Длань Одиночества

Глава 13

Воздух трескался от жара. Он становился осязаемым и тянулся обжигающими нитями как сыр. Все вокруг плавилось, теряя очертания, и от этого находило спокойствие, как будто форма была чем-то злым, а индивидуальность — проклятием. Многомирье таяло, добавляя в первичный бульон мир за миром. Страту за стратой. Цвета смешивались в один. Фигуры кланялись и сходили в реку невыразительности. Черты стирались.

Обозревая свою личность, Аркас чувствовал себя виноватым. В то время, как мир обретал единение, человек оставался сложной и раздражающей композицией. Противоречие заключенное в любой человеческой натуре — мучило его. Противоречие между желанием оставаться собой и погрузится в безопасность толпы.

Стать единым.

Над ним возвышалась исполинская туша Геноцида. На раскрытой лапе чудовища стояла Максиме. Как всегда, ссутулившаяся влево, она опиралась на какой-то бугристый палаш. В ее руках он смотрелся как железнодорожный рельс. Он был даже выше хозяйки. Но Рука Одиночества очень крепко держала его за край неровной гарды.

— Максиме! — крикнул Аркас. — Что ты делаешь?

Женщина не шелохнулась. Она неотрывно смотрела на линию горизонта, что бурлила и вспучивалась, когда в нее падали оплавившиеся континенты. Стоны и грохот, налетевшие со всех сторон, запытали Аркаса, и он закричал вместе с ними, напрасно закрывая уши грязными ладонями.

Единорог был розовым.

Он ласково глядел на журналиста большим миндалевидным глазом. А потом наклонил аккуратную лошадиную голову и лизнул человека в щеку.

— Неужели? — Аркас закашлялся. — Я дождался.

Он повозился, тревожа раны. Его живучесть была просто удручающей, принимая во внимание происходящее. У меня было столько возможностей быстро умереть, — подумал он. Но каждый раз этот безумный мир снова встречает меня. Господи, сколько же гадких приключений я уже пережил. Похоже, мне это все-таки не мерещится. Слишком сложный и разнообразный меня окружает эпос, чтобы быть всего лишь моим бредом. Я действительно внутри иной реальности. И что с того? Готов ли я пожертвовать жизнью ради обоих миров? Нет. Я не могу. Я хочу жить. Я боюсь боли.

Сказочное существо, тем временем, принялось жевать хрустящий от грязи ворот кителя. Аркас чувствовал прикосновение мягких и теплых губ к своему затылку. Он попытался отмахнуться, но Единорог миролюбиво поцеловал его в ухо и снова принялся за вкусный соленый ворот.

Кисельные берега, что омывала река из жирных сливок, заросли пастилой. Луга и холмы, убранные шелковистой травой, кормили стада изумительных существ. Они использовали все оттенки цветового спектра, чтобы переиграть конкурентов. Смешно переговариваясь на бормочущих языках, игриво помахивая широкими хвостами, они пританцовывали в любовных ритуалах. Улыбчивое солнце нежно трепало их шерсть и перья теплыми лучами. Никас буквально видел, как тянутся к ним горячие ладошки светила, гладят, щекочут и…

— Какого дьявола, — пробормотал человек и тут же шаловливый солнечный лучик ущипнул его за правый сосок. — А ну, руки прочь от меня!

Единорог не дал ему подняться, крепко удерживая за ворот. Он чувственно всхрапнул, скабрезно намекая Никасу, чтоб тот расслабился и получал удовольствие.

— Но я не хочу!

Солнечный луч опустился чуть ниже, согревая область живота. Второй пролез в штаны. Аркас протестующее каркнул, но уже не пытался высвободиться. Теперь его держали не только за ворот, так что это могло быть опасно. Солнышко перевело на него похотливый взгляд. Температура в штанах начала подниматься.

Аркас тяжело задышал.

— Все еще не хочешь? — негромко спросило Солнышко.

— Мы ведь даже не знакомы, — простонал Аркас.

Солнышко назвалось.

— Я наблюдаю за этой стратой очень давно, — говорило оно пульсирующим баритоном. — Когда-то она была стерильной, хоть и спокойной. Здесь красота цвела ради красоты. Она никого не трогала, и к ней никто не прикасался. А потом все инфицировал маркетинг. Ты знаешь, что такое агрессивная красота?

