Дискотека. Книга 2 [СИ]

Глава 36

— Нарядная Леник, — довольно говорил Кинг, — желтенькая, как бабочка. А это что за кобылка с тобой цокала? Едем, Димыч. Эдакая, с отменной попочкой. Познакомишь потом. Как в школу пойдешь, ой, да ты уже не пойдешь в школу! Выросла Ленка.

Он болтал, смеялся, машину покачивало, и Ленка покачивалась на заднем сиденье. Думала урывками, может, сказать ему? Был бы он ее мужчина, наверное, сказала бы. Заплакала от жалости к себе, наябедничала на злого Боку. Но вот сидит Кинг и не видит, что с ней не все в порядке.

— С тобой все в порядке там?

— А? — Ленка замотала головой, — нормально. Устала только.

— Скоро заляжем, я сам весь день дела ворочал. Выпить хочешь? Или пожрать чего? План такой, сейчас на море, скупнемся при луне. Потом домой в койку. Утром двинешь домой, свежая, умытая. Скажешь там — та всю ночь песни пели, вальсы танцевали. Идет?

Ленка подумала, там в темноте — море. Над ним мохнатые низкие звезды. И вода такая свежая, после всех этих… А потом квартира Кинга, где не будет Светки с расспросами, мамы с претензиями — почему удрала внезапно в поездку, почему не позвала на выпускной. Хотя Ленка знала — мама все равно не пойдет, сто раз отказалась заранее, но обидится, потому что надо было в сто первый пригласить. С реверансом и декламацией. А еще у Кинга можно будет застирать и погладить измятое платье. И получится, как будто ничего и не произошло. А еще, если ему рассказать, то значит это — было…

— Хорошо, — кивнула Ленка, — поехали купаться.

Ей стало все равно куда ехать, и так славно, что она сидит одна на заднем сиденье, Кинг вполголоса о чем-то говорит с Димоном, смеется иногда, и почти не поворачивается. А послушная машина увозит ее все дальше. От школы, от резкой границы желтого света на серых плитах и черной темноты, держащей в себе ночные кусты и деревья. А дальше, про людей, Ленка думать не хотела. Только знала, завтра или послезавтра она позвонит Олесе, просто так, для того, чтоб Олеся осталась в ее новой, уже взрослой жизни.

Приехали быстро и Ленка, очнувшись, выбралась, переступая босыми ногами по прохладному песку. Кинг обнял сзади, покачал, сцепив на ее животе руки. Сказал, шевеля губами волосы на макушке:

— Димон метнется за своей барышней, так что можешь раздеться, купнуться.

Пляжик был совсем маленький, окруженный с обеих сторон глухими заборами лодочных гаражей — с одной стороны на фоне жиденького фонаря клубилась колючая проволока над бетонными блоками. С другой глухо и сонно взлаивала за такими же блоками собака. А за спинами, где сейчас удалялся рокот машины, подступал к шоссе старый полузаброшенный парк. Днем, знала Ленка об этом пляжике, помогая Кингу стащить с себя платье, днем тут бурьяны выше плеч, под этими заборами, сейчас их не видно, и кажется — совсем-совсем другое место…

Он держал ее на руках в воде, плавно поворачивался, Ленка откидывалась, чтоб намокли волосы. Хорошо бы окунуться с головой, думала она, и рот открыть, и стать русалкой, но это все несерьезно, потому что дома Светища, и мама, а потом папа вернется из рейса, нельзя с ними так. Пусть даже Ленка совсем потерянная и никуда не годящая, но придется жить, и потом, она же не обязана им докладывать, что у нее в жизни наступила полная жопа, можно пока их поберечь, пусть думают, что все более-менее в порядке.

Они вместе нырнули, потом Ленка нырнула одна, и еще раз дальше и глубже, выныривая в черной воде, не видя даже своих рук.

— Пойдем на берег, Леле-Ленка, — Кинг отфыркался, встряхнулся, с плеч и локтей с журчанием потекла вода, — устал я сегодня, мерзну.

