Длань Одиночества

Глава 14

Крепость Воли стоит.

Перекрывая Путь, что ведет к множеству беззащитных миров, это циклопическое сооружение не дает мерзости негатива захватить все Многмирье раз и навсегда. Цитадель занимает большой мир, созданный специально для нее и парадоксы Пути, мертвые петли и тупики, не дают никому миновать ее. На стальных скалах, прорезанных глубокими рвами, холодеет стена двухсотметровой высоты. Она — ничто иное, но фаланга ростовых щитов, которые давным-давно сомкнули прима-образы воли. Их бронзовые тела успели врасти в эти щиты, созданные из самого прочного волевого камня, а сами воины находятся в трансе максимальной концентрации. Так они стоят, кольцом, и ноги их тоже поглотил серый массив крепости.

Одна из самых крупных группировок позитивных сил сосредоточена здесь. Вокруг сущностей-защитников надстроены башни и леса, по которым передвигаются воины Цитадели. Они несут честь великого бдения и закалены стычками с негативом. Такими же бесконечными, как их пост. Рыцари позитива закованы в тяжелую броню невозмутимости и вооружены переносными излучателями отрицания. Безрассудные атаки негативных стай встречает залповый огонь этого безжалостного оружия. Нет негативу, нет негативу, нет негативу. И свирепое воинство испаряется маслянистым дымом, его останки кипят и посвистывают.

Внутри Крепости незамысловатые, но практичные структуры из белого бетона образуют октогональные массивы. От настоящих великанов, до крохотных пристроек. Некоторые из них стоят вплотную, надежно подпирая друг друга неразрушимыми боками, другие пребывают особняком, бросая в сторону остальных зданий прочные железные мосты. Большинство из них — промышленные объекты. Миллионы образов находят здесь убежище и трудятся ради сохранения Многомирья. На гигантских фабриках мотивации идет непрерывный процесс производства этого ценного ресурса. Спрессованная и тщательно упакованная, мотивация рассылается вовне.

Мотивация нейтральна. Она может спровоцировать созидательное движение, раскачать инертный разум и разжечь огонь творчества. А может сделать темный крестовый поход Максиме копьем, которое пробьет любую преграду.

Стальная Воля знает это. Она готова и ждет отступницу, чья армия уже затенила сияние половины звезд на небосклоне. Будучи могущественным примом Воля лучше других чувствовала, какая опасность приближается к Цитадели. И тревожилась.

Время было ее союзником и врагом одновременно. Стальная инспектировала владения дотошно, чтобы потенциальные трещины в обороне были обнаружены и ликвидированы. Но она не сомневалась, что агенты Максиме работают в ее городе под личиной безобидных сущностей. И то, что Предательница пока не осадила город, говорило лишь об одном: она тоже готовится, и очень тщательно.

Дым фабрик часто менял направление. Ветра Многомирья неистовствовали, полыхающие страты гнали их со всех сторон, и становилось ясно, что цитадель уже окружена и клешня негатива сжимается вокруг последнего очага позитива, способного на серьезное сопротивление.

Наблюдая за вихрями, что порождали сталкивающиеся ветра, Воля шла у верхнего края стены. Ее металлические суставы щелкали и шелестели от трения. Из них сочилось темное, но чистое масло, которое оставляло редкий пунктир, падая плотными каплями. Круглая решетка между лопаток дышала теплом, распространяла синтетический запах механической жизни. Юбка, свитая из мельчайших серебряных колец, скрывала тонкие длинные ноги, покрытые, как и все тело, прекрасными медными узорами.

За ней двигалась свита меньших образов, аколитов в тяжелых прорезиненных балахонах. Они следовали за госпожой, бережно перенося на плечах тяжелую плиту волевого камня, на которой был высечен отрывок из кодекса цитадели.

«Возьми и сделай. Оказавшись перед задачей, выполни ее, так, словно всю время ждал ее и готовился. Не сомневаясь, не давая оправданиям сделать тебя беспомощным перед самым страшным врагом. Прокрастинацией. Если этот демон настигнет тебя, то вопьется в самое-самое, в сердцевину костей и мякоть плоти он вонзит тысячи зубов. Шутя принимай вызовы, привыкая с презрением относиться к трудностям и пробивать тупики так, словно они иллюзия. Ибо таковы они есть…»

Кодекс постоянно дописывался, потому что все достижения Воли на фоне всеобщего творческого упадка были незначительны. Простейшие движения совершались из-под палки. Существовало порядка восьмидесяти отдельных плит, которые изобретательно стимулировали читающего встать с кровати.

Это казалось забавным, однако временами Воля выбивалась из сил. Она никому этого не показывала и непоколебимо сохраняла образ легендарного героя с неизменной походкой победителя. Но живое сердце Воли, окруженное синтетическими органами и металлическими костями, трепетало, когда она сверяла новые карты Многомирья со старыми. Удачливые разведчики, приносящие информацию, от которой замирали платиновые шестеренки в голове прима, никогда не видели ряби на щите ее величественного спокойствия.

Но что еще она могла демонстрировать? Как еще она могла вести себя, когда тысячи призывов о помощи кружились над Крепостью, словно печально кричащая стая ласточек. Они замолкали не получив ответа. Некоторые — резко, оборванные на полуслове, другие — медленно, страдая.

