Длань Одиночества

Глава 7

Террор стоял перед водами Бессознательного.

Долог был его путь до этого сакрального места. Минуя слои Многомирья, Террор спускался все ниже по спирали времени, наблюдая, как деградирует и упрощается цивилизация. Как сложные цепочки причинно-следственных связей разлагаются на узлы простых реакций. Как отступает здравый смысл.

И возвращается Геноцид.

Злобный, закованный в цепи титан. Ужасное существо, пышущее темным пламенем, покрытое шкурой черного пепла и макабрическими узорами из костей. В глубоких траншеях, прорезающих спину, копилась кровавая жижа, бурлящая от жара. Пасть, гремящая чугунными заслонками, извергала вопли невинных.

— Я — вестник Максиме и Одниночества, — выл Террор. — И я говорю от их имени: готовься! Твое время приходит. Освобождение. Месть!

Титан натягивал цепи, бешено ревя.

Оригинальная планета Земля оборачивалась в обратную сторону.

Наконец, человечество спряталось. Почти исчезло. Прим долго бежал темными чащами. В первобытном образе леса, где со всех сторон на него щелкали клыкастые пасти. Бескрайние буреломы вставали на пути, темные пещеры — манили. Солнце первых лет человечества едва касалось узловатых корней.

Когда наступала ночь, ночь абсолютной темноты, в которой ориентировались только убийцы, Террор отращивал кожистые крылья. Он парил, глядя на рычащую неизвестность внизу. Ужас, который обитал там, был ему непонятен. Даже опасен. То был ужас, древний, как первая жертва. С ним невозможно было говорить. Его можно было только выпустить. Открыть дорогу, как стихийному потоку необоримой силы.

И достиг Террор берега великой Воды. Из нее вышла жизнь. Жизнь, уже зараженная страхом жертвы и жаждой хищника. Этой болезни предстояли миллионы лет эволюции. Расцветов и сдерживания. Блокад, созданных цивилизацией и законом. Ее источник, ее первый штамм, находился там. В глубине. Нечто настолько первичное и чистое, чего никогда не ощутить человеку.

— Первородная страсть Насилия, — прошептал Девел, вынырнув из течений прима-образа. — Не надо. Не делай этого.

— Теперь ты говоришь со мной, как с равным, — произнес Террор, погружая лапу в Бессознательное. — Более того: просишь меня. А раньше только приказывал. Но страхом управляет воля. А у тебя ее больше нет.

— Твоя роль не изменилась, — Девел пытался сконцентрировать себя, но тщетно. — Ты и теперь слушаешься приказов. Но их отдает существо много хуже меня! Почему ты подчиняешься ему? Неужели тебе не нравиться твоя роль? Особенно теперь. Когда ты доминируешь. Ты ведь всегда этого хотел.

— И получил, — откликнулся Террор. — Весь смысл моего существования, это борьба за господство. Но когда страх побеждает, все теряет свой смысл. Охваченный мной разум — ничто. Мразь. Он отвратителен. Моя победа — синоним смерти. Я уже обречен на бессмысленное существование. Одиночество принесет покой. Всем.

— У тебя миллионы воплощений, все еще ведущих борьбу! — умоляюще вскричал Девел. — Ты всего лишь одно из них!

— Именно поэтому Одиночество избрало меня своим гвардейцем, — невозмутимо ответил прим. — Оно знает все. А теперь замолчи.

Он вошел в Воды по колено. Непроницаемая толща. Угрожающая. И жаркое солнце наверху, создающее неестественный, беспримерный свет. Террор пошел вперед, все больше погружаясь в Бессознательное. Что-то касалось его ног. Быстрые движения гибких щупалец, усеивающих дно. Песок был мягким, засасывающим, прим увязал в нем. Когда вода коснулась груди, он обернулся акулой.

Бессознательное сомкнулось над острым плавником.

Прим поплыл вниз. Солнечные лучи ломались в спокойной воде. Едва касаясь отмели, они почти исчезали на незначительной глубине. Террор некоторое время видел дно: желатиновый слой первичного бульона, в котором шевелилась робкая жизнь. Легкие побуждения, стремления и мимолетные похоти. Нужные, но забытые слова. Мелкие страстишки.

Мелководье резко обрывалось. Вот оно, еще под плавниками, а через секунду — бездонная падь. Отвесная стена вниз. Террор остановился на краю. Поглядел вниз. С глубины донесся далекий ультразвуковой рев. Почти не слышный. Он коснулся прима на излете, передавая однозначную информацию.

«Оставь надежду».

Какая досужая театральность, подумал Девел, выглядывая из-под плавника Террора.

Террор ринулся вниз. Через минуту он уже ничего не видел. Только редкие силуэты. Неповоротливые, массивные, — они появлялись совсем рядом, словно заинтересованные посторонним движением, а потом отступали. Террор чувствовал, как они проплывали мимо, едва не касаясь. Холодные течения, нагнетаемые их плавниками. Он забывал сам момент встречи, а очередное змеиное тело все шелестело рядом, проплывая мимо. Метр за метром. Метр за метром.

Иногда вокруг него робко расцветали слабые бактерицидные свечения. Страх не обращал на них внимания. Это были ловушки для дураков. На фоне этих огней мелькали бугристые тела. Огонь моментально гас. Страх чувствовал шкурой короткое сотрясение в воде.

Потом он услышал.

Железные щелчки. Т-энк. Т-энк, т-энк, т-энк. Страх остановился. Он понятия не имел что это такое. Чудовища были знакомы и понятны. А этот сигнал был неестественен и подозрителен. Чтобы не утонуть, Террор плавал кругами и размышлял над тем, что делать дальше. Т-энк, т-энк. Тишина. Т-энк!

Наконец, он решил не огибать этот участок. Максиме ясно дала понять, что время — решает все.

Прим устремился вперед. Щелканье приближалось. Сначала оно казалось сосредоточенным в одной точке, но потом Террор понял, что щелкает множество одинаковых предметов, беспорядочно наполняющих пространство. Он заплыл на их территорию и углубился дальше, ощущая, как его окружают источники металлического лязга. Выше, ниже, справа… Совсем рядом! Террор задел плавником что-то тонкое, твердое. Он рванулся прочь.

Ничего. Прим вернулся. Он ткнулся носом в твердое. Это был стальной трос, только и всего. Следуя за ним, страх поднялся выше и предупредительно отскочил от щелчков.

