Джубал Сэкетт

Глава 10

Когда настало утро, низкие облака, предвещавшие дождь, затягивали небо. Сломанная нога стала очень тяжелой. Превозмогая боль, я все же сумел усесться, вернее, принять полулежачее положение, опершись об упавшее дерево. Голова, казалось, пульсировала от тупой, ноющей боли, рот пересох.

Тщательно приберегаемое мясо пропало. Теперь, невзирая на риск, приходилось охотиться. Начинающийся пасмурный день совсем не годился для охоты: звери залегли. Предчувствуя дождь, они остались в норах, на лежбищах и будут спать до тех пор, пока не почувствуют голод, так что шансов на удачу сегодня не предвиделось. Кругом зеленела трава и расцветали яркие цветы. Природа вокруг была прекрасна, но в моей душе клубились серые, тоскливые облака. Я плохо спал и чувствовал себя отяжелевшим и усталым.

Медленно, с трудом я принял более удобное положение, все время оберегая ногу. Я заставлял себя думать, соображать. Прежде всего — костер и немного цикорного кофе. Чашка горячего напитка поднимет тонус.

В лесу царила тишина. Речка журчала по камням. Охотиться сегодня не имело смысла. Конечно, я мог поднять оленя, но мне ни за что не успеть отбросить костыль и прицелиться, чтобы убить его. После кофе я проверю ловушки, хотя бы одну. Надо бороться с отчаянием. Мне необходимо выжить. В конце концов, я сын своего отца, а он умел выбираться из самых сложных ситуаций. Ухватившись рукой за корень упавшего дерева, я приготовился встать и тут увидел свой костыль. Его сломали.

Нарочно приставили к бревну и наступили ногой. От гнева я сжал кулаки, а затем стал внимательно оглядываться. Как всегда, в лесу валялось множество обломанных веток и палок, но ничего подходящего не попадалось. Главное не волноваться, успокоил я себя, прежде всего развести костер.

Собрав кусочки коры, сухие ветки и листья, сложил их в кучку и с помощью кремня и стали начал высекать искру. Но руки мои тем утром действовали неуклюже и мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем искра подожгла кору и листья. Наконец, когда силы уже совсем покидали меня, вспыхнуло пламя, и я добавил в огонь топлива.

Подтянувшись вдоль дерева, перевернулся и, волоча больную ногу, пополз к реке набрать воды. Затем медленно вернулся к костру, повесил берестяной котелок над огнем, снова соорудив приспособление из двух рогулек и поперечной палки, и настрогал в воду корни сухого цикория.

Увечье и скудная пища совсем ослабили меня. Прислонившись к упавшему дереву, я сел и отдыхал, глядя на огонь. Время от времени подбрасывал в него сухие ветки.

Потеря карты, если можно так назвать клочок оленьей кожи, не представляла особой проблемы. Мы с детства привыкли путешествовать, бросив один-два взгляда на наспех начерченные на земле или мокром песке линии и знаки, изображающие реки, тропинки и горы. Я помнил каждую деталь карты и знал, куда идти и что делать. Если я только выберусь отсюда.

Хуже всего, что я не встречусь с Кеокотаа. Что он предпримет, когда я не появлюсь? Наверное, пожмет плечами и пойдет по своим делам. Путешествовать по неизведанной земле всегда нелегко, с любым может приключиться беда. Он знал это лучше меня.

Однако я уже начал привыкать к нему. Правда, мы еще настороженно относились друг к другу, особенно я к нему, потому что понимал, что индейцы очень отличаются от белых. Мы произошли от разных корней, у нас разные обычаи и верования. Но он сильный, отважный человек и хороший товарищ.

Человек, когда он один, всегда сильнее. Когда с тобой товарищ, ты в какой-то степени полагаешься на него, твое внимание рассеивается, ты становишься менее бдительным. Это опасно. Однако путешествовать в одиночку тоже очень опасно, и даже с самым бдительным человеком может случиться несчастье, что я и доказал.

Цикорий вскипел, и я стал медленно потягивать горячий напиток. Пустой желудок подводило, но навар помог, я почувствовал себя лучше. Подбросив в костер топлива, чтобы сохранить огонь, я оперся на сук и встал. Теперь нужно найти костыль. Однако все ветки, которые мне попадались, были кривые или гнилые, и ни одна не годилась. Тогда, взяв в качестве трости ветку покороче, я побрел проверять расставленные ловушки.