Они и были похожи на птиц, но из бумаги. Клубились так долго, что Воля приказала сжечь их, потому что они сеяли панику среди рабочих. Позитивные солдаты обстреляли их, но это произвело эффект воистину угнетающий. Тлеющие обрывки заполонили Крепость, забиваясь во все щели, залепляя немногочисленные окна. Рабочие видели ответ на просьбу других миров. Большинство понимало, что высылать какую бы то ни было помощь бессмысленно. Даже осколок армии Максиме в чистом поле размазал бы весь контингент позитива. Авторитет Стальной был непререкаем, и никаких социальных последствий у этого инцидента не было. Но каждый раз, выходя к своим образам с публичными обращениями, Воля видела белые клочки, пришпиленные к их сущностям.

Почему позитив так разобщен? Каждый сам за себя: крохотные бастионы, защищающие свои миры, горят словно щепа. Максиме ступает по ним, и ее слух, должно быть, услаждает хруст расколотых скорлупок. Даже перед ликом конца времен, когда критическая масса негатива уже перевалила точку невозврата, позитивные лидеры опекают свои королевства, глядя пустыми глазами на то, как их соседей пропускают через себя жернова невообразимой жестокости. И кровавый туман уже ползет в сторону следующих границ, которые ничего не значат.

Воля понимала, что и сама была таким же царьком, ревниво оберегающим свой островок спокойствия. Но она всегда была готова к переговорам. Готова была создать круглый стол, военный совет позитива, предоставить свою цитадель как точку сбора свободных сил. Но никто не пришел к ней, когда Максиме только начинала свою экспансию. И ее посланники в Интеллектуальный возвращались ни с чем. Воля подозревала, что виной всему заражение агентами негатива всех слоев мышления. Именно они строили козни и препятствовали объединению светлых сил, когда это еще имело смысл.

Но нельзя винить только их.

Негатив в целом однороден и легко наращивает потенциал, не отягощая себя противостоянием внутренних интересов. Ему не мешают иллюзии выбора, которыми постоянно озадачен позитив. Он идет по прямой к абсолютному хаосу. Объединение через разрушение — это все, что его интересует.

А стремления позитива всегда такие неорганизованные. В холодном океане безразличия, теплые течения добра редко пересекаются между собой. Тонкие струйки следуют к своей цели по отдельности, слишком разочарованные в окружающем мире, чтобы искать себе подобных.

Воля остановилась, положив правую руку на грань гигантского щита. Один из множества, он был, как и другие, покрыт рубцами, вмятинами и древней окалиной. Как и другие, он преграждает путь к забвению, который выбрала Максиме. Устоит ли он? Шансы невелики. Только не против такой силы, которой заручилась предательница. Его красота, кажущаяся непоколебимость, божественная массивность, прекрасные узоры изображающие повороты пути, будет уничтожена. Он дрогнет под ударами тьмы, ослабнет, треснет, а потом рухнет.

Это неизбежно. Воля, наконец, призналась сама себе, что это неизбежно.

Только если…

Ее ромбическая голова поднялась на вытянувшейся шее. Позвонки негромко лязгали выходя из туловища. Окуляры из голубоватого стекла выдвинулись вперед. Там внизу, медленно преодолевая препятствия стального холма, ползла крохотная фигура. Воля сфокусировалась на ней, настроив механические глаза.

Она вцепилась в стену обеими руками. Синтетические пальцы врезались в металл. Эти лохмотья. Наполовину пустой рукав. Походка одержимого, словно кто-то невидимый толкает перед собой куклу. Переставляет ее ноги. Держит за талию. И зубами не дает завалиться голове.

К Воле подбежал прим позитива командующий на стенах. Его звали Неунывающий, и он был одной из прямых персонификаций Оптимизма. Гремя латами светло-синего цвета, он на ходу выкрикивал приказы. Стена мгновенно ожила и наполнилась воинами позитива, действующими слаженно, как один. Они заполонили мостки буквально за несколько минут. Тревогу пока не объявляли, но даже без ее жуткого воя гарнизон среагировал настолько быстро, что нарастающую озабоченность Воли разбавила нотка гордости за армию Крепости.

Тысячи отрицаниеметов нацелились вниз. Их жерла следили за тем, как эта точка, пересекающая непростой ландшафт, приближается все ближе к основанию твердыни. Это было странное зрелище. Упорство Максиме, если это была она, было почти неоправданным. Даже жалким. Она подолгу переползала через баррикады, застревала во рвах, плутала, проходя лабиринты. Иногда она совсем пропадала из виду.

— Что это такое? — спросил Неунывающий напряженно и озадаченно. — Это она?

— Возможно, — откликнулась Воля. — Но маловероятно. Часы Девела не пустили бы ее так далеко. Не хочу думать, что есть способ остановить их.

— Она… — Неунывающий взобрался на щит. — Оно двигается так медленно. Мне доложили о посторонних совсем недавно. Если это существо здесь уже какое-то время, то мне очень совестно, что мы обнаружили его только сейчас, миледи.

Провожая букашку одним окуляром, Воля переключила остальные на горизонт. Никого.

— Не плоди ненужные сожаления, — сказала она негромко. Несмотря на ее механическую природу, голос Воли был живым и теплым. — Есть границы и у ваших возможностей. Теперь не спускайте с этого существа глаз. Отправь дополнительных разведчиков на периметр. Если это она и пытается отвлечь нас от подготовки к вторжению, я должна знать. О любых ее эволюциях, сразу докладывать мне. Сию же секунду. Я спущусь вниз и дам инструкции остальным примам.

— Во имя Воли, — решительно отозвался Неунывающий.

Созыв цеховых бригадиров и офицеров позитива, это событие, которое при всем желании не может остаться незамеченным. Воля чувствовала всей своей сущностью, как в городе растет напряжение. Как слухи, чья неопределенность вызывает только еще больший страх, нагревают атмосферу. Она старалась не говорить лишнего, но все всегда готовятся к худшему. У Стальной сложилось впечатление, что осада уже началась, настолько подавлены были бригадиры и возбуждены офицеры.

