Дискотека. Книга 2 [СИ]

Глава 46

Когда старый автобус встряхивало на ухабах и поворотах, Ленка, морщась, придерживала на щеке пластырь. И каждый раз с удивлением думала о том, как ее удачно пронесло, утром мама не успела зайти к ней в комнату, пока она еще спала, не увидела заклеенную щеку. Конечно, мрачно поправляла сама себя Ленка, лучше бы повезло раньше, и Кинг не врезал бы ей кулаком, но сама виновата, открыла рот, обозвала его последними словами. И тут, получается, ей тоже повезло, ведь мог запросто избить и все свои угрозы не откладывать на будущее. Повезло, что он не знал про отъезд. Повезло, что мама торопилась на работу.

Увидел Жорик, когда Ленка, проснувшись от треска будильника, подхватилась, моргая и держа неудобную повязку. Вышла в коридор, запахивая халатик, и наткнулась на него, выходящего из кухни.

— Ого, — заинтересованно проговорил Жорик, разглядывая, — это что ж у нас такое?

— Ничего, — огрызнулась Ленка, запираясь в ванной.

В голосе Жорика слышалось облегчение, будто он понимал, что сам отошел на второй план, у Малой и без него куча проблем.

— Сестре передать что? — насмешливо спросил через дверь, перестав насвистывать.

Ленка промолчала, бережно вытирая лицо полотенцем. А потом вышла, распахивая белую дверь настежь. Зашла в кухню, сунула на плиту теплый чайник, загремев донцем по решеткам.

— Передай. Мои приветы и пожелания, чтоб все было лучше. Чем у меня. Это раз. И второе. Если мне будут звонить, кто угодно, то я уехала. Нет меня. Понял? Совсем нет, и когда вернусь, не знаешь.

— Да понял, понял, — неохотно кивнул Жорик, отводя глаза от Ленкиного пылающего яростью лица, — ты чего, как бешеная?

— Ничего, — с угрозой ответила она, беря в руку хлебный нож, страшноватый, тяжелый, — пока — ничего.

Жорик перестал ухмыляться и скрылся в комнате, а Ленка усмехнулась, перекашивая лицо. Надо было еще на пол харкнуть и выматериться, подумала вслед. Пусть гадает, с кем она связалась.

Автобус ехал знакомой, давно выученной дорогой, проезжая поселки и деревни, каждую Ленка помнила, по путешествиям с отцом. Сначала на мотоцикле с коляской, тогда он и мама были моложе, веселые и легкие на подъем, потом — на машине, после долгих уговоров, и препирательств насчет дефицитного бензина, а еще надо было улучить время, чтоб не после папиных гаражных посиделок с друзьями, а еще — его постоянные рейсы.

Горностаевка, бывший Мариенталь. Кривые заборы, сухая трава в огородах, беленые домики. Октябрьское. Ленинское, с бетонной стелой на обочине, на которой каменные птичницы, снопы, и корзины с куриными яйцами. Два часа дороги. Не так мало, чтоб раз и приехала, но и не так много, чтоб успеть, как следует подумать. А подумать надо было. Похоже, никто не подумает вместе с Ленкой над тем, как ей быть. В самом близком будущем, и в том, которое маячит подальше. Тяжело быть с этими проблемами одной, даже стремительная Рыбка с ее высказываниями, что ни в дугу, н и в красную армию, помогла бы. Ленка хотя бы выговорилась вслух. Даже вредная Семки, с которой можно поспорить, тоже говоря вслух какие-то вещи. А так — совсем одна.

Лучше этого не думать вовсе, решила Ленка, глядя на просторную сверкающую воду за пыльным стеклом и широкой полосой пляжа, а то потекут слезы, еще не хватало. Вечером она останется одна, как сказал доктор Гена, под крышей, в незнакомой квартире, конечно, неуютной, совсем чужой, там можно закрыться и пореветь всласть.

— Ого, — сказал доктор Гена словами Жорика, спустившись во двор со своим волосатым Кокошей и встав напротив Ленки.

— Привет, — она кивнула, на всякий случай пальцем придерживая повязку, — надо зашить. Сказали.

— Молчи уже. Сейчас ко мне зайдем. Нет никого, жена с сыном уехали в отпуск.

Они помолчали, дожидаясь, когда Кокоша набегается по плиточным серым дорожкам, мотыляя ушами-варежками. Потом Гена отошел с ним к кустам, и после вернулся, таща пса на поводке. Отряхнул полосатую, как тельняшка, футболку, заправленную в серые мятые брюки.

