Дискотека. Книга 2 [СИ]

Глава 53

Авуст принес жару, из тех, что называют небывалой, но она приходила в город всегда, раз в три-четыре года, и накрывала душным одеялом усталые деревья, с которых сыпались под горячим ветров жестяные листья, дома, жаркие, с распахнутыми в отчаянии окнами, в которые не проникал свежий сквозняк даже ночами. И людей, которые медленно ходили, вытирая мокрые лбы, и выпивали весь квас из пузатых желтых бочек, весь лимонад, цедимый из пластиковых запотевших кубов, а в натужно рычащих холодильниках не успевал замораживаться лед в пластиковых формочках с мутными стенками.

Кто мог, тот лежал на диванах, дожидаясь вечера, когда зайдет раскаленное солнце и темнота сделает мир чуть прохладнее хотя бы на взгляд. Но таких было мало, ведь — работа, и нужно с восьми до пяти, или по сменам.

Август уже кончался, но жара не уходила, крепкая, душная, настоянная на сухой траве, звоне кузнечиков, белесой пыли из-под колес машин. А по краям неба ходили огромные облака, громоздились горами, блистающими грозной белизной, иногда темнели снизу, и тогда люди с надеждой прислушивались к дальнему грому. Вдруг пойдет дождь, а то сил нет никаких. Но гроза собиралась, лениво погромыхивая, и шла где-то стороной, а в очереди за квасом, вытирая лбы, и удобнее перехватывая эмалированные бидончики, рассказывали друг другу, что вот, на той стороне уже льет, и говорят, железную дорогу снова размыло, ну как тогда, в позапрошлом, а нет, три года тому, и поезда не ходили два дня аж.

Улицы на склонах Митридата были завалены ворохами белых цветочков с зеленоватым оттенком, так много их падало со старых софор, что казалось — выпал снег, только теплый, даже на вид.

— Нет, — сказала Алла Дмитриевна, с отвращением поправляя тонкий халат и шаря рукой — все ли пуговки застегнуты, — вы серьезно собрались загнать меня в гроб! Эта дикая жара, я вообще не могу шевелиться даже, и так радовалась, что неделя отгулов, и эта путевка, потому что после Светочке рожать, и я как рабыня буду… А вы явились, снегом на голову, я ни-че-го не понимаю! Что ты мне талдычишь, не понимаю!

Она прошла мимо, старательно отворачиваясь от Панча, который стоял в полумраке у входной двери, с упреком оглядела Ленку и исчезла в кухне. Оттуда сразу послышался грохот.

— Лен, — вполголоса сказал Панч, — ну правда, чего я тут. Давай может…

— Так, — перебила его Ленка, свирепея. В ответ на кухонный шум грохнула на пол тяжелую сумку, — в комнату иди. Иди, я сказала!

И быстро прошла в кухню, не разуваясь, твердо ставя ноги в запыленных сандалиях.

Панч вздохнул, разулся и ушел в раскрытые двери, сел на край дивана, рядом с кинутой на него мятой простыней. На полу виднелась раскрытая книжка, а на табуретке трудился маленький вентилятор, добросовестно и без толку перемешивал горячий воздух, кидая в лицо. На подушке валялся бюстгальтер, и Панч отвел глаза, стал смотреть в дальнее зеркало напротив, видя себя через рядочки стеклянных фужеров. И слушать.

— Он мой брат, — выговаривая каждое слово, сказала Ленка возмущенной матери, которая бесцельно двигала на плите пустую сковородку, — мой и Светки. И мне наплевать, что ты там думаешь, про соседей и так далее. Я пригласила его в гости, и он поживет у нас.

— Конечно! — язвительно согласилась Алла Дмитриевна, — а я вас корми тут! Всех!

— Я заработала денег, и у него есть свои. Эту неделю мы сами себя прокормим. Не волнуйся. Или две недели. Потом ему в школу и он уедет.