Когда она шла обратно на стену, город уже ощетинился баррикадами, огневые карманы были готовы, скрытые доты укомплектованы, и все ловушки были взведены и настроены.

Все это неизбежно падет. Воля не отчаивалась. Она чувствовала решимость защищаться до последнего. Но ей было жаль, что нет никакого способа сделать эту борьбу более осмысленной. Спасти хоть что-то.

— Миледи!

— Неунывающий.

Воля подошла к краю стены. Неунывающий встал справа, показывая рукой вниз.

— Она… Оно добралось до стометровой зоны. И сейчас просто стоит там.

Окуляры Воли зашелестели. Неясная фигура приблизилась, и ее лицо стало, наконец, различимым. Если это была не Максиме, то кто-то очень на нее похожий. Разведчики много раз описывали ее внешность и показывали рисунки. Словно желая доказать свою подлинность, женщина раздвинула края хламиды.

— Клянусь фантазией, — прошептала Стальная. — Это она. Это действительно она. Но как?

Женщина внизу улыбнулась и помахала рукой. Потом запахнула хламиду и подняла руки вверх. Руку и обмотанную тряпками культю.

— Чего она хочет? — задался вопросом Неунывающий. — Это провокация? Издевательство? Ловушка? Но в чем она заключается? Она хочет, чтобы мы поверили, будто она сдается?

— Не тараторь, — тихо ответила Воля. — Мне кажется, она приглашает на переговоры.

По рядам воинов позитива прошли шепотки.

— Нет миледи! — крикнул кто-то из них. — Не ходите!

Остальные поддержали его согласным гулом. Живые губы Стальной приоткрылись. Она улыбнулась, посмотрев направо и налево.

— Боюсь, у меня нет выбора, — сказала она.

— Что? — вскинулся Неунывающий. — При всем моем уважении, миледи, я скажу, что это головотяпство. Нет безопасного развития событий, при котором переговоры с этим чудовищем могли бы завершиться удовлетворительно. Если мы пустим ее сюда, она разведает наши укрепления и тактические хитрости. Если вы спуститесь к ней, неважно с какими силами, она натравит на вас само Одиночество. И мы напрасно и глупо погибнем. Выбор есть. Проигнорировать ее, вот идеальное решение.

— Проигнорировать шанс на спасение? — переспросила Воля.

Неунывающий смешался.

— Что вы говорите? Вы думаете, она хочет показать нам безопасный выход из сложившейся ситуации? Она ставит мат. Всему, что видит. Вы только поглядите, как она явилась сюда, нагло, расковано, абсолютно уверенная в своей безнаказанности.

— Она потребует сдать Крепость, — высказался один из солдат.

Неунывающий согласно кивнул.

— Вот голос вашего верного воинства, и я с ним полностью согласен. Она настолько легко добивается своего, что потеряла серьезное отношение к происходящему. Для нее это развлечение. Рушить наш мир — игра! Совершенно очевидно, что она предложит вам сдачу на оскорбительных условиях. Будет говорить, что бы мы не оттягивали неизбежное и…

— Молчать, — холодно рявкнула Воля. Неунывающий отступил на шаг. — Хватит говорить за нее. Ты боишься, что тебя минуют сражения, Неунывающий? Чувствуешь вину за мои преступления? Не беспокойся, мы никуда не сможем уйти от ее армий. Но я должна поговорить с ней. Это моя обязанность, как вашего скромного лидера, вести переговоры с врагом. Если и есть шанс отвернуть от нас это гибельное копье, то только так его можно найти. Поговорить с этой безумной женщиной. Возможно, она раскаялась, кто знает.

Послышались нервные смешки.

У Крепости нет слабости, нет врат. Все сообщение с ней происходит по воздуху. Груженные товаром дирижабли давно не покидали своих ангаров. Чтобы оказаться за стенами, нужно было воспользоваться системой тяжелых грузовых лифтов. После долгих размышлений, Воля решила, что поднимает Максиме на стену. Но не даст ей пройти дальше, что б та не видела, что ей готовит оборона цитадели.

Была проведена основательная подготовка. Максиме была неуязвима, но вытолкать ее, сбросить со стены, было возможно. Плотность воинов позитива в месте подъема была лишь слегка увеличена. Возможно, замысел Максиме состоял в том, чтобы отвлечь на себя внимание, используя примитивное желание Воли надежно обезопасить себя. А в это время какие-нибудь неведомые темные твари легко проникли бы с другой стороны, чтобы устроить саботаж. Разведчики, однако, вернулись с добрыми вестями. Никаких признаков негатива.

Все время пока шли приготовления, Максиме прогуливалась внизу, пиная мелкие камешки. Какое-то время она даже лежала там, положив здоровую руку под голову, и смотрела вверх. Складывалось впечатление, что она готова провести там вечность.

Когда начала спускаться грузовая платформа, женщина оживилась. Она поднялась и отряхнула хламиду. Тщательно вытрясла из нее пыль и утерла лицо красным носовым платком. Дожидаясь своего транспорта, она привалилась спиной к щиту и, хоть никто ее здесь не слышал, запела что-то вполголоса.

После того как она забралась на прибывшую огороженную плиту, наверху некоторое время ничего не происходило. Воля размышляла, отдавать приказ или нет. Солдаты выстроились полукругом, оцепив местность. Неунывающий стоял возле пульта управления, положив руку на рычаг. И вопросительно смотрел на повелительницу Крепости.

