Джугафилия и советский статистический эпос

Глава 6 Краеугольный камень Сталин и война

Большая война и Большая Победа — ключевая тема советской агиографии. Все, что делалось до или после, оправдывается и объясняется Войной. Сначала жертвы, чтобы в ней победить; потом жертвы, чтобы загладить разрушительные последствия; ну а в самом процессе — как же без жертв? Война все спишет, Победа все оправдает. Здесь действительно совпали (впрочем, ненадолго) жизненные интересы народа и номенклатуры.

Для постсоветской идеократии конструкт Великой Отечественной войны и образ Сталина-победителя играют такую же фундаментальную роль, какую прежде играли конструкт Великой Октябрьской революции и образ Ленина, обремененного заботами о народном благе. Советский нарратив был таков:

Постсоветская вертикаль аккуратно вырезала из этой схемы коммунистов, оставив прочее без изменений.

Таким нехитрым маневром сам факт чудовищных потерь, допущенных сталинским руководством (в значительной мере предопределенных его реальной неготовностью и предвоенными провалами в инфраструктурной, сельскохозяйственной, демографической, финансовой, кадровой, промышленной и международной политике), выворачивается наизнанку и становится охранной грамотой режима.

Сталин Гитлера победил? Победил. Все, вопрос закрыт. Или вы хотите сказать, что жертвы были напрасны?!

Нет, мы не это хотим сказать. Мы хотим разобраться, как те, кто допустил эти безумные жертвы, сумели превратить их из обвинительного акта в индульгенцию. И почему те, кого заставили эти жертвы принести, согласились на подобный размен. Дело, как сказал бы В.И. Ленин, архиважное; постараемся быть максимально конкретными.

Вынесенная из советской школы очевидность заключается в том, что слабая, деревенская, лапотная царская Россия первую германскую войну проиграла. А Сталин вторую германскую выиграл! В одном из телевизионных выступлений известный литературный критик Лев Аннинский ярко продемонстрировал этот стиль мышления, заявив, что если бы такой выдающийся организатор, как Сталин, был премьер-министром в царской России, «он бы выиграл войну». Позже, уже в другом выступлении, рассуждая о благотворности коллективизации и сталинского индустриального рывка, Аннинский исходит из этой же логики:

В отечественной коммуникативной памяти этот тезис утвержден как аксиома и является объективным фактом общественного мнения. Однако факт исторической действительности заключается в другом. Первую мировую войну Россия не выиграла, заключив (уже по воле большевиков) сепаратный мир и таким образом изъяв себя из списка будущих версальских победителей. Но уж точно и не проиграла. В военно-экономическом отношении, судя по результатам на поле боя, она едва ли уступала кайзеровской Германии. Проблемы были у обеих сторон. Но даже если бы российские власти после февраля 1917 г. существенно ограничили военные действия, лишь формально выполняя союзнические обязательства и связывая часть вооруженных сил противника, в итоге они все равно стали бы версальскими триумфаторами. Получив в награду, по заранее согласованным условиям, контроль над Царьградом (Константинополем) и пресловутые черноморские проливы.

Чтобы зафиксировать свой победный статус, России (неважно какой — царской, буржуазной или коммунистической) достаточно было еще год-другой простоять, держась за хлястик Антанты. Или, пользуясь выражением Троцкого, за ее юбку. Факт, видимо, неведомый Аннинскому, а вместе с ним и миллионам менее искушенных соотечественников, заключается в том, что Антанта в конце концов одолела Германию и без России. И даже вопреки несомненной, хотя и косвенной поддержке, которую правительство большевиков оказало немцам, уступив им ресурсы Украины и обезопасив Восточный фронт.

На VII съезде РКП(б) в докладе «О войне и мире» 7 марта 1918 г. Ленин в пылу дискуссий о сепаратном мире откровенно признает, что теперь (ибо не заключили мир раньше, как он требовал) «миллионные богатства — пушки, снаряды» на оставленных землях ушли к немецкому империализму[198]. А куда ж еще им было уйти? Поскольку в качестве наглядного примера индустриализации (ради которой, как нам объясняют, и была, в частности, затеяна революция) мы рассматривали транспорт, уместно напомнить, что под немцем осталось и около 3 тыс. новеньких русских паровозов. Это примерно пятая часть от всех дееспособных на тот момент отечественных локомотивов — они были загодя переброшены к фронту в рамках подготовки массированного весеннего наступления 1917 г. Доставшись Германии, паровозы, как и пушки со снарядами, естественно, работали против продолжавших сражаться бывших союзников России.

Тем не менее Антанта выиграла. Чего не скажешь о России, судьбами которой взялись управлять носители марксистской догмы. Царская держава (при всех ее недостатках) кайзеру уступать ничуть не собиралась. Да и не было оснований. Ситуация тем прозрачней, что 30 января 1917 г. Соединенные Штаты официально прервали дипломатические отношения с Германией и готовились вступить с ней в прямое военное противостояние. «Еще месяц, — писал У. Черчилль, — и присоединение Соединенных Штатов принесло бы новый прилив энергии, ободрения, нравственной поддержки российскому обществу… Один месяц, и мир мог быть избавлен от испытаний двух самых тяжелых лет войны»[199].

Лидеры оппозиционного блока Думы понимали, что ожидаемые успехи на фронте обернутся ростом популярности царя. Это обстоятельство, среди прочих, вынудило их активизировать кампанию по его дискредитации. К добру или к худу, дело решилось в феврале 1917-го; в мае или июне уже могло быть поздно. При этом, надо отдать должное, они тоже ни в коей мере не намеревались сдаваться Германии. Напротив, устранение неудачливого монарха, взвалившего на себя функции главнокомандующего и с ними не слишком успешно справлявшегося, мыслилось ими как ключевое условие решительной победы.

Почему и как это произошло, кто прав и кто виноват — отдельный разговор для специалистов. Нас занимает не он, а устройство шаблонов общественного мнения. Так вот, бинарному советскому шаблону нужды нет, как там было на самом деле. Он твердо знает одно: царь свою войну проиграл, а Сталин выиграл. Значит, был прав! Эта вера (о знании в данном случае говорить не приходится) тоже своего рода факт, с которым приходится считаться. У коммуникативной памяти своя правда.

Стоит, впрочем, отметить, что в августе 2014 г. В.В. Путин легким движением руки (или языка?) поменял историческую оптику, заявив на открытии памятника героям Первой мировой войны:

То есть речь уже не о поражении в Первой мировой, как у Аннинского, а об украденной победе. Существенная разница. Но кем же украденной? А вот кем, объясняет президент:

Неужто это он так про Ильича и его соратников (включая Сталина), которые действительно выдвигали лозунг поражения своего правительства в империалистической войне?! Временное правительство, как известно, намеревалось сражаться до победного конца.

Аксиома, оказывается, не такая уж незыблемая.

На самом деле Первую мировую если кто и проиграл, то как раз большевики. Просто наша коммуникативная память, три поколения находившаяся под их идеологической опекой, об этом слегка не в курсе. Причем они в конечном счете ухитрились проиграть проигравшему — потому что в финальном поражении Германии, зафиксированном Версальским договором, сомневаться уж никак не приходится. После нескольких месяцев невнятных переговоров в состоянии «ни мира, ни войны» кайзеровский Генштаб наконец решил, что слишком церемонится с увертливыми марксистами, и 16 февраля 1918 г. уведомил советскую делегацию в Брест-Литовске, что «с 18 февраля с 12 часов дня Германия считает себя в состоянии войны с Россией»[202].

До 12 часов дня 18 февраля, стало быть, она в состоянии войны себя не считала — на протяжении как минимум нескольких месяцев. В связи с этим два совсем простых вопроса. Нет, три.