— Иди. Я сплаваю. — она отвернулась, вытягивая руки в черное, такое прохладно-ласковое…

— Не утопни, дельфин.

— Хорошо.

Она плыла в темноту, пока совсем не устала. А с берега под рычание мотора замигали фары, Кинг заорал озабоченно:

— Давай назад, ты там где?

Откликнувшись, Ленка медленно, мерно взмахивая руками, поплыла обратно. Ночное море играло с ней, толкая под локти, но плавно задерживая ступни и щиколотки в холодеющей глубине. Ленка знала, нельзя опускать ноги, нужно просто плыть и плыть, не стараясь нащупать пальцами дно. И доплыла нормально. Пошла по ровному, убитому прибоем песочку, выходя из воды в ночной воздух и ощущая его мокрой кожей. Машина неясно светлела на фоне черных деревьев, силуэт Кинга шевелился рядом, маячило на плечах белое — наверное, полотенце.

Хорошо, подумала Ленка, идя по сухому песку, а то надевать на мокрое снова трусы и сарафан противно…

И застыла, когда фары ярко вспыхнули, освещая пляжик и ее — голую на фоне черной воды. Секунда смигнулась, Ленка упала на колени, обхватывая себя руками, опуская голову так, что волосы перетекли, свешиваясь к песку, и закрыли ее целиком.

Что-то сердито сказал Кинг. Свет ушел, оставив кромешную темноту.

— Вставай, Леник, он больше не будет. Димон, ну ты ишак.

Под недовольное бормотание Димона Ленка встала, подошла, отбирая у Кинга полотенце, и крепко вытершись, взяла с песка трусики, лежащие на сложенном платье, надела. Встряхнув сарафан, влезла в него, изогнувшись, застегнула молнию.

— Чего злишься, — добродушно сказал Кинг, — ну посветил, так ты классная такая, Афродита керченская. Жаль, сама не видела, как идешь по песку.

— Тут же город. Мало ли кто едет, дорога рядом, — сердито ответила Ленка. Ее бесило то, что внутри незнакомая, как сказал Кинг «барышня Димона», а Димон устроил цирк, демонстрируя ей голую Ленку.

Дернула дверцу и с размаху села на заднее сиденье, рядом с молчащей девушкой — короткая стрижечка, белая юбка и белая майка.

— Здрасти…

В салоне зажегся маленький свет. Девушка кивнула, поворачиваясь и держа руки на коленях, где сумочка.

— Привет, Малая.

— Семки? Викуся?

Ленка выпрямилась, поднимая брови и не зная, что сказать. На водительском сиденье довольно гмыкнул Димон.

Ехали обратно молча, Ленка тягостно готовилась заговорить, потом отступала, не придумав, потому что, казалось, все будет слышно, и непонятно, о чем говорить с Викочкой, если рядом парни. А потом злилась на Викусю, которая молчала, поглядывая в окно, вроде Ленки тут и нету. Почему я должна придумывать выход из дурацкой ситуации, думала Ленка, расправляя мятый подол, ведь не я же ее затеяла… Но тут же обрывочно прикидывала, что нужно сказать, чтоб прервать натянутую тишину.

Впереди уже мелькали огни автовокзала. Ленка подумала с облегчением, ну и ладно, все равно почти приехали, буду молчать, а выйдем с Кингом, скажу, пока-пока Семачки… И пусть себе едут.

У подъезда Димон заехал колесами на тротуар. Машина умолкла, погасли фары, как закрылись глаза.

— Ну, — поторопил, выбираясь, Кинг, — на выход.

Мелькнула в салоне белая юбка, хлопнула дверь. Ленка вылезла с другой стороны, глядя, как уверенно уходит в желтый прямоугольник света напряженная викочкина фигура. Становясь там, на свету, Семачки повернулась, окликая:

— Сережа! Ты где там?

Ленка обошла машину, встала в тени дерева, опуская руку с сумочкой и переводя взгляд на высокую фигуру Кинга. Димон остался у багажника, что-то там доставая и хлопая металлом.