Мина подавленных переживаний, понял он. Ржавый еж безумия. Детонирующие колпаки во все стороны. Он здесь очень долго. Он покрыт водорослями и аммонитами. Он кажется безвредным, таким старым и забытым. Но в нем растет напряжение. Щелчки — это сдерживаемое буйство. Это энергия разрушения. Рано или поздно она вырвется. Ее заденет случайное событие, изгнанное в Бессознательное.

Один взрыв повлечет за собой другие. Целая галактика мгновенно гаснущих звезд. А во вспышках, в коротких мгновения света… Существа, которые слизывают кровь с рук убийц, насильников и психопатов. Жёсткими ранящими языками.

Террор отплыл подальше. Осторожно лавируя, он продолжил спуск.

Тысячи лье миновали с тех пор, как началось погружение. Прим не был уверен, что кто-то кроме него вообще заплывал так глубоко. Он обернулся кашалотом, чтобы толща не раздавила его как кусок масла. Еще глубже. Ледяные течения. Осколки льда царапают шкуру. Она горит. Чудовищ нет. Здесь обитают только простейшие инстинкты. Светящиеся медузы меряют путь толчками. Извиваются плоские черви. Едва плывут рыбы с выпученными глазами. В их прозрачных телах бьются цепочки ДНК.

Еще глубже.

Снова шум. На этот раз сплошной, тяжелый, гулкий с периодами тонкого визга. На этот раз Террор догадывался, что должно встать у него на пути. Механизмы Бессознательного. Сбивающее с толку нагромождение шестерней, труб, двигателей и поршней. Все это вращается, дрожит, скрежещет, мешает друг другу, зубцы стираются, цепляя друг друга, клапаны выдыхают облака пузырьков, над вентилями держится муть. Террор осторожно проплывал между гигантских заклинивших шестерней, которые боролись друг с другом за право вращаться в нужную сторону. Наудачу рыскал между хаотично дергающихся рычагов. Один раз ему все-таки прищемило хвост латунной твердью, поросшей синими водорослями. Но он вырвался, отделавшись кусочком своей сущности.

Наконец, миновав этот лязгающий ад, Террор превратился в огромного спрута. Водяной мешок с силой реактивного двигателя нес его навстречу невообразимой тьме. Первой Тьме, которая стала для кого-то домом. Теперь совсем никого не было вокруг. Наступила область Подсознания, которая отделяет разум от совершенного забвения.

Как тяжело. Больно. Почти невыносимо.

Прошли, казалось, часы, перед тем, как он наткнулся на Сеть. Террор возбужденно обследовал щупальцами толстенный канат, едва дотягиваясь щупальцами до других. Сеть, ржавая, заросшая красноватыми лохмами, преграждала путь к самой нижней точке Подсознания. Ее ячейки были широки настолько, что в них без труда проплывет любой монстр из минувшего мелководья.

Но Сеть здесь не для них.

Щупальце прима осторожно вытянулось вперед, изучая пространство с Той стороны. Ничего. Никаких вибраций. Движения воды. Перепадов температуры. Гвардеец не знал, что делать дальше. Пророк предупреждал: ни при каких обстоятельствах не заплывать за Сеть. Позвать и ждать. Если Гидра не появится…

…обойдемся без ее даров. Заплыви за Сеть, и ты лишишься своего единственного ориентира. Ты забудешь, где находится поверхность. Стоит тебе один раз полностью миновать границу, и ты потеряешь уверенность в том, с какой стороны находишься. Начнешь метаться. Тогда блуждать тебе в потемках, пока она не сжалиться над тобой. Сожрет.

Но как бросить клич? Мастер ничего не сказал об этом.

Какие-то проблемы? — осведомился Девел не без ехидства.

Террор не ответил. Он медленно полз по ячейкам, надеясь на подсказку. Что-то должно было найтись. Пророк не послал бы его на верную смерть. Он знает все.

Тугие щупальца с крючками на присосках. Они шарили по заросшему железу, ломая кораллы, срывая аммониты, тревожа ракушки. Все это осыпалось вниз дорожкой мелкого мусора. Беспокоя абсолютную статику под Сетью. Вдали заскрипели жгуты металла.

Террор набрел на остов какого-то древнего вымершего инстинкта. Тот был очень могуч и не провалился в Сеть. Его омытые до чистой желтизны кости прогнулись под собственной тяжестью. Массивный хребет застрял в ячейке. Пустой череп свесился вниз.

Как любопытно, подумал Террор. Что это был за инстинкт? Отчего погиб? Даже останки его величественны. Каким же он был при жизни?

Эти древние кости — все, что осталось от инстинкта Созидания, ответил Девел. — Раньше он был заложен в человеческую природу. Предполагалось, что каждый человек должен будет испытывать потребность интерпретировать и творить. Но отчего-то инстинкт не прижился. Умер почти сразу, на радость Гидре. Может быть, именно она убила его.

Почти наверняка, — согласился Террор. — Этот гигант заслуживал смерти, так или иначе. Творчество для всех? Оно зиждиться на исключительности. Массовая интерпретация привела бы к немыслимому хаосу. Кроме того, он действительно угрожал Гидре. Самосохранение, Голод, Размножение. Все они ненавидят, когда про них забывают. Но даже так они всего лишь заботятся о том, чтобы жизнь не угасла. Пускай даже примитивная.

Однако ненависть их к творчеству велика, — заметил Девел. — Была б их воля, жизнь ограничивалась первичными потребностями.

Именно поэтому Пророк отправил меня сюда, — Терор пробовал щупальцами череп инстинкта. — Многомирье загнало Гидру в холод и забвение. Оставив довольствоваться крохами былого всемогущества. А ведь она существовала задолго до появления людей, и будет существовать до тех пор, пока есть жизнь. Хоть что-то способное поглощать и размножаться. Гибель Многомирья освободит ее. Ты и представить себе не можешь, насколько она вожделеет. Думаю, нам удастся договориться.

Ваши планы чудовищны, — мрачно проговорил Девел. — Но для сильных еще не все потеряно. Для тех, кто готов бороться и дальше, ваша упадническая философия всегда будет презренным нытьем. Максиме увидит, как смешны ее жалобы, когда вас одолеет один человек. Человек сполна хвативший заброшенности и отчаянья. Он опровержение всех тезисов твоего Пророка.