Аркас издал какой-то звук, который, вполне возможно, не был ответом.

— Это красота, которая охотиться на твое восприятие, — продолжало Солнышко. — Злая и беспощадная, возведенная в абсолют, накрученная до абсурда. Она особенно легко и с аппетитом пожирает детей. А так же слабовольных взрослых. Женщины охотно попадаются на приманки обещающие вечную молодость, уродуют себя хирургическими процедурами. Мужчины же ищут партнеров, покрытых стигмами красоты настолько, что истинная натура давно уже погибла в них.

Солнышко печально цыкнуло. Аркас, обессиленный, лежал на траве. Единорог лизал его грудь.

— Ты ему, ха-ха, понравился. А ведь до того, как я пришло сюда, это чудовище с удовольствием извращало детей. Оно врывалось в их умишки и прочно укоренялось там. Безжалостно убивало хороший вкус и чувство меры. Но теперь, после терапии, оно предпочитает взрослых. Я, конечно, не хочу показаться хвастуном, но, знаешь, сам себя не похвалишь… Тебе понравилось, между прочим?

— Да, — признался Аркас, почти не стыдясь.

— Спасибо, — Солнышко зарделось.

— Так ты смягчило агрессию сексуальным контекстом? — уточнил человек.

— Ну конечно. Бешенство красоты обрело смысл таким образом. У всего должно быть какое-то логическое завершение. Кипящая в собственном соку, она просто плодила стереотипы и недостижимые идеалы. А теперь мы все тут одна большая дружная семья.

— И уродов тоже принимаете? — спросил Аркас.

— Наблюдать никто не запрещает, — подмигнуло Солнышко.

Человек осмотрелся. В отдалении, возле большого макового поля, он увидел группу гуманоидных образов, с кукольной внешностью и точеными фигурами. Они домогались друг друга, чуть ли не ползая по сородичам, тут же вповалку занимались сексом и одновременно вели беседу с Котожрицей и Все. Второй выглядел разъяренным. Он притопывал ногой и потрясал кулаками. Даже отсюда было слышно, как смялись образы, продолжая задорно таранить друг дружку.

— А зачем тебе это нужно?

— Ну. — Солнышко помедлило. — У меня всегда были особые вкусы. Я, в некотором роде, прим сексуальности.

— Ты не служишь Максиме?

— С ума сошел!

Аркас зажмурился от вспышки. Лучи крепко схватили его за ягодицы.

— Я просто спросил.

— Не говори глупостей, сладкий мой. Я тщательно прячу свою страту от негатива. Когда ей подчинился кровавый Разврат, я быстро поняло куда ветер дует. Я против забав, которые приводят к смерти. Стимулирующая боль… еще куда ни шло. Но то, чем занимается нынче Разврат, просто жестокое насилие с оттенком сексуальности. Я знаю, что они с Максиме сместили Любовь, и никогда не прощу им этого.

Единорогу наскучило лизать грудь Никаса, и он пошел в сторону сливочной реки, пощипать пастилы. Человек старался не смотреть на его рог, но это зрелище странным образом притягивало взгляд. То, как он качался из стороны в сторону при ходьбе.

Вскоре река завладела его вниманием. Никас понял, что каждая страта оставила на нем как минимум один слой грязи. Мазут, жир, рвота, кровь, земля, пот, слюни. Теперь еще некоторые загрязнения в штанах. Это все немедленно, прямо сейчас, чуть ли не до крика, захотелось смыть. Пусть даже в сливках. Аркас видел, что в русле реки шумно забавляются образы сказочных зверей и кукольные люди, но это уже не могло остановить его. Чуть ли не бегом журналист добрался до податливого, вкусно пахнущего берега, и принялся срывать с себя прилипшую, ссохшуюся одежду, постанывая от отвращения.

— О, да, — протянуло Солнышко.

— Так, слушай! — крикнул Никас. — Я просто хочу помыться! Не надо больше пытаться ублажать меня. Мне нужно отмокнуть и соскрести нечистоты! Это ясно?

