Дипломатия Симона Боливара

ПАНАМСКИЙ КОНГРЕСС

Панамский конгресс, подготовке которого Боливар посвятил большую часть своей жизни, начал свою работу 22 июня 1826 г. в 11 часов утра. Торжественная церемония открытия происходила в главном зале старинного монастыря Святого Франсиска в городе Панама. Окна просторного, светлого помещения, где собрались делегаты, выходили на безбрежные просторы Тихого океана, и дуновения легкого морского бриза смягчали невыносимую тропическую жару. Приветствуя историческое событие, местная «Гасета экстраординарио дель Истмо» писала: «Этот день можно назвать днем Америки».

Первый международный конгресс независимых американских стран привлек большое внимание государственных и общественных деятелей США и Европы. Известный французский мыслитель аббат Прадт сообщал Боливару о восприятии передовыми людьми Европы борьбы испано-американских патриотов за утверждение своей независимости: «Наконец, Америка свободна… На устах у всех конгресс в Панаме, созываемый новыми американскими государствами… Наконец, после стольких конгрессов королей, направленных против народов, состоится конгресс народов в интересах самих народов. Таким образом, несомненно Америка дает урок и образец для остального мира» [348]. На созыв Панамского конгресса официально откликнулись правительства Англии и Голландии, решившие направить в Панаму своих наблюдателей, чтобы из первых рук получить всю информацию о принятых там решениях.

В конкретных условиях первой четверти XIX века проведение в Панаме международного конгресса испаноамериканских республик потребовало, без преувеличения, титанических усилий. Путь к торжественному заседанию в монастыре Святого Франсиска был долгим и трудным. Находясь в Лиме, Боливар вникал во все вопросы, касавшиеся подготовки перуанской делегации. Правительство Перу первым направило своих делегатов на Панамский конгресс, поручив представлять интересы страны председателю верховного суда республики Мануэлю Лоренсо Видаурре и видному перуанскому дипломату Хосе Мария де Пандо. Оба деятеля пришли в лагерь патриотов сложными путями. После 1823 года они тесно сотрудничали с Боливаром и разделяли его внешнеполитические концепции, хотя, по мнению одного из исследователей, Видаурре «оказался наиболее темпераментной, беспокойной и противоречивой фигурой на конгрессе» [349]. После назначения Пандо министром иностранных дел Перу его в Панаме заменил Мануэль Перес де Тудела, автор текста Декларации независимости, обнародованной 28 июля 1821 г.

Полномочные представители Перу прибыли в Панаму в июне 1825 года. Вследствие несогласованности действий колумбийские делегаты появились в Панаме лишь шесть месяцев спустя. Такое начало не могло вызвать энтузиазма.

Правительство Великой Колумбии направило в Панаму, пожалуй, самую представительную делегацию. Первый делегат – Педро Гуаль пять лет возглавлял министерство иностранных дел, а второй – генерал П. Брисеньо-Мендес являлся одним из ближайших соратников Боливара. В 1813 году он был его личным секретарем. На конгрессе в Ангостуре Брисеньо-Мендес возглавлял секретариат, а впоследствии стал военным министром Колумбии. Ему Боливар доверил ряд ответственных дипломатических миссий, в том числе переговоры с Морильо о перемирии и заключение торгового договора с Англией. Накануне отъезда в Панаму он женился на племяннице Боливара. Умирая, Освободитель сделал Брисеньо-Мендеса своим душеприказчиком.

Между двумя делегациями в ожидании прибытия представителей других государств в декабре 1825 года начались консультации по основному вопросу повестки дня конгресса, а именно о принципах конфедерации испано- американских государств. Идея проведения таких неофициальных дискуссий между двумя главными инициаторами созыва конгресса до его открытия принадлежала Гуалю, выдвинувшему ее еще в феврале 1825 года.

В центре дискуссии оказались предложения из 21 пункта, разработанные Видаурре во время ожидания колумбийских коллег. Проект Видаурре, подготовленный им в порядке личной инициативы, существенно отличался от согласованных ранее подходов, отражавших идеи Боливара. Вместо федерации суверенных государств Видаурре предлагал фактически создание унитарного государственного объединения и общего рынка. Суть своего проекта перуанский делегат выразил в крылатой фразе: «Не может быть ничего иностранного в рамках американской конфедерации» [350]. Такой подход вызвал серьезные возражения колумбийских делегатов. В своей критике они исходили прежде всего из невозможности осуществления проекта Видаурре в условиях далеко зашедшего процесса формирования в испанской Америке независимых национальных государств.

В ходе неофициальных консультаций происходил поиск сближения позиций двух делегаций и по другим вопросам повестки дня. Много внимания уделялось проблеме создания объединенных вооруженных сил. Для перуанских делегатов было неожиданностью доверительное сообщение их колумбийских коллег о предстоящем приезде в Панаму английского представителя. Великая Колумбия в августе 1825 года, то есть уже после прибытия перуанцев в Панаму, проявила одностороннюю инициативу и пригласила Англию участвовать в Панамском конгрессе. Эту акцию колумбийская дипломатия предприняла по настоянию Боливара. В своих письмах Сантандеру в июне-июле 1825 года Освободитель выражал убеждение в том, что конфедерация испаноамериканских стран не сможет утвердить себя на международной арене без покровительства Англии. Как показал уже первый опыт встреч в Панаме, не все шло гладко и просто. Тем не менее Гуаль и Брисеньо-Мендес в донесении от 10 апреля 1826 г. сообщали в Боготу об установлении взаимопонимания с перуанскими представителями [351].

Делегаты Федеральной республики Центральной Америки прибыли в Панаму в марте 1826 года. Педро Молина входил в состав первого независимого правительства Центральной Америки, а затем стал дипломатическим представителем своей страны в Боготе. Второй депутат – каноник церковного суда в Гватемале Антонио Лappaсабаль – в течение ряда лет участвовал в работе испанских кортесов, отстаивая там интересы Центральной Америки.