Он не испытал ничего, — равнодушно ответил Террор. Прим навалился на череп всей массой, пытаясь отделить его от позвонков. — Он не олицетворение борьбы. Он наполовину раздавленный ужасом червь. Я могу убить его в одиночку. Единственная его ценность, это материальное тело. Все остальное — искалеченный разум, который толкает его на безрассудные поступки. Одним безрассудством не оправдать историю человечества. Пророк знает все.

На этот раз промолчал Девел.

Череп никак не поддавался. Страх выкручивал его изо всех сил, до упора напрягая щупальца. Наконец, позвонки хрустнули. Кость поддалась, щупальца расшатали сцепки. Череп отделился от тела и сразу же отправился в свободное плавание. Он медленно погружался, вместе с тремя развалившимися позвонками. Чувства Террора настолько обострились, что он ощущал импульс, созданный этим движением. И рассчитывал на то, что чувствует его не один.

Снова заскрипела Сеть. Прим отплыл подальше. Он не знал, чего ожидать. Натянутые звенья позвякивали. Пространство наполнялось недобрым присутствием. Отупляющей энергетикой неизбежности. Что-то приближалось. Террору показалось, что оно находится прямо над ним. Но как это возможно? Неужели он каким-то образом миновал Сеть? Не может быть.

Террор протянул вперед щупальца, но Сети не было. Как? Когда? Он поплыл вперед, пытаясь отыскать ее. Это был единственный его ориентир. Присутствие наверху ощущалось все явственнее. Может он забылся? Забылся и все это время опускался вниз. Надо найти Сеть!

Стой! — рявкнул Девел. — Это ловушка! Она там. Гораздо глубже. Над нами ее щупальце. Оно гонит тебя вниз. Ты сейчас прямо над ячейкой. Еще немного и ты минуешь Сеть.

Откуда ты знаешь?

Она пытается запутать только тебя. Я — скрытая сила. Давай назад. Если ты сам не войдешь к ней, она ничего не сможет сделать.

Террор послушно подался назад.

Ба-бах!

Четыре когтя сомкнулись над скелетом инстинкта, разломив его как спички. Во все стороны ударили водяные ядра с осколками костей.

Бам!

Сеть оглушительно заскрежетала, когда Гидра ударилась в нее грудью. Террор отлетел прочь как былинка, вместе с колоссальной волной. Он кувыркался в ледяном потоке глубинных вод, пытаясь не потерять ориентацию. Его разворачивало и бросало из стороны в сторону, било, словно кувалдами.

Отличную тебе доверили работенку! — донесся голос Девела.

Волна ослабела и рассеялась. Террор переворачивался вокруг собственной оси. Его щупальца раскрылись как лепестки. Обмякли. Овальная голова потянула их вниз.

Очнись!

Спрут встрепенулся.

Она здесь! Видит нас!

Вода нагревалась и дрожала. Она была настолько перенасыщена энергией Гидры, что готова была закипеть. Прим был дезориентирован, оглушен и почти сварился в течениях кипятка.

Соберись! Прочь отсюда, наверх! Всплывай же!

Я не уйду без Насилия.

Террор направился обратно в глубину, туда, где вибрация воды становилась дробящей, как железные жернова. Инфразвук издаваемый Гидрой резал чувства ножом. Она была велика. Ее существо было шире, чем локационные способности Террора. Ему казалось, что все под ним и есть Гидра.

И тут он увидел быстро расширяющиеся окна пурпурного сияния. Они росли неровными овалами, обнажая что-то воистину пугающее. Одно, второе, третье. Их перечеркивали ячейки Сети.

Вспышка была такой силы, что, наверное, осветила поверхность Подсознания. Обваренную шкуру Страха обожгло еще сильнее. Черные чешуи облетали с него.

— Склос-склос-склос.

Террор не сразу понял, что вспышку видел только он. Гидра даровала ему способность видеть в Подсознании. Недалеко, но достаточно, чтобы он мог трепетать при виде ее трех великих глав.

Самосохранение сверкало миллионами глаз. Большими, малыми, птичьими, человечьими. Глаза каждого живого существа были на нем. Оно держалось слева и сверху, наблюдая за примом. Террор видел, как моргали удивительные и непохожие друг на друга выпуклости.

Голод притаился справа. Он был пастью с тройными челюстями, из которых тянулись подвижные жгутики с крючьями на конце. Они жадно ощупывали Сеть и тянулись наружу. К гвардейцу. Голод снова бросился на сеть, скрежеща клыками по неподатливой преграде. Страх увидел гаснущие искры и понял, насколько близок он был к пустоте.

Размножение замерло в центре. Оно было раздвоено сверху и покрыто камерами, в которых пульсировали гаметы.

Химерическое тело прицепилось шестью лапами к Сети. Оно медленно шевелило сорокаметровыми плавниками и подрагивало от возбуждения. Мускулы гуляли как тектонические плиты. Медленно, хорошо различимо. Где-то далеко позади бил по ячейкам чешуйчатый хвост.

— Склос-склос-склос.

Грохот.

Скрежет.

— Я трепещу перед тобой, великая Гидра! — из последних сил воззвал Террор. — Ты стара как жизнь и столь же неистребима. Появляться здесь такому червю как я — неслыханная дерзость! Но у меня нет выбора, потому что я несу послание от существа, которое не уступает тебе в мудрости.

— Склос-склос-склос… — пророкотала глубина. — Что. Стара как жизнь. Существо. Нет.

— Я несу слова Максиме, — продолжал прим. — Пророка объединения. Он близок к уничтожению Многомирья. Он ведет на его слом неисчислимые войска. Он уже заручился помощью Геноцида. Когда мы освободим его, у той силы, которая держит тебя в изгнании, не останется шансов. Но мы должны быть уверены в победе до конца. Поэтому я здесь. Я пришел просить первобытную страсть Насилия.

— Склос-склос… Нет. Слова. Уверены. Той силы.

— Надели нас этой стихией, и мы превратим ее в оружие. Оружие, удар которого невозможно будет парировать! Верни себе мир. Вырвись на поверхность. Стань единственной силой управляющей жизнью. Многомирье вмешивается в саму суть твоей безупречной логики. Оно запрещает размножаться, игнорирует голод и не видит пути к собственной безопасности.