— Две? — рука с маникюром повисла над сковородой, потом прижалась к груди у сердца, — две недели? И еще и отдельно значит, будете питаться? Да ты думаешь головой? А что соседи…

— Мне наплевать! — закричала Ленка, хватая с полки пузырек с корвалолом, — ясно тебе? Мне на-пле-вать! На соседей!

— Они спросят! Кто это!

— А ты пошли на три буквы! Держи свой корвалол. И не вздумай Вальке хоть слово сказать. Ты знаешь, что он болен, у тебя что, совсем нет человеческого отношения, да? Соседи тебе важнее?

Мама взяла корвалол, сжимая в кулаке, обошла дочь и плотно закрыла двери, прислонилась к матовому стеклу.

— Во-первых, не смей на меня орать. Во-вторых… я прекрасно помню эти твои. Фотографии.

Алла Дмитриевна говорила сдавленным шепотом, дергая на груди пуговицу.

— Я не совсем дурочка, я читала, как ты там к нему. И я знаю, что между вами может быть. Или уже было? Ты писала ему… так писала! Что я должна по-твоему?

— Писала, — угрюмо ответила Ленка, уже остывая, — да. Но ты пойми, если бы, я не стала бы его, сюда. Он тут, потому что он брат. И все!

Мельком она вспомнила их тайную ночь, но тряхнула головой, прогоняя угрызения совести из-за своего вранья. И потом, тогда нам просто некуда было деваться, рассудила быстро.

— Мам… Ну я могла бы сказать, соврать там, что он приехал в клинику керченскую, мест нету, и пусть поживет, потому что некуда ему. Но я не хочу врать, понимаешь? Тебе особенно. Я же тебя люблю.

— Любила бы, не делала бы, такого вот, — скорбно возразила Алла Дмитриевна, — и все теперь кувырком.

— Ты про путевку? Да поедь. Отдохни, правда. Мы будем к Светке ходить. У нее пятнадцатого, да?

— Семнадцатого, так Петр Алексеевич сказал.

— Тем более! Я буду варить ей кашу.

— Господи, — расстроилась Алла Дмитриевна, — ты же не знаешь, она подала на развод! Прямо ушла из палаты, в халате и в тапочках, с какой-то там подругой, и унесла заявление. Жорка ее до сих пор звонит, сюда, а позовите Свету. Муж. Не знает даже, что у нее снова сохранение, еще три дня лежать. И перед родами Петр Алексеич сказал, положат раньше. Да что ж вы за девки такие!

— А тебе охота такого как Жорка дома иметь? Типа сын. Или муж дочки. Мам. Давай уже помиримся, а? Валька там сидит, ждет казни. А он хороший, правда. Ты отвлекись, что он сын этой самой Ларисы, ну просто он хороший человек, золотой просто. И поезжай, чтоб с глаз долой. А я тебе буду звонить, каждый день.

Алла Дмитриевна усмехнулась, ставя на полку корвалол.

— Куда звонить? Там домики из фанеры, кровать и окошко.

— Тогда ты звони. От директора.

Они помолчали. Алла Дмитриевна прислушалась, и снова прошлась рукой по пуговицам халата. Сказала шепотом:

— Такая жара. Я у тебя там на диване, с вентилятором. О боже! Я забыла там лифчик. Что мальчик подумает!

— Подумает, это мой, — улыбнулась Ленка с облегчением, — а я тебе подарок привезла, крымское масло, набор. И еще глину специальную, мазать на лицо.

— Лена, немедленно принеси мою вещь. Постарайся, чтоб незаметно. Глину? У нас мало своей?

— Это лечебная, для красоты.

Ленка подошла ближе, тыкнулась в щеку, целуя, и подставила свою, принимая ответный поцелуй.

Дальше все было вполне нормально, к ее огромному облегчению. Мама церемонно познакомилась с Валиком, стараясь не глядеть на бледное лицо и темные глаза, потом ушла — собирать сумку для поездки. А вечером, когда двое вернулись из города, усталые и напрочь выжаренные солнцем, постукала в Ленкину дверь, осторожно открыла, оценивая обстановку. Смягчилась лицом, увидев, что Ленка валяется на диване, а Панч сидит на полу возле проигрывателя. И вызвала дочь в свою комнату, снова плотно закрывая дверь.

