Джубал Сэкетт

Глава 3

Высокие деревья стояли голые и черные, но на их ветвях уже появилась легкая, нежная весенняя зелень. Почки вот-вот готовы были распуститься. Я пошел к реке напиться и спугнул крупного окуня, фунтов на двадцать по крайней мере. Он уплыл, потревоженный моим присутствием. Ниже по течению олень поднял голову от воды, и прозрачные капли упали с его морды. Он равнодушно взглянул на меня и удалился, очевидно ничуть не обеспокоенный нашей встречей.

С наступлением утра дым от костра смешался с поднимавшимся от земли туманом, и мы не слышали никаких звуков, кроме слабого потрескивания огня и тихого шипения влажных веток. Какое-то движение в зарослях дикого клевера заставило нас обернуться. Что-то огромное, темное, устрашающее двинулось к нам по луговой траве, медленно проявляясь из тумана.

Чудовище остановилось, почуяв запах костра, и уставилось на нас. Теперь и мы разглядели, что перед нами стоит крупный рогатый бизон. Его голову, грудь и загривок покрывала густая шерсть, на которой сверкали капли утренней росы. Вокруг него клубился туман, и он изучал нас маленькими черными глазками, почти скрытыми шерстью.

Бизон находился всего ярдах в пятнадцати, за ним виднелись другие.

Так и не поняв, что мы из себя представляем, бык опустил голову и стал рыть копытом землю.

— Мясо, — указал Кеокотаа, — много мяса.

Я достал пистолет, прицелился в точку на груди бизона около его левой передней ноги и нажал на спуск. Пистолет подпрыгнул от выстрела, я положил его на землю рядом с собой и взял второй, но стрелять пока не стал.

Огромный бизон продолжал стоять, глядя на нас, потом ноги его медленно подкосились, зверь рухнул на колени, затем опрокинулся и вытянулся на земле.

Остальные животные явно не понимали, что произошло. Звук выстрела не встревожил их, поскольку они не имели представления об огнестрельном оружии и могли принять грохот выстрела за раскат грома.

Один молодой бычок подошел и понюхал лежавшего вожака. Запах крови ему совсем не понравился. Тогда мы встали и направились к ним. Молодой бычок опустил голову, однако при нашем приближении повернул назад, стадо потянулось через луговину.

Взглянув на Кеокотаа, я не заметил на его лице признаков удивления. Слышал ли он раньше выстрелы из огнестрельного оружия, видел ли его? Позже я узнал, что и не видел, и не слышал, но он был кикапу и ничему не удивлялся.

Специальными ножами мы начали свежевать тушу, каждый делал это по-своему, но вместе получилось неплохо: шкуру сняли, выбрали лучшие куски мяса. Поправив наш костер и сделав приспособление для сушки мяса, мы нарезали на полоски вырезанные куски и повесили их коптить. Затем растянули шкуру, чтобы оскоблить и высушить ее.

Никто в наше время не имел такого прекрасного вооружения, как я. На охоте я обычно использовал большой английский лук, стрельбе из которого нас обучал отец, и, надо сказать, добился неплохих результатов. Кроме того, я носил острый как бритва нож с двенадцатидюймовым лезвием. Но моя истинная сила, которую я намеревался демонстрировать только в случае крайней необходимости, заключалась в двух длинноствольных пистолетах, которые отец добыл на пиратском судне. Очевидно, к пиратам пистолеты попали в качестве трофеев, а делались, скорее всего, на заказ для какого-то важного лорда.

Их украшали хорошо пригнанные рукоятки из резного орехового дерева, искусно украшенные резьбой и золотыми фигурками. Стреляющий механизм представлял собой шедевр конструкторской мысли. Как рассказывал отец, его изготовил некий Фернандо, незаконнорожденный сын главы семейства оружейников Коминаццо, проживавшего в Бресции. Когда эта известная семья попала в немилость и ее схватили инквизиторы, Фернандо сбежал во Флоренцию, захватив с собой только свои инструменты.

Страстно мечтая найти для себя подходящее место, он тайно трудился над созданием двух пистолетов. Пороховой заряд и пуля размещались в трубчатом магазине в рукоятке. Канал ствола закрывался вращающимся затвором, в котором создатель вырезал две камеры. Чтобы зарядить пистолет, стоило только направить дуло вниз и повернуть рычаг, находившийся на боковой стороне оружия. Таким образом пуля и мерка пороха падали в одну камеру, камера запиралась, происходило воспламенение и производился выстрел.