— Предельно.

И лучик ласково шлепнул его по ягодице.

Аркас вошел в реку. Ощутив тепло ее белых вод, он блаженно засопел. Потом побродил немного, выискивая уединенное место, где никто не стонал и не блеял, и лег у подножия обрыва, оставив на воздухе только лицо. До него доносился еще и приглушенный смех, и это было прекрасно. С обрыва, его прикрывали шелестящие кусты какого-то растения с широкими листьями цвета меда.

Нет, все-таки кое-что хорошее в Многомирье есть, думал Никас. Хотя, конечно, это все еще не то Добро с большой буквы, которое я надеюсь увидеть. Какие-нибудь светлые сады. Тишина. Покой. А на горизонте поднимаются стаи птиц. «И люди в белых тогах обнимают деревья», — злобно подсказал Цинизм. «Нет никакого Добра, Никас, хоть с большой буквы, хоть с маленькой! Ты ведь уже думал об этом! Удовольствие — это единственная добродетель. Сложность твоего положения именно в этом. Пожертвовать собой ради чужого кайфа. Не за абстрактный светлый свет вечного сияющего свечения, а просто для того, чтоб незнакомому тебе человеку или сущности было приятнее существовать».

Журналист вздохнул и растер по лицу горсть сливок. Солнышко согревало свое царство, и сливки будто бы лечили раны Никаса, заглушая тянущую боль. Мягкое дно подстроилось под его формы и тоже отдавало накопленное тепло. Он умолял самого себя ни о чем больше не думать. Дать себе хоть часок отдыха. Загородиться от всего произошедшего. Забыть о негативе, Одиночестве и…

— Максиме.

Она неслышно вынырнула из сливок, словно русалка. Обнаженная. Даже без бюстгальтера из ракушек.

— Тише, — и схватила его за нижнюю губу двумя пальцами. — Мне нельзя бывать здесь. Тебе, наверное, уже сказали об этом.

— Еще мне сказали, что это место надежно от тебя спрятано, — невнятно сказал Никас и аккуратно убрал ее руку.

Пророк усмехнулась.

— Удивительно, тогда, что ты до сих пор не наводнила его своими приятелями.

Аркас чуть подвинулся, когда Максиме подтянулась к нему вплотную. Рука Одиночества отсутствовала, поэтому женщина двигалась особенным образом. Никас подумал, что это кажется ему естественным, просто немного своеобразным. Он рискнул бросить взгляд на рану с Одиночеством. Но та была плотно запечатана темной коркой, и не вызывала такого беспокойства как раньше.

Аркас наконец-то смог толком разглядеть Пророка на свету.

На вид Максиме было лет тридцать. Острые скулы, высокий лоб, широкий нос и пухлые губы. Неагрессивная красота, как бы сказало Солнышко. Кожа приятного, кофейного цвета. Темные волосы были неровно срезаны чем-то почти под корень. Вокруг выразительных глаз — морщинки, наверное, от частого смеха в прошлом. На впалых щеках и высоком лбу выступали шрамики. На левом плече было заметное пятно, кажется, от пулевого ранения. На плоском, с рельефом, животе выделялся шрам от ножа. И множество заживших ран по всему остальному телу. Некоторые обрамляли точки снятого шва.

Никас не понимал значения татуировок, черных, замысловатых, но предполагал, что это мафиозные глифы, которые могли что-то рассказать о носителе.

— На мне написано, что я спасаю людей, — Максиме как будто угадала мысли Никаса. — Ну, знаешь, целебный порошок везу.

Тот машинально придержал ее под правый бок, тут же испугавшись, что она воспримет помощь как оскорбление, но Максиме без лишних слов поцеловала, неловко, словно клюнула. Он ответил, прижав ее плотнее. Кожа пророка прекрасно контрастировала с белизной. Аркас чувствовал ее теплые губы и сладкий язык, — похоже она наелась пастилы, — особенно приятную упругость груди. Гладкую мощь спортивных бедер. И колено заброшенное на его пах.

Она была Пророком негатива. Человеком. И, прямо сейчас, женщиной. Аркас не мог противиться возбуждению. Колено Максиме поглаживало его, где нужно, а язык уже щекотал кадык и ложбинки ключиц.

