Дэйви

17

Паломники уже завтракали яичницей с беконом, ни фига себе! — и, благодаря сбережениям, которые Вайлит носила в своей сумке, мы были в состоянии позволить себе то же самое. Она также настаивала на этом, имея в виду Джеда, так как разделяла мнение, очень популярное среди женской касты, что все печали мужчин на девяносто процентов от пустого желудка.

Столовая в «Черном принце» была такой маленькой, что можно было переплюнуть через нее, и, судя по виду стен, многие прежние постояльцы так и поступали. Там было только пять столов. Трясущийся от старости хозяин гостиницы имел двух-трех рабов для помощи на кухне, но, очевидно, не доверял им прислуживать за столом и занимался этим сам. Воспоминание о хорошо пахнущем, опрятном, просторном «Быке и оружии» побуждало меня с легкостью презирать эту таверну, словно я в самом деле был аристократ.

Таверна «Бык и оружие», в то время еще прекрасное кирпичное здание, существовала, по крайней мере, сто лет. Рассказывали, что вокруг нее, когда ее строили, было намного больше расчищенной земли, и отец старого Джона распродал большую ее часть с огромной выгодой, после того, как воздвигли новый частокол, чтобы приспособиться к расширению города, и стоимость земли возросла. В «Быке и оружии» наверху имелось не менее пятнадцати спальных номеров для постояльцев, не считая комнат для старого Джона с мадам и Эммии, где я оставил свое детство. Внизу располагалась грандиозная кухня с двумя кладовыми и прекрасным погребком, с баром, и огромной столовой с дубовыми угольно-черными балками и столами, свободно вмещавшими тридцать человек. Наверно, лучше всего я помню прохладный бар и произведение искусства над ним, настоящую картину, написанную вручную, переполненную людьми в странной одежде, некоторые оседлали железнодорожные поезда, толпы других ехали в автомобилях или разбрасывали бомбы, но все они собрались вокруг, поклоняясь ужасно громадной обнаженной фигуре с выпученными глазищами и громадной грудью, похожей на выступ под подбородком. Она сидела там, поджав ноги по-турецки, скаля свои огромные белые зубы, и ей поклонялись, — поэтому вы догадались, что это было изображение фестиваля св. Бра в Древнем Мире. На картине намалеван разрешающий церковный знак колеса, иначе старый Джон не мог бы демонстрировать ее. Церковь не возражает против произведений искусства такого толка в надлежащих местах, при условии, что картина приличная, благоговейная и разоблачает Древний Мир как переполненный, скабрезный притон.

Но в «Черном принце» в Восточном Перкенсвиле, черт возьми, единственной настенной фреской в столовой было пятно, размером с мою голову, на стене, где алебастр отпал и ни у кого никогда не было достаточно раствора, чтобы восстановить его. Я хочу сказать, единственная приличная фреска. У них имелись, конечно, другие виды картин в уборной во дворе. В одной нашей книге из Древнего Мира упоминаются некоторые подобные картины, найденные в раскопанных развалинах Помпеи: стиль нисколько не изменился.

Паломников было семеро, как обычно — думают, что число семь счастливое: у Авраама было семь апостолов — в неделе насчитывается семь дней — и так далее. К северу от моря Хадсона группы паломников часто направляются в места, менее святые, чем Нубер, — обычно это гробницы, отмечающие места, которые, как говорят, посетил Авраам и где он проповедал, и эти группы, особенно в Нуине, многочисленнее, часто оживленные и полны веселья. К ним присоединяются странствующие студенты, ради озорства и компании, и подобная толпа может, в самом деле, произвести радостную суматоху на дорогах. Группа в «Черном принце» была не такой — несомненно, на первом месте у них была религия, у всех, кроме Джерри, но по виду его родителей создавалось впечатление, что на него снизойдет хоть какая-то святость, когда они доберутся до Нубера. Другие паломники остались в моей памяти почти безликими — три женщины и один мужчина. Одна из женщин была молодой и довольно хорошенькой, но все, что всплывает в памяти, — это впечатление робости и слишком белое лицо; думаю, одна из двух старших женщин являлась ее матерью или тетей.