— Так вот что, — сказала Ленка вполголоса, — вот блин. А я… Так это она тебе звонила, да? Ну, когда я у тебя.

Мгновенно вспомнилось, мешаясь в голове, это вот — сколько раз шла мимо пятиэтажек и удивлялась, впереди медленно идет Семачки, откуда взялась… Вот откуда взялась.

— Леник, ты разборки, что ли, устраиваешь? — голос Кинга был полон благодушного удивления, — я не понял, в чем дело-то?

— Сережа, — снова окликнула Викуся, никак не уходя внутрь, и в ее голосе уже немножко звенело — всякое. Торжество послышалось Ленке и еще интонации, какие были у Стеллочки, когда та преувеличенно капризно командовала вчерашним учителем.

Кинг не ответил, подошел к Ленке, обхватывая плечи, прижал к себе, стал говорить в макушку своим тоже слегка капризным, мальчиковым голосом, каким иногда упрашивал ее остаться. Или — станцевать ему, пока валяется на постели, голый, разбросав сильные ноги.

— Оленик, не порти веселье, а? У тебя же сегодня праздник. Посидим, вместе. Димычу некуда сегодня, пусть остаются. Нам с тобой кровать, им — диван раскинем. Весело. Ну, ты чего, ну, ну? Такая девочка, такая у меня девочка, лучше всех, ни у кого такой… и вдруг, такое.

— Им? — уточнила Ленка, стараясь, чтоб голос не был издевательским, — им значит, диван? Пока мы с тобой на кровати? Сереж…

Она никак не могла сказать вслух, эй, ты не понимаешь, она же моя подруга, как можно, чтоб в одной комнате, слушать друг друга, и знать, чем занимаются в темноте. Или в полумраке. Как можно не понимать, это все равно как с сестрой… А еще Кинг спал с Викусей, совершенно теперь понятно.

— Да, — удивился Кинг, — диван. Им. А ты хочешь поменяться? Ну, так я не против.

— Что?

Викуся, наконец, скрылась в подъезде, сильно стуча каблуками по лестнице. А Ленка поняла, что именно Кинг имел в виду. И ступила обратно, ближе к теплой машине.

— Я не пойду.

Она хотела сказать, что уходит домой, и даже оглянулась, сжимая в руке сумочку, приготовилась ступить на еле видный тротуарчик в зарослях бирючины, — он вел к следующему дому через бельевую площадку, на которой призрачно металась забытая простыня.

— Решила с Димоном, — кивнул Кинг и повернулся, уходя следом за Викочкой, — как покатаетесь, звоните, мы без вас засыпать не будем.

— Поехали? — вопросительно возник рядом Димон, снова распахивая дверцу со стороны водителя.

— Да, — звенящим голосом согласилась Ленка, — поехали, Дим, открывай.

— Леник, — голос Кинга достал Ленку через опущенное стекло, — вы недолго, хорошо?

И уплыл назад, остался в черной бирючине, заслоненный медленными взмахами простыни.

— Куда едем? — Димон вывернул на дорогу, ведущую вдоль торцовых стен пятиэтажек. На Ленкин подол легла его рука, сжала через тонкую ткань колено.

— Тут сверни, — попросила Ленка, — за тем углом, где дерево.

Поменяла позу, чтоб мужская рука убралась с колена.

— Твой же, вроде, дом, — удивился Димон, сворачивая на подъездную дорогу и резко тормозя, — ты чего?

— Я… — она открыла дверцу, не дожидаясь, когда машина совсем остановится, выскочила, дергая зацепившийся подол, рванула на себя ремешок сумочки, — извини. Я домой.

— Блядь, — сказал Димон, выскакивая с другой стороны машины, — какого хера? А чего тогда сказала Серому? Про нас? Обманула, выходит?

Ленка торопливо обошла машину, становясь почти вплотную, подняла лицо к недовольной еле видной физиономии.