Во-первых, переговоры проходили где? В Брест-Литовске; на линии соприкосновения российских и германских войск, как она располагалась на момент Октябрьской революции и прекращения боевых действий. То есть до прихода большевиков и еще почти четыре месяца после немецкие войска держались где-то возле западных границ державы, какими они станут позже, в победоносную сталинскую эру. Условно вдоль «линии Керзона». Это называется царь проиграл?

Во-вторых, 16 февраля 1918 г. Германия заявляет о возобновлении боевых действий кому? Царю? Керенскому? Нет, правительству Ленина, Троцкого и (пока еще не на первых ролях) Сталина. Который наряду с Зиновьевым, Лениным, Свердловым, Смилгой, Сокольниковым и Стасовой на заседании ЦК 23 февраля своим голосом (семь голосов было за, четыре против и четверо воздержались) помог набрать необходимое большинство для сдачи немцам на их новых, более жестких условиях. Это тоже называется царь проиграл?

Испугавшись германского ультиматума, верные ленинцы за неделю с 16 по 23 февраля 1918 г. (царя уж год как не видно и не слышно!) сдали кайзеру Украину, Лифляндию и Эстляндию, согласились очистить от русских войск Финляндию и Аландские острова на севере и западе, Восточную Анатолию и округа Ардагана, Карса и Батума на юге и востоке. Исполнили приказание поставить на прикол или разоружить русский флот в Черном и Балтийском морях, а также в Ледовитом океане[203].

Исторический факт состоит в том, что до Октябрьской революции боевые действия с переменным успехом шли вдалеке от обеих российских столиц, то на наших, то на неприятельских территориях. Представить Петербург в кольце блокады или передовые немецкие части в Химках капиталистическая Россия (в отличие от России большевиков) не могла даже в кошмарном сне. Царизм, несмотря ни на что, в целом сдерживал армию Вильгельма успешнее, чем Сталин армию Гитлера в 1941–1942 гг. Это грубая эмпирика, отраженная в размерах оккупированных территорий и сравнительном числе потерь. Другое дело, что наши травмированные джугафилией очи грубую эмпирику видеть не хотят или не могут — но что тут поделаешь. Напомним, что русских потерь в Первую мировую на круг было никак не более 2 млн (если брать с запасом), а советских во Вторую — едва ли меньше 25 млн. Интересно, однако, что в очах прогрессивной общественности начала XX века царский военный менеджмент выглядел скверно и она смело предъявляла ему обширный набор претензий — оправданных и не очень. Попробовал бы кто-нибудь высказаться подобным образом в конце 1941–1942 г.! Смена социокультурных норм бьет в глаза.

Важны не сами по себе эти простые факты, а их полное отсутствие в учебниках советской истории. И, как следствие, в коммуникативной памяти, чему высказывания Аннинского и многих других служат прямым доказательством. В Советской России формировать историческую оптику позволялось только верховной власти. Наблюдая за высказываниями Путина, понимаем: про нехороших большевиков (не называя их по имени) резать правду-матку уже можно. Но про Сталина нельзя: он если и был большевиком, то хорошим, правильным! Думать иначе — непатриотично, подрывает основы и граничит с предательством.

Хорошо. Тогда третий простой вопрос. Как же так случилось, что после революции, коллективизации, индустриализации, комплексного прорыва, небывалого подъема и т. д. Германия (которая действительно проиграла Первую мировую и была вынуждена платить огромные репарации-контрибуции) в 1941–1942 гг. продвинулась в русские земли значительно глубже кайзера, нанесла в несколько раз большие боевые потери российской — уже Красной — армии (более 4 млн за первые полгода Великой Отечественной), поработила и уничтожила несравненно больше мирного населения?

На этот вопрос вместо разумного ответа традиционно следует взрыв негодования и надрывный вой. А что еще может последовать в рамках советской очевидности? Разве что сетования на вероломное нападение и, если пользоваться термином Молотова в его знаменитой речи, даже «предательство» со стороны Гитлера. Но предают только свои, а понятие вероломства логически требует предварительного наличия веры. А кто ж у нас Гитлеру-то верил — не напомните? 25 декабря 1939 г. в «Известиях» некто И.В. Сталин с сердечной теплотой откликается на поздравление фон Риббентропа в связи с 60-летием: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной».

Понимаем: дипломатия. Понимаем: Сталин тайно готовился, прикидывал варианты, рассчитывал ударить первым. Но почему же он, такой дальновидный, последовательно и откровенно готовивший страну и народ к войне, оказался ни морально, ни организационно не готов к вероломно случившемуся 22 июня 1941 г.? И каким таким удивительным образом факт этой неготовности, материально выраженный в отступлении до самой Москвы, мастерам агиографии потом удалось вывернуть наизнанку? Вот где настоящая загадка советской действительности. Про вероломство могли бы рассуждать американцы со своим Перл-Харбором, потому что они к войне действительно не готовились, не сотрясали воздух победной риторикой, не хвастались на каждом углу крепостью брони и быстротой танков, не заставляли народ сдавать нормы ГТО и больше заботились об экономическом росте, качестве валюты, расширении рынка и благосостоянии избирателей. Однако при этом сумели быстрее, жестче и эффективнее СССР среагировать на вероломное нападение японцев.

Главная проблема идеократии в том, что со временем растет информационная проницаемость. Привычный нарратив «раз Гитлера победили, значит все было правильно» перестает удовлетворять все более заметную часть сограждан. Старые песни о главном способны утешить лишь тот сектор массового мышления, который всерьез верит, будто царь свою войну проиграл, а Сталин выиграл.

^{Плакат 1927 г. Автор Ю.А. Меркулов (1901–1979). Член Союза художников СССР, учился во ВХУТЕМАСЕ (мастерская И. Машкова), сотрудничал в «Окнах РОСТА». Один из первых советских мультипликаторов. Источник изображения: https://repository.duke.edu/dc/russianposters/rpcps01005}

Сегодня приходится откликаться на иную, рациональную (и уже поэтому опасную для системы) логику. Судя по провальным первым двум годам войны, либо капиталистическая Германия провела межвоенный период плодотворнее, чем социалистический СССР, либо режим Сталина (несмотря на невероятные успехи в коллективизации/индустриализации) в военно-стратегическом противостоянии с Гитлером выступил слабее, чем Николай II в противостоянии с кайзером. Или реальных ресурсов оказалось меньше, или СССР ими хуже распорядился. Какие еще возможны объяснения?

Как мы помним, по расчетам европейских и американских экономистов, которых трудно заподозрить в излишней симпатии к России, в 1913 г. Германия обеспечивала 15,7 % мирового промышленного производства, а Россия — 5,3 %. Даже если цифры не очень точны, общее дореволюционное соотношение понятно: у нас примерно в три раза хуже. Зато растем гораздо быстрее. Да и народу вместе с материальными ресурсами заметно больше…

Проходит 26 лет. В марте 1939 г., на XVIII съезде ВКП(б) тов. Сталин в отчетном докладе (раздел II «Внутреннее положение Советского Союза») представляет таблицу («Рост промышленности СССР и главных капиталистических стран»), из которой следует, что в сравнении с 1913 г. (он взят за 100 %) советская промышленность поднялась до 908,8 %, в то время как промышленность Германии — лишь до 131,6 %. «Из этой таблицы видно, что наша промышленность выросла в сравнении с довоенным уровнем более, чем в девять раз, тогда как промышленность главных капиталистических стран продолжает топтаться вокруг довоенного уровня, превышая его всего лишь на 20–30 процентов», — разъясняет вождь[204]. Если бы это было правдой, то объем промышленного производства СССР перед Второй мировой войной, со всеми поправками на усушку-утруску, должен был превышать немецкий примерно втрое. Ну, ладно, пусть вдвое. При этом значительная часть советской экономики все откровеннее переходила на военные рельсы.

