Джугафилия и советский статистический эпос

Глава 3 Асимметрия очевидностей

Со времен Петра Первого и особенно Екатерины Второй российский мыслящий класс воспринимал и описывал страну в терминах европейской культуры. Он мог негодовать на себя и на Россию за отставание от европейских стандартов — как Пушкин или Чаадаев. Или, наоборот, пенять Европе за бездуховность, мелкотравчатость и революционный разврат/раскол на фоне неколебимого утеса русской державы — как Тютчев, славянофилы и вслед за ними романтики евразийства. Почему-то принято считать, что это непримиримые расхождения, хотя на самом деле они проявляются лишь на уровне рациональной рефлексии. В то время как ниже и глубже лежит фундаментальная общность — неартикули-рованная и даже неосознанная, ибо «самоочевидная». В данном случае это понятийный аппарат, заимствованный из Европы, язык, на котором ведется дискуссия (Тютчев писал свои громокипящие тексты против Запада на немецком и французском), и многомерная социокультурная среда, в которой эти идеи обсуждались. Современный русский язык оформился как раз в XIX веке и сознавался своими великими конструкторами как язык европейский. Сам по себе жанр исторического романа, которым вдохновлялись как западники, так и славянофилы (последние, пожалуй, даже больше), пришел в отечественный культурный контекст тоже не из Золотой Орды. Равно как и термины «армия», «флот», «алфавит», «школа», «литература», «культура», «история», «революция», «нация», «бонапартизм», «газета», «журнал», «литература», «религия», «христианство»… Не говоря про сами основополагающие понятия Азии и Европы.

Интеллектуальное пространство дореволюционной России было европейским по умолчанию. Право мыслящей личности на независимую интерпретацию исторических событий, летописных фактов и самого образа России считалось естественной нормой. Хотя в XVI и XX веках было (и стало) совсем иначе.

Тот же бесподобный Тютчев, конструируя образ грядущего величия России (с русским царем в Константинополе и православным папой в Риме), именно Европу мыслит как поле для русских исторических свершений. И правда — не Монголию же ему было спасать от католической ереси, разрушительных революций и губительного обожествления личности. В его представлении Россия не только органичная (и лучшая!) часть Европы, но и ее естественный спаситель, ибо является единственным продолжателем и хранителем духовных традиций Рима (Рим, если кто не знает, в Европе).

Могучие тютчевские построения с интересом обсуждались западными газетами (что характерно, в николаевской России автор их издавать не спешил и даже не стал переводить на русский). Но лишь до той поры, пока гнилой Запад в лице Британии и Франции не надрал задницу своему провиденциальному спасителю в Крымской войне. Материальная действительность опять оказалась устроенной как-то иначе, чем образ, созданный гениальным русским поэтом. Досадно, но факт. Что же тогда говорить про образы, скроенные менее одаренными Демьяном Бедным, Максимом Горьким и прочими Голодными, Безымянными и Бездомными творцами? И как надо было унизить отечественную социокультурную среду, чтобы выдуманная ими дребедень воспринималась всерьез…

На самом деле в дореволюционной России, особенно в «низовой», на уровне управляемых по старинке уездов и волостей, куда не достигало влияние европеизированных журналов и салонов Петербурга, была весьма сильна противоположная политическая составляющая, которую ментальные очи Серебряного века предпочитали не видеть. А если видели, то, не заморачиваясь политкорректностью, именовали «азиатчиной» или «варварством».

Кстати, о салонах. Вернувшийся из Германии Тютчев, по признанию Льва Толстого, сразу стал «светским львом сезона» — опять-таки в западной традиции. Глядя на мир глазами европейской культуры, русская мысль второй половины XIX века вместо эмпирического познания реальности истово конструировала сказочный образ русского пейзанина, манекена в лаптях и пестрядинных портах, которому надлежало кланяться в самые онучи, — ибо он носитель натуральной нравственности и мудрости, народ-богоносец. Образ, столь же далекий от действительности, сколь тютчевский образ России Николая I (великой империи Востока, законной наследницы Рима и Константинополя), любовно загоняющей себе под брюхо заблудшую европейскую овцу.

После 1917 г. и без того не слишком мощный культурный слой европеизированной публики, симпатизировавшей кто Аксакову, кто Чаадаеву (по крайней мере, читавшей их труды), был содран бульдозером революции. Открылся подпочвенный субстрат, о социокультурных свойствах которого благонамеренные прогрессисты XIX века то ли не умели, то ли не хотели догадываться. Скорее всего, никаких особых свойств и не было, а была пассивная готовность принять любую навязанную сверху систему приоритетов. Истребив социокультурное сопротивление «имущих классов», советская власть решительно взялась за обустройство опустевшего ментального пространства в соответствии со своими представлениями о прекрасном. Представления подозрительно напоминали нормы средневекового деспотизма (который К. Маркс через губу именовал «азиатским»), слегка прикрытые наукообразным флером. В когнитивной практике откат проявился в возвращении к черно-белой (красно-белой??) ментальной оптике, которая в европейском мейнстриме была преодолена еще на заре Нового времени. А в России примерно с конца XVIII века.

Эмпирический факт состоит в том, что бинарный антагонизм, изобретенный Марксом ради консолидации люмпен-пролетариата, в западноевропейском ареале в конце концов не прижился. А в восточноевропейском еще как. За это историческое достижение России пришлось заплатить потерей нескольких миллионов наиболее продвинутых и образованных людей. Но, как известно, великая цель оправдывает средства. Следовательно, вопрос лишь в том, чтобы убедить аудиторию в величии цели. Этого проще достичь, сведя ментальную оптику к бинарному уровню. Что и было сделано: пролетариат и буржуазия. Революция и контрреволюция. Народ и враги народа. СССР и враждебное окружение. Источник света в черном кольце врагов.

Картинка мира стала проще, зато победоносней. И еще дальше от действительности, чем в Серебряном веке. Тогда хотя бы параллельно существовали несколько взглядов на феномен России. В стычках между ними ее образ очищался от наиболее примитивных и вульгарных выдумок, и это было нормально. Большевики с подобным плюрализмом покончили, решительно воротив когнитивные шаблоны к стандартам Ивана Грозного.

То, что на параде постсоветского патриотизма знаменосцем выступает академик РАЕН Р.А. Кадыров, естественно и символично. В 2017 г. опубликованы данные ВЦИОМ о том, что все больше россиян относятся к нему с уважением и симпатией. Очень даже понятно. С одной стороны, именно Чечня демонстрирует невероятные достижения в науках, культурах и прочих мануфактурностях. Именно тамошние витязи воевали на Украине и в Сирии (причем с обеих сторон), с помощью золотых пистолетов осуществляют законодательный процесс в Госдуме и следят за соблюдением закона гор при перераспределении собственности в Петербурге. А также через атаки на телестудии определяют, какие программы федерального ТВ достойны демонстрации в эфире, а какие нет. Не говоря уж про беспощадное истребление врагов народа и образцовую организацию общенародного волеизъявления.

Победный стиль чеченского руководства, как ничто другое, свидетельствует, что современная Россия, как во времена Иосифа Сталина или Ивана Грозного, переживает циклический ренессанс такого непростого явления, как «ценностная азиатчина». При той вежливой оговорке, что речь не о национальной или религиозной идентичности, а о системе властных приоритетов и технике политического менеджмента. Сам г-н Кадыров сурово осуждает тов. Сталина за высылку чеченцев и ингушей. Что ничуть не мешает ему пользоваться методами контроля над населением и территорией, удивительно похожими на сталинские. А также органичной для этих методов бинарной когнитивной матрицей. Чем в функциональном и правовом смысле репрессии против социальной группы под условным названием «чеченские геи» отличаются от репрессий против социальной группы под условным названием «народы-предатели»?

Так что давайте без трепетных национальных обид. Когда граф А.К. Толстой устами своего Потока-богатыря спрашивает про Ивана Грозного: «Что за хан на Руси своеволит?» — он менее всего имеет в виду этническую принадлежность хана. Который, кстати, по отцу был Рюриковичем. Красноречив и полученный богатырем ответ патриотической общественности:

Жаль, в XVI веке на Руси не было такого уважаемого учреждения, как ВЦИОМ. Он бы наверняка засвидетельствовал всенародную поддержку преобразующей деятельности государя Иоанна Васильевича.

Разрыв между теоретическим образом страны и жизненной практикой хорошо иллюстрируется электоральной географией — просто потому, что результаты волеизъявления зафиксированы на стандартном языке цифр, а цифры привязаны к территориям. Советский человек привык гордиться пространством СССР (а затем и России) как гигантским монолитом красного цвета, обнимающим одну шестую (восьмую) часть суши. Но на самом деле она далеко не монолит. И далеко не красная. Внутренние различия глубже и интересней, чем кажется, хотя победоносные очи их видеть не приучены.

На думских выборах 2016 г., как и на выборах президента в 2012 г., максимум электоральной сплоченности был зафиксирован в Чечне. За «Единую Россию» 91,4 % от списочного состава избирателей (не путать с числом голосовавших). На втором месте Дагестан (78,3 % списочного состава), затем Карачаево-Черкесия (76,2 %), Тыва, Мордовия, Кабардино-Балкария, Татарстан, Кемеровская область во главе с суровым, но справедливым Аманом Тулеевым… То есть территории, где традиции политического менеджмента, отраженные в официальной статистике, едва ли могут быть названы слишком европейскими. На противоположном конце числовой оси — С.-Петербург (за «Единую Россию» 12,96 % от списочного состава), Москва (13,3 %), Новосибирская область (13,3 %).

Похожее распределение, хотя в сглаженном виде, наблюдалось и на президентских выборах 2018 г. Тогда, правда, максимум был достигнут не в Чечне, а в Тыве (86 % от списка). Чеченская Республика заняла почетное третье справа место. Минимум, около 40 %, был показан в Приморском крае, Еврейской АО, Иркутском крае и Омской области, то есть в депрессивных русских регионах Сибири и Дальнего Востока. Через полгода географическая специфика макрорегиона проявит себя на скандальных губернаторских выборах 9 сентября 2018 г.

Новосибирск и Кемерово — соседи на карте. Структура электората близка в этническом и социальном смысле. А в смысле устройства элит и электорального поведения масс будто разные вселенные. Народ другой? Едва ли. Не настолько сильно кемеровские шахтеры и инженеры отличаются от новосибирских братьев по классу, чтобы оказаться на противоположных концах шкалы и демонстрировать такие же блестящие цифры, как Чечня, Дагестан и Тыва. А вот властвующие региональные элиты действительно разные. Да еще как! Вертикаль Амана Тулеева по своим менеджерским ухваткам куда ближе к чеченским или тувинским аналогам, чем к Питеру, Москве, Новосибирску или Дальнему Востоку. И официальные итоги голосования — не касаясь вопроса о том, как они получены, — убедительно это подтверждают.

Никогда прежде за все 25 лет относительно свободного голосования в России столь четко не проявлялся электоральный раскол по условной линии политических приоритетов «Европа — Азия». (Дальний Восток и Восточная Сибирь по манере голосования, поведению граждан и элитных групп значительно ближе к европейским стандартам, чем лежащие западнее Чечня, Дагестан или Кабардино-Балкария; географические дефиниции берем за неимением лучших: на самом деле речь о ценностях и о менеджменте.)

Таков расклад официальных (подчеркнем!) цифр. Он томительно напоминает советские результаты накануне распада. В референдуме по сохранению СССР, который агиографически трактуется как воля всего советского народа, вообще не участвовали шесть республик западного фланга: Армения, Грузия, Латвия, Литва, Молдавия и Эстония. Промежуточные по приоритетам и стилю управления Украина и Казахстан согласились голосовать лишь с учетом своих особых поправок, гарантирующих им четкий статус суверенных государств в составе СССР вместо расплывчатого статуса суверенных советских республик.

