Деревья собираются в дорогу

Аллеи Братцевского парка

прямы, тенисты и тихи.

Полянок травы блещут ярко,

овраги — в зарослях ольхи.

Воздушный тополиный хлопок

летит, не чувствуя земли…

Средь извивающихся тропок

аллеи стройно пролегли

над кольцевою автострадой,

над речкой узенькой… Они

мне стали грустною отрадой

в мои нерадостные дни.

Когда брожу я в парке этом,

в его вечерней тишине,

и небо темно-синим светом

сулит успокоенье мне, —

все растворяются невзгоды,

что в сердце я сюда принес,

в живом дыхании природы —

в чуть слышном шелесте берез…

Деревьев шепота не слышно,

не вздрогнет ни один листок,

застыли облака недвижно,

и погружен во тьму восток.

И одинокий голос птицы

над рощей постепенно смолк.

Росою кое-где искрится травы

темно-зеленый шелк.

Но все же кто-то неусыпно

за этой тишиной следит,

он меж деревьев ходит скрытно

и в ночь пронзительно глядит…

Люблю вечернею порой

глубь затихающего леса,

когда клубится предо мной

тумана дымная завеса.

С неясной странностью люблю

деревьев темных окруженье

и взглядом пристальным ловлю

ветвей внезапное движенье.

И все мне кажется: вот-вот

я встречу сказочное что-то,

русалка за руку возьмет,

заманит леший на болото…

Кто это съежился на пне?

Чьи там глаза блестят в тумане?

Трепещет сердце, страшно мне!

А сумрак все сильнее манит…

Тонкая пороша и ночная тишь

забелили скаты деревенских крыш.

Сопки поседели, выцвели луга,

известью покрылись мокрые стога.

Опустело поле, птица не слышна.

Полдень, а на небе бледная луна.

В тумане сером, как завеса,

сухие листья мельтешат,

и, покидая сумрак леса,

они за птицами спешат.

Опутал корни сон унылый,

повисла в воздухе печаль,

и сиротливо лес бескрылый

глядит на птиц, летящих вдаль…

Мне почудилось в дрожи волос,

что сегодняшней ночью бессонной

вдохновение отозвалось

на далекую вспышку на солнце.

Может, звезды с орбиты сошли,

разлетаясь в иные пределы, —

я услышал, как в чреве Земли

что-то вздрогнуло и загудело.

Я метался в бетонных стенах.

Как хотелось мне, как мне хотелось

обрести неземную бестелость,

раствориться в космических снах!

Но покинуть себя самого

мне мешала неясная сила,

будто тяжестью неба всего

мои плечи к земле придавило.

И пронзил меня глас: «Не спеши.

Окрыленность приходит не сразу.

Не дано состоянью души

обогнать человеческий разум.

Став безликой частицей небес,

ты прольешься блуждающим светом,

и, свидетель вселенских чудес,

ты не раз пожалеешь об этом…»

Плывут, как письма, облака

к тебе во все концы земли,

никем не узнаны пока,

и растворяются вдали.

И я душой к тебе плыву,

не зная, где тебя найти,

как айсберги плывут к теплу,

плывут и тают на пути.

И я в мечтах о том тепле

ищу тебя по всей стране,

ищу тебя на всей земле,

ищу,

а ты живешь во мне.

Напряжена душевная струна.

Ты подойдешь, обычная на вид,

промолвишь слово только —

и она, как тонкий лучик,

вздрогнет, зазвучит.

И вновь уйдешь. Но память красоты

меня к той встрече станет возвращать.

Так блеск давно погаснувшей звезды

нам долго будет в душу проникать…

Любовь, она была случайна,

не обмануть ей сердца впредь,

ведь полюбить — проникнуть в тайну,

а разлюбить — что умереть.

Любовь любых чудес превыше,

она тогда лишь глубока,

когда, познав ее, услышишь,

как сердце бьется у цветка.

Я что-то в жизни делаю не так.

И отчего все это — сам не знаю.

Где нужно проще быть — я усложняю,

где надо быть хитрее — там простак.

Что всем понятно — для меня секрет,

но в тайны мира вникнуть порываюсь.

Идет удача в руки — я скрываюсь,

ищу я то, чего на свете нет.

Другие скажут попросту: чудак,

живи как все, и в этом есть отрада.

Ах, если б знать заранее: как надо?

Но кто на целом свете знает: как?..

Когда всем сладко спится,

лечу я в небесах

на лунной колеснице

и белых лошадях.

Я пролетаю низко,

крылами тьмы сокрыт,

и звезды, словно искры,

летят из-под копыт.

Сверкают, рассыпаясь

под окнами домов,

но люди, просыпаясь,

не видят их следов.

И я кричу: «Всмотритесь!

(Глаза у всех пусты.)

О люди, не споткнитесь

о слабый след звезды!»…

Уже светло и поздно.

Не слышно слов моих.

Идут они по звездам,

не замечая их…

Странная примета —

этот хитрый взгляд.

Мы встречались где-то

жизнь тому назад.

Что ж ты не любезна?

Что глядишь совой?

И зияет бездна

меж тобой и мной.

А ведь что-то было,

помнится, у нас,

и луна светила

нам в окно не раз…

Если доверяешь

прошлому едва,

что ж ты повторяешь

прежние слова?

Прячешь в черной замше

бледность впалых щек.

Может быть, все там же

встретимся еще…

В домике моем тишь,

на стене дрожит тень,

возится в углу мышь,

и спугнуть ее лень.