Последними в июне 1826 года прибыли на конгресс мексиканские делегаты: генерал Хосе Мариано Мичелена, активный участник войны за независимость и член первого республиканского правительства, образованного в Мексике после крушения империи Итурбиде, и Хосе Домингес, главный судья города Гуанахуато, занимавший пост министра юстиции при Итурбиде. Одновременно с ним приехали английский наблюдатель Эдвард Доукинс и голландский наблюдатель полковник Ван Веер. После этого и состоялось официальное открытие Панамского конгресса.

При знакомстве с участниками Панамского конгресса нельзя не обратить внимания на два обстоятельства. Во-первых, высокий уровень представительства. Колумбия, Мексика, Перу и Центральная Америка направили делегатами в Панаму крупных государственных и общественных деятелей, прославленных генералов, обладавших богатым политическим и дипломатическим опытом. Такой подход свидетельствовал о важном значении, придававшемся Панамскому конгрессу правительствами этих стран. Облеченные доверием и широкими полномочиями, делегаты были правомочны принимать ответственные решения. Во-вторых, все участники конгресса были поборниками испаноамериканского единства, разделяли идеи Боливара о целях и формах внешнеполитического сотрудничества молодых независимых государств региона. Некоторые из них, например Гуаль, непосредственно участвовали в подготовке Панамского конгресса. Общая идейно-концептуальная платформа делегатов облегчала решение конкретных вопросов и нахождение развязок спорных проблем, неизбежно возникающих в ходе работы международного форума.

Что касается других стран региона, которые в принципе согласились с созывом конгресса, приняли адресованное им приглашение, но не направили своих представителей в Панаму, то их позиция определялась различными причинами и стечением неблагоприятных обстоятельств. К моменту созыва Панамского конгресса Чили охватила волна яростных междоусобиц. В этой стране, пожалуй, раньше, чем в других районах континента, проявились социальные противоречия среди участников борьбы за независимость и развернулась ожесточенная борьба за власть между различными группировками господствующих классов. Конституция, выработанная Национальным учредительным конгрессом в 1823 году, была объявлена «полностью недействительной». Страну сотрясали восстания, заговоры и мятежи. Созывались и распускались учредительные конгрессы, одно правительство сменяло другое, не будучи в состоянии справиться с хозяйственной разрухой и пополнить пустую казну. При этом барометр политической жизни медленно, но неуклонно смещался вправо. Происходило формирование блока земельной олигархии и крупной торговой буржуазии, стремившихся взять власть в свои руки, покончить с политикой антифеодальных реформ, проводившихся О'Хиггинсом, и перевести Чили на путь постепенной капиталистической эволюции.

В 1823-1826 годах пост верховного правителя Чили занимал активный участник войны за независимость генерал Рамон Фрейре, сыгравший решающую роль в изгнании О'Хиггинса. Как и его предшественник, Фрейре являлся сторонником создания союза испаноамериканских республик, предложенного Боливаром. Он считал такой союз надежным средством «обеспечить навсегда свободу Америки и укрепить ее политические институты» [352]. Между Боливаром и Фрейре поддерживалась регулярная переписка по вопросам перуано-чилийского сотрудничества в целях скорейшего завершения войны за независимость.

В 1823 году Боливар направил в Чили две дипломатические миссии. В сентябре 1823 года он назначил полковника Хуана Саласара полномочным посланником при правительстве Фрейре. Ему поручалось добиваться получения займа в 2 млн. песо и направления чилийским правительством воинского контингента для участия совместно с перуано-колумбийской армией в разгроме последнего оплота испанцев. Он должен был также закупить в Чили 5 тыс. ружей, 500 сабель и 500 лошадей для кавалерии. В инструкциях Саласару предписывалось убедить чилийское правительство в необходимости «новым государствам континента объединиться в рамках подлинно американской лиги, чтобы заставить Испанию… отказаться от продолжения жестокой и бесцельной войны» [353]. Поскольку Саласар при выполнении этих задач встретился с определенными трудностями, Боливар в ноябре 1823 года направил в Сантьяго своего адъютанта О'Лири, который оставался в Чили до февраля 1825 года. Материальная помощь, полученная миссией Саласара – О'Лири, помогла Боливару перевооружить освободительную армию и лучше подготовить ее к решающим битвам с испанцами при Хунине и Аякучо.

Успешное развитие перуано-чилийского сотрудничества позволяло надеяться на участие Чили в Панамском конгрессе. Генерал Фрейре считал, что Чили должна выполнить взятые на себя обязательства. В июне 1825 года он от имени правительства официально принял приглашение Боливара направить чилийских представителей в Панаму. В этом его позднее поддержали члены конгресса. Однако срок полномочий верховного правителя Чили подходил к концу, политическая обстановка в стране продолжала оставаться неустойчивой, нарастали финансовые трудности, возник территориальный спор с Перу. Больших усилий от Фрейре потребовало проведение в начале 1826 года военной операции по освобождению от испанских войск чилийского острова Чилоэ, последнего опорного пункта колонизаторов на юге континента. Поглощенный этими заботами, верховный правитель Чили не взял на себя смелости без санкции законодателей одобрить решение о назначении делегатов на Панамский конгресс. Созвать же очередной Национальный учредительный конгресс в Сантьяго удалось только в июле 1826 года, когда время было упущено.

Позиция Бразилии и Аргентины во многом определялась острым конфликтом между ними из-за территории

Восточный берег (Уругвай), входившей в колониальную эпоху в вице-королевство Ла-Плата. После того как королевский двор и правительство Португалии, спасаясь от вторгшихся войск Наполеона, переехали в Рио-де-Жанейро, Бразилия получила статус королевства, не изменивший ее колониальной зависимости. Воспользовавшись восстанием уругвайских патриотов и слабостью Испании, правительство короля Жоао VI в 1817 году не без поддержки Англии оккупировало территорию Восточного берега и присоединило ее к Бразилии под названием Сисплатинской провинции. Английские купцы получили возможность свободно торговать через Монтевидео с другими странами континента. Буэнос-Айрес отказался признать аннексию. Уругвайские патриоты не сложили оружия. В районе Южного конуса завязался конфликтный узел.

