Дик с 12-й Нижней

Глава девятая Лечебница «Сильвия»

Из лечебницы за Диком прикатил новый, сверкающий, похожий на игрушку «форд» с широким закругленным стеклом впереди, с таким же стеклом позади, с белой, под кость, баранкой руля, с блестящими никелированными рычагами, со светящимися стрелками приборов, с негромким, но очень звучным, хоть и не золотым клаксоном, с… Эх, что говорить, великолепная машина! Дик забыл обо всем на свете, включая неприятности с глазом, пока ехал в ней.

Паркер усадил мальчика рядом с собой, совершенно не подумав о разнице в весе. А она сказалась. Немного повозившись, Дик скоро покорился судьбе и, соскользнув по склону сиденья вниз, привалился к жаркому, необъятному боку толстяка.

Так и ехали.

С правой стороны туша доктора закрывала горизонт целиком. Но, на счастье, щелка в повязке была у Дика слева. Через нее он мог беспрепятственно смотреть на мелькавшие за стеклом улицы.

Сначала шли кварталы закопченных домов-коробок. Потом постепенно они стали исчезать. Здания становились все лучше, улицы чище, витрины магазинов шире, вывески богаче. Это уже началась верхняя часть города, но не центр и не торговые магистрали, а жилой район, где тихо, безлюдно, хорошо.

Здесь все было совсем не так, как на Нижней. Похоже, что даже солнце светит иначе, не скупится, не жалеет лучей. Живи Гордоны здесь, мать Дика, должно быть, не ругала бы Нью-Йорк. Тут красивые улицы, красивые светлые дома, просторные, вбирающие свет и воздух окна, дворы с клумбами и фонтанами. И тень деревьев. И чистый асфальт. И неторопливая походка прохожих. И нарядные колясочки с малышами.

В этом районе Дик не бывал. Здесь нет оживления, и газетчики сюда не заглядывают.

Потом снова пошли знакомые места — Пятая авеню с домами-дворцами, Центральный парк, Главный собор. Где-то, не доезжая до набережных, машина свернула с широкой шумной улицы на тихую боковую. На стене высокого здания промелькнула стрелка с надписью: «В лечебницу „Сильвия“». Это же название было золотом выведено на дверцах автомобиля, который его вез. Дик понял, что приятному путешествию приближается конец.

Действительно, проехав еще несколько кварталов, шофер затормозил перед решеткой, отгораживающей тротуар от узенького палисадника. И снова, в третий раз, Дик прочитал звучное женское имя Сильвия. Оно было выведено по железной ограде железными же накладными буквами.

С трудом выбираясь из автомобиля, Паркер прокряхтел:

— Мы приехали, Дик, можешь выходить. Святилище медицинской науки ждет тебя.

Святилище имело довольно скромный вид. За полоской зеленого газона шириной в метр стоял небольшой белый двухэтажный дом с навесом у входа. Паркер открыл дверь и пропустил Дика вперед. Они очутились в холле — приемной, разгороженной деревянным полированным барьером на две неравные части: меньшая была отведена под вешалку; в большей в нескольких местах стояли низкие столики с креслами вокруг. Стены, до половины отделанные темным деревом, придавали холлу угрюмый вид.

Под стать мрачному виду вестибюля был швейцар, который, как потом узнал Дик, был здесь также гардеробщиком, садовником, полотером и истопником. Высокий, сутулый, с длинными, чуть ли не до колен, руками, он, когда открылась дверь, поднялся со своего места, но не сделал ни одного движения, не произнес ни одного слова, пока Паркер не обратился к нему.

— Хелло, Грейди, — сказал Паркер, вешая на крючок пальто, шляпу и палку с серебряным набалдашником. — Хозяйка у себя?

— Да, доктор, — глухо, будто через стенку, произнес Грейди. Губы его шевелились, горло издавало звуки, но лицо при этом не выражало ничего.