— Развалины, принадлежащие городу Древнего Мира, называвшемуся Олбани, которые мы видели несколько дней назад возле современного села с таким же названием, — сказал отец Фэй, — это последнее, что встретим на нашем пути в Нубер. — Он также хорошо справлялся с беконом, как на такого кроткого человека. — В этом регионе, который мы сейчас пересекаем, в древние языческие времена, говорят, в основном располагались фермерские хозяйства, поэтому нельзя ожидать никаких значительных памятников. — Баритон^[70] отца Фэя, низкий, плавный, удивительно сильный, побуждал меня думать о незагустевшем меде, капающем на сдобную булочку, и когда я взглянул снова, чтоб меня поимели, если они не ели булочек, настоящих кукурузных булочек, только что вынутых из печи, так как я видел поднимавшийся пар, когда Джерри разрезал булочку и шлепнул на нее масло. — По-настоящему гористая территория Кэтскил была оставлена в древние времена, как и теперь, более или менее в своем естественном состоянии.

— Я часто задаю себе вопрос, сэр, — сказал отец Джерри, — об источнике процветания Кэтскила. Трудно ожидать благосостояния в горной стране.

Сэм пробормотал мне:

— Леваннонец — замечаешь по акценту?

— Все богатство — от южных областей, — ответил отец Фэй. — Богатые фермерские земли, на юг от гор, повсюду, до устья великой реки Делавэр, которая, я думаю, представляет собой всю границу между Кэтскилом и Пенном… Меня мучит совесть. Боюсь, что я, возможно, забыл указать на некоторые поучительные особенности развалин Олбани, так как меня всегда глубоко трогает их печальное великолепие… — Джерри корчился от недовольства и наблюдал за мной как-то странно, широко раскрытыми глазами… — и также, конечно, величие древней разрушенной архитектуры, видимое при отливе… ах, а также при лунном свете!

— Мама, — позвал Джерри.

— К счастью, мы были там в время полнолуния. Часто чувствуется, как небесная сила направляет паломников.

— Мама!

— Эта дверь вон там… ты прекрасно знаешь…

— Нет, мне не хочется. Я хочу…

— Джерри, святой отец говорит.

— Все в порядке, мадам Джоунас, — сказал отец Фрэй с привычным терпением. — Что мальчик хочет?

— Мама, я не хочу булочку. — (Почему он должен хотеть?.. он уже съел две-одну, когда никто не смотрел, кроме меня). — Могу ли я отдать ее ему, вон там?

Буду проклят, если он имел в виду не меня. Я почувствовал, как мое лицо покраснело под цвет моих волос, но это прошло. Я почти понял, что маленький дьявол не был просто милостивым принцем, благосклонным к скромному подданному, на самом деле ему понравился мой вид и его тянуло ко мне одним из тех фантастических приливов детского чувства.

— Ну, — сказал отец Фэй, — мадам Джоунас, это начало расцвета, о котором я говорил, настоящего мэрканского духа. — И отец Фэй подмигнул мне беспомощно, открыто призывая сделать вид, что я согласен, тогда как Джерри выпадал из его системы.

Официальное признание его святости смутило Джерри и сильно ударило по его стилю, но, так или иначе, он принес булочку очень изящно, тогда как все собравшиеся уставились на нас. Всякий раз, когда просыпаешься на пастбище коров, обнаруживаешь, что животные, образовав вокруг тебя круг, стоят, посматривая и поглядывая, жуя и жуя, как будто ты напоминаешь им о чем-то, о чем они не могут себе представить, но они припомнят это через минуту. Я взял булочку и выразил огромную благодарность, и Джерри удалился, безмолвный, с сияющим лицом. Паломница, которая, я уверен, была чьей-то тетей, сказала:

— О, не прекрасно ли это! — Мы с Джерри могли тогда обменяться взглядами искреннего сочувствия, так как мы никак не могли убить ее.

— Осматривая такие развалины, — продолжал отец Фэй, — и особенно при лунном свете, всегда говоришь себе: ах, имелась ли только божья воля, что им следовало быть чуть мудрее, проявить чуть больше готовности, чтобы обратить внимание на предупреждения. Такие чудесные сооружения и такие безбожные, такие порочные существа!

— Отец Фэй, — спросила хорошенькая молодая женщина, — это правда, что они делали те огромные здания с плоским верхом, торчащие в воде, для… э-э… человеческих жертвоприношений?

— Ну, Клодия, конечно, ты должна понимать, что здания тогда не были погруженными в воду.