Первые две оказались пустыми. Я лег на спину и, отдыхая, смотрел сквозь листья в небо. Мне не следовало слишком удаляться от своего укрытия, дождь мог начаться в любую минуту. Нечего разлеживаться, когда столько дел, прикрикнул я на себя, попил воды из речки, а затем, используя в качестве опоры все, что попадалось под руки, попытался подняться. Нога моя из-за шины совершенно онемела, и идти с помощью импровизированной трости казалось почти невозможным.

Я снова стал осматривать землю, ближайшие деревья, все вокруг, выискивая сук, пригодный для изготовления костыля. Наконец нашел: длинную, прямую, еще живую ветку, что меня очень порадовало. Живое дерево гораздо легче резать, чем мертвое и сухое. Ножом я надсек сук недалеко от ствола, затем углубил зарубку, действуя с двух сторон, и сломал его. Потом нашел изогнутую ветку и срезал ее с дерева, чтобы сделать из нее верх моего костыля. Теперь предстояло вернуться за сыромятной веревкой, которой я скреплял прежний костыль.

Несколько сот ярдов до лагеря я шел целый час, еще несколько минут ушло на то, чтобы соорудить костыль.

Это был третий, и несомненно, он вышел гораздо лучше первых. Первый представлял собой просто случайную ветку, второй я уже смастерил сам. Если бы я остался калекой надолго, то значительно преуспел бы в изготовлении костылей. Но Боже упаси!

На обратном пути я наткнулся на дикий салат-латук и собрал все листья, которые смог найти; несколько штук я сжевал по дороге в пещеру.

Угли в костре еще тлели, мне удалось быстро возродить огонь, подбросив веток. Поев еще листьев, я снова прилег отдохнуть, потому что чувствовал себя совершенно измотанным. Нога ныла. Салат-латук не утолил голода, хотя его можно было жевать и он считался питательным и полезным.

Волоча ногу, я заполз в пещеру и взял лук со стрелами, оставив пистолеты на прежнем месте. Уж коль скоро я не мог выследить оленя, то стоит попробовать выждать его у водопоя. Наконец, шансы, конечно, невелики, но мне позарез нужно мясо, и охотиться все же лучше, чем лежать и ждать там, куда не заглянет ни одно животное.

Луг, через который текла река, зарос высокой травой, но в некоторых местах траву либо примяли животные, либо она полегла от сильного ветра. Шествуя на водопой, олень должен был его пересечь.

Опираясь на новый костыль, я дохромал до большого старого бревна и уселся в ожидании. Я точно определил расстояние, несколько раз прицелился по тем местам, откуда мог появиться олень, и стал ждать.

Солнце стояло еще высоко, и я задремал. Олени обычно идут на водопой только после заката, хотя всякое случается. Они пьют, щиплют молодые листья и возвращаются туда, где собираются залечь на ночь.

Один раз, лежа тихо, не шевелясь, я вроде бы услышал слабый шорох листьев, как будто кто-то пробирался в кустах, однако, когда я осторожно сел и огляделся, ничего не заметил. Тем не менее я насторожился и снял ремень, на котором висел мой нож.

Я был голоден. Нет, я просто умирал от голода. И до того, как сломал ногу, я ел очень мало, а что уж говорить теперь.

Как раз передо мной петляла едва заметная звериная тропа. С ней я связывал свои надежды и, прислонившись спиной к толстому стволу дерева, наблюдал за опушкой леса. Колчан лежал у меня под рукой. Одну стрелу я вставил в лук, а другую положил рядом на тот случай, если промахнусь.

Из того положения, в котором я находился, пользоваться большим луком было трудно, но выбора не было. Я ждал, временами клевал носом, поскольку понимал, что еще рано. Проснулся я внезапно.

Кто-то двигался рядом со мной!

Я осторожно огляделся, но ничего не увидел и не услышал.

Снова шорох совсем близко!

Я повернулся и… встретился взглядом с желтыми глазами огромной, приготовившейся к прыжку кошки.

Пума!

Справа от меня, футах в тридцати, не дальше! Ее намерения не оставляли никаких сомнений. Будь она слева, я бы выпустил в нее стрелу. Но сейчас мне нужно полностью развернуться, перенести через бревно больную ногу. Сделать это было невозможно.

Хвост пумы подергивался, на лопатках напряглись мышцы. Я резко рванулся, ощутив страшную боль в ноге, и в тот момент, когда кошка прыгнула, выпустил стрелу, Потеряв опору, упал и выронил лук.

Падение обернулось для меня удачей: пума промахнулась. Подпрыгнув на месте и злобно рыча, она бросилась в атаку. Но я уже успел выхватить нож и, когда тело зверя взвилось надо мной, всадил нож в мягкое брюхо по рукоятку.