— А Джен где? — спросил Паркер. — Джен следовало бы заняться этим юным джентльменом. — Толстый палец Паркера вытянулся в сторону Дика.

— Джен я сейчас вызову.

Не сгибая ног, Грейди подошел к звонку в стене и нажал кнопку.

Паркер поправил перед зеркалом галстук, привел в порядок редкую прядь волос, прикрывающую голое, будто из сливочного масла вылепленное темя, и, бросив на ходу Дику: «Ты посиди», скрылся в коридоре.

Дик присел на краешек кожаного кресла. Пока что, если не считать мрачного Грейди, ему здесь нравилось. Нравился холл — просторный и чистый; нравились тяжелые медные блестящие пепельницы на столиках; нравились фигурные столбики барьера, отделяющего вешалку; нравился строгий порядок, который чувствовался во всем.

«Сильвия», — повторил Дик про себя название лечебницы. Красивое имя! Очень красивое! В их районе такое редко услышишь. Его на обложках журналов можно прочитать. Журналы часто дают фотографии молодых, увешанных бриллиантами миллионерш со звучными именами: мисс Сильвия такая-то… мисс Гортензия такая-то… мисс Флор такая-то…

А тут лечебницу назвали «Сильвия». Почему?

Дик задумался. Действительно, почему «Сильвия»? Он представил себе так: наверно, была у какого-нибудь миллионера красавица дочка, по имени Сильвия. Наверно, миллионер любил ее, а она ни с того ни с сего умерла. И тогда, убитый горем, он построил лечебницу и назвал именем своей дочери. Чтобы люди помнили о ней. Чтобы больные лечились и были благодарны покойной Сильвии.

Все это Дик не из головы взял. Про такие истории отец чуть ли не каждую неделю в воскресной газете вычитывает. А матери они не нравятся. Мать сердится, слушая их.

«Знаю я этих благодетелей, — говорит она про миллионеров. — Знаю эти добрые души!.. Если богач бросает кильку, так только для того, чтобы поймать на нее кита».

«При чем здесь кит? При чем здесь килька?» — удивляется отец.

Но мать не собьешь. Пропустив вопрос о кильках и китах мимо ушей, она говорит отцу:

«Я терпеть не могу, Джо Гордон, твою манеру вычитывать из газет истории о добрых миллионерах. Только дураки могут верить им, только дураков могут умилять глупые басни!»

Ну, от таких слов отец в восторг не приходит. Он замолкает, мрачнеет и утыкается головой в газету.

А мать, смущенно погремев посудой, начинает искать повода заговорить. Она подносит отцу на вилке кусочек жареного картофеля и примирительно спрашивает:

«Попробуй, Джо, я не пересолила?»

«Пересолила, конечно пересолила, без этого ты не можешь», — светлея, говорит отец и берет картофелину в рот.

Дика в этих спорах интересуют в первую очередь киты. Неужели вправду их можно ловить на кильку? А крючок? Какой же толщины должен быть крючок? Да и леска! Для лески тут самое малое корабельный канат нужен…

Что же касается вопроса о миллионерах и о том, бывают ли они добрыми, то это Дика не трогает. Но вот миллионерскую дочку жалко. Наверно, она была как картинка, эта Сильвия! Наверно, она лежала в гробу в белом платье, усыпанная белыми розами, и люди любовались ею, и жалели, и плакали…

То ли от жалости к Сильвии, то ли от жалости к самому себе — к тому, что попал в незнакомое место, что один, — на душе у Дика стало очень тоскливо. Даже к горлу что-то подступило.

А тут еще глаз разболелся и в голове поднялся гул, будто целый рой шмелей залетел в комнату, гудит, хочет вырваться, но окна закрыты.

Зажмурив здоровый глаз, Дик прислонился к прохладной кожаной спинке кресла.