^{Доля СПИСОЧНОГО СОСТАВА ИЗБИРАТЕЛЕЙ, ПОДДЕРЖАВШИХ ПАРТИЮ «ЕДИНАЯ РОССИЯ» 18 СЕНТЯБРЯ 2016 Г. НА ФЕДЕРАЛЬНЫХ ВЫБОРАХ Государственной Думы VII созыва. Рассчитано по данным ЦИК РФ}

^{Доля СПИСОЧНОГО СОСТАВА ИЗБИРАТЕЛЕЙ, ПОДДЕРЖАВШИХ КАНДИДАТУРУ В.В. ПУТИНА 18 МАРТА 2018 Г. НА ВЫБОРАХ ПРЕЗИДЕНТА Российской Федерации. Рассчитано по данным ЦИК РФ}

Здесь опять игра смыслами: советские социалистические республики (ССР) — это реально самостоятельные субъекты международного права или пропагандистская декорация? Судя по настойчивости украинского и казахстанского руководства, оно в 1991 г. отлично понимало разницу. Постсоветская же агиография делает вид, что разницы не было вообще: «Весь многонациональный советский народ сплоченно поддержал…». Во-первых, далеко не весь (минус шесть республик). Во-вторых, далеко не сплоченно. В-третьих, в разных республиках голосовали за разные формулы. В-четвертых, сам базовый вопрос был сформулирован намеренно расплывчато, как бы в трех измерениях: кто-то голосовал за сохранение Союза, кто-то за его превращение в обновленную федерацию, а кто-то за гарантии прав и свобод для человека любой национальности.

Но это все тонкости, важные для рационального сознания, носители которого преобладали на европейском ментальном фланге и в референдуме не участвовали. А самый монолитный результат в поддержку СССР без всяких поправок и ухищрений дал как раз условно азиатский фланг. Южная Осетия (в составе тогдашней Грузинской ССР) — 100 % от списочного состава. То есть все до одного пришли на участки и все до одного сказали «да». Каракалпакская автономия (в составе Узбекской ССР) — 97 % от списка, Туркмения — 95,6 %, Таджикистан — 90,8 %, Киргизия — 89,6 %, Узбекистан — 89,4 %, Казахстан (с учетом оговорки о суверенитете) — 83 %, Азербайджан — 70,1 %. На «политическом Востоке» впустую не умствуют: как начальство велит, так и сделаем. С другой стороны, стоит начальству дать слабину — на кол его!

Азербайджану тогда сильно подкузьмила Нахичеванская АССР, выдавшая на-гора лишь 18 % от списка. То был совместный протест населения и элит — ничуть не классовый, а сугубо национальный. По официальной переписи население на 95 % числилось азербайджанским (перепись проводила азербайджанская субвертикаль). А на самом деле было главным образом армянским. В Баку-1991 не рискнули привычно фальсифицировать данные голосования так, как прежде фальсифицировали данные переписи, — слишком горяч еще был пепел Нагорного Карабаха. Иначе и Азербайджан показал бы цифру не хуже, чем Узбекистан. Это еще раз к вопросу о политической культуре «советской Азии».

Белорусская ССР выдала 68,9 % от списка, Украина (с учетом оговорки о государственном суверенитете) — 58,6 %, РСФСР — 53,8 %. Территориальная асимметрия итогов — объективный факт. Сходные различия намечались и внутри собственно России (тогда она называлась РСФСР), но именно что лишь намечались. А в 2016 г., через 25 лет, разрыв уже бьет в глаза. Чтобы его не видеть, надо зажмуриться из последних сил. Чем как раз и силен «политический Восток».

На референдуме 1991 г., опять строго по официальным данным, внутри России (РСФСР) расклад был следующим. Зарегистрировано 105,6 млн избирателей. Из них в автономных республиках — 14,2 млн. Для других национальных образований — автономных округов и автономной области — данные не представлялись согласно принятому Верховным Советом закону. Итак, в условно «русской России» (без автономных республик в составе РСФСР) имелось 91,4 млн избирателей. Еще раз: речь не о национальностях, они более-менее смешанные, а о формальном статусе территорий и властей. Теперь сравним результаты. В «русской России» за сохранение СССР проголосовали 47,7 млн человек, или 52,2 % списочного состава. В «России национальных республик» — 9,1 млн, 64,4 % списочного состава. Разница заметная — более 12 процентных пунктов. Но не катастрофическая. Как сказал бы Карамзин, «вижу опасность, но еще не вижу погибели». В целом по РСФСР за Союз получилось 53,8 % от списка, как мы уже знаем.

Если бы данные можно было аккуратней структурировать вдоль условной шкалы ценностей «Восток — Запад», разрыв был бы больше. Но ненамного. Республики с преобладанием русского (точнее, по-городскому космополитичного) населения и европейских приоритетов, такие как Карелия, Коми, Удмуртия, Хакасия, следовало бы отнести к условному Западу. А некоторые автономные округа, которые из-за организации тогдашней электоральной отчетности растворились внутри «русской России» (Коми-Пермяцкий, Агинский Бурятский, Усть-Ордынский Бурятский и пр.), наоборот, переместить на условный «политический Восток». Но и в этом случае, исходя из небольшого числа региональных избирателей, суммарный разрыв между «Востоком» и «Западом» вряд ли превысил бы 20 процентных пунктов. За СССР около 50 % списочного состава в «русской России» и около 70 % в «России национальных образований».

Разница есть, но далеко не такая, как в масштабе СССР. При том понимании, что реальную глубину ценностного разрыва в Советском Союзе по состоянию на 1991 г. мы не можем корректно оценить, ибо нет стандартизированных данных о численности (не говоря уж про волеизъявление!) избирателей в шести республиках-диссидентах. Если принять за основу отчеты по «электоральным консультациям» или опросам о сохранении СССР, проведенным в западных республиках той же весной, то разрыв с «политическим Востоком» был кричащим. Округляя, на «европейском» фланге СССР «да» сказали около 10 % избирателей, а на «азиатском» фланге — около 90 %.

Как и сегодня, результаты волеизъявления в 1991 г. представляли собой многомерную сумму настроений и интересов населения и республиканских элит, причем вклад элит по советской традиции был весомей. Электоральный градиент составил тогда 95 процентных пунктов — от 100 % в Южной Осетии до 5 % в Армении. В последнем случае надо иметь в виду войну в Карабахе и недавно случившееся землетрясение в Спитаке, которые не способствовали росту симпатий к Центру.

^{Доля СПИСОЧНОГО СОСТАВА ИЗБИРАТЕЛЕЙ, ГОЛОСОВАВШИХ ЗА СОХРАНЕНИЕ СССР НА РЕФЕРЕНДУМЕ 17 МАРТА 1991 Г. ДЛЯ ШЕСТИ РЕСПУБЛИК НА ЛЕВОМ КОНЦЕ ШКАЛЫ ПРЕДСТАВЛЕНЫ РЕЗУЛЬТАТЫ БЛИЗКИХ ПО ВРЕМЕНИ «ЭЛЕКТОРАЛЬНЫХ КОНСУЛЬТАЦИЙ». РАССЧИТАНО ПО ДАННЫМ https://ru. WIKIPEDIA. org/wiki/Всесоюзныйреферендум…}

К 2016 г. электоральная асимметрия уже внутри РФ увеличилась до размеров, сопоставимых с СССР-1991. В «русской России» центральную власть в лице партии «ЕР» поддержали не более 20 % списочного состава избирателей. В крайних проявлениях самых продвинутых и европеизированных столиц — менее 15 %. Зато в «России национальных образований» — свыше 70 %, с максимумом в кадыровской Чечне — 91,4 %. Не так важно, каким именно образом добываются результаты на условном Востоке (не секрет, что они там вульгарно рисуются, как рисовались в СССР). Важен сам по себе факт асимметрии. Он означает, что политическое устройство Чечни, Дагестана, Кемеровской области и других электоральных султанатов позволяет местным элитам неким загадочным образом добиваться поразительного единства волеизъявления. А в Москве, Петербурге и ряде других урбанизированных регионов, в частности в Сибири и на ДВ, не позволяет. Вот и все. Вполне объективный научный факт наличия двух (как минимум) политических культур в рамках одной вертикальной модели.

То, что электоральные султанаты общим числом 15–20 шт. вот уже 25 лет ведут себя на всех федеральных выборах более-менее одинаково, — тоже эмпирический факт. За редкими и очень характерными исключениями, которые подтверждают общее правило: как в данный момент времени местному султану кажется правильным, так его население общенародно и голосует. Демократия же! Когда султана данный электоральный цикл по каким-то причинам не занимает или он предпочел воздержаться от четкого определения позиции, оставленное без отеческой опеки население показывает примерно те же результаты, что и соседи. И в смысле явки, и в смысле партийных симпатий. Такое, например, случилось в Кемеровской области на выборах в Госдуму 1999 г., когда всесильный губернатор А. Тулеев поссорился с коммунистами, которых прежде поддерживал, и занялся налаживанием отношений с более перспективными группами Путина — Березовского (партия «Единство») и Примакова — Лужкова (блок «Отечество — Вся Россия»). В итоге ясной команды, на кого работать, местная электоральная администрация не получила, и кемеровский султанат показал вполне стандартные для России цифры явки и распределения партийной поддержки. Никакой сверхъестественной активности и сплоченности избирателей — все как у людей.

Позже, когда Тулеев нащупал устраивающее его место в строю региональных начальников, область вернулась к «азиатским» показателям электоральной монолитности. Народ в данном типе политической культуры не то чтобы совсем ни при чем, но занимает третье (если не пятое) место по значимости. Небось не Европа… Хотя, заметим, в Европе тоже есть своя Албания. А за три поколения до того имел место близкий по смыслу электоральный конфуз и с немецким народом… Так что ни о какой социокультурной предопределенности говорить не стоит. А вот о социокультурной предрасположенности — очень даже.

В истории постсоветской России случалось, что региональные султаны ошибались с политическим выбором. Тогда их верный народ ошибался вместе с ними! Вследствие чего потом приходилось поспешно отрабатывать назад и выворачиваться наизнанку — опять вместе с народом. Что тоже зафиксировано в цифрах электоральной статистики. Чуть подробнее историю с флюгерным волеизъявлением некоторых регионов разберем позднее — как яркий пример социокультурных шаблонов «политического Востока». А пока вернемся к референдуму 1991 г. История по-своему поучительная — для лучшего понимания постсоветских очевидностей.

Частный случай Ларисы Кафтан

Политический обозреватель Лариса Кафтан, 9 июня 2011 г. размышляя в «Комсомольской правде» о референдуме-1991 (прошло уже 20 лет), сообщает: «17 марта в СССР прошел предложенный Горбачевым референдум о сохранении СССР. Более 76 % граждан ответили “да”. В России стараниями Ельцина на этот референдум был также вынесен вопрос: “Считаете ли Вы необходимым введение поста Президента РСФСР, избираемого всенародным голосованием?” Более 52 % идею одобрили». Ну, и далее про разных сомнительных людей, которые привели Ельцина к власти.

Высказывание объединяет в себе типичные черты советской ментальности: невежество, безапелляционность и следующие из них «самоочевидные» выводы.

Во-первых, Ельцин не выносил вопрос о президенте РСФСР «на этот референдум». Он параллельно проводил свой, отдельный. Отличие в том, что референдумы строились на базе разных законов. Которые, в частности, предусматривали разную процедуру подведения итогов.

Во-вторых, отсюда обман с процентами. Закон о референдуме СССР считал решение положительным, если «за» выскажется большинство голосовавших избирателей. Что проще и, вообще говоря, для плебисцитов не очень принято. Закон же о российском референдуме требовал обеспечить большинство от списочного состава избирателей. Что сложнее, зато ближе к традиционному пониманию референдума. Сравнивая 76 % «за СССР» и 52 % «за Ельцина», г-жа Кафтан либо демонстрирует восхитительное непонимание сути дела, либо осознанно морочит читателю голову.

В-третьих, вовсе не 76 % граждан сказали «да» сохранению СССР. Граждане здесь вообще сбоку припека, на самом деле речь об избирателях. К тому же не всех, а лишь тех, кто пришел на участки (вопрос о весьма вероятных приписках в Южной Осетии, Каракалпакии, Таджикистане, Туркмении, Узбекистане и пр. оставляем в стороне). В итоговые списки было внесено 185,6 млн избирателей. За СССР проголосовали 113,5 млн. Итого не свыше 76 %, а 61 % «граждан», даже если понимать их так, как нравится г-же Кафтан, то есть путать с избирателями. Миллионы соотечественников на референдум не пришли, но из-за этого гражданами быть не перестали. Кроме того, гражданами являлись несколько десятков миллионов человек, не достигших 18 лет. Плюс пребывающие в местах лишения свободы, недееспособные и т. д.