Португальско-бразильская экспансия в отношении испаноамериканских территорий расценивалась Боливаром как серьезная угроза. В 20-х годах Освободитель не исключал возможности использования «Священным союзом» при содействии португальского короля бразильской империи в качестве ударной силы для восстановления власти испанского монарха над своими бывшими колониями в Америке. В письме к Сантандеру он высказал мнение, что «этот император Бразилии и «Священный союз» заодно»… В случае если «Священный союз» осуществит вооруженное вмешательство в дела Южной Америки, «Перу и Буэнос-Айресу следует немедленно, – считал Боливар, – оккупировать Бразилию, Чили (остров Чилоэ). Колумбия, Гватемала и Мексика могут сами позаботиться о своей обороне, и вся Америка должна объединиться в союз, чтобы совместными силами отразить атаки и угрозы». При необходимости Освободитель готов был двинуться во главе армии патриотов на Ла-Плату, чтобы действовать вместе с аргентинцами.

Высказывания Боливара вряд ли следует рассматривать как изложение заранее подготовленного стратегического плана военных операций. Это была спонтанная реакция на вторжение бразильских войск в один из пограничных районов Верхнего Перу. К широкомасштабным военным действиям, считал Боливар, можно было бы прибегнуть только в крайнем случае и в целях самообороны. Что же касается территориальных споров, «то не следует предпринимать каких-либо враждебных акций против Бразилии без серьезных оснований» [354], – писал Боливар в мае 1825 года. От имени Колумбии и Перу

Освободитель предложил посреднические услуги для урегулирования аргентино-бразильского конфликта. С целью установления нормальных отношений с Бразилией Богота направила в Рио-де-Жанейро Леонардо Паласиоса.

После провозглашения Бразилией независимости от Португалии в 1822 году лиссабонский двор начал терять рычаги воздействия на Рио-де-Жанейро. По мнению колумбийской дипломатии, конфликт Аргентины и Бразилии из-за Восточного берега не должен был послужить непреодолимым препятствием для их участия в Панамском конгрессе, где можно было бы сообща обсудить все вопросы, связанные с возникшими территориальными спорами на континенте. Министр иностранных дел Колумбии Гуаль в феврале 1825 года решил информировать бразильского посланника в Вашингтоне о созыве и повестке дня Панамского конгресса. Официальное приглашение Бразилии ввиду отсутствия дипломатических отношений с ней было передано через колумбийского посланника в Лондоне в октябре 1825 года. Император Бразилии Педро I принял это приглашение и назначил Сан-Сальвадора Кампоса бразильским представителем. Однако, как отмечалось в ответе министра иностранных дел Бразилии, переданном Колумбии 30 октября 1825 г., «представитель будет направлен так скоро, как только счастливо завершатся переговоры в Рио-де-Жанейро о признании империи». Кроме того, подчеркивалось, что участие бразильской империи будет ограничено «ее политикой строгого нейтралитета в отношении воюющих сторон – Америки и Испании» [355]. Эти оговорки фактически сводили на нет согласие.

Окончательно спутала все карты война между Бразилией и Объединенными провинциями Ла-Платы, вспыхнувшая в декабре 1825 года. Сигналом к началу бразильской стороной военных действий послужило выступление уругвайских патриотов во главе с X. А. Лавальехой. Провозгласив независимость Восточного берега, они решили воссоединиться с Ла-Платой. В ходе трехлетней войны ни одна из сторон не смогла добиться успеха. При посредничестве Лондона Бразилия и Аргентина в 1828 году заключили мир, признав Уругвай независимым государством.

По вопросу участия в Панамском конгрессе аргентинское правительство длительное время занимало колеблющуюся позицию. Оно не давало окончательного согласия, но и не закрывало двери для переговоров. Боливар предпринимал усилия для того, чтобы выиграть дипломатическую битву за аргентинское участие. В письме, адресованном аргентинскому посланнику М. Диас-Велесу, Освободитель вновь высказывал убеждение в необходимости в интересах всех и каждого в отдельности независимого испаноамериканского государства осуществить федеративное объединение на континенте [356]. Гуаль в июле 1824 года дал указание колумбийскому представителю в Буэнос- Айресе Г. Фунесу активизировать диалог с местным правительством. После этого Фунес передал аргентинцам подробную информацию относительно проблем, намеченных для обсуждения на Панамском конгрессе.

Официальное приглашение поступило в Буэнос-Айрес в августе 1825 года. Глава правительства провинции Буэнос-Айрес генерал X. Г. Лас-Эрас, сподвижник Сан- Мартина в военных кампаниях в Чили и Перу, передал вопрос на рассмотрение Национального учредительного конгpecca Объединенных провинций Ла-Платы. В его сопроводительном послании нашла отражение двойственность аргентинской политической линии. С одной стороны, заявил Лас-Эрас, «причины, побудившие предшествующую администрацию (правительство Ривадавиа. – Авт.) дать отрицательный ответ на предложение (Колумбии.- Авт.), не потеряли своего значения в свете последующих событий». С другой стороны, он считал нежелательным «вступать в конфликт с другими республиками» [357]. Поэтому Лас-Эрас рекомендовал конгрессу одобрить посылку в Панаму одного или нескольких представителей для проведения переговоров о заключении договоров об оборонительном союзе с братскими странами.

В тот момент большинство членов Национального учредительного конгресса и правительства высказались за принятие приглашения Перу, хотя и выдвинули множество оговорок. Назревала война с Бразилией, и аргентинские деятели понимали, насколько опасно для Ла-Платы оказаться в дипломатической изоляции. В сентябре 1825 года Лас-Эрас официально известил Лиму о согласии конгресса «направить своих делегатов на Ассамблею, созываемую на Панамском перешейке». Однако тут же делалась оговорка, придававшая ответу уклончивый характер: заявлялось, что «трудности, связанные с расстоянием и климатическими условиями», не позволят аргентинским посланцам прибыть в Панаму в намеченный срок [358].

