Дискотека. Книга 2 [СИ]

Глава 18

А пришел Пашка на следующий день, в аккурат, когда Ленка, тысячу раз подумав и передумав, все же надела свои вельветовые самопальные джинсики и к ним оранжевую кофточку распашонку, страшно модную, с широкими рукавами и подолом, торчащим как балетная пачка.

Кофточка к вельветкам подошла и Ленку это немного утешило. Она вышла в кухню, попить воды и там увидела Светку с бутылем. Сестра, сунув руку в горлышко, ловила тугой продолговатый помидорчик.

Ленка постояла в двери, опустила глаза на широкий подол своей обновки и ушла в комнату, села на диван, упираясь руками в пружинистую обивку. Ей снова стало страшно. И она подумала, ну бы ее, эту дискотеку с весенним балом, но оставаться дома, смотреть, как Светища ест помидоры, и думать о том, как пережить два дня до месячных, было совсем невмоготу. Так что, решила Ленка, надо ехать…

А в коридоре мама весело заговорила с кем-то, кто подилинькал входным звонком и, распахнув двери, впустила не Викочку, которая обещалась зайти, а — Пашку.

Он быстро вошел, такой красивый и свежий, блестя темными глазами, сразу же прикрыл дверь и поймал Ленку, тиская ее, привычно, как плюшевого медведя, и тыкаясь губами в светлую макушку.

— Фу, Ленуся, совсем я задолбался с этой работой, прикинь, шеф нагрузил, пойдешь, говорит в отгулы в мае, а где еще тот май, да? О, ты красивая какая сегодня. Меня ждала?

— Перестань, — испугалась Ленка, отрывая Пашкины руки от своего голого живота под широким оранжевым подолом, — с ума сошел совсем? Там мать в кухне.

— Так закрыто же, — шептал Пашка, толкая ее к дивану и насильно усаживая к себе на колени. Снова обнял под распашной кофтейкой.

— Какая правильная у тебя эта штучка. Новая да? Ты ее всегда теперь одевай, когда я приду. Ну чего ты толкаешься? Я соскучился, еду и думаю, где там моя Ленуся.

— Сейчас Семки придет. И Оля.

Пашка убрал руки, и Ленка свалилась рядом, сердито поправляя все, что под руку — кофточку, волосы, пояс вельветок.

— Ну вот, — протянул он, — а чего придут? Я думал, мы с тобой побудем.

Ленка открыла рот, не находя слов.

— Я… Да я! Ты позвонил хотя бы! Три дня уже. Мы договорились уже, что пойдем. Я же не знала, что ты. Придешь вот. Я что, думаешь, сидела тут и все это время ждала?

— А что, нет? — обиделся Пашка. И посмотрев на возмущенное ленкино лицо, рассмеялся, — да шучу, проехали. А попроси сеструху. Пусть скажет, ушла, нету. И мы с тобой посидим, на диване. Музычку послушаем, свет выключим. А, Ленуся? У меня предки дома, динозавр в гараже. А то ко мне пошли бы.

— Не могу. Я обещала.

Она замолчала, нащупывая в голове правильные слова. Как ему объяснить, что так нельзя. Не потому что ей так сильно хочется на эту дискотеку, но ждала, а молчал, и тут, значит, по первому его кивку она все бросит, да еще и наврет девочкам. Это неправильно.

А в дверь уже звонили и мамин голос мешался с девичьими голосами. Ленка вскочила, поправляя растрепанные волосы.

— Паш, давай съездим на часок? Потанцуем. В парке прогуляемся, сегодня же открытие летней. Ну и потом сюда вернемся. Мы раньше уйдем.

