Дипломатия Симона Боливара

РАСПАД РЕСПУБЛИКИ ВЕЛИКАЯ КОЛУМБИЯ

Усиление сепаратистских тенденций, прежде всего в Каракасе и Кито, и вмешательство иностранных держав во внутренние дела Великой Колумбии породили острый политический кризис в республике. Во всех трех составных частях Великой Колумбии оформились свои национальные течения и «партии». На севере действовали венесуэльские сепаратисты во главе с Паэсом, в центре – сторонники Сантандера и на юге – эквадорские поборники самостоятельности Кито, не говоря уже о различного рода каудильо провинциального масштаба. Каждое из этих течений имело своего лидера и свои политические ориентиры, где преобладали местнические интересы и личностные амбиции. Их было трудно, если не невозможно, примирить. Роднило их только одно – борьба против Боливара и радикального крыла патриотического лагеря, выступавших носителями идеалов единства, социальных преобразований и государственной целостности Великой Колумбии. Персонифицированным проявлением глубинных противоречий явилась конфронтация в «треугольнике» Боливар-Паэс-Сантандер. Эти три деятеля оказались в то же время в силовом поле другого «треугольника», который образовали соперничавшие друг с другом Вашингтон, Лондон и Париж. В отличие от эпохи войны за независимость США, Англия и Франция уже не играли роль сторонних наблюдателей событий в Великой Колумбии. Каждая из этих держав имела здесь свои «ставки». Французская миссия Ч. Брессона в Боготу, визит английского адмирала К. Э. Флеминга в Венесуэлу и необычная «активность» американского посланника У. Гаррисона вышли далеко за рамки нормальной дипломатической деятельности, что послужило основанием для историков выдвинуть версию об «иностранном заговоре» против Великой Колумбии.

Цепную реакцию внутриполитических осложнений вызвало открытое неповиновение Паэса центральному правительству Великой Колумбии. Накануне возвращения Боливара Богота посчитала действия Паэса в Венесуэле по пресечению междоусобиц и невыполнение им указаний центра нарушением Конституции. Сантандер, замещавший Боливара, потребовал от Паэса явиться в Боготу и представить объяснения. Паэс отказался [479].

Выдающийся представитель следующего поколения латиноамериканских революционеров – Хосе Марти назвал Паэса «самым отчаянным и, пожалуй, самым необыкновенным из героев борьбы за независимость» [480]. Смелый до безрассудства вожак льянерос из неграмотных пеонов выдвинулся в крупные военачальники и своим вкладом в разгром испанских колонизаторов на территории Венесуэлы завоевал немалую популярность. Так и не выучившись грамоте, Паэс стал заметной политической фигурой в Венесуэле, лидером местных сил, бросавших вызов руководству Боготы. Логика возникшего конфликта с Сантандером вела Паэса дальше по пути сепаратизма. Он отказался признавать Конституцию Великой Колумбии, принятую в Кукуте в 1821 году, ввиду ее «устарелости». В ноябре 1826 года его сторонники обнародовали манифест, провозгласивший Венесуэлу самостоятельным государством. Созванная ими Национальная ассамблея объявила Паэса верховным главой гражданских и военных властей Венесуэлы. Действия сепаратистов не встретили всеобщего одобрения. Из семи провинций Венесуэлы только Карабобо, Каракас и Апуре поддержали Паэса. Многие известные политические деятели, X. Б. Арисменди, X. Ф. Бермудес, П. Брисеньо-Мендес и другие, остались верными центральному правительству. Паэс оказался перед перспективой борьбы на два фронта: против Боготы и сторонников Боливара в Венесуэле.