Дик не слышал, как, тихо ступая в туфлях на фетровой подошве, к нему подошла женщина в белом халате, с белой шапочкой на голове. Лицо у нее было доброе, от уголков глаз, словно гусиные лапки, разбегались морщинки. Она остановилась перед Диком, посмотрела на него — жалкого, тощего, с забинтованной головой — и тронула за плечо.

Дик встрепенулся.

— Здесь так тепло, а на тебе куртка, — покачала головой женщина в белом. — Грейди, отчего вы не раздели его?

Грейди не ответил, но заворочался на своем табурете, словно медведь в берлоге.

Женщина взяла куртку и положила на полированный край барьера. Потом снова подошла к Дику.

— Меня зовут миссис Джен, — сказала она. — А тебя?

Оробевший, одинокий, несчастный Дик постарался показать себя с лучшей стороны. Встав с кресла, он кивнул своим белым шаром и вежливо произнес:

— Меня зовут Дик. Здравствуйте, миссис Джен.

Сиделка ласково улыбнулась:

— Здравствуй. Что с тобой случилось, Дик? Почему попал сюда?

— Мне глаз повредило осколком, — всхлипнул Дик. — Мне осколок стекла в глаз попал… Очень больно…

— Стеклянный осколок?.. Как же ты так, а? — посочувствовала сиделка.

Миссис Джен, видно, любила поговорить. Она уже собралась присесть рядом с Диком и расспросить его обо всем, но, услышав, как скрипнула табуретка под мрачным Грейди, взглянула в его сторону и заторопилась:

— Впрочем, потом расскажешь, сейчас пойдем…

Сказав так, она взяла Дика за руку и повела по длинному, устланному цветным линолеумом коридору. По бокам его шли двери. Дойдя до той, на которой была табличка «ванная», миссис Джен щелкнула выключателем, зажгла свет, зашла первой. Дик последовал за ней.

Про ванные комнаты Дик много слышал. Он, например, знает, что в особняке у Риты Хэйворд, которая снимается в кино и получает за это немыслимо громадные деньги, купальный бассейн устроен из золота и яшмы. Еще он знает, что в богатых квартирах бывают по три — четыре ванные комнаты: сколько спален, столько ванн. Но так устроено в хороших домах. А в их районе этого нет. Дик за всю жизнь ни разу в ванне не мылся. Мать, если купает его, то прямо в комнате, в тазу. А тут все как на картинке в журнале или как в кино: кафельные стены, белая, вделанная в пол ванна, фарфоровые краны, изогнувшийся шланг душа…

Дик вспомнил про дочь миллионера. Такое великолепие могло принадлежать только ей. Должно быть, умирая, она приказала, чтобы ванную перенесли в лечебницу. Бедная, бедная Сильвия!..

Миссис Джен тем временем открыла кран, пустила воду.

— Ты как любишь, Дик: тепленькую или погорячей? — спросила она.

Горячей воды Дик не любил. Он это знал определенно. Из-за горячей воды у него всегда бывали споры с матерью, когда та принималась за него. Поэтому голову ломать над ответом ему не пришлось.

— Нет, нет, миссис Джен, только не горячую. Мне тепленькую…

— Ладно, теплую так теплую… Но не стой, раздевайся.

В миссис Джен, в ее морщинках у глаз, было что-то до того свойское, домашнее, что Дик почувствовал себя с нею совсем легко. Сев на стул, он без разговоров стал расшнуровывать ботинки.

Узелок оказался сложным. Дик занялся распутыванием шнурка и не заметил появления в ванной комнате еще одной женщины в белом халате, с белой шапочкой на голове. Он разглядел ее лишь после того, как оторванный конец шнурка остался в его руках, а ботинок, стянутый с ноги, с грохотом ударился о кафель пола.

Кроме халата и шапочки, незнакомка больше ничем миссис Джен не напоминала. О сиделке с первого взгляда можно было сказать — добрая; а про незнакомку сказать такое язык бы не повернулся. Чем-чем, а добротой выражение ее лица не отличалось. Было в ней что-то от хищной птицы, скорее всего — от совы. Сова ведь, в сущности, красивое создание — гладкая, складная, перышко к перышку… Посмотришь, и кажется, будто птицу на токарном станке хороший мастер выточил.