Пистолет позволял сделать двенадцать выстрелов без перезарядки. Фернандо принес законченные и отделанные пистолеты Лоренцони, и тот взял его на работу. Гораздо позже такие образцы стал изготавливать и Лоренцони.

Барнабас никогда не пользовался этими пистолетами, так как его смущал слишком сложный механизм. Когда мне разрешили осмотреть оружие, я понял, что смогу надлежащим образом обращаться с ним. Пистолеты были и красивы, и смертоносны, но, путешествуя, я предпочитал беречь боеприпасы и пользовался луком, а их носил в специальных чехлах.

Мой отец вырос с луком в руках, который является самым эффективным оружием для охоты на болотную птицу и дичь… Подрастая, мы, мальчики, соревновались в стрельбе из лука по мишеням, часто с неправдоподобно большого расстояния.

Пока я не убил бизона, Кеокотаа видел только чехлы, в которых лежали мои пистолеты. О существовании огнестрельного оружия он знал от французов, с которыми встречался в стране, расположенной в долине реки Иллинойс. Мне пришло в голову убедить его, что мое оружие однозарядно.

Кеокотаа еще не стал моим другом. Мы оставались просто попутчиками. И в любой момент он мог изменить решение и попытаться убить меня. Правила поведения, которых европейцам полагалось придерживаться в общении друг с другом, — результат развития нашей культуры. Индеец, к какому бы племени он ни принадлежал, выходец из иной среды, в которой отсутствовали подобные нашим этические понятия. Он имел свои собственные представления, и на большинстве индейских языков слова «незнакомец» и «враг» означали одно и то же. Его долго учили, что самый лучший способ поведения — внезапное нападение, и то, что нам могло бы показаться подлейшим предательством, он считал вполне логичным.

Мой отец достаточно долго общался с индейцами, но доверял немногим, и немногие доверяли ему. Так складывались их отношения. Чтобы индейцы и европейцы пришли к взаимопониманию, если это вообще возможно, потребовались бы годы. То, в чем белые видели милосердие, индейцы сочли бы слабостью. Если чужак случайно проникал в индейскую деревню, то его не трогали, пока он находился в ее пределах, дабы не нарушить мир в своем жилище. Но стоило бедняге выйти за пределы поселения, его могли тут же прикончить совершенно безнаказанно. Обычно так и случалось, хотя доходили слухи и о других вариантах.

Кеокотаа мог идти со мной много дней, а затем, когда я перестану интересовать его, убить меня и продолжить свой путь в одиночку, не думая больше обо мне. Того же он ожидал и от меня.

Мне все время предстояло быть начеку и в любой момент ждать нападения без всякого предупреждения.

Мы имели шанс стать друзьями, но нескоро, если вообще этот шанс был. Пока что и я, и он держались настороже.

По дороге к Великой реке я спрятал каноэ, сделанное из березовой коры, которым пользовался в своем предыдущем путешествии, и теперь мы шли туда не спеша, изучая землю, которую топтали.

Меня интересовал друживший с кикапу, и я хотел разузнать о нем побольше. Откуда он? Пленник французов? Подобран в море или где-то на берегу? Кто он, чем занимался?

К этому времени я уже понял, что на прямые вопросы Кеокотаа не отвечает.

На уступе невысокого холма мы остановились, чтобы осмотреться. Наперерез нам шел олень.

Кеокотаа огляделся, потом обернулся ко мне:

— Кто-то идет.

Я не увидел ничего, но сознавал, что не следует показывать ему это. Мои возможности и способности должны соответствовать его. Демонстрировать свое превосходство выглядело неумно, да и представляло опасность. Лучше, если ему не будет известно, сколько я знаю и что могу.

Я показал рукой на запад.

— Там Хиваси, — сказал я, — много чероки.

Он пожал плечами:

— Кто такие чероки? Никто. Я — кикапу.

Мы остались на уступе, исследуя окрестности. Он мог быть врагом или не быть, а там впереди определенно затаились враги. Индейцев чероки мы знали, и они знали нас. Пока что мы дружили, но индейцы — существа непостоянные, а человек, с которым я шел, не был мне другом. Так я рассуждал.