— Димочка, ну прости, у меня, мне в сортир надо, просто кошмар и ужас, я еле сидела уже там, в машине. Я…

Она перетопталась с ноги на ногу, прижала руку ко рту, прервав сама себя и застонав как можно натуральнее.

— Нажралась да? — недовольно и сочувственно уточнил Димон.

— Если бы. Траванулась там чем-то. Рыбой, наверное. О-о-о… Дима, у меня такое было, снова до утра на горшке просижу.

Она хотела резко повернуться и побежать, но секунду помедлила, давая ему возможность кивнуть, смиряясь с неудачей.

— Ладно, — Димон кивнул, берясь за открытую дверцу, беги уже, чудо в перьях. Я за сигаретами, и к ним тогда. Посветить?

— А? — уже стуча каблуками по тротуару вдоль пустых скамеек и черных кустов в палисадниках, Ленка кивнула на бегу, — да, да, спасибо. Посвети.

Включились фары. Ленкина тень быстро шла впереди нее, такая странная, окруженная ярким и низким светом, а вокруг — сплошная темнота, полная ветвей, листьев, запаха цветов и дальнего моря.

У подъезда Ленка повернулась, махнула рукой, и фары погасли. Переводя дыхание, она уже медленнее обогнула куст крыжовника, который вольно раскинулся в стороны и вверх.

И встала, настороженно глядя на темную фигуру на темной скамейке, еле видную после яркого света в глазах. Сделала шаг, другой, стараясь не отходить от куста и готовясь быстрее проскочить мимо, ныряя в открытую дверь подъезда.

— Лен? — сказал темный силуэт.

И тут у Ленки упало сердце, скакнуло в путаницу колючих ветвей и замерло там.

— Малая… Лен…

— Валя, — ответила она шепотом, качнувшись вперед, повела рукой по темному воздуху.

Он видел ее, когда шла, конечно, видел, а еще наверняка слышал, как они с Димоном стояли, и Ленка быстро и горячо говорила, подходя вплотную, почти прижимаясь. Сидел тут и видел. А еще у нее был выпускной и там ее ударил Бока, а все смотрели, и после она шла по песку, голая в свете фар. И чуть было не осталась в квартире у Кинга, до самого утра. А он бы тут сидел… Ждал ее. Но оказалось сейчас, что неважно вообще все, кроме последнего, насчет — ждал бы. Ужасаясь тому, что почти произошло, она сказала еще, совсем шепотом, уже шагнув к скамейке, к темной высокой фигуре, стоящей там.

— Валинька.

Почему-то не Валик и не Панч. Совсем другое. О нем.

У него на рубашке были железные пуговицы, одна давила Ленка в щеку. А за ними слышалось его сердце и еще тихий хрип, где-то в легких, при каждом вдохе.

— Лен, — сказал он сверху и одновременно изнутри, там, где щека и пуговица. Обнял сильнее, сцепляя на ее талии руки.

Она хотела сказать, про сердце, пошутить. Что его на месте, а ее — осталось в крыжовнике. Но это было длинно, и неважно. Потому сказала совсем коротко, оторвав лицо от пуговицы и кармашка, поднимая его, наконец, чтоб увидеть в сумраке его белеющие скулы и черные волосы. И глаза.

— Пойдем.

Валик кивнул. Ленка, переступив каблуками, оторвалась, но тут же обхватила его вокруг пояса рукой, прижалась, уводя от скамейки.

— Мы уходим?

— Да. Подожди, хорошо?

Он снова кивнул. И засмеялся.

Ленка вздохнула, мелко ступая, пошла, никак не убирая руку с ремня на джинсах. Подумала успокоенно о том, что в кошельке есть деньги, и даже отец выдал ей целых десять рублей, пятерка из них тоже лежит в кошельке. Если не ходят автобусы, можно уехать на такси. Даже и лучше на такси. Там темно и они будут сидеть рядом.

