Длань Одиночества

Глава 8

Архи-кот величественно шагал по оживленной дороге, игнорируя суетящуюся под ногами языческую шушеру. Его пытались проклинать, насылали казни, объявляли епитимьи и сулили кары прижизненные. Пушистый бог сохранял спокойствие достойное короля. Альфа потешался над культами, которые рождались вокруг мохнатых лап. Которианство стремительно набирало бороты. Из нескольких оборванцев нео-религия разрослась в бойкое движение, проповедующее трехцветный стиль одежды, усы и откашливание шерсти. С ним пытался конкурировать Котолицизм, но быстро распался из-за внутренних противоречий.

Пока Архи-кот останавливался, чтобы потереться скулой об очередную базилику или купол, они собирались вокруг него и пели о том, как первый человек возник из первого комка шерсти, который великодушно отрыгнул усатый прародитель.

— Как это неудобно, — сетовала Котожрица. — Он ведь может их затоптать. Эй! Вы! А ну прочь из-под лап! Уходите, это не имеет никакого смысла! Он не будет говорить с вами!

— И попытался тогда голос всего плохого отвратить нас от света! — тут же взвыли внизу. — Но мы сказали — нет! Что мы сказали? Нет! Еще раз, что мы сказали? Нет!

— А ты говорила, что твоя вера непопулярна, — сказал Альфа, внимательно наблюдая за тем, что происходило внизу.

— Нет никакой веры, — возразила Котожрица. — Есть состояние души. Мне нравятся пушистые боги. Я следую за ними потому что того требует моя натура. У нас нет подробных мануалов вроде золотых дощечек с надписями. Я не пытаюсь доказать всем, что они лучше остальных объектов поклонения. Я просто люблю их и не требую ничего взамен. Они сами приходят ко мне. А эти бродяги внизу пытаются торговать любовью с лотка. Они за четырнадцать минут придумали сто сорок две заповеди и четыре тома подробных инструкций по обращению с комками шерсти. Обещают другим то, чего мой кот выполнить не в состоянии. Он не умеет лечить вросшие ногти, и у него нет знакомых девственниц. Видишь? Они продают линялые волосины с ног моего сладкохвостика! Эй! Я тебе покажу ножницы! Я тебе такие ножницы дам, до края земли добежишь!

— Не понимаю я этого, — Альфа беспокойно пошевелился, мечтая о Тельце. — Неужели кто-то всерьез может верить в большого кота? Коты ведь засранцы.

— Я пропущу это мимо ушей, — жрица строго поглядела на него. — Понимаешь, многие здравомыслящие люди именно так и рассуждают. Как, дескать, так получается, что люди верят в очевидно нелепые вещи, навроде физики и геометрии. В дурацкий закон сохранения энергии. Тут важно понять, что человек верит не в объект, а в систему. На саму математику и ее плоды, ему наплевать. Он просто знает, что его жизнь упорядочена вычитанием и сложением дробей, извлечением квадратного корня и логарифмами. Я хочу сказать, что нет ничего плохого в попытке наполнить свою жизнь смыслом. Верить, что где-то там, наверху, за тобой наблюдает вселюбящий интеграл. Никто не запрещает тебе перекладывать ответственность за свои поступки на точные науки. Конечно, гораздо легче выучить теорему Виета, чем вобрать в себя неограниченную мудрость библейского многословия. Это нормально, многие люди рождаются бесхребетными телятами, которых легко увлечь уравнениями с тремя неизвестными. Плохо, когда кто-то на этом откровенно наживается, лицемерно прикрываясь научностью, фактами и обширной доказательной базой. Наслаждаются своей медициной, машиностроением, компьютеризацией и архитектурой. Фу.

— Послушал бы тебя Никас, — сказал Альфа ухмыляясь. — Он-то думает, что это меня иногда заносит.

— Никас? — жрица хихикала, довольная собой. — Кто это?

— Это… — Альфа задумался. — Долго рассказывать. Он отличный парень. Тебе бы понравился.

— Что ж. Надеюсь, я с ним еще повстречаюсь.

— Я тоже, — мрачно произнес образ.

Полис шумел и вибрировал. Альфу это нервировало. Ему хотелось поскорее добраться до Администрации. Вместо этого, ему приходилось наблюдать за неудачными экспериментами с креационизмом, докучливыми сражениями пернатых драконов и сотворениями уродливых чудес. Кроме того, к нему уже несколько раз привязывались серафимы-полицейские с неудобными вопросами по поводу сегодняшних событий на шествии. Прима-образ давно бы уже скрылся в толпе, но знал, что если нога его ступит на нейтральную территорию, его отыщут только через полгода где-нибудь в самой гадкой, самой злачной, самой развратной богадельне. С тысячью самых неожиданных зависимостей.

— Я встречала тут парней, — сказала Котожрица. — Они называют свой культ: Карго.

— Как-как?

— Карго. Груз. Во время второй Мировой войны на острова Меланезии сбрасывали продовольственные грузы для солдат. Одежду, консервы, палатки, оружие. Аборигены находили их, ассоциируя с некой божественной деятельностью белых людей. Чтобы заполучить больше карго, они в точности копировали призывающие ритуалы солдат. Делали посадочные полосы из пальмовых листьев, бамбуковые радио-рубки, даже наушники из дерева. И все это для того, чтобы задарма получить камуфляжные штаны и тушенку. Есть над чем задуматься.

— Клянусь фантазией, я бы свихнулся, поживи здесь подольше, — сказал на это Альфа.

— Не ворчи. Мы должны быть благодарны людям за любое проявление творчества.

— Не уверен.

— В любом случае, пока религии позволяют людям справляться с Одиночеством и безнадежностью, их значимость не вызывает сомнений.

— Помогите!

— Ты ничего не слышал? — встрепенулся служительница.

Альфа жевал сырое мясо, посыпая его нектаром. Рядом летало розовое существо, с глиняным садком в руках и требовало платы. Прима-образ угрожал и отмахивался.

— Не-а, — буркнул он. — Потом отдам, — существу. — Я голый, ты что, не видишь? Откуда я, по-твоему, достану деньги?

— Спасите! На помощь!

— Вот опять, — взволновано заметила девушка. — Сладкохвостик, давай направо!

Икона Которианства свернула на дорогу, ведущую на эспланаду перед собором какой-то крупной религии.

— У нас нет на это времени! — разозлился Альфа.

— Кто-то нуждается в помощи, — упрямо проговорила Котожрица. — Если ты против помощи нуждающемуся, можешь дальше идти пешком.

Прима-образ свирепо сжевал остатки мяса, спрыгнул со спины «сладкохвостика» и затерялся в толпе.

— Стой, я же пошутила! — крикнула жрица. — Альфа! Дурак! Ну и ладно! Ну и не очень надо было! Вот всегда ты так! Сначала… А потом… Сладкохвостик, вперед! Обойдемся!

Кот вошел на эспланаду, наполненную Воинствующей Толпой. Осторожно ступая между поднятыми вилами и фыркая на коптящие факелы, он прошел вперед, и остановился, нервно подергивая хвостом.

У врат собора было организовано лобное место, на котором присутствовали сановитые образы в богатых одеждах, большое количество дров и столб из цельного ствола дерева, к которому был крепко привязан Аппендикс.

— Помогите! — орал он, отчаянно извиваясь. — Люди, не дайте случиться этому средневековому зверству! Отпустите меня, вы, экзальтированные фанатики! Я ни в чем не виноват!