Но при всей своей складности она отталкивает от себя, она неприятна.

Вот такое же чувство вызывала незнакомка. Красиво завитая, в красивых туфлях, с правильно расположенными красками на гладком лице; где полагается быть белому — белое, где полагается быть розовому — розовое, она Дику не понравилась. Что-то жадное и злое было в ее глазах, холодно глядящих на мир через большие круглые очки; что-то жестокое — в тонких губах; что-то мало привлекательное, птичье — в прямом, чуть загнутом книзу носе. Да и руки — холеные, с длинными отполированными ногтями — напоминали почему-то совиные когти.

Словом, Дик сразу окрестил незнакомку Совой. Глядя на нее, он вспомнил женщину, которая приходила к ним во двор, говорила про ад и предлагала мальчишкам спеть псалом. Дик не удивился бы, услышав и сейчас что-нибудь о грешниках и о неприятностях, ожидающих их на том свете.

Вообще говоря, он не ошибся. Как выяснилось потом, Сова действительно любила поговорить о боге, подтолкнуть людей на путь, ведущий в рай. Однако в ванной комнате разговор она завела о другом.

— Что вы здесь делаете, Джен? — спросила Сова, уставившись глазами в пространство между Диком и сиделкой.

— Собираюсь искупать больного, мисс, — ответила Джен.

— Какого больного?

На добром лице сиделки появилась растерянность. Она кивнула в сторону Дика:

— Вот этого мальчика, мисс. Его Дик зовут. Грейди меня звонком вызвал, чтобы принять его.

— С каких пор Грейди стал распоряжаться приемом больных, Джен? — Круглые совиные глаза мертво скользнули по лицу сиделки и снова уставились в стенку.

Джен окончательно смешалась:

— Нет, мисс, конечно, не он распоряжается… но я думала… я считала… мне показалось, что мальчик уже оформлен.

Нисколько не повышая голоса, Сова размеренно и равнодушно стала отчитывать сиделку:

— Никто пока никого не оформил, Джен. Нового больного еще нет, а вы уже чего-то хлопочете, что-то делаете. Вам не кажется, Джен, что вы проявляете суетливость, которая ставит лечебницу в неловкое положение?

Джен убито молчала.

Женщина собрала в складки белый лоб. Завитые в трубку локоны на ее голове взволнованно затряслись.

— Очень неловко получилось. Я даже не знаю, как сейчас быть… — произнесла она и, посмотрев на Дика, спросила; — Мальчик, где твоя мать, почему ее до сих пор нет? Доктор Паркер говорил, что она придет и оформит тебя, а ее нет.

— Не знаю, — угрюмо ответил Дик.

Сова в нерешительности что-то прикидывала про себя. Из этого состояния ее вывела Джен. Прикрутив краны, сиделка наклонилась над ванной. Она собиралась выпустить воду.

Увидев, что ванна полна и вода все равно будет израсходована, Сова приняла решение.

— Вот что, Джен, — сказала она. — Поскольку мальчик здесь, его надо помыть. А потом, если никто не придет, отпустим домой. Судя по всему, он живет не в тех условиях, где люди думают о гигиене. Наш долг всегда и во всем заботиться о таких. Милосердие — прежде всего!

Что такое гигиена, Дик не знал, да и не очень сейчас интересовался этим. Он лишь догадывался, что слово связано с купаньем, ванной, чистотой. А вот «милосердие» заставило его покраснеть. Какое там «милосердие»? При чем здесь «милосердие»? Он, Дик Гордон, не нищий. Он не нуждается ни в гигиене, ни в милосердии. Подумаешь, ванна!.. Не нужна ему ванна!

Красный и сердитый, Дик шагнул к порогу.

— Я не буду мыться… — пробурчал он. — Я домой пойду.

