Длань Одиночества

Глава 12

— Мой милый.

Темная Ирония гладила голову Никаса, нежно придерживая затылок.

— Потерпи еще немного.

Никас не отвечал. Он спал и видел странные сны. Ирония аккуратно опустила его голову, и осмотрела сочащиеся раны. Их пытались перевязать, но человеческую кровь не удержать фантазией. Ирония запустила тонкую руку в кожистый карман на животе, в недра своей сущности, и вытащила туго свернутую штанинину от брюк. Если б Аркас был в сознании, он легко узнал бы эти брюки.

Распоров ткань костяным ножом Максиме, Ирония надежно стянула раны Никаса неровными лентами. Он потерял уже очень много крови. Достаточно, чтобы умереть самому и обречь остальных.

Но Ирония слишком ценила свое время, что бы все ее труды оказались напрасны из-за уловок Пророка.

— Живи, Никас Аркас, — светло-синие губы коснулись бледного лба. — Многомирье должно уцелеть. Максиме не понимает, что борьба прекрасна сама по себе. Она должна продолжаться. Неважно, кто защищается, а кто нападает. Неважно кто погибнет, а кто останется. Из зла прорастет ветвь милосердия. А дорога добрых намерений приведет в темнейшую ночь. Это цикл бесконечен и свят. Ты должен защитить его от гибельной философии Максиме. Она должна умереть!

Внутри грудной клетки Никаса черная лапа схватила сердце, которое перестало биться минуту назад. Схватила и сжала, наполняя целебной злобой. Человек выгнулся, земли касались только его затылок и пятки.

— Задышал! — воскликнула Котожрица сквозь слезы. — Клянусь фантазией, ты жив!

Она подползла к человеку, не вставая с колен. Не в силах помочь ему, Котожрица молилась пушистым богам несколько часов.

— Кот Врачеватель услышал меня! — она провела ладонью по мокрому лбу Аркаса.

В нишу сошел Объект Все.

— Так Ли Это?

— Да! — Котожрица подняла вверх испачканные кровью ладони. — Хвала Коту Шредингера! Повелителю неопредленности!

В пустоте усмехнулась Ирония. Усмехнулась и пропала.

Все приблизился к Никасу. Он присел на корточки, задумчиво глядя на человека. Журналист тяжело дышал, но кожа на его лице порозовела.

— Похож Так. Я Знал Что Караю Тать.

— Тем не менее, это был не он, — горячо возразила Котожрица. — Вас ввели в заблуждение, уважаемый Все. Намеренно, чтоб вы помешали спасению Многомирья.

После того как Котожрица нашла Все, стоящего рядом с бездыханным Аркасом, было высказано слишком много новой информации. Создатель пытался усвоить ее, но это было трудновыполнимо. Он был Всезнающ и его разум отчаянно сопротивлялся новому, потому что ничего нового не могло существовать в принципе.

Котожрица старалась быть максимально деликатной. Она так и не придумала подходящего способа донести до Все, что он — образ. Ей вообще было очень сложно объясняться с таким древним примом. Пока ее дипломатических способностей хватило лишь на то, что бы Аркаса перестали протыкать копьем.

— То Значит, Яблоко Не Прячет? — не унимался Все.

— Нет, — Котожрица скрестила ладони на груди. — У него нет яблока. Это не тот Аркас, которого вы ищите. Вас надул прима-образ… М-м-м, клянусь фантазией, как же объяснить? Вот что: есть злые духи. Они лгут, чтобы сеять вражду. Убивают хороших духов. Мы — хорошие. В нашем мире…

— Неизвестность! — гаркнул Все, ударив кулаком по земле.

— Не поняла.

— Мир Ваш — Это Неизвестность!

Быстро обдумав эту реплику, не терпящую возражений и расспросов, Котожрица решила, что проще будет поддерживать заблуждения Все, чем пытаться объяснить ему суть Многомирья.

Она хотела сказать что-то еще, но в этот момент Аркас слабо заявил о себе:

— Максиме. Борись.

После этого он снова провалился в беспамятство.

Котожрица заметила новые повязки, но не смогла объяснить их появление. Прислушиваясь чутким кошачьим ухом к сердцебиению Никаса, она вела сбивчивый диалог с Все. В основном он сводился к тому, чтобы убедить того не атаковать все, что он видит в Неизвестности. Выслушав рассказ о темных духах, Все уверенно заявил, что это прихвостни некоего Змея. Котожрица не поняла его, но подумала про себя, что Максиме в душе как раз похожа на хладнокровную хищную рептилию.

Сложнее было объяснить происхождение позитива. Все уверял, что не узнает светлых духов. В том числе Котожрицу. А ведь он лично создал каждого.

— Где Крыла Твои? — строго вопрошал он.

— Меня пытали, — немного подумав, соврала жрица. — И отрезали их под корень. Мы сильно изменились под влиянием темных духов. Но мы все еще твои отпрыски.

— О, Несчастные! — взревел Все и обнял Котожрицу жилистыми руками.

Та сдержанно похлопала его по звериной шкуре.

— Мы не сдаемся.

Все посмотрел на человека.

— Но он настоящий? Это смертный человек?