— Ну?

В квартире подтащил кресло к окну и, погнав Ленку вымыть руки, усадил, сильными пальцами запрокидывая ей голову и снимая кусачий пластырь.

— Терпи. Ого. Ладно, потом расскажешь. Не шевелись, пожалуйста.

Под его рукой зазвенели на медицинском подносике невидимые инструменты, резко запахло спиртом, и еще чем-то сильно аптечным. Ленка уставилась в потолок, сжимая пальцами деревянные подлокотники. В поле зрения вплывала мужская голова, щека в сизой невидимой щетине, внимательный светлый глаз и черная бровь над ним, нахмуренная, с торчащими поперек седыми волосками. Потом близко маячил профиль и после — заросшая черным волосом шея с двумя резкими складками.

— Молодец, терпеливая. Так не больно? Рот открывается?

— Да, — попробовала Ленка, закрыла рот и после снова осторожно открыла, проверяя.

— Улыбаться не надо, поживи сегодня так, с серьезным лицом.

Он отвернулся, натягивая лопатками выношенный полосатый трикотаж, снова позвякал, складывая и закрывая блестящий контейнер. Встал, оглядывая Ленку, будто только что сам ее сшил целиком, как тряпичную куклу.

— Хорошо. Я тебе два бантика поставил, увидишь в зеркале. Очень миленько, надо было еще нитки цветные взять и крестиком, крестиком. Шучу.

— Я поняла, — Ленка тоже встала, одергивая сарафан, потрогала пальцем колючие кончики ниток.

— Денька четыре поносишь, потом вытащу. Шрам останется, кстати. Но молодец, что сразу ко мне, а то остался бы некрасивый. А так будет маленький, очень пикантно. Ты вроде и не расстроилась, из-за шрама?

Ленка пожала плечами. И правда, ей почему-то все равно, раз уж маленький, пусть будет, черт с ним.

— Можно я в туалет?

— Само собой. В зеркало там посмотрись, в ванной, — крикнул вдогонку, ворочая кресло на место.

Из зеркала на Ленку смотрела серьезная физиономия с припухшей скулой и белыми нитками, торчащими вдоль красной полосы шрама. Она поправила волосы, вздохнула и вышла, села в то самое кресло, где когда-то сидела, держа в руках фужер с шампанским. Или вином каким-то. Не запомнила.

— Может, вермута, Лена-Елена? — вклинился в ее воспоминания голос хозяина, — нет? А кофе? В кухню пойдем, я сварю, хочешь?

— Гена, а можно туда, где я ночевать буду? Сейчас вот.

Она поняла, что сумеет ему рассказать, вернее, попросить, о том, за чем приехала. Но после вчерашнего напряжения наплывало такое сонное равнодушие и усталость, что Ленка боялась заснуть в кресле.

— Вино не брать? — уточнил Гена, сунул бутылку обратно в сервант, где между стеклами торчали две фотографии. Молодая женщина в спортивной куртке, сидит на корточках и перед ней маленький мальчик с черными нахмуренными бровями. И тот же мальчик отдельно, под елкой, в чепчике с заячьими ушами и в белых варежках, держит пластмассовую морковку.

На пятом этаже уходили к запертому люку черные арматурины пожарной лестницы, и дверь в квартиру была всего одна, а вместо другой — металлическая, с лепестком стали на замочной скважине.

— Бытовка какая-то там, чердак, что ли, — сказал Гена, отпирая квартиру, — угловой подъезд, на крышу тут лазят, к антеннам. Замок на люке висит, видишь? Так что, будешь робинзон, в гордом поднебесном одиночестве.

В крошечной однушке Ленка ничего не успела разглядеть, прошла в комнату, села на длинный, явно очень старый диван, крытый цветным плюшевым ковриком, и сказала Гене, который остановился у косяка, сложив на груди руки:

— Мне провериться надо. На венерические. Мазок там. Кровь, наверное, еще. Да. И еще на беременность. Если можно. Если нельзя, ты мне скажи, Ген, куда обратиться, чтоб быстро, ну конечно, чтоб домой не сообщили. Если…

У нее все же прервался голос, Ленка закусила губу, нитки натянули горящую кожу.

— Так, — сказал доктор Гена, — не реви только. Черт. Черт и черт. Тебя изнасиловали, да?