Дик протянул руку, чтобы открыть дверь, но дверь вдруг заколебалась, подалась назад, поплыла в сторону. И стенка, о которую его потянуло опереться, тоже выгнулась, зашаталась, уплыла…

Очнулся Дик на том самом табурете, на котором за минуту до этого сидел. Куртка на нем была расстегнута, повязка с лица снята, только поврежденный глаз оставался завязанным. Джен стояла над Диком и обмахивала полотенцем. Совы в ванной не было.

Увидев, что Дик смотрит на нее, сиделка ласково улыбнулась:

— Вот мы какие слабенькие. Тебе покой нужен Дик. Тебя бы следовало в постель уложить. Погоди я тебе капли накапаю, это подкрепит.

Миссис Джен вышла из ванной и через минуту вернулась с пузырьком и маленьким узким стаканом в руках:

— Выпей, Дик.

Дик выпил. Лекарство помогло. Он почувствовал себя бодрее, застегнул куртку, хотел встать.

— Нет, нет, — запротестовала миссис Джен. — После капель нужен покой. Несколько минут нужно посидеть спокойно. — Сиделка усадила Дика на место, сама присела на краешек ванны. — Ну, как ты себя чувствуешь, Дик? — спросила она.

— Хорошо. А что со мной было, миссис Джен?

— Ничего особенного, просто дурно стало. — Добрые глаза миссис Джен с сочувствием остановились на зеленоватом лице Дика.

Дик испытывал неловкость от этого взгляда: так жалостно только на покойников смотрят. Чтобы отвлечь от себя внимание, Дик завел разговор на постороннюю тему:

— Кто это приходил сюда?

Сиделка удивилась:

— Разве не знаешь? Это мисс Сильвия.

— Откуда же мне знать? — в свою очередь удивился Дик. — Она кто?

Вместо того чтобы ответить, сиделка спросила:

— Читать умеешь, Дик?

— Ага, читаю.

— Так. А вывеску перед нашей дверью видел?

— Как же!

— Что там написано?

— Что написано? — Дик вспомнил золотом выведенное название лечебницы и ответил: — Сильвия!

— Верно. Значит, ясно, кто здесь мисс Сильвия?

— Не ясно, — покачал головой Дик.

— Ну, подумай: мисс, которую ты здесь видел, зовут Сильвия, мисс Сильвия. Так?

— Так.

— А лечебница наша как называется?

— Тоже «Сильвия».

— Стало быть, кто здесь мисс Сильвия, если ее имя на вывеске написано?

Дик все еще не понимал. Сильвия, имя которой носит лечебница, была для него молодой, прекрасной покойницей, а не женщиной в завитках, с холодными глазами и крючковатым носом, похожей на сову. На вопрос сиделки он снова отрицательно покачал головой.

— Э-э, Дик! — укоризненно сказала Джен. — Должно быть, ты еще не совсем пришел в себя… Мисс Сильвия — хозяйка лечебницы.

— Да что вы! А я думал… я считал… — Дик удивленно уставился на сиделку. — Разве она не умерла?

— Кто — хозяйка? Да ведь мы ее только сейчас видели. — Миссис Джен усмехнулась. — Она знаешь какая деловая!.. Вот эту лечебницу, ничего не имея, заполучила.

Словоохотливая сиделка принялась рассказывать Дику сложную историю о том, как мисс Сильвия, которая когда-то тоже была сиделкой, стала владелицей лечебницы.

Случилось это так. Несколько лет назад мисс Сильвию пригласили в один богатый дом ухаживать за психически больным, или, попросту говоря, за сумасшедшим. Тот так привык к ней, что на шаг от себя не отпускал. Богатые родичи сумасшедшего ценили ее за это. Они были бы рады избавиться от жизни под одной крышей с умалишенным, но не знали как. Разлучить его с мисс Сильвией и отдать в психиатрическую больницу они не хотели.