— О, да, я понимаю, но… э-э… совершали ли они…

— Мы вынуждены, к несчастью, прийти к такому заключению, моя дорогая Клодия. Действительно, часто… — Я думаю, он вздохнул и съел еще одну булочку; я тоже покончил с моей под суровым и благоговейным взглядом Сэма — часто те здания не просто квадратные или продолговатые, но имеют определенную форму креста, который, как мы знаем, был символом человеческих жертвоприношений в древние времена. Это печалит, да, но мы можем еще раз утвердиться в мысли, что теперь есть церковь… — он сделал знак колеса на своей груди, и мы все сделали то же самое — которая может предпринять подлинное изучение истории в свете божьего слова и современной исторической науки, так что ее причастникам нет необходимости нести бремя древних грехов, трагедий и страшных безумий прошлого…

Снаружи, в подернутом утренней дымкой горячем воздухе, возможно, все еще в пределах лесных теней, но, конечно, очень близко к нашему слабому, созданному человеком, частоколу, взревел тигр.

Все в столовой я думаю, кроме Джеда посмотрели, прежде всего, на Сэма Лумиса, когда этот оглушающий голос снаружи пронзил нас до мозга костей. Они, вероятно, даже не сознавали, что сделали это, и, конечно, у них не было осознанного представления, что он мог защитить их: они просто повернулись, словно дети, к самому сильному взрослому в критическом положении. Даже Вайлит; даже отец Фэй.

Сэм встал и допил чай.

— Тогда, если с вами все в порядке, — сказал он, обращаясь к воздушному пространству между отцом Фэем и трясущимся от старости хозяином гостиницы, — я ненадолго выйду, чтобы оглядеться вокруг. — Не допускаю, чтобы они просили так много от него, поскольку все понимали. Он побрел к двери и вышел наружу.

Я сказал — кому, не знаю, может, Вайлит…

— Мой лук наверху. — Джед тогда стоял тяжеловесно, он кивнул мне головой. Не думаю, что он хоть что-то произнес с тех пор, как мы сошли позавтракать. Не дожидаясь, чтобы понять его, я стремглав бросился в нашу комнату. Когда я вернулся с луком и колчаном со стрелами, все немного толпились. Я увидел, что Джед что-то вполголоса говорил отцу Фэю, священник слушал растерянно и недоверчиво, одновременно наблюдая за своей паствой и качая головой. Я не мог слышать, что говорил Джед. Джерри находился у фасадного окна, его мама не отходила от него ни на шаг, иначе он, вероятно, был бы уже на улице. Отец Фэй неодобрительно поглядывал на мой лук, когда я проскользнул мимо него и Джеда, но ничего не сказал и не пытался остановить меня, когда я улизнул вслед за Сэмом.

Сэм просто стоял снаружи, на солнечной и пыльной улице, с несколькими людьми. Я видел, как редкие пылевые вихри поднимаются, закручиваются и оседают, когда знойный ветерок пробегал мимо с нехорошим поручением.

Пожилой сельский священник — я слышал, как один из жителей села назвал его отец Делюн — вышел из дома приходского священника, расположенного рядом с небольшой церковью, и тоже стоял на улице, вытягивая шею, чтобы видеть колокольню. Он закричал — нам, я полагаю, так как мы находились ближе всех…

— Йен Вайгоу полез наверх, чтобы вести наблюдение. Мы не хотим, чтобы на улице находилось слишком много людей. Это, может быть, иллюзия. — Голос его был приятный, испуганный, дружелюбный и граничил с контролируемым страхом. — Они должны оставаться внутри и молиться, чтобы это оказалась иллюзия. — Сэм кивнул, но смотрел он на меня. В этот момент через вентиляционное окно колокольни выкарабкался худосочный парень и подтянулся вверх, широко расставив ноги на знаке колеса, добрых десяти футов в диаметре, из которого поднимался шпиль. Наверно, он находился в тридцати футах над землей и, вероятно, мог просматривать село через частокол на все четыре стороны. Помню, я подумал, что Йену это удавалось довольно хорошо.

Я подошел к Сэму, думая, что он захочет отправить меня обратно в дом. Но я принес лук; он не захотел вернуть меня обратно. Он только сказал:

— Ты слышишь то, что слышу я, Джексон?