Ответив утвердительно, Котожрица ввела создателя в состояние неистового веселья и одновременно глубокого сожаления. Он возносил хвалы Аркасу, и одновременно казнил себя за поспешное нападение. Потом он уселся на краю ниши и принялся неотрывно наблюдать за хрипящим человеком.

Котожрица сидела рядом с журналистом и не отпускала руку, пока тот не очнулся вновь. Человек долго смотрел в пустоту, облизывая потрескавшиеся губы нездоровым языком.

— Сколько же я не пил, — прошептал он. — Все бы отдал за глоток воды.

Над ним нависло зеленоглазое веселое лицо.

— Привет, — сказала Котожрица.

Она не удержалась и хихикнула.

— Иди на хрен, — выплюнул Аркас.

Пока образ любви приходил в себя после такой грубости, Аркас повернул голову и увидел Все, замершего на полушаге.

— Ну что смотришь? Ищешь еще случай ранить безоружного? Скотина. Ну, давай! Разозли меня сильнее, и я тебя зашвырну за последний мир, ушлепок.

Он зашевелился.

— Тебе нужно… — промямлила Котожрица дрогнувшим голосом.

— Заткнись! — гаркнул Аркас. — Я знаю, что мне нужно. Найти Максиме и помочь ей стереть вас, уродов, в порошок.

Он скривился от боли и с отвращением осмотрел перевязки. Старые, испачканные в мазуте брюки. Просто отлично.

— Ты, — Котожрица дрожала. — Альфа совсем не то рассказывал о тебе…

— Альфа. А он не здесь?

— Нет! Он потерял концентрацию, чтобы я смогла найти тебя. И спасти!

Аркас подышал, готовясь, а потом встал на колено.

— Сука! Как же больно. Спасти меня? Не знаю, что ты за существо, но больше никто не сможет срать мне в уши этими историями о благородном самопожертвовании. Свободном разуме и прочем. Вы используете нас как контейнеры для перевозки опасных материалов. Просто заливаете в нас этот океан дерьма и ждете, пока мы не погибнем от страданий. Если бы Альфа был здесь, я бы спросил у него и другое. Например, какого хрена вы закопали в мусор сущность, которая могла избавить нас от почетной обязанности носить в себе Одиночество?

Преодолевая острую боль в засохших порезах, Аркас поднялся на ноги, но не смог распрямится. Его перекосило влево.

— Я… — смешалась Котожрица. — Мы…

— Вы! — резко повторил Аркас. — Вы ничем не отличаетесь от негатива. Я даже не знаю, кто из вас опаснее.

— Мы Други Твои, — решил заговорить Все.

Глаза Никаса сделались бешеными.

— Ты чуть меня не заколол, безумный ты неандерталец! Еб вашу мать, что вы несете?! Вы говорите, что вы хорошие ребята, но сами тут же опровергаете это. За одного только ЛПВВ я бы дал вам всем погибнуть, если б это не касалось и моего мира! Вы прячете разложение за милыми мордашками. Это что у тебя, кошачьи уши? Любишь, наверное, когда о тебе думают миллионы задротов?

Пощечина была звонкой, хоть и не прицельной. Котожрица явно повредила кисть, но скрывала боль, быстро моргая покрасневшими веками.

— Нет, не люблю, — процедила она. — Хорошо, что ты не один из тех, кто сделал мое актуальное воплощение таким. Думаю, тебе больше нравятся кровососущие твари! Я успела поговорить с ней, пока она не убила себя ножом, которым сама же тебя и изрезала!

Сделав паузу, девушка оттолкнула Аркаса подальше от себя.

— Да, один из вас смог вызвать из небытия ЛПВВ. Но им двигало такое тщеславие и жажда стать учителем для миллиардов, что его детище могло стать тираном и диктатором! Позитив не стал помогать ему не из зависти, а потому что содержание Произведения было угрожающим. И, да, в нас проникает тьма, мы можем скрывать и не договаривать. Можем закрывать глаза на дела негатива. Но мы лучшее, что у вас есть! Представь себе, Никас Аркас, у людей вообще осталось мало хорошего.

Образ любви сдался и потер ушибленную ладонь.

— Управление Многомирьем в ваших руках. Вы — движущие начало. Но все, что вам нужно, это похоть и возлияния. Власть и жестокость. Ты всего лишь натыкаешься на свои же потаенные желания. Можешь дать себе по морде еще раз, если хочешь напасть на виновного!

После этого все трое долго молчали. Котожрица не выдержала и расплакалась. Все сопел, поглядывая на человека. Никас, скорчившись, стоял возле прорыва реальности и глядел, как медленно плывут созвездия.

— Черт с вами, — сказал он глухо. — Меня не слишком убедили твои слова. Но я не должен был намекать, что… Ну, что ты королева мастурбирующих малолеток. Я уверен, что твоя сущность глубже.

— Это тоже прозвучало так себе, — откликнулась Котожрица.

К Никасу подошел Все. Он держал руки поднятыми.

— Отомсти Мне. Чтобы Спрведливость Была.

— Уйди с глаз моих.

Я мог бы уже найти то существо, о котором говорил ЛПВВ, подумал журналист. Надо сосредоточиться. Мерзкая сковывающая боль. Господи, неужели Френ оказалась способна на это? Она чуть не выпотрошила меня. Но я сам виноват. Нужно было дать ей уйти. Отпустить. Кстати, а где тот нож, которым она меня била? Это была кость? Или мне показалось.

