Дипломатия Симона Боливара

КАСА НАТАЛЬ

Почти в самом центре Каракаса, в двухстах метрах от Пласа Майор – главной площади, по соседству с устремленными ввысь небоскребами банковских контор, в начале тихой улочки стоит внешне ничем не примечательный старинный особняк. Это – Каса Наталь (отчий дом), являющийся сегодня, пожалуй, самым посещаемым мемориалом Венесуэлы, а возможно, и всей Латинской Америки. Толстые стены из камня, сложенные на века (каракасцы помнили о страшном землетрясении 1641 г.), анфилады комнат, внутренние галереи, где можно укрыться от полуденного солнца, и в центре – патио, зеленое каре традиционного испанского внутреннего дворика. В этом доме 24 июля 1783 г. родился, провел свое детство и юношеские годы Симон Боливар. Он был четвертым, и последним, ребенком одного из самых богатых и знатных семейств колониальной Венесуэлы, насчитывавшего уже шесть поколений предков.

Посетители Каса Наталь могут увидеть макет баскской деревушки в горах Бискайи, откуда в XVI веке в Венесуэлу прибыл первый из Боливаров, устремившийся с потоком испанских конкистадоров на завоевание Америки по пути, открытому Христофором Колумбом. Испанская корона щедро одаривала удачливых конкистадоров, служивших в колониальной администрации, которую всегда возглавляли представители метрополии – испанцы не только по крови, но и родившиеся в далекой Испании. Симон Боливар рано потерял родителей, но не остался бедным сиротой. Семейство Боливаров владело крупными серебряными и медными рудниками, многочисленными ранчо, плантациями сахарного тростника, индиго и какао. На этих плантациях под палящими лучами тропического солнца, под свист плетей надсмотрщиков гнули спины две тысячи негров-рабов.

Знатность рода и богатство не только обеспечивали принадлежность к высшему, привилегированному слою колониального населения, но и гарантировали благосклонное отношение генерал-капитана – наместника испанского короля в Венесуэле. Перед Боливаром открывалась перспектива блестящей карьеры или беспечной жизни, полной радости и наслаждений, когда время заполняется охотой, балами, зваными обедами, карточной игрой, поклонением прекрасному полу и путешествиями в далекую и дорогую сердцу Испанию. Креолы, или мантуанцы (название произошло от мантильи, непременного атрибута женского костюма креольской аристократии в колониальную эпоху), как называли в те времена белых потомков испанских завоевателей, хотя и родились на американской земле, тысячами нитей были связаны с родиной своих предков. С ней их сближали генетическая память, язык, культура, общая религия, традиции и, наконец, преклонение перед авторитетом монарха Испании.

Казалось, судьба Симона Боливара была предопределена. Однако он избрал другой путь. «Я хочу быть гражданином, чтобы жить свободным» [4] – таково было его жизненное кредо. Что же влекло молодого, наделенного блестящими способностями и пламенным сердцем юношу на неизведанную, полную опасностей дорогу борьбы против колониального гнета? Ведь он знал, что испанская корона безжалостно расправляется с вольнодумцами и бунтарями: их ждали страшные казематы испанской тюрьмы, галеры, виселица или четвертование.

Может быть, на него повлияли слова отца, Хуана Висенте Боливара-и-Понте, который, как гласит семейная легенда, сказал при крещении сына: «Он должен прославить наш род не менее нашего первого предка Симона. Я предчувствую, что мой сын будет освободителем Венесуэлы» [5].

Глава семейства умер, когда мальчику было два с половиной года. Боливар прожил сравнительно недолгую, но богатую драматическими событиями, невероятными опасностями и счастливыми спасениями жизнь. Немало документов, свидетельств того времени, сохранил для историков один из адъютантов Боливара – Даниэль О'Лири, ставший впоследствии его первым биографом. Изо дня в день он с дотошностью архивариуса собирал все, что относилось к жизни и деятельности Освободителя. 34 тома мемуаров О'Лири – бесценное собрание подлинных документов, характеризующих жизненный путь Боливара [6]. Однако «белые пятна» встречаются, и их не может «закрыть» обширнейшая биографическая литература о Боливаре. На этой почве возникают легенды и мифы – неизбежные спутники каждой выдающейся личности. Великое множество их сложено и о Боливаре, и это неудивительно. Проникая на страницы биографий и специальных исследований, посвященных великому каракасцу, мифы и легенды порой обретают видимость достоверности и вызывают острую полемику между историками различных поколений и школ. Висенте Лекуна, один из наиболее авторитетных венесуэльских историков, посвятил специальный трехтомный труд очищению биографии Боливара от подобного рода наслоений, назвав его «Каталогом ошибок и клеветнических утверждений в истории Боливара» [7].