Я действительно слышал, стоя возле ворот, где караульный, впустивший нас вчера, снова стоял на посту. Сегодня он был в легких военных доспехах — шлеме, бронзовом нагруднике, кожаных щитках на бедрах и на промежности — все это вряд ли поможет против тигра — разве что укрепит дух. Он держал тяжелое копье вместо дротика — это в самом деле имело смысл, а его нелгущие руки передавали дрожь наконечнику копья, как будто он был в критической стадии малярии; он он оставался на своем посту. Звук, который имел в виду Сэм, был легким пощелкиванием или постукиванием в сочетании с порывами мягкого сопящего дыхания, словно гигантские мехи дули на невидимый огонь. Вероятно, вы замечали, как у небольшой домашней кошки без причины дрожат челюсти, когда она видит птицу, летящую вне досягаемости над головой или опустившуюся на высокую ветку и бранящую ее; непроизвольно двигая челюстями, она издает громкий хриплый крик, что-то вроде раздраженного взрыва, не совсем фырканье или рычание, а простое напряжение мышц, которое произошло бы, если бы она схватила птицу. Однако этот звук за воротами частокола был в пятидесяти футах от нас с Сэмом и я слышал его отчетливо.

Караульный у ворот крикнул:

— Я вижу его тень через щели!

Сэм сказал:

— Джексон, ты… допустим, ты пойдешь и скажешь этим людям, чтобы они оставались внутри.

Я неуверенно двинулся было к двери гостиницы, когда отец Делюн хладнокровно прошел мимо нас к воротам. Мне пришлось остановиться, оглянуться и узнать, что же намеревался делать священник. Он стоял прямо напротив бревен и молился, его руки распростерлись, словно он хотел защитить все село своим коренастым старым телом, и его голос мелодично звенел на жаркой улице. Ветерок, ясно доносивший до меня слова, также донес и запах тигра. «Поэтому, если ты слуга сатаны, либо антихрист, или ведьма, или чародей в зверином облике, мы заклинаем тебя уйти во имя Авраама, святой девы Матери Кары, во имя святого Андрея Западного, покровителя этого села, во имя всех святых и сил, которые обитают при дневном свете, уходи, уходи прочь! Но если ты слуга Бога, если послан взыскать искупление с одного из нас, неизвестного, тогда даруй нам знак, слуга Бога, чтобы мы распознали грешника. Или, если наказание должно свершиться, приди к нам, слуга Бога, и его воля исполнится! Аминь!»

Голос Йена Вайгоу прервал молитву:

— Он уходит прочь!.. может быть. — Его указующая рука следовала за движением тигра, который, очевидно, отошел от частокола и попал в поле зрения Йена. — Отошел на дорогу. Отец! Это самец, старый самец.

— Уходи! Во имя Авраама, уходи прочь!

— У него слева темное пятно, Отец, похожий на того, который напал на Хэннэбэг в прошлом году… Просто стоит там.

Потом — поручение оказалось мне не по силам — Джед вышел из гостиницы, и отец Фэй с ним, и, хотя я что-то пробормотал, ни один, казалось, не заметил меня. Вайлит стояла позади, у входа, уставившись на Джеда, а паломники в белых одеждах образовали за ней подвижное облако. Тогда отец Фэй отчетливо произнес:

— Нет, сын мой, я не могу согласиться, не могу благословить на такое дело, и ты не должен вмешиваться в деятельность моей паствы, которая обязана молиться. — Потом все паломники — Джерри и его отец и мать, и белолицая девушка, и пожилые люди вышли на улицу, и, прежде чем я смог задержать их, прошли бы сквозь меня, не отступи я в сторону.

— Отец, — сказал Джед, — если не хочешь ты, я должен попросить другого слугу Бога. — И он подошел к воротам, к отцу Делюну, проходя мимо Сэма, будто не замечая его.

Вайлит крикнула мне:

— Дэйви, он совсем не слушает, что я говорю. Не позволяй ему сделать это, Дэйви! — Что сделать? — я не понял. У меня было впечатление, словно мы все двигались в тумане, никто не слышал других — если бы малыш Джерри, вон там, в своей белой одежде, прекратил смутно улыбаться и сказал мне что-то, я, наверно, увидел бы только его открытый рот и не услышал бы ничего, кроме отраженного рева тигра и этого несуразного постукивания зубов.