После возвращения в Боготу у Боливара не было времени для долгих раздумий. Сантандеристы требовали соблюдения законности и наказания отступников, посягнувших на Конституцию 1821 года. Паэс в своих посланиях Боливару возлагал всю ответственность за конфликт на Сантандера. В считанные дни Освободитель принял самые неотложные меры для укрепления администрации и упорядочения финансов и 25 ноября 1826 г. выехал в Венесуэлу, вновь доверив полномочия главы государства

Сантандеру, уже не скрывавшему своего настороженного отношения к намерениям Боливара. Оправданным ли было это компромиссное решение? Ведь всего лишь несколько дней назад при обсуждении в правительстве плана создания Андской федерации дороги президента и вице-президента, пожалуй, впервые открыто разошлись. Несмотря на возражения Сантандера, предложение Боливара получило одобрение правительства. Не здесь ли «служитель Закона», как нередко называли Сантандера, принял окончательное решение возглавить в Колумбии борьбу против проекта Боливара, усмотрев в нем мину против «либеральной демократии» колумбийского государства?

По пути в Маракаибо Боливар провел все необходимые приготовления на случай военного конфликта с Каракасом, но он не хотел пролития братской крови. Из Маракаибо он проследовал в Пуэрто-Кабельо. Этой крепостью командовал один из его самых преданных последователей – генерал Брисеньо-Мендес. Под защитой неприступных крепостных стен Освободитель провел бессонную ночь, обдумывая свое решение. Каково было отношение Боливара к кумиру сепаратистов в Венесуэле? «Генерал Паэс, мой друг, – высказался однажды Освободитель в узком кругу, – является самым честолюбивым и самым тщеславным человеком в мире… Его ослепляет гордость от неведения. Он всегда будет игрушкой в руках своих советников» [481]. Здесь Боливар явно заблуждался. Паэс не был столь ординарной личностью. В этом очень противоречивом человеке под покровом политических амбиций таились недюжинные способности. Если бы оценка Боливара была верной, вряд ли Паэсу удалось бы в 1830-1863 годах трижды занимать президентское кресло в Венесуэле, содействовать экономическому развитию страны, осуществить некоторые антиклерикальные преобразования. Правда, к концу своей жизни Паэс оказался в лагере ярых консерваторов.

Не с недооценки ли Паэса как политического противника началась, как считают многие историки, цепь политических злоключений Боливара, завершившихся трагическим финалом? 1 января 1827 г. Освободитель объявил амнистию всем участникам сепаратистского движения в Венесуэле. Паэсу он предложил компромисс: герой льянос признает верховенство президента и Освободителя, торжественно обязуется в будущем выполнять все распоряжения Боготы. При этом он сохраняет вместе с титулом верховного руководителя всю полноту гражданской и военной власти в Венесуэле. Примирение состоялось, и все облегченно вздохнули: призрак гражданской войны отступил. При личной встрече Боливар и Паэс дружески обнялись. В прокламации к колумбийцам 3 января 1827 г. Освободитель возвестил «конец господства зла» и пришествие «праздника свободы, мира и счастья» [482].

Праздник действительно наступил. Каракас, родной город Боливара, встречал его торжественно и пышно. Украшенные гирляндами цветов арки на улицах, приветственные возгласы горожан, запрудивших улицы, банкеты и блестящие балы, хвалебные речи. Сбросив тяжкий груз с плеч, Боливар искренне радовался, купался в лучах славы и с наслаждением, как в молодые годы, танцевал. В эти дни состоялась свадьба одной из племянниц Освободителя, на которой веселился весь Каракас. Предчувствовал ли Боливар, что краткий праздник был последним в его жизни? В один из торжественных моментов Освободитель преподнес Паэсу в дар свою шпагу. Герой льянос ответил пылкой клятвой: «Сограждане! Шпага Боливара в моих руках. Ради вас и Освободителя я пронесу ее в вечность» [483]. Как известно из истории, такие клятвы так же легко нарушаются, как и даются.

Боливар пробыл в Каракасе полгода. Радостное настроение долго не покидало его, и он весь ушел в бурную административную деятельность по наведению порядка на своей родине. Понятно стремление Освободителя укрепить свой тыл. Но порой возникало и такое ощущение, что, не признаваясь самому себе, он инстинктивно откладывал отъезд в Боготу, где его ждали новые испытания. Может быть, сквозь магический кристалл подсознания Боливар уже тогда различал за завесой будущего свою Голгофу?