Его разум наполнил белый шум. Потом он осмотрелся, выискивая направление.

— Я Думал Ты Темный.

Да отвяжись ты, — рявкнул Никас. На самом деле он молча развернулся и нанес Все сокрушающий удар в челюсть фантомной клешней. Тот неплохо принял удар, но попятился и запнулся о камень. Котожрица успел поймать его до удара затылком, и повалилась вместе с ним. Теперь она полулежала, придерживая Все. В ее взгляде был страх и осуждение.

— Так и есть, — сказал Аркас.

Прилив тонизирующей злобы прошел, и он снова сгорбился. Но удовлетворение от удара все еще согревало.

— Позволь нам пойти с тобой! — крикнула Котожрица.

Скособочившись, Аркас уходил все дальше. Он не отвечал. Девушка помогла Все встать на ноги. Тот с ужасом глядел на кровь, капающую с верхней губы. Ряса Котожрицы была сильно потрепана после бесполезной перевязки Аркаса, но она оторвала от полы еще немного и дала Все, чтобы тот промокнул нос.

— Мы должны быть с тобой! — не отставала она.

— Не вижу причин, — холодно ответствовал Никас.

— Тем не менее, они есть! Я защитник Многомирья. Я должна сопровождать и охранять тебя…

— Куда?! — Аркас остановился. — Куда сопровождать?! Ты меня вообще слушаешь? Вашим процедурам по обработке дурачков пришел конец.

Он задумался.

— А как это должно было произойти? Одиночество заперто в Максиме, но она в недосягаемости. Как должна была произойти передача?

Котожрица и Все поравнялись с ним.

— Насколько я знаю, — сказала сущность любви, — этого можно достичь только при близком контакте. Обычно это происходило в Интеллектуальном, потому что раньше носители никогда не сбегали. Тебя вели туда, чтобы спровоцировать Максиме. Заманить ее в ловушку. Так как Максиме носитель с большим стажем, Ложа надеялась, что она не устоит перед искушением увидеть другого человека.

— Одиночество можно передать где угодно? — спросил Никас.

— Как я уже сказала, важен лишь близкий контакт и готовность стать носителем. Раньше это сопровождалось серьезным церемониалом.

Котожрица помолчала, помогая Все вытереть остатки крови.

— Подразумевалось, что ты отнимешь Одиночество у Максиме, чтобы лишить ее силы.

— Она бы ни за что не отдала его, — возразил Никас. — Она очень серьезно настроена. По мне это, думаю, заметно! Был какой-то план на этот случай?

— Убить ее.

Аркас запрокинул голову.

— Повтори.

— Убить Максиме. Послушай, Аркас. Альфа мне многое рассказал перед рассредоточением. Ты особая жертва. Девелу повезло, что ты стал следующим, потому что ты можешь делать вещи. Необходимые вещи. Носители до тебя были слишком инертными.

Аркас рассмеялся.

— Особенно Максиме?

— Клянусь Терпеливым Котом в Доме Где Есть Ребенок, — Котожрица дернула ушами. — Ее инициация была ошибкой, которую Девел совершил будучи слабым. Единственный раз, когда он позволил себе отойти от традиционного набора носителей, он обрек нас на цепь событий, приведшей Многомирье к нынешнему состоянию.

— Ну, вы все получили, что заслуживали в ее лице, — добавил Аркас цинично.

— Возможно, — не стала отрицать Котожрица. — Как бы то ни было, Многомирью нужен был боец. Готовый… К крайним мерам.

— Я не стану убивать ее. Не смогу.

— А ведь она хотела сделать это с тобой. Ей это почти удалось.

Ветер завыл громе обычного, стал горячим. Все отступили в сторону, наблюдая, как трепещут края разрывов. Далекий грохот перекатывался и ухал. Где-то в Многомирье огонь снова пировал.

— Я догадывался, что меня поимели во благо Многомирья, — сказал Аркас, облизывая пересохшие губы. — И мне, собственно, уже все равно, насколько лживы те, кто меня окружает. Потому что я точно знаю, чем это все закончится.

— Чем? — спросила Котожрица.

— Все умрут! — воскликнул Аркас. — Чем это еще может закончиться? Я тебе скажу, кошко-девочка, что вы напрасно на меня надеетесь. Максиме намного сильнее. Да, я хочу добраться до нее, но только для того, чтобы поговорить. Я не смогу убить ее не только потому, что меня держат в узде строгие моральные принципы. Она просто раздавит меня силой Одиночества. И никогда, никогда, — слышишь меня? — не отдаст его.

Котожрица икнула. Все непонимающе переводил взгляд от собеседника к собеседнику.

— Она уверена, что ничего уже не исправить. Как тебя зовут?

— Котожрица.

— Так вот, Котожрица, я бы на твоем месте не таскался за мной, а пошел бы повеселился, пока не поздно. И кроманьонца этого забери, пусть он хотя бы партейку в бильярд сыграет перед смертью.

Образ любви смотрел на Никаса упрямо и, вновь, осуждающе. Человек глядел в ответ некоторое время, а потом решил обойти Котожрицу и отправится дальше. Та мгновенно схватила его за предплечье, надавив на рану.