— Что? — она не сразу поняла, почему так решил, и покраснела, горячо и тяжко, так что ослабели ноги. Это из-за беременности он так. А она думала про Вальку, это ведь с ним они были два раза. Нет, какие два, четыре наверное. Или…

— Потом скажешь. Если захочешь. Короче. Через час выйдешь и сама доедешь ко мне, в травму. Я уже там буду. Сегодня все и сдашь. Гинеколог тебя завтра утром посмотрит. У меня кореш там, Витька. Получше всех баб-гинекологинь, не переживай.

Он ступил в коридор, и там снова выругался, гремя замком.

— Вот же черт! Лена, иди покажу, как дверь запирать.

Через час Ленка спустилась во двор, прошла мимо лохматых кустов и песочницы, задрала голову, минуя лавочку, на которой замолчали трескучие, как воробьи, старушки, елозя по ней любопытными взглядами. И поехала на автобусе в поликлинику.

Позже она никак не могла толком вспомнить, куда водил ее доктор Гена, и кто там встречал ее. Все было будто во сне и под водой одновременно. Она шла следом белыми коридорами, неся в руке карту в два тонких листка, здоровалась с кем-то, кивала, лежала, глядя в потолок, и подставляла руку, глядя на красный столбик в стеклянной трубочке. Из-под воды слышался медленный голос, шутил не с ней, и не она отвечала, посмеиваясь, а после уже спрашивали ее, какая-то пожилая женщина, глядела сочувственно через очки в тонкой оправе и называла ее почему-то «Геночкой» и просила передавать приветы маме. За спиной снова отвечал Гена, а женщина, кивая, что-то писала, и клеила на стеклышки и пробирки, которые Гена забрал с собой, галантно раскланявшись в дверях.

— Пончики?

Ленка подумала и кивнула, вспоминая, как сахарная пудра обсыпала ей пальцы. И после молча сидели в той самой столовке, Гена кусал от пухлого бочка, жевал, иногда с юмором страдальчески морща лоб, когда Ленка отщипывала горячее мягкое тесто и совала себе, в здоровый уголок рта. Себе он взял кофе, а Ленке, помахав перед носом пальцем, купил стакан яблочного сока, а потом сбегал к стойке и, с кем-то просяще поговорив, торжественно принес пару соломинок.

— Ты пока молчи. Я тебя буду развлекать. Скучными рассказами.

Он прихлебывал кофе, вытирал со лба испарину, в кафешке было полутемно и очень жарко.

— С Женькой у нас проблемы, давно уже. Раньше она разок в году к родителям ездила, в отпуск, на недельку. А теперь Митяя подмышку и каждые выходные там. Они в Симферополе живут, ее предки. Ну и вот отпуск, давно планировали, втроем поехать по путевке от профсоюза, в Карелию. Экскурсии, потом неделя в домике на озере. Митяй ждал, календарь завел себе, чтоб листки отрывать. А неделю тому она мне — там комары. И холодно. Снова его с собой и в Симферополь. Я позвонил, Ольга Васильевна мне говорит, да были всего пару дней, потом уехали, под Ялту, к бабушке, значит, в поселке она там. Да ладно, тебе я думаю, не особо это интересно.

Ленка щипала пончик, смотрела на задумчивое лицо, тянула сок через трубочку. Вот интересно, он сам на работе крутил с этой своей… да, Анжелочкой. И думает, что жена должна сидеть дома? А вдруг она узнала, и поэтому? Лучше его не спрашивать, он сегодня помогал, да что бы Ленка без него делала дальше.

— Я конечно, и сам не святой, — словно услышал ее мысли Гена, — но Женька меня моложе на десять лет, а у меня кризис, не смейся, среднего, выходит возраста, молодись — не молодись, время не обманешь. И теперь, я будто на распутье. Вроде и страшно, а ну жена уйдет, заберет сына, бросит меня, дурака. А с другой стороны, вот тебе свобода, козлина, пользуйся, пока она там с Митькой по пляжам ялтинским гуляет.

Он поставил на пластик пустой стакан с серыми пенками на стенках. Раскинул руки и произнес густо, с выражением:

— Ты понимаешь, ребенок? Постылая. Я к ней рвался, я ее тайком пользовал, а теперь свобода эта — постылая. Извини, я понимаю, тебе не до меня сейчас. Но тебе лучше молчать, а я если буду молчать, выходят прям похороны, извини.