В узком зеркальце Ленка видела глаза водителя и как он смотрит, то на дорогу, то на них. Она тоже время от времени поворачивалась, чтоб увидеть Панча, и он поворачивался к ней. В плывущем мягком свете глаза казались совсем темными, а лицо меняло выражения. Его руки держали ее ладонь. Запястьем Ленка ощущала шершавую ткань на его колене. Вдруг машину тряхнуло, и у нее все заныло внутри, все стало неудобным — поворот кисти, его пальцы на ее пальцах, поза с напряженной спиной и занывшая шея. А еще заболела улыбка, будто она приклеена и клей высыхает, стягивая кожу.

По бледному лицу мальчика прошла косая тень, мелькнула поверх нее другая. Он чуть наклонился, приближая лицо.

— Что с тобой? — улыбнулся, бережно приподнимая ее ладонь, чтоб не встряхивало вместе с рывками машины.

И все прошло. Оказалось, смутно поняла Ленка, ей страшно. Что он, сидя на лавке, слушая, понял, она — другая. И не улыбнется ей. Но он улыбнулся, и с безмерным облегчением пришел новый приступа страха, уже о скором будущем. Он просто мало знает, шептал ей страх, ну что он там видел… А скажи ему про Кинга, и про Пашку Санича. И поглядишь, выдержит ли его улыбка. Или не говори, и все время бойся, что скажет кто-то еще.

— Малая, — сказал в ухо теплый голос, — Ма-ла-я, Ле-на. Ты не забыла, что я тебя люблю?

«Он не знает», страх вплетал свой шепот в тихий голос, не давая Ленке ответить. Она не могла соврать, улыбкой, шутками, какими-то пустяками, ей казалось, начни сейчас говорить — о выпускном, или о погоде, черт, все это толкнет ее на другую дорогу, которая не ее. И не даст после вернуться.

— Валинька, — сказала она, приваливаясь к его плечу и закрывая глаза, — Валька, давай там, ладно? Не здесь.

— Не напимшись и молодцы, — внезапно вклинился шофер, — а то я сегодня уже вез. Девки две. Были б мои, я б их. Хорошо успел к обочине, да черенькая подружку выпнула с машины. Гуляют. Весь город гуляет, вон бродят…

Мимо медленно летели подкрашенные фонарями деревья — серые в желтом, утекали в пространства между стволами и углами домов улицы и тротуары. И да, глубокая ночь, а будто странный день, серый с желтым и черным — то тут, то там группки нарядных ребят, яркие платья и изжелта-белые рубашки, распахнутые пиджаки. Крики и смех.

Ленка отвернулась, сберегая в глазах темноту того длинного участка дороги, что шел между городскими районами, и прятал в себе ставок в рамочке тростников, лоскуты степи, огородики с дачками. Там было мягко, бережно, и не было яркого света. Который покажет мятое платье с зацепками на подоле, мокрые волосы, высохшие проволочными прядками. Лицо, которое должно что-то выражать, что-то без вранья. И это так страшно. Но хорошо, что свет проплывает мимо, и скоро кончится.

— Приехали? — вопросительно сказал шофер, тормозя и плавно разворачивая машину на освещенном пятачке перед заколоченным клубом.

Ленка вытащила мятые бумажки, клонясь к затененному стеклу, отдала, сколько сказал. И вышла, с облегчением ступая в густую черную тень огромного платана. Позади Валик хлопнул дверцей. Машина зарычала погромче и после тише — уехала.

— Лен, — он очутился рядом, в темноте, рука прошлась по плечу и локтю, нащупывая Ленкину ладонь.

— Лестница, — сказала Ленка, — там, вдоль стены нам, и там лестница.

Потянула, и не сумела шагнуть, потому что он не пустил, обнял, прижимая, и уже лицом нашел ее лицо, больно стукнул по носу подбородком, а руки были заняты, и потому она подняла лицо, подставляя губы.