То есть в рамках довоенной сталинской сказки мы Германию уверенно опережаем по промышленному производству. В разы! Но тогда чудовищный провал первых лет войны можно объяснить лишь ярко выраженной бездарностью стратегического руководства. Поскольку такое объяснение Сталина категорически не устраивает, через два с половиной года, когда уже сдан Киев и Ленинград в блокаде, вождь предлагает населению диаметрально противоположную сказку военного времени: мол, все у нас замечательно, но по танкам, самолетам и прочему мы, оказывается, от Германии сильно отстаем… Прежнюю басню про девятикратный рост немедленно забудьте и получите новую: вероломный враг напал на добрых и честных советских людей, занятых мирным созидательным трудом и ни сном, ни духом не помышлявших о войне. Откуда у нас быть танкам и самолетам?! Нет, мы их делаем, конечно, и отличного качества, но значительно меньше свихнувшегося на агрессии Гитлера…

6 ноября 1941 г. он (после правдивых слов о немецких потерях убитыми, ранеными и пленными в количестве более 4,5 млн на фоне 1,748 млн наших) рассказывает трудящимся про недостаток у нас «танков и отчасти авиации»:

Подробнее о реальном соотношении танковых сил поговорим позже. Как и положено настоящему большевику, Сталин лжет везде. Напористо и безапелляционно. Сначала про девятикратный промышленный рост, а потом про невесть откуда взявшийся дефицит танков. Скромная правда состоит в том, что на самом деле у Гитлера танков было в несколько раз меньше, но в первые два года войны они действовали несравненно эффективнее наших, увы. Грубой ложью является и сказка про решающий вклад танковой промышленности оккупированных Гитлером территорий, и про соотношение потерь. Сталин одинаково легко в разы и даже на порядок завышает или занижает любые цифры в зависимости от того, что требуется в данный конкретный момент для поддержания его вождеского статуса.

Естественно, опять никто не задает вопросов. Все аплодируют. Патриотический долг велит верить, подчиняться и вдохновляться. Кровавой тряпкой стирая с доски коммуникативной памяти прежнюю непререкаемую истину, чтобы записать на ней новую, еще более непререкаемую. Крови, чтобы полоскать тряпку, со временем остается все меньше. Чисто материальное ограничение. Но когда еще оно скажется! А пока хватает.

Только гигантские территориальные и людские ресурсы (которые, не будь большевиков и Сталина, были бы к 1940 г. на 50 млн больше!!) позволили советскому режиму пережить жуткие потери первых двух лет войны, выжать из страны и вооружить (с помощью западных союзников, о которых Сталин охотно рассуждал в 1941 г., но сразу забыл после Победы) «вторую» пятимиллионную армию вместо перемолотой к началу 1942 г. «первой» и в конце концов одержать Победу. Которая через поколение обернулась экономическим, демографическим, идейным, территориальным и государственным коллапсом: страна и народ надорвались. Естественно, это было прикрыто третьей сталинской сказкой, уже послевоенной: про невероятно быстрое восстановление.

Очищенные от наслоений цифрового эпоса данные дают основания полагать, что благодаря героическим усилиям большевиков и лично тов. Сталина ко Второй мировой войне Советская Россия подошла с существенно ослабленными демографическими, инфраструктурными, сельскохозяйственными и промышленными показателями — в сравнении с дореволюционным потенциалом и темпами. Зато радикально перекошенными в сторону милитаризма. И все равно, как показали события 1941–1942 гг., остро недостаточными. Или крайне бестолково использованными. Какое из двух объяснений лучше вписывается в ваши очевидности?

^{Плакат 1941 г. (М. — Л.: Искусство). Автор Н.М. Аввакумов (1908–1945). График и портретист, член Уральского филиала Ассоциации художников революции (АХР), во время Великой Отечественной войны работал военным художником-корреспондентом. Награжден орденом Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». Источник изображения: Научная библиотека Российской академии художеств}

Но ведь все-таки победила?! Да, конечно. По природным богатствам, площади, численности населения и качеству союзников Россия просто обязана была победить Германию. И сделать это куда быстрее, чем под руководством Сталина и его нукеров. Даже монархическая Россия, которую трудно представить образцом политического и экономического менеджмента, после двух с половиной лет войны, к февралю 1917 г. держала немцев за тысячу верст от своих столиц. А где были гитлеровские войска через те же 2,5 года, зимой 1943-го? Хотя, надо отдать должное отчаянному мужеству советского народа и армии, перелом к этому моменту уже висел в воздухе. Блицкриг не состоялся, а в «долгой войне», учитывая разницу в ресурсах, у Гитлера не оставалось шансов. Вопрос лишь в цене, которую народ и территория заплатили за выигрыш времени. Напомним, что Сталин говорил в ноябре 1941 г.:

То, что советские и постсоветские люди всего этого не видят, объясняется лишь устройством матрицы, через которую власть процеживает информацию перед заливом в народные очи. Над совершенствованием матрицы десятилетиями трудилась вся система советского воспитания — от пионерских лагерей до концентрационных. Точнее, в порядке учреждения, наоборот: от концентрационных (Управление концентрационных лагерей было создано еще в 1919 г.) до пионерских.

Убеждение начиналось, выражаясь слогом пролетарского поэта, не словесной кляузой, а с веского слова товарища маузера. Кто внимал тов. Маузеру недостаточно уважительно, пускался в расход. В какой пропорции распределились выжившие и погибшие, мы обсуждали в главе, посвященной демографии. А вот какую долю среди живых составили воспринявшие маузерову матрицу очевидностей — такой статистики у нас нет: с социологией в СССР дело обстояло даже хуже, чем с демографией. Судя по косвенным данным (нарастание лавины политических анекдотов, распространение самиздата и др.), доля эта в послесталинские годы имела тенденцию к снижению. А сейчас опять подросла — хотя и в гибридном формате, как бы понарошку. И ненадолго.

После войны поток мобилизующего вранья и репрессий усилился, хотя вроде бы дальше некуда. Ан нет, есть куда! В военные годы репрессии дали слабину, особенно в тылу. Что необъяснимо, если исходить из предположения, что они имели целью нейтрализовать деятельность врагов народа. Во время войны враги активизируются, их становится больше. А репрессий почему-то меньше! Странно. Если же исходить из другого предположения — что репрессии имели целью держать народ в повиновении и заставлять бесплатно работать на режим, то ничего странного нет. Народ и так не разгибаясь пахал у станка по полторы смены, зачем же его было еще репрессировать, отвлекая с фронта материальные ресурсы типа колючей проволоки и боеспособных мужиков для охраны. Откуда режим видел себе угрозу, туда и бросал охранительные ресурсы. Во время войны — на внешнего врага. Сразу после войны — опять на внутреннего.

А то народ-победитель что-то многовато стал о себе понимать. Голод, вишь, ему не нравится! Да и разных заграниц понасмотрелись. Эмиграционноизменнические настроения… Самое время покруче подвинтить гайки и объяснить, что без тов. Сталина нам бы Гитлера не одолеть.

Хотя в действительности Гитлера победил не Сталин. Уж извините. И даже не советский народ. Как ни крути, его все-таки одолела антигитлеровская коалиция, куда, кроме СССР, входили еще Великобритания, США и пара десятков других государств. Про коалицию, в общем, все слышали, но в пространстве советской агиографии она задвинута куда-то далеко на задворки. Подальше от народных очей.

Для всего мира существует Вторая мировая война 1939–1945 гг. Первые два года которой Сталин де-факто (да и де-юре — см. пакт Молотова — Риббентропа) выступал если не прямым союзником, то верным партнером Гитлера. И лишь у нас — Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Так не само собой сложилось, пропаганде пришлось немало потрудиться.

Если снять ее шоры, несложно увидеть, что коалиция и без СССР — пусть с гораздо большими потерями — рано или поздно Гитлера все равно уничтожила бы. Как Антанта уничтожила кайзера. Хотя бы по той простой причине, что летом 1945 г. у США уже была А-бомба и уронить ее на Германию технически было не сложнее, чем на Японию. И все — вопрос решен… Хотя да, на три-четыре месяца позже.