— Ах ты… Я тебе уши оборву, если сделаешь так еще раз!

— По-твоему Альфа и Аппендикс погибли напрасно? — свирепо спросила Котожрица.

— Какой еще аппендикс?!

— Мой друг! — вскричал образ любви. — Он делал в два раза больше, чем мог, потому что у него было за что сражаться! Я готова делать в двадцать раз больше по той же причине! А ты ноешь и рассусоливаешь! Все потому, что тебя ничего не волнует. Ты никого не ценишь и готов плыть по течению, равнодушно наблюдая, как берега заливает нашей кровью!

— Наивная речь. Давай скажи еще: «если не веришь в себя, верь в меня, которая верит в тебя». Я пытаюсь быть реалистом, Котожрица. Мне нужно рассуждать здраво, пока я еще способен на это.

Отступив на шаг, Никас, все-таки, обошел девушку. Та не спускала с него глаз.

— Мы можем пойти с тобой?

— Клянусь Фантазией, почему ты прицепилась к нам обоим? Отпусти бедного дикаря.

— Я Пойду Туда Же.

Шагов через двадцать, Аркас сделал короткое движение головой.

Нож действительно был сделан из кости. Отделенная конечность была с ней. Почему? Это очень странное занятие, мастерить нож из собственных останков. Конечно, предательница — безумна. Но была ли она такой всегда?

Осторожно ощупывая узкое лезвие, Ирония чувствовала изменения в своей сущности. Та трепетала от контакта с настолько злым предметом. Этот фрагмент реальности казался почти ненастоящим из-за сокрытых в нем эмоций и воспоминаний. Сам стал какой-то давней идеей, твердым намерением. Хотела ли она убить кого-то или покончить со своей жизнью? Нож не отвечал, только рычал и злился, обжигая пальцы.

Полировки не было. Кость просто расщепили, разгрызли, получив острый обломок. Рукоять была обмотана волосами. Ирония пыталась что-то понять из змеиного шипения ножа. Его рассказ мог бы дать полезную информацию. Но оружие отталкивало дикостью и просило крови. Возможно, если дать ему то, что он хочет…

Кровь Аркаса запеклась на острие. Ирония осторожно тронула ее кончиком подвижного языка. Вкус создателя возбудил ее, на мгновенье она почувствовала желание отпить свежей жидкости, красной как цвет жизни. К тому же, она явственно ощутила частички яда, который Цинизм впрыскивал в жилы носителя.

Ирония не хотела поддаваться зову ножа, но искушение подслушать мысли предательницы, было слишком велико. Прижав лезкие к впалому животу, Ирония повела им сверху вниз, чуть наращивая давление. Возбуждение стало обжигающим, когда кровь Аркаса проникла в разрез. Колючая страсть стремилась снизу вверх. Серьезность, воля и честь, пропали в тени растущего желания. Жажды соединится с создателем и Цинизмом одновременно. Сойти нагим телом в этот водоворот противоположных сил.

Ее сущность легко разошлась. Лезвие начало свое порочное погружение. Все глубже и опаснее. Ирония стонала, извивалась, бредила чужими воспоминаниями. Она видела людей переполненных негативом. Почти зверей, которым ничего не дала разумность.

Ирония протолкнула лезвие еще чуть глубже, мягко вращая его. Удовольствие и страх боролись в ней. Несколько раз возбуждение достигало предела и тогда Ирония громко, заикаясь и вздрагивая, выкрикивала чужие слова.

— Ты больше никого не спасешь! Больше никого, сука!

Она увидела тесак. Им рубили так много и часто, что он зазубрился. На нем несколько раз меняли деревянную рукоять. Потому что дерево впитывало кровь и размягчалось. Гниющие половинки рукояти ходили ходуном на ржавых креплениях.

Еще чуть глубже.

Теперь Ирония увидела Максиме. Та стояла перед ней, словно живая. Глядела, не скрывая презрение, но хорошо пряча жалость. Она подошла вплотную, наблюдая за спазмами Иронии. Взяла ее руку и стала толкать нож еще глубже.

Ее рот приоткрылся от желания.

— Я расскажу тебе, как это было. Пять охотников. Пять браконьеров. Они охотились за тиграми. Убивали их ради шкур и пенисов. Я бы никогда с ними не встретилась, если бы не этот проклятый топливный клапан. Понимаешь, старший механик все уши мне прожужжал насчет левого патрубка. Я долго забивала на это, потому что он был в порядке. Но панель показывала неисправность. Панель ошибалась, а не я. Механик был очень настойчив. Я поменяла патрубок. Но повредила клапан. Как, не знаю. Возможно туда упал болт, который я случайно смахнула локтем. Возможно, туда сам Девел насрал, когда я отвернулась. И я упала в джунглях. Немного обожгло спину. Я везунчик, говорила я. Везунчик.

Максиме давила. Ее рука уже по локоть погрузилась в сущность. Ирония почувствовала, что умирает. Еще немного и лезвие нарушит ее концентрацию.

