Детдом для престарелых убийц

РУССКОЕ ПОРНО

Январь. Я бегу по центральной улице города мимо засыпанных снежком, как сахарной пудрой, деревьев. Крепкий сорокаградусный мороз пьянит. А снег под ногами хрустит, будто кто-то огурцом закусывает.

С неба падают белые мраморные снежинки. Они обрушиваются на головы прохожих, пробивают насквозь автомобили, убивают кошек и собак. Кошмар Микеланджело, месть Родена, мечта идиота.

Причем все снежинки круглой формы. Просто удивительно: ни одной квадратной или, там, треугольной, что ли. У Бога – никакой фантазии.

Здесь по старой части города я обычно срезаю угол, и вот она – родная редакция «Вечернего Волопуйска». Что новенького сегодня сочинят мои братья если не по крови, то хоть по типографской краске?

Раздеваюсь. В кабинете тоже прохладно.

– Бр-р, какая длинная эта зима.

– Зимы все длинные, – философски замечает Строчковский, – это лето проходит быстро.

Ставим с Мотей Строчковским электрочайник. И по пять капель чистого медицинского спирта – подарок медбратьев, о которых накануне Мотя сделал классный репортаж.

– …Ее звали Верка-Веранда, потому что она легко снималась, – рассказывает мне Мотя Строчковский, пока заваривается чай, – хотя, между прочим, она играла на кларнете в местной филармонии. Красивая такая, возвышенная. Говорят, действительно очень талантливая. Можно, кстати, завтра сходить послушать, она мне достала бесплатный абонемент на год на двоих. Так вот. У нее была такая удивительно клейкая слюна, что она могла ею склеивать все что угодно: ну там картон, дерево, фарфор и даже металл. И осколки потом невозможно было разорвать никакой силой!

Мотя делает паузу, подходит к мусорному ведру, смачно сморкается, руки вытирает о кусок газеты и продолжает:

– А знаешь, почему у нее была такая клейкая слюна? Потому что она трахалась только в рот. Больше она никак не могла удовлетвориться. Она отсасывала, пока ты не кончишь. Раз, другой раз, третий… Пока ты в конце концов не начнешь натурально трахать ее в рот. А слюна у нее была такая клейкая, потому что она кончала ртом, как другие бабы влагалищем, понимаешь? Научный феномен. Уникум. Мутация какая-то… В столовку пойдешь?

– Давай после летучки. Не будем будить в спящем редакторе нежного и ласкового зверя.

В городской многотиражке мне нравилась только одна вещь, а именно: там регулярно и без задержек платили зарплату. «Вечерний Волопуйск» находился на бюджете города, мэр областного центра и крупного морского порта денег для карманной газеты не жалел. Иногда я тосковал по высокому искусству и уходил в запой, как в поэзию, а в поэзию, как в запой. Что, как выяснилось, практически одно и то же.

Главный редактор Нестор Иванович Вскипин своей стрижкой под «горшок» и круглым рябым деревенским лицом с инородно смотрящимися на нем очками в модной оправе был похож на Иванушку-дурачка, закончившего заочно ветеринарные курсы. И теперь в его глазах была такая грусть, будто бы он тайно скучал по своим деревенским коровкам. Периодически он закрывался в кабинете с ответственным секретарем, доставал из сейфа бутылку водки, и они возвращались в своих беседах в благословенные и тихие застойные годы.

– Жизнь входит в нас, как музыка, – с грустью говорил редактор, обращаясь к ответсеку, – а выходит, как зловонный пердеж. Почему так?

– Наверное, таким образом сказываются особенности нашей профессии, – отвечал ответсек, задумчиво булькая по стаканам.

Главному редактору Нестору Ивановичу Вскипину газетный люд с незапамятных времен присобачил кличку Махно. И то сказать, нраву наш Нестор Иванович был вспыльчивого. Любил он и шашкой перед коллективом помахать, и головы на летучках порубить. И получалось это у него не хуже, чем у его исторического тезки (тот, настоящий батька Махно, тоже был Нестором Ивановичем). Разозлившись, он быстро закипал, как яма с дерьмом, в которую бросили пачку дрожжей.

Помню, недельки через полторы после того, как я устроился в «Вечерку», он вызвал меня в кабинет:

– Будем знакомиться.

Ответсекретарь, мужик с владленинской лысиной и преданными собачьими глазами, худой, как жертва Бухенвальда, вздохнул и задумчиво забулькал по стаканам.

– В России антиалкогольных профессий не бывает, – как бы извиняясь, сказал ответсек вместо тоста.

После первой мы помолчали.

После второй мы еще раз помолчали.

– Я никогда не сделаю хорошей карьеры, Нестор Иванович. У меня есть две слабости – женщины и поэзия, – честно признался я редактору после третьей.

– Хорошо легла, как на родину, – крякнул Нестор Махно после четвертой, и мы стали читать наперебой любимые стихи: они – из Маяковского и Светлова, а я – из Пастернака и Мандельштама.

– Чему можно научиться в газете? – задумчиво спросил Н. Вскипин, сочно хрумкая свежим болгарским перцем, купленным секретаршей вместе с другой закуской на расположенном рядом с редакцией Зеленом рынке. – Ну, так чему можно научиться в газете, а, молодой человек?