А вот смог бы СССР без коалиции и ленд-лиза справиться с супостатом — далеко не факт. В рамках советской картины мира интересоваться этой темой категорически не рекомендуется. Как и вопросом о реальной цене и масштабах сталинских достижений. Хотя, собственно, почему? В воспоминаниях Хрущева сказано, что Сталин (в тесном кругу, среди своих) не раз ясным текстом признавал, что без ленд-лиза он бы не выдюжил. А что же тогда сказки про индустриализацию и опережение?

Подобные вопросы у нас задавать не принято. Советское начальство так наладило общенародные очи, что в эту сторону они не поворачиваются. И правильно, потому что вменяемого ответа у начальства нет. Если, конечно, не считать вменяемым ответом приклад в зубы. Сначала для грамотного меньшинства, а потом, по мере столкновения с грубыми фактами бытия, и для более широких масс трудящихся. Скучная правда состоит в том, что каждая политическая модель платила за Великую Победу тем, чем была богата: капитализм — твердыми конвертируемыми деньгами и техникой; сталинский социализм — тотальной мобилизацией, забубенной пропагандой и небывалыми объемами живой силы. Суммарные людские потери Великобритании во Второй мировой войне были в 10 раз меньше, чем в Первой. А в России наоборот, в 10 с лишним раз больше. В XXI веке это вряд ли может служить поводом для гордости. Однако же служит!

В очередной раз убеждаемся, что за минувшее столетие с русскими мозгами произошло что-то необыкновенное. Можно не соглашаться со словами Черчилля про 7 декабря 1941 г. (для нас это время героической битвы под Москвой, для него — японской атаки на Перл-Харбор), но надо хотя бы их знать. Мы, однако, не знали, вот в чем дело. Нам было не положено.

Итак, Черчилль, 7 декабря 1941 г. Наконец полная ясность, что с этого момента Конгресс США уже не сможет прятать голову в песок и оттягивать вступление Америки в войну. Это радикально меняет стратегическую ситуацию — по крайней мере, с точки зрения Черчилля. Америка объявляет войну Японии. 11 декабря Гитлер, верный союзническим обязательствам, в ответ объявляет войну США… «В тот момент я знал, что Соединенные штаты участвуют в войне и что они будут бороться насмерть, вкладывая в эту борьбу все свои силы. Итак, в конце концов мы победили! <…> После 17 месяцев борьбы в одиночку… — мы выиграли войну… Мы выйдем из войны хотя истерзанными и покалеченными, но уцелевшими и с победой. Мы не будем стерты с лица земли. Наша история не придет к концу. Возможно, что даже нам лично удастся избежать смерти. Судьба Гитлера была решена. Судьба Муссолини была решена. Что же касается японцев, то они будут стерты в порошок. Силы Британской империи, Советского Союза, а теперь и Соединенных Штатов, неразрывно связанных между собой, на мой взгляд, превосходили силы их противников вдвое или даже втрое. Нам предстояли еще многие катастрофы, несоизмеримые потери и несчастья, но в том, как закончится война, сомневаться уже не приходилось»[206].

Речь не о том, чьи оценки точнее или справедливее, а о том, что советский подход к истории отличается намеренным плоскостопием, косолапостью и астигматизмом. Таковы, объясняет начальство, требования патриотизма. Довольно странные, надо сказать, требования. Тот же Черчилль, с подчеркнутым уважением относящийся к вкладу СССР, советского народа и лично Сталина в итоговую Победу, смотрит на ее истоки несколько шире. Ничуть при этом не переставая быть жестким антикоммунистом и антисталинистом. Да и всей британской историографии почему-то не приходит в голову национализировать Победу и утверждать, что «Черчилль Гитлера победил». В тех же воспоминаниях он добросовестно пишет про декабрь 1941 г.:

На пути к войне. Частный случай Коминтерна

Перед Второй мировой войной у Сталина были разные варианты не только внутренней, но и внешней политики. Он выбрал те, которые выбрал. Исходя из тех приоритетов, которые имел.

VI конгресс Коминтерна (1928 г.) по настоянию делегации ВКП(б) в числе главных политических задач указывает борьбу с правым уклоном и поддерживающей его социал-демократией. Формулировка откровенно сталинская. Вождь последовательно и неуклонно ведет борьбу за лидерство, в том числе за лидерство в мировом революционном движении. В ту пору он еще не осознал реальной силы западных демократий, по заветам Ильича искренне их презирал и всерьез рассчитывал стать начальником «Мировой республики Советов». Для чего не жалел денег и политических ресурсов на Коминтерн и на истребление классово близких конкурентов в левых движениях Европы. Чтобы стать гегемоном мирового пролетариата, необходимо в первую очередь очистить поляну от мерзавцев, нацелившихся на ту же целевую аудиторию. То есть от социал-демократов, меньшевиков и прочей дряни.

Чисто ленинский подход. Тот тоже быстро сужал круги непримиримости, фокусируясь на классово близком (и, следовательно, самом опасном с точки зрения борьбы за статус демиурга) окружении. После установления диктатуры борьба с мировой буржуазией для него уже не так актуальна. Мировая буржуазия далеко, первоочередной угрозы не представляет, с ней вполне можно торговать, играть в кошки-мышки, стращать ею трудящихся. Для реального удержания власти теперь значительно важнее устранение путающихся под ногами социал-демократов и социал-революционеров с их выборами (которые большевики проиграли), Учредительным собранием и прочими соглашательскими штучками. Вскоре наступает очередь марксистов-меньшевиков («большевиков второго сорта») типа Мартова, Плеханова или Громана. Параллельно на селе идет расправа с «русскими полуварварами» (это тоже ленинское выражение), которые тупо саботируют прогрессивные социалистические преобразования. К концу эпопеи он закономерно втягивается в разборки уже между собственно большевиками типа Троцкого и Сталина, поочередно вступая в тактические союзы то с тем, то с этим.

Тов. Сталин эту логику полностью перенял и развил, уверенно переместив центр репрессий (то есть классовой борьбы) в собственную партию. Что же касается европейской арены, то там главным соперником в борьбе за статус глобального Отца народов ему видится социал-демократия. Ей, стало быть, и первый нож. Сама топология террора в виде сужающихся концентрических колец или закручивающейся воронки ясно показывает, кто исполняет функцию черной дыры в одной отдельно взятой под контроль части вселенной.

В декабре 1927 г., на XV съезде ВКП(б), тов. Сталин со своей обычной безапелляционностью невесть почему заявляет, что II Интернационал выродился в придаток империализма, авторитет социал-демократических партий в широких массах рабочего класса падает, а авторитет Коминтерна и СССР растет: «Все эти факты с несомненностью говорят о том, что Европа вступает в новую полосу революционного подъема». И в классическом стиле церковной гомилетики дословно повторяет то же самое через страницу: «…теперь мы имеем все основания утверждать, что Европа явным образом вступает в полосу нового революционного подъема (выделено Сталиным. — Д. О.)»[208].

Ну, имеют все основания утверждать — и молодцы, дай Бог здоровья. Однако на этой смелой констатации мысль вождя не останавливается. Коль скоро в его когнитивном аппарате наблюдается революционный подъем, во весь рост встает вопрос о том, кто данный подъем возглавит. Только поганая европейская социал-демократия (если перетянет одеяло на себя) может лишить Отца народов его «самоочевидного» права. Поскольку для Сталина, Ленина, а до них и для Маркса идея антагонистической борьбы классов есть наукообразное прикрытие вождистских амбиций, лейбл классового врага автоматом прилепляется к любому, кто смел стать поперек. В данном случае к Социалистическому Интернационалу как придатку империализма.

