Детдом для престарелых убийц

МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ РАЗ… (ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ПУТЕШЕСТВИЯ МИКЛУХО-МАКЛАЯ В АВСТРАЛИЮ)

В портовом кабаке «Труба Адмирала», где продавали не разбавленное водой пиво и вино, всегда можно было встретить интересных людей, услышать байки, рассказанные профессиональными врунами, и отвлечься от грустных мыслей. Сегодня мы с Сэмом решили сбежать от городской суеты именно сюда, погорланить с матросней песни, набраться по самые брови дешевым вином, а если повезет, то и ввязаться в какую-нибудь приличную драчку и т. д.

Главным завсегдатаем здесь был человек по кличке Миклухо-Маклай. Кличку ему присвоили за то, что он, по его же словам, в молодости участвовал в кругосветной регате.

Миклуха всегда сидел у ближайшего к стойке столика, с правой стороны, лицом к входной двери. Это давало ему возможность отслеживать, кто входит в кабачок, и, как только появлялся новичок, он замечал его первым. Он дожидался, когда новенький определится со свободным местом, и сразу же устремлялся к нему знакомиться: «Миклухо-Маклай, участник кругосветной регаты. Вы позволите здесь присесть?»

На левом плече у Миклухи сидит огромная серая корабельная крыса. Сидит спокойно, только носом шевелит да глазками на вас умными смотрит. На крысе ошейник и цепочка, кольцо от которой надето на Миклухин указательный палец. «Это моя невеста Шарлотта, – говорит он и, выдержав паузу, предлагает: – Хотите услышать историю, как Шарлотта спасла мне жизнь?» И наконец добавляет: «Только вот пивка бы, чтобы горло не сохло…»

В сто первый раз Миклуха начал свой рассказ о том, как однажды рыболовецкий траулер, на котором он работал, попал в страшный шторм на Тихом океане. Траулер был старый, давно уже списанный по возрасту, поэтому никто из команды сильно и не удивился, когда эта посудина пошла ко дну. Боцман тонул с чувством глубокого удовлетворения: сбылись его предсказания. «За работу, матросы! – орал он. – Смерть – это тяжелая и ответственная работа».

Все попытки спасти это корыто были тщетными. Траулер затонул. Наемная команда, набранная в основном из портового отребья, спасалась кто как может. Половина утонула сразу же, ибо по давнему матросскому обычаю не умела плавать. Миклуха плыл, держась за какую-то широкую доску, и очень сильно тосковал по родине. В голову лезли мрачные мысли о конце света, и хотелось горячего куриного бульона с луком и яйцом. По христианскому обычаю, он уже давно все простил всем своим врагам, но чуда не происходило. Самое паршивое было то, что он даже не мог толком сообразить, в какую сторону, собственно, плыть. Везде была вода, но Лик Божий в ней не отражался. «У Тихого океана нет памяти, – вспомнил он слова одного знакомого мексиканца, – и потому он вечен».

Миклуха окончательно затосковал по родине и бульону, несколько раз крикнул: «Спасите, помогите!» Но это было уж совсем смешно. Так смешно, что он разрыдался.

И вот тут-то он и увидел плывущую в некотором отдалении корабельную крысу. Увидел случайно, боковым зрением. Но смекнул: а ведь крыса-то знает, в какой стороне земля, об этой их способности ему еще в школе говорили. И возрадовался Миклуха, и возблагодарил он Бога, и направил свою доску вслед за крысой.

Так плыли они почти сутки, крыса и человек, пока Миклуха не заметил, что крыса устала и вот-вот пойдет ко дну. Тогда он выловил ее из воды и посадил на свою доску. Отдохнув, крыса сама ныряла в воду, чтобы плыть дальше к берегу, и эта процедура продолжалась несколько раз. А однажды ночью, видимо, от усталости и дикой жажды, Миклухе послышался голос: «Это не крыса вовсе, а прекрасная французская принцесса Шарлотта. Ее заколдовали несколько столетий назад, превратив в это мерзкое существо. Но если ты полюбишь ее и назовешь своей невестой, то чудо свершится – и она вновь станет прекрасной принцессой. Но помни, что нужно уметь ждать!..»

Миклуха, вцепившись в доску, слушал этот глас и понимал, что медленно сходит с ума. Однако на следующий день над ним пролетела чайка, а еще через несколько часов он увидел тоненькую полоску земли. Вскоре его заметила и подобрала рыбацкая шхуна. Он накрепко прижал к себе крысу-спасительницу и ни за что не хотел с ней расставаться. Команда шхуны решила, что у него поехала крыша, но перечить ему, пережившему столь многое, не стала. Через некоторое время Миклуха оклемался, но с крысой решил не расставаться уже никогда.

