное

еще не раз напомнит обо мне.

Еще хранятся прежние приметы

и не сотрутся в памяти вовек,

сияют наши летние рассветы,

белеет наш с тобой прощальный снег…