«Кто-то идет». Вот что он сказал. Откуда он знал? Что он увидел, чего не заметил я? И кто шел к нам?

Мое каноэ находилось в одном дне пути отсюда, но я ему ничего не сказал. Достаточно и того, что мы скоро дойдем туда, где оно спрятано. Никогда не следует много говорить. Информация, знание — это сила. Я знал эти тропы и наблюдал за ним, чтобы понять, знакомы ли они и ему, но он ничем не выдал себя.

Наблюдая за Кеокотаа, я удивлялся. Казалось, он никогда не сосредоточивает внимание на чем-то определенном, но весь настороже.

Его предчувствие подействовало на меня. Что он ощутил? Чего ожидал?

Позади нас остался небольшой лесок, а впереди склон холма переходил в долину, тянувшуюся вдоль речки. По синему небу плыли кучевые облака. Стояла тишина. Олень, которого мы видели, снова вышел из кустарника и направился к воде.

Я хотел сделать шаг, но Кеокотаа поднял руку. И в тот же момент из рощи у реки вышел индеец и остановился, внимательно оглядываясь кругом. В том, что перед нами индеец, я не сомневался, но такой одежды, как у него, еще не видел. На голове у воина красовался тюрбан. Пока мы наблюдали, вышли еще двое, один из них старик.

Старик посмотрел на склон холма в нашу сторону и что-то сказал своим спутникам. Что именно, мы не расслышали. Но первый индеец повернулся к нам.

— Сэк-етт? — спросил он.

Мне пришлось выйти вперед.

— Я Джубал Сэкетт.

Нас разделяла по крайней мере сотня шагов, но в чистом воздухе голоса звучали ясно.

— Наш отец хочет говорить с Сэкеттом, — произнес молодой индеец.

Он расстелил на траве сначала одно одеяло, затем другое — для меня, а затем отошел и стал ждать. Старик вышел вперед и сел, скрестив ноги.

Я собрался спуститься и сесть, но кикапу сказал:

— Это ловушка.

Еще двое индейцев вышли из-за деревьев и встали молча, выжидая.

— Их пятеро, но они не угрожают нам, — заметил я. — Они хотят говорить.

— Пять? Пять — недостаточно. Я — кикапу.

— А я — Сэкетт, — заявил я. — Они хотят говорить со мной. Ты поможешь нам разговаривать.

Он неохотно повиновался. Я спустился и уселся напротив старика.

Довольно долго мы молча смотрели друг на друга. Передо мной определенно сидел индеец, но тип лица его отличался от тех, которых я встречал до сих пор. В чем заключалось это отличие, я не мог сказать, вероятно, старик просто принадлежал к неизвестному мне племени.

Он был дряхл, очень дряхл, и годы смягчили его черты, но и сейчас его лицо выражало гордость и величие, а глаза не были старыми. Они сверкали молодо и настороженно. Его белую куртку из великолепно выделанной оленьей кожи, расшитую бисером и цветными перьями, украшали незнакомые мне узоры. Он тоже носил тюрбан, плотно накрученный и аккуратный. Из-под него виднелись волосы, седые и тонкие.

Он говорил на языке чероки, который я хорошо знал.

— Мы пришли издалека, чтобы увидеть Сэк-етта, — начал он.

В его глазах я увидел дружелюбие и мольбу.

— Мы пришли просить о помощи, хотя и не привыкли просить.

— Если я могу для вас что-нибудь сделать…

— Можешь. — Он снова помолчал. — Имя Сэк-етт известно, но я ожидал увидеть человека постарше.

— Моего отца, Барнабаса. Он был нашей силой и нашей мудростью, но он ушел от нас, его убили сенека.

— Слышал. И не верил.

— Тем не менее я — Сэк-етт. Если есть что-то, что должен сделать мой отец, это будет сделано. О чем идет речь?

Один из индейцев уже разжег костер и теперь с помощью уголька зажег трубку. Сначала он подал ее старшему, тот глубоко затянулся и передал трубку мне. Я тоже глубоко затянулся и собирался передать трубку кикапу, но тот отступил. Мне показалось, что ритуал совместного курения трубки был для него непривычным, но наверняка я не знал этого. Теперь догадался, что старик принадлежит к племени начи, но мы почти не общались с ним, так как оно жило на Великой реке, далеко к югу.