Ладно, не будем слишком многого требовать от патриотической журналистики и «КП». Хотя, коли берешься писать о выборах, улавливать разницу между числом зарегистрированных и реально голосующих избирателей пора бы научиться. А то выходит уж совсем по-азиатски: даешь общенародный курултай!

В-четвертых, что это за избирательные списки и какое отношение они имеют к «советскому народу»? Как мы уже знаем, западный фланг Союза (Армения, Грузия, Латвия, Литва, Молдавия, Эстония) референдум бойкотировал. В переводе на язык конкретных действий это значит, что счетных комиссий для референдума эти шесть республик не создавали, списки избирателей не формировали и в Москву не представляли. Следовательно, никто вообще не знает, сколько на 17 марта 1991 г. в СССР было избирателей. Посему толковать про 76 % (да еще граждан!) всего Советского Союза — значит вынимать мякину из своей головы и впихивать ее в голову читателю. С какой точки зрения ни посмотри.

На самом деле корректная (то есть уважительная по отношению к аудитории) формулировка выглядит так. Из внесенных в списки 185,6 млн избирателей, представлявших девять республик центра и юго-востока СССР, на референдум пришли 148,5 млн (голосование в воинских частях и казенных представительствах Центра на территориях республик-диссидентов входит в этот объем малой толикой). Из них за сохранение СССР (с особыми оговорками о государственном суверенитете Украины и Казахстана) проголосовали 113,5 млн. Решение юридически состоятельно, ибо по закону требовалось получить большинство от участвующих в голосовании. Сказать, какой процент избирателей (и тем более граждан!) всего Союза высказался за его сохранение, технически и юридически невозможно. Верховный Совет СССР принял такой удачный закон, что решение было бы положительным, даже если бы на участки пришли 10 млн человек из одного Узбекистана и из них больше половины (с помощью местного административного ресурса) сказали «да». А уж потом пропагандисты объяснили бы народу, что большинство советских граждан в едином порыве… и т. д.

Самое интересное, что Л. Кафтан, кажется, пишет искренне. Для нее очевидно, что Советский Союз был настолько замечательным, единым и неделимым, что за него никак не могло быть менее трех четвертей добрых и честных советских людей. Безотносительно того, где они проживают и какими элитами контролируются. Мы же одна семья! Поэтому, конечно, более 76 % всего народа за. Из этой базовой «очевидности» вытекает набор правдоподобных суждений «с цифрами и фактами в руках». Скажем спасибо Ларисе Кафтан за его выразительную презентацию.

Хорошо. Базовый вопрос об асимметрии политической культуры Советского Союза на фоне инстинктивной веры в его сплоченность немного прояснили. Теперь поконкретней о Российской Федерации. И о цифрах поддержки горбачевского (сохранение СССР) и ельцинского (о введении поста президента РСФСР) референдумов в понимании г-жи Кафтан как носителя советских ценностей. Сравнение, естественно, имеет смысл лишь в границах России, в Узбекистане или Эстонии за пост президента России не голосовали.

В РСФСР горбачевский референдум по сохранению Союза привлек 79,6 млн избирателей. Параллельный ельцинский референдум по введению поста президента — 76,4 млн. Разница в 3,2 млн объясняется тем, что в Северной Осетии (0,43 млн избирателей), Туве (0,17 млн) и Чечено-Ингушетии (0,71 млн) голосование за пост президента было полностью заблокировано региональными властями, а в Татарстане (2,53 млн) и Коми (0,8 млн) заблокировано почти полностью. Поэтому в списки избирателей в пределах РСФСР по первому референдуму было внесено 105,6 млн человек, а по второму — 101,8 млн человек. За сохранение Союза в России было подано 56,9 млн голосов, за введение поста президента — 53,4 млн.

Итого в РСФСР за сохранение СССР высказались 53,8 % от списочного состава избирателей, а за введение поста президента — 52,5 %. Разница пустяковая и легко объясняется интересами небольшой группы региональных элит, которые (за исключением Коми) имеют устойчивую репутацию электоральных манипуляторов. Читатель же, пробежав глазами заметку г-жи Кафтан, вынесет твердое убеждение в том, что Ельцин на своем референдуме еле-еле наскреб половину, в то время как за СССР высказалось более трех четвертей всех граждан. Хотя на самом деле все не так и Россия высказалась за обе идеи практически одинаково. А если копнуть еще чуть глубже, выяснится, что и внутри РСФСР советский модуль был поддержан в основном «политическим Востоком».

Поэтому копать глубже советские пропагандисты ни в коем случае не намерены. Они заняты привычным делом — крепят мифологические шаблоны. Оно, ко всему прочему, и проще. Ложь или глупость, сказанные в рамках привычных аксиом, не нуждаются в обосновании — всем и так очевидно, что в 1991 г. три четверти советского народа были за СССР. А антинародному Ельцину сукины дети с трудом натянули половину…

Организаторы ГКЧП (чтобы не ходить далеко, упомянем В. Болдина и О. Бакланова — их высказывания легко найти в Сети на вторую букву алфавита) в качестве оправдания своих действий настойчиво повторяют сказку про поддержку СССР тремя четвертями населения. Вполне по-советски путая свою шерсть с государственной и волеизъявление узбекско/туркменской номенклатуры с волеизъявлением граждан крупногородской европеизированной России. Эта мантра более 20 лет кочует из уст в уста и давно устоялась в качестве очевидности. Примерно как сказка о том, что октябре 1917 г. революционный народ вышел на площадь и сверг ненавистную власть буржуазии и помещиков. На самом деле на площадь вышла группа вооруженных отморозков, намеренных приватизировать бесхозную власть. Как позже сказал В.И. Ленин, это было несложно: «легче, чем перышко поднять». Трудности, разочарования и кровавая мясорубка начались потом. Естественно, это сопровождалось невиданной по масштабу пропагандистской перелицовкой прошлого. Так что ничего нового и необычного.

15 марта 2017 г. Марина Перевозкина на сайте «МК» публикует интервью с помощником Горбачева О. Ожерельевым на тему «Как готовили распад Советского Союза». В первой же фразе, как само собой разумеющееся: «17 марта 1991 года на всей территории СССР прошел референдум по вопросу о сохранении Союза как федерации равноправных республик. Более 77 % граждан высказались за сохранение СССР…».

14 декабря 2017 г. бывший член ЦК КПСС Владислав Швед на сайте «Новороссия» напористо обвиняет Горбачева в предательстве, трусости и преступном нежелании спасти Союз, «хотя законы СССР и результаты мартовского 1991 г. Всесоюзного референдума о сохранении Союза, подтвердившего стремление 77,85 % населения жить в единой стране, позволяли Горбачеву принять самые суровые меры к беловежским заговорщикам»[30]. Оставим в стороне Горбачева — сегодня каждый советский лузер может смело называть его земляным червяком. Что называется, «оценочное суждение». Нас интересует не он, а привычка грохотать цифрами на фоне непонимания их смысла.

Осенью 2001 г. Валерий Болдин, бывший глава президентской администрации и член ГКЧП, в статье Л. Берреса, П. Коробова, Е. Трегубовой и Е. Туевой свои действия тоже объясняет священной волей народа:

Дело даже не в том, что они элементарно врут своему «населению». Для идеократической номенклатуры это нормально, на том она стоит и стоять будет. Хуже, что сами верят! В результате у этих товарищей в голове сложилась болезненная иллюзия, что ГКЧП отвечает интересам народа и будет поддержан большинством. Ведь «население» всей душой (ну, тремя четвертями души!) за СССР и возглавляющий его нерушимый блок коммунистов и беспартийных… Горбачев был поумнее и понимал, что «самые суровые меры к беловежским заговорщикам» не найдут одобрения не только со стороны «населения», но и со стороны значительной части силовиков. В том числе из братских республик, где национальным генералам уже светили новые погоны, посты и фуражки больших суверенных начальников. А это уже всерьез пахло гражданской войной на территории, под завязку напичканной ядерным оружием.

Как и следовало ожидать, никакой реальной поддержки члены ГКЧП не нашли. И не могли найти — тем более в Москве. Вместо этого их ожидала неприятная встреча с Когнитивным диссонансом. Они еще очень легко отделались — как раз потому, что Москва, слава Богу, не Ашхабад и не Ташкент, где дело кончилось бы пожизненными сроками с последующим тихим удушением в зиндане. Хорошо и то, что у г-жи Кафтан и сопровождающих ее лиц все-таки представлены конкретные цифры (хотя они и гуляют от 76 до 77,85 %). Это позволяет на пальцах показать, где и как передернута их картинка мира. Обычно такие товарищи предпочитают оперировать надрывно-пафосными обобщениями, которые за ушко не поймаешь и на солнышко не выведешь. И люди верят! Вслед за вдохновителями погружаются в длящиеся более 25 лет поиски предателей и вредителей.

Нечто похожее сегодня созревает в Крыму, ДНР/ЛНР, да и в значительной части собственно российских регионов. Кто-то явно предал!! Слил. Просверлил дырку в космосе, погнул кувалдой шток, украл пенсионные накопления, сдал врагу Новороссию и отказался постоять за компартию, православную веру, социалистическую революцию и государя императора.

На самом деле, если называть вещи своими именами, оба референдума 1991 г. дают документальную иллюстрацию первого цикла отступления сталинской тотальной деспотии (с ее султанским режимом «волеизъявления») назад в Азию. Европейский фланг СССР в 1991 г. дружно двинул в противоположном направлении, и только чудовищное искривление оптической оси позволяет идеологам великого прошлого не видеть этого факта. Ныне с уходом Украины и колебаниями Белоруссии разворачивается второй цикл. На Европу понемногу переориентируется уже собственно славянское ядро, которое в 1991 г. пребывало в неопределенности: в России за сохранение СССР и за европейский статус высказались около 50 % от списка. Учитывая, что в данных содержится существенный вклад тогдашних электоральных султанатов, которые в обоих случаях работали на консервативный сценарий, можно предположить, что при честном подсчете голосов за СССР оказалась бы меньше, а за президента РСФСР — больше. Но это лишь гипотеза — о чем мы добросовестно предупреждаем. В то время как г-жа Кафтан и ее сторонники от души льют на голову читателям статистические помои и говорят, что божья роса.

Ничего не попишешь: бинарная когнитивная матрица плюс три поколения негативной селекции. Они убеждены, что таким образом служат Родине. То есть тому образу Родины, который сложился в их травмированных джугафилией головах.

Частный случай Ельцина-1996

С 1995 г. благодаря внедрению ГАС «Выборы» стали публиковаться результаты выборов не только на уровне субъектов Федерации (республик, краев, областей и пр.), но и на уровне территориальных избирательных комиссий, ТИК. Это, по существу, уже районный уровень, гораздо более дробный. Вне зависимости от меры фальсификата (в разных ТИК она могла колебаться от 0 до 100 %) появление на карте России примерно 2750 новых электоральных контуров вместо прежних 89 (по тогдашнему числу субъектов Федерации) помогло осознать реальную неоднородность политического пространства. С небывалой отчетливостью на поверхность вылезло устройство электоральных султанатов, где в отдельных ТИК показатель явки был около 90 % и столь же высока монолитность голосования «за кого надо». Вопрос, кому «надо», тогда не стоял и сейчас не стоит: «надо» местным элитам. Другое дело, совпадает ли их понимание своего интереса с пониманием Центра. В путинскую эпоху Центр лаской и силой смог заставить республиканские элиты принять общий антикоммунистический консенсус, основанный в том числе на коррупционной скупке их лояльности. Но в «лихие 90-е» преимущества государственного капитализма для местных начальников были еще не очевидны, и между Кремлем и республиками существовал выраженный раскол в определении вектора дальнейшего движения.