Вешая на плечо маленькую сумочку с кожаным клапаном, улыбнулась, представив ярко — ночной парк, цветет жимолость, пахнет, будто облако стоит, заблудиться в запахе можно. И между скал тропинки вниз, к узкому пляжику, там можно посидеть, глядя на воду и слушая музыку из летнего кинотеатра, куда переехала дискотека из клуба. А потом они медленно пойдут ночными улицами, будут болтать и смеяться. И Ленке идти со своим парнем будет совсем нестрашно, можно не торопиться, разглядывая фонари и пустые сказочные улицы…

— Нет, — сказал Пашка, вставая, — какие танцы, устал я. Давай так, я домой, пожру, телек посмотрю, а ты вернешься, забеги, а то вдруг я засну и пропущу. И мы у тебя еще посидим. Как большие, да, Ленуся?

Двери в комнату уже открывались, и Ленка, пылая щеками, кивала, улыбалась, то Оле, то маме, отступала, чтоб пропустить Пашку, а тот, сверкая улыбкой, раскланивался, махал рукой, и после небольшого столпотворения в прихожей исчез.

— Лен, — поспешно сказала Рыбка, — мы на улице подождем, давай, в темпе.

Викочка, чуть опустив голову, исподлобья переводила взгляд с Олиного лица на растерянное Ленкино.

— Да, — сказала Ленка, — да, я сейчас.

— Леночка, Паша ведь вас проводит? — строго уточнила Алла Дмитриевна, — ну как хорошо, я не буду волноваться. Но все равно, чтоб не поздно. А то папа…

На улице все трое быстро застукали каблуками, и уже за углом Оля спросила:

— Ну? И что это было вот?

И в ответ на пожатие плеч под распахнутой курточкой махнула рукой:

— Ладно, проехали.

Вечер был хорош. Но не для Ленки, которая в музыке, в движущейся толпе, в улыбках, встречах и цветных огнях не перестала мучительно прикидывать, как же ей быть. Рядом танцевала Оля, немного скованно, она — длинноногая и худорукая, была не слишком изящна, вернее, обладала прерывистой грацией куклы из веточек. Так иногда видела ее Ленка, удивляясь всплывающим странным сравнениям и быстро их забывая, нет, машинально складывая в сознание, не замечая, что с какого-то момента Оля не всегда теперь в ее глазах человек, а — кукла, связанная из тонких веток, что гнутся при движении под странными углами. Или Викочка Семки, она случалась в Ленкином сознании блестящим быстрым хомячком с карамельной густой и гладкой шерсткой, из которой — цепкие маленькие лапки с крошечным яблочком. Кому такое расскажешь, ну ладно бы кошечка или птичка, а тут — карамельный хомяк. Ленка и не рассказывала. А сейчас, невнимательно живя в толпе, состоящей в ее сознании из людей, зверей, странных созданий и неживых конструкций, она вовсе не отмечала, как видит. У Ленки были дела поважнее. Оля посматривала вопросительно, но Ленка в ответ сразу же бодро улыбалась. Не могла она поделиться с девочками тем, о чем говорили с Пашкой. Не пошел с ней, не проводит ее домой по ночным улицам, да к тому же — забеги, разбуди, чтоб мы с тобой у тебя посидели. То есть теперь уже — полежали, понимала Ленка. Унизительно. И решила, никаких «забеги». Она отпляшет свое и уйдет домой. Ляжет спать. Заодно проскочит еще один день, и завтра к вечеру можно уже прислушиваться, заноет ли живот, как то бывает перед месячными.

Домой девочки возвращались вдвоем, Викусю увлек провожаться внезапный, давно позабытый ею Валек, выскочил перед самым концом дискотеки, приглашая на танец, и Викочка, внимательно оглядев вельветовые «джордансы», те самые, с вышитыми петлями на задних карманах, и батник с перламутровыми кнопками, милостиво согласилась.

Оля молчала, думая свое, и Ленка этому тихо порадовалась, не было у нее сейчас охоты отбиваться от безапелляционных высказываний о Пашкиной хитрожопости. Так что возле опустевшей «серединки», сейчас спрятанной за полными весенних цветов абрикосовыми ветками, девочки попрощались и побежали каждая в свою сторону.

Проскочив длинный двор, Ленка не стала поднимать глаза к Пашкиному окну, решив сердито, а неважно, горит у него свет или нет его.