Йен Вайгоу снова закричал вниз:

— Он уходит на запад. Не могу видеть — дом Кэйтона закрывает обзор. — Для того парня, там, вверху, на церковной колокольне, это был, вероятно, самый значительный день в его скучной жизни; вы могли бы услышать в его голосе веселье, как танцевальную музыку с другой стороны двери. Я недалеко ушел еще от детского воображения, чтобы не заметить зависть также и у Джерри, взглянувшем на колокольню.

Отец Делюн отошел от ворот, слушая Джеда. Несколько минут мы бесцельно толпились на улице — отец Делюн, Сэм, Джед, я и безымянный мужчина с улицы. Я не видел никого, кто был бы похож на настоящего охотника, не говоря уже о егере. Я свободно просматривал главную улицу на всю ширину до ее дальнего конца, где меньшие ворота были обращены к дикой местности. Дом егеря должен быть там, снаружи тех ворот.

Внезапно Джед упал на колени перед отцом Делюном.

— Так должно быть, Отец! Благослови меня выйти туда и навлечь его на себя, так чтобы спасти село и снять мое собственное бремя греха. Я никоим образом не испугаюсь, если смогу пойти с твоим благословением.

Сэм резко прервал его:

— Ты не больший грешник, чем любой другой, находящийся здесь.

Но отец Делюн остановил его морщинистой рукой, поднятой, чтобы попросить всех успокоиться и дать ему подумать.

— Это не годится, — сказал он. — Я никогда не слыхал о таком поступке, он неблагоразумный. В этом может быть греховная гордыня — мой дорогой сын, кто ты такой?

— Меня звать Джед Сивер, ужасно грешил всю мою жизнь, и кто скажет, что я не навлек тигра на село своими грехами. Отец, благослови меня выйти к нему. Я хочу умереть в надежде на прощение у трона Авраама.

— Нет, хотя… ну, мы все грешим, с момента рождения, но я не могу подумать, что ты такой, такой… — и отец Делюн посмотрел пытливо, обеспокоенно на Сэма, даже на меня, я думаю, желая получить что-то вроде поддержки от нас, но вряд ли осознавая, что мы могли дать и как просить нас об этом. — Грех, Джед Сивер, можно сказать, он сам написан на лице. Вы, незнакомцы, друзья этого человека?

— Это муж моей кузины, — сказал Сэм, — и добрая душа, самый лучший, Отец, но чрезмерно усердный. Его совесть…

— Ты не понимаешь, — сказал Джед. — Не обращайте на него внимания, Отец. Он не может видеть грех в моей душе. Зверь не уйдет, пока я не выйду. Я знаю об этом, я чувствую это.

— Ну, вот, — сказал отец Делюн, — может, он уже ушел и нет необходимости во всем этом.

— Где ваш егерь, сэр? — спросил Сэм.

— Ушел. Три дня охотится с нашими лучшими людьми.

Тигр взревел где-то за беспорядочной кучей старых домов на западной стороне села. Я услышал грохот, приглушенную вибрацию и треск ломаемого дерева. Сэм закричал вверх на колокольню:

— Парень, он внутри?

— Нет. — Высокий, словно девичий, голос Иена Вайгоу долетел к нам. — Думаю, он зацепил лапой за обвязку и что-то сломал, но его нет внизу. — Вайгоу имел в виду крепления, которые удерживали бревна частокола — кожаные ремни, их связывали мокрыми и, после высыхания, они усели, сделав крепление тугим. Только процветающие города могли позволить себе железные болты или проволоку. — Он движется в обход и направляется к тыльным воротам.

— Отец, благослови меня и позволь идти!

Я набрался храбрости и сказал:

— Отец, я метко стреляю из этого лука. Могу ли я попытаться с одной из крыш?

— Нет, сын, нет. Только поранишь его, и он полностью разрушит село.

Это было неверно, и я об этом знал. Тигр — всего лишь большая кошка. Если кошке неожиданно причинить боль, она убежит и совсем не будет драться, если не зажать ее в угол или если она не сможет убежать. Но я также знал, что бесполезно поучать священника. Я увидел, что паломники отца Фэя стали все вместе на колени на улице перед церковью. Несмотря на здравый смысл, я сделал еще одну попытку.

— Отец, я обещаю вам, что мог бы попасть одной из стрел ему в глаз. Я упражнялся попадать в дырки от сучков в досках с пятидесяти ярдов…

Это только привело его в раздражение.