Дипломатические маневры властей Буэнос-Айреса объяснялись надеждами получить помощь Великой Колумбии в случае войны Аргентины с Бразилией. В августе 1825 года в Ла-Пас для встречи с Боливаром отправилась аргентинская делегация в составе генерала К. Альвеара и посланника М. Диас-Велеса. Боливар склонялся к оказанию военной помощи Объединенным провинциям Ла-Платы, если они подвергнутся бразильскому нападению [359]. Сантандер по-другому толковал аргентино-колумбийский договор 1823 года и считал его неприменимым в данном случае, так как речь шла о территориальном споре, не представлявшем угрозы независимости Буэнос- Айреса. Колумбийская сторона на переговорах с аргентинской делегацией выдвинула встречное предложение о посредничестве для урегулирования конфликта. Это предложение было принято как Буэнос-Айресом, так и Рио- де-Жанейро. После начала войны колумбийский дипломат Л. Паласиос встречался с императором Бразилии и вел с ним переговоры, положившие начало международному посредничеству в аргентино-бразильском конфликте.

Окончательный вердикт относительно участия Аргентины в Панамском конгрессе вынесло правительство Бернардино Ривадавиа, избранного президентом Объединенных провинций Ла-Платы в феврале 1826 года. Давний противник объединительной идеи Боливара, Ривадавиа принял решение воздержаться от посылки в Панаму Ди- ас-Велеса и Морено, назначенных ранее аргентинскими делегатами, на том основании, что договор между испано- американскими государствами «является преждевременным» и представляется «рискованным делом» [360]. Колумбийский историк X. Пачеко-Кинтеро связывает этот отказ с тем, что Ривадавиа возглавил правительство Объединенных провинций Ла-Платы после длительного пребывания в Лондоне в качестве дипломатического представителя при правительстве Великобритании и поэтому не мог сразу сориентироваться в сложной обстановке, порожденной военным конфликтом с Бразилией. Ривадавиа, утверждал Кинтеро, «несомненно, являлся жертвой сомнительных советников, которые заставили его поверить в несуществующие опасности для благополучия республики Ла-Платы» [361]. Видимо, это обстоятельство сыграло свою роль. Не случайно в аргентинской печати в это время появилась серия статей, на все лады расписывавших «трагические последствия» ограничения суверенитета Объединенных провинций в случае участия в Панамском конгрессе. Однако существовали и другие, более глубокие причины.

Влиятельные круги Буэнос-Айреса стремились превратить его в центр притяжения не только для всех провинций, входивших в состав бывшего вице-королевства Ла- Платы, но и для некоторых соседних стран. Создание конфедерации, предложенной Боливаром, и возможное усиление влияния Колумбии на континенте рассматривались ими как препятствие в осуществлении своих планов. Английский посланник В. Пэриш в своих донесениях министру иностранных дел Дж. Каннингу неоднократно сообщал о «симптомах ревности в отношении высокого авторитета Боливара» [362], которые можно было наблюдать в правительственных учреждениях Буэнос-Айреса.

Боливар с болью и грустью следил за этими событиями. В феврале 1826 года он писал колумбийскому министру иностранных дел X. Ревенге: «У меня нет ни малейшей надежды на вхождение Чили и Объединенных провинций Рио-де-Ла-Платы в конфедерацию или принятие ими проекта в том виде, как он был им представлен… Эти две страны находятся в плачевном состоянии и почти лишены руководства…» [363].

Так обстояло дело с наиболее крупными государствами. Межнациональные противоречия и всплески националистических страстей уже становились факторами принятия внешнеполитических решений.

Отношение Парагвая к созыву Панамского конгресса определялось особенностями внешнеполитического курса правительства во главе с доктором X. Г. Франсиа. Это правительство проводило политику самоизоляции республики, исходя из того, что для защиты обретенной независимости небольшой стране необходимо избегать вовлечения в конфликты между соседями-гигантами – Аргентиной и Бразилией в условиях, когда каждая из этих стран не скрывала своего намерения поглотить Парагвай. Асунсьон почти полностью прекратил сношения с внешним миром, границы страны были закрыты, а иностранцы, даже случайно попадавшие на парагвайскую территорию, интернировались властями. Так, известный французский исследователь-ботаник А. Бонплан много лет оставался пленником Асунсьона. Развитие событий в Парагвае, где освободительная революция, начавшаяся под лозунгами просвещения и демократии, привела в 1814- 1816 годах к установлению единоличной диктатуры доктора Франсиа и репрессиям в отношении ее противников, вызывало серьезную озабоченность Боливара. После окончательного разгрома испанских войск в битве при Аякучо.

Освободитель в 1825 году предложил Буэнос-Айресу организовать совместную военную экспедицию в Парагвай для освобождения народа этой страны от гнета жестокой тирании. О своих планах он поставил в известность Сантандера. Ни Буэнос-Айрес, ни Богота не согласились с предложением Боливара.

В это время Франсиа, верховный диктатор республики, встал на путь частичной либерализации своего режима, начал пересматривать политику самоизоляции и попытался завязать торговые и другие отношения с европейскими государствами и соседней Бразилией, провозгласившей в 1822 году свою независимость. Учитывая эти перемены, Боливар, согласно некоторым источникам, 15 июля 1825 г. направил Франсиа послание с предложением присоединиться к союзу южноамериканских республик. Это послание доставил в Асунсьон 23 августа 1825 г. капитан Хосе Руис. Но верховный диктатор даже не удостоил колумбийского гонца аудиенции. Франсиа решительно отклонил предложение Боливара. «Парагвай, – заявлялось в его ответном послании, – по крайней мере пока я нахожусь во главе его правительства, не изменит свою систему, даже если бы во имя этой священной цели пришлось обнажить меч справедливости». Некоторые современные историки считают недостоверными сведения об обмене посланиями между Боливаром и Франсиа в июле – августе 1825 года и ставят под сомнение подлинность этих документов, опубликованных только в середине 60-х годов XIX в. Многие же авторитетные исследователи Парагвая, Аргентины, США признают установленным факт обращения Боливара к Франсиа и не причисляют их послания к категории апокрифических документов [364].