— Чаще всего они трахали меня скопом, — продолжала Максиме. — Во все дырки, которые обнаружили. Они не были джентельменами. Сначала их это удовлетворяло, но после недели нашего знакомства, чувства немного остыли. Страсть улеглась. Тогда они начали истязать меня, чтобы члены стояли покрепче. И в один прекрасный момент, один из них, будучи навеселе, отрубил мне руку. Он долго старался. Попадал то ниже, то выше. Ему мешало то, что он одновременно долбил меня сзади. Руку мне вывернули и держали, но он все равно мазал.

Глаза Максиме смотрели теперь влево и вниз. В них не собирались слезы. Эти картины будто бы не тревожили ее.

— Накануне они поймали тигра. Молодого, только что ушедшего от матери, наверное. Сначала они хотели скормить мое предплечье ему, но бедняга был в таком стрессе, что только растерзал его. Измачалил и выбросил. Тогда они решили сэкономить на супчике для меня. Я долго смотрела на нее. Гладила. Дергала за сухожилия и щипала пальцы. Это была моя рука и одновременно что-то совсем чужое. Возможно, я спятила именно в этот момент. Глядя на свою руку, изуродованную несчастным зверем. Знаешь, я ведь занимала яму, в которой он должен был находиться. Из-за меня он торчал в крохотной клетке.

Давление ослабло. Ирония была на грани. Величайшего оргазма и смерти. Голос предательницы вливался в нее через кость.

— Они обработали рану, пока я была без сознания. Очевидно, кто-то из них ко мне привязался. Там был такой паренек, возможно сын одного из них. Мне казалось, что он испытывал некоторую неловкость, когда толкал свое хозяйство мне за щеку. Но, знаешь… Коллектив.

Максиме помолчала.

— Ты, наверное, думаешь теперь, что я собираюсь отомстить всему миру за тех пятерых. Потому что безумна и слаба духом. Что это — несправедливо. Неправильно. Но дело вовсе не в них. Откровенно говоря, я все это выдумала на ходу, — сказала вдруг Максиме. — Моя история гораздо проще. Поверь, Ирония, я хочу уничтожить Многомирье не из эгоизма. Девел попросил меня.

Ирония не удержалась от всхлипа, переходящего в стон.

— Это тоже неправда, — засмеялась темная госпожа. — Господи, ты не думала, что причин может не быть вовсе? Настоящий хаос, сам по себе награда.

— Сука, — просипела Ирония. — Безумная сука.

Максиме захохотала и закашлялась. Этот кашель вернул Иронию к реальности. Она по-прежнему парила в пустоте Многомирья. Среди испуганных звезд и плачущих миров. Из ее промежности торчала верхушка рукояти. Осторожно, двумя пальцами, Ирония потянула за нее. Нож выходил медленно и неохотно. С него стекали сокровенные жидкости.

Иронию трясло. От стыда и злости. Она позволила предательнице насмехаться над собой. Максиме сохранила ей жизнь, показав свое бесспорное превосходство. И все это из-за любопытства и сладострастия. Казалось, что звезды смотрят на нее осуждающе, насмешливо, они перешептываются и бранят ее поведение. Ирония запахнулась в шелковистые ленты своего одеяния. Нож дернулся в пальцах, напоминая о себе. Его нужно было похоронить, как и все остальное, что принадлежало жертвам.

Интеллектуальный сильно изменился. В последний раз, когда Ирония была здесь, город-механизм еще можно было называть нейтральным. Но теперь он говорил языком негатива, демонстрировал негатив и светлые грани, отличавшие его, были упрятаны или стерты. Движущиеся здания и перестраивающиеся улицы стали темными и зловещими. Их нутро болезненно гремело и щелкало. Динамические композиции деталей, раньше непредсказуемые и многообразные, теперь создавали только картины отчаянья и страха. Ирония видела демонические лики, мрачные барельефы, кошмарные изваяния, свет менялся от пурпурного к желтому. Окна моргали, превращаясь в жестокие всевидящие глаза.

Гармония была изгнана. Здания находили друг на друга, разрушаясь и разрушая. Улицы все чаще превращались в тупики. На пути к еще светлым участкам, одна за другой, вырастали стены. Некоторые плоскости города застревали, не давая развернуться другим. Из согнутых заготовок новых улиц падали раздробленные строения. Они засыпали целые кварталы строительным мусором.

Твари негатива роились в сумраке, засоряя звучание разума воплями междоусобиц. Множество баррикад удерживало их от вторжения на территории позитива.

Ирония примостилась на крыше древнего здания. Некогда светлого, сияющего хрусталем и мрамором. Теперь это было сгорбленное существо из дрожащего щербатого кирпича. Оно двигалось невпопад, пересекая улицы, затопленные смердящей слизью, и разоряя гнезда негатива. Ирония видела огни блокпостов, которые беспрестанно сдерживали атаки чудовищ. Треск защитных турелей, лязг метала, крики раненых, еще больше заглушали привычный голос Интеллектуального.

Этот успокаивающий звук разума. Одна низкая нота. Словно бесконечная мантра. А-а-а-а-а. Она то и дело прерывалась.

Пошел вязкий дождь. Ирония двигалась к Центру, наблюдая за безнадежным сопротивлением позитива. Предательница, стоит отдать ей должное, прекрасно координировала свои силы. Агенты цензуры и светлые рыцари оставляли квартал за кварталом. Беженцы затапливали площади, создавая идеальную среду для внедрения. Среди беспомощных образов зрели культы Одиночества и цикл повторялся. Добродетель становилась преступной слабостью, но позитив не мог пойти против своей природы.