— Склос-склос-склос…

Гидра сплела головы. Террор был на последнем издыхании. Он едва удерживал себя от погружения. Жар становился мертвящим, почти неощутимо наседающим на обожжённые сенсоры.

«Обойдемся без ее даров». Но прима-образ сам успел проникнуться этой идеей. Он хотел увидеть Насилие. Ощутить его мощь. Хоть ненадолго обрести совершенство.

— Склос-склос-склос… Одиночество. Насилие. Управляющей жизнью. И не видит пути. Несу слово…

Страх не понимал, что она говорит. Общалась ли она с ним или просто повторяла слова? Это реликтовое существо, которое ненавидело само определение слова «понимание» и «разумность». Мастер сказал, что Гидра догадается, чего хочет прим. Ее инстинкты не обманут.

Гидра зрит. Оценит ли она мой инстинкт саморазрушения? Он ей противен, но только так она может понять, что мы не шутим. Что там, наверху, в мире, который она желает стереть, кто-то хочет того же. Двигает фронт вперед, только для того, чтобы гарантированно погибнуть в случае успеха. И я тому доказательство.

Пророк знает все.

Гидра вдруг расцепила когти. Террор наблюдал за тем, как она начала погружаться вниз, отдаваясь тьме. В конце концов, он перестал ее видеть. Вода быстро остывала, Страх ощутил блаженные водовороты возвращавшейся прохлады, а потом и стужи.

Но это не радовало.

Гидра ушла. Она не признала его инстинкты. Насилие останется здесь. Прекрасное оружие против робкого Многомирья. Досада прима была так велика, — он едва сдерживался, чтобы не рвануть следом за трехголовым инстинктом.

Возвращайся, — сказал Девел. — Все кончено. Не видать вам Насилия.

Ты спас мне жизнь, — Террор медлил. — Почему?

Я был уверен, что ты ничего не получишь.

Ложь. Ты мог бы позволить мне умереть и ослабить Пророка. Почему помог?

Я не буду отвечать.

Ты надеешься встретиться со своим драгоценным человеком? Или просто боишься забвения, как и все мы? Великий Девел отказывается помогать Мышлению, сберегая свое паразитическое существование на бывшем слуге.

Больше Девел не отвечал.

Террор поплыл вверх. Обратный путь для него был во сто крат тяжелее. Избитое тело не слушалось. Обварившиеся щупальца едва шевелились. Страх чувствовал неумолимую руку, которая толкала его назад.

В какой-то момент прим просто остановился. Он был истощен. Его начали трепать мелкие инстинкты. Они набрасывались по одному и стаями, жадно отрывая куски от обмякшего тела.

Вот оно, мое поражение, — подумал Террор. Я подвел Пророка.

Что-то толкнуло его снизу. Толкнуло и поволокло вверх. Прим, не успев сообразить, что происходит, схватился щупальцами за всплывающий предмет. Тот неуклонно поднимался прямо вверх. Он тянул спрута за собой как буксир. Инстинкты еще гнались следом, но быстро отстали.

Забрезжил свет.

Через какое-то время вода у самого берега взорвалась. Террор принял гуманоидную форму гиганта. Тяжело ступая, он шел к берегу. Дар Подсознания прим нес на согнутых руках. На пляже он упал на колени. Довольно рокоча, возложил драгоценную ношу перед собой.

Это была вырванная откуда-то глыба древней породы. Со следами окаменевших образов и затертым кремниевым клинком.

Страх заинтересовался оружием. К полотну обтесанного кремния пристали окаменевшие трупы пожирающих друг друга животных. Орудуя когтем, он вызволил меч из глыбы и оглядел его в свете молодого солнца. Это было великое оружие. Воплощение насилия. Картина первого хищничества, нанесенная на символ воинственности. Страх прислушался к хтонической мощи, заключенной внутри клинка.

— Пророк знает все.

Мир-город Интеллектуальный, отражение человеческого желания мыслить, погибал.

Его цензура не справлялась. В многомерном пространстве механизма было замечено взрывное увеличение негативной страсти. Позитивные воины не успевали вытеснять ее. Зловредный легион всегда был в большинстве, подрывая авторитет позитива во всем Многомирье. А теперь назначение приоритетов, формирование мировоззрений и распределение стимулов, стало выбором меньшего из зол.

Стоки и коллекторы ведущие на Дно забились. Количество чуши, которая пыталась проникнуть в руководящие механизмы вроде Активного Кругозора, стало просто ошеломляющим. Ужасные големы из мыслительного мусора, мертворожденные идеи, безмозглые образы. Их были неисчислимые сонмища. Интеллектуальный никогда еще не видел такого наплыва нежити и зла одновременно.

Максиме перешла все границы.

— Эта террористка намеревается ослабить нас еще до того, как осадит стены, — произнес образ Здравомыслия.

Это был сгусток светящихся геометрических фигур. Включенных друг в друга в прекрасной гармонии углов и линий. И он был на грани отчаянья.

Ложа Позитива негромко зашумела. В куполе позитивного мышления царила атмосфера сдержанной мудрости. Чего не скажешь о том, что происходило внизу, под прозрачным полом.

Кратер Внутренних Конфликтов напоминал средневековое буйство. Какофония, резня, сумасшедшие скачки от темы к теме. Позитив яростно оборонял свои позиции, Негатив не менее яростно наседал. Мраморные крепости позитива были закопчены огнем и тряслись от постоянных штурмов. Земля была изрыта траншеями и щетинилась баррикадами из разломанных кафедр. Стрелы застревали в мешках, наполненных канцелярскими принадлежностями.

В короткие периоды затишья герои с обеих сторон произносили пламенные речи. Изорванные стяги колыхались в потоках восходящей энтропии. С поля боя уносили раненых. Глухо рвались снаряды с бюллетенями.

«Поступил новый вопрос на голосование» — вежливо сообщало пространство. — «Тема: что делать, если бывшая обратилась к тебе за помощью, и у тебя появился реальный шанс вернуть этой стерве хотя бы сотую часть той отчужденности и ледяного пренебрежения, которыми она каждый вечер наполняла для тебя ванну ссоры. Но у тебя остались еще чувства, и ты не знаешь, по-мужски ли будет написать ей, что она может обратиться за помощью к тому бармену из «Газированной Луны», с которым она флиртовала у тебя на глазах в пятницу».