— Ты виновен в том, что не вписываешься в образ идеального человека, которого создал Всевышний по образу и подобию своему! — отвечал ему образ в самой большой и сложно устроенной шапке. Очевидно, он доминировал на этом мероприятии. — Ты — гнусное уродство, которое не может объяснить Слово. Все в теле человека красиво и создано с определенной целью. И только ты лишь воспаляешься и болишь, если есть много грязного.

— Это потому что я образовался в результате эволюции, в которую вы не верите! — брыкался Аппендикс. — У млекопитающих я служу как камера для образования микрофлоры, необходимой для пищеварения! И достался в наследство человеку как малозначительный отросток прямой кишки. Но я все равно нужен для инкубации полезных бактерий!

— О, нам ведомо это нечистое слово! — доминантный священник повернулся к толпе. — Бактерия, равно — чума! Ужасные бубоны, покрывающие тело! Мертвящая скверна! Потому ты и воспаляешься, мучая и убивая!

Толпа оторвалась от чтения новостей на своих телефонах и оголтело вскричала.

— Что?! — поразился Аппендикс. — Это совсем не та бактерия! Их тысячи видов! Я культивирую полезные! Они не вызывают чуму! А воспаляюсь я случайно, из-за механических повреждений или инородных предметов! Вы, идиоты, почитайте Инфопедию! Прямо сейчас зайдите на Инфопедию и прочтите!

— Ребята, я же сказал всем убрать телефоны! — крикнул священник в толпу. — Неужели так трудно хоть раз абстрагироваться от настоящего? Если мы будем пользоваться проверенной информацией, вся эта затея не будет иметь никакого смысла! Вы что, хотите превратить справедливый суд в линчевание?

Из толпы послышались робкие отрицания. Образы прятали телефоны в грязные пахучие хламиды.

— Так-то! — авторитетно стукнул посохом священник. — А теперь вернемся к наши баранам. Твои слова полны отрицания, а потому лживы, Аппендикс! Настоящий праведник никогда бы не противился обвинениям Всевышнего. Если не он знает, то кто же? Всякая бактерия вредна! Как любое ничтожество! Как клоп вреден и пухоед вреден. Как блоха и клещевица!

— Какая еще, мать твою, клещевица?! — возмутился Аппендикс. — Вы, дети седьмого дня! Как же я вас ненавижу, аж ноги не держат! Кончайте с этим быстрее, я и так знаю, что живым вы меня отсюда не выпустите! Но знайте, рано или поздно, такие как я победят, и ваша житница маразма исчезнет с лица Многомирья! Тогда вы припомните свои преступления, но будет уже поздно!

Священник дал знак палачу. Тот принялся аккуратно выкладывать дрова вокруг столба с Аппендиксом, время от времени, отходя подальше и что-то прикидывая на глаз. Покончив с этим, он взял канистру керосина и щедро окропил сооружение.

— Стойте! — чуть не плача кричала Котожрица. — Отпустите его! Сладковхостик, в атаку!

Но Архикоту, похоже, обрыдла чернь со своими суеверными страстями, так что он вспрыгнул на крышу собора, распугав стаи птиц. И улегся там, подогнув под себя лапы.

Воздух наполнился шуршанием крыльев и едва слышными всхлипываниями. Образы чихали и кашляли, ойкали, перехватывая факелы. Солнце бросало острые тени башен на место экзекуции.

Чиркнуло огниво.

Еще раз.

Аппендикс метафорически поджал губы и отвернулся.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил священник.

— Да я без понятия, как этой сволочью разжигать огонь, — буркнул палач. — Дайте кто-нибудь зажигалку!

— Держи, — предложил Альфа.

— Спа…

Палач отлетел в сторону, сгинув в расступившейся толпе.

— Хочу сказать сразу, — сказал Альфа, обнимая за шею доминантного священника. Тот бледно улыбался, подавая мышцами лица какие-то сложные знаки. Однако парни в железных масках медленно отступали к вратам собора. — Мне на происходящее наплевать. Я терпимо отношусь к шоу-бизнесу. Я бы и сам с удовольствием поглядел, как вы сожжете этого типа.

— Ну, с-спасибо, — дрожащим голосом произнес Аппендикс.

— Однако, — вздохнул прима-образ, — кое-кому ваша захватывающая реконструкция не нравится. Вон там, на крыше собора сидит шерстяное воплощение зла. У него очень капризный характер. Если вы сожжете Аппендикс, то разгневаете его. А потом и меня. Все знают, кто я такой?

Большинство знало. Остальным быстро объяснили. Факелы затаптывали ногами.

Архикот вдруг спрыгнул на землю, и толпа, вереща и спотыкаясь, начала утекать, оставляя голые плиты, усеянные тлеющими тряпками, пакетами из-под орешков, шелухой и стонущим палачом. Альфа отпустил священника и тот опрометью бросился за своими коллегами, пыхтя и наступая на полы одеяния.

— Мау, — выразился Архикот.

— Альфа! — крикнула жрица. — Веди этого беднягу сюда!

— Что? — Альфа примерил шапку патриарха. — Зачем? Просто отвяжем его, а дальше пусть сам разбирается.

— Нет! — запротестовала девушка. — Они от него не отстанут! Нужно отвести его подальше!

— Ой, да ладно! — Альфа взглянул на Аппендикса. Тот пытался разгрызть веревки метафорическими зубами. — Ты хочешь взять с собой… это?

— Эй! — встрепенулся отросток прямой кишки. — Немного уважения! Я многозначительный образ, имеющий отношение к самому Атеизму! Так что попрошу без пренебрежения! Не хотите мне помогать, не надо! Могли бы и не начинать!

— Поверь, если б не доброе сердце этой девчонки, ты бы сейчас был хорошо прожаренным многозначительным образом, — пролаял Альфа, тыча указательным пальцем в метафорический нос Аппендикса. — И я бы на твоем месте раскрывал свой рот только для благодарностей, потому что я люблю смотреть на огонь!

— Альфа, не нападай на него! — жрица аккуратно свалилась с Архкикота. Прим почувствовал, как она повисла на руке. — Он ведь только что чуть не погиб. Конечно, он немного возбужден и растерян. Кроме того, ты говоришь очень обидные вещи.

Образ фыркнул.

— Лепет, — буркнул он, смягчаясь от прикосновения сущности Котожрицы. Некоторых особых частей ее сущности. — Тогда разбирайся с ним сама. Только быстрее, нам нельзя терять время!

— Ладно, я поняла, — благодарно протараторила жрица. — Мы сейчас. Быстро.

Она принялась неловко пилить толстые путы маленьким ножичком, которым вскрывала консервы для кошек.

— Клянусь фантазией, — протянул Альфа. — Отойди.

Он схватился за веревки руками Геркулеса. Они затрещали и лопнули.

Облегченно застонав, Аппендикс припал на одно колено, и принялся растирать затекшие члены. Метафорические, само собой.

— Как вовремя, — пробормотал он. — Будь позитивна, добрая девушка. Я уже приготовился пострадать за правду. Отдаться жертвой голодному сброду, но не оставить истину! Как Коперник! Как Галилей! Как Диоген, я, со спокойствием избранного, принял свою чашу!

— С тобой все в порядке? — ласково участвовала жрица. — Они не били тебя?

— О! — вскинулся Аппендикс, чуть не потеряв равновесие. — Они жестоко избили меня, потому что я сражался как лев! Я защищал истинную правду! Правдивую истину! Они напали на меня, когда я учил детей математике и тригонометрии! А еще химии, я очень много знаю о химии!

— Вы такой молодец, — ласково комментировала жрица.

— Бросьте! — подбоченился Аппендикс. — Делаю, что могу! Всеми силами бьюсь с дремотой рассудка! Защищаю правдивую истину от забытья и поругания. Так вот, проектировал, я значит, инновационную систему акведуков для снабжения Полиса чистой водой…

— Ты говорил про детей и тригонометрию, — перебил Альфа с нескрываемым презрением.