Месяцем ранее, 7 ноября 1927 г., в торжественном выступлении по случаю юбилея Октябрьской революции, Сталин формулирует постулат предельно четко:

Главный классовый враг обозначен. Вперед!

В июле 1928 г. на очередном пленуме ЦК ВКП(б) первым вопросом стоит конгресс Коминтерна. Вторым — программа Коминтерна. Сомнений, кем эта программа сочиняется, продвигается и спонсируется, нет. В рамках борьбы за единственно верные советские очевидности в сборнике партийных документов 1941 года издания извещение о первых двух пунктах повестки есть, но ни самих решений, ни стенограммы обсуждения нет[210]. Материалы пленума публикуются начиная с третьего пункта — там опять про хлебозаготовки. Несложно понять почему: когда в 1941 г. сборник готовили к печати, проект Коминтерна Сталиным был уже сдан в утиль. Не оправдал доверия. Явного революционного подъема в Европе не видно даже в самый большой микроскоп. Хотя ресурсов и усилий было положено более чем достаточно.

Как и в случае с железными дорогами, потерпев неудачу, Сталин теряет к теме интерес, ярится и ищет виноватых — среди тех, до кого руки дотягиваются. То есть в первую очередь среди деятелей международного коммунистического движения. Многие из них пошли в расход — за то, что плохо боролись. В 1941 г. вспоминать, как вождь строил свою международную политику до Второй мировой войны, дураков уже не осталось. Что же касается Социалистического Интернационала (Второго), который благополучно выдержал сталинские удары и после войны превратился в одну из ведущих политических сил в Европе, то до брежневских времен о его существовании большинство советских людей просто не знало. Как и о том, какова была судьба Коминтерна после того, как Сталин понял, что мировым вождем ему уже не бывать.

В стенограмме Пленума 1928 г., опубликованной лишь в постсоветское время в пятитомном сборнике партийных документов[211] и воспроизведенной вполне по-сталински настроенным биографом вождя Н.И. Капченко[212], тов. Сталин во-первых, косвенно признает, что с революционным подъемом в Европе что-то не заладилось. Во-вторых, обвиняет в этом предателей из социал-демократии. (Ну не себя же за ошибку в диагнозе!) В-третьих, опять настаивает на признании именно социал-демократии главным врагом. Через 10 с лишним лет, уже во время мировой войны, ему не хочется вспоминать о провалившихся предвидениях. Их не было!! Поэтому в 1941 г. документы 1928 г. издаются в усеченном виде — очередной пример редактирования совсем недавнего прошлого. Сталин не хуже прочих понимает, что директива Коминтерну гнобить социал-демократов и «желтый II Интернационал», вместо того чтобы в союзе с ними притормозить фашистов, обернулась тем, чем обернулась.

Конкретнее (как мы смогли узнать лишь после крушения СССР) в 1928 г. он говорил так: «Чем вы объясняете некоторые неудачи, частичные неудачи в новой фазе мировой революции в ряде стран? Без социал-демократии здесь не обойтись… Вы, очевидно, недооцениваете роли и значения социал-демократии, до чего она стала контрреволюционной, до чего она стала антипролетарской… В программе этот пункт тем и хорош, что делает упор на социал-демократию внутри рабочего движения как на главного врага, в этом его сила, именно потому, что социал-демократия является врагом рабочего движения, врагом коммунизма, главным врагом пролетарской революции».

А вот как эти глубокие мысли преломляются в официальных документах Коминтерна:

^{Плакат предположительно около 1930 г. Государственное издательство «Центросоюз», 15-я литография «Мосполиграф». Автор неизвестен. Советская версия МЕЖДУНАРОДНОЙ КООПЕРАЦИИ ВИЗУАЛЬНО ПРОТИВОПОСТАВЛЕНА ВРАЖДЕБНОЙ МЕЖДУНАРОДНОЙ КООПЕРАЦИИ НА ОСНОВЕ ЛИГИ НАЦИЙ И СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ (С-Д), КОТОРЫЕ ЗА ЛОЗУНГОМ РАЗОРУЖЕНИЯ КОВАРНО ОСЕДЛАЛИ СТВОЛЫ ОРУДИЙ И БРЯЦАЮТ. Источник изображения: https://idn.duke.edu/ark:/87924/r4zw1bp44}

Исходя из этого классового анализа, Коминтерн и строил свою политическую работу в предвоенные годы, концентрируя силы на уничтожении главного конкурента тов. Сталина в борьбе за статус мирового начальника трудящихся. Как с печалью признает верный коммунистическим идеалам Н.И. Капченко, «при сохранении такого отношения к социал-демократии, наивно было вообще рассчитывать на создание подлинного единого фронта в борьбе против военной опасности. И именно в этом состоит один из крупнейших политических просчетов Сталина»[214]. Что ж, констатация вполне здравая. От себя лишь добавим, что тов. Капченко, как и положено истинно советскому человеку, всерьез (на уровне с детства усвоенной очевидности) исходит из удивительного предположения, что Сталин в 30-е годы был хотя бы в минимальной степени озабочен созданием подлинного единого фронта против военной опасности. Идея, не подтвержденная ничем, кроме многократно повторенных в советских учебниках штампов о миролюбивой внешней и внутренней политике СССР.

Эмпирические факты говорят о противоположном: он был озабочен борьбой за гегемонию. Для начала в европейском рабочем движении, а потом, у того на загривке, и в мировом масштабе. Для чего было бы очень кстати по-ленински стравить европейскую буржуазию (хотя бы в лице социал-демократии) с европейской же буржуазией (в лице поднимающего голову гитлеризма). Немного подкормить Гитлера, чтобы (пользуясь более поздним сочным выражением Хрущева) запустить того ежом в штаны к Европе. А потом, когда обе стороны себя как следует измочалят и обескровят («когда капиталисты перегрызутся между собой»), выйти на европейское пепелище с кумачовым знаменем победы. Предвоенные «мирные отношения» Сталин смело уподобляет «старой поношенной рубашке, состоящей из заплат, связанных между собой тоненькой ниточкой. Стоит только дернуть более или менее серьезно эту ниточку, оборвать ее в том или ином месте, чтобы развалилась вся рубашка, чтобы ничего, кроме заплат, не осталось от нее»[215].

Тратить силы на укрепление этой никчемной одежонки он, вопреки мнению Н.И. Капченко, ничуть не намерен. Наоборот, настроен хорошенько дернуть за ниточку. Вопрос лишь в том, когда и чьими руками (точно не своими — для этого он слишком осторожен, да и ресурсов пока маловато). Ответ на первый пункт ему подсказал еще Ильич. В статье «Об основах ленинизма» (апрель-май 1924 г.) Сталин объясняет, что наиболее уязвимым пунктом классового противника (тогда эту роль играла буржуазия) в октябре 1917 г. была война. И цитирует широко известное высказывание Ленина, что с решительным сражением выступать надо, когда «все враждебные нам классовые силы достаточно запутались, достаточно передрались друг с другом, достаточно обессилили себя борьбой, которая им не по силам»[216]. Собственно, и сам Сталин не раз, не два и даже не десять вполне откровенно указывает на то, что старый (буржуазный, империалистический, эксплуататорский, капиталистический и т. д.) мир свое давно отжил и пролетариат (по умолчанию — во главе с его несгибаемыми вождями) в ближайшие годы отправит его на свалку истории. Перед чем, понятное дело, ему придется пройти через временные трудности войны, к которой ведет сама мировая буржуазия… Так отчего же эту гнилую систему, все равно обреченную на гибель, не подтолкнуть к мировой революции — через мировую войну? Дело для большевиков вполне естественное.

На языке конкретных действий сталинские приоритеты выразились в том, что подконтрольные Коминтерну немецкие коммунисты в рейхстаге систематически голосовали в поддержку гитлеровцев. И уж точно были с ними заодно против социал-демократов. Повседневным девизом коммунистической фракции стало Nach Hitler, kommen wir, что можно перевести как «Сначала Гитлер, потом мы», но можно и как «Гитлер первый, мы за ним»[217]. В любом случае тактический союз коричневых и красных против «главного врага» в лице социал-демократии был очевидным — для всех, кроме советских граждан, счастливо проживающих в своем информационном мирке.