Со стороны негатива немедленно поднимался воинственный рев, трактуемый довольно однозначно. Позитив трубил в серебряные рожки и созывал своих подданных держаться до конца. Бывшей подруге нужно было помочь, братья! Человеческое достоинство выше старых обид! За позитив! За «конечно, мы же столько пережили вместе»! Воины в белых доспехах вскидывали вверх хрустальные мечи.

И вновь дрожали стены под натиском орды в черных плащах, рогатых шлемах и кровавых латах.

— Сумасшедшая резня, — прокомментировал Никола, собирательный образ физических наук. — Не припомню такого со времен сексуальной революции.

— Даже не сравнивай, — неразборчиво, из-за сигары, проговорил Зигмунд. — Тогда все было куда перспективнее.

— Не понимаю я, — шепнул Никола.

— Опять что-нибудь про твою мать, — предположил Сальвадор.

Ближайшие образы захихикали.

— Заткнись, показушник, — огрызнулся Никола.

— Зато у меня есть друзья, — невозмутимо парировал Сальвадор.

— Беседы? — спросило Здравомыслие. — Вы что, не понимаете, насколько все это важно? Мы топчемся на месте. В последнее время наши обсуждения сводятся к констатации общеизвестных фактов. Мы уже установили, путем последовательных умозаключений, что наше дело плохо. А раз мы, наконец, это установили, нужно разработать план активного противодействия негативу.

— Верно! — воскликнул образ Философии. — Мы должны составить из наших размышлений прекрасную лестницу, по которой мы взойдем к решению проблемы.

— Зигмунд! — Здравомыслие постучало по кафедре равнобедренным треугольником. — Что смешного в восхождении по лестнице, хотелось бы мне узнать?

— Лучше не спрашивайте, — ответил за него улыбчивый Сальвадор. — Ты просто умора, Зигмунд.

— Куртизанка, — буркнул Никола.

— И это говорит мне образ, который придумывал небылицы, чтобы привлечь к себе внимание.

— Достаточно, — Здравомыслие поправило тетраэдры. Его высокий эллипс омрачился. — Сейчас мы все сосредоточимся на решении проблемы с негативом. А если кто-нибудь еще засмеется над большим револьвером или ручкой от зонтика, отправиться вниз.

Дисциплина в Ложе мгновенно подскочила.

— Так вот, — продолжило Здравомыслие, — многие из вас уже осведомлены, что Надежда мертва.

Кто-то негромко икнул.

— Это правда. Наши разведчики, наблюдающие за идеей Конца, подтвердили ее гибель.

Через секунду собрание вновь гомонило. Кто-то пытался выбраться из купола. Агенты позитивной страсти, светлоликие рыцари в аметистовых доспехах, оттаскивали их от дверей и отправляли на места.

— Тишина! — рявкнуло Здравомыслие. — Я не потерплю распространения упаднических настроений. Только не сейчас. Вышвырнуть их в кратер.

После этих репрессий, в Ложе снова установилась хрупкая тишина.

— Вы уверены, что она мертва? — спросил собирательный образ медицины, трепеща как осиновый лист. — Может быть, она просто задремала?

— Она не задремала, — Здравомыслие воспарило со своего места, поднявшись перед рядами избранных. — Она сдохла. Окончательно и бесповоротно.

— Тогда я не понимаю, что мы здесь делаем, — сказал на это прим медицины. — Мы что, движемся по инерции? Разве смерть Надежды не означает, что негатив уже победил?

— На наше счастье, нет, — ответило Здравомыслие, слабо улыбнувшись. — Есть ведь еще Любовь и Воля. Однако само событие говорит нам о том, что негатив обрел воистину угрожающую мощь. Баланс сильно сместился в его сторону. И неизвестно, связано ли это только с Девелом или появились новые обстоятельства, о которых нам неизвестно. Как бы то ни было, если мы ничего не предпримем, то скоро нам действительно нечего будет здесь делать.

— А где жертва? — спросил кто-то.

— Да! — всполошились остальные. — И где Альфа?

— Жертва потеряна, но Альфа сообщает, что делает все возможное для ее возвращения, — ответило Здравомыслие, проплывая перед галдящим собранием. — В данный момент, он находится в полисе Богов.

Ложа фыркнула.

— Я знаю, о чем вы думаете, но он клятвенно заверил меня, что не собирается прохлаждаться…

В кратере вдруг что-то оглушительно бабахнуло. Взметнулись глыбы и останки белых рыцарей. Территории позитива заволокло черными клубами. В прозрачный пол ударили зенитные очереди, оставляя линии закопчённых выбоин.

— Клянусь фантазией, — пробормотал Зигмунд, шаря по полу в поисках выпавшей изо рта сигары.

— Никола, Сальвадор, кто-нибудь, помогите ему, — сказало Здравомыслие. — Не хватало нам новых истерик.

— Что сейчас произошло? — прим физики нашел сигару, но ее тут же выхватил художник и льстиво передал Зигмунду. Тот вцепился в нее зубами. Никола не обратил на это внимания. Он смотрел на председателя.

— Эскалация, я полагаю, — ответила сущность. — Негативы притащили тяжелое оружие. Они могут себе это позволить.

— Они стреляли в нас, — привстал прим, не скрывая возбуждение. — Они целились в Ложу.

— Меня это не удивляет, — подчеркнуто нейтральным тоном, проговорило Здравомыслие. — Сегодня мы перераспределили все позитивные силы на основные механизмы Порядка. Чтобы обошлось без каннибализма, и третьей Мировой. Все остальное допустимо. Перед нами стоит перспектива долговременной осады, и мы должны быть уверены, что Негатив не захватит фундаментальные установки цивилизованности. Единственное, на что мы можем рассчитывать, это — жертва. Но когда она прибудет, неизвестно. Мы должны держаться. Вот единственный на сегодняшний момент…

— Погодите, погодите, — перебил Никола, поражаясь собственной наглости, — вы сделали это без нас?

— Что ты себе позволяешь? — встрял Сальвадор.

— Помолчи, я не с тобой разговариваю! Я хочу знать, уважаемый председатель, правильно ли я понял, что вы приняли решение о выводе гарнизонов из малых и средних механизмов Интеллектуального? Усилив, таким образом, передовые силы негатива?

— Это так, образ.

— Если вы решили принимать такие решения в обход мнения Ложи, то для чего мы здесь сегодня собрались?