Кремль пытался провести реформы, то есть внедрить частную собственность и рыночную экономику. Национальные элиты воспринимали это как покушение на свое полновластие и де-факто принадлежащие им материальные активы. Включая священное право делить и распределять поступающие из Москвы дотации и субвенции. Конфликт приоритетов отражался в электоральной географии. В ту пору из почти 2750 ТИК отчетливо султанскими показателями голосования отличались всего несколько десятков. Практически все они располагались в таких республиках, как Башкортостан, Дагестан, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Северная Осетия, Татарстан… Их волеизъявление носило ярко выраженный антикремлевский (антиельцинский) характер.

Конкретнее, в первом туре президентских выборов 16 июня 1996 г. явка в 90 и более процентов была показана всего в 60 ТИК. 25 из них располагались на территории Башкортостана и еще 24 на территории Татарстана[32]. Удивительное совпадение! Не имея в ту пору достаточного материала для оценки доли фальсификата, автор предложил для подобных территорий понятие «особой электоральной культуры» и «управляемого электората». Было ясно, что из таких ТИК поступают экзотичные, резко отличающиеся от средних по стране результаты.

^{Плакат 1950 г. Автор В. С. Иванов. Источник изображения: https://www.historyworlds.ru/gallery/raznye-temy-iz-istorii/sssr1/cccp-plakat/&fstart = 24}

В то же время оснований утверждать, что они там вульгарно «нарисованы», еще не было. Возможно, в национальной провинции (а именно там располагалось большинство таких «особых» ТИК) патриархальное общество так устроено, что полностью зависит от местных аксакалов? Тогда в зависимости от решения старейшин община может вполне доброкачественно продемонстрировать необычайную электоральную сплоченность. Откуда нам знать…

Позже выяснилось, что механизм обеспечения «сплоченности» куда проще и циничней, но к этому пониманию еще надо было прийти. На тот момент эмпирический факт заключался в том, что в стране имеются компактные территориальные образования, где десятки ТИК с «особой электоральной культурой» вплотную примыкают друг к другу. Почему-то эти конгломераты, как правило, располагаются в пределах национальных республик. За редкими исключениями вроде Кемеровской и (тогда) Орловской областей. Одним из удивительных свойств такого рода образований оказалась политическая флюгерность, то есть способность быстро менять политические предпочтения избирателей. Волеизъявление населения резко менялось либо после смены местного руководства, либо после переосмысления этим руководством своих интересов.

В декабре 1995 г. на выборах в Госдуму избиратели Агинского Бурятского АО показали себя как самые убежденные в России сторонники коммунистических идеалов. КПРФ и ее верная союзница Аграрная партия в сумме поставили здесь рекорд среди субъектов Федерации: 50,3 %. В пять с лишним раз больше ближайшего преследователя в лице ЛДПР (8,9 %). Прошло всего полгода, и в первом туре президентских выборов 16 июня 1996 г. народ Агинского Бурятского АО оказывается уже решительным сторонником демократических перемен: Б. Ельцин набирает 44,7 % против 35,7 % у Г. Зюганова. Стоит отметить, что между этими двумя электоральными событиями в Агинском Бурятском АО сменилось высшее руководство: 13 января 1996 г. вместо Г. Цэдашиева главой администрации был назначен Б. Аюшиев.

Каким образом руководители подобных территориальных образований добивались правильных (с их точки зрения) результатов, нам неведомо. Скорее всего, методы имели много общего с советскими. Хотя пример того же Агинского Бурятского АО говорит о том, что сходство вовсе не исчерпывающее: в обоих случаях явка там была показана вполне человеческая, около 60 % (в СССР стандартные 99,9 %) и признаков такой уж невероятной сплоченности тоже нет — в 1996 г. более трети голосов ушло к Зюганову. То есть роль административного ресурса в АО была велика, но далеко не абсолютна. Еще слабее его роль была в урбанизированной и более свободной «городской» России, где, помимо прочего, элиты были слишком разобщены и дезориентированы, чтобы проводить какую-то консолидированную политику. Кто-то тянул вперед, к рынку и капитализму, а кому-то хотелось назад, к понятному и привычному обкомовскому статусу.

В этом отношении руководству большей части национальных республик, где у руля сохранились старые партийные кадры, было проще. Соответственно, и результаты голосования (точнее, результаты подсчета голосов) там были ближе к советскому идеалу — как его понимали местные начальники.

В первом туре президентских выборов 1996 г. элиты большей части национальных республик координированно бросили свой административно-фальсификационный ресурс на поддержку Г. Зюганова. За исключением новоназна-ченных лидеров Ингушетии, Калмыкии, Тывы и Чечни, политическое будущее которых напрямую зависело от сохранения Б. Ельцина в Кремле. На территории Адыгеи, Дагестана, Карачаево-Черкесии, Северной Осетии, Мордовии, Марий Эл, Чувашии и др. местные администраторы 16 июня обеспечили Г. Зюганову отрыв в 20–30 % и даже более. В Ингушетии, Калмыкии, Тыве ситуация была зеркально противоположной — здесь молодые национальные вожди столь же сплоченно конструировали электоральную поддержку Ельцину. Естественно, используя те же советские («азиатские») шаблоны волеизъявления.

Мы сейчас говорим лишь о регионах, позже получивших название «электоральные султанаты». Их в России было и остается не более двух десятков, общий объем их электорального потенциала не превышает 15 млн голосов, притом что в стране свыше 100 млн избирателей. Так что реальная судьба президентских выборов 1996 г. решалась не в султанатах, а в урбанизированной «большой» России. Где элиты, СМИ, избиратели и члены избирательных комиссий менее податливы административному манипулированию и где грубый фальсификат играл меньшую роль. Именно там и победил Б. Ельцин.

Иными словами, фальсификат был — как не быть после трех поколений советских игр в голосование. Но, во-первых, его суммарный вклад по абсолютной величине был меньше реального разрыва между Ельциным и Зюгановым. Во-вторых, он был географически зажат на территории небольшого числа зон «особой электоральной культуры». В-третьих, он не был централизован; наоборот, активно использовался консервативным руководством «национальных окраин» в борьбе против Центра и его нововведений. В урбанизированной («основной») части страны голоса считали честно — во всяком случае, заметно честней, чем позже при Путине и Чурове.

Сомнения имеются только насчет лужковской Москвы и шаймиевской Казани, где в первом туре имелись статистические признаки смещения в пользу Ельцина — впрочем, довольно умеренного. Но в целом у Кремля просто недоставало административных ресурсов, чтобы централизованно манипулировать результатами.

Наконец, в-четвертых (самое смешное!), основная часть фальсификата была направлена в пользу Зюганова. По крайней мере, в первом туре, когда и решалась судьба кампании. Естественно, в современной агиографической версии «лихих 90-х» как царства мрака все ровно наоборот. Странно, если бы было иначе.

Выборы 1996 г. — хороший пример расхождения между действительностью и социальным мифом. Но сейчас речь о более глубоком разрыве: политическое пространство России по агиографической традиции мыслится как сплоченное, однородное и неделимое. А на самом деле в нем взаимодействуют совершенно разные политические культуры. За их удержание в формальном единстве постсоветский Кремль вынужден дорого платить.

Возьмем Дагестан, тот же первый тур президентских выборов 16 июня 1996 г. Старосоветские элиты республики обеспечивают Г. Зюганову максимальный для всей страны результат: 63,2 %. Каким образом обеспечивают, мы не знаем. Но благодаря публикации данных в разрезе ТИК видим, что в основном за счет дагестанской глубинки, где устойчиво фиксируется явка более 75 % и удивительно сплоченное (70 % и более) голосование за Зюганова. Столичная Махачкала дала более скромный результат. Там в Кировской, Ленинской и Советской ТИК при средней явке около 57 % за Зюганова проголосовали 60,6 %. Потому что город: показатель явки ниже среднереспубликанского почти на 20 процентных пунктов, поддержка Зюганова на 10 процентных пунктов ниже, чем на селе.

Цифры не выглядят невероятными, это вполне может быть правдой. А может и не быть. Особенно если речь о республиканской глубинке. Альтернативных сведений от независимых наблюдателей для сравнительного анализа в ту пору не имелось. Данные по участкам, необходимые для серьезного статистического анализа в стиле С. Шпилькина, тогда не публиковались.

В итоге Махачкала (Дагестан) и Владикавказ (Северная Осетия) стали двумя уникальными региональными столицами (обе республиканские, обе с Кавказа), где Зюганов в первом туре набрал более 50 % голосов. У Ельцина такое получилось в 13 региональных столицах, среди которых такие гиганты, как Екатеринбург (за Ельцина 70,1 %), Пермь (62,4 %), Москва (61,2 %), Казань (60,5 %). Лишь по статистической случайности в эту группу не попал Петербург, где у Ельцина было 49,6 %, а у Зюганова 14,9 %. Результат в Москве и Казани, как уже сказано, вызывает сомнения, но возможный масштаб приписок здесь вряд ли более 10 процентных пунктов. Обычно, если снять фальсификационные наслоения, Москва и Петербург голосуют довольно похоже. Едва ли «чистый» результат Ельцина в столице был менее 50 %. В любом случае среди голосующих москвичей сторонников Зюганова было в три-четыре раза меньше.

Суммарное число избирателей в Махачкале и Владикавказе 0,43 млн. Суммарное число избирателей только пяти крупнейших городов, где Ельцин набрал более 50 % (то есть как бы победил в первом туре), 9,7 млн. В 20 с лишним раз больше. Это если без Питера. Если же добавить еще и Петербург, где Ельцин трехкратно опередил Зюганова и до победы в первом туре недобрал лишь 0,4 %, то электорат первой пятерки супергородов составит 12,9 млн. В них Ельцин набрал минимум в три раза (Казань, Петербург) и максимум в 10 раз (Екатеринбург) больше Зюганова. Большой отрыв в Екатеринбурге и Перми понятен — здесь добавился уральский патриотизм.

Понадобилось 20 лет промывания мозгов, чтобы у людей появилось ощущение, что на самом деле в 1996 г. победил «другой». Цель промывания тоже понятна: закрепить в коммуникативной памяти шаблон кошмарных 90-х и дать понять, что электоральное жульничество путинской эпохи никакая для нас не новость: «всегда так было».

Нет. Было, но не так. Не так нагло, не так консолидированно, ограниченно в территориальном смысле и очень противоречиво в разных регионах.

Несомненно следующее:

1) Ельцин в первом туре победил в крупнейших городах страны с диверсифицированной демократической культурой, где помыкать избирательными комиссиями и фальсифицировать результаты сложнее, чем в национальной глубинке;

2) его победа (показавшая себя уже в первом туре) была бесспорной даже для противников; по итогам кампании Зюганов, набравшись мужества, честно поздравил соперника с победой. Второй тур на этом фоне был уже формальностью — отрыв в густонаселенных урбанизированных регионах был слишком велик;

3) поддержка Зюганова (а она немаленькая: 32,03 % в первом туре) была сосредоточена на политической периферии. Выражаясь советским языком, в «национальных окраинах», где еще сохранились в нетронутом виде сталинские традиции электорального менеджмента. Ельцин показал себя президентом столиц; Зюганов — президентом провинции, главным образом национальной, с тем самым «управляемым электоратом».

Вернемся в Дагестан. В первом туре 16 июня 1996 г. при 63,2 % за Зюганова (в два раза больше, чем в среднем по стране) у Ельцина лишь 28,6 %. Сегодня на президентских выборах и вообразить нельзя такого конкурентного расклада. Тем более в Дагестане. Поддержка Ельцина была сосредоточена в основном в Дербенте, Каспийске (военный город с русским населением) и Южно-Сухокумске, куда руки республиканского руководства в ту пору не дотягивались. Но в целом по республике у него более чем двукратное отставание.

Однако наутро после первого тура всем начальникам, которые умеют пользоваться калькулятором, становится предельно ясно, что через две недели во втором туре побеждает Ельцин. Неотвратимо; других вариантов просто нет. Занявшие третье, четвертое и пятое места А. Лебедь, Г. Явлинский и В. Жириновский в сумме набрали более 27,5 % (еще раз отметим конкурентный расклад). Все они позиционировали себя как жесткие антикоммунисты. Понятно, во втором туре большая часть их избирателей так или иначе отходит к Ельцину. Публичное соглашение между офисом президента и А. Лебедем перед вторым туром заметно укрепило эту тенденцию. А Зюганов, ориентировавшийся на административный ресурс консервативной периферии, весь свой потенциал бросил на весы уже в первом туре. Дополнительной явки не выжмешь. Дополнительных голосов тоже. Поражение коммунистов висело в воздухе: крупные города сказали свое решающее слово. Ельцину с его инфарктом можно было даже не показываться на людях — довести процесс до конца было делом техники.