Миклуха закончил рассказ. Я встал, чтобы заказать еще по кружке пива. Стоя у стойки и рассчитываясь с барменом, боковым зрением я увидел, как дверь кабачка открылась, и в прокуренный, провонявший рыбой и пивом зал вошла потрясающе красивая и элегантная дама.

Матросня замерла от удивления. Я и Семен, не менее удивленные, находясь в разных концах помещения, одновременно прошептали: «Шарлотта…»

Шарлотта не спеша, виляя красивой круглой попкой, подошла к Миклухе, наклонилась над ним, совершенно ошалевшим, и, подмигнув сначала левым, потом правым, а потом опять левым глазом, медленно поцеловала его в губы.

– Меня зовут Шарлотта, – сказала она просто. – Если встретишь крутого чувака по кличке Будда – замочи его, Миклуха. И я опять буду твоя.

…В «Австралии» у Миклухи отдельная небольшая комната. Он не буйный, и здесь его все любят. Целыми днями он рисует цветными карандашами историю своей жизни и рассказывает медперсоналу удивительную легенду про крысу по имени Шарлотта.

А крыса, кстати, от него куда-то сбежала. Он не знает куда и сильно тоскует.

История хоть и складная, но в нее все равно никто в «Австралии» не верит. Кроме одного художника, который лежит в этом же корпусе. И который называет себя Максом Пигмалионом.

– Между любовью и смертью так много общего, – говорит Семен, – если это вообще не одно и то же.

И продолжает, незаметно впадая в патетику:

– Я знаю, что на свете есть тысяча причин, чтобы покончить с собой. И только одна, чтобы жить. Но эту единственную причину не знает никто. Поиск ее и составляет пресловутый смысл жизни.

Как-то перед самым отъездом Семена за бугор мы решили на прощанье съездить в клинику к Пигмалиону. В автобусе Сэм задремал, а я по своему обыкновению стал разглядывать людей, едущих рядом с нами.

У меня вообще давно уже сложилось впечатление, что большинство людей всю жизнь спят с открытыми глазами. Как сомнамбулы. Спят, когда идут на работу, когда занимаются семейными делами, когда рожают и воспитывают детей, когда ходят в театры, общаются, трахаются и т. д. Не сознают, не чувствуют течения жизни. Не ведают и не хотят знать зачем, для чего они здесь? Мне показалось, что меня окружают не люди, а какие-то ходячие кладбища, на которых похоронены идеи, мечты, чувства, планы. Кладбища, где тесно могилам.

Просто их не разбудили при рождении, подумал я, так теперь и живут спящими, неразбуженными.

– Следующая станция – «Австралия», – устало сказал водитель и зевнул во все лобовое стекло.

После недолгих переговоров с главврачом нас с Сэмом проводили в самый дальний корпус лечебницы.

– Здесь у нас лежат гении всех времен и народов, начиная с Диогена и Пифагора и заканчивая Биллом Клинтоном и Жириновским, – пошутил проводивший нас до палаты завотделением.

Пигмалион сидел на своей кровати и нервно грыз ноготь большого пальца правой ноги. Правда, не своей ноги, а лежащего рядом психа.

– Ножницы не дают, сволочи, говорят, нельзя острые предметы, так мы по очереди, это, грызем, а то мешают… – объяснил ситуацию тот псих.

– Когда идешь к женщине – не забудь захватить с собой плетку, а когда идешь к мужчине – не забудь захватить с собой бутылку, – закрыв поплотнее дверь и вытаскивая из внутреннего кармана поллитра, пытается острить Семен. – Калории и витамины – два в одной, – показывает он на бутылку.

– Какие у тебя были отношения с Шарлоттой? – спросил я у Макса, когда мы раздавили пол-литра на четверых.

– Я несколько раз оступился в нее, – гениально ответил Пигмалион, гордо задрав подбородок.

…Выйдя из больницы, мы оглянулись на окна его палаты. Пигмалион стоял у зарешеченного окна, подняв вверх средний палец. Мол, фак ю. Мы не обиделись. Что ж, он имеет полное моральное право посылать всех на хер. По крайней мере меня-то уж точно.

Пигмалион отошел от зарешеченного окна, красивым жестом снял широкополую шляпу, положил рядом на тумбочку шпагу с ножнами и, не снимая ботфортов, прилег на свою кровать:

– Если у шкуры льва не хватает клочка, пришей кусочек ослиной шкуры, все равно никто не заметит, – пробормотал он, засыпая, и вдруг, резко повернув голову, откусил у пробегавшего мимо зайчика пальчик.