Кошка рвала меня когтями, ее челюсти мелькали рядом с головой. Я снова и снова бил ножом, ощущая на лице ее горячее дыхание… Тогда я сунул ей под ребра левый кулак и повернул его.

Пума отскочила, задыхаясь. Зверь истекал кровью, но, обезумев от боли и жажды мести, стремился к одному -убить.

Сделав отчаянное усилие, я перекатился с боку на бок, и когда разъяренная кошка прыгнула, снова перевернулся и сел. Ударом лапы она опрокинула меня на землю, пытаясь зубами вцепиться мне в горло. Левой рукой я схватил ее за складку кожи на загривке, и мы стали отчаянно бороться; пума рвалась к моему горлу, а я пытался оттолкнуть ее. Изловчившись, я снова нанес ей удар ножом.

Лезвие ножа глубоко вонзилось в тело пумы, я повернул левый кулак, в котором зажал складку кожи, так что костяшки моих пальцев прижались к шее зверя. Пума подняла лапу и когтями впилась мне в руку, располосовав рукав куртки из оленьей кожи и разодрав предплечье. Я снова и снова наносил удары ножом. Она еще пыталась царапаться задней лапой, но ее страшные челюсти уже грызли не меня, а землю. Другая задняя лапа коротко, судорожно дергалась.

Наконец борьба стала ослабевать и я сбросил с себя врага.

Пума лежала, окровавленная, измученная, и смотрела на меня глазами, полными той безумной злобы, которой отличаются эти звери.

Трава и листья вокруг потемнели от крови — и пумы, и моей. Не дожидаясь агонии, я снова глубоко погружал нож в тело огромного хищника. Шерсть у него встала дыбом, он попытался подняться и упал, еще раз попытался встать и не смог. Дикие глаза полыхнули ненавистью и погасли. Зверь умер.

Мою здоровую ногу покрывали глубокие рваные раны. Не в лучшем состоянии оказалась и рука.

Кожа свисала клочьями на глаза. Но я не потерял сознания.

Все мои проблемы теперь удвоились. Когти и зубы диких зверей заражены остатками гниющего мяса. Мне предстояло добраться до реки, промыть раны и попытаться каким-то образом привести в порядок то жалкое существо, которое я теперь представлял.

Взяв лук и колчан, я пополз к реке, но вскоре остановился. Мне необходимо было мясо, я пришел сюда за ним, а теперь мясо оставалось сзади меня. Один знакомый индеец из племени катоба однажды говорил, что мясо пумы — самое лучшее, и Янс, который во время похода по диким лесам ел его, согласился.

Поэтому я снял шкуру с задней ноги пумы, отрезал большой кусок и, опираясь на костыль, побрел обратно на свою стоянку, прихватив и лук.

Свалившись на землю, пополз к реке и лег на мелководье у берега. Холодная вода тихо перекатывалась через меня. А когда глянул в небо, то увидел звезды. Пальцами наковырял речного ила и залепил им свои раны. Слышал, что ил полезен, но не знал почему. К тому же мне как-то нужно было остановить кровотечение.

Добравшись ползком до своего ложа, натянул на себя шерстяное одеяло и лежал, дрожа. Потом либо потерял сознание, либо заснул — не знаю. Очнувшись, я кое-как подбросил в огонь несколько веток и снова забылся.

Открыв глаза, понял, что уже день. Несколько струек дыма поднимались от углей, я перемешал их, чтобы снова появилось пламя, подвесил берестяную посуду с водой над огнем, положил в нее кусок мяса и кое-какие съедобные растения, которые нашел на лугу.

Когда я снова заглянул в свой импровизированный котелок, вода почти выкипела, в посудине образовалось нечто вроде каши. Я съел несколько полных ложек и снова отключился.

Во сне или в бреду я долго боролся с гигантскими кошками, затем меня топтал бизон, и в довершение ко всему вернулся Капата с копьем. Я понимал, что это бред, и время от времени подползал к реке и пил воду.

Один раз я даже приготовил цикорный кофе и снова впал в забытье.

Очнувшись, я пожевал сырого мяса и наконец заснул глубоким, долгим сном, похожим на смерть. Во сне чувствовал, как кто-то осторожными руками обрабатывал мои раны. Я снова был дома.

Сознание возвратилось ко мне, я открыл глаза и все прекрасно сознавал. Бред прошел. Я повернул голову. У костра сидел индеец и ел.

Пришел Кеокотаа.