Частный случай В.М. Молотова

Впрочем, 31 октября 1939 г. и до них дошло. Хотя и не без Когнитивного диссонанса. Разгорается новая мировая война. В.М. Молотов, второй человек в СССР, во всех газетах и в специальной брошюре тиражом в 10 млн экземпляров очень понятно разъясняет, кто в ней прав и кто виноват[218]. Теперь, после того как от Польши — этого «уродливого детища Версальского договора» — ничего не осталось в результате короткого удара сначала гитлеровцев, а затем Красной Армии, «Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира». Свои агрессивные империалистические устремления, объясняет тов. Молотов, Англия и Франция пытаются оправдать данными Польше обязательствами и «гарантиями». Что, конечно, полностью несостоятельно, поскольку прежней Польши больше нет.

«Понимая это, правительства Англии и Франции, однако, не хотят прекращения войны и восстановления мира, а ищут нового оправдания для продолжения войны против Германии… пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов против гитлеризма, причем английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является, не больше и не меньше, как “уничтожение гитлеризма”». Что, с точки зрения В.М. Молотова, «не только бессмысленно, но и преступно», ибо гитлеризм есть идеология, а «идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной».

В отличие от империалистических кругов Англии и Франции миролюбивый СССР коренным образом улучшил отношения с Гитлером «по линии укрепления дружественных отношений, развития практического сотрудничества и политической поддержки Германии в ее стремлении к миру». А заодно (чтобы два раза не вставать) освободил «от панского гнета, гнета польских помещиков и капиталистов» 196 тыс. кв. км территории Западной Украины и Западной Белоруссии с 13 млн населения.

Через месяц, 30 ноября 1939 г., «Правда» публикует опровержение «О лживом сообщении агентства Гавас», где дается сокрушительный отпор клеветническим измышлениям буржуазной печати о том, что, мол, 19 августа на заседании Политбюро Сталин сказал, что в Европе «война должна продолжаться как можно дольше, чтобы истощить воюющие стороны». На это тов. Сталин отвечает с присущей ему прямотой:

Вождь взбешен. Обычно таких формулировок (особенно на международном уровне) он старается избегать. Похоже, агентство Гавас попало в точку. А главное, откуда они получили свою утечку?!

Но для нас важнее иное. В начале Второй мировой войны СССР в лице тт. Сталина и Молотова твердо и решительно выступает в поддержку миролюбивой политики Адольфа Гитлера против империалистических разжигателей в лице Англии и Франции. Позиция Советского Союза была столь ясна (для британцев), что в 1940 г. на столе у Черчилля лежал конкретный план нанесения воздушного удара по бакинским нефтяным промыслам, откуда Сталин поставлял Гитлеру горючее для самолетов, бомбивших Лондон. План предусматривал организацию аэродрома подскока в Иране, потому что напрямую долететь до Баку и обратно британские самолеты не могли. По этой причине (слишком долго, сложно и рискованно) Черчилль, как он сам пишет в своих мемуарах, его отклонил. Ничуть, однако, не сомневаясь в общей конфигурации тогдашнего геополитического расклада, где Сталин выступал союзником Гитлера. По крайней мере, с точки зрения Британии.

Вопреки расчетам Кремля Гитлер в начале властной карьеры сначала бортанул агентов Сталина в рейхстаге после мутной истории с коммунистическим пироманом ван дер Люббе, а через несколько лет попытался сделать то же самое с их московским начальником. Интересно, что, ловко использовав поджог Рейхстага для репрессий против Тельмана и руководства Германской компартии, саму партию и ее парламентскую фракцию он уничтожать не стал. Что было весьма разумно, ибо в противном случае парламентские места могли отойти к социал-демократам, в борьбе с которыми Гитлер привык рассчитывать на помощь красных — тем более теперь, когда они дезориентированы, лишены лидерства и деться им некуда, кроме как к нему под крыло.

В конечном итоге дело И.В. Сталина с уничтожением европейской социал-демократии не выгорело. Точнее, выгорело, но немного не с той стороны. Гитлеровский стальной еж сначала действовал правильно, согласно расчетам кремлевского начальства. Но вскоре, встретив нешуточное сопротивление агрессоров с Британских островов, решил на годик (точнее, по плану «Барбаросса», на пять-шесть месяцев) скататься на восток. С тем чтобы по-быстрому выдавить хитроумного азиатского вождя за Волгу — и пусть там правит своей уполовиненной Московией. А тем временем доведя до ума подготовку операции «Морской Лев», следующей весной вернуться к запертым на островах англичанам. Уже полностью контролируя ресурсы бакинской нефти, донбасской стали и украинской пшеницы. А может, после поражения СССР, англичане и сами сдадутся…

Гитлер фатально ошибся. Но ошибся и Сталин, щедро снабжая его всем, чего душа пожелает. Хотя у обоих были свои нешуточные резоны. Наш вождь, подкармливая их вождя, полагал, во-первых, что ловко подливает керосина в европейский костер и таким образом облегчает себе будущую экспансию. Или по меньшей мере усиливает свои позиции. А во-вторых, отваживает немцев от опасной идеи развернуться на восток: зачем Гитлеру отвлекать силы от Западного фронта, если с востока ему и так все поставляют по первому слову?! В-третьих, он рассчитывал выиграть время и лучше подготовиться к войне, неизбежность которой отлично понимал и из которой рассчитывал выйти победителем. Расчеты были вовсе не беспочвенные. Но не оправдались. Ни у того, ни у другого. Хотя итоговый результат у Сталина получился несравненно лучше, чем у Гитлера.

Итак, летом 1941 г. стальной еж оказался совсем в других штанах. Какое вероломство с его стороны! Первый год вождь оборонялся от него преимущественно тем самым местом, какого ежи боятся более всего на свете. Не своим, естественно, — народным. Тогда-то, задним числом, акыны и аксакалы вдруг запели про удар в спину, про справедливую всенародную борьбу с человеконенавистнической «идеологией гитлеризма» и т. п. К британским же агрессорам и поджигателям советское руководство вдруг обратилось с прямо противоположной претензией: что, мол, сидите у себя на островах, не открываете второй фронт? Вы, это, воюйте давайте!! Атакуйте фашиста, империалисты хреновы!

Действительно. Какая неблагодарность со стороны агрессивных кругов Лондона, два года глотавших бомбы от дружественных В.М. Молотову миролюбивых гитлеровцев, летавших на советском горючем и выплавлявших оружейную сталь из советской руды с легирующими добавками из украинского Никополя, грузинской Чиатуры и сибирского Норильска.

Катастрофа первого года Великой Отечественной войны выглядит тем разительнее, что советские вожди прямо и недвусмысленно готовили страну к бою, решительно выжимая из нее все доступные материальные и людские ресурсы. Граждане метали деревянные гранаты, ковали щит и меч, плечом к плечу готовились к труду и обороне. Свято верили, что на земле, в небесах и на море, от тайги до британских морей Красная армия всех сильней. Воевать предполагалось малой кровью, могучим ударом, на чужой территории. Не на своей же! С целью освободить томящихся в буржуазном рабстве братьев по классу и пристегнуть их к триумфальной колеснице Отца народов.

По стандартному сценарию мобилизующая картинка оказалась удивительно далекой от приземленной действительности. Все вышло огромной кровью, мучительной обороной, глубоко на своей территории. Когнитивный диссонанс от столкновения крылатой мечты с подстилающей поверхностью стоил непомерно дорого. Но платил, как всегда, не автор небесного дизайна, а те, за чей счет он созидался с 1917 г.