— Я еще не смыл с себя грязь, — сказал он виновато.

— Она ничего не значит, — отозвалась Пророк.

Казалось, сливки вокруг них начали испаряться от возбуждения. Поцелуи Максиме, сначала жадные, словно глотки воздуха у человека давно страдающего от удушья, стали теперь страстными, тягучими. Она пальцами гладила его раны, но боль приносила Аркасу наслаждение живущего. Выждав немного, журналист запустил пальцы между ее бедер.

Максиме сдавленно ахнула и вцепилась белыми зубами в его плечо.

— Это так отличается от твоего обычного имиджа, — отрывисто прошептал журналист. — «Последний маяк стоит в стороне» и все такое прочее. Но мне нравится. Очень.

— М-м-может быть ты единственный, кто видел меня такой здесь, — простонала она, роняя слезы. — Канонов больше нет, так что теперь возможно все-о-о-о…

— Ты плачешь?

— Это от удовольствия. Ты такой настоящий, такой… Материальный. Живой. Продолжай, прошу тебя.

— Хорошо.

Аркас перевернул ее и положил спиной на себя. Максиме выгнула грудь, принимая его. Никас придерживал ее за талию. Слабые стоны стали теперь слишком громкими.

— Зажми мне рот, — взмолилась она. — Или нам не дадут закончить.

Он прижал ладонь к ее губам, чувствуя как они, то целуют, то кусают. Теперь Никас до конца поверил в происходящее. Максиме была настоящая, он чувствовал в ней человека. Пульс и дыхание. Напряжение жизни. Сопротивление ее сознания. И спасительное родство двух особей одного вида в чуждой среде.

Это был не морок. Не иллюзия.

Именно тогда он позволил себе что-то почувствовать к ней.

Они начали откровенно шуметь, шлепки влажной кожи и плеск сливок разносились далеко. Кроме того, Максиме почти кричала сквозь искусанную ладонь. Никас решил замедлиться, но Пророк тут же протестующе надавила ему на рану. Пришлось продолжать в том же темпе, хотя Никас сам готов был зарычать от наслаждения.

Через минуту она кончила, и Аркасу пришлось удерживать ее вздрагивающее тело, чтобы она не свалилась в реку. Потом она перевернулась, и прижалось ухом к груди партнера, слушая биение сердца. Какое-то время они лежали так, крепко обнявшись и тяжело дыша. Потом Максиме скатилась с него и легла на живот.

— Догоняй.

Он навис на дней, упираясь локтями в дно.

Теперь Максиме уже не стеснялась кричать. Им обоим было все равно. Но Солнышко или занималось чем-то другим и не слышало, либо понимало, что лучше не вмешиваться. В конце концов, Пророк, похоже, не торопилась уничтожать его мир.

Когда Аркас был уже на грани, его разум рассеялся от оргазма, и на поверхность вылез Цинизм.

— Ты! — бешено заорал он. — Что ты о себе возомнила, мразь?! Я наполню эту реку твоими кишками!

Из спины вырвались клешни. Неистово и беспощадно они топили Максиме. Женщина, сначала беспомощная от наслаждения, теперь наполнилась силой. Ее эфирная конечность сжала когти, а голос Одиночества засквозил из раны. Максиме сбросила Цинизм, парировала атаки и швырнула его в утес.

— Прости, — каркнул Никас, чувствуя себя последней сволочью.

Пророк с трудом уняла гнев.

— Наши демоны поспорили, — она улыбнулась. — Ты успел?

— По-моему, да. Максиме, я…

Аркас поднял взгляд, но успел заметить только всколыхнувшуюся белизну.

Он выходил из реки под сильным впечатлением от произошедшего. Некоторое время он стоял на отмели, уставившись прямо перед собой, и ничего не слышал, так перегружено было его восприятие. К нему начали приставать какие-то крылатые андрогины всех цветов радуги, но он отталкивал их. В конце концов, он до крови укусил одного, пытавшегося поцеловать, а второго ударил в живот и они отстали.

— За что ты так с ними? — расстроилось Солнышко.

— Я сыт, — коротко ответил Аркас.