Руководители наиболее продвинутых электоральных султанатов с ужасом поняли, что поставили не на ту лошадь. И вполне в азиатских традициях кинулись зализывать допущенные промахи и исправлять отдельные недоработки. Заглядывать в глаза, вилять хвостом и изображать преданность до гроба. Мол, в первом туре бес попутал. Издержки демократии, сами понимаете. Народ, он же темный, не сознает… И, конечно, раскручивать свою электоральную шарманку в противоположном направлении.

За две недели между турами свободный и гордый избиратель Дагестана радикально поменял политические воззрения. 3 июля 1996 г. Б. Ельцин получает в республике 53 % (вместо 28 % на две недели раньше), а Г. Зюганов лишь 44 % (вместо 63 %). Город Махачкала в первом туре отдал 60,6 % за Зюганова и 27,3 % за Ельцина, а во втором наоборот — 60,1 % за Ельцина и 37,7 % за Зюганова. Сторонники советской вертикали почему-то думают (некоторые, похоже, даже искренне), что в первом туре республиканское начальство считало голоса, как мать Тереза, а во втором вдруг кинулось в омут фальсификата. Они, впрочем, верят, что и при Сталине считали честно.

В действительности электоральные султанаты устроены по-азиатски просто: кто охраняет территорию, тот ее и имеет. В том числе в смысле подсчета. В упомянутых ранее по-советски дисциплинированных шестидесяти ТИК с явкой не менее 90 % из татарской (24 ТИК) и башкирской (25 ТИК) глубинки в первом туре победу с большим отрывом одержал Г. Зюганов. Во втором туре они как по команде «все вдруг» переориентировались на Б. Ельцина.

Фальсификат? Несомненно. Но с двумя важными оговорками. В первом, критически важном туре он сплоченно работал на Зюганова. Во втором, когда все стало яснее ясного, местные начальники в своих вполне прозрачных интересах кинулись демонстрировать лояльность победителю. Когда никто их особенно и не просил — победа Ельцина была уже обеспечена.

Сегодня мастера героического эпоса с негодованием вскрывают эти ужасающие язвы перед лицом изумленной общественности. Вот вам, товарищи, факты явного фальсификата в пользу Ельцина!! Спасибо, факты принимаются. Ничего поразительного в них нет — по крайней мере, для специалиста. Но, пожалуйста, ответьте на несколько простых вопросов.

Почему все примеры относятся к территории электоральных султанатов? И почему только ко второму туру (за исключением малозначимых из-за очень небольшого числа избирателей Ингушетии, Калмыкии, Тывы)? Как будто в первом туре, когда республиканские власти вовсю топили за Зюганова, все было безукоризненно чисто. А главное, что было на остальной, главной территории «Большой России», где Ельцин обыграл Зюганова с явным преимуществом уже в первом туре, причем без признаков централизованного фальсификата? (Еще раз оговоримся насчет лужковской Москвы и шаймиевской Казани.) Наконец, почему никто не возьмет на себя труд хотя бы примерно посчитать, сколько голосов с помощью регионального административного ресурса можно было перекинуть от Зюганова к Ельцину и какой вклад это могло внести в победу последнего?

Ельцин собрал в первом туре 26,7 млн голосов (35,3 %). Зюганов — 24,2 млн (32 %). Ельцин получил поддержку главным образом в крупнейших городах, Зюганов главным образом в провинции. Электоральные султанаты за счет фальсифицированного возвышения над средним по стране уровнем подбросили Зюганову в первом туре, по самым скромным подсчетам, никак не менее 2–2,5 млн голосов из его общего числа в 24,2 млн. Малонаселенные и немногочисленные султанаты, игравшие за Ельцина, могли добавить ему в первом туре никак не более 1 млн из его общей суммы в 26,7 млн. Итого, на пальцах, если убрать влияние «восточных хитростей», в первом туре у Ельцина было бы более 25 млн голосов, а у Зюганова менее 22 млн.

Без султанского фальсификата отрыв Ельцина в первом туре был бы больше. В ста самых больших городах России, без оглядки на их республиканский или иной статус (это 40 % электората РФ), Ельцин собрал 42,9 %, а Зюганов лишь 22,9 %. Если ограничиться десятью крупнейшими супергородами, то различие еще драматичней: 52,4 % за Ельцина и 18,1 % за Зюганова. Практически втрое. Послушайте, уважаемые защитники советских идеалов, вы же должны помнить, что В.И. Ленин называл города двигателями прогресса и все такое… И вслед за «Коммунистическим манифестом» возмущался «идиотизмом деревенской жизни». Вот на выборах 1996 г. города как раз и показали свою антисоветскую (в тогдашнем раскладе — ельцинскую) сущность. В то время как лидер КПРФ получил поддержку в деревенской (главным образом национальной) глубинке. Где результаты всегда рисовали, рисуют и еще долго будут рисовать. Географическая действительность в очередной раз грубо противоречит коммунистической сказке.

В контексте нашей темы сюжет интересен не тем, кто «по-настоящему» победил в 1996 г. (победил, нравится вам или нет, Б. Ельцин), а наглядной демонстрацией правил регионального менеджмента и организации постсоветской коммуникативной памяти. Устранить «восточные хитрости» и сделать избирательный процесс по-европейски прозрачным вряд ли возможно быстрее, чем за несколько поколений. Так устроена страна. Султанаты — неотъемлемая часть российской политической территории и культуры. Или вы (как Путин) принимаете восточный фланг таким, какой он есть, признавая далекие от демократических идеалов интересы местных элит. Или (как Ельцин) вступаете с ними в системный конфликт, рискуя в лучшем случае получить организованный саботаж и электоральную торпеду в борт, а в худшем поставить под угрозу территориальную целостность. Есть, конечно, еще вариант с этнической зачисткой, расстрелом руководства, высылкой провинившихся народов и лишением их избирательных прав. Но с этим, пожалуйста, к тов. Сталину.

Все прочие варианты так или иначе сводятся к политическому торгу, более или менее закамуфлированному нажиму, скупке лояльности (в том числе на коррупционной основе), запугиванию компроматом и прочим не слишком изящным телодвижениям между Центром и республиками. Это с европейской точки зрения плохо. Но какова альтернатива? Если ваша задача не потрясать публику свободолюбивыми речами, а реально управлять разношерстными территориями, где властные рычаги в руках товарищей с отчетливыми байскими, уголовными или советскими (что почти одно и то же) замашками, то восприятие меняется. Такова нехорошая материальная действительность, которая бесцеремонно противоречит доброй теоретической сказке.

Здесь уже вопрос к социокультурным очевидностям благонамеренных либералов. Их образ России так же одномерен, как у коммунистов, хотя и противоположен по знаку. Тем подай «порядок» и товарища Сталина, а этим «европейские свободы». Меж тем настоящая Россия (и тем более СССР!) где-то посредине. Демократизация и связанное с ней ослабление кремлевского диктата на западном фланге советской державы привели к появлению по-европейски успешных в экономическом и правовом отношении независимых республик. А на восточном фланге освободившийся бывший первый секретарь ЦК Коммунистической партии Туркменской ССР тов. Ниязов демократично, под бурные и продолжительные аплодисменты трудящихся, превратился в Отца всех туркмен (Туркменбаши) и народного вождя (сердара). Конкурентов (бывших товарищей по республиканскому ЦК) он уничтожил в раскаленном зин-дане посреди приаральских Каракумов, а себе поставил золотую статую в центре Ашхабада. Манеры его среднеазиатских соседей, вынужденно отметивших в 1991 г. праздник суверенитета и народовластия, оказались весьма схожими.

Плоды свободы и демократии в разных социокультурных средах сильно различаются на вкус. Европейская культура России Серебряного века осталась далеко в прошлом — скажем спасибо неутомимым борцам за интересы народа во главе с тт. Лениным и Сталиным. Но ее книжный образ остался «очевидностью» в голове прогрессивной общественности и мешает ей, общественности, увидеть и понять неприглядную политическую действительность советской и постсоветской России.

В СССР под тотальным прессом идеократии электоральные проблемы решались азиатскими методами не только в республиках, но и в столицах: неважно, как голосуют, важно, как считают. Чтобы считали правильно, каждый начальник должен затылком ощущать жаркое дыхание человека с наганом из ЧК. Чуть забрезжили сомнения в лояльности — тотчас молчаливые нукеры обеспечат бесплатную путевку на Колыму. Коль скоро московской номенклатуре (а региональным элитам тем более) такой стиль менеджмента оказался не по нутру, ничего не остается, кроме как искать новый баланс интересов. Или распадаться на части. При ясном понимании, что интересы условного Востока, персонифицированные в лице его начальников, удручающе просты и очень далеки от того, что в Европе принято именовать демократией, законностью и правами человека.

Пример Чечни не даст соврать: республиканская власть получает из московской казны порядка 1 млрд долларов ежегодно. Не слишком утруждаясь отчетом об их расходовании, а также не унижаясь до оплаты федеральных счетов за газ и электричество. Зато взамен обеспечивает вертикальный контроль над территорией и поставляет пушечное мясо для деликатных операций у нас в стране и за рубежом. В республике никому не придет в голову считать потери, проводить расследования и требовать объяснений, если сотня-другая молодых людей вдруг куда-то исчезли. Это ж вам не гнилой Запад! Если же речь о выборах, то чувство глубокого удовлетворения местной элиты выражается в канонических 99,6 % явки при близких показателях монолитности голосования.

Такова политическая практика России (как выражаются юристы, «деловые обыкновения»), по многократно упомянутым причинам весьма далекая от теории. Модернизированная сталинская версия. Значительно более мягкая и даже, возможно, более эффективная в экономическом смысле: за частную инициативу теперь хотя бы не сажают. Но первоочередной приоритет остался прежним: не столько развивать территорию, сколько держать ее под контролем. Укреплять вертикаль. На серьезные инвестиционные проекты при таком подходе денег нет и не будет — какому инвестору захочется вкладывать средства в республику, где гарантией их сохранности служит лишь переменчивая благосклонность начальства. Но на обеспечение покорности населения, коррупционное кормление силовиков и строительство потемкинских деревень хватает. А нужно ли иное в рамках вертикальных державных приоритетов? И возможно ли?

Наглядный пример реального устройства регионального менеджмента был продемонстрирован осенью 2017 г., когда нечто странное произошло со всенародно избранным главой суверенной и демократической ЛНР И. Плотницким. Он, со всеми его общенародными мандатами, референдумами и сплоченной поддержкой трудящихся масс, внезапно был изъят из местной вертикали. Будто пинцетом. Его патриотическое окружение столь же внезапно оказалось шайкой предателей, гнездом двурушников и украинских шпионов. Дело абсолютно привычное для советской системы, но доселе небывалое в постсоветской России. По крайней мере, если иметь в виду сопровождающую риторику. Впрочем, в отличие от сталинских времен все эти вредители и диверсанты были гуманно изъяты в Россию, где обвинений им не предъявлено, а, напротив, обеспечены вполне сносные условия жизни. С единственным условием — на поверхности более не отсвечивать и под ногами не мешаться. Что же касается народных масс и патриотической общественности, то они, слегка прокашлявшись, с прежней силой взялись любить новых общенародных начальников. Демократия же! Глас народа.

Другой бы назвал это заурядным путчем в угольно-банановой республике при явной поддержке из-за рубежа. Но только не мы! Нет, мы лучше никак не назовем. В расчете на то, что стерпится, слюбится и забудется. А уж в том, что кто-то из новых региональных вождей (Л. Пасечник или И. Корнет) в скором времени опять проведет честные демократические выборы, на которых получит всенародную поддержку, мало кто сомневается. Как и в том, что другому, скорее всего, раньше или позже придется проследовать в зиндан («на подвал»). Или как-то еще исчезнуть из публичного пространства. Пасть жертвой в борьбе роковой за идеалы свободы, народовластия и «русского мира». Который на самом деле растет из мира глубоко советского, основанного на интересах и ценностях вертикальной номенклатуры.