И уже снимала свои вельветки, когда в тихой прихожей оглушительно затрезвонил телефон. Рванулась к нему, роняя трубку и прижимая к груди неудобную пластмассовую коробку аппарата, унесла в комнату, закрывая двери.

— Але? — сказала хриплым шепотом, сама себя не слыша от стука сердца. Так громко трезвонит, сейчас выйдет мама, начнет возмущаться: конечно, кому еще звонят в полночь, если все свои уже дома и в постелях.

— Ленуся? Я зайду, да?

— Ты где?

Пашка коротко засмеялся, в трубке громыхнуло что-то железное.

— Та в будке. Вашей. Стоял, хотел как раз тебе звонить и тут хоба ты мимо, я не успел и выйти. Звоню вот.

— Уже поздно. Нельзя ко мне, ты что. Мать не спит, точно.

— Ну ты выйди. Ленуся, на минутку, в подъезд.

Ленка подумала полминуты, маясь. Завтра будет ей втык, за то, что шарится ночью, гремит ключом. Но он ее ждал. Хотя устал с работы. Стоял в будке. Наверное — бедный.

— Ладно. На чуть-чуть.

Натянула домашний свитерок и в тапочках прокралась в прихожую. Закусывая губу, открыла двери и тихо-тихо закрыла их, стараясь поворачивать ключ медленно и бесшумно.

Пашка уже топтался у батареи, дышал, шуршал курткой, протягивая к ней еле видные в темноте руки.

— Иди сюда. Ну вот, а я думаю, ну как я засну. Жалко, не топят уже, батарею. А хочешь, пойдем прогуляемся?

— Нет.

— Тогда тут постоим, — покладисто согласился Пашка, прижимая ее к себе и укрывая полами распахнутой куртки, — от тебя цветами пахнет. И куревом.

— Это Семачки. Я не курю почти.

— Только когда выпью, да, — засмеялся Пашка.

А через минуту Ленка испуганно отступила, отталкивая его руки.

— Паш, ты чего. Да перестань, ну вдруг кто, сверху.

Он тяжело дышал, и вдруг Ленке показалось, снова начнет говорить, как заведенный, это свое «сейчас» и «подожди», и совсем не услышит, что она скажет в ответ. И еще у него так много рук, они буквально везде, за спиной, под задранным подолом свитерка, и жесткие пальцы вывертывают пуговицу вельветок, дергая вниз пояс, так что сквозняк насмешливо прошелся по голой пояснице. Это было как в тех снах, когда Ленка вдруг стоит посреди людной улицы совсем голая, все останавливаются, смеются, тыкая пальцами, и она понимает с противной щекоткой в животе и ноющей болью в висках — некуда деваться, только идти через гогочущую толпу.

— Можем и стоя, — бормотал Пашка, не отпуская ее, — да погоди ты, нормально все. Сюда встань.

— Пуссти, — она вырвалась, выставила локоть, с размаху упершись им в Пашкину грудь. Он охнул, приваливаясь к батарее и опуская руки.

— Ты чего? Под дых прямо. Да что такое?

В голосе такое искреннее было удивление, что Ленка растерялась, не понимая, как объяснить. Странное дело, когда сидела дома одна, ждала, то сотня слов в голове выстраивались в нужные фразы, такие правильные — вовремя вопросительные, вовремя насмешливые или удивленные, или полные мягкого упрека. А сейчас стоят, оба тяжело дышат, и она молчит, потому что в голове сплошная каша. Будто она какая-то квочка и вместо слов одни кудкутахи.

— У меня месячные, — сказала вдруг Ленка неожиданно для себя самой, — должны быть. А нету.

Пашкино дыхание стало тише, и, помолчав, он уточнил уже совсем другим голосом:

— Когда? Должны быть когда?

Ленка всего секунду подумала. О том, что взаправду — через день. А может и через два. Но куда ж отступать.

— Вчера еще. И вот.