— Я и есть Ложа, — невозмутимо проговорило Здравомыслие. — Я уверяю вас, что я дорожу мнением остальных, но иногда решения нужно принимать быстро, без вредных процессуальных моментов. А собрались мы здесь для того, чтобы установить, кто из вас, верных слуг позитива отправится на выполнение особой миссии.

Верные слуги позитива несколько напряглись. Агенты позитива демонстративно сложили руги на груди. Многие в куполе принялись озираться по сторонам, в поисках явных добровольцев. Образы медленно сползали со своих кресел.

— Собственно… — неуверенно произнес Никола. — А в чем собственно заключается инициатива? Что мы можем? Мы ведь теоретики, только и можем, что комментировать.

— Инициатива, конкретно, заключается в следующем, — с готовностью выступило Здравомыслие. — Первое: покинуть Интеллектуальный.

— Требую голосования! — взвизгнул кто-то. — С какой стати сущности вроде нас, должны уходить? Мы должны оставаться здесь и охранять веру в хорошее, доброе и вечное.

— Слизняк, — бросил Сальвадор. — Вам только что объяснили, что на обсуждения у нас нет времени. Отправим несколько примов и взвод позитива. Я верю, у них получиться.

— Мы не можем высвобождать позитив, — сказало на это Здравомыслие. Он нужен здесь. Полностью. Это не обсуждается. Дезертиров я не потерплю.

— Так что там нужно будет сделать после выхода из города? — напомнил Никола.

— Похвальная сосредоточенность, — кивнуло ему Здравомыслие. — Берите пример.

Сальвадор заскрежетал зубами к вящему удовольствию примера.

— Уже несколько лет на границе нашего Многомирья обитает нечто. Какая-то ужасающе инородная сущность, которую породила чуждая человечеству тварь. Возможно, с ней удастся поговорить и выяснить, знает ли она что-нибудь полезное. Возможно, ей известен эффективный способ противодействия Одиночеству. Смелые поборники Ложи отправятся навстречу этой опасности и попытаются добыть нужную нам информацию. Возможно, ценой своих воплощений! Восславим их самоотверженность!

Собрание было обескровлено этим прочувствованным брифингом. Кто-то плакал от отчаянья. Остальные изменяли свои статусы в социальных сетях на готические афоризмы.

— Мы так и не решили, кто пойдет, — раздался голос Сальвадора. — Давайте уже назначим добровольцев.

— Ну и стервец, — вполголоса процедил прим физики.

— Еще какой, — неожиданно поддержал Зигмунд. — Варвар это существо или нет, но я, пожалуй, лучше пойду разбираться с нервозами. Как всегда это делал.

— Друг, тебя по-прежнему невозможно понять, — отмахнулся Никола.

— Опять что-то про оголенные мечи, — досадливо произнес Сальвадор, вытягивая ноги под чужое кресло. — Лучше бы посоветовал как смыться отсюда, не привлекая внимания.

— Озабоченные кретины, — набычился прима-образ психологии.

— Эй, — обернулся к ним другой образ, — хватит пинать мое кресло. Если перестанете, получите конфету.

— Пошел ты, Беррес.

— Да. Тебя здесь вообще быть не должно. Ты ведь не веришь в интеллект.

— Вы идите, три дегенерата, — вспыхнул создатель бихевиоризма. — Я научил голубей играть в пинг-понг!

— Ух ты, — притворно изумился Зигмунд. — Этот проект наверняка изменил мышление всего человечества, пробудив в каждом индивиде веру в свои силы и разрешив его внутренние противоречия. Навсегда установив мир в хрупкой системе я, сверх-я и бессознательного. Играющие в пинг-понг голуби стали символом эпохи, с которой началось восхождение человечества к золотым пантеонам абсолютной вменяемости. Мы поражены, господин Скиннер.

Тот глядел на него, раскрыв рот. Потом побагровел как закат, и, с воплем «что ты сказал про мою мать?», бросился через спинку кресла. Его тигриный прыжок заметила большая часть собрания. А то, что происходило дальше, сопровождалось азартным гулом.

Здравомыслие недоброжелательно повело конусами.

Никола, мало сказать, был разгорячен. Но даже локоть на лице не смог полностью отвлечь его от изменившейся реакции публики. Собрание затихало.

— Кто за то, чтобы на помощь Многомирью отправилось наше блестящее трио? — снова спросило Здравомыслие.

И на этот раз «блестящее трио» тоже его услышало.

— Но это Беррес начал! — вскричал художник бледнея. — Клянусь, это все он!

— Это неправда, — простонал обвиняемый.

— Он истерик, — сказал Никола. — Что ж нам теперь, из-за его припадков страдать? То есть, я хотел сказать, что негоже нас определять на эту почетную миссию только потому, что мы прекрасно зарекомендовали себя перед собранием, отмутузив кого-то. Надо дать шанс другим показать себя. Например, тому же Берресу. Вы только скажите и он согласиться на все, что угодно. Правда же, приятель?

— А-а-а…

— Кроме того, его никто не любит, — поддакнул Сальвадор. — Он издевался над крысами или что-то типа того.

— Тишина! — гаркнуло Здравомыслие. — Агенты!

— Ай! — взвизгнул художник. — Больно же.

— Это удержит вас от организации новой драки, — сказало Здравомыслие. — С этого момента я объявляю в Интеллектуальном чрезвычайное положение. С сожалением вынужден признать, что пары Глупости начали проникать даже сюда. Мало того, что мы максимально персонифицировались, так еще и ведем себя так, словно на нас смотрит тупая, охочая до ювенального юмора, толпа.

— А че такое ювенальный? — спросил парень без интересов.

— Ювенальный, значит незрелый, парень без интересов. В данном случае, имеется в виду примитивность юмора.

— А. Понятно.

Собрание молчало. Величайший в Многомирье источник энергии был, одновременно, его проклятием. Циклопический реактор Глупости постоянно подтекал, из-за чего гибельная радиация отравляла и калечила множество идей и нарушала работу Интеллекта. Кроме того, негатив постоянно устраивал диверсии, из-за чего происходили спонтанные выбросы Глупости в атмосферу. Это порождало ужасных мутантов и давало ассоциативным образам Невежества небывалые силы.