То, что Хуан Висенте произнес при крещении сына пророческие слова, похоже на легенду, которая хорошо вписывается в биографию героя. Однако сохранился один документ, свидетельствующий о том, что подобный факт мог иметь место. За год до рождения сына Хуан Висенте вместе с двумя другими знатными креолами 24 февраля 1782 г. обратился с письмом к Франсиско Миранде, известному предтече борьбы за независимость, в котором содержался призыв начать восстание против испанских властей [8].

Несомненно, выполнить такой завет отца – великое дело. Но решающую роль, по всей вероятности, сыграло все-таки то, что Симон Боливар был сыном своего времени, на знамени которого было начертано: «Долой тиранов! Да здравствуют свобода, равенство, братство!» Конец XVIII – начало XIX века подарили человечеству плеяду выдающихся философов и литераторов, блестящих полководцев, общественных и политических деятелей, охваченных страстным стремлением изменить окружающий мир. Джефферсон и Вашингтон, Вольтер, Руссо и Робеспьер, Радищев и декабристы, Риего и Миранда звали угнетенные народы на штурм бастилий колониального рабства и феодально-абсолютистских монархий. Симон Боливар принадлежал к этому поколению деятелей новой эпохи – эпохи революционной смены феодализма буржуазным обществом. Вне связи с ней нельзя понять его жизнь и деятельность.

Многие биографы Боливара обращали внимание на тот факт, что в год рождения Симона победно завершилась война за независимость в Северной Америке. Из 13 английских колоний образовалось новое суверенное государство – буржуазная республика Соединенные Штаты Америки. Некоторые усматривают в этом даже своеобразное знамение. Совпадение, конечно же, случайное, но оно, безусловно, оказало влияние на формирование личности Симона Боливара. Война за независимость в Северной Америке прозвучала для него набатным колоколом.

Декларация независимости США явилась самым высоким и ярким взлетом свободомыслия молодой американской буржуазии. Эта первая декларация прав человека опровергала общепринятое тогда «божественное право» королей. Она утверждала идеи народного суверенитета и право каждого народа изменить свое государственное устройство. В силу схожести статуса английских и испанских колоний в Америке североамериканская революция конца XVIII века была понятной и близкой латиноамериканцам. Она звала к смелым революционным действиям и вселяла веру в возможность одержать победу над могущественной метрополией.

Не менее волновали жителей испанских колоний в Америке известия из Старого Света. Во Франции под натиском восставшего народа пала монархия, «помазанник божий» – король Людовик XVI казнен, революционная армия санкюлотов под звуки Марсельезы одерживает блестящие победы над войсками коалиции, объединившей чуть ли не всех монархов Европы. Испанскому королю пришлось в 1796 году заключить договор об оборонительном и наступательном союзе между монархической Испанией и революционной Францией. Все эти события волновали умы, будили бунтарский дух. Приближалась гроза небывалой силы.

Пока же в Венесуэле, как и в других испанских колониях, царило обманчивое спокойствие и устои колониальных порядков казались незыблемыми. К началу XIX века испанская корона владела самой большой в мире империей. Ей принадлежали земли в северо-западной части Африки, острова в различных морях и океанах (Филиппины, Канарские, Антильские, Каролинские), огромные территории в Америке, простиравшиеся от Миссисипи на севере до Огненной Земли на юге. Для удобства управления испанская Америка была разделена на четыре вице-королевства: Новая Испания (Мексика и Центральная Америка), Перу, Новая Гранада (Колумбия, Эквадор и Панама), Рио-де-Ла-Плата (Аргентина, Парагвай, Уругвай и Боливия). Несколько территорий имели полуавтономный статус и назывались генерал-капитанствами (Венесуэла, Гватемала, Куба, Чили). Население испанской Америки в то время составляло от 14 до 16 млн. и в полтора раза превышало число жителей в Испании [9].