Боливия не смогла принять участие в Панамском конгрессе по другой причине. Как независимое государство Верхнее Перу окончательно конституировалось лишь весной 1826 года, когда Учредительное собрание одобрило составленный Боливаром проект конституции и избрало маршала Сукре президентом республики. Поддерживая планы Освободителя, Сукре незамедлительно назначил посланников Хосе Мария Мендисабаля и Мариона Сер- рано представителями Боливии на Панамском конгрессе и подготовил для них детальные инструкции. По мнению Сукре, главные задачи конфедерации, обладающей собственными сухопутными и военно-морскими силами, заключались в продолжении борьбы с Испанией в случае отказа последней признать независимость молодых государств, а также в защите от иностранных интервенций и организации освободительной экспедиции на Кубу и Пуэрто-Рико [365]. Эти решения были приняты в июле 1826 года и поэтому имели лишь символическое значение. Делегаты Боливии не могли успеть на Панамский конгресс.

Республика Гаити не получила приглашения Боливара участвовать в Панамском конгрессе, хотя преемник А. Петиона – президент Ж. П. Буайе стремился наладить сотрудничество с Колумбией и предлагал заключить договор об оборонительном союзе и торговое соглашение. Такое решение нелегко далось Освободителю. Гаитянский народ и его президент Петион в свое время оказали неоценимую помощь патриотам Венесуэлы. Однако с тех пор на Гаити многое изменилось. Правительство Буайе в 1822 году насильственно присоединило к Гаити республику Санто-Доминго (восточная часть острова с преобладающим испаноязычным населением), провозгласившую свою независимость от Испании. В идеологической и политической жизни Гаити, особенно ее правящей верхушки, получили развитие тенденции «черного расизма» и дискриминационной практики «власть – черным». В свете этого становится понятным высказывание Боливара об инородности Гаити той эпохи для испаноамериканского мира [366].

Правительство Великой Колумбии воздерживалось от установления дипломатических отношений с Гаити, хотя и поддерживало с островной республикой торговый обмен. Министр иностранных дел Ревенга в сентябре 1825 года направил колумбийским делегатам в Панаме следующее указание: «Вам следует избегать любых шагов, имеющих целью признание независимости Гаити, взаимный обмен дипломатическими представителями или заключение договоров, подобных тем, которые связывают Колумбию с другими государствами Европы и Америки» [367]. Помимо отмеченных выше идеологических и политических обстоятельств такая осторожно-сдержанная позиция Боготы объяснялась давлением Франции и особенно США, проводивших политику международной изоляции «черной республики». Администрации Адамса и Монро пеклись об интересах североамериканских рабовладельцев. Они усматривали в революции рабов-негров на Гаити дестабилизирующий фактор. Конкретные внешнеполитические решения в Боготе в отсутствие Боливара принимали Сантандер, Гуаль и Ревенга, и в гаитянском вопросе они прислушивались к настойчивым «советам», поступавшим по дипломатическим каналам из Вашингтона [368].

Таким образом, в Панамском конгрессе участвовали четыре страны. Правда, по размерам территории и численности населения эта четверка составляла большую часть испанской Америки. Кроме того, на Панамском конгрессе был неофициально представлен борющийся кубинский народ. Аугустин Аранго и Фруктуосо Кастильо, высланные испанскими властями из Кубы за участие в антиколониальных выступлениях, участвовали в работе Панамского конгресса в качестве его секретарей.

После торжественного открытия начались рабочие заседания конгресса. По общему признанию участников, колумбийский делегат Гуаль играл в Панаме роль неформального лидера. Благодаря огромному дипломатическому опыту, выдержанности и тактичности, умению находить компромиссы и примирять противоречия он больше, чем кто-либо другой, оказывал влияние на работу конгресса. Одни называли его «дирижером», другие – «движущим мотором», обеспечивавшим прогресс на встрече в Панаме. Являясь министром иностранных дел Великой Колумбии, Гуаль вложил всю душу в подготовку конгресса и мечтал успехом главного дела своей жизни достойно увенчать многолетнюю карьеру дипломата. После Панамы он намеревался уйти в отставку и целиком посвятить себя семейной жизни.

В ходе заседаний конгресса подробных протоколов не велось. Сведения о том, как проходили заседания, собранные мексиканским историком Антонио де ла Пеньей на основе изучения переписки и мемуаров лиц, причастных к Панамскому конгрессу, весьма неполны. Поэтому официальные инструкции, которые правительства стран – участниц Панамского конгресса дали своим делегатам, являются важнейшими документами, позволяющими судить о повестке дня конгресса и позиции каждой делегации.

Наиболее полно воззрения Боливара отражали инструкции делегатам Перу, подготовленные в мае 1825 года генералом Томасом де Ересом, временно исполнявшим обязанности министра иностранных дел. Как писал Боливару перуанский делегат Видаурра, «в Перу ничего не делается без Вашего желания» [369]. Инструкции включали следующие основные положения:

1. Возобновление уже подписанных договоров о союзе, лиге и постоянной конфедерации.

2. Коллективное решение относительно освобождения островов Кубы и Пуэрто-Рико и принципов взаимоотношений с Гаити.

3. Заключение соглашений о дружбе, торговле, навигации и консульских службах.

4. Разработка принципов американского международного права, которое определяло бы обязательные нормы поведения государств – участников конгресса.

5. Проведение согласованной военной и дипломатической линии в отношении Испании с целью принудить Фердинанда VII признать независимость новых государств и заключить с ними мир.