— Обычные контрмеры уже не помогут, — мрачно предупредило Здравомыслие. Трапеция его поникла. — Концентрация паров такова, что ближайшие к реактору миры превратились в выжженные пустыни, обитель ужасных существ, вроде этого. И это не считая болот Безнадежности!

Парень без интересов сидел, безнадежно уставившись в экран мобильного телефона.

Собрание отчаянно вздохнуло.

— Да, — констатировало Здравомыслие. — Я не хотело вот так сообщать это. Информация была засекречена. Но теперь, когда агенты невежества уже проникли сюда, скрывать наше бедственное положение не имеет смысла. Вы можете прислушаться к себе и понять, насколько вы пропитались Глупостью.

Истощенная Эрудиция что-то еле слышно прошепелявила. Она была измучена «интересными фактами». Эти бесполезные «а знаете ли вы, что?», которые она поедала, забивали сущность, давая обманчивое чувство сытости, но не переваривались и выходили наружу. Почти нетронутыми. Ее пытались подкармливать нормальной литературой, но Эрудиция настолько ослабела, что не понимала, как питаться книгами. Только глотала очередные: «Индейцы Камоа в четырнадцатом веке умели вырезать аппендикс».

— Теперь вы видите, что мы отправляем вас не только потому, что вы всех достали, — сказало Здравомыслие безмолвствующим добровольцам.

— Так-то оно так, — вполголоса пробормотал Сальвадор, — но умирать-то все равно не хочется.

Тут Зигмунд, наконец, столкнул с себя стонущего прима, встал, с достоинством поправил пиджак, и приосанился.

— Авторитетная ложа, — проговорил он, стараясь артикулировать максимально внятно, — я должен проявить себя как ответственный товарищ, и признаться в следующем. Это я виноват в позорном инциденте с господином Берресом. Меня опять неправильно поняли и расценили мое саркастическое замечание как прямое и весьма примитивное оскорбление. Я не оправдываюсь, но хочу оправдать моих друзей. Они всего лишь старались разнять нас. Я согласен отправиться хоть к существу из инородного Многомирья, хоть к самому Одиночеству. Но прошу вас, авторитетная Ложа, не посылайте Николу и Сальвадора без справедливого голосования. У меня все.

Собрание молча глядело то на председателя, то на Зигмунда. Лица их окостенели. Казалось, что сейчас все ломанутся прочь, несмотря на позитивных рыцарей. Те, впрочем, тоже вжались в стены.

Здравомыслие глядело на Зигмунда, злобно играя геометрическими фигурами.

— Мать моя, фантазия, — прошептал художник. — Зиг, зачем?

— А мы-то считали, что необходимость миссии стала для всех очевидной, — сдавленно проговорил председатель. — Более того, мы надеялись, что угроза последним рубежам обороны, вызовет, если не патриотизм и отвагу, то, хотя бы, ненависть и желание отомстить. Что ж, ошибки нам не чужды. Ваша заключительная речь по поводу наших матерей, очень прочувствована, господин Зигмунд, и богата острыми эпитетами.

— А че такое эпитет?

— Выражение при слове, влияющие на его выразительность, парень без интересов.

— А. Понятно.

— Надеюсь, ваше отношение к родственникам собрания, не повлияет на выполнение миссии, — проговорило Здравомыслие. — Выдвигаетесь завтра… Нет! Сегодня. Через два часа, вы уже должны стоять с вещами у ворот. Ясно?! Все остальные, будьте позитивны.

— Клянусь фантазией, если б я знал, что все так обернется, не вылез бы утром из постели.

Сальвадор тащился последним. Он волок свой рюкзак за лямку, бросая тоскливые взгляды на врата Интеллектуального. Город оставались позади, вызывая все более ностальгические и скорбные чувства.

— Давайте передохнем, — предложил художник, рефлекторно приседая на условный стул. — Ах, совсем забыл, что здесь даже присесть негде. Потому что это дорога. Дорога прочь от наших теплых кроваток.

Зигмунд шел вторым. Он помалкивал. С того самого момента как их торжественно изгнали, он не проронил ни слова. Не то чтобы его сильно тяготило чувство вины, скорее он снова погрузился в сумрачный гений своих теорий.

— У дороги две полосы, — продолжал тем временем Сальвадор. — Одна идет туда, друга оттуда. Что произойдет, если мы встанем на полосу ведущую туда, но пойдем оттуда? Нас разорвет на куски? Или мы сгинем в парадоксе фундаментального противоречия?

Никола вздохнул. Он шел первым, хотя его ноша была тяжелее, чем у остальных. Когда, при слове «физика», о тебе вспоминает девяносто процентов людей, невольно начинают преследовать навязчивые стереотипы. Вроде обязательных приборов тесно связанных с электричеством. Они всегда должны быть под рукой. Большинство не знает, как они работают и для чего нужны, но их значимость всем понятна. Бьющие отовсюду молнии — это и есть физика.

— Ничего не произойдет, — мрачно ответил он. — И ты это знаешь.

Взять ту же психологию. Она связана скорее с порнографическими шутками и университетским дипломом. Зигмунд нес целый тюк за спиной. Дипломов сорок-пятьдесят. Он мог спокойно избавиться от них в любой момент, если б захотел. Психолог — это больше степень эмоциональной раскованности, чем статус. Когда человек настолько раскрепощён, что готов спать на чужом грязном белье.

— Однако, никто раньше не пытался этого сделать, — претенциозно вымолвил Сальвадор. — Мы просто знаем, что ничего не произойдет. Но хватит ли у нас смелости проверить это?

Говорят, гениальность оправдывает любую эксцентричность. Художник, это всегда обезьянничающий тип, готовый нарисовать шарж на любую часть мироздания. Желательно не проходящий цензуру. Либо затворник, великий в своем отчуждении. С чертежами ошеломляющих изобретений, которыми он готов подтереться. Потому что они давно устарели в его собственной истории, на сотни лет обогнавшей историю людей запертых снаружи его логова. Ему достаточно носить странную одежду, странную прическу, странные отметины и проявлять интерес к ровным поверхностям. Конечно, рюкзак наполненный фруктовыми леденцами, тоже допустим.

— Делай что хочешь.

Но вы когда-нибудь решались представить изобретателя вакуумных бомб с надувным молотком в руках? Из тех, которые издают забавный звук при ударе. Что-то вроде «понк!». Сама мысль о том, что кто-то может бегать вокруг прототипа вакуумной бомбы с игуаной на голове, — нервирует.