Хитрая мисс Сильвия воспользовалась сложившимися обстоятельствами. Она высмотрела вот эту небольшую лечебницу. Больных здесь было мало, хозяин терпел убыток и хотел закрыть ее. Мисс Сильвия пошла на риск — взяла лечебницу в аренду. Главным ее козырем был сумасшедший. Это была та овечка, которую мисс Сильвия собиралась стричь.

И действительно, богатые родственники охотно отдали умалишенного на полное попечение мисс Сильвии. Он один приносит дохода больше, чем десять обыкновенных больных. Да и от обыкновенных больных хозяйка в убытке не остается. Дела лечебницы пошли в гору.

— И сумасшедший здесь? — со страхом спросил Дик. Он никогда не видел сумасшедших, но почему-то боялся их.

— Здесь, — сказала миссис Джен. — Только он в отдельном помещении. К нему даже вход с другой стороны.

— А вы бываете у него?

— Конечно. Иногда целые дни с ним провожу. Он, когда не буйствует, очень милый и приятный джентльмен. С ним поговорить интересно.

Дик с новым вниманием посмотрел на сиделку, а та, всплеснув руками, вскочила с места:

— Ой, заговорились! Ну как ты, отошел?

— Отошел, — ответил Дик.

— Голова не кружится?

— Нет.

Миссис Джен замялась, смущенно заморгала. Морщинки в уголках ее глаз стали отчетливее.

— Вот что, Дик, милый, — произнесла она запинаясь: — мисс Сильвия велела, чтобы ты посидел пока в холле… Там удобно и кресла хорошие… Ты посиди, а как твоя мать придет и оформит, так мы тебя сразу в палату возьмем. Хорошо?

Дик опять помрачнел. Разговор об оформлении он уже слышал, и это ему очень не нравилось. Мисс Сильвия не хочет принять его, пока за лечение не будет заплачено, а он не хочет оставаться здесь, если даже ма и внесет деньги. Ему наплевать на лечебницу!

— Я лучше домой пойду, — сказал Дик и, как в первый раз, шагнул к двери.

Но миссис Джен загородила дорогу.

— Что ты, что ты! — замахала она руками. — Никто тебя не пустит, никуда ты не уйдешь! Мать ведь так или иначе придет за тобой, верно? Значит, тебе надо ждать. Спокойно сидеть и ждать. Там хорошо, в холле…

Дик подумал о том, что заехал от дома куда-то очень далеко, что денег у него нет ни цента и что если он отправится домой пешком, то и к вечеру не доберется. А мать ведь действительно должна прийти. Значит, надо ждать.

В сопровождении сиделки он вернулся в вестибюль. Миссис Джен усадила его в кресло, принесла журнал с картинками, чтобы не скучал, и ушла.

— Ты можешь даже поспать немного, если хочешь, — сказала она. — В кресле удобно.

Но Дику было не до сна.

Невеселое это дело — сидеть в больничном холле, рядом с дверью, откуда тянет холодом, и чувствовать, что глаз у тебя разбаливается все сильнее и сильнее. Сначала его покалывало, а потом стало жечь огнем, совсем как утром, когда Дик чуть не потерял сознание.

Дик вертелся в кресле, прижимал больной глаз рукой, пил воду из прикрепленного к стене стеклянного бака, но ничего не помогало. Очень хотелось стонать. От этого наверняка стало бы легче. Но стонать Дик стеснялся. Мрачный Грейди и так уж посматривал на него из-за своей полированной перегородки, хотя за все время не произнес ни слова.

А ма все не шла и не шла.

Раза два наведывалась миссис Джен, вздыхала, сочувственно гладила Дика по плечу, предлагала капли. Но от капель Дик отказывался, и сиделка отходила, шепча про себя: «Ребенок ведь… Как же это можно, господи!»