Социальный строй и система колониального управления были копией порядков в феодально-абсолютистской Испании. Высшая власть в колониях принадлежала вице- королям и генерал-капитанам. Им были подчинены губернаторы отдельных провинций и другие чиновники, управлявшие городами и сельскими округами. Как правило, эти должности занимали отпрыски обедневших аристократических семейств Испании, отправившиеся в заморские колонии, для того чтобы, как говорили в те времена, «позолотить свои гербы». Представители населения колоний, в основном крупные землевладельцы-креолы, допускались лишь на низшие ступеньки колониальной администрации и в городские органы самоуправления – кабильдо или аюнтамьенто, занимавшиеся вопросами местного значения. Это было общество строгого сословно-кастового деления, жесткой регламентации материальной и духовной жизни, подчиненной контролю колониальных властей и католической церкви. Трудовой люд – метисы, мулаты, индейцы, негры-рабы были бесправными и подвергались жесточайшей эксплуатации.

Население колоний платило многочисленные налоги в королевскую казну, а также католической церкви и местным крупным землевладельцам-латифундистам. Вся экономическая жизнь испанской Америки была подчинена интересам метрополии. Короля и испанских грандов интересовали только драгоценные металлы и продукты тропического плантационного хозяйства, которые можно было выгодно сбывать в Европе. В Венесуэле, например, где не было месторождений золота и серебра, выращивались кофе, какао, табак, сахар, разнообразные фрукты.

Все это грузилось на корабли и отправлялось в далекую Испанию. Основную торговлю держали в своих руках королевское казначейство (государственная монополия на продажу соли, спиртных напитков, гербовой бумаги) и испанские купцы. Торговый обмен с иностранными государствами был строго запрещен, однако эти запреты не могли сдержать развития контрабандной торговли, так как в колониях ощущался острый дефицит многих товаров.

Любые проявления недовольства колониальными порядками, будь то восстания негров-рабов и индейцев- крестьян или же выступления креолов, жестоко подавлялись. «Три столетия Америка стенала под гнетом этой тирании, – скажет с негодованием Боливар. – Самой жестокой из всех тираний, которые порабощали человека» [10].

Колониальные власти всеми средствами пытались закрыть дорогу в испанскую Америку революционным идеям Просвещения, пресечь распространение мятежных сочинений среди ее населения, но были бессильны. Идеи, как и птицы, не знают границ и путешествуют без виз. Несмотря на все запреты, книги французских просветителей и программные документы французской и североамериканской революций тайно провозились в испанские колонии. Их жадно читали и горячо обсуждали, передавали из рук в руки, переводили на испанский язык. Новогранадец Антонио Нариньо в 1793 году перевел на испанский язык и тайно издал Декларацию прав человека и гражданина. И хотя колониальные власти жестоко расправились с ним, сослав на десять лет в Африку, у Нариньо нашлись последователи. В Венесуэле его подвиг повторил Хуан Мариано Пикорнель – один из идеологов местных патриотов. Другой венесуэлец – Хосе Мануэль Вильясенио перевел на испанский язык Конституцию США, аргентинец Мануэль Бельграно – Прощальное обращение Джорджа Вашингтона, а новогранадец Мигель де Помбо – американскую Декларацию независимости.

Революционные идеи встречали горячий отклик у просвещенной части населения Венесуэлы и других испанских владений. Здесь уже накопился огромный «горючий материал», зрело и прорывалось наружу недовольство колониальным режимом, его экономической политикой, растущими поборами в связи с нескончаемыми «династическими войнами» Испании, торговой монополией и многочисленными ограничениями хозяйственной деятельности, обскурантизмом и жестокостью наместников короля. Более того, происходил активный процесс формирования национального самосознания, собственной освободительной идеологии. В конце XVIII – начале XIX века во всей испанской Америке как зарницы грядущего великого освободительного пламени вспыхивали волнения и народные восстания, возникали тайные патриотические общества, множились заговоры и открытые проявления неповиновения колониальным властям. Все эти события объясняют смысл часто цитируемого высказывания Симона Боливара: «Не от Руссо, не от Вашингтона идет наша Америка. Она – продукт своего собственного развития» [11].

Венесуэльцы чтут своих национальных героев. Памятник борцам за независимость в Каракасе – один из самых впечатляющих монументов. На фронтоне одной из скульптурных композиций начертаны слегка поблекшие от времени слова: «Народ – предтечам независимости» и четыре имени: Франсиско Миранда, Хосе Леон Чиринос, Хосе Мария Эспанья, Мануэль Гуаль. Какими делами и подвигами они заслужили благодарную память потомков?