Ирония добралась до Центра, с трудом уходя от огня зенитных установок. Цилиндрическое здание, похожее на колизей, венчал купол Неприкосновенной ложи. Он был темен и пуст. Однако вокруг держалось серьезное оцепление. Тысячи светлых рыцарей стояли тут дозором, поддерживаемые тяжелыми позитивными орудиями.

Став совсем тонкой, Ирония незаметно пересекла воздушное пространство и прижалась к куполу, вглядываясь внутрь. За стеклом действительно никого не было. Только неподвижный сумрак. Странно. Возможно, они спустились в кратер, что бы лично бороться за свои интересы. Тогда она, возможно, впервые зауважала бы их. Но, скорее всего, собрание просто разбежалось, потеряв концентрацию. Ждет, что все разрешиться само собой. В конце концов, кто-нибудь предпримет… Что-нибудь.

Опустившись ниже, Ирония отыскала незапертую арку и пробралась внутрь. В коридорах Центра тоже было пусто. Не к чему было прислушаться. Проклятье неподвижности завладело мышлением. Его злейшие враги обосновались здесь, холод, тьма и безмолвие. Живая некогда геометрия застыла, изуродовав планировку коридоров и залов. Ирония спускалась все ниже, преодолевая хаотичные наросты из фигур. Яд статичности капал с потолка.

Наконец, Ирония достигла уровня кратера. В огромном помещении горел всего один прожектор. Его свет легко проникал сквозь старый, почти развеявшийся дым. Освещал он последнего свидетеля того, что случилось здесь. Прима-образ Здравомыслия сидел на вздыбившейся земле, глядя в одну точку. Он напоминал теперь старика в хламиде, покорившегося своей судьбе. Мудрого, но беспомощного.

Ирония пересекла арену. Приземлившись рядом с примом, она долго смотрела на него, прежде чем заговорить. Поэтому он оказался первым.

— Они ушли, — сказал он. — Сказали, что вернутся сюда хозяевами. И я верю им.

— А где Ложа? — спросила Ирония.

— Ушли, — повторил образ. — Но эти ничего не обещали.

— Так я и думала.

Здравомыслие посмотрело на нее снизу вверх.

— А ты кто? Убийца? Я могу за себя постоять.

Ирония фыркнула.

— На что вы надеетесь? Чего ждете? Почему ты просто сидишь тут?

Образ не сводил с нее глаз.

— Я должен быть здесь. Если уйду, все закончится гораздо быстрее.

Он поник, вернувшись к созерцанию чего-то, притаившегося среди осколков гранитных плит. Ирония проследила за его взглядом и увидела руку в серебристой латной перчатке, торчащую из земли.

Ножиданно для себя, Ирония наклонилась над Здравомыслием и похлопала его по спине.

— Воля выстоит, — сказала она. — Максиме сильна, негатив силен, но мощь развратила их и сделала беспечными. Жертва еще жива и она движется к победе. Я сделаю все, чтобы помочь ему.

Образ еще раз поднял взгляд. Он словно увидел Иронию заново.

— Кто ты?

— Я представитель серой стороны. Сущностей, которые понимают, как важны оттенки и полутона. Мы балансируем между черным и белым, сохраняя благоразумие. Ненавидим фанатиков и крестоносцев, коей и является проклятая и презираемая Максиме.

— Вас много? — спросил прим. — Вы поможете нам?

— Множество, — с тоской сказала Ирония. — Было когда-то. Но Максиме переманила мой род на свою сторону. Серое пропало среди черноты. Некоторые стали абсолютно светлыми, пытаясь усилить позитив. А те, кто еще балансирует, не хотят вмешиваться, чтобы сохранить исключительность. Так что серые помогут вам, да. Но только в моем лице.

Здравомыслие печально покивало.

— Спасибо. Мы сейчас рады любой помощи. Скажи, зачем ты явилась, я попробую быть полезным в свою очередь.

Ирония достала из поясной сумки нож.

— Я должна захоронить это.

Здравомыслие отстранилось.

— Что это?

— Часть предательницы. Ее кость. Я хочу оставить ее в мире жертв, чтобы это скверное оружие не вернулось никогда.

Прим здравомыслия поднялся. Осторожно, с недоверием, он потянулся пальцами к оружию.

— Нет, — Ирония сразу же спрятала его. — Оно чуть не совратило меня. И с вами может сделать то же самое.

— Но это могло бы… — образ вздрогнул от собственных амбиций. — Отдай его жертве! И тогда Максиме можно будет ранить и убить!

— Нет! — возразила Ирония. — Аркас тем более не должен касаться этого оружия. Он и так склонен симпатизировать предательнице. Этот нож полон вранья и злости. Через него Максиме окончательно склонит Аркаса на свою сторону!

Здравомыслие сгорбилось.

— Досадно. Такой шанс покончить со всем раз и навсегда.

Образ поглядел на торчащую из земли конечность и закричал:

— Да, мы были хладнокровны! Да, возможно был другой способ бороться с Одиночеством, не обрекая людей на страдания! Мы могли бы бороться с ним силами одного лишь позитива! Но надолго бы нас хватило? Не знаю, почему Максиме думает, что жизнь миллиардов не стоит одной. Возможно она добрее и справедливее всех нас.