Мне показалось, что старик старается соблюдать ритуал, свойственный другим племенам, и удивился, так как индейцы, насколько я представлял, хранили свои обычаи и редко перенимали их от других.

— День долог, — заметил я, — а путь твой далек.

— Я не пойду дальше. Я на месте. — Моя настороженность вызвала у него улыбку. — Я пришел, чтобы повидаться с Сэкеттом. — Он помолчал и отложил трубку, вероятно поняв, что ритуал непривычен как для меня, так и для него. — Мы знаем вас. Сэк-етты — великие воины, а также великие путешественники.

— Это так.

— Вы справедливые люди.

— Мы стараемся быть справедливыми.

— Вы пришли издалека, но берете не больше, чем нужно. Вы не снимаете скальпы. Не затеваете войну, пока войну не. затевают против вас. Вот что мы слышали.

— Это так.

— Ваш народ строит дома, возделывает поля, промышляет пищу в лесу.

— Это так.

— Говорят, что Джу-бал Сэк-етт идет в направлении заходящего солнца. Это ты?

— Я.

— Почему ты идешь туда?

— Возможно, потому, что я там никогда не был. Однажды ночью, проснувшись в темноте, я лежал без сна в тишине, прислушиваясь к чему-то, и тогда оно пришло ко мне. Какой-то голос сказал: «Иди!»

В другой раз днем бродил один в горах и посмотрел на запад. Вдруг какой-то голос произнес: «Приди!» Наверное, это голос моей судьбы.

Старик долго думал, но когда я, решив, что пауза слишком затянулась, хотел заговорить, поднял руку:

— Начи — сильный народ. Мы — дети Солнца. Но однажды среди нас появилась женщина и заговорила громко, голосом мужчины, который давно умер. Она сказала, что среди нас объявится враг, который покажется другом. Он принесет незнакомые товары и красивые подарки и будет говорить нам добрые слова, но однажды он разрушит наши святилища и выгонит нас с нашей земли, и мы будем жить как собаки, без веры, без обычаев, не помня о том, кто мы есть и кем были. Чтобы так не случилось, мы должны бросить все и идти в незнакомую, далекую страну, где солнце садится за горы, и найти себе место для жизни, прежде чем настанет безумное время. Странным, мужским голосом она описала это место и рассказала, как туда дойти.

— Но вы не пошли?

— Прозвучал всего лишь один голос. Никто из нас не хотел уходить. Мы любим землю, на которой живем, она испокон веков принадлежала нам. Мы остались. Но тот голос раздался снова, а затем пришел незнакомый корабль, и люди, приплывшие на нем, дали нам подарки, взяли кое-что у нас и ушли.

Теперь мои соплеменники начали понемногу верить в предсказание, и наконец мы решили, что кто-то должен пойти и найти место, которое станет нашим, хотя большинство все же возражало. Выбор пал на одного человека.

— И он пошел?

— Она пошла. Всего отправилось четырнадцать человек. Десять мужчин и четыре женщины. — Он помолчал. — Никто не вернулся. Мы боимся, что они погибли.

Высокий молодой индеец, которого мы увидели первым, вдруг заговорил:

— Она не умерла. Она моя.

Мне он не понравился.

— Они должны стать мужем и женой.

— Это решено? Я не знаю ваших обычаев.

— Она решит. Она — Солнце, дочь Великого Солнца. — Старик замолчал и мне показалось, что в глазах его промелькнула насмешка.

— Она сильная женщина. Красивая и очень сильная. Она решает. — Он снова умолк. — От него ничего не зависит. Он — человек низкого происхождения.

— Я вижу.

Старик объяснил:

— Наш уклад жизни, наш мир отличается от вашего. Первые у нас — Солнца, Они управляют. Вторые — Благородные, третьи — Уважаемые и четвертые — Низкие. По нашим обычаям Низкий всегда женится на Солнце.

— Так он женится на той женщине?

— Как я сказал, она решает.

— Я буду решать, — вмешался молодой индеец.