Уроженец Каракаса Франсиско Миранда начинал свою карьеру в 80-х годах XVIII в., как и многие отпрыски местной креольской знати, со службы офицером в испанской королевской армии, а затем, после участия в неудавшемся антииспанском заговоре на Кубе, был вынужден бежать в Европу. По словам русского посла в Лондоне С. Р. Воронцова, лично знавшего Миранду, его отличала неуемная страсть «освободить отечество свое Америку от ига гишпанскаго» [12]. Миранда был первым глашатаем независимости испанских колоний в Америке и подчинил свою жизнь достижению этой великой цели. Предтеча независимости Венесуэлы был непосредственным участником двух великих революционных битв конца XVIII века – войны за независимость США и Великой французской революции. Тайные агенты испанской короны следовали за Мирандой по пятам по всей Европе, имея приказ похитить его и живым доставить в Мадрид. Избегая их ловушек, Миранда в эмиграции – в Англии и США – развил бурную деятельность, собирая средства, оружие и корабли с целью снарядить освободительную экспедицию в Южную Америку и зажечь факел народной борьбы за независимость своей родины. Успех не сопутствовал ему, и экспедиция в Венесуэлу в 1806 году закончилась неудачей.

Жизненным дорогам легендарного Миранды и молодого Боливара суждено было пересечься в 1810 году в Лондоне, где Миранда находился последние годы перед возвращением на родину. Но к этому мы вернемся позже.

Такой же легендой овеяно имя Чириноса, вожака восстания негров-рабов, к которым примкнули свободные негры, метисы, мулаты и белые поденщики-крестьяне, в 1795 году в районе города Коро. Восставшие объявили об отмене рабства и снижении налогов. В сельской местности они захватывали и сжигали усадьбы латифундистов. Подавив восстание, колониальные власти жестоко расправились с Чириносом и его сподвижниками.

Республиканский заговор во главе с Мануэлем Гуалем и Хосе Мария Эспаньей 1797 года носил уже иной характер. Это был не стихийный протест, как восстание в Коро или смелое выступление борца-одиночки Миранды, а организованное антиколониальное движение. Его участники осознавали цели борьбы, имели свою программу и стремились донести освободительные идеи до широких слоев населения. Они не ограничились привлечением в свои ряды только креолов, а обратились к неграм, метисам, мулатам, индейцам.

Осуществить задуманное участниками «заговора Гуаля и Эспаньи», как именуют венесуэльские историки это движение, не удалось. В последний момент предатель выдал их колониальным властям. В делах королевской аудиенсии, творившей суд над 72 патриотами, сохранились их программные документы. В «Ордонансах» и воззвании «К свободным жителям Испанской Америки» излагались основные требования восставших, содержался страстный призыв к борьбе против испанского деспотизма. В них подчеркивалась необходимость принятия конституции, установления «суверенитета народа» и декларировалось «естественное равенство между всеми жителями и… всеми индивидуумами нашей республики» [13]. Сохранились также тексты «Американской песни» и «Американской карманьолы» – популярное изложение первых двух документов для народа, не знавшего грамоты. В «Американской песне» были такие слова: «Все короли на белом свете- тираны, и один из худших среди них – ничтожный Карлос [14]. Представляются справедливыми слова венесуэльского историка Хиля Фортоуля: «Программа 1797 года содержит в зародыше то, что осуществили патриоты в 1810- 1811 годах» [15].

Мощные толчки нараставшего народного недовольства в Венесуэле все чаще прорывались наружу, предвещая крушения, казавшегося незыблемым здания колониальных порядков.

Очистительные ветры эпохи проникали сквозь толстые каменные стены Каса Наталь, где текла обычная жизнь богатых людей, собиралось местное «светское общество», регулярно давались балы. Об этом есть свидетельство самого С. Боливара. В 1824 году, беседуя в Перу с офицером военно-морского флота США X. Полдингом, он рассказывал ему: «С детских лет я думал о независимости: меня восхищала история Греции и Рима. Революция в Соединенных Штатах произошла недавно и послужила примером. Личность Вашингтона зажгла в моей груди желание следовать путем борьбы. Испанцы, которые держали в своих руках судьбы Колумбии в эпоху подчинения королю, были не только тиранами, но и являлись олицетворением самых грязных пороков» [16].

