Дети пространства

Мозаика летнего полдня

Они вошли в тот же дом, из которого утром забирали мастера Михеля. Входная дверь вела на большую застеклённую веранду, на которой было не сильно теплее, чем на улице. Летом здесь, возможно, собиралась вся семья, а сейчас было что-то вроде холодного склада. Следующая дверь привела их в полутёмный коридор с несколькими дверями слева, одной справа и лестницей в мансарду. Здесь уже было гораздо теплее.

— Это типичный осануэвский дом, — пояснил Петер. — Слева мастерские, гараж и скотина, справа — жилые помещения.

Карл принюхался, но не обнаружил никаких признаков того, что вплотную к коридору примыкает коровник или там мамонтятник. Вообще осануэвские двери внушали уважение: тяжёлые, в толстых коробках, врезанных в бревенчатые стены, они закрывались настолько плотно, что, кажется, могли бы использоваться в шлюзовых камерах космических кораблей, а открывались совершенно бесшумно.

Гости повесили верхнюю одежду на обширную вешалку, занимавшую почти всю правую стену, поставили под ней обувь, надев в изобилии валявшиеся под вешалкой войлочные тапочки, и через ещё одну столь же внушительную дверь вошли в жилую часть дома.

Первое, что их там встретило — огромная печь, излучающая тепло. Ее стенка, обращённая к входной двери, была превращена в большую картину, которую Карл сначала принял за витраж, но потом оказалось, что это мозаика, сложенная из идеально подогнанных друг к другу кусочков полупрозрачных поделочных камней.

На картине была изображена зеленеющая, слегка пожелтевшая от зноя степь. С белёсого неба ярко сияла Осануэва, на фоне далёких темно-зелёных гор прогуливались несколько мамонтов и носорогов, а полосатый саблезубый тигр крался за большерогим оленем. Всё это, казалось, источает жар летнего полдня.

— Моя работа, — похвасталась Лотта, выскочившая откуда-то встречать гостей и обнаружившая их интерес к картине.

— А почему она прямо светится изнутри? — поинтересовалась Лада.

— Так я в Техникуме учусь или где? Лампа подсветки от старого монитора — и ура, картина сияет как настоящий летний день. Она тут специально такая, для борьбы с зимней меланхолией.

— Вот тебе типичный пример тех самых осануэвских самоцветов, которыми Руслан мечтает набить полный трюм, — заметила Алина. — Так-то поделочные камни не стоят того, чтобы возить их с планеты на планету. Но осануэвская техника мозаики очень ценится в Галактике.

— А у тебя ещё есть? — поинтересовалась Лада.

— Пошли, покажу, — Лотта потянула третьего пилота «Марианны» в один из многочисленных небольших закутков, на которые было разгорожено отапливаемое печкой пространство. В этом закутке стояла двухэтажная кровать и небольшой столик со стационарным монитором и клавиатурой. Нырнув под кровать, девочка вытащила оттуда громоздкий деревянный ящик, в котором, аккуратно переложенная толстым картоном, лежала пачка мозаик в рамах из тонкой рейки.

— Вот это наш Миллербах весной, — комментировала Лотта. — А это рододендроны цветут на альпийских лугах. Вот, — она показала пейзаж явно субтропического вида, — морской берег под Нуэва-Картахена. Мы туда ездили отдыхать два года назад. А это коралловые рыбки там же. А это сказочный сюжет: Зигфрид, побеждающий дракона.

— И здесь Фафнир, — усмехнулся Карл.

— А где ещё? — заинтересовалась Лотта.

— А это парочка моих учеников, вернее, учеников моего учителя, делала Фафнира для постановки в Венской опере как раз перед тем, как я ушёл в космонавты. Хочешь, скину запись?

— Хочу.

Лада тем временем рассматривала мозаики.

— А почему у тебя сплошные весенние и летние пейзажи? Совсем нет зимы…

— Потому что мозаика — это зимнее занятие. А зимой хочется помечтать о тепле, о лете — вот и сидишь перед камнерезным кругом, подбирая тёплые тона. А ещё почему-то мозаики с зимними пейзажами очень хорошо покупают. За летние дают куда меньше.

— А ты делаешь это по памяти? — cпросил Карл.

— Нет, конечно. У меня уйма фотографий, — Лотта села за компьютер, на который уже переливались с наладонника Карла записи «Кольца Нибелунгов», вытащила на экран фотоархив и очень быстро нашла среди множества фотографий прототипы своих картин, комментируя их фразами вроде: «Правда, вот это дерево не отсюда, а вот оттуда».

— Слушай, — спросила Лада, постоянно переводившая взгляд с экрана на мозаики и обратно, — у тебя тут везде рисунок травы, или водяных струй, или облаков, передан натуральной фактурой камня. Как ты это делаешь? Это ж сколько камней надо разрезать, чтобы получился подходящий рисунок?

— Есть такая машинка, которая делает трёхмерную модель камня по рентгеноструктурному анализу. Все камни, которые добываются, попадают в неё, и на сайте рудника выставляются модели. Их там можно покрутить как угодно, порассекать любыми разрезами и, если понравилось, заказать именно этот камень. Разве что кто-то другой успеет раньше. Поэтому сначала набираешь рисунок из срезов моделей на компьютере и только потом уже делаешь из настоящего камня. Это как машина. Та ведь тоже сначала рождается в воображении, потом в чертежах на экране и только потом обрастает железом.

— Лотта, куда ты дела гостей? — раздался громкий женский голос. — Все уже за столом, идите сюда.

Когда молодёжь присоединилась к остальным за столом, Лада спросила:

— Слушай, Лотта, а почему ты с такими талантами пошла в Техникум, а не в художественный колледж?

Девочка замялась.

— Понимаешь, Лада, — ответил за неё Петер, — невозможно жить под одной крышей с мастером Михелем и не проникнуться поэзией Горячего железа. Поэтому, когда умерла бабушка Грета, и мастер Михель переехал в дом своего внука Хельмута, судьба детей Хельмута была решена. Все они либо уже попали, либо скоро попадут ко мне на факультет паросиловых установок. Элен Гоозе из Художественного до сих пор дуется на меня за то, что для Лотты мозаика была и будет на втором месте после конструирования машин. Как будто я могу тут что-то изменить.