Она подошла к нему и, отстранив медленным, но твердым движением, потянула рычаг на себя.

Все, кто наблюдал за этим, невольно дрогнули. Кто-то почти незаметно, скрыв слабость, но каждого тронул страх. Растущее напряжение достигло пика, когда платформа заканчивала движение. Скрип ее подвижных частей, лязг и грохот становились все громче. Позитив прислушивался к этим звукам, словно ожидая, что среди них донесется рычание хищника.

Платформа прибыла. Ее стальной короб все еще слабо вибрировал. Воины рефлекторно нацелили отрицаниеметы. Среди них ходило поверье, что если попасть Максиме в сердце, где засело Одиночество, можно ее ранить. Может даже убить. Воля знала, что это наивные домыслы. Чтобы отринуть настолько сильную сущность как Одиночество, понадобится тысяча Крепостей.

Так что она лишь отдала приказ приготовиться. И три ряда позитивных воинов с башенными щитами, встали перед ней, чтобы оттеснить Максиме обратно в лифт.

— Быть может совсем не выпускать ее оттуда? — предложил Неунывающий. — Можно поговорить и через дверь.

Воля внимательно посмотрела на него. Прим неуверенно улыбнулся. А потом чем-то щелкнул на панели. Тяжелая заслонка медленно опустилась, создав мост между платформой и стеной. На ребристый металл ступили стройные, чуть изогнутые в колене ноги. Ступни с вырванными ногтями основательно запылились после долгого похода. Пророк была обута в старые зеленые шлепанцы с клеймом в виде орла. Колени были обмотаны фиксирующими бинтами, которые, казалось, успели сплавиться от той же пыли. Выше начинались лохмотья, которые никогда не могли описать разведчики. Это и правда было что-то совершенно неоценимое. Будто множество наложенных друг на друга слоев засохшей краски. Среди них виднелись какие-то ремни, накладки из кожи, карманы и шныряющие, словно ящерицы, тени.

Максиме сошла на стену и резко откинула глубокий капюшон, заставив всех отступить на шаг. Послышался звон доспехов, кто-то упал. Кого-то поддержали товарищи.

— Что? — удивилась Максиме. — Мама говорила, что я красивая.

Она осмотрелась по сторонам. Ее взгляд скользил по воинам позитива. Максиме тепло улыбалась, словно видела старых друзей.

— Так приятно, — начала она, — видеть светлые лица. Иногда я устаю от всех этих скалящихся рыл, которые меня окружают. Тогда я иду в цитадели добрых сил и отдыхаю в шезлонге, глядя на ваши розовые щечки. Кто хочет сделать мне чай с льдом? Может быть ты, красотуля?

Она подошла к Неунывающему, и взяла за руку в латной перчатке. Тот настолько оцепенел, что не сопротивлялся.

— Мне нравятся парни в голубых доспехах, — улыбнулась она. — Хочешь, я скажу Геноциду, чтоб не убивал тебя? Я ведь всегда любила тебя, милый, — она прижалась к его нагруднику щекой. — Обними меня. Я так устала. Меня нужно взять на руки.

— Достаточно! — Воля прошла сквозь строй щитоносцев, расталкивая их локтями. — Отойди от него!

С Неунывающего, наконец, спало наваждение, и он отстранился, сбросив пальцы Максиме со своей руки.

— Ах, — Пророк тоже отступила, уставившись на Волю широко раскрытыми глазами. — Будь позитивна, Стальная. Я не знала, что ты тоже здесь. Думала, что меня впустил твой друг. Я была бы рада этому.

Воля вытянула шею, чтобы казаться больше и нависла над Максиме, словно агрессивная кобра. Пророк посмотрела на свое отражение в гладком хромированном животе. Ее лицо дернулось и на нем проступило горестное удивление.

— Я ничуть не изменилась, — сказала она мрачно. — Я думала, что хоть отдаленно стану похожа на злое божество, которое вы так ненавидите и боитесь. Но с таким носом я больше похожа на тетю Дороти из пекарни.

— Тебя выдает голос, — сказала Воля. — В нем слышится шум бездны.

Максиме вдруг опустилась на одно колено, коснувшись рукой лба.

— Собственно, я не закончила свою мысль. Спасибо тебе. Только тебя я могу благодарить за то, что Одиночество еще не сожрало меня.

— Что? — изумилась Воля.

— А как же иначе? — Максиме подняла взгляд. — Только благодаря железной воле, я не превратилась в кожаный пузырь как остальные до меня. Только благодаря тебе, госпожа Крепости, я все еще жива, а Одиночество не гуляет само по себе. Если бы я сдалась, хоть на минуту раскаялась в своих действиях, мое сердце исторгнуло бы все, что в нем таится. Говоря откровенно, у меня столько раз был соблазн опустить… руку. Но не этому меня научила жизнь.

Пророк поднялась на ноги и важно произнесла, подбоченясь.

— Нам нужно провести серьезнейшие переговоры.

Воля хмыкнула.

— Так говори. Я надеюсь понять хоть что-то из твоего бормотания.

Улыбнувшись, Максиме провела ладонью по неровному ежику волос.

— Здесь, конечно, много классных парней, но я хотела бы сделать это где-то еще. Обстановка недостаточно солидная. Может, зайдем к тебе? Если у тебя беспорядок, ничего, я сама постоянно откладываю уборки.

— Внутрь города ты не попадешь.

Максиме вздохнула. Потом вытащила из складок хламиды все тот же красный платок и довольно ловко повязала его себе на глаза, действуя одной рукой.