6. Закрепление границ между молодыми государствами, как они сложились к концу колониальной эпохи, на основе принципа uti possidetis juris (1810 г.) и их демаркация [370].

Указания колумбийским делегатам были подготовлены позднее, в августе – сентябре 1825 года. По содержанию они были близки к перуанским. Многие положения этих инструкций, подписанных министром иностранных дел Ревенгой, согласовывались в ходе переписки между Боливаром и Сантандером. Кроме возобновления договора о союзе, лиге и конфедерации в них подчеркивалась необходимость опубликования декларации о целях и задачах Панамского конгресса и политике дружбы и нейтралитета с иностранными государствами, определения точных контингентов сухопутных и военно-морских сил конфедерации, взаимного предоставления в торговле права наиболее благоприятствуемой нации, установления обязательного арбитража, запрещения работорговли [371].

В инструкциях делегатов Мексики обращают на себя внимание положения, обосновывающие важность совместных усилий, направленных на защиту национального суверенитета и территориальной целостности молодых государств, а также недопущение установления на американской земле иностранного колониального господства. Выражались надежды на установление мира с Испанией и нормализацию отношений с Ватиканом, отказывавшимся признавать перемены в испанской Америке [372].

Очень подробные инструкции получили делегаты Центральной Америки. Документ состоял из восьми статей и тридцати позиций. Делегатам предписывалось руководствоваться принципами, зафиксированными в договоре между Центральной Америкой и Колумбией, добиваться приглашения на конгресс Гаити, поставить вопрос об общей политике в отношении бразильской империи, предложить перенести в будущем заседания постоянной Генеральной ассамблеи испаноамериканских государств из Панамы в Гватемалу. В инструкциях говорилось также о важности союза с Англией и желательности найти эффективные пути использования «доктрины Монро» для противодействия колонизаторским планам европейских монархий [373].

Анализ инструкций позволяет сделать вывод: между государствами – участниками Панамского конгресса уже в ходе его подготовки была достигнута близость позиций по главным вопросам, включенным в повестку дня. Все делегаты считали первоочередными задачами обеспечение безопасности молодых независимых государств от посягательств иностранных держав и урегулирование отношений с Испанией.

Первое пленарное заседание Панамского конгресса было посвящено процедурным вопросам. На втором перуанские делегаты на правах представителей страны, разославшей официальные приглашения на конгресс, предложили для обсуждения документ «Основы договора о союзе между американскими государствами». Это был улучшенный вариант проекта, выдвинутого ранее Видауррой. Но и в таком виде он вызвал возражения делегатов. Кроме того, сформулированные принципы предстояло перевести на язык точных юридических статей договора. Пришлось сделать перерыв в официальных заседаниях и в ходе приватных встреч делегаций проработать все вопросы, касающиеся создания конфедерации, а также найти развязки спорных проблем, с тем чтобы в дальнейшем облегчить не только подписание соглашений, но и их ратификацию. 24 июня Гуаль и Брисеньо-Мендес представили свой проект договора о союзе, лиге и конфедерации, встреченный положительно другими участниками.

Консультации «при закрытых дверях» продолжались с 23 июня по 10 июля, когда возобновились пленарные заседания и проект договора стал обсуждаться постатейно.

Три пленарных заседания были посвящены рассмотрению предложения Мексики о посредничестве Великобритании в урегулировании отношений Испании с ее бывшими колониями, которые обязуются выплатить Испании компенсацию в размере 60 млн. песо в обмен на признание их независимости. Первым такую идею в Панаме высказал английский наблюдатель Эдвард Доукинс. Он не участвовал в пленарных заседаниях, зато развил бурную деятельность в кулуарах. Инструкции, данные ему Лондоном, свидетельствовали о растущей вовлеченности Англии в дела Латинской Америки.

Министр иностранных дел Великобритании лорд Каннинг поручил Доукинсу использовать пребывание в Панаме в интересах укрепления дружественных контактов со странами континента, исходя из нейтралитета Англии в конфликте между Испанией и ее бывшими колониями, и содействовать их примирению на условиях, приемлемых для короля Испании, в частности при сохранении испанского суверенитета над Кубой. Английский кабинет желал также, чтобы испаноамериканские государства восприняли принципы международного морского права, уже утвердившиеся в Старом Свете, что гарантировало бы Англии безопасность в торговле с американским регионом. Относительно главного вопроса повестки дня Панамского конгресса Доукинс получил исчерпывающие указания. «Правительство его королевского величества, – подчеркивал Каннинг, – не будет возражать против создания лиги государств – бывших испанских колоний, цели которой будут ограничены их общими взаимоотношениями с Испанией. Но любые проекты поставить Соединенные Штаты Северной Америки во главе американской конфедерации, противостоящей Европе, следует рассматривать как абсолютно неприемлемые для правительства Англии» [374]. При такой дипломатической стратегии английское присутствие в Панаме вряд ли могло служить вкладом в успех конгресса. Все опасения Лондона проще всего было снять одним путем: не допустить создания конфедерации испано-американских стран.

Панамский конгресс завершился 15 июля 1826 г. подписанием Договора о вечном союзе, лиге и конфедерации, открытого для присоединения других латиноамериканских стран, и трех конвенций, касавшихся организации совместной армии (60 тыс. человек) и федерального флота в составе двух эскадр: атлантической и тихоокеанской [375]. Одна из этих конвенций имела гриф «секретно».

Согласно договору, его участники «вступают в союз на время мира и войны, заключают для этого постоянный пакт о прочной, нерушимой дружбе и тесном союзе и объединяются в Конфедерацию».

Главными целями совместных усилий латиноамериканских государств провозглашались «охрана суверенитета и независимости всех объединенных стран Америки и каждой в отдельности против любого иностранного господства» и «обеспечение гармонии и взаимопонимания между договаривающимися сторонами и в их отношениях с другими государствами, которые они намерены поддерживать». Для осуществления этих принципов и целей предусматривались организация совместной обороны, создание общих постоянных армии и флота, состоящих из контингентов, выделяемых каждой страной-участницей согласно установленным квотам, совместная защита территориальной неприкосновенности каждого участника, разрешение возникающих между ними споров и конфликтов на основе обязательной согласительной процедуры.