Не представляет большого труда проследить путь формирования личности Боливара, определить истоки его идейного развития. Много времени в свои юные годы Боливар посвятил чтению исторических, философских и естественнонаучных книг. Шумным играм со сверстниками он часто предпочитал тишину личной библиотеки его дяди, одной из богатейших в Каракасе. Через всю жизнь Боливар пронес любовь к книге, никогда не переставал обогащать свои знания, стал одним из образованнейших людей своего времени. В письме к Сантандеру, одному из руководителей освободительной борьбы в Колумбии, Боливар вспоминал в 1825 году о своих «университетах»: «…неверно, что я не получил систематического образования. Моя мать и опекуны сделали все возможное для моей учебы – для меня были наняты лучшие учителя страны… Потом меня отправили в Европу, чтобы я продолжил математическое образование в академии Сан-Фернандо. Иностранным языкам меня учили прекрасные педагоги Мадрида». Далее Боливар рассказывает о том, сколько дней и ночей было отдано изучению сочинений Локка, Кондильяка, Бюффона, д'Аламбера, Гельвеция, Монтескье, Мабли, Филанджери, Лаланда, Руссо, Вольтера, Роллена, Бертолле и классиков античности – философов, историков и поэтов, а также современных классиков Испании, Франции, Италии и в значительной степени Англии. «Я пишу все это Вам сугубо доверительно, чтобы Вы не думали, что Ваш бедный президент получил… плохое образование…» [17]. Этот рассказ Боливара правдив от первого до последнего слова. И лучшее доказательство тому мы находим в его многочисленных манифестах и воззваниях периода войны за независимость, в беседах с гражданскими и военными руководителями Венесуэлы, Новой Гранады, Эквадора, Перу, Боливии, в десятитомном собрании его эпистолярного наследия. В них почти всегда присутствуют ссылки на исторические события и имена деятелей всех эпох, встречаются образы героев мировой литературы. Историзм мышления был неотъемлемой чертой личности Освободителя.

Мир молодого Боливара – это героический эпос Древней Греции и Рима, это мир мыслителей века Просвещения, мир современных ему великих людей, таких как Наполеон, Вашингтон, Миранда.

Еще большую роль в идейном формировании Боливара играли общение с его наставниками, выдающимися педагогами и мыслителями своего времени – Симоном Родригесом и Андресом Бельо, а также путешествия в Европу, где рушились феодально-абсолютистские порядки и возникали контуры нового, более свободного и человечного мира.

После смерти матери Боливара заботу о юном Симоне взял на себя его дядя, Карлос Паласиос-Бланко. Даже если бы он сознательно хотел воспитывать своего племянника бесстрашным бунтарем, вряд ли можно было найти ему лучшего наставника, чем Родригес. Некоторые исследователи считают Родригеса представителем утопического социализма в Латинской Америке, другие видят в нем горячего последователя Жан Жака Руссо. Общение на протяжении пяти лет юного Боливара с этим человеком необычной судьбы, который порвал со своей семьей, отличавшейся фанатичной религиозностью, и провел несколько лет в Европе, оставило неизгладимый след в душе будущего Освободителя. Родригес познакомил Боливара с «Общественным договором» и другими трудами великого женевца. Читая в знаменитом романе «Эмиль» строки «мы приближаемся к состоянию кризиса и веку революций», Симон верил, что гениальное пророчество Руссо относится не только к Европе, но и к испанской Америке.

Двадцатилетнего Родригеса и тринадцатилетнего Боливара связала тесная и трогательная дружба, зародившаяся в поместье Сан-Матео, где они проводили дни в прогулках, походах, задушевных беседах. Эта дружба не прервалась и после того, как Родригес, обвиненный в участии в республиканском заговоре Гуаля и Эспаньи в 1797 году, был вынужден срочно уехать в Европу. Много лет спустя, вспоминая дни юности, Боливар с присущей ему патетикой напишет Родригесу: «Вы открыли для моего сердца свободу, справедливость, великое, прекрасное. Я следовал по указанному Вами пути» [18].

Новым наставником Боливара стал Андрес Бельо, ученый и литератор, человек энциклопедических знаний, прекрасно владевший французским и английским языками. Под его влиянием Боливар стал приобщаться к миру классической поэзии и литературы, познакомился с бессмертными творениями Гомера, Данте, Вергилия, Сервантеса.

Наверное, все полученные знания могли остаться мертвым грузом, если бы «вторым я» Боливара не стало постоянное «общение с самим собой» – каждодневные размышления о прочитанном и познанном, из которых постепенно складывались его убеждения и взгляды.

Годы ученичества завершались. В 1799 году опекуны Боливара по традиции богатых креольских семей направили юношу в Мадрид для завершения образования.