Ленка махнула рукой. У нее трещала голова, наверное, от тошнотного автобуса, и сильно болела губа под нитками. А еще было неприятно сидеть, после врачебного кабинета, где зеркала и палочки с ватками.

— Нормально. Говори, да. Я просто не могу же ответить. Толком.

— Молчи уже. Домой придем, расскажешь, где и чего тебя угораздило.

На следующее утро Ленку разбудил телефонный звонок и она, с ледяным потом вдоль спины, села, натягивая до шеи негнущееся покрывало к квадратики и ромбики. Кинг, мелькнула испуганная мысль, это он звонит, и мама сейчас поднимет трубку.

Звонки трещали один за другим, а Ленка, сидя, оглядывала чужую комнату, самодельные стеллажи, полные книг, фотографии в рамках по стенам, криво висящие шторы в крупные блеклые розы. Наконец, встала, нащупывая босой ногой колючий половичок. Прошла к столу, придвинутому к самому окну. Нерешительно взяла трубку и молча прижала ее к уху. Скривилась и поспешно переложила в другую руку, прижимая к здоровой щеке.

— Лена-Елена? Горазда ты спать. Я уже на работе, давай умывайся, бутерброд какой съешь, или яичницу, и дуй ко мне. До обеда надо попасть к Витьке, он ждет.

— Да, — ответила она, задрожав коленками и опираясь на стол, — спасибо, да. Сейчас я приеду.

— Двери закрой, не забудь. И газ выключи.

Ленка кивнула коротким гудкам. В кухне напилась воды из чайника, ушла в ванную, прихватив свежие трусики, и там, тоскливо сводя брови, помылась, ужасно боясь предстоящего визита к доктору Витьке.

Но все обошлось. Витька оказался маленьким, круглым мужчиной с мягкими теплыми ручками, совсем игрушечными и с рыжей щеточкой усов на румяном лице. Именем Виктор Андреевич. Нежно улыбаясь Ленке, вроде она ему самый родной человек, заговорил с Геной о рыбалке, потом замолчал, придя за белую ширму. И удобно усевшись, натянул тонкие перчатки. Положил одну руку Ленке на голый живот.

— Месячные последние когда? Угу. Хорошо. А секс когда был? Ясно. Ну…

Ленка ждала, сжав зубы и стуча сердцем.

— Ничего страшного я у тебя, милая, не нашел, — бодро признался, стягивая перчатки, — нестрашного впрочем, тоже. В смысле, матка не увеличена, вряд ли ты беременна, на всякий пожарный придешь через недельку, но живи пока что спокойно и радуйся.

— Все нормально? — недоверчиво спросила Ленка, сползая с кресла, — совсем все?

— А что-то надо? — удивился Виктор Андреич, усаживаясь за стол и размашисто что-то куда-то записывая.

— Ну… мне сказала там. Доктор. Что ей не нравится. Шейка. Хотела меня положить.

— Вот же хабалки! — внезапно рассердился маленький доктор, — не нравится ей! У тебя там пятнышко, эрозия может начинается, и то еле-еле заметно. Свою бы дочку она положила, так шустро. Генка, ты девочке результаты отдал или нет?

Ленку качнуло рядом с креслом, она вцепилась в блестящий рычаг.

— А уже есть?

— Только взял вот, — кивнул от двери доктор Гена, — пока Витька тебя смотрел. Ну, красотка, с тебя шампанское. Все у тебя в порядке. Тоже начнешь уточнять? В надежде, что мы упустили чего?

— Я… нет. Не начну. Спасибо.

В голове у Ленки вдруг образовалась пустота, такая — звенящая. И в нее начали входить, победно сверкая и устраиваясь, крики летних стрижей за окном, белые складки занавески, рыжие усики Виктора Андреича, такие милые. И улыбка доктора Гены, его руки в карманах серых брюк, распахнутый халат.

— Пончики? — сказал Гена.

Она закивала, улыбаясь на одну сторону рта. Мужчины посмотрели на косую улыбку и рассмеялись хором.

— Деточка, я бы конечно, тебе сказал, чтоб была умницей, дальше. Но во-первых, ты на меня с прибором положишь, а во-вторых, идите к пончикам, пусть Генка тебе мозги крутит, нотациями. Он у нас болтун, вот и пусть.

— Пончики, — сказала Ленка, — конечно, Гена, пончики. Ой, болит как нитка, ну не нитка, а там…

— Молчи. А то снова придется шить.