Замолчала, ожидая, что скажет, и тихонько радуясь, что его руки больше не лезут под свитер. Но тут же захотела, чтоб обнял и стоять так, совсем рядом, пусть дышит в макушку, держит. Сказанные слова немного испугали ее саму, она продлила их в близкое будущее, снова пугаясь и думая — а вдруг…

— Да рано еще волноваться, — бодро сказал Пашка. Не обнял, а стал хлопать себя по карманам, — черт, сигареты кончились, курить охота.

— Рано, — медленно повторила Ленка.

За стеклянной мутной прорехой кто-то прошел, потом пробежал, удаляясь, выматерился длинно и горько. Вдалеке еле слышно лаяли собаки и вдруг заорал дурной петух, верно проснулся в курятнике в частных домах. У Ленки мерзли ноги в легких домашних тапочках. Она переступила, не чувствуя пальцев, но не обращая на это внимания.

— Подожди. Волноваться. А почему? Ты же сказал, нормально все. Что ты знаешь, как.

— Знаю, — согласился Пашка, — да не бери дурного в голову, все нормально, Ленусь, у тебя курить не тут?

— Я прочитала, — похоронным голосом вспомнила Ленка, — в энциклопедии, что ну… прерванный акт, что все равно можно залететь. Если без презерватива. Если…

— Какой там акт, — рассердился Пашка, — да полминуты все было, тоже мне акт. Не шугайся ты. Ну, мало ли, у тебя что, никогда задержек не было? Прям вот день в день красные флаги, да?

— Были. Точно, были, — от его сердитого голоса Ленке стало спокойно и она выдохнула, отпуская напряжение в животе, а то оказалось, так стиснуло ее всю, будто хотела заставить все, что внутри, заработать как надо. Чтоб прямо сейчас вот…

— Фу. Я совсем уже испугалась, — она сама шагнула ближе, просунула руку под Пашкин локоть, — и замерзла. Тебе принести покурить? Я быстро.

— Дома покурю, — Пашка коротко обнял ее, поцеловал в спутанные волосы, и отпустил, поправляя на Ленке куртку, одернул ей подол.

— Беги уже спать, Ленуся. И я пойду.

— Да, — потерянно сказала Ленка, — да.

Замолчала, мысленно понукая, ну скажи, скажи, что увидимся и когда, чтоб я не спрашивала, как дурочка, снова и снова. Чтоб я могла жить, а не сидеть у окна, глядя на штору, и подпрыгивать от каждого телефонного звонка!

Но Пашка блеснул зубами и повернулся уходить. Разбитая пружина на двери проиграла гулкую музыкальную фразу, знакомую наизусть. Потянулся внутрь холодный ветерок, пахнущий таким же холодным цветочным медом.

— А когда ты придешь? — не выдержала Ленка.

Пашкины плечи поднялись и снова опустились, еле видные на поблескивающем темном стекле. А на лице не было видно ничего — все оно в тени.

— Я позвоню. Ну и или подскочу сам, когда посвободнее буду. Пока-пока.

— Я вдруг уйду. С девочками. Или дела какие, — заторопилась Ленка, шагнув за ним следом, чтоб не кричать в ночном подъезде.

— Перезвоню, — утешил ее Пашка, — спецом наменял двушек полный карман.

Дверь простонала и хлопнула. Ленка еще послушала, но за стеклом было тихо, Пашкины кроссовки — это не женские каблуки, что стукают на всю округу. И она медленно поднялась по семи ступенькам, тихонько открыла дверь в квартиру. Из кухни сочился через матовое стекло неяркий свет, это в ванной горела лампочка, чуть-чуть освещая кухню. Ленка открыла двери в ванную, стараясь не шуметь, умылась, рассматривая себя в маленьком зеркале. Наверное, Пашка решил, что она зануда. Такая как все, про которых пацаны рассказывают смеясь, что проходу не дает и таскается следом, везде. Ленка всегда тоже посмеивалась несколько свысока и думала, ну уж она-то не такая и никогда-никогда. И правда, не бегала за парнями, хотя влюбиться, как в Ганю, могла. Но не изводила звонками и разговорами, а наоборот, пряталась по углам, боясь оказаться навязчивой дурочкой.