— Не будь таким задирой! — попросила Котожрица с нажимом.

— Да что, стрелять, инновационного в акведуках?!

— Альфа.

— Что?!

— Ты грубишь.

— Я говорю истинную правду… — прима-образ помедлил. — О, фантазия, кретинизм этого червя заразен.

— Альфа, пожалуйста, ну ради меня, — часто заморгала служительница. — Ему нужна защита.

Прима-образ сжал зубы. Он пошел к дремлющему Архикоту, слыша за спиной: «А почему он голый?». А потом: «они напали на меня, когда я был в двух шагах от решения второй проблемы Ландау!».

— Хватит врать! — не выдержал Альфа.

Ему не ответили.

— Их было десять… Нет, даже двадцать! И это только аванград. Остальные ждали снаружи, на случай, если понадобиться подкрепление. Они знали, что оно понадобиться, истинная правда! Итак, я готов был провести последнее химическое преобразование и найти формулу уникального высокооктанового топлива, которое решило бы все энергетические проблемы! И тогда: бах-трах-тарарах! Они ломают двери! Тридцать озлобленных фанатиков, которые чувствуют угрозу власти страха и невежества! Я роняю между нами шкаф, с моими трудами и трактатами! Мне жаль их, я знаю, что все будет сожжено и растоптано! Но это всего лишь копии, а до оригиналов этим негодяям никогда не добраться. Ведь они у меня в голове!

— Вы такой смелый.

— Еще бы, ведь за мной правда! И я бью одного, второго. Третьему этак нехило досталось. А дальше как по писанному пошло. Опомнился, только когда на меня навалилось уже больше сотни!

— Потрясающе!

Альфа закрыл глаза.

Когда Архикота наконец удалось растолкать, на его спине уже действовал рассадник научности, смелых идей и шокирующих веяний. Аппендикс поучал, вразумлял и всячески боролся за прогресс и разумность. Вероятно, его просто разговорил адреналин.

Однако Альфа рассчитывал на худшее.

Велика была вероятность, что они спасли одно их худших воплощений Атеизма. А именно: Атеизма модного, оголтелого. Имеющего крайне опосредованное отношение к научности. Одного из тех паразитов, которые пытались заслужить чужое одобрение поверхностным пониманием сложных идей. Их называли воинами Первой Страницы. Именно столько необходимо было типам вроде Аппендикса, чтобы вникнуть в суть любого вопроса. Этого хватало, чтобы запомнить несколько терминов и бегло употреблять их, в быстрых, но яростных атаках на обсуждения. Войны Первой Страницы быстро били, и сразу же отступали, чтобы не дать противнику ответить ударами глубокого понимания. Они оставляли после себя пожарища споров и негодования.

О, то были страшные солдаты. Беспринципные и почти непобедимые.

Альфа внимательно разглядывал Аппендикс.

— Так ты, значит, изыскатель, — спросил прима-образ вроде бы невзначай.

— К твоим услугам, прим! — с готовностью отвлекся борец с дремотой. — Мои скромные знания далеки от ваших, но кое-чему и я могу тебя научить, поверь на слово.

— Охотно! — осклабился Альфа. — Есть у меня один вопрос. Я вижу клейма на твоих метафорических запястьях. Что они означают, если не секрет?

— Это пустяки, — ответил Аппендикс немного быстрее, чем следовало.

— Мне решать, — наседал образ. — Отвечай на вопрос, ничтожество, или я верну тебя обратно в лапы инквизиции. А если еще раз проявишь неуважение, я лично вырву твой лживый метафорический язык.

— Забияка, — попыталась вмешаться жрица, но Альфа осадил ее гримасой.

Аппендикс прокашлялся, нервно помаргивая.

— Дались вам эти клейма, — пробормотал он, очевидно раздумывая над тем, безопасно ли будет прыгать с Архикота. — Ну, хорошо, мне поставили их…

— Давай сразу пропустим версию с врагами научности, — угрожающе надвинулся Альфа.

— Эти клейма нужны для того, чтобы все знали, кто я, — убито пролепетал Аппендикс.

— И кто же ты?

— Нетерпимые завистники называют нас…

— Быстрее, червь!

— Они называют нас воинами Первой Страницы.

Разоблаченный партизан испуганно съежился, ожидая серьезного возмездия. Возможно, даже побивания камнями. Жрица испуганно смотрела то на него, то на Альфу. Архикот осторожно обнюхивал жирного визгливого божка, пытающегося скрыться в нектарной лавке.

— Прекрасно! — сказал Альфа.

И ударил Аппендикса по… метафорическому плечу. Тот ойкнул, и недоверчиво приоткрыл зажмуренные глаза.

— Вы не будете бить сильнее? — спросил он тревожно.

— Нет. Пока, во всяком случае. Ты мне пригодишься, мразь.

— Ура, — вскинула кулачки жрица, — все хорошо закончилось!

— О, нет, — Альфа неожиданно улыбнулся, как идущий на смерть гладиатор. — Ничего еще не закончилось!

Аппендикс и Жрица осторожно посмотрели прямо и вверх. Туда, куда полетела обглоданная прима-образом кость. На них медленно надвигался корпус Администрации…

Ну, вообще-то, он надвигался скорее в перспективе, потому что Архикот все еще обнюхивал божка, который уже не верещал и не пытался скрыться. А только часто-часто дышал, как загнанная мышь, надеясь, что им перестанут интересоваться.

— Ладно, — Альфа подвигал челюстью. — Достаточно. Дальше пойдем пешком. Аппендикс, слезай, будешь впереди. И не вздумай убежать! Я ловлю только однажды.

Кряхтя и постанывая, воин разума начал сползать вниз. Альфа спрыгнул быстрее и стащил его вниз, за трясущиеся метафорические ноги. Распугав Которианский культ, он поглядел снизу-вверх на жрицу и сделал прощальный жест.

— Что это ты задумал? — спросила та недовольно. — Ты надеешься, что снова сможешь использовать мое расположение и оставить с носом?

— А-а-а, — протянул Альфа озадачено. — Именно на это я и рассчитывал. А что, ты стала больше ценить личное время?

— Я иду с вами!

— С ума сошла? А как же Пушистые боги?

— С ними все отлично, — пропыхтела жрица, цепляясь за ошейник Архикота. — Лови меня.

Альфа подставил руки. Жрица отважно засопела и высвободилась, успокаивая кошечку на голове. Та беспокойно мяукала и озиралась.

— Шу-шу придется оставить, — с сожалением произнесла служительница.

— Ты снимешь свою… корону, — изумился Альфа. — По-моему ты слишком торопишься! Подумай…

— Я уже подумала, — тихо произнесла жрица, бережно снимая Шу-шу. — Мы отправляемся в полное опасностей приключение. Ей там не место.

— Я ничего такого не говорил!

— Альфа, не юли, — девушка поглядела на него безо всякого пиетета. — Можно подумать, я живу в изоляции. Ну, то есть, я немного повернута на кошках, но интересуюсь и другими вещами. Я знаю — Многомирье в беде. Мне и дальше прятаться в своем маленьком раю? Доколе? Я знаю, что если мы проиграем Одиночеству, рано или поздно в мои владения придут черные сущности… живодерства. Или чего похуже! Так что даже не пытайся остановить меня! Я имею право бороться! За свою любовь!

Аппендикс шмыгнул метафорическим носом.

— Это истинная правда, — растроганно произнес он. — Не запрещай ей.