Здравомыслие тяжело опустилось на землю.

— Может быть, страдая, она узрела истину. И не может теперь поступить иначе.

Стены Центра негромко бухали и скрипели. Прожектор мигнул, приглушив сияние.

— Но мы не можем сдаться. Только не такому беспринципному врагу как Геноцид. Клянусь Фантазией, Максиме сделала все, что могла, чтобы мы не поняли ее!

Ирония терпеливо ждала.

— Мир находится внизу. Его сторожат множество дверей. Мы восстановили их после побега Максиме. Возьми ключи.

Ирония осторожно приняла из дрожащих рук Здравомыслия необычную связку отмычек. Они свободно скользили по золотому кольцу, напоминая солнечный круг.

— Ты доверяешь мне такую драгоценность? Не боишься, что я Ложь?

Эти слова, похоже, оскорбили Здравомыслие.

— Винишь меня в полной слепоте, — сказало оно мрачно. — Но это не так. Уходи.

Прожектор мигнул, и свет его стал еще более глухим и рассеянным.

Двери в мир жертв казались неприступными, хотя пророк, в свое время, разорвала их как бумагу. Тяжелые заслонки, многократно укрепленные листами стальной воли. Их запирали уходящие в стены и потолок перекладины в десятки раз толще Иронии. В поверхность дверей были вплавлены цветные кристаллы. Их мозаика рассказывала, как человек воздвиг собой стену, чтобы остановить наплыв негатива.

Одиночество веками грызло корни Многомирья, словно свирепая и ненасытная крыса. Неумолимое, оно потоками губительных сил, превращала целые миры в бездонные озера, на поверхности которых толстая корка из гнили и костей, была единственным следом ушедших. Из-за его влияния и ранней смерти жертвы, позитив почти потерпел поражение в средние века, но выстоял благодаря светлым героям и Каноничным Столпам.

Ирония заметила, что в мозаиках не упоминается, как именно герои должны были противостоять Одиночеству. Этот ритуал был тайным, хотя скрыть правду было уже невозможно. Максиме показала, какова в действительности участь жертвы. Каким избирательным может быть позитив в своих методах. И, что даже самый чистый свет, всегда застят черные пылинки.

На последней двери был изображен человек, собирающий цветы, выросшие на костях. Камни были тусклыми, и только самоцветы, которыми был выложен скелет, сияли, словно маленькие луны. Ирония оглянулась на пройденный путь. Вертикальные плоскости ступеней были покрыты оправданиями. Позитив запечатлел все доводы, которые могли обелить его имя. Только сейчас, присмотревшись, Ирония поняла, что и стены и потолок были полностью покрыты крошечными буквами. Это была повторяющаяся фраза.

«Прости нас Прости нас Прости нас Прости нас…»

Последний ключ встал в скважину и раздался мелодичный перезвон. Заслонка начала бесшумно подниматься. Ирония ожидала чего угодно. Даже нападения с той стороны. Иссушенных рук в растущем пространстве между оградой и полом.

Ничего не происходило. Только мелкая пыль прибывала, засыпая черный мрамор. Ирония проскользнула внутрь, не дожидаясь, когда путь откроется полностью.

Она оказалась в новом мире. Никогда Ирония не ступала здесь, хотя думала, что знает о Многомирье все. На кипенно белом песке, под небом из черного бархата, застыли давно ушедшие люди. Высохшие оболочки хорошо сохранились, хотя были хрупкими и невесомыми, будто чешуйки колосьев. Они долго заполняли этот мир: полупрозрачные статуи, наполненные светлой жидкостью. Стеклянные коконы, из которых выбралась тьма: их грудные клетки были раскрыты наружу. Пожрав человека изнутри, Одиночество оставляло только уксус страданий. Чистый, как слеза. Образ осторожно просунул руку в разрыв и окунул палец. Уксус обжег, словно огонь, зашипел, разъедая сущность. Ирония быстро отсекла палец ножом.

— Надо же. Пригодился.

Где-то зазвучала музыка. Скрипка. Столь неуместная, что вызывала волнение и страх. Она часто прерывалась, расцветая и увядая. Прислушиваясь к этому неясному предупреждению, Ирония искала среди останков нечто особенное. Из песка выглядывали личные вещи жертв. Обычно Девел забирал их нагими, чтобы не засорять Многмирье инородными предметами, способными принести вред. Но не решался отнимать наиболее дорогие сердцу предметы, которые помогали жертве вести свою борьбу с Одиночеством.

Четки, деревянные фигурки, истлевшие цветы, обрывки ткани. Нож. Как мог он позволить Максиме оставить при себе нож? Ирония вспомнила, как предательница обмолвилась о том, что Девел попросил ее уничтожить Многомирье. Действительно ли это была только насмешка?

Наконец, Ирония нашла то, что искала: рыщущие цепи. Они, словно змеи, неторопливо ползали вокруг пустого места. Кандалы искали своего пленника, но тот давно уже был далеко отсюда. Разрушал Многомирье и сеял смерть. Здесь и следовало похоронить нож. Там, где все началось.