Частный случай классового родства

В случае с национал-социализмом (советская пропаганда для обозначения этого явления пользовалась итальянским термином «фашизм», а настоящего названия гитлеровской ОПГ «Национал-социалистическая немецкая рабочая партия» избегала, дабы не травмировать ментальную матрицу рабочего класса слишком знакомыми словами) объективная действительность была такова. Сам Гитлер в «Майн кампф» («Моя борьба») позиционирует себя как революционера, прогрессиста, модернизатора, защитника простого народа (немецкого в первую очередь, но не только), борца с монархией, реакцией, сословными привилегиями и вообще с гнилым «буржуазным миром». Который у него к тому же еврейский и потому вдвойне гадок. Как, кстати, и у Маркса, который болезненно переживал свои этнически ошибочные корни и беспощадно клеймил еврейскую торгашескую сущность капитала.

Адольф Гитлер в философском смысле был последовательнее. Честно называл себя идеалистом и яростным борцом с прагматическим (опять же еврейским) материализмом. Рисуя картинки светлого будущего, он апеллировал к воле, силе и духу германцев, ничуть не скрывая, что это главное. В связи с чем имел постоянные конкурентные трения с католической и протестантской церквями — да и со всем христианством в целом: «религия рабов». У большевиков было то же самое — при немного иначе сконструированной идентичности. Тоже воля (несгибаемая), идеология (единственно верная) и дух (победоносный). Правда, не немецких рабочих, а мирового пролетариата. Во главе с передовыми трудящимися Страны Советов и их великим вождем. По прошествии времени пролетариат в союзе с трудовым крестьянством и прослойкой совслужащих («трудовой интеллигенцией») был переформатирован в новую историческую общность людей, именуемую советским народом. Уже бесклассовым. Основополагающая идея при этом еще именовалась материализмом, что ничуть не отменяло ее сакральной сущности. Конкурента в лице православной церкви и вообще христианства («религии угнетателей и рабов») большевики давили даже жестче, чем Гитлер.

Наукообразная вера в историческою предопределенность Октябрьской революции в структурном смысле мало отличается от наукообразной веры в превосходство арийской расы и тевтонского духа, которые привели фюрера к власти. В обоих случаях налицо факт, которому победившая группа навязывает правдоподобное объяснение в рамках сконструированных ею же очевидностей. Обе конструкции выглядят как вертикаль с великим вождем на вершине, от которого распространяется эксклюзивный свет Истины.

Гитлер вступил в Немецкую рабочую партию в самом начале ее пути и получил членский билет № 555. Весь партийный бюджет в ту пору составлял 20 дойчмарок и размещался в коробке из-под сигар. Через 20 лет под контролем фюрера была уже большая часть Западной Европы. Политическая платформа, написанная им вместе с Антоном Дрекслером в 1920 г., помимо нескольких откровенно нацистских пунктов, исходит из таких общесоциалистических принципов, как коллективизм («общее благо превыше личных интересов»); равенство прав и обязанностей (для всех граждан рейха); государственное обеспечение минимального прожиточного уровня; всеобщая обязательность умственного и физического труда (на благо Родины и народа); запрет нетрудовых доходов, включая процентную ренту; конфискация военных прибылей («преступной наживы на войне»); национализация трестов и корпораций; перераспределение доходов в пользу трудящихся; расширение и увеличение пенсий по старости; забота о здоровье матери и ребенка, запрет детского труда; передача материальных запасов под общественный контроль и их распродажа народу по сниженным ценам; экспроприация земельной собственности в общественных интересах; замена нехорошего римского права (поскольку оно служит материалистическому, то есть еврейскому, порядку вещей) хорошим правом древней германской общины (поскольку оно бескорыстно, коллективно и высокодуховно); всеобщая доступность высшего образования; отказ от наемного войска и формирование национальной (то есть призывной) армии.

Довольно трудно увидеть в этом списке воплощение интересов крупного капитала. Сплоченность, духовность, народная община, бесклассовое общество, всеобщий труд, национализация… Но советские идеологи увидели. И с тех пор повторяют: Сталин действовал в интересах широких народных масс, а Гитлер, наоборот, в интересах банкиров, крупных промышленников, эксплуататоров. Трудящиеся в итоге победили, потому что их дело правое. И наоборот: факт того, что их дело правое, доказывается тем, что они в итоге победили.

Сталин лучше Гитлера, ибо историческая правота очевидно на его стороне. Но тогда и Гитлер, в свою очередь, был очевидно лучше социал-демократов, ибо историческая правота (по состоянию на 1933–1941 гг.) была и на его стороне тоже. А потом вдруг перестала быть. Как, впрочем, и для СССР — только на 45 лет позже.

В общем, ничего нового. Вожди морочили массам головы примерно одним и тем же набором популистских штампов. Оба откровенно науськивали и натаскивали их на экспансию. Оба массы ни в грош не ставили, непринужденно рассказывали им сказки про справедливость, величие и грядущие победы. Один — под лозунгами национальной германской Идеи, другой — под лозунгами Идеи марксизма-ленинизма. В обоих случаях ключевая роль принадлежала зубодробительной пропаганде. Оба вождя грезили о завоевании мира, наблюдали политическую реальность через бинарный перископ и ненавидели соглашателей, которые вместо героического захвата власти и экспансии занудно ставили во главу угла борьбу за улучшение условий труда, оплаты и условий жизни трудящихся.

При этом Гитлер был откровенней. В «Майн кампф» он без стеснения писал, что нацистская партия перехватила у социалистов лозунги социальной справедливости и усилила их, соединив с близкой народным массам расовой идеей: «Мы осознанно выбрали красный цвет для своей наглядной агитации — чтобы привлечь людей на наши митинги, чтобы говорить с ними и заручиться их поддержкой»[219]. Партийный флаг НСДАП (красное полотнище с белым кругом и свастикой в центре), по мысли вождя немецкого народа, символизировал победное триединство социальной идеи (красное), национальной идеи (белое) и арийской расовой идеи (свастика). Все это прямо изложено в его книге жизни и борьбы, которую российскому читателю до сих пор не позволено читать — не столько из-за ее антисемитских пассажей (никто ведь не запрещает нам читать антисемитских трудов князя Жевахова или выкреста Карла Маркса «К еврейскому вопросу»), сколько из-за слишком прозрачных аналогий с идеями советских борцов за народное счастье.

А вот читать платформу Гитлера — Дрекслера наш законодатель забыл запретить. В ней 25 пунктов, которые оставались неизменными все время существования Третьего рейха; сегодня их можно без труда найти в Интернете. 23-й пункт этой платформы, самый обширный, относится к организации информационного пространства, то есть нацистской системы очевидностей. Попробуем перевести на русский:

Если заменить в качестве идентификатора «расу/нацию» на «пролетариат/партию», получится почти идеальный советский документ. Впрочем, он недалек и от некоторых постсоветских.

Растянувшаяся на 10 лет между «пивным путчем» и утверждением Гитлера в качестве канцлера борьба между красными и коричневыми революционерами напоминает классовый конфликт между большевиками и прочими российскими леваками. С грызней в печати, попытками закулисных договоренностей, стычками боевых отрядов, провокациями, покушениями, перетягиванием лозунгов и программных пунктов. И в конечном счете с физическим истреблением вождей проигравшей группы. После чего выжившие активисты перебираются под руку победившего, ибо на его стороне историческая правда. То есть сила.

Обитавшие в рабочих кварталах боевики «Рот Фронта» легко перетекали в состав гитлеровских боевых отрядов СА и обратно, не меняя ни социального статуса, ни места жительства, ни круга общения. Это были сообщающиеся сосуды. В нацистском гимне Horst-Wessel Lied бойцы СА именуются «товарищами» (Kameraden), а тени погибших в схватках с мировой реакцией и «Рот Фронтом» плечом к плечу маршируют вместе с живыми:

Столь же органично жизнеутверждающая мелодия советского «Марша авиаторов» («Всё выше, и выше, и выше…») была сначала переложена на немецкий в виде «Песни юных тружеников Берлина» (Das Berliner Jungarbei terlied), а к концу 20-х годов превратилась в бодрый нацистский марш Herbei zum Kampf. И горя нет, что ее автор, советский композитор Юлий Хайт, родом был не совсем ариец.