— Его мать не из нашего племени. Там женщины говорят только тогда, когда к ним обращаются. Он часто твердит об этом. К тому же, — добавил старик, — он красив. Многие женщины смотрят на него благосклонно. И воин отличный, один из лучших среди нас.

— А почему вы пришли ко мне?

— Ты — великий путешественник, идешь на запад! Помоги найти эту женщину. Объясни ей, что ее ждут.

Мгновение я раздумывал.

— Если она его невеста, — спросил я, — почему он не идет искать ее?

— Он нужен здесь. У нас неспокойно.

— Как давно она ушла?

— Четыре луны. Среди нас она считается великой.

Четыре луны? Уже нет никаких следов. Как найти ее? Практически невозможно. О простирающихся на западе огромных равнинах ничего не известно. Рискнувшие отправиться туда путешественники держались берегов реки, так как опасались не найти воду. Они утверждали, что там водные источники расположены очень далеко друг от друга, и только всадники могли отважиться углубиться в прерии. Без лошади об этом нельзя было говорить всерьез.

— Вы знаете, куда она пошла?

— Думаем, что знаем.

Он несколько минут сидел молча, о чем-то думая, затем сказал:

— Сегодня вечером я нарисую на коже карту. То ли это место? Скажем так: такое место есть в нашей памяти. Она пошла к нему.

— Или собиралась пойти. Кто знает, что произошло? Есть ведь и другие индейцы. — Я посмотрел на старика. — Ты сказал, она красива? Такую могут захотеть взять силой.

— Она необычная женщина. — Старик посмотрел мне в глаза. — Она может быть опасной.

— Она колдунья?

— Нет! Нет. Но мы, Солнца, обладаем знанием… — Он передернул плечами. — Всякий, кто попытается овладеть ею без ее желания, умрет. — Он показал на молодого индейца: — Даже он, если попробует добиться своего.

Мы говорили долго и о многом. У меня не возникло желания ни искать пропавшую женщину, ни найти ее, но он пришел ко мне за помощью, веря в Сэкеттов. И в конце концов, мы все равно шли на запад.

К тому же я всегда оставался сыном своего отца. С первого дня, как мы высадились на берег, он мечтал добраться до далеких голубых гор, а потом увидеть, что за ними. Я испытывал те же чувства. Вокруг нас лежала неизведанная земля, и мне хотелось одним из первых пройти по ней, пить из рек и ручьев, текущих в лесной глухомани, открывать высокогорные перевалы и бродить по долинам, оставляя за собой проторенные мною самим тропы. Я старался разглядеть, угадать, создать здесь свой собственный мир. Что меня ждало в будущем? Кто знает. Но мечта, зовущая, порой неясная, не имеющая четких очертаний, гнала меня вперед. Я шел, как в сказке, не зная куда, чтобы найти неизвестно что.

В эту ночь мы спали у реки. Кеокотаа был недоволен, и мне показалось, что он покинет меня и пойдет дальше один. Но ничего не случилось.

Прежде чем заснуть, я долго размышлял. Мой отец завоевал репутацию надежного человека. Его знали и как воина, и как мудреца, он пользовался уважением в очень дальних краях. Даже такое племя, как начи, с которым он не встречался, слышало о нем. Индейцы шли к нему за помощью. Теперь на меня легла обязанность продолжать его дела.

Каждый шаг в неведомой стране сопряжен с опасностью. Рассказывали, что с севера по Великим Равнинам идет жестокое племя, сметающее все не пути. Своим образом жизни оно сделало войну и насилие. Встреча с ним не сулила ничего хорошего. Нам оставалось только одно: избегать опасности, если это возможно, и встречать ее лицом к лицу, когда другого выхода нет. А главное — соблюдать осторожность. Реки станут для нас путеводными нитями, но, обнаружив следы индейцев на берегу, мы будем резко уходить в сторону, держась низин. Так я думал и думал, пытаясь предусмотреть все.

Наутро раздраженный Кеокотаа подошел ко мне и, презрительно указывая на высокого молодого индейца, имени которого никто не назвал, заявил:

— Я убью его. Он мне не нравится.

— Подожди, — посоветовал я, — его время придет.

— Ха! — презрительно фыркнул Кеокотаа. — Его время пришло и прошло. Его следовало утопить при рождении.