Когда прошла эйфория примирения, многие в окружении Освободителя заговорили о чрезмерно высокой цене компромисса. Паэс в 1826 году еще не имел на своей стороне большинства политических сил Венесуэлы, и его положение было уязвимым. Авторитет же Боливара оставался очень высоким. Стоило ли во всем уступать Паэсу? Но даже не это ставили в упрек Освободителю. Боливар, хотя бы морально, не осудил венесуэльских сепаратистов. Более того, он объявил Паэса «спасителем Республики». Тем самым, считали его критики, Освободитель приоткрыл крышку страшного ящика Пандоры.

Иностранные дипломаты, находившиеся в то время в Боготе, пессимистически оценивали перспективы политических судеб Великой Колумбии. Поверенный в делах США в Боготе Б. Уаттс в донесении государственному секретарю Г. Клею в июне 1827 года сообщал: «Наиболее вероятный исход – отделение крупных провинций Кито, Кундинамарки и Венесуэлы и превращение их в самостоятельные государства» [484]. Такой же прогноз, и, видимо, не сговариваясь, шифрованной депешей направили в Лондон Каннингу английские представители. Следует подчеркнуть, что эти дипломаты не принадлежали к стану противников Боливара. Освободитель им доверял и поддерживал с ними дружественные отношения, информировал их о своих планах.

Боливар был намерен противостоять центробежным тенденциям решительно и до конца. «Я не собираюсь… председательствовать на похоронах Великой Колумбии» [485], – говорил он. Вернувшись в Боготу в сентябре 1827 года, он стал добиваться созыва Национального конвента для пересмотра Конституции 1821 года и создания новых государственных институтов в духе боливийской Конституции. Таким виделся Освободителю путь к преодолению политического кризиса и обеспечению национального примирения.

В это время произошел окончательный разрыв между Боливаром и Сантандером. Идейные и политические противоречия переросли в открытую конфронтацию. Полярность характеров придала взаимоотношениям двух деятелей окраску непримиримости, а занимаемое ими высокое положение в государстве превратило их конфликт в фактор не только внутриполитической, но и международной жизни. До сих пор продолжаются споры о причинах разрыва между первым и вторым лицами Великой Колумбии и его влиянии на исторические судьбы страны. Для одних исследователей это трагическая дуэль двух политических лидеров-соперников. Находясь вдали друг от друга, они успешно сотрудничали, а оказавшись вместе, не смогли найти общего языка. Другие видят в этих событиях столкновение между либеральной демократией и единоличной диктатурой. Глубокая пропасть разделяет также точки зрения относительно «вины» обоих деятелей, высказываемые, с одной стороны, приверженцами Боливара, а с другой – поклонниками Сантандера. И очень редко историки обращаются к глубинным причинам столкновения двух выдающихся деятелей. А такие причины существовали. Борьба велась за различные альтернативы общественного развития молодых государств. Боливар олицетворял самобытный путь развития, основанный на осуществлении радикальных реформ и опоре на народные силы пробудившихся к жизни наций. Сантандер выступал за следование иностранным образцам и постепенную капиталистическую модернизацию при согласии с олигархией и поддержке северного соседа.

Сторонники Сантандера благодаря действовавшему избирательному регламенту получили большинство мест в Конвенте, заседавшем в Оканье в апреле-июне 1828 года. Не желая оказывать давление на его работу, Боливар терпеливо ждал решений, удалившись на краткий отдых в Букарамангу. Воспользовавшись этим, сантандеристы фактически провалили предложенную Освободителем программу преобразований, воспротивились созданию сильного и авторитетного правительства, необходимого для стабилизации политической обстановки и продолжения преобразований в социальной области. Тогда Боливар, следуя традициям эпохи борьбы за независимость, созвал в Боготе Народную ассамблею и с ее одобрения взял в свои руки всю полноту политической власти. В обращении к колумбийцам 27 августа 1828 г. Освободитель объяснял необходимость такого шага чрезвычайными обстоятельствами и провалом работы Конвента в Оканье.