— Завтра еду. Раз вы обещаете, что все будет нормально.

— Обещаем, ма. И к Светище сходим, утром.

— Леночка, сядь. И скажи, про долг. Я должна знать.

Ленка вздохнула. Несмотря на то, что по телефону она матери призналась, все же надеялась, что та не станет уточнять и требовать объяснений. Но раз так, то придется рассказать.

И она рассказала. Про ампулы, разбитые бабкой, про взятые взаймы двести рублей, и про то, что купила и отвезла сама, но деньги нужно вернуть, и сто рублей она заработала, если бы до сентября, то было бы больше, но тут Светища, и Ленка побоялась, что все произойдет раньше.

— Было сто двадцать, мам, но я потратилась там немного. Но таких работ и тут полно, я просто пойду и устроюсь, и у меня все получится.

— Сто рублей, — подавленно сказала мама, берясь за виски, — какой ужас, да как ты их? Откуда? Это же полторы моих зарплаты!

— Валька мне отдает еще свои, тридцать рублей, но я не хочу брать, мам.

— И возьми! Это же его лекарство!

— Мам. Ему пятнадцать лет. А я отберу все, что копил там, ага.

За окном, густо закрытым зелеными ветками с белыми цветами, страстно ворковали горлицы, журчала вода — кто-то поливал палисадник, высунув в окно резиновый шланг. В комнате стоял зеленый полумрак, и от легкого запаха духов и косметики казалось, вокруг джунгли, полные тропических цветов. С календаря на стене улыбалась фарфоровая японочка в сложном кимоно, и Ленка захотела, чтоб скорее завтра, увидеть сестру, а то совсем соскучилась. Мама села на кровать, рядом с раскрытой сумкой. Постукала пальцами по колену. Протянув руку, взяла с тумбочки нарядную шкатулку, в которой лежали ее украшения — бусики чешского стекла, еще одни — радужные яркие, их папа привез, а еще сережки с крошечными рубинами и пара тонких колечек. Высыпав блестящую горку на постель, вытащила сложенный конвертик.

— Вот. Тут пятьдесят рублей, я откладывала, чтоб наш долг вернуть побыстрее. Возьми. Больше нету.

— Мам, — хрипло сказала Ленка, — ну зачем. Не надо. Пусть они. Долг же.

— Разберемся. Папа вернется, тогда уже. Я попрошу Гену, подождет еще.

Она сунула Ленке в руку сложенные бумажки и встала, поправляя волосы.

— Иди уже. Корми своего кавалера. И на хозяйство я оставлю, десятку. Еще чего сказанула, питаться они собрались отдельно.

— Спасибо, мам.

Ленка деревянно встала, сжимая в руке бумажки. Как Панч орал ей тогда, чего молчала, сама все тащила? Почему не говоришь тем, кто тебя любит? Мама, конечно, тыщу раз ей потом вспомнит, эти деньги, когда будет нервно ходить, восклицать и прикладывать руку к сердцу. Но, может быть, и пусть? И это нужно перетерпеть, кивая? Ведь главное, она дала эти деньги, и еще главнее не деньги, а то, что она Ленку любит и заботится. Как умеет.

— Иди, Леночка. Ах, да. Можешь постелить парню в светкиной комнате, пока пустая. Так будет лучше. Ты чего улыбаешься?

— Мам, — сказала Ленка, становясь рядом и не решаясь обнять, в семье это не было принято, — постелю, да. А тебе обещаю, что ничего у нас с ним не будет, криминального. Тут вот точно — не будет.

И пока мать не успела придраться к уточнению, Ленка выскочила, неся в кулаке внезапные полсотни.

— О! — сказала Светища, с интересом разглядывая смущенное и от того слегка сердитое лицо Панча, который маячил за ленкиной спиной, в душном холле, уставленном старыми креслами и кушетками, — ага. Ну…

Оглядела сидящих с принесенными свертками и авоськами женщин, и решительно направилась к выходу, слегка переваливаясь и бережно неся большой живот.