Его окликнули. Котожрица бежала навстречу. Все с ней не было.

— Вот ты где! Я уже обыскалась.

Никас смотрел на нее, все еще витая в облаках. Он наклонился и сорвал немного пастилы с берега. Положил ее в рот: да, тот самый вкус. Неужели она сладкоежка? Неужели она оставила эту страту только поэтому? Аркас слабо улыбнулся.

— С тобой все в порядке?

Как-то вдруг всплыло в памяти, что он стоит перед девушкой в чем мать родила. Никас прикрылся руками, но Котожрица только насмешливо махнула рукой.

— Ненужно. Я часто общалась с Альфой. А он, знаешь ли, не из тех, кто зациклен на приличиях. Кроме того, я уже видела тебя голым, когда обследовала.

— Как интересно, — произнес Никас, подбирая штаны. — И зачем же это?

Он критично оглядел их и понес к реке.

— Из любопытства. Никогда раньше не видела создателя.

Аркас замочил штаны в омутке и придавил их огромным куском халвы, случившимся неподалеку.

— Ну и как?

— Все очень материальное. Плотное. Негибкое. Сопротивляется изменениям. Вам, наверное, очень тяжело живется с такими ограничениями.

Никас запустил пальцы в бороду. Как же она разрослась!

— Мы их не замечаем. Материальное тело на многое способно, поверь. Если его правильно развивать, оно будет творить чудеса не хуже ваших.

Он снова ушел в себя, смакуя прошлое, пока оно не стало далеким. Секс, это, конечно, хорошо и даже здорово. Но я опять не додумался спросить, для чего она все это делает? Человек злонамеренно уничтожает организм Многомирья, плавит его как шоколад с помощью невообразимой мрази. Что ей движет? Неужели только мстительность? Судя по тому, что она рассказывает, она не может быть такой мелочной. И она точно не сумасшедшая. Хоть в глаза я ей успел заглянуть, подумал Никас. Развлекся, сволочь? Вместо того, чтобы посадить ее рядом и поговорить по душам.

Никас попробовал штаны на ощупь и немного потер их ткань о ткань.

Да. Так она тебе все и выложила. Ты для нее крохотный нюанс посреди грандиозных замыслов. Иногда она позволяет себе отвлечься от разрушения, чтобы найти слушателя, который не должен задавать вопросы и понимать, что ему говорят. Просто смотреть и слушать, как соломенное чучелко.

А теперь еще и любовник, которого можно использовать без уважения и оставить.

Ой-ой-ой, — подумал Аркас, развеселившись. Вы только поглядите на этого уязвленного мужлана! Его использовали и бросили. Вот бы она использовала меня так еще раз.

Он посмотрел направо и увидел Котожрицу. Та усердно полоскала его майку. Сливки вокруг приобрели бурый цвет, уносимый течением. Ее собственная полосатая ряса чинилась сама собой. Кровавые пятна бледнели.

— Спасибо, — поблагодарил Аркас, улыбнувшись. — Но не стоило, я бы сам…

— Я пыталась говорить с тобой, — сказала Котожрица, просовывая пальцы в прорехи на майке, — но ты был так сосредоточен на штанах, что не отвечал. Я подумала, что отстирать их очень важно для тебя.

Она говорила без тени обиды. Аркас засмеялся.

— Извини. Я просто устал. О чем ты спрашивала?

— Тебе нравится здесь?

Аркас зачерпнул немного сливок у цента реки и выпил их, наслаждаясь вкусом.

— Здесь определенно лучше, чем в местах, где я бывал до этого. Как мы здесь оказались? Последнее, что я помню, как мы шли по каким-то пирамидам из жженых костей.

— Да. Это были курганы, которые складывал Геноцид. Так он отмечает места, где уже был. Думаю, ты нанюхался мертвечины и лишился чувств.

Аркасу стало стыдно, что нежный образ оказался крепче. Он закряхтел, отковыривая от штанин вязкую грязь осколком леденца.

— Мы с Все посоветовались и решили, что тебе нужен отдых, — продолжала Котожрица. — А это место… Оно подходит. Пришлось ненадолго выйти на Путь, чтобы добраться сюда. Он кишит негативом. Чудовища едва не растерзали нас, но Все был просто неудержим. Видел бы ты, как он орудует своим копьем.