После ее второго посещения в холле промелькнула рослая фигура доктора Паркера. Он, видно, очень торопился, а может быть, только делал вид, что торопится; может быть, он просто не знал, как ему держаться с Диком, о чем говорить? Во всяком случае, толстяк сначала хотел пройти мимо кресла, в котором скорчилась маленькая фигурка с перевязанной головой, но потом передумал, остановился и окликнул с нотками смущения в голосе:

— Ну, Дик!..

Дик обрадовался Паркеру. Как-никак, он свой, с их улицы; он его привез сюда, он и забрать его может. Глядя снизу вверх на большой свисающий подбородок доктора, Дик ждал, что тот скажет.

А тот, по обыкновению, сказал нечто неожиданное:

— Ты слышал, Дик, чем отличается март от всех других месяцев в году?

— Март?.. — Дик не знал, куда толстый доктор клонит.

— Ага. Есть поговорка про март. Она относится к нам с тобой…

— К нам? — Дик совсем запутался.

— Ну да, про март говорят так: он приходит, как лев, а уходит, как ягненок. То же самое мы: пришли, нашумели, а уйти, кажется, придется ягнятами… Да, подвела нас твоя милейшая ма, очень подвела.

— Ма не подвела! — твердо сказал Дик. — Она знает, что я здесь, она возьмет меня отсюда.

Доктор пренебрежительно махнул пухлой рукой:

— Ну, то, что ты из подкидышей вырос, я догадываюсь. Но не могу понять другое: не могу понять, зачем нужно было разогревать сковородку для яичницы, не посмотрев, есть ли в шкафу яйца? Можешь ты мне ответить?

Дик мог ответить. Он понимал, о чем идет речь. Паркер сердится на то, что ма обещала привезти деньги и не привезла. Он, может быть, по-своему прав, но ведь он не знает, почему у матери так получилось. А Дик знает. Должно быть, ма прибежала домой, дождалась отца и сказала ему про несчастье с глазом и про сто двадцать долларов и про полис. А отец, должно быть, схватился за голову, и у него началось сердцебиение, и он сказал, что легче с жизнью проститься, чем полис отдать. И мать сначала плакала и спорила с ним, а потом согласилась. И правильно сделала. Сдать полис — шутка ли!..

Все это Дик мог рассказать толстому доктору, но не рассказал. Он считал, что Паркеру и так должно быть все понятно: ма пообещала принести деньги, потому что испугалась за его, Дика, глаз, потому что ему было больно.

Так он и ответил Паркеру.

— Глаз болел, — тихо сказал Дик. — Он у меня и сейчас болит.

— Хм, причина веская, — согласился толстый доктор и засопел, будто в холодную воду полез. — Мне лично кажется, что против этого возразить трудно, но, понимаешь, система возражает. Она с твоей ма не согласна.

— Какая система? — не понял Дик.

— Ну та, что принята у нас. Твоя ма говорит: «Моему сыну больно, моему сыну нужно помочь, лечите его». А система отвечает: «Извините, миссис Гордон, у нас дело поставлено иначе, у нас полагается так: есть деньги — есть лечение, нет денег — нет лечения». Это до того понятная, до того простая система, что с нею спорить трудно. Во всяком случае, я, при всем моем расположении к тебе, изменить ее не возьмусь. Мне это кажется не-воз-можным.

Хотя последнее слово доктор произнес по слогам, смысл его речи яснее не стал. Разобраться в рассуждениях толстяка было не так просто. Да Дик и не очень пытался. Он уловил только основное: раз изменить систему невозможно, значит, ему, Дику, ждать нечего, ему бы сейчас домой добраться.

Паркер тем временем надел с помощью Грейди пальто, поправил перед зеркалом шляпу и взял в руки палку с серебряным набалдашником в виде шара. Паркер, видно, к себе собрался; у него, видно, часы приема подходили. А ведь его кабинет, где он принимает больных, на 12-й Нижней, рядом с аптекой. От аптеки добежать до дому Дику ничего не стоит.