— Тебя не спросили! Жрица…

— Отныне я еще и посол, — провозгласила девушка, вознося Шу-шу над собой. — Архикот, преклони голову!

Тот отвлекся от своей полумертвой жертвы и недоуменно обнюхал кошечку.

— Мрам? — спросил он неуверенно.

— Да! Теперь ты будешь носить ее! Я ухожу в поход, чтобы обезопасить наш мир! Чтобы каждая кошка, каждый котенок, могли быть уверены, что их коробки не сожгут и не выбросят, а в мисках будет дикий, консервированный корм!

— Мр-р-ма. М-рау?

— Ты справишься! Я принимаю полномочия посла и рыцаря-защитника в одном лице. А ты станешь оберегать наши границы, и следить за порядком, в мое отсутствие. Я не спрашиваю, готов ли ты, чтобы не начал вредничать, — проговорила новоиспеченная защитница вполголоса. — Ниже голову. Я кому сказала?

Архикот фыркнул, но подчинился. Шу-Шу уютно устроилась на его макушке.

— И только попробуй ее уронить! — сурово предупредила девушка. — Это тебе не картонка. А теперь возвращайся назад и не смей возглавлять другие культы! Все понял?

— Мра. Му-у-рм.

Посол обняла его лапу.

— Я буду скучать по тебе. По всем. Расскажи остальным. Ну… Если они вообще заметят, что меня нет. А теперь иди. Иди же!

Хвост Архикота дрогнул. Торжественно задрав голову, он развернулся и пошел назад, стараясь обходить которианцев по крышам. Девушка смотрела ему вслед, закрыв нижнюю часть лица кулачками.

— Я не буду плакать. Ни за что не буду. Ох… Что? Чего вы так на меня смотрите?

— Так вот как ты выглядишь без… короны, — проговорил Альфа задумчиво. — Знаешь, это несколько вульгарно. Без обид.

— Девушки с таким хозяйством долго одни не ходят, — поддержал Аппендикс. — Истинная правда.

— Я знаю, — досадливо откликнулась Котожрица. — Я знаю, с чем ассоциируюсь. Кто ж виноват, что мужчин возбуждают такие вещи?

— Да, — ехидно протянул прима-образ. — Мужчин.

— Скорее уж их особый подвид, — уточнил Аппендикс. — Virgo Aeternum.

— Мне нужно спрятать их, — взмолилась девушка, прижимая кошачьи уши пальцами. — Не стойте столбами.

Пришлось ограбить храм неподалеку. Альфа выволок на улицу груду разнообразного хлама, завернутого в гобелен. Котожрица долго копалась в блестящих чашах и претенциозных одеяниях.

— Альфа, — позвала она. — А что необходимо рыцарю-защитнику? Можно я облачусь в доспехи?

Тот покачал головой.

— Ты в них и мира не пройдешь. Надень этот колпак и дело с концом.

— Ладно, — девушка торопливо натянула изукрашенный конус на свое безобразие, торчащее над серебристыми волосами. — А меч? Мне нужно оружие, это точно. Как мне бороться с негативом без… Ой-ой-ой, какие же они тяжелые!

— Святая фантазия, — провыл Альфа, окончательно зверея. — Вот гребешок с ручкой! Спрячь его за поясом. Как только кто-нибудь полезет, достаешь гребень и бьешь в глаз ручкой, ясно?

— Да, я поняла. Прямо в глаз. А еще им можно причесываться.

— Я безумно рад! Можем мы теперь идти, госпожа посол?!

— Да, я только заберу эти бусы. У меня есть немного куриной печенки. Может они принимают пожертвования…

— Я брошу тебя при первой же возможности.

Жрица что-то неразборчиво проворчала, но нашла в себе силы оставить заманчивые дары. Она по-военному выпрямилась перед прима-образом. Альфа стоял, безнадежно прислонившись к колонне. Время от времени он попинывал Аппендикса по метафорической пятой точке.

— Мое имя Котожрица, я — достойный образ Любви, — четко проговорила она. — Я отдаюсь под твое командование, Альфа. Веди меня в бой, против негатива. Клянусь, не отступать, не бояться, не ныть. За кошек и Многомирье!

Собирательный образ борьбы был в восторге. Его гордость за своих рекрутов можно было увидеть в брюзгливо отвисшей губе. И услышать в репликах, вроде: «писклявые паладины» и «кишечные архивариусы».

Администрация была построена у подножия Олимпа. Это было эклектичное сооружение, врезанное в голубоватую породу священной горы. В нем мирно соседствовали египетские, античные и восточные мотивы, образуя неожиданное культурное единство. Без видимых разногласий поддерживали друг друга флагманские культуры. Это парадоксальное сожительство, можно подумать, было невероятно и оскорбительно само по себе, но, отчего-то, не распадалось.

Лучшие агенты Здравомыслия пытались объяснить феномен Администрации и пришли к выводу, что столкнулись с бюрократической химерой. Когда-то давно, на заре человеческой цивилизации, она была темной пещерой, в которой копились ящики с маркировкой «непонятное». Там были опытные образцы огня, молний, приливов и звезд. Довольно скоро пещера оказалась забитой под завязку. Это создавало некоторый дискомфорт в материи первобытного Многомирья. Уже тогда оно испытывало потребность в понимании. В пещере начали появляться простейшие злые духи, тотемные звери и шаманы. Они разбирали материалы, и смело экспериментировали, вызывая восходы, закаты, дожди, рост травы и бородавок. Целое мироздание легко укладывалось в когтистую лапу очередного Севздугошта Непотворимого.

Число их росло, а сущности становились сложнее, что естественным образом делало богов конкурентами. Они начали уходить из пещеры, строя вокруг собственные храмы. Так начал расти Полис. Гора, в которой находилась пещера, тоже была обжита и названа Олимпом.

В какой-то момент объяснение собственного бессилия за счет немыслимого соперничества с богами, обрело собственную ценность. Во-первых, творческий потенциал теологии был неоценим. Многомирье наполнялось прекрасными примерами фантазии. Во-вторых, идея Бессилия сплачивала огромные массы людей. К сожалению, она же вызывала серьёзные конфликты. Разница в интерпретациях заставляла людей выяснять, кто же из них истинно бессилен, а кто только пытается выдать себя за немощного.

Пещера с «непонятным» пустела. Всему там нашлось объяснение, и боги покинули ее. Так она пустовала, пока не пришел Великий Враг. Лик его был до того страшен, а намерения жестоки, что весь Полис содрогнулся. Научность оскалила зубастую пасть и одним движением лапы сокрушила половину Полиса. Она существовала и раньше, где-то там, во мгле, но теперь ее поганое тело до того разрослось, что она стала смертельной угрозой.

Идея Бессилия поняла, что ей необходимо защищаться. Тогда были созваны представители всех культов и сект, чтобы решить, как двигаться дальше. И собрались они там, где все начиналось: в старой доброй пещере под Олимпом.

На собрании присутствовали образы Предпринимательства. Они сказали богам, что справиться с угрозой очень просто, ибо она переоценена. Никто не откажется от Бессилия в одночасье. Нужно лишь играть до конца.

Солнце крутится вокруг Земли. Точка.

А, кроме того, нужно забыть о разногласиях и освоить прогрессивные методы управления. Прогресс — не враг. Многие научные открытия ставят человека в тупик. Они оставляют его один на один с холодной бесконечной вселенной, которую, как ни странно, все еще невозможно познать. На самом деле Бессилие цветет.