Для руководства общими делами учреждалась Генеральная ассамблея конфедерации (конгресс) и устанавливались полномочия этого органа. Ее заседания должны созываться один раз в два года в мирное время и ежегодно – в случае войны.

Важное историческое значение соглашений, подписанных в Панаме, несомненно. Это была первая в мировой истории попытка слабых объединиться против сильных мира сего, создать свою систему коллективной безопасности. И предпринята она была не в целях агрессии, диктата, навязывания своей воли другим, захвата чужих территорий, а для защиты суверенитета и утверждения в международных отношениях принципов равноправия, невмешательства, мира, имеющих общечеловеческую ценность. С этой точки зрения в эволюции международных отношений Панамский конгресс представлял более высокую веху, чем Венский конгресс, родивший такое чудище, как «Священный союз». Однако вряд ли правомерно механически переносить понятия современной международной жизни на далекое историческое прошлое. Поэтому вызывают критическое отношение попытки некоторых ученых и политиков объявить Боливара первым творцом «третьемирской идеологии» [376]. Такие попытки тем более неправомерны, что два «других мира», рассматривавших тогда молодые независимые государства испанской Америки объектами своей политики, были представлены, с одной стороны, монархической Европой, а с другой – северным соседом.

Более сложным является вопрос, насколько панамские договоренности соответствовали концепции Боливара о латиноамериканском единстве и сотрудничестве. Многие исследователи пишут о разочаровании Боливара результатами Панамского конгресса, поскольку Освободитель мечтал о сильном союзе («колоссе», «гиганте», как он любил говорить) и с сарказмом отзывался о сторонниках «провинциальной самостоятельности». Широко известны слова Боливара по поводу полномочий Генеральной ассамблеи (конгресса). «Я считаю, – писал Боливар, – что необходимо максимально расширить ее права и наделить ее подлинно суверенной властью». Эту власть следовало общими усилиями противопоставить внешним врагам и внутренней анархии [377]. Как показал Панамский конгресс, его участники не были готовы идти так далеко. С общего согласия в Договор о вечном союзе, лиге и конфедерации была включена ст. 28, гласившая, что договор никоим образом не ограничивает внешнеполитический суверенитет заключивших его государств.

Но даже и достигнутое в Панаме закрепить не удалось. Только Колумбия ратифицировала подписанные там соглашения. В других странах-участницах дело застопорилось в парламентских лабиринтах. Принятое решение перенести заседания конгресса в Такубайю (Мексика) и там продолжить его работу не было осуществлено. Многолетние усилия Боливара и его сподвижников завершились неудачей.

При анализе причин неудачи Панамского конгресса следует обратиться в первую очередь к рассмотрению внутреннего экономического и политического положения государств, сбросивших колониальный гнет. Длительная, ожесточенная война подорвала и без того слабо развитые экономические и торговые связи между различными частями континента. В первой четверти XIX века лишь на 10 % территории испанской Америки утвердились денежные отношения. И даже в пределах этой ограниченной зоны функционировали пять-шесть локальных рынков, слабо связанных между собой. Таким образом, сказывалось отсутствие прочной экономической основы для установления тесного политического сотрудничества. На это обстоятельство обращал внимание известный чилийский экономист Ф. Эррера: «Наши попытки достичь в свое время политического единства испанской Америки потерпели неудачу из-за отсутствия динамичных факторов экономического характера, которые бы способствовали объединительным процессам» [378].

Можно ли было слабость экономической базы компенсировать политическими средствами в условиях, когда борьба за независимость породила сильную тягу к единению? Эта проблема решалась не теоретическими изысканиями, а политической практикой, созданием механизмов политической мобилизации масс и консолидации национально-патриотических сил.

Гуаль, анализируя причины отступления с рубежа Панамы, обратил внимание на разбушевавшуюся в испано- американских странах стихию политической анархии. Именно она, по его словам, «свела на нет многообещающие результаты великой Ассамблеи» [379].

В то же время в деятельности Боливара и многих его сподвижников угадывалось стремление добиться латиноамериканского единства «сверху», то есть используя в первую очередь личный авторитет и влияние. В годы апогея славы огромный престиж Освободителя на континенте служил источником его силы как социально-политического реформатора и одновременно был ахиллесовой пятой великого деятеля. Непоколебимая преданность идеалам свободы и демократии, вера в правовое государство исключали для Боливара возможность прибегать к военной силе, находившейся у него в руках, для решения политических задач. Нужно было найти и использовать другие рычаги. Но «боливарские конституции», грандиозные проекты межгосударственных объединений, социальное законодательство не подкреплялись работой среди населения. В теоретических взглядах Боливара и его политической практике проблемы «лидер и партия», «лидер и массы», вопросы «обратной связи» занимали более чем скромное место. Не потому ли многие биографы Боливара усматривают в его деятельности мессианские мотивы?

Такая политическая линия не способствовала развитию общественных движений всех слоев населения. Отсутствие активной поддержки со стороны народных масс, вынесших основные тяготы борьбы с Испанией, объяснялось не политической инертностью или же «врожденной апатией» цветного населения – индейцев, негров, метисов и мулатов, как утверждают некоторые историки. У этого общественного феномена была иная подоплека. Социальные задачи антиколониальной борьбы, такие как аграрная реформа, уничтожение рабства, политическое раскрепощение трудового населения и др., не получили должного решения. После окончания вооруженной борьбы с Испанией в странах региона начался отлив освободительного движения. Недостаток поддержки «снизу» делал позицию Боливара и его сторонников весьма уязвимой, особенно в условиях, когда идея создания конфедерации встретила растущее сопротивление влиятельных прослоек местных господствующих классов.