Аналогичный случай произошел в соседнем населенном пункте со всенародно избранным вождем г-ном Захарченко. А до того с многочисленными его верными соратниками и товарищами по суровой борьбе за светлое народное будущее и за контроль над потоками нелегального угля, стали и гуманитарной помощи.

Такова специфика территориального менеджмента, унаследованная от великого прошлого. Еще раз подчеркнем, что этническая принадлежность наследников определяющего значения не имеет. А вот приоритеты и «самоочевидные» корпоративные представления о благе — еще как. Что в Чечне, что в Приднестровье. Что в ДНР/ЛНР, что в Абхазии. Что в Белоруссии, что в Ю. Осетии… Во всех остаточных форпостах/плацдармах социализма и народовластия — если пользоваться искрометным языком А.А. Проханова. Не говоря уж про Таджикистан, Туркмению и Узбекистан, где у руля после распада СССР сохранились прежние советские элиты. Люди особого склада — они действуют примерно одинаково в ДНР/ЛНР, КНДР, Венесуэле, на Кубе и т. д.

Конечно, далеко не везде вертикальный подход к региональному менеджменту проявляет себя столь брутально. С Татарстаном или Башкортостаном Кремль вынужден вести себя аккуратнее. Иначе местные власти найдут способ вежливо, но больно наступить на мозоль в ответ. Например, резко усилятся (вдруг!) националистические или религиозные движения, обострятся социальные протесты. Трудящиеся лягут на рельсы или перекроют федеральные трассы — как то случилось, когда Аман Тулеев решил, что при распределении западных грантов на реструктуризацию угольной отрасли недостаточно учтены интересы его клана… Или люди как-то странно проголосуют. А что вы хотите — демократия!

12 декабря 1993 г., когда между Ельциным и Шаймиевым тлел конфликт по случаю договора о распределении полномочий (патриоты Татарстана, в частности, претендовали на сбор пошлины с поездов, пересекающих его суверенную территорию по пути за Урал и обратно), на всенародное голосование по новой Конституции РФ (а также на одновременные выборы в Государственную Думу РФ) из 2,64 млн избирателей Татарстана пришли только 0,37 млн. Итого явка составила менее 14 %. При этом в столичной и космополитичной Казани, вопреки давлению местного административного ресурса, на участки пришли около 20 % избирателей. Зато в 43 периферийных районах республики явка получилась менее 8 %. Исследователь электоральной истории Татарстана В. Михайлов приводит самые выразительные примеры (позволим себе для простоты округлить цифры): в Сабинском районе Татарстана из 21,5 тыс. избирателей голосовать пришли 15 человек, в Актанышском р-не из 23,4 тыс. — только трое, в Атнинском р-не из 10,6 тыс. — тоже трое…[33]

Ельцин тогда правильно понял сигнал. Договор о распределении полномочий с президентом Шаймиевым после тяжелого торга и взаимных уступок все-таки был подписан. И с 1995 г. общероссийские выборы в Татарстане резко пошли в гору. И в смысле явки (она сразу поднялась в четыре раза), и в смысле результатов. В 1996 г. во время первого тура президентских выборов Шаймиев вежливо поддержал Ельцина в Казани — но, что называется, без фанатизма. В республиканской провинции он, напротив, позволил местным кадрам по-советски «работать» на Зюганова. В результате первый тур принес идеально комфортный для Шаймиева результат: у Ельцина 38,3 %, у Зюганова 38,1 %. Перед вторым туром мудрый начальник Татарстана оставил себе руки свободными, чтобы начать игру как бы с нуля, в зависимости от того, как ляжет карта в других регионах. Поскольку в первом туре карта явно легла в пользу Ельцина, через две недели республиканские власти вежливо подкрутили свою электоральную машинку в его сторону. С достоинством, не выворачиваясь наизнанку, без надрывной флюгер-ности, как у менее дальновидного руководства Дагестана. Хотя статистические следы все равно остались: татарстанская провинция, которая в первом туре показала себя убежденной сторонницей коммунистических идеалов, во втором решительно склонилась к демократии европейского образца. Видимо, массы внезапно прозрели.

Такие дела. Распределение административного ресурса в территориальном разрезе очень даже понятно: чем глуше провинция, тем слабее голос независимой личности. Человеческая жизнь практически полностью зависит от благорасположенности местного руководства. Чтобы всерьез отстаивать свои избирательные права (даже официально артикулированные Кремлем, который далеко), надо обладать отчаянным, почти диссидентским характером.

Глупо и нечестно, сидя в Москве, требовать политической активности от мужчин и женщин, которым в республиканской глубинке жить, работать и растить детей. Это в Центре конфликт с начальством невелика беда: выгнали с одной работы — найдешь другую. Еще и скандал в относительно независимой прессе можно поднять… А там местный султан на всю жизнь выдаст волчий билет или элементарно посадит за хранение наркотиков — как Оюба Титиева в Чечне. В самом мягком варианте не завезет в твою деревню дров/угля на зиму. Намекнув соседям на причину в виде одного слишком умного тут, которому вздумалось качать права. Вот и зимуй как знаешь, если такой принципиальный. Объясняйся с односельчанами, пиши письма в ООН.

Ничего личного, просто констатация. Так устроена страна. Такими духовными скрепами она соединена. Многонациональная, мультикультурная. То, что в начале 90-х на европейском фланге СССР (включая шесть республик-диссидентов и крупнейшие городские агломерации) воспринималось как безнадежное гнилье, тормозящее экономический и социальный рост, для элит восточного фланга было родной и понятной средой обитания. Источником стабильности, социального статуса и благ. Им эта дурь московская — так они в минуту дружеской откровенности именовали горбачевскую перестройку — была не только отвратительна, но и просто по-человечески непонятна. Зачем, когда все так хорошо, ровно и справедливо?! Достойные люди руководят, ездят в автомобилях «Волга», кушают плов, сдают сводки по выполнению социалистических обязательств и с уважением при-нимают-угощают ответственных товарищей из Центра. Трудящиеся трудятся. Со светлыми лицами, бумажными цветами и кумачовыми лозунгами приветствуют партийно-правительственные делегации вдоль дорог. Чего еще надо-то? Всегда так жили. Бывало еще и гораздо хуже — голод, война. А сейчас благодать.

Проживая в Москве или в Питере, вращаясь в кругу столичных интеллектуалов, этой асимметрии не замечаешь. А она есть! И любой начальник в Кремле, будь его фамилия Горбачев, Ельцин, Зюганов или Путин, в первую очередь сталкивается именно с этой, далеко не очевидной для большинства сограждан проблемой: как выстроить отношения с региональными, особенно национальными, элитами.

Социокультурный факт состоит в том, что советский человек в упор не видит признаков азиатской деспотии, лежащей в основе его политической реальности — особенно в сталинском изводе. Деспотия скрыта от него потемкинской деревней общенародных достижений и правдоподобными рассуждениями про интересы трудящихся. После территориального раскола 1991 г. ее ареал заметно сократился за счет отделения Средней Азии. В пределах РФ во времена Ельцина она отступила, сжалась и сберегла себя главным образом на условно восточном фланге электоральных султанатов. Чтобы затем, пересидев тяжкие и непонятные времена, обновившись и подкрепившись соками госкапитализма, двинуться на предсказуемый реванш. При одобрении и поддержке со стороны заинтересованных кремлевских вертикалистов. Реванш, впрочем, к исходу второго десятилетия XXI века опять демонстрирует свою ограниченность и очевидную (правда, еще не всем, а лишь условным «европейцам») склонность к застою. А могло ли быть иначе?

Отсюда простой вывод. Пламенно рассуждающим о благах демократизации столичным прогрессистам неплохо было бы сознавать сопутствующие риски территориального распада, во-первых, и появления полностью отмороженных (ибо суверенных) деспотий на месте освободившихся электоральных султанатов, во-вторых. Для вполне демократически настроенной русскоязычной интеллигенции в республиках Средней Азии и Кавказа горбачевско-ельцинская демократизация и связанное с ней крушение СССР стало жизненной катастрофой. Сотни тысяч людей из привилегированных сословий (инженеры, учителя, врачи, бюрократия) в одночасье превратились в бесправных и третируемых изгоев. Было бы странно ожидать от них позитивного настроя по отношению к «лихим 90-м». И это тоже объективная многомерная действительность, которую бинарные очи (в данном случае очи противников режима) не хотят видеть.

Так или иначе, покуда речь о Российской Федерации с включенным в нее «ценностным Востоком», необходимо как-то уравновешивать интересы центральных и региональных элит. То есть договариваться. У В. Путина это получилось значительно лучше, чем у Б. Ельцина. Не случайно: с момента прихода к власти в 2000 г. он последовательно реализует близкую к СССР систему вертикальных приоритетов — благо у Центра стало гораздо больше денег для скупки лояльности. Это, конечно, сразу проявилось в географической структуре электоральной поддержки. С начала нулевых годов «красный пояс» 90-х годов к югу от Москвы быстро перекрасился в «синий». То есть из зоны поддержки КПРФ и жесткой оппозиции Ельцину превратился в зону консолидированного волеизъявления за Путина и «ЕР». Аналогично и с электоральными султанатами, которые от поддержки советских номенклатурных идеалов дружно перешли к поддержке новой вертикали.

Кульбит неслучаен. Региональные начальники, от которых здесь решающим образом зависят официальные результаты «волеизъявления», на личном опыте убедились, что при новой власти с ее госкапитализмом их материальные и властные интересы ничуть не ущемлены. Напротив, они удовлетворяются значительно полнее, чем раньше! Да, в регионах не хватает денег на территориальное развитие. Но их и раньше не хватало. Зато благодаря появлению частного бизнеса и рынка с его откатами средств стало вполне достаточно для заметного улучшения жизненных стандартов номенклатурного сословия. И тем более его самых верхних этажей. С данного момента угрозу восстановления коммунистической идеократии в России можно считать утратившей актуальность — сделка по коррупционной скупке лояльности региональных элит состоялась. Кремлю пришлось заплатить за новый консенсус отступлением от демократических норм европейского образца, торможением экономического роста и обретением новой застойной стабильности. Он с удовольствием это сделал — с откровенным упором на многократно осужденный Лениным государственный капитализм и монополизм в его самом примитивном изводе.

Механизм сбора электоральной дани с подобных территорий в сравнении с советским образцом поменялся не сильно. С началом нулевых годов, получив из Центра ясный сигнал, что региональный рынок остается под их номенклатурным контролем, они с облегчением кинулись поддерживать Кремль — и стесняться в средствах нужды уже не было. На сотнях участков явка и монолитность волеизъявления опять подскочили до 100 процентов, чего в 90-х годах не наблюдалось.

Однако у медали есть и обратная сторона: реставрируя советскую модель электорального менеджмента, Путин по аналогии с Зюгановым-1996 становится президентом периферии, и в первую очередь периферии национальной. Максимум поддержки сегодня у него в Тыве, Чечне и других республиках Северного Кавказа, в бывшем «красном поясе», национальных автономиях и пр. Тогда как в продвинутых, урбанизированных и густонаселенных зонах сгущается неласковое электоральное молчание. Зюгановский (по сути, советский, то есть «азиатский») территориальный расклад поддержки ничего хорошего власти не обещает.

Один из парадоксов перестройки состоит в том, что бывший генсек и пер-вый/последний президент СССР М.С. Горбачев со своими европейскими иллюзиями был вынужден искать формальную опору как раз на восточном фланге с типичными для того электоральными приемчиками. Советская модель руководства тамошним элитам была близка и понятна, перемен в своем статусе им даром было не надо. Потому на референдуме 1991 г. они всей административной мощью сплоченно выступили за СССР и последнего генсека, который обильно распространялся о европейском выборе, демократии и т. п. Их эта риторика слегка тревожила, но они успокаивали себя, трактуя ее как традиционную лапшу на уши населению и западным «полезным идиотам».