Поскольку идеократические вертикали ориентированы на бинарное величие и экспансию, конфликты между их вождями неизбежны. Хотя время от времени они могут сменяться ситуативными союзами. Вне НСДАП конфликты полыхали с «Рот Фронтом» и слабым социал-демократическим правительством. Внутри НСДАП несколько лет тлел конфликт между Гитлером и вторым человеком в партии, ее видным теоретиком Грегором Штрассером. Штрассер, официально замещавший Гитлера, покуда тот в тюрьме трудился над книгой о борьбе, попытался перетянуть партию на себя. За что и был расстрелян летом 1934 г., после «ночи длинных ножей». Вместе с ним были уничтожены многие боевики СА, часть из которых ранее переметнулась из «Рот Фронта». Социалистические приоритеты НСДАП в изложении Штрассера сформулированы предельно четко:

Адольф Гитлер тоже часто и охотно прибегает к левой риторике и даже посвятил специальную главу в «Майн кампф» обсуждению вклада социализма (правда, с его точки зрения давно устаревшего) в формирование прогрессивной идеологии НСДАП.

Короче говоря, под руководством любимого вождя, со знаменем единственно верного учения, под грохот канонады и огненные всполохи — вперед, к победе нового социального мифа! За все хорошее, против всего плохого. И если кто-то, внутри или снаружи, посмеет стать у нас на пути, он будет беспощадно смят, уничтожен и отправлен на свалку истории — будь то буржуй, еврей, кулак, социал-демократ, недобитый аристократ или очкарик-интеллигентишка. Будь то неправильные коммунисты типа Троцкого — Бухарина или неправильные нацисты типа Штрассера — Рема. Будь то конвертируемые червонцы, вменяемая экономическая статистика или историческая наука… Гитлер, который и здесь оказался более откровенным, сформулировал кредо народного фюрера предельно четко: «Я обрету бессмертие, даже если ради этого придется положить весь германский народ». Если, конечно, это не апокриф, что тоже может быть. Но с Гитлером пусть разбираются немецкие исследователи, а у нас своих апокрифов хватает.

Ну, в некотором смысле и обрел. В связи с чем немецкому народу мало не показалось. Хотя и другим народам мира тоже хватило. Конфликты между вождями определяются не классовыми (что очевидно для Советского Союза), не расовыми (что очевидно для гитлеровской Германии) и даже не религиозными (что очевидно для современных исламистов) причинами. Они предопределены чем-то иным. Чем?

Если говорить о международных отношениях, то с середины 20-х годов в отношении большевиков к нацистам доминировала риторика вражды — под которую подтягивались правдоподобные (для тех, кто не читал их программы, а среди советских трудящихся ее не читал никто) классовые резоны. Позже под влиянием Сталина на шкале советских предпочтений намечается тенденция к размещению гитлеровцев чуть выше социал-демократов — последние обозначены как «главный враг», а первые — как объективно заинтересованные в мире после раздела Польши. После 1933 г. тактический союз с Гитлером (против социал-демократических правительств Европы) приобретает все более отчетливые очертания: буржуазная стабильность отвратительна обоим народным вождям, к тому же одинаково проигравшим от Версальского мира. После пакта Молотова — Риббентропа проявления официальной симпатии между сталинским СССР и гитлеровской Германией достигают максимума, чтобы 22 июня 1941 г. рухнуть в зону отрицательных величин. После чего в течение десятилетий вертикальная (она осталась только на советском фланге!) агиография делает все, чтобы затереть или спрятать документальные следы игры двух вождей в мир и дружбу до 1941 гг.

Историк Леонид Максименков в 2018 г. опубликовал часть документов из Архива Президента РФ, помеченных литерой «Г» (Германия) в Фонде № 46, опись 3 (Политбюро)[221]. В частности, там сохранилась правка Сталина на призывах ЦК к 1 мая и 7 ноября. Этот специфический жанр партийной риторики существовал вплоть до развала СССР и всегда считался важным элементом идеологической работы, потому что в сжатом виде формулировал партийные вводные по ключевым направлениям. Иначе стал бы тов. Сталин на них время тратить!

Анализируя эволюцию сталинской правки от года к году, Максименков резюмирует:

В октябре 1933 г. вождь вычеркивает призыв «Свергать капитализм и фашистскую диктатуру!». Лидер немецких коммунистов Эрнст Тельман уже сидит в тюрьме; в Лейпциге идет процесс против Георгия Димитрова и болгарских коммунистов, обвиненных в поджоге Рейхстага. Меж тем Сталин снимает лозунг «Да здравствует т. Тельман!», а в определении пролетариата Германии убирает «стойко борющийся против террора и гнуснейших провокаций фашизма!». Устраняет фразу «Фашистская клевета и провокации бессильны против растущего влияния в массах славной Коммунистической партии Германии!», не пропускает утверждения, что Димитров с товарищами «мужественно защищают дело коммунизма в фашистском застенке!».

Не надо обострять, товарищи.

Через год, в октябре 1934 г., он зачеркивает представленный на визирование призыв к Красной армии: «Японский империализм и германский фашизм готовят нападение на Советский Союз. Трудящиеся Советского Союза! Крепите обороноспособность нашей великой Родины!» Напомним: летом этого года Гитлер провел «ночь длинных ножей», укрепив свои внутриполитические позиции — и Сталин отзывается снижением накала антифашистской пропаганды. Из уважения к победителю, в расчете на будущее сотрудничество?

К 1 мая 1935 г. он вычищает из списка праздничных призывов позицию № 7: «Германский фашизм, оголтелый отряд мирового империализма, несет войну, разорение и порабощение народам, лихорадочно готовит нападение на Советский Союз. Долой провокаторов и организаторов войны! На защиту Страны Советов — отечества трудящихся всего мира!»

К 1 мая 1936 г. в Кремле, похоже, уже окончательно списали и сдали Гитлеру (за ненадобностью?) немецкую компартию вместе с ее вождем, бывшим боевиком «Рот Фронта» Эрнстом Тельманом. Она не нужна, ибо оказалась неспособна выиграть войну с социал-демократией. А Гитлер способен! Тельман сидит уже три года, а тов. Сталин вычеркивает призывы:

Судя по редактуре, Сталин еще с осени 1933 г. аккуратно продвигался к пакту Молотова — Риббентропа, в своей обычной неторопливой манере. Для внимательных наблюдателей пакт не стал неожиданностью, как не стали сюрпризом и его долгосрочные последствия. В призывах к 1 Мая 1939 г. вождю предлагают — а он опять вычеркивает — следующую формулу:

Геополитическая логика Сталина, позже прикрытая слоями агиографического лака, на самом деле прозрачна и по мере публикации засекреченных документов будет становиться еще прозрачнее. Демократию, право, разного рода конституции, декларации и прочую ерунду он (наравне с Гитлером) воспринимает как мишуру и камуфляж. Реальную политику делают только сила и воля. В социал-демократических и монархических режимах буржуазной Европы вождь не наблюдает ни того, ни другого. И от души их презирает. А вот Гитлер — это игрок. С ним можно договориться по понятиям: года на два-три хватит… Если разделить с ним Восточную Европу, то Западная Европа, скорее всего, опять струсит. Как струсила в 1938 г. («мюнхенский сговор»). А если все же решится воевать, то наверняка против Гитлера. Что Сталину только на руку. А там видно будет; сейчас главное максимально усилиться и расшириться за счет богатеньких «лимитрофов», подготовиться к бою.