После того как опасность реконкисты со стороны Испании исчезла, могущественные светские и церковные землевладельцы, торговая буржуазия перешли в открытую оппозицию планам создания латиноамериканской конфедерации. В условиях раздробленности и стихии сепаратизма они не без основания надеялись сохранить в неприкосновенности свои огромные богатства и привилегии, взять в руки рычаги политического управления. На службу своим интересам они поставили военных каудильо (вожаков) из рядов участников антиколониальной войны, сумевших не только сделать военную карьеру, но и нажить немалые капиталы. «Многие из них, – справедливо писал Б. И. Гвоздарев, – придя к власти, отбрасывали либеральную фразеологию, изменяли провозглашенным революцией задачам и становились политической клиентурой земельной олигархии. Они больше заботились о том, чтобы удержаться у власти, чем о проблеме латиноамериканского единства» [380]. Их отличали, следует добавить, чрезмерная подозрительность и боязнь оказаться в сфере влияния Великой Колумбии. Вместе с этими классовыми и политическими силами противниками латиноамериканского единства выступали великие державы того времени, следовавшие испытанной стратегии «разделяй и властвуй».

Хотя после Панамского конгресса минуло более 160 лет, споры о его историческом значении не стихают и в наши дни. Государственные деятели США и руководители Организации американских государств, многие североамериканские историки и некоторые их последователи в Латинской Америке неоднократно предпринимали попытки представить Боливара и других деятелей освободительной борьбы, выдвинувших концепцию латиноамериканской солидарности, сторонниками объединения Северной и Южной Америки в рамках «одной родины всех американцев». Наиболее категорично эту концепцию сформулировал еще в первые десятилетия XX века североамериканский историк С. Инмэн, утверждавший: «Боливара с полным основанием можно назвать отцом панамериканизма» [381]. Позднее президент США Ф. Рузвельт писал, что идеалы панамериканизма обязаны своим происхождением деятельности Боливара [382]. Эта же мысль содержалась в Панамской декларации, одобренной в 1956 году президентом Д. Эйзенхауэром и главами латиноамериканских государств. В ней созванный по инициативе Боливара конгресс в Панаме объявлялся «первой коллективной манифестацией панамериканизма» [383]. Почти слово в слово то же самое повторил 20 лет спустя представитель США в ООН Т. Беннет на специальном заседании Генеральной Ассамблеи, посвященном памяти Боливара в связи со 150-летием Панамского конгресса. По его словам, «континентальный конгресс (в Панаме. – Авт.) сыграл роль предшественника Панамериканского союза и современной Организации американских государств (ОАГ)» [384].

У Инмэна и Беннета немало последователей в наши дни. В этом можно убедиться, обратившись к докладу «Новая межамериканская политика на 80-е годы», подготовленному группой экспертов республиканской партии США. Истоки ОАГ его авторы также усматривают в Панамском конгрессе. По их мнению, мечты Боливара и Джефферсона о континентальной системе безопасности нашли воплощение в «Пакте Рио-де-Жанейро» (межамериканский договор о взаимной помощи 1947 г.) [385].

Подтверждают ли исторические факты эти тезисы? В действительности первые десятилетия XIX века отнюдь не были эпохой, когда совместными усилиями Севера и Юга закладывался фундамент «панамериканской общности». В эти годы началось противостояние латиноамериканизма и панамериканизма. Две Америки – два различных подхода к международным отношениям – так формулировал свое кредо Боливар. И объяснялось это не тем, что Освободитель мыслил категориями «блоковой дипломатии» или же культивировал «образ врага». Просто он видел огромную разницу внешнеполитических потенциалов США и латиноамериканских стран. Преодолеть этот разрыв и построить отношения с северным соседом на принципах равноправия молодые независимые государства региона могли, по его глубокому убеждению, только объединившись в тесный союз.

Подтверждение этому мы находим в последующем развитии международных отношений в регионе. Концепция Боливара относительно создания союза молодых государств отвечала их жизненным потребностям. Несмотря на неудачу Панамского конгресса и последовавшую вскоре трагическую кончину Боливара, на протяжении всего XIX века различные страны региона – Мексика, Венесуэла, Перу, Чили, Эквадор, республики Центральной

Америки – неоднократно предпринимали шаги для претворения ее в жизнь и создания оборонительного союза латиноамериканских государств без участия США. Необходимость совместных действий латиноамериканских стран на международной арене осознавалась не только правительствами, но и широкими общественными кругами. Многие выдающиеся общественные и политические деятели выступали в это время пламенными проповедниками идей латиноамериканского единства. В их числе – венесуэльский законодатель и дипломат Андрес Бельо, один из авторов Конституции Аргентины 1853 года Хуан Баутиста Альберди, чилийский революционер-демократ Франсиско Бильбао, национальный герой Кубы Хосе Марти и многие другие.

Несколько раз удавалось добиться созыва международных конгрессов или конференций с участием ряда латиноамериканских стран. Наиболее крупными среди них были первый Лимский конгресс (декабрь 1847 г. – март 1848 г.), Континентальный конгресс в Сантьяго-де- Чили (сентябрь 1856 г.) и второй Лимский конгресс (ноябрь 1864 г. – март 1865 г.). На этих форумах полномочными представителями были подписаны ряд договоров: о конфедерации (об оборонительном и наступательном союзе), о взаимной помощи, о совместной обороне и др. В большинстве случаев побудительным мотивом для заключения этих договоров являлись угроза иностранной агрессии или интервенционистские акции со стороны США, Англии, Франции, Испании. Однако добиться ратификации подписанных документов и развить первый успех не удавалось в силу выявившихся между ними противоречий, а также противодействия США и европейских держав. Одни правительства были поглощены внутриполитической борьбой, другие оставались в стороне ввиду острых территориальных споров с соседями, третьи опасались, что участие в латиноамериканском союзе может вовлечь их в конфликты с иностранными державами. В результате государства региона на многие десятилетия остались разобщенными. Дальнейшее ослабление их международных позиций позволило великим державам оттеснить страны Латинской Америки на периферию мировой политики.