В итоге советская (в данном случае горбачевская) действительность опять оказалась вывернутой наизнанку по сравнению с собственными фасадными ценностями. Он много и убедительно рассуждал про «строительство общеевропейского дома», куда на равных правах надлежало войти Советскому Союзу. И никто не посмел спросить, где, собственно, в этом доме он разместит Узбекистан, Туркменистан, Таджикистан и пр. Расстелит ярким ковром на крылечке?

По пути к европейским ценностям СССР, в действительности склеенный султанско-сталинской азиатской деспотией, закономерно распался. Едва ли могло быть иначе, хотя этот предсказуемый итог радикально противоречит устоявшимся за десятилетия мифологическим представлениям о «бессмертном братстве народов», «едином народно-хозяйственном комплексе», «бесклассовом обществе» и т. п. Отсюда неготовность, нежелание и неумение осознать состоявшуюся реальность: товарищи привыкли парить в идеологических небесах, а тут мордой о материальный асфальт. Мало кому понравится. На сцене появляется верный друг советского человека, Когнитивный диссонанс. Кто не спрятался, он не виноват.

До боли знакомая история. Идеократическая легенда велит видеть Союз ССР великим, единым и нерушимым. Для подгонки под эту основополагающую сказку грубо фальсифицируется официальная статистика — в данном случае статистика выборов. Везде 99,9 %. Все, у кого имеется головной мозг, вроде бы понимают, что так в реальной жизни не бывает. Но под давлением обстоятельств (обстоятельствами в СССР обычно выступают так называемые органы) делают вид, что все нормально. В конце концов, ерунда, не стоит качать права, лезть под колесо истории и т. д. и т. п.

Верно, не стоит: задавят и не оглянутся. Но надо иметь в виду, что именно так формируется параллельная реальность. Она склеена фальшивыми цифрами и рушится в пыль, как только власть пытается на нее всерьез опереться при встрече с объективной действительностью. Сталин это прекрасно понимал, опирался только на силу, а все разговоры про демократию, народовластие, Конституцию и т. п. с удовольствием использовал для разводки населения и благонамеренных зарубежных идиотов. Наследники Сталина имели неосторожность воспринимать слова про советскую демократию и народ чуть-чуть серьезнее и честнее. Непростительная ошибка!

В уменьшившейся по размерам империи Ельцина с выборами все стало если не наоборот, то сильно иначе. В отличие от СССР, в РФ вклад электоральных султанатов значительно скромнее просто в силу иного территориального состава Федерации. Решающее слово принадлежит городской европеизированной России, где уровень резистентности по отношению к электоральным проказам выше и фальсифицировать итоги труднее: скандалы, пресса, ненужные утечки, суды… Другой социокультурный фон. В 2011 г. Болотная площадь случилась в Москве, но не в Грозном. Хотя на Северном Кавказе масштаб приписок в разы превышал московский.

Тренд понятен. С середины нулевых годов крупногородская продвинутая часть страны погружается в политический анабиоз и апатию — на радость Кремлю. В то же время электоральные султанаты заметно взбодрились и используют свой ресурс по максимуму. До начала нулевых годов даже в самой глухой республиканской провинции на федеральных выборах не было ни одной ТИК (из примерно 2750) с критически близким к 100 % результатом. Даже результаты в 90 % воспринимались как не очень приличные. Первый протокол «новой путинской эпохи» появился на выборах в Госдуму в 2003 г. — естественно, в Дагестане (Докузпаринская ТИК далеко в горах). Десяток избирательных участков, общее число избирателей чуть менее 10 тыс. Официальная явка 98,1 %, ноль недействительных бюллетеней, ноль «против всех» и ноль за все партии (включая «Яблоко», ЛДПР и Партию пенсионеров), за исключением трех договорных. Зато эти три получили ровный, как по ниточке, результат на всех участках Докузпаринского района: «ЕР» — 80 %, КПРФ — 15 % и СПС — 5 %. Надо иметь в виду, что порог в Госдуму тогда был равен 5 %.

В 1993, 1995, 1996 гг. такое было немыслимо. Адыгея в первом туре президентских выборов-96 показала явку 67 %, во втором — 65 %. Башкортостан — 79 и 80 %. Дагестан — 69 и 62 %. Ингушетия — 70 и 83 %. Мордовия — 70 и 75 %. Татарстан — 74 и 77 %. Ну и так далее: 100 % нет ни в одном из регионов. Чуть больше 90 % в заведомо скандальных Татарстане и Башкортостане. Во второй половине нулевых годов явка в 100 % или около того на федеральных выборах фиксируется уже в десятках ТИК. В 2012 г. в этот привилегированный клуб вступает целая республика — как несложно догадаться, Чечня.

Электоральная поддержка Кремля становится, во-первых, все более дутой; во-вторых, смещается в условную Азию с ее султанатами на фоне теряющей интерес условной Европы; в-третьих, зараза фальсификата расползается уже и на собственно Большую Россию, вплоть до отдельных участков Московского столичного региона. Вертикаль при бодрой поддержке национальной провинции изживает память о «лихих 90-х» и с чувством законной гордости возвращает советскую модель голосования. Но лишь до тех пор, пока города не выйдут из оцепенения и на уровне очевидности вдруг не осознают, что их (покуда спали) опять обули. Тогда, скорее всего, им опять захочется пойти и проголосовать — как захотелось в конце 80-х. И что делать Центру — отменять выборы? Возрождать брежневские механизмы подавления? Вводить в столицы «дикую дивизию» с нагайками из «ценностной Азии»? Создавать «ночные эскадроны» как в Латинской Америке?

В 2016 г. за «Единую Россию» было официально подано 28,5 млн голосов — на 3,9 млн меньше, чем в 2011 г. При этом около 10 млн (более трети общего объема) партия собрала в электоральных султанатах и на территориях, копирующих их модель электорального менеджмента. Дело не в том, что там вульгарно рисуют протоколы. Султанаты рисовали их всегда, хотя, конечно, не в таких вопиющих масштабах. Хуже, что без растущих объемов азиатского фальсификата центральная власть уже не может обеспечить себе даже формальной легитимности. Да и он способен удержать партию власти на плаву лишь благодаря небывалой пассивности конкурентного «европейского кластера», так что 10 млн «управляемого электората» (десятая часть от общего числа избирателей РФ!) вносят решающий вклад в определение итоговой цифры: более трети от общего числа «голосующих» за ЕР.

Перенос поддержки на условный Восток сопровождается отрывом от большинства городского населения. А заодно и отрывом от реальности. Не говоря уж про откровенное пренебрежение нормами закона. Тайная пропасть между ментальной Азией и ментальной Европой понемногу расширяется до советского масштаба. То, что державные очи в упор не хотят ее видеть, лишь усиливает опасность.

Округло рассуждая, что выборы 2016 г., дескать, отражают возросшую сплоченность народа в ответ на давление Запада (В.В. Путин) или дают правительству карт-бланш на продолжение прежней экономической политики (Д.А. Медведев), кремлевское руководство или само обманывается, или пытается обмануть публику. На самом деле цифры не отражают ничего, кроме возврата к советским технологиям электорального дутья. С той существенной разницей, что сегодня они считаются нормой лишь для восточного фланга, а в СССР были нормой для всей страны. Сейчас восточная «норма» опять пытается завоевать социокультурный центр страны — при активной поддержке Кремля и довольно вялом, но все-таки ощутимом сопротивлении среды. Сталинские традиции территориального менеджмента учат это сопротивление сокрушать — вместе с очагами экономического, культурного и любого другого роста. Решится ли коллективный Путин?

Многим внизу и наверху подобное представление о «норме» казалось (да и сейчас кажется) большим плюсом советской системы. Сплоченность, духовность, непобедимость… Но пришел Горбачев (точнее, его привела материальная необходимость как-то выкручиваться из глубокого хозяйственного обморока, осознанная еще Андроповым), который, кажется, искренне верил в преимущества социализма. И настолько уважал советских граждан, что решил считать их голоса более-менее честно — насколько это возможно. Тут-то фальшивое нутро системы и выперло наружу: не для того вертикаль строилась, чтобы соблюдать права граждан, выполнять обещания и улучшать условия их быта. С этим гораздо лучше управляется многократно осужденный капитализм с его «лицемерной демократией». Горбачев же со своими рассуждениями об «общеевропейском доме» оказался, мягко говоря, в ауте. И процесс пошел.

Это фундаментальная проблема. Она до сих пор не осознана в достаточной мере. Настоящая организация политического пространства СССР прямо и откровенно противоречила лозунгам, начертанным на его знаменах. На этом подспудном противоречии сломали себе шеи Хрущев и Горбачев, достаточно наивные для того, чтобы строить «социализм с человеческим лицом» и верить, что эту систему можно заставить служить народу, то есть следовать собственным лозунгам. Нет, практический опыт показывает, что система строилась вовсе не для этого. А тогда для чего же?

Интересный вопрос. На нем подробнее остановимся в следующих частях книги.

А пока еще раз подчеркнем: электоральная география ясно говорит, что в современной политической динамике России определяющее значение имеют не этнические или религиозные факторы (хотя они весьма значимы, спору нет), а интересы и приоритеты элит. В том числе региональных. Тулеевские методы политического менеджмента далеко отодвинули Кемеровскую область в условную Азию в сравнении с соседними Новосибирской и Томской областями, Красноярским и Алтайским краями. Меркушкинские методы попытались превратить Самарскую область в электоральный аналог Мордовии, хотя еще недавно эти территории были на противоположных концах рейтинга. У него почти получилось, но все же область оказала слишком сильное сопротивление, и нового начальника с обломанными зубами Кремль счел за благо убрать на тихую синекуру — от греха подальше. Или другой пример: с уходом авторитарного Е. Строева из губернаторов Орловской области ее электоральное поведение с каждым циклом все меньше напоминает электоральный султанат и все больше — обычный регион конкурентного кластера, со всеми его плюсами и минусами. А, скажем, Нижегородскую область, увидевшую было горизонт при Б. Немцове, советский номенклатурщик В. Шанцев за 10 лет вполне благополучно загнал назад под лавку.

Так что ничего политически некорректного: дело не столько в национальности, почве или языке, сколько в политических нормах, приоритетах и «самоочевидных» традициях. Хотя одно с другим, безусловно, связано. Равным образом нет повода сокрушаться, что как все было, так оно и будет и от path dependence никуда не уйдешь. Уйти можно — если у элит или населения появляется желание. Хотя не слишком далеко. И, главное, не сразу. Важно, во-первых, поточнее оценить пределы возможного, сформулировать цели и выбрать направление. И, во-вторых, сознавать сопутствующие риски. И то и другое подразумевает отказ от бинарной стилистики героического эпоса и аккуратное отношение к отражающим реальность цифрам и фактам. XXI век нуждается в точности оценок — что радикально противоречит идеократическим приоритетам сталинского СССР.

Для любителей умных слов описанные процессы можно представить как постепенный переход от примордиальной формы идентичности к конструкциони-стской (конструктивистской). Здесь опять не миновать обращения к великому А. Г. Дугину с его тягой к красивым иностранным терминам, с одной стороны, и бурными протестами против засилья западного «эпистемологического колониализма» — с другой.

Что такое примордиализм? Очередной пример обмана честных и добрых советских людей со стороны коварных англосаксов. Нас опять надули, стырив исконно отечественное выражение и нарочно переделав его на свой мелкобританский лад. Бдительному русскому уху изначально ясно, о чем речь. Примордиализм недвусмысленно подразумевает, что ежели человек, допустим, родился при жидовской, хохляцкой, москальской или буржуйской морде, то этим базовым обстоятельством и определены все его интересы, верования, миропонимание и поступки. От осины не родятся апельсины! Конструктивизм, напротив, полагает, что социальная идентичность строится искусственно и может довольно быстро меняться в зависимости от смены культурного и политического курса элит. Социокультурный субстрат, конечно, тоже имеет немалое значение, но скорее как объект преобразования и управления.