Вам, — сказали образы, хитро улыбаясь, — нужно просто использовать открывающиеся возможности. Информация передается за считанные секунды. Вирус Научности и Атеизма можно победить только на их поле. Вылезайте из своих мраморных дворцов и стройте офисы. Систематизируйте заветы бессилия в доступных брошюрах. Распространяйте видео-записи проповедей, что бы их мог увидеть кто угодно. Более того, используйте науку сами. Люди отравлены верой во всемогущество техники, они легко поверят, что есть электронная аппаратура, которая доказывает, что боги существуют.

Это было великое откровение.

Строительство вокруг пещеры да началось. Славное здание Администрации выросло на посрамление Научности.

Сад камней был тих. И полон… камней.

Это был тот необходимый минимум, который он должен был обеспечивать. Помимо этого сад был расчерчен безупречными узорами на ровном песке.

Никас сидел, подогнув под себя ноги. Ровное дыхание. Мерный пульс. Мирный разум. Камни были обтесаны таким образом, что напоминали анатомически верные торчащие из песка задницы. Таинственная гармония их расположения, нарастала здесь веками. Точнее, промежутками времени, недоступными человеческому разуму. Каменные задницы накапливали энергию сакральной геометрии в гигантской перспективе, стремящейся во все стороны времени-пространства.

Никас чувствовал, что он нашел место, которое понимало его. Оно перекликалось со всем, что он пережил за последнее время. Журналист словно отыскал подробное свое жизнеописание, запечатлённое здесь.

В Канаве Абсолютного Нуля.

Здесь было чертовски холодно, как в рефрижераторе.

Это было место, где скапливались идеи настолько бесполезные, что их ценность стремилась к нулю. Абсолютной бесполезности.

В основном тут были разнообразные мнения. Преимущественно чужие. Канава была заполнена ими на две трети. Это были советы, наставления, инструкции и нотации. Все они были расценены как поступающие извне и оказались здесь. Иногда хорошие, иногда плохие, иногда откровенно вредные. Хорошие преобладали, хотя и отличались очевидностью. К примеру. «Не начинай курить в четырнадцать лет, к двадцати ты начнешь выкашливать кровавый уголь». Или же. «На твоем месте, я бы проверил тормоза, приятель». И тому подобные благоглупости, которые нормальный человек серьёзно воспринимать не будет.

Так, во всяком случае, сказал роман. Никас не умел читать мнения. На его взгляд они напоминали кораллы. Удивительных форм и расцветок, хотя и блеклых под инеем. Они росли так густо, что закрывали небо своими изумительными лапами.

Второе место по распространенности оставалось за инструкциями к различным предметам или процессам. В сущности, это были никому не нужные алгоритмы, вроде «Сохранения природной среды в ходе выездных мероприятий». Различные техники безопасности. Что-то там про сверла, пилы, валы, и высоковольтные кабели. Серые столбы, покрытые уродливыми пиктограммами. Скукотища.

Еще здесь можно было увидеть политические программы, выступления экстрасенсов, телевизионные передачи о мертвых поп-звездах и прочие динамические зрелища. Они мерцали то тут, то там, объемными сценами абсолютной бесполезности. Стоило упомянуть и различные безделушки. Почти забавные. Первые несколько секунд. Как-то: тройные штопоры, резиновые наперстки, четвероногие колготки, карманный душ, ножницы с лазерным прицелом… Задничный сад камней.

Ну и, конечно, неизмеримые массы комковатой грязи: результат разложения образов, чепухи и обещаний есть поменьше сладкого.

Кто-то тронул Никаса за плечо.

— Пойдем, — сказал Роман негромко. — Они ждут.

Журналист выдохнул до упора. Пар из ноздрей почти коснулся белого песка.

— С тобой все в порядке? — добродушно спросил Роман.

Никас разгибался, крякая от мороза. Распрямившись, он станцевал что-то кельтское, и похлопал себя по бокам.

— Нет, — ответил он бодро. — Но я, по крайней мере, успел замерзнуть так, что мои проблемы разделились на две равные части: звон в штанах и все остальное.

Роман слабо улыбнулся.

— Пойдем.

Утерев набежавшую соплю, журналист поковылял следом. Иней шуршал под ногами. Прах скрипел, разваливаясь. Приглушенно бормотали пожилые люди. Здесь было полно стариков. Чаще всего, они не шевелились. Большинство просто-напросто вросло в землю. Но были и такие, кто бродил по округе. Едва заметно и, пожалуй, необъяснимо.

«Шамбл-балм-бше?»

— Веселись, юноша, в юности своей, — негромко произнес Роман, нарушая молчание.

— Так они что-то вроде сопротивления? — спросил Никас, избегая разговора о здоровом цинизме.

Роман ответил не сразу.

— Ну-у-у, — протянул он, по-мальчишески закатывая глаза, — я бы не назвал их сопротивлением. В благородном смысле этого слова. Они не отважные партизаны, которые борются с превосходящими силами противника. Узурпатора. Дракона. Они — банда отморозков.

— Как Шок, например?

— О. Шок им и в подметки не годится.

Аркас недоверчиво покосился на роман.

Подул холодный ветер, нечистый от крупинок инея. Он тревожил коралловые чащи мнений, вылавливая из хитросплетений мерзлоты отдельные фразы, слова, звуки. Никас прислушивался к ним, пробираясь между затейливыми отростками, тревожа древние бороды изморози. Осторожно переступая через стариков, он хватался руками за ломкие ветви. Под ногами его трещал лед суеверий.

— Э-оп! — журналист лихо, с красивым полуоборотом, поскользнулся.

Ветви треснули. Аркас ударился ребрами о кочку, с которой съехал. Кочка была твердости железобетонной.

— Ы-гх!

Миссионера осыпало искрящейся трухой. Мнения зазвенели. Дрожь всколыхнула их, и, через секунду, Аркаса полностью погребли обломки «Надень шапку, на улице холодно». Получившаяся сопка медленно шевелилась. Роман, успевший выбраться из-под завала, ринулся к ней. Аркас вынырнул ему на встречу, икая от холода. Они столкнулись и отлетели в разные стороны. Журналист, ковыляя и падая, кружил на месте, как раненый тетерев. Роман заливисто смеялся, сидя по шею в сугробе.

— Это ты подстроила? — спросил Аркас у внутреннего карман кителя.

Там сидела Бабочка. Она мирно спала, едва шевеля усиками. Устала, — подумал Аркас, остановившись. Он вытряхнул из складок остатки колючей белизны и поглядел наверх. Щелястый потолок обрушился, в неровную дыру заглядывало небо Аида. На фоне медленно ползущих лент, Аркас увидел огромную строительную линейку, уходящую вверх. Верхним концом она пробивала границу Дна. А нижним — очевидно, врезалась в землю, где-то впереди.

— Это что-то связанное с бесполезностью метрических соревнований? — осведомился Никас. — «У меня больше», и все такое?

И снова он оказался прав только наполовину.

— Что? — Роман вытер талую воду с мордахи. — Нет, конечно. Такое соперничество очень важно. Как же еще узнать, что ты лучше другого? Но предназначение этого образа ты уловил. Это, создатель мой, Самооценка! Единственная идея, которая может находиться одновременно на Дне и в остальных мирах. Мы идем к ней.

Шли они недолго. На оставшемся пути им встретились Шок и Трепет. Трепет валялся на снегу, сосредоточено выкусывая под хвостом. Его старший товарищ пытался совокупиться с чьим-то мнением. При этом Шок сухо рычал, а ругательства его вызывали тошноту. Элен не было видно. Возможно, ее уже съели.

— Вот ч-что я делаю с в-вашей критикой, — бормотал посиневший Шок, наседая. Коралл тихо позвякивал и скрипел. — Д-драл я ее во все щели.

— Мастер! — гавкнул Трепет, отвлекаясь от гигиенических процедур. — Мастер пришел! Будь позитивен!