Дик вскочил с кресла, подошел к толстяку, закинул, глядя на него, голову вверх и просительно произнес:

— Док, пожалуйста, я домой хочу. Возьмите меня с собой…

Паркер поднял палку к лицу, постучал набалдашником о зубы:

— Ты сегодня в форме, Дик: который раз припираешь меня к стенке. Оставить тебя и уехать действительно не годится.

Посмотрев на серебряный шар трости, будто спрашивая у него совета, доктор обратился к гардеробщику:

— Грейди, выдайте юному джентльмену его верхнее одеяние и подловите, пожалуйста, такси для нас.

Положив на барьер куртку Дика, Грейди, волоча ноги, вышел на улицу. Доктор и Дик — за ним. Гардеробщик вынул из кармана свисток. Он ждал, не покажется ли такси.

На тихой улице движение было небольшое. Проехал пестро раскрашенный фургон с надписью: «Объединенная фруктовая компания»; проехал, тоже раскрашенный, но в другие цвета, грузовик с надписью: «Кока-кола»; проехало несколько легковых машин, а такси все не было. Наконец издали показалась машина с фонариками на крыше кузова. Грейди собрался дать свисток, чтобы остановить такси, но машина сама затормозила у крыльца. Дверца открылась. Из автомобиля вышла… Дик глазам своим не поверил: из автомобиля вышла ма.

— Дик, мальчик мой! — бросилась она к сыну. — Я так спешила… Ну, как ты? Как глаз, болит? Почему ты здесь?

Дик ничего не ответил, он боялся расплакаться от волнения.

Мать увидела, как дрожат губы Дика, как наливается влагой незавязанный глаз, и поняла: сейчас его лучше не трогать.

— Доктор, — обернулась она к Паркеру, — что случилось, куда вы собрались с Диком?

— Домой, миссис Гордон.

Лицо матери просветлело:

— Домой? Значит, лечебница не нужна, можно без лечебницы обойтись?

— Я бы этого не сказал… — пожал широкими, как диванные валики, плечами доктор. — Просто Дика пока не приняли в лечебницу.

— Почему же? Неужели места нет? Ведь вы созванивались.

— Нет, место есть, но нет этого… — Пальцами правой руки Паркер сделал движение, каким пересчитывают деньги.

Миссис Гордон смутилась:

— Да-да… Я не могла раньше. Сдать полис оказалось вовсе не просто.

— И вы сдали? — Паркер наклонил голову в широкополой шляпе.

— И ты сдала? — поднял Дик голову в повязке.

— Сдала… Куда пройти, чтобы внести деньги?

Услышав слово «деньги», Грейди, ни слова не говоря, распахнул дверь. Все вступили в холл. Мать сняла пальто и шляпку, Паркер снял пальто и шляпу, Дик снял куртку.

Мать и доктор ушли куда-то. Дик снова сел в кресло. На этот раз ждать пришлось недолго. Скоро появилась довольная, улыбающаяся миссис Джен:

— Ну вот, Дик, теперь всё в порядке. Пойдем, надо тебя скорее в постель уложить. Ты, должно быть, совсем замучился, бедняжка.

Дик действительно еле держался на ногах. Ничего не говоря, он покорно поплелся за сиделкой.

Они снова пошли по коридору с дорожкой. Дик не заметил, как сзади кто-то нагнал его, обнял за плечи, привлек к себе. Он даже не сделал попытки обернуться, он и так совершенно точно знал: это ма.

И не ошибся. Взволнованный голос матери раздался над его ухом:

— До свиданья, Дик, родной! Скорей выздоравливай, мой мальчик!

— До свиданья, ма… — Дик помолчал с минуту. — Ма, скажи: па очень жаль было сдавать полис?

— Вот глупенький! — сказала мать. — Что значит — жаль? Когда нужно для здоровья, тогда ничего не жаль. Ты выздоравливай скорее.

— Ладно, — пообещал Дик. — А ты будешь приходить?

— Конечно.

— И па тоже?

— Непременно.

— И Майку скажи.