Она повесила полотенце, прислушиваясь, кто там в кухне. Если папа, курит, то можно выйти и будто бы попить воды, то се. Вдруг получится поговорить. Но из кухни никто не кашлял, так что нет, не отец.

Вздохнула, возвращаясь к своим мыслям. Вот! Вот что хотела подумать-то, ну ладно бы она была в Пашку смертельно влюблена, тогда простительно и побегать и спрашивать, а пусть ответит. У Ленки было такое, когда ее потянуло к Валику Панчу. Она и сама испугалась тогда, незнакомым ей радостным испугом, поняв, что готова сворачивать горы, лишь бы снова приехать, снова куда-то с ним уйти. И эта поляна на остановке, да Ленка знала тогда, пусть хоть землетрясение или война, но она все равно взяла бы его за руку и утащила туда. Поцеловать.

Она строго приказала себе не думать про Панча. В белой ванной комнате, где пахло стиральным порошком и немного сыростью, и нужно выйти, а там в кухне кто-то с глазами, станет смотреть, — нельзя думать про Панча, а то она разревется, потому что гора над ее головой уже обрушилась, валит сверху всякие камни, землю и мусор, а Ленка только сейчас это поняла. И даже с папой как теперь разговаривать о Панче? С их общим родным отцом говорить о том, что она целовала брата — вот так? И если бы он не уехал черти куда, она не только бы целовала. Никакого Пашки не было бы у нее, а был бы Панч и может, даже подождать, когда он подрастет, она не сумела бы. И вовсе не потому, что она хочет секса. А потому…

— Вот черт, — шепотом сказала Ленка белой двери, захватанной возле блестящей ручки. Нужно немедленно прекратить все это думать. Не сейчас, не здесь. Хотя бы в комнате, чтоб закрыться от всех, и в одеяло с головой. Чтоб никто не увидел Ленкиного потерянного лица. И чтобы ночь, долго.

В кухне сидела Светлана, куталась в старую вязаную кофту поверх макси-халата в огненных лилиях. Вертела в пальцах помятую сигарету. Сказала шепотом:

— Посиди со мной, Малая.

Ленка кивнула и села, стараясь сделать правильное лицо. Равнодушное и заинтересованное одновременно.

— Чего рожи корчишь? — Светлана повертела сигарету и сломала ее, укладывая поверх окурков в пепельницу, — фу, воняют, надо вытряхнуть.

— Дай я.

Ленка нагнулась над мусорным ведром, нюхая воздух над перевернутой пепельницей, и с испугом ожидая, не затошнит ли.

— Петька больше не появлялся? — равнодушно спросила сестра. Чересчур равнодушно.

— Нет, — хрипло ответила Ленка, выпрямляясь и отряхивая руки, — а что?

— Да так.

У Светланы в уголках губ появились тонкие складочки и сейчас стали резче.

— А ты чего тут сидишь? — спросила Ленка, что-то уже понимая и пугаясь этого тягостного понимания, — тебе спать надо. Много.

— Успею. Мне через неделю на работу. В кадрах. Я не сказала, что с пузом, прикинь, какой кипеш начнется, через три месяца в декрет меня оформлять.

Светлана усмехнулась, суя ноги на перекладину Ленкиной табуретки и туже запахивая кофту.

— Меня это совсем не радует, но по-другому же хрен возьмут на работу. Так что вот.

— Светища… Ты в комнату не идешь, потому что его не любишь, да? Ну…

Она не хотела говорить то, что обе понимали, он там спит, Жорик-Гера с кудрявыми усами над бледной губой, и Светке надо ложиться с ним рядом, под одно одеяло, вместо этого она сидит в холодной кухне.

— Много ты понимаешь, — ответила сестра, — хотя да. Выросла уже. Пока я там по институтам шлялась, сеструха моя мелкая выросла… А помнишь, как мы с тобой под столом играли? Скатерть длинная, мы ее стягивали, чтоб темно. И помпоны. Ты их откручивала.