— Невозможно. А что, если тигр посланец Бога? Я больше не хочу слышать об этом. — Он спросил Сэма: — Это твой сын?

— Мой племянник, и как сын. Это не пустое хвастовство, Отец. Я видел, как он пригвоздил о…

— Я сказал, что не хочу больше слышать об этом! Заберите у парня стрелы, сэр, и держите их, пока это не закончится.

Сэму пришлось забрать стрелы, а мне уступить их, у нас обоих были разочарованные лица. Паломники пели.

Гимн назывался «Христос»; он дошел к нам из Древнего Мира, обычный гимн, переживший столетия, тогда как погибло бесконечное множество нотных записей лучшей музыки. Я был изумлен голосом Джерри, невероятно чистым и мелодичным — да, я никогда не слышал хорошо поставленного мальчишеского дисканта, и ни разу не слышал его с тех пор, пока не попал в нуинский Олд-Сити, где мальчиков обучают в кафедральном соборе. Со второй строфы я услышал, что кто-то позади меня тоже запел — Вайлит, моя добрая пылкая Вайлит, она все еще плакала, но пела, болезненно сопя и, более или менее, в лад. Я не мог петь; не пел также Сэм, стоявший возле меня, расслабленно держа стрелы в ближайшей от меня руке.

Там, в дальнем конце улицы, над тыльными воротами, такими же высокими, как и остальной частокол, высотой около восьми футов, там, вдали, в мерцающих лучах утреннего летнего солнца, мы осознали, вырисовывалась морда, наблюдавшая за нашей человеческой нерешительностью, светло-рыжевато-коричневая, ужасная и великолепная. Светло-золотистые полосы перемежались с более темными золотистыми, как будто между ним и нами какое-то защитное препятствие все еще отбрасывало тень от своих решеток — на его глаза тоже, какая-то тень и на наших лицах?

Мы поняли, что он придет; может, мы все осознали, что он найдет нас, каждого в отдельности, на жизненном пути, неподготовленного. Думаю, все паломники осознавали об этой морде в конце улицы, но их пение не дрогнуло. Однако Вайлит прекратила петь, я увидел, что Джед осторожно снял ее руку со своего локтя и сделал шаг или два вдоль по улице. В этот момент морда тигра исчезла из вида.

— Он ушел, — сказала Вайлит. — Смотри, Джед, я говорю тебе, что он ушел. — Должно быть, она знала, так же, как и все мы, что тигр не ушел. Теперь Джед не выглядел, как безумец, полный решимости броситься в опасность. Он улыбался, с каким-то даже удовольствием. Он прошел только небольшой отрезок пути позади коленопреклоненных, поющих паломников. Отец Делюн тихо молился, его старые руки были переплетены под подбородком; думаю, что он наблюдал за Джедом, но не сделал ничего, чтобы задержать его.

Также не могли ничего сделать ни я, ни Сэм. Мы, в какой-то мере парализованные, одинокие, не слыша друг друга, наблюдали за пустым местом в конце улицы, серо-коричневым тупиком из потрепанных непогодой бревен и тропической зеленью леса за ним. Лицо Джеда заливал пот, как это было вчера на дороге. Его руки и ноги дрожали, как будто земля вибрировала под ним, однако он продолжал свой путь, медленно, как человек иногда путешествует в печальных, или ужасающих, или воображаемых нелепых приключениях во сне.

Тигр дугой поднялся ввысь, словно летящая стрела, перепрыгнул ворота и оказался в селе.

На секунду остановился, осмотрелся, рассчитывая пути атаки и отступления, измеряя все с удивительно быстрой кошачьей ловкостью. Джед не останавливался, но продолжал идти, неуклюже и храбро, не обращая внимания или не слыша двух священников, которые теперь в ужасе кричали ему вслед, чтобы он вернулся. Джед держал руки широко распростертыми, как делал отец Делюн, когда молился у фасадных ворот, но был больше похож на человека, идущего ощупью в темноте.

Тигр плавно побежал к нам по жаркой улице, сначала не нападая, но быстрой рысью с поднятой головой, как бежит просто играющий котенок, имитируя нападение. Я полагаю, он не ожидал, что человеческое существо пойдет к нему с такими странными, препятствующе раскинутыми руками. Он поднялся на задних лапах перед Джедом и ударил его лапой. Движение казалось легким, игривым, совершенно нелепым. Массивное тело Джеда повернулось и упало поперек улицы, ударившись о воротный столб дома, и лежало, распотрошенное, у его подножья, в потоке крови.