— Я почти закончил! — простонал художник отвратительного. — Еще секунду! А-а-а-а!

— Клянусь фантазией, — неожиданно для себя прошептал Никас.

Шок отвалился от коралла, как пиявка, шумно упал и принялся кататься, причитая:

— Отморозил. Отморозил. Отморозил.

— И надломил, — ехидно вставил Трепет. — Мастер! Мы все устроили! Сопротивление готово выслушать тебя!

Художника пришлось приводить в чувство пинками под ребра. Откровенно говоря, Никас с удовольствием оставил бы его здесь, но этот ублюдок был единственным посредником между подозрительным странником и осторожной коммуной. Сопротивление, похоже, доверяло Шоку, хотя бы потому, что любая его подлость всегда оказывалась на виду.

Кораллы редели. Миновав их, партия вышла на открытое ветрам пространство. В потоках жалящего холода, сухо перекатывались останки сущностей. Невесомые остовы, хрупкие лепестки, скрученные чешуи. Из вечной мерзлоты торчали массивные кости. Трепет пытался грызть их, но они были настолько тверды, что пес только сколол себе клыки.

— Каждый раз одно и то же, — смеялся над Ним Шок. — Мать, как же тут холодно! Так-так! Погодите-ка!

Он замер в какой-то неоценимой позе. С минуту он стоял так, а потом довольно произнес.

— Вот так будет уютнее!

Аркас поморщился.

— Уйди с подветренной стороны, скотина.

— Есть, уйти с подветренной стороны! — рявкнул Шок. — Стерва, пятки все равно мерзнут. Тре-е-епе-е-ет!

— Иди нахер, мужик, просто иди нахер! — пес предупредительно отбежал подальше. — Мы уже говорили об этом! Это моя шкура! Моя!

— У тебя все равно отрастет новая! — увещевал художник, в раскоряку следуя за своим товарищем. — Скупость порицаема, Треп! Давай не будем ссориться из-за клочка кожи. Ты помнишь, сколько у нас ее было?

— Так, то чужая!

— Я думал, я хорошо тебя знаю! Когда это ты успел стать таким собственником?

— Только что!

Послышался треск.

— Ага! Кто это там застрял в расщелине? Неужели мой верный дружище, Трепет?

— Не-е-е-е-е-ет! Укушу! Предупреждаю, это будет укус на десятку!

Никас вздохнул. Шаг он не сбавил. Ежась от холода, журналист быстро пересекал равнину. Роман держал его за руку, семеня следом. Линейка приближалась. Ее деления стали хорошо различимы. Они были неровными и шли вразнобой. Широкие. Совсем узкие. Начерченные краской. Нарисованные от руки. Выбитые чем-то острым. Металлическую поверхность покрывали неразличимые надписи, какие-то перевязи, канаты, цепи. Скрипели неустойчивые надстройки. Они разваливались на ветру. После отрывистого скрипа в лед вонзались тонкие железные прутья.

Оказалось, что Самооценка глубоко проникло в вечную мерзлоту Дна. Ее нижняя точка, если она существовала, была где-то внизу, под толщей слежавшихся учебников философии постмодернизма.

Подойдя вплотную, Аркас почувствовал странную атмосферу Самооценки. Некое свербящее чувство, которое тревожило амбиции, комплексы и маленькие постыдные секреты. Множество позабытых неудач. Озноб невыносимых фиаско на глазах у публики. Не застегнутые ширинки, белые пятна, невнятно произнесенные слова, неуместные анекдоты, предательские звуки, капитуляции перед вражеским остроумием. Осечки в постельных дуэлях. А потом — скорбь по честолюбивым замыслам.

Аркас часто задышал, скалясь.

— Что с тобой? — спросил Роман.

«Новый бестселлер от автора таких известных книг, как: «Одна дорога» и «Золотой прилив».

— Ничего, — нервно произнес Аркас. Тут же взял на тон выше и сказал еще раз, увереннее: — Ничего.

Пробежав под сыплющимися обломками, Аркас припал на одно колено перед ноздреватой стеной зеленеющего образа. Ему не хватало воздуха, ледяные ветры не давали дышать. Впрочем, как и жалящие воспоминания.

На поверхности образа были глубокие оттиски ладоней. Тысячи. Миллионы. Они бесконечно наслаивались друг на друга.

— Люди постоянно держатся за свою самооценку, — произнес Роман. — Даже здесь, на Дне, у самой границы полного безразличия к себе, хватка их настолько сильна, что оставляет хорошо различимые следы. Минимальные крохи достоинства, еще оставляют надежду взобраться выше. Но мы увидим тех, кто уже разжал пальцы. И опустился глубже видимой метрики.

Никас стучал зубами.

— Да, боже мой, куда угодно, лишь бы скрыться от ветра! — воскликнул он.

Они обогнули Самооценку по периметру. С другой стороны друзья наткнулись на неровный и очень неприветливый вход в некую шахту. Он уходил вниз под самоубийственным углом и был темен, как совиный зрачок. Обледеневшие балки скрипели столетней древесиной. В общем и целом, это выглядело как очень плохая идея.

— Туда? — поджал губы Никас.

— Да, — стесняясь, подтвердил Роман.

— Да не в жизнь…

— Выбора нет. Они — твоя единственная надежда.

За их спинами послышалось веселое пение. Состоящее из кашля, рычания и отдельных органических мотивов. Оно приближалось. Аркас нехотя оглянулся и увидел счастливого Шока. На его голенастых ногах красовались портянки из окровавленной шкуры. Следом за ним мчался рассвирепевший Трепет. Голые мышцы отчетливо сокращались на бегу.

— Седой мальчишка Самуэль, любил отведать карамель! Он мог ее лизать весь день, присев на старый пень. Говорила ему мать, не смей больше воровать, но слишком Самуэль! Любил Карамель! И тогда его отец, намазал дрянью леденец и отдал сыну! Отдал сыну! Зеленее, чем волна, у того слюна пошла! Убила Самуэля, проклятая карамель!

— Я отхвачу тебе такой кусок задницы, что не на чем сидеть будет!

Не прекращая голосить, они пронеслись мимо. При этом Шок задел Никаса плечом и потерял равновесие. Это баллистическое возмущение было достаточным для того, чтобы художник омерзительного повалился в шахту вместе со своей карамельной песней и новой обувкой. Слышно было, как он бьется о твердое, вопит и крякает. Трепет без раздумий сиганул за ним, и к воплям Шока присоединилось свирепое рычание и вой.

— Теперь мне хочется идти туда еще меньше, — вздохнул журналист. — Держи меня за руку. Ты там бывал?

Он поставил ногу на землистый пол.

— Один раз, — ответил Роман, осторожно следуя за Никасом. — Я много путешествовал после того, как очнулся. Пытался понять, что я такое и как очутился там, где очутился. Как-то раз я пришел к Самооценке, надеясь, что мне удастся взобраться по ней и покинуть Дно. Я ошибся. Никому не под силу просто так подняться по великой метрике достоинства. Для этого нужно приложить массу сил и упорства. А я всего лишь слабый недописанный роман.

Никас скользил, чуть не падая на спину. Обдирал ладони об острые камни. Здесь было ничуть не теплее, чем снаружи. Но, хотя бы, не мучал ветер. Шахта была очень старой. Когда-то ее освещали факелы, но давно сгорели почти до основания. С потолка свисали короткие тупые сосульки. Кое-где из стен выпирали окаменелые полотенца для ног.