Мы никогда не узнаем, вдохновлялся ли в те часы Боливар учением о революционной диктатуре своего идейного наставника Руссо, изложенным в «Общественном договоре», или же следовал неумолимой логике жесткой идейно-политической конфронтации. «Вся история учит, что политическая гангрена не лечится паллиативами» [486], – писал Боливар, находясь в Букараманге. Согласно точке зрения авторитетного венесуэльского историка наших дней X. Сальседо-Бастардо, Освободитель прибег к крайнему средству и временно принял на себя диктаторские полномочия в отчаянной попытке «дать новый импульс революции и сделать ощутимыми ее результаты» [487]. Действительно, последний период пребывания у власти Боливара отмечен рядом важных социальных декретов. Но при принятии чрезвычайных, во многом крайних мер были, конечно, и неправильные и даже трагически ошибочные решения, особенно те, что вели к дальнейшему сужению массовой опоры радикального крыла патриотов, превращению вчерашних союзников и попутчиков в явных или скрытых противников. Боливар вплотную столкнулся с трудноразрешимой дилеммой: каким путем резко повысить политическое сознание народа и можно ли перебороть инерцию отсталого общества?

В этой напряженной обстановке после провала мятежа адмирала X. Падильи созрел заговор против Боливара. Глубокой сентябрьской ночью 1828 года в президентском дворце «Сан-Карлос» неожиданно возник шум. Любящее чуткое сердце Мануэли почувствовало опасность: она разбудила Боливара. Полуодетый Симон успел выпрыгнуть из окна и скрыться раньше, чем в их спальню ворвались вооруженные заговорщики с горящими факелами. Убить Боливара и передать власть вице-президенту Сантандеру не удалось. Верные Освободителю части воинского гарнизона подавили в зародыше попытку государственного переворота. Его организаторы и исполнители предстали перед судом. Специальный трибунал в составе четырех судей и четырех офицеров под председательством генерала Р. Урданеты приговорил восьмерых участников заговора к смертной казни. Своим решением Боливар заменил Сантандеру расстрел на изгнание за пределы страны. В отношении остальных, включая адмирала Падилью, приговор был приведен в исполнение. После завершения судебного процесса Освободитель в целях национального примирения объявил амнистию всем причастным к попытке государственного переворота. Покушение на его жизнь морально ранило Боливара. Он верил в добрые чувства народа к нему, в преданность соратников по борьбе и никогда в мирное время не пользовался охраной и не носил с собой оружия.

Обострение внутриполитического кризиса в Великой Колумбии и драматические события в Боготе вызвали неоднозначную реакцию за границей, прежде всего в США, Англии и Франции. Друзья Боливара поздравляли его со счастливым спасением, желали успешно преодолеть трудности. Противники и враги обрушивали на Освободителя хулу и обвинения в предательстве идеалов свободы и намерениях по примеру Наполеона водрузить на свою голову императорскую корону. В их лагерь переметнулись многие буржуазные либералы, ранее восторгавшиеся Боливаром и его подвигами. Во Франции антиболиварскую кампанию возглавил идеолог французского либерализма Бенжамен Констан, в Англии такую роль взял на себя создатель философской теории утилитаризма Иеремия Бентам [488]. Оба деятеля пользовались в то время широкой известностью. Их обвинения в адрес Боливара в узурпации власти и монархических замыслах вызвали немалый международный резонанс, усилили позиции противников Освободителя в Великой Колумбии.

Боливар дал аргументированный отпор буржуазным либералам, искажавшим его деятельность, и клеветническим нападкам врагов. «Достойно всяческого сожаления, – писал Боливар, – что господин Констан берет на себя смелость судить о моих поступках, не располагая никакими данными, не зная мотивов моих поступков» [489]. Он распорядился опубликовать во Франции и других европейских странах все документы, касавшиеся установления временного режима диктатуры. Вскоре в Боготе должен был начать работу Учредительный конгресс, призванный окончательно решить вопросы государственного устройства Великой Колумбии. В защиту Боливара возвысили свой голос Лафайет, аббат Прадт и другие, но антиболиварская кампания нарастала. Сам факт настойчивой циркуляции версий и слухов о монархическом проекте Боливара, несмотря на его многочисленные опровержения, свидетельствовал о направленных усилиях по международной дискредитации Освободителя. В частности, Сантандер, обосновавшись в Европе, постоянно путешествовал по городам Германии, Бельгии, Франции, Англии, Италии и везде подливал масла в огонь [490]. Североамериканская пресса, обрушиваясь с критикой на Боливара, постоянно противопоставляла ему «несчастную жертву» и защитника конституционных свобод Сантандера.