В знакомых уже кустах сирени села на картонку, постеленную на бетонную плиту, похлопала рядом:

— Падайте, в теньке, а то сил нет, такая жарища. Мала-мала, ты мне компота принесла?

— Тебе нельзя, — Ленка вытащила из матерчатой сумки банку с плавающими в красной жидкости сливами, — мама сказала, тебе только ягоды можно, вот ложка, чтоб не было отеков.

— Дай, — Светища сколупнула полиэтиленовую крышку и запрокидывая голову, гулко выглотала сразу треть литровой банки. Вытерла рукой рот.

— Не боись, я теперь до ночи пить не буду, потерплю. Зато такой кайф. Давай свою ложку. Значит, вот ты какой, Валентин Панченко. Очень приятно. Будем знакомы, брат. Вот и получил ты сразу двух сестриц, а через две недели, ну почти три, получишь еще племяша. Или племяшку. Коляску возить умеешь? А пеленки стирать? А то у нас мужской силы нехватка, я вот теперича мать-одиночка. Не расцвел и отцвел, в утре пасмурных дней, так сказать.

— Петичка повозит, — улыбнулась Ленка, толкая ее плечом, — он как, приходил уже?

Светлана выплюнула в ладонь сливовую косточку и тут же полезла в банку ложкой, ловя еще ягоду.

— Приходил твой любимчик. На радостях нажрался так, что сперва серенаду пел, нянечка за ним с метлой гонялась, а после заснул, тут прям, в сирени. Девки вышли, закатили его подальше в кусты, на плите этой, чтоб в милицию не загремел, так и проспал до утра. Ты чего ржешь, Мала?

— Ой. Что-то я представила. Петька и вдруг поет.

— Лучше не представляй.

Светища огляделась, поманила Панча и ссыпала косточки ему в подставленные ладони:

— Там урна, выбрось, будь хорошим, а то мухи разведутся, а место наше, правильное.

Вместе с Ленкой смотрели вслед высокой фигуре.

— Красавчик, — задумчиво оценила Светища, — на мать, что ли, похож?

— Как на мать? — удивилась Ленка, — на отца. Смотри, волосы, брови, глаза тоже.

— Гм. Ну, может быть. Цветом, да. И как он вообще?

Повернулась в ответ на ленкино молчание. Та пожала плечами, опуская голову и внимательно рассматривая вытоптанную травку.

— О-о-о, — сказала Светища, — что-то я начинаю понимать…

— Ты сама вообще как? — перебила Ленка сестру, — и хватит уже, услышит.

Панч выбросил косточки, махнул им рукой и вдруг развернулся, исчез за углом здания. Ленка напряглась, беспокойно глядя вслед.

— О-о-о, — снова насмешливо сказала Светища. И тут же поморщилась, кладя руки под живот.

Ленка с тревогой смотрела на бледное лицо с большими темными глазами, и на сухие губы в трещинках.

— Светищ? А с тобой точно все хорошо?

И вдруг сестра сказала, будто сталкивая младшую сестру в пропасть:

— Да не очень, Лен. Доктор сказал, почки у меня. Того на этого. Ты не думай, я там не бухала, а вот студила да, часто, каюсь. Если бы знала, дурында, что так все повернется, надевала бы всякие теплые репетузы, а так — бегала в тонких колготках, куды там, Джина Лоллобриджида. Мама не знает, не хочу я ей говорить. И ты молчи.

Пропасть вокруг Ленки ширилась черными стенами, свистела острыми кусачими сквозняками. И полнилась страхом и испуганными мыслями. Что же будет? А вдруг. Вдруг что-то случится?

— Понимаешь, — задушевно сказала в ответ на мысли Светища, — если бы не рожать, то и норм, ну попила бы таблеток, долго, траву всякую. А так, встряска для организма, они тут консилиум вокруг меня собирали, решали, как быть, и не откажут ли почки. Но ты не бойся, все будет хорошо. У нас вся палата с болячками, да и норм, рожают девки, ну, а кто сейчас здоровый-то?