— Ничего не вижу! — объявила она. — Слепа, как столетний дедушка. Совсем не вижу секретных штук. Даже этого великолепного блондина, которого ты так от меня защищала.

Внутри Воли что-то загудело, и она выпустила пар из решеток на спине.

— Перестань паясничать. Ты будешь говорить здесь или я прикажу вышвырнуть тебя обратно. Ты так шваркнешься о металл, что тебя не спасет даже твоя неуязвимость.

Щитоносцы придвинулись ближе.

— Это заблуждение, — сказала Максиме. — Якобы меня можно сбросить с большой высоты и так убить. Мол, если я могу верить, что меня не покалечат мелкие предметы, то столкновение с чем-то достаточно массивным, мои кости и органы расплющит так же как в Материи. Если кто-то надеялся на это, я вынуждена вас огорчить. Это не так. Ваш мир абсолютно беспомощен передо мной. Он работает так, как хотят люди, а не вы. Мне достаточно отречься от смерти, и она не придет. Вымысел тонок как ноябрьский лед и моему разуму ничего не стоит разбить его и собрать, как мне будет угодно. Я здесь божество и если ты думаешь, что твои меры предосторожности остановят меня от того, чтобы войти в город, ты еще тупее Любви. А уж она-то, клянусь, показалась мне самой безмозглой, бесполезной тварью, которую только может породить блудное человеческое сознание. Не огорчай меня, Воля. Не демонстрируй мне свою стойкость только ради того, чтобы подать пример своим солдатикам. Они все уже мертвецы.

Воля молча смотрела в ответ. Потом слегка наклонила голову и произнесла:

— Я уверена, что прямо сейчас, мы обе блефуем.

Ярость, так отчетливо созревающая в позе и выражении лица Максиме, отступила. Носительница Одиночества расхохоталась.

— Ты права. Возможно, я переживу падение, но сил моих не хватит, чтобы в одиночку разрушить твои сараи. Однако, я что угодно готова сказать, чтобы не стоять здесь на ветру. Прояви же гостеприимство! Я добиралась сюда пешком, окольными путями. Сотней самых отдаленных огородов, чтобы за мной не последовал Геноцид. Он ведь как утенок: «мама, мама, куда ты идешь? Что мы сегодня будем жечь, мамочка?» И «топ-топ-топ» за мной.

Это было второе упоминание негативного титана и тот кровавый эпос, что сопровождал его, будто сгустился еще сильнее. Лица позитивных воинов были напряжены. Они не хотели смотреть в сторону горизонта. Неукротимое зло было где-то там. Оно действительно существовало. Темные мифы оживали, а о светлых пока что не было вестей.

— Не упоминай эту мерзость в моем городе.

Максиме закатила невидимые под повязкой глаза.

— Хорошо. Послушай. Если будешь держать меня тут дальше, я твоим ребяткам грудь покажу. Тогда они обделаются окончательно. Давай так. Я клянусь, что не намерена сейчас причинять тебе вред тем или иным способом. Тебе, твоему городу, его жителям и защитникам. Я держу свое слово. Можешь спросить у Надежды и Любви.

О, как было бы замечательно уничтожить тебя, подумала Воля с отвращением. Найти такой мир, где не будет ни одной щели, даже толщиной с волос, чтобы никто никогда больше не увидел тебя. К сожалению это не решит проблему, так как Одиночество сбежит откуда угодно. Единственный способ удержать его где-то, это подсунуть ему человека. Против живого человека, чей изумительно сладкий внутренний мир можно сравнить с нектаром для смертельного паразита. Максиме действительно обладает незаурядной стойкостью. К сожалению. Лучше бы она истощилась и погибла как все остальные.

Воля посмотрела на своих солдат.

— Оставаться на посту. Неунывающий, жди атаки, так, словно это факт. Пока мы не вернемся, командование на тебе.

— Разрешите мне охранять вас! — попросил Неунывающий. — Я оставлю вместо себя Ревностную. Она не подведет. Я должен быть к вам ближе, чем враг, миледи. Умоляю.

Воля отрицательно покачала головой.

— Она ничего не сможет мне сделать. Оставайся тут.

— Ты подашь мне руку? — спросила Максиме. — Я могу навернуться с лестницы, а это плохо для имиджа.

— Даже лучше.

Несмотря на то, что Цитадель казалась примитивным, хоть и крепким, сооружением, ее фундамент был холодным технологичным термитником. Обитающие там существа из сплавов воли и стойкости, были отпрысками Стальной. Она создавала их сама, в муках рождая из своего чрева саморазвивающиеся капсулы. Воля занималась созданием тайной армии очень давно и численность ее была такова, что мир насквозь был пронизан тоннелями, соединяющими просторные залы, в которых разумные механизмы тестировали новые виды мотивации. Они подчинялись Воле беспрекословно и среди них были не только исследователи. Воинов там было достаточно, чтобы устроить собственный крестовый поход.

Это был главный козырь Воли.

К несчастью, бессмысленный.

Они ворвутся в битву в самый неожиданный для негатива момент. Погибнут все до одного. Но лучше так, чем оставлять их сиротами, забытыми в подземельях. К тому же, рано или поздно, их все равно найдут.

Услышав короткий сигнал Воли, из тайной берлоги вылетел сферический механизм. Рельеф на его блестящей поверхности, красной, как гранат, изображал мирно спящее лицо. Короткие манипуляторы с широкими хватающими поверхностями, он сложил под нижней губой. Он бесшумно скользил по улицам города, а потом ринулся вверх, быстро достигнув цели.

— Я не доверяю твоей истлевшей тряпке, — сказала Воля. — Сейчас тебя поместят в закрытый транспорт. Будь добра, находись там, пока я не решу, что пора тебя выпускать.