В доме никого нет.

А в груди моей грусть.

Не хочу включать свет,

а свеча горит пусть.

За окном луны срез,

Млечного Пути мост.

В городе кругом блеск,

я не видел там звезд.

Маятник стучит в такт

сердцу моему… Что ж,

долго просижу так,

чувствуя теней дрожь.

Шорох по углам сник.

Черная в окне гладь.

Встречу петуха крик,

а потом пойду спать.

Входишь в лес, а лес уходит в осень,

за собой тебя уводит лес,

золотые листья в блестках росных

словно звезды сыплются с небес.

Только что ж я снова чуть не плачу

от знакомой с детства красоты?

Всякий раз я чувствую иначе

этот запах влажной бересты.

Здесь моя стихия, и не нужно

мне другой, невиданной красы.

Я войти не в силах равнодушно

в лес осенний средней полосы.

Это здесь, в лесном покое нежась,

грусть свою стараясь приглушить,

сердце жадно впитывает свежесть,

чтоб до новой осени дожить…

По ней одной всю жизнь тоскую,

средь женщин всех ее одну

не обниму, не поцелую,

не оттолкну, не обману.

Меня укор ее минует,

весь этот бред пустых обид…

Она к другим не приревнует,

в неправоте не обвинит.

Лишь ей плачу я откровеньем,

она, единственно слаба,

ко мне руки прикосновеньем

легко смахнет печаль со лба.

Когда, случалось, был я нежен,

со мной была в тот час она,

но если в чем-то был я грешен,

здесь не ее — моя вина.

Ко мне волшебный дух нисходит,

всю ночь в окне звезда горит,

когда она меня находит,

когда со мной заговорит…

Как будто вечности сиянье

сойдет в ночной голубизне,

как будто голос мирозданья

судьбу нашептывает мне.

Пусть я умчусь в любую область,

но приплывет издалека

прекрасный, чистый, женский образ,

моя любовь, моя тоска.

Я ей до святости послушен,

хоть стынет горечь на устах…

Когда она глядит мне в душу,

я вижу боль в ее глазах.

Я за нее на этом свете,

уже наученный добру,

всем существом своим в ответе,

она умрет — и я умру.

В разгаре солнечного лета,

объехав морем южный край,

былой дорогою Поэта

я посетил Бахчисарай.

Все принижается, старея,

Столица Крыма — груды скал…

Я на могиле Хан-Гирея

без интереса постоял.

Я видел тайные чертоги,

его дворец, его шатры…

И здесь я был судьей не строгим

жестоким нравам той поры.

Но то, что в душу мне запало,

о чем не мог помыслить хан —

под сводом древнего портала

я видел мраморный фонтан.

Живой фонтан Бахчисарая!

Что наречен фонтаном слез.

Где капли падают, стекая

по лепесткам печальных роз.

Что вспомнил Он? Какие грезы

здесь русский гений пережил?

Так и лежат две свежих розы

с тех пор, как Он их положил.

И будут вечно слезы падать

из этих мраморных глазниц,

и человеческая память

не обретет себе границ…

Вологодчина, край заветный,

древнерусская сторона!

Красотой и душой — небедный,

духа гордого целина.

Ярославщины облик светлый

не померкнет в груди моей.

Днем над Волгой темнеют ветлы,

ночью звезды сияют в ней.

Псков, Владимир, Воронеж, Суздаль,

Муром, Тула, Торжок, Тамбов…

Никакая на свете усталь

не погасит мою любовь —

эту твердость и эту силу,

что таятся в моей любви,

эту жгучую боль за Россию,

не стихающую в крови…

Сгорает лишь то,

что подвержено тленью.

Забудется все,

что подвластно забвенью.

Но душу всего

беспредельно живого

в себе сберегает

бессмертное Слово.

Одно лишь оно

негасимо извечно.

И звездная жизнь

перед ним скоротечна.

Все канет во тьму,

но когда-нибудь снова

наш мир воскресит

жизнетворное Слово.

За что тебе судьба такая —

болезни бесконечной муки?..

Опять, плечами поникая,

к лицу ты прижимаешь руки.

Ты рождена не для страданья.

И светел он, твой дар небесный.

Вся жизнь твоя как ожиданье

чудесной сказки неизвестной.

Там васильки такого роста,

что шмель жужжит над самым ухом…

Там нет отчаянья сиротства,

и степь сладка полынным духом…

Но жизнь несла одни утраты

и по глазам с размаху била.

И слез так много пролила ты

за то, что родину любила.

Пусть сказка дымною поземкой

занесена в дороге мглистой…

Твоей поэзии негромкой

все литься будет голос чистый…

Как это было? — понять не могу.

Шел я по темным следам на снегу.

Глубже и глубже я в снег утопал.

Кто проходил здесь? А может, пропал.

Вдруг оглянулся, как будто на зов, —

не было больше за мною следов.

Там, за спиною моею, была

черная вьюга и снежная мгла…

Что ж поешь ты печальные песни,

ветер северный,

белому небу?

Иль несешь ты недобрые вести

бесконечной зиме на потребу?

Ничего, что мой путь стал короче

и что сердце прерывисто бьется…

Ах, не надо, не надо пророчить,

что весна никогда не вернется!

Ведь недаром в застывшей аллее

прижилась перелетная птица…

Ни о чем, что ушло, не жалею.

Все проходит и все повторится.

В быстротечные вешние воды

очень скоро снега обратятся,

и мои промелькнувшие годы

неизбежно ко мне возвратятся…