Из-за угла вышел Панч, улыбаясь, поднял в руках три порции мороженого — эскимо в светлых обертках.

— Свет, — торопливо сказала Ленка, пока Панч, обходя посетителей, поднимающихся на крылечко, приближался к ним, — а сделать можно что-то? Ну, сейчас вот. Может, лекарство. Таблетки там какие. Или какой врач нужен? Слушай, у меня деньги есть, сто рублей, нет, сто пятьдесят даже. Если надо…

— Ого, Малая. Да ты у нас миллионерша.

— Хватит уже. Я серьезно!

Она замолчала. Светлана, улыбаясь, взяла поданный брикетик, развернула, кусая и подхватывая в ладонь шоколадные крошки.

— То что доктор прописал, спасибо, герой. Вы что делать будете? По городу шастать? Пока мать прохлаждается на пляже. В такую жару много не находите.

— Нормально, — Панч уселся рядом с Ленкой, тоже разворачивая мороженое, — я жары не боюсь, мне наоборот, хорошо.

— К тебе будем ходить. Мама денег оставила, я тебе буду готовить. Каши всякие.

Светка передернулась, с юмором скривила лицо, показывая, как ей надоели всякие каши. Сказала мечтательно, суя Ленке недоеденное мороженое:

— Я бы сожрала мяса кусок. Жареного. И картошки. Теоретически. А практически мне даже от мороженого скоро сплохеет. Сплошной перевод продуктов. Знаешь, Мала, счастье оно такое разное. Лежу я и думаю, вот рожу и не будет меня по утрам тошнить, о-о-о, какое счастье. А для вас я придумала. Поезжайте к Петьке, в яхт-клуб, у них там машинка на хозяйстве, козлик. Пусть отвезет на Генеральские пляжи, в бухты. Покажешь братишке, какие бывают райские у нас места. Только не застряньте, там дороги плохие.

Она встала, одергивая большой неуклюжий халат в крупные цветы. С отвращением оглядела себя.

— Надоело. Тяжело уже. Одна радость, что все кончится, и не просто так, а будет мне лялька. Тебе кукла. Пойду, там процедуры скоро.

Она притянула рукой ленкину голову и чмокнула в щеку, помахала Панчу.

— Гуляйте. Завтра если уедете, не волнуйтесь, послезавтра придете.

Стоя у крыльца, она окликнула Ленку и та, бросив Панча, вернулась.

— Летка, а тебе зачем деньги такие? Копила ведь и зарабатывала. Шмотья хотела купить, да?

Ленка покачала головой, вытерла со лба щекотные капли пота.

— Нет, мне надо долг отдать, ну я потом тебе расскажу. Но я могу попозже. Если тебе надо, я лучше тебе.

Сестра подумала, кусая бледные губы. Ленка ждала и Панч терпеливо ждал, стоя на углу дома. Она понимала сестру и хотя с недавних пор решила, что Валик прав и все надо рассказывать тем, кто любит, но вот прикатила новая ситуация с проблемами и что, снова вешать их на маму? Которая, хоть и причитает без конца и хватается за голову, и казалось раньше Ленке, портит всем жизнь, но ведь она и тащит все! Пока папа в рейсе, а Жорик умыл руки, именно ей снова думать и волноваться, теперь уже насчет Светищи и ее ребенка. Так что, решила Ленка, сестра права, надо попробовать обойтись, тем более, обе уже взрослые, чего бежать к матери с каждой проблемой.

— Так сделаем, — постановила Светища, — ты сотню отложи, так, на всякий случай, а когда я рожу, и все, ттт, будет нормально, забирай обратно. Точно справишься? Блин, лучше б ты на шмотки ее держала, я бы отобрала без зазрения совести.

Ленка кивнула, успокаивая.

— Нормально-нормально. Иди уже, колобок.

— Зарежу, Малая.

— Руки короткие, пузо мешает!