– Не знаю, – немного растерялся я.

– А вот я специально для вас перечисляю: писать простые повествовательные предложения – раз и правильно пить водку, чтобы быстро не спиться, – два. Это очень важно, особенно для начинающего.

– Но газета ведь нивелирует стиль, вынуждает писать штампами, готовыми клише и стереотипами, отупляет журналиста, делает его похожим на других, – сказал я с пафосом (как молодой сотрудник я считал своим долгом немного поспорить с начальством. Для формы, так сказать).

– Вся журналистика держится на штампах и клише, – вставил ответсек. – Главное в газетных материалах – доступность и понятность. Красиво писать надо в литературных журналах. Здесь этого не нужно.

– Это точно, – по-отечески кивнул головой Нестор Иванович. – В газетном деле все держится на штампах, и молимся мы на одного идола – простое повествовательное предложение. Не нужно загружать и усложнять себе и читателю жизнь. У тунгусов есть только одна пословица: «Не говори много, говори мало». Редактор отдал мне в безраздельное пользование весь литературный архив нашей, как оказалось, старейшей в регионе газеты (выходила она с 1911 года).

– Новый работник – это хорошо забытый старый, – ласково сказал он мне, когда вторая бутылка была допита, и я, аккуратно завернув пустую тару в родную газетку, собрался уходить. – Но помни, в газете мне нужны не гении. В газете мне нужны ремесленники. И еще: у журналиста не может быть друзей, иначе он плохой журналист.

И, немного помолчав, с неожиданно мрачной иронией заметил:

– Всякий молодой журналист начинает с мечтаний о великой карьере и мировой славе, а заканчивает работой до пенсии в «Вечернем Волопуйске». Волопуйск – это дырка в жопе дьявола. Дунуло – и нет тебя.

Звякнув пустой тарой, я испуганно выскочил из кабинета редактора.

– Ну, теперь разделяй и властвуй, – сказала на это Жукина, начальник отдела культуры, красивая тетка из казачек, смешливая, белозубая, большегрудая и широкозадая, проработавшая в газете всю сознательную жизнь и теперь собирающаяся на заслуженную пенсию, – а с автурой советую построже. Режь их по самые яйца, а то заедят, как мухи паровозные.

Я поискал в словарях описание паровозных мух, естественно, ничего не нашел, но принял к сведению ее совет и пообещал резать.

Мотя Строчковский о нашем редакторе Несторе Ивановиче Вскипине:

– Кристальной души человек. Когда он узнал, что арбуз, который мы притащили в редакцию и только что съели, ворованный, он пошел в туалет и выблевал его. Такой кристальной чистоты человек! Да, пошел в туалет, два пальца в рот – и весь арбуз выблевал. А раньше крайком партии обслуживал. Скажут ему «фас!» – он человека с дерьмом сожрет, и ничего, даже не икнет, не то что там рыгать…

– Ну откуда ты знаешь, Мотя? – укоризненно возражает ему моя газетная начальница, улыбаясь всеми тремя рядами своих белых ровных, как пулеметная обойма, зубов. – Может быть, он и тогда блевал в туалете. Только тайно, у себя дома, после очередного «съеденного» диссидента. Два пальца в рот – и Солженицын низвергается в унитаз…

Нестор Иванович Вскипин, будучи руководителем старой партийной закалки, обожал толкать речи по любому поводу. Он просто жаждал навязать каждому личную опеку и видел свою роль в созидающей и направляющей силе слова руководителя. Но великий и могучий, стало быть, русский язык не любит, когда к нему относятся всуе. И мстит, выставляя обидчика в нелепых одежках логики и смысла. Вот и мы завели за правило после каждой летучки вывешивать наиболее яркие афоризмы Нестора Ивановича на стене в кабинете отдела культуры под заголовком «Цитата дня».

Коллеги, зная за нами любовь к устному творчеству редактора, толпами ходили читать очередную «нетленку» руководителя. Написанная крупными буквами, яркими фломастерами, она смотрелась не хуже, чем лозунги на первомайских коммунистических демонстрациях.

На этот раз над головой моей начальницы по культуре красовалось:

По дороге в редакционную столовку Мотя продолжает свое прерванное из-за летучки эротическое повествование:

– …Я Верку-Веранду именно за эту крайнюю порочность и любил. Не поверишь – до исступления. Это ее сочетание абсолютной развращенности и ангельской внешности. Она засыпала только с мужской родилкой во рту. Если она не могла найти себе на ночь болт потолще и подлиннее, у нее начиналась бессонница. Она меня уверяла, что это с ней происходит потому, что ее мать слишком рано оторвала ее от своей груди. И теперь мужской штырь, который она так азартно сосет и лижет, символизирует для нее материнскую грудь.

– Грустная история, – говорю я.

– Своей слюной она навсегда приклеила мой член к своему рту, – не унимался даже в очереди за дохлыми котлетами разгоряченный воспоминаниями Мотя С. – И, знаешь, я бы смирился со всем этим, нашел бы массу оправданий и жил бы, как все… Если бы не ее бесконечные измены. Как только представлю, сколько литров мужской спермы она проглотила за свою жизнь, то готов просто убить ее на месте!..