Ну и дела, — подумал Аркас. Возможно, парень не так уж и плох. Просто совершил ошибку. Он коснулся бескровной раны на плече. Все мы допускаем ошибки.

— Я обязательно поблагодарю его, — сказал он вслух. — А откуда ты знаешь об этом мире? Солнышко сказало, что хорошо прячет ее.

— Мы с этой милой девочкой давние друзья, — хохотнуло то.

Котожрица густо покраснела.

— Это правда, — вымолвила она, дергая ухом. — Понимаешь, я ведь не в последнюю очередь образ сексуальный.

— Еще какой.

— Не сейчас! — Котожрица смахнула лучи, которые гладили ее плечи и бедра.

— Удаляюсь, удаляюсь. Но я еще вернусь, моя конфетка.

Никас покосился на рыцаря.

— Мы можем уйти отсюда прямо сейчас, — предложил он. — Не стоит страдать из-за меня.

— Страдать? — переспросила Котожрица с непонятной интонацией. — Нет. Не совсем. Мы останемся. Тебе объективно необходим отдых. И я тебе его обеспечу, потому что ты и Крепость Воли — наши главные ресурсы. Я, как рыцарь Многомирья, вытерплю все что угодно, ради тебя.

Пока Никас растерянно молчал, она принялась лупить майкой панцирь пунцового краба, который выплыл из реки погреться. Его панцирь был, судя по всему, мягким и чувствительным, потому что краб стонал и сладострастно повизгивал, когда его хлестали. Вместо клешней у него были изящные кисти с длинными пальцами, которыми он возбужденно шевелил и тер стебельки глаз.

— О-о-о! А-а-х! Да-а-а! Еще!

Котожрица, утерев с лица сливки, высоко задрала рясу, сняла ее через голову и выбросила на берег. Потом нагнулась, не сгибая колен, и продолжила бичевать краба. Это было зрелище, от которого сильно скакнуло давление сексуальности на десятки метров в округе. Аркас буквально ощутил его, как поцелуй между лопаток. Помимо того, что Котожрица была прекрасно сложена и не носила нижнего белья, она имела несколько изюминок, которые отличали ее от обычных идолов сексуальности. Например, маленький, но соблазнительный животик, родинку в виде кошачьей лапы на правой ягодице и, конечно, уши. Господи, подумал Аркас, ты слишком стар для всего этого.

— Думаю, я немного сбила грязь, — рыцарь любви, повернулась к Никасу.

Она показала майку, высоко задрав ее на вытянутых руках.

— Спасибо, — сказал Никас.

Он держался невозмутимо. Стараясь не поскользнуться, натягивал штаны. Журналист, еще не переживший достаточно встречу с Максиме, был поразительно целомудрен. Несколько раз он все-таки погружался в сливки, сражаясь с какими-то вздыхающими угрями. Угри оставляли на его теле синяки плотными розовыми губами.

— Думаю, я еще поработаю с ней, — задумчиво произнесла Котожрица и выжала на себя майку. Сливки заструились по ее округлой груди с нежно-розовыми сосками.

— Хватит. — Сказал Аркас. — Ты что, с ума сошла? Хочешь, что б я отдохнул, так укроти, пожалуйста, эту атмосферу порнографии вокруг себя.

Котожрица вздрогнула как от удара.

— Я только хотела развлечь тебя.

— Не надо, — отрезал Аркас.

Он отнял у нее майку и пошел на берег, шумно расплескивая сливки и отдирая последних угрей. Следуя тишине, Аркас забрался в какие-то заросли, густо растущие неподалеку. Выбирая места, где было поменьше лиан и прочих длинных извивающихся предметов, человек вырвался на поляну, поросшую обычной благословенной травой, и со стоном улегся на нее.

— Господи, — прошептал он. — За что? Если ты слышишь мой голос в этом мешке безумия, скажи, за что ты проклял меня этой кошмарной одиссеей? Дай мне подохнуть, если у тебя еще осталось хоть капля всепрощения.

— Нет. Должен Жить.