— Надеюсь, меня не укачает, — произнесла Максиме. — Если я все там заблюю, чур, не ворчать.

Подавив отвращение, Воля мельком взглянула на шар, и тот подлетел к Максиме вплотную. Сомкнутые губы шевельнулись. Не открывая глаз, он распахнулся как шкатулка, и мягко закинул Максиме внутрь себя, поддев ее краем нижней половины.

— У-у-х, здесь не слишком… — успела сказать Максиме, а потом сфера захлопнулась.

Все смотрели на механизм. Он тихонько парил в воздухе, так, словно был все еще пуст. Выражение металлического лица было неизменно. Воля тихонько зашипела.

— Не могу поверить, — Неунывающий тронул руку госпожи. — Она у нас в плену. Мы поймали ее!

Воля не стала отвечать на это наивное восклицание. Все-таки оптимизм иногда бывает раздражающим.

В городе, конечно, не было сооружения возведенного на случай таких необычных переговоров. Воля могла бы привести шар в самый крупный литейный цех, и там, посреди яростного свечения миллионов тонн раскаленной мотивации, оглушающего шипения гигантских механизмов и лязга тысяч черных котлов, Максиме была бы обескуражена и ослеплена светом непреклонного движения во имя позитива.

Но это было бы очень грубой и самодовольной выходкой.

Вместо этого Воля привела шар в музей Примеров Стойкости. Полностью оправдывая свое название, это место хранило различные свидетельства человеческой непреклонности. Сам зал, который принял гостей, был копией существующего в Материи храма, полностью вытесанного в сплошном массиве скальной породы. Вытесанного только при помощи примитивных инструментов, что держали человеческие руки. И целеустремленности, что не давала им опуститься.

Шар так же мягко освободил Максиме. Та припала на одно колено и сонно огляделась, расчесывая темную кожу под хламидой. Ее взгляд блуждал между панорамами, на которых беспощадная реальность пробовала людей на излом. Голыми руками они строили, обороняли, разрушали. Их глаза горели от внутреннего напряжения, страха и гнева одновременно. Они не верили, что дерзость забросила их так высоко, что можно удержаться здесь хотя бы минуту, но шли по тонкому канату натянутых возможностей.

Неслышно ступая, Максиме обошла по кругу несколько экспонатов. Воля внимательно наблюдала за ней. Она не надеялась, что свидетельства чьих-то подвигов разбудят благородство в противнике, однако носительница Одиночества была явно заинтересована. Не было причин мешать ей.

— Это сражение проиграно, — негромко произнесла Максиме, глядя на панораму откуда-то из Наполеоновских войн. — Но теперь всего лишь три часа, и у нас есть еще время выиграть другое.

Черноволосый человек в синем мундире умирал на руках преданных солдат.

— Знаешь, что злит меня больше всего?

Воля молчала.

— Они были настолько ошарашены тем, что я сбежала, что сначала солгали себе, а потом безоговорочно поверили, будто бы сами отпустили меня.

— Это неправда?

На обновившейся панораме, человек снова беззвучно произносил слова полные спокойствия и мужества. А потом вел за собой солдат, переполненных мстительным гневом.

— Насколько я помню — нет. Когда Одиночество выходило из кокона, в который она превратила живого человека, я почувствовала злость. Наверное, испугайся я, наложи в штаны, и всего этого можно было бы избежать. Но я разозлилась как никогда прежде. Оно высвобождало свои руки, длинные как русла рек и такие же широкие. Из крохотной раны на груди показался горб, такой, что я не могла увидеть его вершину. Каждая песчинка под моими ногами дрожала от страха, когда оно шагнуло на волю столпами ног. Сначала они трещали от тяжести, но потом колени окрепли, а стопы впились в песок…

Максиме замолчала, оглянувшись. Неслышный приказ Воли привел в музей несколько человекообразных механизмов. Они поставили стол и два стула из черно-белого камня, после чего быстро удалились.

С грохотом отодвинув тяжелый стул, Максиме забралась на него и дождалась, когда Воля устроится напротив.

— Я не думала, что ты решишь заговорить об этом, — сказала та. — Продолжай, я внимательно слушаю.

Горстка солдат против плотных вражеских шеренг. Словно капля воды готовится упасть на бетонную плиту. Но их вера сильнее объективной реальности. Противник ошеломлен: его поразило истинное бесстрашие атакующих. Ведь если противник не боится тебя, значит, ты слаб. Капля падает, но разбивается плита. Противник бежит.

Однако, платить за дерзкое управление реальностью, придется всем, что есть. И кровь горячего сердца кипит в открытой ране.

— Девел говорил, что я послужу великой цели. Но быть расходником, разве великая цель? Стоять на рельсах, чтобы замедлить состав? Не знаю, почему он решил будто я смогу на это пойти. Я пыталась выспросить у него, но он уже не понимает речи.

Внутри Воли механически скрипнуло. Руки, лежащие на столе, дрогнули.

— Как бы то ни было, — продолжала Максиме, — когда Одиночество предстало предо мной, я взбесилась от того, как легко оно сбросило лохмотья кормившей его жизни. Оно стояло предо мной, покачиваясь как ненадежная башня. Знаешь ли ты цвет Одиночества? Оно мягкого синего оттенка. Такой обычно рисуют воду. По нему прокатываются волны черного. Глаз у него нет, как и головы. Но каждое твое движение, вздох, даже короткие встречи век, отзываются колебаниями на его шкуре.