— Гостеприимное место.

Ирония обернулась.

Образ рыжеволосой женщины отставил скрипку, и посмотрел на нее глазами-изумрудами. Она была полнее, чем Ирония, и чуть горбилось, сохраняя лукавую позу, из которой удобно наносить неожиданные удары. Соблазнительное тело было покрыто пигментыми пятнами в виде перевернутых рун.

— Я хочу остаться здесь навсегда.

— Откуда ты здесь? — мрачно спросила Ирония.

Она надеялась, что голос ее прозвучал невозмутимо.

Не отвечая, Ложь переменилась, став образом, который не так давно отдал Иронии ключи от врат.

— Вы не могли проникнуть так глубоко.

— Мы уже закончили, — Ложь обратилась в Максиме.

— Вы еще не взяли Крепость Воли.

Рассмеявшись, Ложь приняла облик Аркаса.

— Я, Никас Аркас, герой позитива. Я несу рассвет, изгоняющий зло. Мой след проходит по телам поверженных монстров. От победы меня отделяет мгновение. Отдай мне нож, и я смогу одолеть Одиночество.

Очарованная магией Лжи, опьяненная феромонами, которые выдыхал образ, Ирония сделала шаг вперед. Аркас, улыбаясь, протянул руку. Она была покрыта кровью и грязью. Они сходились, медленно, чтобы противное волшебство обмана, не нарушилось. И у черты, когда пальцы фальшивого Аркаса уже коснулись лезвия, невысыхающий налет уксуса обжег Ложь. Та отдернула руку, и хрустальная сфера наваждения треснула.

Они дрались жестоко и отчаянно. Ложь принимала десятки разных обличий. Воинов, с которыми Ирония не была знакома. Их приемы сбивали с толку и не давали выработать ответную тактику. Она пыталась улететь, но противница всегда успевала схватить ее за ногу, или за красивую черную ленту, и сбросить вниз. Только нож давал Иронии преимущество: Ложь боялась его как огня. Ее взгляд всегда был направлен на него, словно бой шел между оружием и образом. Скользя между оболочек, они старались не терять друг друга из виду. Уксус слабо подрагивал от движения вокруг.

Заманивая Иронию, Ложь двигалась, будто бы случайно, изображая сомнения. Как молния, мелькала меж частыми коконами, терялась в них и появлялась вновь с другой стороны. Ирония понимала, чего та добивается. Оковы заинтересовались ими. Они поднялись, раскачиваясь в воздухе, словно черные кобры. Попадать в них не стоило.

Ложь прыгнула на нее сзади. Теперь она была тощим рукастым образом, голова которого была обита полосами тонкого металла.

— Ты пришла похоронить его? — глухо спросила она. — Да?

Ирония наугад ткнула омтрием, но Ложь унеслась, коротко вскрикнув. Она принялась опрокидывать коконы. Уксус выплескивался на песок, широко растекался и злобно шипел. Ирония поняла, что ее пытаются запереть на островке безопасной земли. Она снова попыталась взлететь, но Ложь ждала именно этого. Песок осыпался с куска обсидиана, исписанного напутственными словами. Железноголовый образ метко швырнул его. С такой силой, что сущность Иронии всколыхнулась от удара.

Цепи почувствовали запретную вибрацию рядом. Тело образа врезалось в песок, едва не угодив в шипящий уксус. Лодыжку решительно обхватило что-то твердое, и потащило в сторону. Ирония попыталась вскочить, но цепь ревниво дернула в ответ на противодействие, и образ снова упал. Ложь атаковала. Он била расчетливо и жестоко. Уклоняясь от неловких ударов ножом. Старалась довести врага до изнеможения.

Песок, брызгающий из-под ног дерущихся, укрывал реликвии мертвых.

Ирония взмыла вверх, из последних сил. Цепь натянулась и с силой потащила ее назад. Образ, не сопротивляясь, использовал импульс и рассек грудь Лжи движением хоть и предсказуемым, но слишком быстрым.

Враг отступил.

Разгневанные путы распяли Иронию на песке. Они скрипели и чирикали, осуждая поведение пленницы. Образ все еще сжимал нож, но теперь он никому не служил. Ее попытки освободиться, были слабыми и затухающими.

Ирония замерла.

Ложь ползла, оставляя на белом песке жирный след чернеющей сущности.

— Ты пришла похоронить его, — прохрипела она, принимая форму Максиме.

Она дотянулась до ноги когда-то прекрасного юноши, который безмятежным взором глядел на плотное небо. Одиночество вышло из него аккуратно, оставив лишь трещину в груди.

— Но он похоронит тебя, — уже неслышные слова покинули Ложь вместе с концентрацией.

Юноша упал. Верхняя часть оболочки разбилась, и уксус хлынул, переливаясь по случайным руслам давних троп. Наполняя следы Лжи, которые она оставляла с умыслом. Он плавно скользил, подбираясь все ближе к Иронии. Та не могла видеть этого, но слышала шипение, спокойное и ровное. Оно просило помолчать.

Жалеть было не о чем. Ирония уберегла Надежду. Вырвала из рук предательницы зловещую игрушку. И спасла Аркаса.

Для одинокого усталого образа, она сделала даже слишком много.

Уксус осторожно коснулся ее пальцев.