Шок и Трепет неожиданно замолкли. Аркас даже не понял когда именно. Теперь только эхо неосторожных шагов глухо отскакивало от стен. Клаустрофобия и приобретенные страхи зашевелились в своем зловещем измерении. Журналист похрипывал, напрягая мышцы. Это не она. Это не пещера. Он победил ее.

— Но я так же набрел на эту шахту, — продолжал Роман. — Мне стало интересно, кто ее выкопал и для чего. Кроме того, моя натура толкала меня исследовать это таинственное место. Я спускался по ней. Ниже и ниже, пока не…

— Мастер! — послышался голос Трепета. — Мастер, где вы?

— Я здесь! — отозвался Никас.

— Скорее сюда, Мастер. Чаек уже готов!

Никас моментально забыл об осторожности. Буквально проехав на заднице последние десятки метров, он спиной остановил Роман и поднялся в рост, оглядывая ровную площадку на которой Элен разбила крохотный лагерь. На ней красовался теплый жилет с нашивками из вяленных сердец.

— Так ты жива? — Никас приветливо кивнул ей.

В зале горел небольшой костерок, на котором позвякивал черный от копоти чайник с двумя носиками. Вокруг лежало таинственное тряпье, на котором, похоже, можно было подцепить чесотку или псориаз.

— Конечно она жива, — Шок отвлекся от консервной банки, из которой пил нечто буро-зеленоватое. — А что с ней могло случиться?

Он стоял на четвереньках. Очевидно, ползадницы ему все-таки отхватили.

— Я думал, что вы ее сожрали, — не стал скрывать Никас.

Элен издала гортанью булькающий звук, похожий на хихиканье. Она ласково подталкивала Роман к костру. Тот, не сопротивляясь, занял свое место у очага и принял из… рук Элен свою чашу. Ловко орудуя примитивными протезами, жена Шока подала ему половину резинового мяча, наполненную все тем же цветным напитком.

— Спасибо, — благодарно кивнул Роман.

Не дожидаясь, пока Элен вернется за ним, Аркас подошел к огню и уселся на самую чистую тряпку, на которой еще не успел поваляться Трепет. Тот увлеченно лакал из эмалированной больничной утки.

— Попахивает предрассудками, — обиженно фыркнул Шок. — Значит, если я псих, подонок, неуравновешенный маньяк и убийца, это значит, что я могу вот так запросто съесть свою жену?

— Что-то вроде того, — сдержано согласился Никас.

Ему Элен преподнесла самую чистую, самую приятную на вид посуду. Это была мятая железная кружка, от которой кто-то умудрился откусить.

Никас принюхался к содержимому.

«Я ведь неуязвим, так?».

— А вот и нет! — возмутился Шок. — Я люблю ее настолько, что скорее начну с себя. Я как-то раз обглодал себе пальцы. Но ее никогда не обижу! Мы вместе, сколько я себя помню, и всегда она была рядом. Только тепло, поддержка, понимание и забота. Неважно, что со мной происходило. Я мог плескаться в приливах вдохновения или ранить спину о камни разочарования. Элен всегда была рядом…

Художник всхлипнул. Жена нежно терлась о его плечо.

— Хотите посмотреть наши фотографии с медового месяца? — оживился Шок. — Мать, принеси!

Через минуту Аркас уже разглядывал старые, но любовно хранимые снимки.

— Хм-м-м-м, — он отхлебнул из кружки. На вкус было как смесь вареного носка и лайма. — Но здесь везде только рвота крупным планом… А, нет. Вот чей-то сфинктер.

— Помнишь, а? — Шок локтем подталкивал жену. — Ох, и оторвались мы тогда!

Элен мечтательно клокотала.

Никас отложил снимки. В дальней части зала, он увидел тяжелые железные двери. Ими недавно пользовались, потому что иней на старой фурнитуре был потревожен, а лед — сколот.

Журналист поднялся на ноги.

Швыркая «чаем», он подошел к сведенным створкам и внимательно прислушался к тому, что происходило с другой стороны. Разумеется, он слышал в основном галдеж за спиной (кроме того, Трепет гонял пустую утку по земле), но…

«Чинк-чонк. Скри-и-ип. Чинк-чонк».

— Да, Мастер, нам туда!

Аркас вздрогнул и обернулся.

— Мы уже стучали, — Шок валялся на вшивом тряпье, сосредоточенно скребя в промежности. — Поднимается эта штуковина долго, но на это есть причины. Сами увидите.

— Они живут очень глубоко, — объяснил Роман. — Я сам сначала думал, что это посторонний шум. Можешь пока вздремнуть, отец.

Это было не слишком удобное предложение. Никас решил, что в присутствии Шока и Трепета, он заснул бы только запершись в клетке. С какой-нибудь футуристической пушкой, которые так любил Альфа. Интересно, что сейчас делает этот дверененавистник? Смог ли убежать от дедушки Жира? Наверняка. Возможно, уже идет по следу.

Однако сон подступал.

— Отец.

Аркас сдался и отошел от двери. Он понял, что ему не терпится покинуть Дно. И это было объяснимо, но, все равно, не очень-то честно.

Роман встревожено смотрел на создателя.

— Мне не хочется спать, — тепло ответил Никас.

Вдоволь наоравшись и опустошив чайник, Шок и Трепет уснули, прижавшись друг к другу. Элен следила за очагом, время от времени совершая какие-то почти магические пассы культями, от которых огонь разгорался ярче. Это было таинственно. Интересно, подумал Никас, кем она на самом деле является?

Время шло. Никас потер глаза. Я только немного полежу на этих ссохшихся гнойных бинтах, — подумал он слабовольно. Брезгливо примостился на один бок…

Сначала запах аммиака будил его. Будили шаги вокруг ямы. Подозрительное рычание собак, сующих носы между прутьев. Мусор падающий на голову. Несколько раз кто-то по ошибке или нарочно выливал к нему нечистоты.

Сухой пустынный кашель.

Потом даже ревматическая боль не могла ему помешать. Голод и жажда запропали где-то, сильно уступая тяжелой дремоте. Она серьёзно изменила его систему ценностей. Пирамида потребностей с угрожающе острой вершиной. Тяжелой дремотой. Бесконечный дзен тихого обморока.

Лязгающие двери.

Не удивительно, что он не заметил, как к нему подселили второго. Аркас не сразу заметил его. Точнее, он увидел человека, как только открыл глаза, но не смог достаточно сосредоточиться, чтобы отличить того от пустоты.

Новый пленник сидел слева. Углов у ямы не было, поэтому он просто нашел более покатую часть земляной стены и прислонился к ней. Аркас глядел на него урывками. Присутствие другого человека вызвало в нем какие-то вялые эмоции. Призраки чувств. От страха до оптимизма. На мгновенье ему даже померещилось, что его спасают.

Далекие крики и выстрелы.

Незнакомец не собирался его спасать. Он сидел не двигаясь. Молча. Над широким носом темнели глазные впадины.

Аркас приподнялся, слабо упираясь в соломенный настил. Встревоженно забегали жуки и тараканы. Он все еще выбирал между человеком и дремотой. Нужно вспомнить речь. Как же все чешется и болит. Солома во рту. Сжевать или выплюнуть? Интересно, приносили уже воды? А вдруг он все выпил? Эта мысль почти разбудила стянутое сознание журналиста. Он стал озираться в поисках драгоценного горшка, в котором ему спускали мутную воду. В ней, обычно, что-то варили. Эти непредсказуемые бульоны были, к тому же, значительной частью дневного рациона.

Горшка не было.

— Ты…

Бодрствующий Аркас чуть не заплакал от обиды. Но устал до того как начал.

— Ты все выпил… Все.