— Думал, чокнусь, — шептал Валик, и снова молчал, потому что целовались, — все едем и едем… а ты молчишь, я думал…

Ленка закрывала глаза, прижималась к нему, и между ними совсем не было расстояния, никакого. Не было междугородних автобусов, трассы, не было школьных коридоров и стен, медсестры и котов с Петром и Валечкой, не было железной дороги до города Артема, и не было проходной в Севастополе, не было мамы, и отца, и еще мамы по имени Лариса с ее счастьем от Валика. Не было даже темного молчаливого воздуха в салоне автомобиля, да что там, не было между ними даже спокойной темноты старого платана, — она стояла вокруг, обнимая и укрывая. У Ленки заболела грудь, и она, отрываясь от губ мальчика, чтоб вдохнуть и тут же снова найти их рядом, в темноте, подумала мельком, болит, потому что нужно еще ближе, а тут пока что нельзя.

— Пойдем, — шепот был еле слышным, таял в листве, опускался вниз, где слабели ленкины ноги, сгибаясь в коленях, — пойдем, Валинька, пой-дем.

Они пошли медленно, не расцепляясь, путая шаги. Молчали, останавливались, чтоб поцеловаться еще и еще. И лишь на лестнице, перекосившей бетонные ступени на крутом глинистом склоне, Валик оставил Ленке только руку, пройдя вперед и нащупывая ногой, куда ступить.

Она хотела сказать, давай я, я лучше знаю. Но он уверенно и бережно спускался, ждал, когда она спрыгнет и перешагнет, и она не стала ничего говорить, просто послушно шла следом.

Потом, уже внизу, вокруг них шуршали высокие, под самое небо тростники. Дорога принимала шаги, возвращая их негромким эхом. И впереди уже раздавался лай, яснел звон цепи рядом с решетчатыми воротами.

Подойдя вплотную, Ленка присела на корточки, не отпуская руки Панча. Позвала вполголоса:

— Шарик, ну ты чего? Не узнал? Иди сюда, Юпитер.

Погладила через прутья косматую башку, встала, вглядываясь в приоткрытую дверь сторожки.

— Если там Вадик, мы попросимся, там лодочный сарай, — сказала шепотом, — а если другой сторож, я знаю, где дырка в заборе. Но Вадик было бы лучше…

На черном столбе клонился вниз решетчатый колокольчик лампы, фонарь будто разглядывал их, а еще — длинную немного нескладную фигуру на ступеньках сторожки. В ночном свете казалось — совсем чужую. И только, когда человек подошел к воротам, Ленка удивилась:

— Петичка? Ты?

— О, — сказал Петичка, — а ты чего тут вдруг? Выпускной догуливаешь? Купаться приехали?

Кивнул Валику, уже отпирая замок на воротах.

— Выпускной, — согласилась Ленка, — ну да. Правильно. А ты?..

— Та мужики попросили. Я за них дежурю иногда, а че мне нравится. Один, как робинзон. Вы, что ли, двое? Хорошо. Больше я б не пустил. Чай будете?

Он снова запер и шел впереди, уже к большому корпусу, оглядывался, спрашивая, и снова отворачивался, так что Ленка отвечала в широкую, чуть сутулую спину, обтянутую старой белой майкой с дырой на боку.

— Двое. Чай? Ой. Валь, ты голодный же. Да?

— Колбаса есть, — похвастался Петичка со ступеней, — ну масло там, хлеб черный. Винчик, кстати, есть, могу налить по стакашку. Портвешок. И я с вами квакну.

Вошел, говоря изнутри, оттуда вспыхнул свет, и Ленка встала, не поднимаясь по ступеням. Отпустила руку Панча.

— Постой, хорошо? Я быстро.

Петичка поднял коричневое лицо, улыбнулся, ножом отпихивая на край газеты нарезанный хлеб.

— Да ты уже купалась, я погляжу. А чего пацана оставила?

— Извини. Давай потом. Да? Ну, утром. А времени сколько?

Она сама поглядела на свои часики, а до того не хотела смотреть совсем.

— Два часа. Петь. Дай мне бутылку, а? И пожрать. И одеяло. Ты когда уходишь?