В первом случае (primordial = исконный) подразумевается, что национальная идентичность задана этносом, почвой, кровью, традицией и т. п. Что похоже на правду, особенно если иметь в виду реалии прошлого и позапрошлого веков. Во втором случае (конструктивизм) нация формируется благодаря усилиям государства. Скажем, американская или швейцарская нация никак не вписывается в примордиальный шаблон крупного теоретика национального вопроса И.В. Сталина, у которого нация определяется четырьмя признаками: общностью языка, истории, культуры и территории проживания. Что за швейцарская нация такая, если у нее что ни кантон, то свой язык?! Да и американская нация тоже весьма подозрительна: не только формально закрепленный государственный язык отсутствует, но нет даже единой общегосударственной истории! Не говоря про культуру… Меж тем обе политические нации объективно существуют. Для теоретического примордиализма это проблема.

Когда Бисмарк говорит, что национальное единство можно спаять лишь железом и кровью, он выступает как конструктивист. Когда наш Федор Иванович Тютчев ему возражает, что мы-де попробуем (вам назло!) спаять его любовью, — он тоже выступает в качестве конструктивиста. Оба понимают, что нация строится (у Тютчева — паяется), хотя имеют в виду разные технологии строительства и разный вяжущий материал. Или припой.

А вот когда близкий друг и зять Тютчева славянофил Иван Сергеевич Аксаков обсуждает с членами своего кружка вопрос о нутряном почвенном или кровном родстве славянских народов — это уже типичный примордиализм. Собственно, и православие вместе с христианской любовью в понимании Тютчева тоже как бы исконный и от Господа данный цемент, скрепляющий славянские народы в одну великую «Империю Востока», единственную законную наследницу Рима и Византии. Поэтому он, как и положено гениальному поэту, ухитряется одновременно быть и примордиалистом и конструктивистом. За что ему низкий читательский поклон. Но при этом надо сознавать (тем самым умом, которому Тютчев отказывает в праве понимать Россию), что подобное возможно лишь в мире поэтических метафор, где нет границ между понятиями. Ибо на самом деле Польша и Чехия — страны славянские, но не православные, а Греция и Румыния — православные, но не славянские.

Конкретная электоральная статистика ясно говорит, что фактор этнографической «морды» для российских территорий, безусловно, имеет значение, но со временем все заметнее уступает конструктивистскому влиянию медийных потоков, пропаганды и культурных шаблонов. Хотя надо иметь в виду, что при конструировании новых идентичностей власти всегда охотно эксплуатируют примордиальные сентименты.

Сталин (теоретически вроде бы типичный примордиалист, с его четырьмя признаками) на деле смело конструировал новую советскую идентичность, советского человека, советский народ, а вместе с ними советскую картину мира и истории. Сплачивал («спаивал» тоже подходящее слово, но о нем чуть позже) единство железом и кровью. Решительно внедрял наукообразную марксистско-ленинскую мифологию на место православной «поповщины». Итог, в общем, известен: не спаялось. Что мучительным образом выламывается из патриотических представлений патриотов СССР о самих себе, о прошлом и будущем. Остается определить, что в конечном итоге важнее: идеологические представления (нас возвышающий обман) или приземленная действительность (тьма низких истин).

Сегодня А. Г. Лукашенко в своих интересах последовательно конструирует белорусскую идентичность — тоже охотно погружаясь в исторические манипуляции. Еще недавно он надеялся построить единую русско-белорусскую нацию, выдернув властный коврик из-под дряхлеющего Ельцина и взяв под контроль все постсоветское пространство до Владивостока. Но элиты ельцинской России выпестовали молодого Путина, который поставил Батьке жесткий блок. Пришлось тому переквалифицироваться в патриоты белорусского масштаба. Это проще, ибо действительно имеется некоторая примордиальная основа. И, что важнее, неограниченный конструктивистский контроль над местными силовиками, бюрократией и СМИ.

Примерно этим же заняты элиты постсоветских Украины и Казахстана. Им сложнее — субстрат разнообразнее и противоречивее («речь против речи»). Вот уже и православная общность, вопреки очевидностям Тютчева, Аксакова, Ивана Ильина, Александра Солженицына и многих других, дробится на глазах. Примордиалистские сказки иерархов РПЦ разрушаются их же собственными попытками удержать административный (то есть, по сути, конструктивистский!) контроль над «канонической территорией». В свойства тютчевской православной любви как вяжущего материала верится все труднее, зато связь официальной церкви с государственной политикой (вопреки норме, прямо зафиксированной в Конституции РФ) все очевиднее. А итог прямо противоположен ожидаемому: РПЦ не только рассорилась с украинскими коллегами, но и исключила себя из константинопольского консенсуса.

В пределах России Р.А. Кадыров решительно крепит свою чеченскую идентичность. Хотя, похоже, не прочь замахнуться и на более широкую северокавказскую. Или ему уже вся Россия по плечу? Татарстан исподволь кует свою республиканскую версию идентичности, патриотизма, истории, нации и языка. Тоже нелегко. Но тяжелее всех Путину: экая перед ним разношерстная громада. Он пытается объединить ее на основе экзотического коктейля из советских, православных и монархических мифов — без видимого успеха. Похоже, дело не только в сомнительном качестве ингредиентов, но и в том, что Россия (в своей продвинутой части) попросту переросла структурные рамки идеократии и нуждается в общности более высокого уровня, основанной на европейских принципах правового государства. Другой вопрос, возможен ли переход в это новое качество без утраты территориальной цельности, скрепленной слишком архаичным цементом. Куда будем девать султанаты?

Ученые споры между сторонниками двух теоретических схем тянутся уже лет пятьдесят. Скорее всего, в действительности имеется и то и другое, а проблема заключается в дефиците эволюционного подхода. Одно-два столетия назад, при весьма ограниченных контактах между народами и культурами, в мире доминировал примордиальный фактор: где родился, там и сгодился, органично следуя обычаям своего племени, этноса, религии или почвы. Но в эпоху Интернета и ускоряющегося обмена людьми и информацией все более ощутимой становится конструктивистская составляющая — подразумевающая активное заимствование идей, ценностей и приоритетов. А также выстраивание новых ментальных схем, включая обмен социальными мифами. Ведь самоощущение себя пролетарием (интернационалистом, коммунистом, советским человеком или, напротив, националистом, джихадистом, фашистом, монархистом и т. д.) есть явный плод конструктивизма. Вовсе не обязательно предопределенный общностью истории, территории или языка.

Процесс, как всегда, идет неравномерно и мозаично. И еще более неравномерно и мозаично осознается разными социальными группами. Три-четыре поколения назад черное население США было настолько замкнутой и подавленной группой, что формальные тесты показывали значимые отличия в средних показателях IQ от белой популяции. Что вызывало бешеные дискуссии о том, не следует ли вообще запретить подобные исследования (ибо дают «научное обоснование» для расизма). Хотя их результаты можно (и нужно) было бы толковать не в примордиальной, а в конструктивистской когнитивной рамке: дело не в плохом устройстве черных мозгов, а в плохо организованном для них доступе к образованию и культуре. Причем на протяжении многих поколений.

На этой развилке американский истеблишмент выбрал конструктивистский вектор. Страшно интересно было бы понять почему. Такая социокультурная среда или такие государственные лидеры? Или религия? На практике выбор отразился в организации мощной, дорогостоящей и продолжительной кампании по организации совместного обучения в школах и десегрегации. Были потрачены серьезные деньги на автобусную перевозку детей из разных кварталов в общие школы («басинг»), предприняты массированные усилия по адаптации этнических групп в общий культурный и образовательный контекст. Прошло всего 50–70 лет, и у США появились сперва госсекретарь, а потом и президент с черной кожей. Три поколения назад такое и вообразить было невозможно. Стало быть, проблема решена, конструктивизм торжествует, примордиализм посрамлен?

Нет, конечно. По-прежнему американские уголовники значительно чаще бывают черными. По-прежнему в Бронксе цены на жилье ниже, а улицы грязнее и опаснее, чем в белых районах. По-прежнему черные лучше играют в баскетбол, а белые в хоккей. Значит, наоборот, посрамлен конструктивизм, а торжествует примордиализм? Опять нет. Просто наши «очевидные» схемы упрощают действительность, выпячивая то, что сегодня кажется главным, и игнорируя детали, которые на данный момент выглядят малозначимыми. А по прошествии времени, наоборот, оказываются ключевыми. Для марксистов главной и универсальной очевидностью была непримиримая война классов. Прошло сто лет и выяснилось, что мир устроен сложнее и к «классам» не сводится. Расистам было ничуть не менее очевидно, что черный социум всегда будет отличаться от белого, причем в худшую сторону. И лучше даже не пытаться совместить — добром не кончится…

И ведь правда: после того как под аплодисменты демократической общественности в Южной Родезии был уничтожен апартеид, власть захватило черное большинство. Которое быстро уничтожило белых эксплуататоров, захватило их плантации и всего за одно поколение опустило самую эффективную экономику Африки до уровня страны, известной ныне как Зимбабве. Следовательно, апартеид лучше? Ну, если только для счастливых обладателей черно-белых бинарных очей. Но как томительно это похоже на то, что творилось с нашей страной сто лет назад!

Не столь важны теоретические сшибки между сторонниками разного рода «измов», сколь попытка понять устройство размытых и неосознанных очевидностей, лежащих в их основе. Почему западноевропейская культура (к которой до определенного момента относилась и североамериканская), несмотря на массу сомнений, эксцессов и преступлений, в конечном итоге захотела и смогла преодолеть бинарный антагонизм сначала в классовом, потом в расовом, а сейчас и в гендерном проявлении, в то время как русская споткнулась (и сломала себе шею, этого не заметив) на первом же пороге?

^{Плакат 1941 г. Автор В.С. Иванов. Источник изображения: https://www.history-worlds.ru/gallery/raznye-temy-iz-istorii/sssr1/cccp-plakat/&fstart = 21}

Сегодня коллективный Путин в меру сил тоже конструирует свою политическую нацию с опорой на обломки советского проекта и на условного Кадырова. Ленин и Троцкий вслед за Марксом пытались построить глобальную идентичность людей труда. Не получилось. Этим же путем двинулся и Сталин, но, встретив жесткое сопротивление в Европе (в частности, в Социнтерне), был вынужден умерить амбиции и продолжить процесс в рамках одной отдельно взятой в тиски страны. Которую штыками и колючей проволокой быстро развернул в «ценностную Азию», где встретил полное понимание со стороны Мао. Троцкизм же нашел себе опорную зону главным образом в Латинской Америке. А вот Британию и США по некоторому комплексу причин Бог миловал.

В итоге у нас родилась ментальная химера советского народа — новой исторической общности людей. Чистой воды конструктивизм, причем неудачливый. Но в то же время с претензией на неопримордиальный концепт борьбы с безродным космополитизмом. С поиском глубоких исторических корней, особой духовности и отродясь присущего советскому человеку интернационализма и гуманизма, ради которых пришлось хорошенько репрессировать полтора десятка неправильных (несоветских?) народов-предателей. Очевидно нехороших.

Сказку про международную солидарность трудящихся пришлось окончательно оставить, когда немецкие братья по классу объявились под Москвой на танках. Тут советский конструктивизм-интернационализм срочно перекинулся на чуждые прежде ценности русского патриотизма, Кутузова, Суворова, Александра Невского. И даже (хотя очень сдержанно) православия. Что сама Церковь совершенно справедливо восприняла как вынужденный и не слишком искренний шаг: фашисты на оккупированных территориях открыли около 9000 православных храмов, притом что в границах СССР до 1939 г. официально функционировали лишь 300 приходов и оставалось не более 500 нерепрессированных священнослужителей[34]. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы религиозный сентимент сработал в пользу Гитлера, — и Сталин после 1943 г. вернул церкви целых 718 храмов. Невероятно щедрый дар.

И то лишь до Победы. Как только прямая угроза режиму отпала, испарилась и идейная надобность в церковниках. Основой единой социалистической нации вновь стало Учение об обостряющейся классовой борьбе с функционально необходимым дополнением в виде чисток и репрессий. В том числе в адрес священнослужителей. Что же касается германских трудящихся, то они оказались представителями мирового империализма, персонифицированного в лице крупного капиталиста Адольфа Гитлера, бывшего ефрейтора.

Каких только очевидностей не впаяет вам идеократия ради своего властного интереса.