Затем тигр напал, стремительный бросок был такой быстрый, что за это время только один раз послышался женский визг; потом я увидел зеленый огонь его глаз, направленных прямо на нас, в то время, когда он мгновенно нащупал и охватил зубами спину Джерри. Мать Джерри снова завизжала и бросилась на зверя с маленькими беспомощными кулаками. Повернув голову, тигр без усилия уклонился от нее. Он рысью убегал по улице тем же путем, что пришел, голова снова поднята, тело Джерри в его челюстях казалось не крупнее воробьиного. Он перепрыгнул ворота и подался в глушь, женщина молчала, только разорвала свое паломническое одеяние и била себя в груди, а потом била кулаками по пыльной дороге.

Я выхватил одну из стрел из руки Сэма. Помню, что приладил ее на тетиву, когда тигр убегал по улице, но черное существо обрушилось на меня; это был отец Делюн, дернувший мою руку, так что стрела бесполезно полетела над верхушками крыш. Может, он имел право так поступить.

Несколькими минутами позже Сэм, отец Фэй и я были с Вайлит, которая неловко возилась у тела Джеда, словно знала какой-то способ оживить его.

— Мадам Сивер, — обратился к ней отец Фэй и потряс за плечо, и взглянул назад, отыскивая другую женщину, тоже нуждавшуюся в нем, — но отец Делюн и другие паломницы отхаживали мать Джерри в церкви. — Мадам Сивер, вы должны подумать о себе.

Она полуприсела и пристально взглянула на нас.

— Вы могли остановить его, многие из вас. Ты, Дэйви, я просила тебя остановить его! О, боже, что я говорю?

Вероятно, мы все виноваты, сказал отец Фэй. Но уйдем сейчас. Позвольте мне поговорить с вами.

Сэм положил руку мне на плечо и тоже увел меня. Мы находились в каком-то частично огражденном месте, думаю, у входа в магазин, и Сэм говорил, сбивая меня с толку больше, чем когда-либо, так как речь шла о Скоаре. Он тряс меня, чтобы я пришел в себя от изумления.

— Дэйви, можешь послушать еще раз? Я сказал, это было примерно пятнадцать лет назад, в одном из таких, вроде бы, обычных мест…

— Ты сказал «Дэйви».

— Да, в одном из таких средних мест, не высшего класса, но и не таком уж и плохом, не могу вспомнить название улицы… Зерновая… нет…

Частично, я, должно быть, понял его, так как помню, что спросил:

— Мельничная?

— Ну, это она. Рыжая, ласковая, и… хорошенькая, во всяком случае, ничего общего с теми, затасканными…

— Поэтому, черт бы тебя побрал, ты забросил ей немного от себя для своего портрета и улизнул, ты это имеешь в виду?

— Дэйви, мужчина в таком месте… Я хочу сказать, что ты, во всяком случае, не знакомишься, прежде чем обязан уйти, а девушка, она тоже не хочет знать тебя, пойми это. И, как бы там ни было, может, тебе самому придется узнать еще столько же, сколько ты уже знаешь о некоторых браках, я бы не удивился. — Он не хотел ни отпускать моего плеча, ни смотреть на меня, только пристально глядел поверх моей головы, ожидая, пока я приду в себя. — Я женат… все еще женат, пойми это. Жена, там, в Кэтскиле, чертовски недалеко, заговорила меня до смерти. Но рыжая малышка в том скоарском заведении… я хочу сказать, что провел там полчаса одной ночью, а потом: «Уходи, парень!» — и я совсем не имел представления, что мог оставить кое-что после себя. Чего, может быть, я и не сделал, Дэйви, мы вряд ли когда-нибудь узнаем наверняка. Но я предполагаю, мне хотелось бы, чтобы это так и было.

— Я не знаю, почему я говорил с тобой таким тоном.

— Все еще обижаешься?

— Нет. — Я никогда не плакал после того утра, но я склонен думать, что, иногда, через большие промежутки времени, молодым полезно поплакать. — Нет, я не обиделся.

— Итак, допустим, я твой папа — годится?

— Да.