— Ясно, — Петичка опустил к столу светлые на загаре, чуть раскосые глаза, подумал и стал нарезать колбасу, отпихивая кружки к хлебным ломтям, — я спросить же хотел…

— Вот я про это. Я не хочу так, чтоб ла-ла-ла. А время.

— Та понял я, понял. Вот, в газете жратва. Иди, я щас одеяло, и ключ возьму. В обед уезжаю. Вас побудить?

— А? Ну…

Ленка уже была в дверях, ей снова хотелось уйти туда, где нет света, но из комнаты смотрел Петичка, и глаза были такие — светлые, будто от них все видно, а не из-за лампочки. И она сердито одернула себя, вот же трусиха, еще в истерике забейся тут. Кивнула:

— Если заснем, разбуди, обязательно. Петь, спасибо.

Он гремел висячим замком, повесив старое одеяло Валику на протянутые руки. Открыв дощатые двери, отдал Ленке початую бутылку и граненый стакан.

— Себе налил, выпью за ваше здоровье. Гуляйте, в-общем. Орать не надо, ну и купаться если, знаешь где вылезти.

— Да.

Дверь хлопнула, в сарае наступила кромешная тишина, наполненная двойным дыханием. Ленка кашлянула и сказала сипло:

— Давай руку. Тут набросано всего.

Медленно ведя Панча к дальней стене, где стояла на каких-то подпорках перевернутая пузатая лодка, спохватилась, мучительно краснея в темноте:

— Ты не думай, я сюда никого, вообще. Это мы когда мастерскую убирали. Ну в общем… я тут складывала…

— Я не думаю, — удивился Валик, — даже и думать не думал. Не убейся. Чего смеешься?

— Мне папа орал, когда я на качелях, мелкая. Убьешься! Ой.

— Что? Нога?

— Нет. Ну про отца. Прости.

— Фу. Малая, с тобой поседеешь. Мы когда придем-то? Ведешь, как в Африку пешком.

— Зато есть куда, — обиделась Ленка, нашупывая рукой пузатые ребристые доски, — какой нежный, скажите, пожалуйста.

— Я не нежный. Я с тобой лежать хочу. На одеяле.

Ленка замолчала, задохнувшись от сердца, что прыгнуло и закупорило горло. А голова сказала ей внятно, вот, Малая, у вас с мальчиком сейчас будет секс, такой же, как у тебя с Кингом, а мальчишка не знает, что ты уже…

— Стели, — сказала она, рукой подводя его руку к закраине борта, — у меня зажигалка, надо?

— Не. Я немножко вижу.

В просторном ангаре, забитом неудобно лежащим хламом, свет бродил на самом краю зрения, будто в прятки играл, и Ленка, стоя у лодки, слышала и приклеивала к звуками неясные отблески. Вот зашуршало мягко, а потом посуше, жестче, и еле видно обрисовалась согнутая спина, локти, уходящие в темноту, плечо — Ленка знала, прошлось под гнутым деревом борта. А потом звякнуло, и — шелест. Зажегся точкой блик на стеклянном боку винной бутылки. Совсем издалека тихо плеснуло. Вокруг смутно белеющей лодки рассеянный свет нарисовал тонкие линии щелей в стенке. За ней, знала Ленка, бетонный забор, выломанный в одной секции, и она забрана сеткой-рабицей с дырой сбоку. Туда можно пролезть, если купаться…

— Все, — сказал из нижней темноты Панч, — иди сюда.

— Да, — ответила Ленка без голоса, скидывая с босых ступней босоножки.

Повела рукой, из темноты навстречу явилась другая, теплая и настойчивая, взялась, потянула вниз, сгибая движением Ленкины колени.

Она плавно садилась, почти валясь, но удерживаясь, чтоб не упасть на него, а вдруг стукнется там, где рядом с одеялом, она знала, сложены длинно старые весла, укутанные толстым брезентом, и другое, всякое.

И пропадая в темноте, успела подумать о том, что в первый раз его руки не просто будут держать, или обнимать ее, как в танце. А сделают что-то…