Незнакомец медленно повернул голову и посмотрел на него. Сумрак убрал его лицо темной маской. Макушка двинулась: человек наклонился. Аркас услышал странный частый звук. Оказалось, что это стучат его зубы. От слабости его одолели судороги.

— Никас, как же ты собираешься спасать Многомирье в таком состоянии? — полушутливо осведомилась темная маска. — Ты ведь не сможешь выбраться из ямы.

Аркас опешил. Он что-то припоминал. Рога с игральными кубиками. Миссионер. Редкие голубые перья.

— Со мной такого не происходило.

Он стоял над ямой.

— Нет, — согласился человек. — Это — моя история. Маленький рассказ о том, как обманули меня. Мы с тобой, Аркас, лопухи, которые сами затолкали себе в рот предложенное Девелом. Я — потому что не хватило духу умереть в этой яме. Ты… Ну, наверное, тебе просто не повезло.

Человек придвинулся.

— Знаешь, что самое смешное? — Аркас почувствовал как холодные губы коснулись мочки уха. — Я все еще там. Этот ублюдок обманул меня. Он просто нашел другую яму. Такую, что я со слезами радости полезла бы обратно в эту выгребную канаву. Посмотри, что ждало меня в ней. Судьба, которая предлагала мне смерть настолько же легкую, насколько тяжелую мне Девел уготовил жизнь!

Аркас стоял на краю ямы. Он опустился на четвереньки и заглянул в темноту. Ему в нос ударила трупная вонь, миазмы долгого разложения. Опасность медленно копошилась внизу, а потом прыгнула. Зеленоватая рука схватила ворот. Аркас молча поддался, влетев щекой в холодный режущий прут.

— Я поняла, что была бы счастлива умереть здесь, — сообщил ему червивый голос снизу.

Темнота начала опускаться, мелея словно вода. Обнажая неровные стены, сползая по руке мертвеца. Ниже. Ниже. Безучастный журналист только теперь ощутил нарастающий ужас. Он не хотел видеть то, что было внизу. Аркас забился, пытаясь вырваться из костлявой хватки, но безнадежно проигрывал.

— Такое бывает, — говорил незнакомец. — Обреченные часто ищут избавления, хитрости, пути в обход. Но тщетно. Рок находит их безошибочно…

Внизу обнажился желтый оскал. Аркас зашелся криком.

— …потому что они смердят, — прощелкали грязные челюсти.

Возникла недолгая кутерьма. Шок буйно скакал со своим ножом, Трепет — лаял. Элен прыгала на месте. Роман зажимал уши руками. Никас орал будто конница идущая на танк. Графомания тянула вопль на одной ноте. Они замолкли почти одновременно, после того как Никас рефлекторно ткнул кулаком вперед. Взметнулся гравий. Воцарилась тишина полного недоумения, нарушаемая только попукиваниями абсолютной растерянности.

— Ой, — Шок втянул воздух сквозь щербатые зубы. — Мастер, вам лишь бы кулаками махать.

Никас, по традиции, щурился. Казалось, что его голова потяжелела килограмм на десять. Придерживая ее рукой, он сорвал прилипшие бинты и сплюнул желчь.

— Яма, — шепнул он. — Что за чертовщина. Эй, да я тебя знаю.

Графомания слабо зашевелилась.

— Пожалуйста, не надо больше меня бить.

— Я не нарочно.

— Он всем так говорит, — простодушно хохотнул Шок. — А еще говорят, что это я сразу перехожу к гематомам. Кстати, я когда-то неплохо рисовал синяками. И почему забросил?

Журналист поднялся. Двери были открыты. Похоже, Графомания явилась с той стороны.

— Все в порядке? — спросил он растеряно. — Знаешь, тебе не нужно было вот так склоняться надо мной. Мне приснился кошмар… Что ты здесь делаешь?

— Живу, — обиженно ответил образ.

— Разве не в том ужасном котловане?

— Там я работаю. Я единственная местная сущность, которая может выбираться наружу.

— О. Ясно. Так ты один из сопротивления?

— Да. Я тебя тоже помню. Ты плохой. Я так всем и скажу.

Аркас поглядел на присутствующих, словно ища у них поддержки.

— Эй, ты уже начал переговоры в своем стиле, — среагировал на это Шок. — Так что продолжай.

«Я тебе это припомню» — взглядом пообещал ему Никас.

— Мы хотим увидеть Просвещенного, — решил вмешаться роман. — Обещаю, его мы бить не будем. Ты ведь меня знаешь. И Шока знаешь. Просто проводи нас вниз.

— Ну… Мы так не договаривались, Шок. Ты сказал, вам нужна помощь. Те, кто пришли за помощью так не поступают.

— Я, кроме того, сказал, что мы тоже можем вам помочь, — заговорил художник. — У нас тут, ек твою сущность, человек. Самый настоящий. Да вы должны были от радости всем гуртом повылезти. Не каждый день к вам заглядывает создатель! Если продолжишь мямлить и ломаться, он тебя вообще кокнет. Ты мне верь, я знаю что говорю. Он раскатал меня по моей же студии, стоило только за живое задеть. Так что завали-ка ты хлебало и веди нас к остальной мразоте.

— Угрозами ты ничего не добьешься, — с некой пародией на бесстрашие, отвечала Графомания. — Какая мне разница, здесь меня замучают или внизу, когда я приведу за собой скандалистов.

Аркас понял, что нужно действовать решительно и, даже, безрассудно.

— Ну, все не так сумрачно, — он приобнял образ за плечи. — Если хочешь, по пути мы можем послушать что-нибудь из твоих лучших работ…

— Правда?

— Правда?!

— Что?!

Графомания недоверчиво погремела гравием. Но справиться с искушением не смогла.

Это был не лифт даже — подъемник. Древний, сваренный из тяжелых металлически деталей. Он заметно покачивался на чугунных цепях, с квадратными звеньями.

Графомания, уже простившая Никасу все обиды, встала рядом с щитком управления, на котором было всего две кнопки: «Да» и «Нет». Никас заметил множество поручней, кое-как приваренных к полу подъемника. На потолке темнели хорошо различимые вмятины.

Это настораживало.

— Что именно вы хотите услышать, мастер Аркас? — почти с любовью осведомилась Графомания. — Недавно поступил потрясающий роман от восходящей звезды крупной прозы. Называется: «Волшебная школа оборотней. Начало искупления». Вам понравится.

— Высранные кишки, — промолвил Шок.

— Пролог, — торжественно начал образ.

Аркас с лязгом закрыл внешние двери. Потом сдвинул внутренние.

— Как быстро эта штука движется вниз?

— Гораздо быстрее, чем поднимается, — почти одновременно сказали Шок и Роман.

— «Это был приятный, светлый, июльский день. Лейла проснулась от телефонного звонка. Ее восхитительные каштановые волосы расползлись по подушке…

— Так в чем же проблема? — спросил Никас. — Шок, обхвати Элен покрепче. Роман, ко мне. Трепет… Ну, придумай что-нибудь.

— Спасибочки, мастер!

Когда все заняли свои места, Аркас поглядел на Графоманию. Образ излучал. Он вошел в транс непрерывного пустословия.

— «…не понимаешь, Лейла, ты избранная. Ты волшебный оборотень-колдун. Твоя мать была волком. А отец — волшебным колдуном».

— Быстрее! — вскричал Трепет и вцепился клыками в поручень.

— Я стараюсь, — Никас торопливо стаскивал с ноги ботинок.

— Только не промахнись! Кнопка «нет»!

— «Они полюбили друг друга. И разделили ложе в ночь золотой супер-луны. О, Лейла, ты так похожа на мать. Такая же независимая и сильная, с серой шерстью подмышками…».

Лязг!