— О, и вовсе не с твоего позволения!

Ну, разумеется! Ведь от меня всего-то и ждут: мгновенного открытия принципа телепортации. Это совсем не то же самое, что нарисовать слона с восемью коленными чашечками.

— Смотри, я иду по противоположной стороне!

Ну, или хотя бы бьющих отовсюду молний.

— У меня появилось какое-то странное ощущение. Подожди-подожди… Оно крепнет. Я чувствую, как законы Многомирья восстают против меня. Тут какие-то протоны говорят мне, что я веду себя безответственно! Никола, немедленно объясни им, как сильно они ошибаются. Я хочу, что бы они знали, что препятствуют отваге и свободолюбию. Вся твоя хваленая физика — фашиствующая организация мелких завистливых частиц!

Конечно, все это смахивает на обыкновенное брюзжание. Однако обидно, когда физику ценят только за истории про людей, вросших в корабельные палубы. За несуществующие пушки стреляющие электричеством. И микроволновки. За зрелищность и доступность. Совершенно игнорируя те потрясающие открытия, что обходятся без открытий порталов в другие измерения.

— Ты можешь не кривляться хотя бы минуту? — беззлобно спросил Никола.

— А что же мне делать? — Сальвадор стоял на четвереньках у края Пути и глядел вниз. — Как оказалось, путешествовать — это невыносимо однообразное занятие. Мы идем уже десять минут, и до сих пор ни с кем не подрались.

Он сплюнул.

Эстетически безупречный плевок полетел вниз, в густые облака ванильного цвета. Те брезгливо расступились, образуя глубокую воронку, которая уходила куда-то очень глубоко. Из нее вырвался, со свистом, холодный ветер.

— Оп! — вздрогнул Сальвадор.

— Что? — не удержался Никола.

— Капля, — пробормотал художник, вытирая глаз. — Капля попала. До чего точно. Кажется, дождь собирается.

— Так тебе и надо.

Тем временем, действительно начался дождь. Он хлынул снизу, шумно гуляя по обратной стороне Дороги. Послышались трескучие раскаты грома. Прим изобразительного искусства подставил руку тяжелым ароматным каплям. Они разбивались, прыгая на рукав серебряными капитошками.

— Я уже говорил, что посылать нас без помощи позитива, это три четверти самоубийства?

— Только три четверти? — удивился физик. — По-моему у нас есть надежда только на то, что мы покажемся негативу оскорбительной добычей, и он пройдет мимо, мучить кого-нибудь другого.

— Как раз на это я поставил все фишки, — поделился Сальвадор, вытирая руку платочком. — Хотелось бы, конечно, более приличных шансов, когда закладываешь шею, но…

— Слушай, я понимаю, тебе страшно.

— Нет!

— Но если мы и дальше будем тянуть время, Ложа просто пошлет кого-нибудь с длинной острой палкой, чтобы он отогнал нас во внешние миры.

— А если мы отберем у этого «кого-то» палку? Сам подумай, мы уже будем в выигрыше!

— Брось, — веско сказал Никола, поправляя рюкзак движением плеч. — Мы с Зиги пойдем дальше. Как только соберешься с духом, догони нас.

— Что ты несешь? — воскликнул Сальвадор, последний раз оглядываясь на врата. — Разделяться? Сейчас? Я пойду первым!

— Как хочешь.

Дождь вскоре перестал. Высохшие облака легко разгонял ветер. Они стали податливыми, словно пыль. Поднимались стеною слева, оставляя чистое небо по правую сторону. Там мирно летали белые парапланы и клинья молчаливых птиц.

Удивительная конечность на несколько секунд прорезала спешащие облака. Она напоминала львиную лапу из цветного стекла и сверкающих узоров. Ломающийся рев, звонкий, словно хрустальная катастрофа, наполнил пространство, поднимаясь снизу и уходя в облачный гребень.

— Вы тоже это видели? — восхищенно захлопал Сальвадор. — Каков темперамент, а?

— Что это было? — даже Зигмунд вышел из транса, осторожно наклонившись над краем дороги.

— Похоже на оригинальную сущность, — предположил Никола. — О, вон еще одна!

Нечто из резных гранитных плит, показало горб, тяжело ухнувший в неведомое. «Вуом-ом-ом», — сообщило оно, перед тем как исчезнуть. Через минуту оно появилось снова, и рыцари Мышления смогли разглядеть тысячи рукописных символов, покрывающих камень.

— Оригинальный образ письменности, — закричал Сальвадор, прыгая на месте. — Вот это да!

— А вон там образ мебели! — указал Зигмунд.

Из облаков вынырнула большая табуретка. Она летела, медленно переворачиваясь в воздухе.

— М-да, — сдержанно произнес Сальвадор. — Удивительно, правда? Вся мебель в мире, это просто разные варианты табуретки. Вы только поглядите, в ней есть все, что нужно. Четыре ножки, ровная фанерка и надежная фурнитура.

Трио еще немного помолчало.

— Надеюсь, они желают нам удачи, — произнес Никола. — По-своему.

— Нам не нужна удача, — пренебрежительно хмыкнул художник. — Мы звезды! В нас заключена бездна символизма.

— А знаешь, ты прав, — помедлив, согласился Зигмунд. — Нам нужно отнестись к этому походу проще. Думаю, мы могли вести себя более расслаблено и…

— Ладно, ребята, постояли на дорожку и хватит!

Позитивный агент в белых доспехах сжимал в руках длинную палку. Острую, разумеется.

— Я же говорил, — вздохнул Никола.

— Давайте, давайте, проваливайте спасать Многомирье, или что у вас там на уме, — настойчиво говорил позитивный воин.

— Да как ты смеешь… — начал было Сальвадор, но его тут же ткнули палкой в бок.

— Не усложняйте ситуацию, — талдычил агент. — Я получил четкие инструкции от Ложи. Цитирую: «Вытолкать этих трусов за пределы Интеллектуального». У меня своя работа, у вас — своя, джентльмены. Ничего личного, но вам нужно немедленно продолжать движение. В ту сторону, — уточнил он, указывая палкой в необозримую даль.

— Ай! Хамло!

— Ладно-ладно, мы уже уходим.

— Какая прекрасная палка. Скажите, о чем вы думаете, когда берете ее в руки…