В силу различных побуждений, но почти одновременно Вашингтон, Париж и Лондон вмешались во внутриполитические дела Великой Колумбии. Их не устраивала перспектива создания сильного правительства в этом ключевом государстве Южной Америки. В октябре 1828 года государственный секретарь США направил Боливару письмо, получившее широкую известность. В нем Клей выражал свою обеспокоенность судьбой «свободных институтов» в Латинской Америке и высказывал Освободителю ряд «дружеских советов». Клей убеждал его отказаться от диктаторских полномочий, восстановить либеральную конституцию, распустить освободительную армию, и тогда, по его мнению, в этой части мира наступит «новый триумф дела человеческой свободы» [491]. Письмо Клея явилось замаскированным объявлением войны Боливару. Это стало очевидным, когда в Боготу в феврале 1829 года прибыл новый посланник Вашингтона – генерал У. Гаррисон, назначенный на этот пост по настоянию Клея.

Загородная резиденция Гаррисона под Боготой служила местом проведения регулярных встреч местных деятелей и иностранцев, настроенных враждебно к правительству. Посланник США оказался причастным к мятежу генерала Кордобы в сентябре 1829 года, закончившемуся провалом. Гаррисон, агрессивно-несдержанный и не стеснявшийся в выборе средств герой англо-американской войны из-за Канады, навязчиво поучал Боливара, какого политического курса тому следует придерживаться. Совершенно несовместимым со статусом иностранного дипломата было письмо Гаррисона, направленное президенту Великой Колумбии в конце его пребывания в стране, 7 сентября 1829 г. Один из историков справедливо задавал вопрос в связи с поведением Гаррисона: «Что бы сказали в США о колумбийском посланнике, вздумай он поучать Вашингтон, как тому следует вершить политические дела? Возможно, он оказался бы в сумасшедшем доме» [492]. Кроме того, Гаррисон всячески подогревал антиболиварскую настроенность Вашингтона. В своих шифрованных депешах государственному секретарю он постоянно твердил, что не сегодня, так завтра в Великой Колумбии будет установлена монархия во главе с Боливаром. После энергичных протестов колумбийского министра иностранных дел Э. Вергары Белый дом вынужден был отозвать своего посланника. Вернувшись в США, Гаррисон продолжал кампанию против Боливара. Он опубликовал брошюру, содержавшую полный текст его письма к Боливару, и другие подобного рода заявления. Избранный президентом США в 1840 году Гаррисон скончался через месяц после вступления в Белый дом.

Вмешательство Франции также негативно отразилось на судьбе Великой Колумбии. В середине 1828 года Париж направил в испанскую Америку дипломатическую миссию из трех человек во главе с Ч. Брессоном. Формально ей поручалось ознакомиться с обстановкой в молодых независимых государствах ввиду намерения Карла X завязать с ними отношения. На деле главная цель этой «деликатной» миссии, как ее именуют в документах, заключалась в том, чтобы попытаться продвинуть в жизнь французский план создания в испанской Америке конституционных монархий под эгидой Парижа [493].