Я часто и агрессивно дышала. Оно дышало вместе со мной и ноги его тряслись от моей ярости. Оно повернулось к выходу из склепа. Наверное, колебалось. Свобода манила его, но искушение испить человека, было сильнее. Когда Одиночество начало идти ко мне, я заорала как древние воины кричали на самоуверенного врага. От этого вопля в теле чудовища медленно открылись сквозные отверстия. Оно остановилось, снова задумавшись о чем-то. Потом медленно протянуло палец. В нем было пять или шесть суставов. Как усик насекомого, палец исследовал песок вокруг меня. Одиночество было озадачено. Может смущено, что я смею отвергать его.

Прошло довольно много времени. Оно стояло напротив меня, и его движения, маятниковые, однообразные, убаюкивали. Я не засыпала, но уже и не бодрствовала. Это пограничное состояние, что-то открывало мне. Одиночество пыталось говорить со мной через шумы на своем теле. Я понимала только один сигнал:

«Отличие».

Оно пыталось узнать у меня, почему я отличаюсь от других. Но как бы я ему объяснила? Да и зачем? Наверное, оно догадывалось, что со мной будут проблемы и с поразительной наивностью осведомлялось у меня, где же скрыт подвох.

Мое молчание раздражало Одиночество, и вскоре оно стало беспокойным. Гипнотизирующие движения стали резкими, неровными. Оно вздрогнуло и снова пошло на меня. Я кричала и бросалась песком. Смешно, да. Оно проникло в меня так же легко, как вода уходит в широкий слив. Помню, я почувствовала с отвратительной ясностью, что оно сожрало мое сердце и заняло его место. И что, даже если изгонишь его теперь, я обречена. Кто живет без сердца?

Я увидела колодец с обожженными краями на своей груди и впала в безумие. Я не побоялась сунуть туда руку, чтобы вытащить его. Но оно обглодало ее и выплюнуло. Кость. Голую и сухую. После этого я забылась. Погрузилась в видения. Иногда мне казалось, что я живу в лесу, иногда, что я пилот, попавший в плен к браконьерам. Сумасшедшая в клинике, которая добралась до скальпеля. Я не могу сказать, что из этого было правдой, а что психозом. Я забыла, как попала к Девелу. Скажи мне, он что-то рассказывал обо мне?

Человек против пули. Маленький кусок свинца, добытый из земли. Ему придана сферическая форма. Его толкает пороховой газ. Безобидный, инертный металл становится пособником убийцы. Так вульгарно обрываются красивые истории. Так реальность затыкает голос легенды.

— Нет, — ответила Воля. — Он никогда не рассказывал о тебе, кто бы ни спрашивал. Говорил лишь, что допустил ошибку.

Максиме громко захохотала. А потом — камнем в молчание.

— Так даже лучше, что не скажи, все будет правдой, — произнесла она после паузы. — Ведь мы в лучшем из миров, где лишь фантазия определяет, что будет каноном.

Медленно выбравшись из-за стола, Максиме задумчиво почесала живот под хламидой.

— Ну, мне пора, — сказала она. — Вызовешь такси?

Воля щелкнула.

— Это все? Ты приходила только ради этого? Спросить о Девеле?

— Почему нет? Не убеждать же тебя сдаться без боя. Это скотство. Кроме того, я хочу видеть, как вы сражаетесь. Мне надоели разгромные капитуляции.

— Но что было дальше? После того как Одиночество проникло в тебя. Расскажи все, раз начала.

Максиме скосила глаза к носу.

— А! Конечно.

Она снова села за стол.

— Чаще другого мне мерещилось одно и то же. Я стою напротив приближающейся волны в десять, двадцать этажей. Синего цвета, и хаос рисует внутри примитивные узоры. Она с ревом несется вперед, и не существует преград таких, чтобы она заметила. Мне никуда не уйти от нее, весь горизонт занят пенным хребтом. Я могу лишь встретить опасность лицом. А в руках у меня черный зонт. Единственный мой щит. Волна подступает ко мне, шипит и ревет, чтобы напугать, обратить в бегство, а потом с удовольствием накрыть, растереть на крохотные песчинки. Но мне смешно, а не страшно. Самоуверенность волны меня не пугает. Я раскрываю зонт и выставляю его перед собой. Земля начинает дрожать у меня под ногами, грохот становится оглушающим, но я стою. И тогда она бьет в него, в эту крохотную черную точку, слабую ткань и хрупкие спицы.

Так она думает.

Но мой зонт крепче всего, с чем она сталкивалась до этого! Его ткань и спицы прочны так же, как моя решимость остаться хозяином своего тела. Волну разрывает надвое, и она опадает, с яростным воем, тотчас впитываясь в почву.

Однажды Одиночеству это надоело. Оно пришло ко мне в видениях и схватило пальцами-усиками. Волны на его теле что-то бешено втолковывали мне. Оно, очевидно, было недовольно тем, что я сопротивляюсь. Чтобы сломить меня, нужно было что-то еще. И тогда Одиночество забросило меня в космос. Неясный промежуток вечности я провела в невесомости, посреди холодных белых точек. Все во мне смерзлось от жуткого холода. Я не могла дышать, чтобы почувствовать себя живой. Дрейфуя с ничтожной скоростью, я успела подумать каждую мысль миллионы раз. Миллион раз испытать страх и, наконец, вовсе забыть его. Сойти с ума вновь, испытав безумие в безумии. Пока, наконец, я не добралась до звезды. Она отогрела меня и притянула к себе, милосердно испепелив в своем сердце.