Увы, в душе я с ним согласился, и это не делало мне чести. В конце концов, что я знал об этом парне? Он казался высокомерным и хотел в жены женщину начи, но поскольку она красива, то, несомненно, ее многие хотели. Я никогда не видел ее, но понимал, что она мне не нужна, так как наверняка не станет для меня надежным спутником жизни.

Правда, мои сведения о женщинах нельзя назвать полными, но я наблюдал отношения моих родителей — дружеские, полные любви и взаимопонимания. Каждый имел свои обязанности и выполнял их, а вместе они составляли очень крепкую команду. Так строил свою семью и Янс. Как и наша мать, его жена прежде всего отличалась покладистостью и стала ему верным товарищем.

Меня женщины пока не увлекали. Видно, мое время еще придет. А сейчас я принадлежал только той великой и прекрасной земле, которая открывалась передо мной. Я мечтал до самой смерти пить воду из сотен разных рек, забирался туда, где до меня никто не бывал.

Дым от нашего костра тоненькой струйкой поднимался к небу, когда старик подошел и сел возле меня. Он передал мне свернутую в трубку оленью кожу, но когда я хотел развернуть ее, он положил свою руку на мою.

— Только когда останешься один, — предупредил он. — Я доверяю тебе.

Это хорошо. Но доверяю ли ему я? Подумав, решил, что доверяю. И тут же пришла мысль, а не слишком ли я доверчив.

— Он, — старик имел в виду молодого индейца, — не должен знать. Если пойдет за ней, будут неприятности. Не знаю, как у вас, но у нас некоторые люди противостоят друг другу. Он — одно, я — другое.

— А она?

Старик ответил не сразу.

— Если Великое Солнце умрет, то она будет говорить «да» или «нет», а Великое Солнце нездоров. Он, — старик нарочно обходил имя молодого индейца, — хочет власти и верит, если женится на ней, то получит ее.

— Если они поженятся, он станет Солнцем?

— Нет, он останется Низким.

Я не хотел быть втянутым в проблемы людей, о которых мало знал и не мог разобраться, кто прав, а кто нет.

— Я иду на запад, — сказал я старику, — и буду искать вашу женщину. Если найду, передам, что она нужна дома. Больше ничего не обещаю.

Старик помешал угли. Костер угасал. Скоро каждому из нас предстояло отправиться своей дорогой.

— Ты идешь в прекрасную страну, — улыбнулся старик. — Я завидую тебе. Прежде никогда не сожалел об ушедшей юности, но теперь хотел бы стать молодым, чтобы пойти на запад рядом с тобой.

— Я не знаю, что находится на западе, но до нас доходили странные истории о городах-призраках, расположенных в горах, о мегаполисах, скрытых в складках каньонов, о ведьмах, и волках, и голых существах, бегающих только ночью, — их якобы нельзя увидеть днем, о других существах, наполняющих сердце страхом.

— Я тоже этого не знаю. Но ты, я верю, увидишь сам. Иди и — познай все! Тело мое старо, но сердце молодо. Оно пойдет с тобой на запад. — Старик внезапно поднялся. — Найди ее, Джу-бал. Найди ее для нас. Если ты не найдешь ее, может случиться большая беда.

— А что, если она не захочет вернуться?

Он обернулся и посмотрел на меня:

— Если она счастлива, то хорошо. Она не моя дочь, но она мне как дочь. Я был одним из ее учителей и, поверь, желаю только счастья для нее.

— Она будет счастлива с тобой?

— Кто может сказать? Но с ним ее ждет несчастье. Он жесток и высокомерен. Ей предстоит править, но не ему, хотя он не хочет признать этого. Она убьет его или он ее. Я уверен.

— Постараюсь найти ее и, если найду, передам твои слова.

— Помни, она — Солнце. В другом месте она будет менее значительной, чем у нас. Вера других отличается от нашей, и образ жизни у них другой. Она необычная женщина, привыкшая к власти, привыкшая пользоваться ею.

Не могу сказать, что вдруг нашло на меня, но в мозгу моем всплыли слова из Библии: «Потому что губы необычной женщины как мед, и рот ее нежнее масла».

Я раздраженно потряс головой.

Если найду ее, скажу, чтобы она вернулась домой, и тут что-то в моем сознании непроизвольно продолжило эту мысль: но только не к нему.