Миссия Брессона прибыла в Боготу в апреле 1829 года. В это время Боливар находился за тысячу километров от столицы, на юге Великой Колумбии. Ему пришлось отправиться туда вслед за Сукре в связи с мятежами в южных провинциях и начавшейся войной с Перу. В отсутствие Освободителя президент Правительственного совета X. М. Кастильо и министры Э. Вергара (иностранных дел), Р. Урданета (военный) и X. Рестрепо (внутренних дел) после нескольких конфиденциальных встреч с Брессоном решили дать ход монархическому проекту. Они собрали секретное заседание совета нотаблей (представителей городской знати) и, получив его поддержку, перешли к действиям, не дождавшись ответа Боливара на свое послание к нему. Все они искренне верили, что монархический проект спасет Великую Колумбию от политической анархии.

С согласия Правительственного совета министр иностранных дел Вергара в сентябре 1829 года дал официальное указание колумбийским представителям в Лондоне и Париже добиваться поддержки Англией и Францией плана создания конституционной монархии на колумбийской земле [494].

Боливар, получив информацию о действиях Правительственного совета, решительно и категорически отмежевался от монархического проекта. В письме к адъютанту О'Лири (13 сентября 1829 г.) и в обращениях к членам правительства (ноябрь 1829 г.) Освободитель заявил, что он не примет корону, даже если его об этом будут просить все жители Великой Колумбии [495]. Боливар дал указание прекратить всякие переговоры с иностранными державами по этому вопросу. Но огромное расстояние и отсутствие связи с Боготой сыграли злую шутку. Решение Освободителя стало известно в Боготе слишком поздно. Маховик разрушительной международной интриги уже набрал силу. В игру вступил Лондон. Министр иностранных дел Великобритании лорд Д. Г. Абердин поставил в известность колумбийского посланника об отрицательном отношении Англии к перспективе воцарения французских принцев в испанской Америке. Английское правительство решило ускорить распад Великой Колумбии, чтобы окончательно пустить на дно монархический проект. В апреле 1829 года в Ла-Гуайру прибыл вице-адмирал Флеминг, командующий английским военно-морским флотом в Карибах. В Каракасе состоялись переговоры между Флемингом и Паэсом. Иностранные консулы сообщали своим правительствам о поддержке Англией венесуэльских сепаратистов и обещании Флеминга предоставить Паэсу в случае конфликта с Боготой финансовую помощь в 200 тыс. долл. и поддержку английской эскадры из пяти кораблей, стоявшей на рейде Ла-Гуайры [496]. Вскоре Венесуэла объявила об окончательном разрыве с центральным правительством Великой Колумбии.

Боливар вернулся в Боготу в январе 1830 года. За год отсутствия Освободитель сильно изменился. Он как-то вдруг и сразу постарел. Не столько годы, сколько неурядицы последнего периода надломили его здоровье. Казавшаяся поначалу обычной простуда в Гуаякиле обернулась тяжелой болезнью. После долгой и трудной дороги он не смог председательствовать на заседаниях Учредительного конгресса, начавшего свою работу, и его заменил Сукре. Боливар задумал одним ударом покончить с порочившими его слухами о скорой коронации. Он сложил с себя временные диктаторские полномочия и подал в отставку со всех постов, предоставив Учредительному конгрессу возможность по своему усмотрению распорядиться властью. Решение Освободителя было окончательным. В последние месяцы жизни он отклонял неоднократные призывы вновь возглавить правительство. Предательское убийство Сукре острой болью отозвалось в его сердце. Силы Боливара угасали.

Оставшись без своего лидера, поредевшее радикальное крыло патриотов сдавало противникам одну позицию за другой, а отстраненный от политики народ, уставший от неурядиц, безмолвствовал. При рассмотрении в конгрессе вопроса о пенсии Освободителю враги Боливара добились одобрения постановления, предписывавшего ему покинуть пределы страны. Еще раньше венесуэльский конгресс объявил его вне закона. 17 декабря 1830 г. по пути в изгнание Боливар скончался. Его последние слова были обращены к народу: «Колумбийцы! В предсмертный час я думаю о благе родины. Если моя смерть будет способствовать прекращению раздоров и укреплению единства, я без ропота сойду в могилу» [497]. После смерти Освободителя республика Великая Колумбия окончательно распалась на три самостоятельных государства – Венесуэлу, Новую Гранаду (с 1863 г. – Колумбия) и Эквадор.