Я так и не взмолилась. Не выклянчила у Одиночества освобождение через смерть. И тогда я очнулась. Я сидела на белом песке. Рана на моей груди подсохла, и я видела, как демон угрюмо ворочается там, в ловушке. Я пленила его! Я подчинила страсть, которая должна была убить меня. После этого я легко освободилась и начала свое путешествие по Многомирью.

Пророк смахнула со стола невидимую пылинку.

— Так уж вышло, что я нашла друзей в самых темных мирах. Они разделяют мое мнение.

— Какое?! — не удержалась Воля. Она подалась вперед и едва успела погасить просительное движение хромированных рук. — Расскажи, что заставляет тебя делать это?

— Жалость, — был ответ. — Все, на что меня хватает. После многих попыток спасти вас иначе, я могу лишь призвать сюда орды маслянистых страшилищ. Прости меня, Воля, но другого выхода нет. Я знаю, ты впустила меня, испытывая азарт обреченного. Но я никогда не оставлю вас в живых.

За спиной Воли что-то с грохотом обрушилось. Шарообразная колыбель, ждущая меж панорам, упала на пол и покатилась. Потом развалилась на две половины, и они закачались в быстро убывающем вращении.

Максиме неторопливо уходила, становясь похожей на движущуюся гору тряпок и ветоши. Приподнявшись, Воля хотела окликнуть ее…

— Не беспокойся, — донеслось из сумрака. — Я найду дорогу.

Нет ничего более успокаивающего в Многомирье, чем наблюдать, как Бабочка Хаоса редко и тяжело взмахивает крыльями, покрывая световые года открытого пространства. Фасетчатые глаза видят все, всегда, везде, от чего бабочка часто нетороплива. Она срезает все углы мироздания, превращая собственную судьбу в идеальный круг. По нему протекает ее медитативное движение.

Оставшись без хозяина, она ничего не потеряла. Перешедшие по наследству силы держал под контролем древний, хоть и примитивный разум. Только он знает, насколько Девел действительно был силен. Одна десятитысячная часть его сущности еще бродила по Многомирью, когда закат приближался к ночи. Но лишь одна миллионная часть досталась Страху во время трансформации.

Бабочка получила немыслимые два процента.

Такой потенциал позволял превратить судьбы целых миров в гремящие потоки игральных костей. Однако, сколько на это требуется сил? В крохотном насекомьем теле найдется ли место для необходимого топлива? И какое оно, это топливо? Хозяин жил за счет человеческой веры. Он был чрезвычайно принципиален в этом вопросе. Настолько, что предпочел забвение, паразитизму.

Бабочка, однако, была практичнее, и создание барьеров на пустом месте ее не интересовало. Она приближалась к звезде. Это был древний сверхмассивный гигант бело-голубого цвета. Его породили крохотные частицы творчества, слишком мелкие и разрозненные, чтобы стать сущностью. Скорее пыль, которую те стряхивали с себя, рождаясь в пустоте.

Как и звезды реального космоса, этот здоровяк прошел несколько этапов великолепного преображения, когда мелкая бесполезная пыль, становится источником света. Он побывал плотным облаком, в котором начинали мерцать первые светлячки спрессованных частиц. Протозвездой, крохотной и постоянно сносимой космическими бурями. Пока, наконец, не превратился в неуязвимого гиганта, занявшего свое место в Многомирье.

Неуязвимого. До сего момента.

Бабочка уверенно приближалась к нему. На фоне необъятного светила, бабочка была ничем, практически пустотой. Контраст между ними был воистину философским. Какой совет хотела она испросить у старой звезды? Неужели не нашла глупая бабочка лучшего места, чтобы пригреть свои тонкие крылья? Ведь вспыхивающие протуберанцы сожгут ее.

Но быть наследницей Девела, значит — иметь некоторые послабления в глазах строгой объективности. Да, Многомирье было пластичным мирозданием, но чтобы сожрать целую звезду, а, самое главное, усвоить полученную энергию, нужно обладать особыми силами.

Неопределенность взглянула на светило фасетчатыми глазами. Бабочка призывала собственных слабых двойников из всех реальностей, временных потоков и вариантов будущего. Это были тени, отбрасываемые оригинальным образом на свету разума. Они были всевозможных расцветок, размеров, форма их крыльев никогда не повторялась. Шуршание крыльев стало оглушающим, когда пустота обратилась живой стеной лапок, брюшек, хоботков и усиков.

Это был бабочкопокалипсис.

И он окружил звезду шуршащим пузырем голодных воплощений бабочки, придушив древнее сияние. Насекомые взмахнули крылышками. Мах! — и звезда почти задохнулась от поднявшегося внутри пузыря вихря. Мах! — и она дрогнула, словно едва не погибший огонек свечи. Мах! — бушующий океан плазмы разгладился.

А затем, в уснувшего гиганта вонзились миллиарды хоботков. Свет перетекал в пульсирующее тельце. И еще одно. И еще. Шуршащая скорлупа начала медленно и неравномерно проваливаться внутрь. И вот уже заметить это зловещее шевеление стало труднее, чем раньше, бабочки замирали, изнемогшие от обжорства. Самые выносливые продолжали втягивать в себя жар. Они испивали друг друга, когда им не оставалось места на пиршественном столе. Одинокий лучик успел пробиться сквозь насыщающийся рой…

А много позже осталась только она.

Бабочка Хаоса, способная теперь использовать силу всех своих копий, где бы и когда они не существовали. Она неподвижно плыла в пространстве, словно и сама погибла. Ее лапки разошлись в стороны. Хоботок свернулся. Фасетчатые глаза были темнее темного. И только в неописуемых узорах произошло какое-то движение.

Бабочка коротко махнула крыльями и снова замерла.