— Они сами!

— Ну, конечно.

— А еще ты помирала, — Ленка тихо засмеялась, сунула свои ступни на перекладину светкиного табурета, так что ноги их были почти впереплет, — ложилась, руки складывала и молчала. Я пугалась страшно.

— Дура я была. Разве можно мелких так пугать, ну сама была тоже ж мелкая. Извини.

Теперь они смеялись вместе и Ленка, глядя в мягком сумраке на лицо сестры, тонкое, с высокими скулами и короткой гладкой стрижкой, горячо пожалела ее, и снова испугалась, как тогда в детстве, подумав внезапно, а вдруг что-то случится с ней, с ее Светищей, кроме того, что уже наслучалось…

— Жорка пацан неплохой, — оборвав смех, сказала Светлана, — балованный только, у него знаешь предки какие крутые, мать в театре на северах режиссер, а батя в горной промышленности, в министерстве. Но он когда женился, поцапался с ними, ему там невесту нашли, тоже из деловых. А он не захотел. Чего ты кривишься? А, что он тогда орал, про это? Что из-за меня жизнь испортил и карьеру? Да то чисто балованность, ничего не испортил, я тут рожу, декрет оформлю и мы поедем обратно. Еще годик покантоваться. И все наладится. У него просто терпения не хватает, ну как у ребенка. А так он ничего, нормальный.

— Свет… А этот, от кого ребенок, ты его любила, да?

Сестра подняла голову, недовольно кривя лицо. Повертела пустую пепельницу и сунула ее на подоконник, прикрывая газетой.

— Фу, все равно воняет. Вот ляпнула я тебе языком, теперь ты у нас ду-умаешь. Ты Ленка вечно сильно много думаешь. А это женщине вредно. Это портит цветы ее селезенки.

— Свет, ну я серьезно.

В коридоре что-то грюкнуло и обе подняли головы, вслушиваясь. Но это с верхнего этажа через перекрытия слышно было соседское.

— А если серьезно, — с нехорошей насмешливостью в голосе сказала старшая сестра младшей, — есть такая штука, девица-Еленица, случайный залет. Как стихи звучит, да? Романс «Сслучайный залетт», музыка народная, стихи народные. Хорошо, ты у нас девочка умная, и не попадешь, как твоя сестра Светища, в хер знает что.

Ленка открыла рот и закрыла его. Краска кипела под кожей и хорошо, что свет маленький, не видно, наверняка покраснела, как помидор. Умная Ленка, ага.

— Какая я умная. Обычная.

Светка покачала стриженой головой, сплетая тонкие пальцы и рассматривая лак на ногтях, в полумраке почти черный.

— Ты умная. Только вряд ли по жизни тебе поможет, но ежели что, обращайся, опытом поделюсь. А так, ты самая умная девка из всех, кого я знаю. Да и пацаны тоже многие поглупее тебя. Ну?

Ленка подскочила на табуретке. Она немного отвлеклась, мучительно думая о том, что Светка малость опоздала с предупреждениями, и Ленка теперь лучше помрет, чем станет ее еще грузить своими дурными проблемами, которые от тупой ее головы…

— Что ну?

— Спать?

— Щас. Подожди. А Жорка, он в курсе? Или думает?..

Светка кивнула, по-прежнему не поднимая головы и глядя на руки.

— Думает. И смотри, не болтани.

— Ты что, — испугалась Ленка, — нет конечно. Никому. Ты же меня знаешь.

— Знаю. Потому и рассказала. Матери ни в жизнь не скажу.

Ленка кивнула. Да уж. Нельзя их маме знать такие вещи. Хватит с нее папиных старых грехов и светкиного внезапного брака.

— Пошли, — скомандовала шепотом сестра и поднялась, придерживая ладонью поясницу, — черт, ноет, вроде я старуха какая. Спок ноч, Еленица-полотеница.

— Спок ноч, Светища-табуретища.

— Щас как дам!