Из зарослей вышел Все. Он держался настороженно и несколько устало. Кое-где его покрывали синяки, похожие на укусы губастых угрей. Копье он держал при себе, но предупредительно обмотал наконечник тряпицей. Аркас глядел на него, прищурившись.

— Могу Здесь?

Человек вздохнул.

— Могу, могу. Это ж тебе не в людей копьями тыкать.

Все замахал руками.

— Нет. Нет. Больше Не Так.

Оружие было отложено на траву. Создатель присел рядом с Аркасом. Некоторое время он молчал, шумно вздыхая. А потом собрал некоторое количество внутренних сил, и создал чайную чашку из обожженной глины. Она появилась из ничего с характерным «хлоп» и Никас услыхал, к тому же, тоненькие раскаты грома.

— Хорошо, — сказал Все, оглядев чашку со всех сторон.

Краем глаза Никас наблюдал за ним. Кряхтя и порыкивая, Создатель вызвал из небытия еще одну чашку, правда немного неровную и без ручки.

— Нормально.

Следом, в хороводе крохотных молний и волнении реальности, был создан округлый чайник с тремя носиками, смотрящими в разные стороны. Из одного струился горячий пар. Из второго — тихонько свистел ледяной сквозняк. А третий плотно заткнут пробкой.

Все поманил Аркаса.

— Выпей со Мной.

Человек сел и скрестил ноги.

— Что это?

Чайник в руках Все, такой же примитивный на вид, как и хозяин, с застывшими неровностями и ямками, казался опасным. Но почему?

— Сосуд Это в Котором Живет Моя Сила. Есть Тут Греющая Жизнь и Ледяная Смерть. А Есть То, Что Я Утратил Попав Сюда.

Никас вопросительно глядел на образ.

— Всезнание.

Затем Все налил в чашку без ручки сначала из горячего носика, а потом из холодного. Жидкости, похожие, скорее, на эфир, смешались в чашке прозрачные и неосязаемые. Все откупорил третий носик. За пробкой потянулась красная нить какой-то слизи. Образ наклонил чайник, и долго держал его, пока из носика не показалась одна-единственная капля. Она сопротивлялась притяжению, но Все был терпелив. Водоворот противоборствующих сил в чашке окрасился в черный. Потом в белый. Все это трансмутировало в радужную горошину, которая быстро-быстро каталась по внутренним стенкам чаши.

— Как же я буду это пить? — осведомился Никас.

— Быстро! — рявкнул Все, и сунул чашу под нос Никасу. — Раскрой рот пошире!

От неожиданности Никас разжал челюсти, но недостаточно широко. Бусина вылетела наружу, словно разогнанный протон, и выбила человеку два передних зуба. По дальнейшим ощущениям, она так же пробила небо, разорвала правое полушарие мозга и расколола череп на выходе. Никас упал на траву, выплевывая кровь.

Всезнание.

Всезнание?

Многомирье обступило его, глядя в глаза не моргающими звездами. Оно было живым, но эта жизнь была рассеяна как песок из разбитых колб. Каждая звезда в молчании тянулась к другой. Тосковала и ждала воссоединения. Миры оплакивали свою разобщенность. Между ними гигантские пространства холода и тьмы скрадывали ищущие взгляды. Незримые нити, некогда прочные, теперь истончились и опасно трепетали, разрываясь, одна за другой.

Никас чувствовал, как мозговая жидкость течет по острым осколкам затылка. Все это когда-то было целым, — понял он. А теперь это большое пламя искрами разлетелось на расстояния недоступные счету. Но каждая искорка помнит, как свет большого очага разгонял тьму. Никасу казалось, что ему хотят что-то сказать. Из разноцветных туманностей доносилось тяжелое дыхание.

В разнообразии, индивидуальности и самостоятельности присутствовал какой-то фатальный изъян. Это ли поняла Максиме?

Никас пытался зацепиться за это понимание, разложить его детально, выцарапать ядрышко сути, но Многомирье уже отворачивалось от него. Так и не проронив ни слова.

— Нет, — прошептал Никас. — Постой. Чего ты на самом деле хочешь?

— Единения.

Дальше — тишина.

Никас языком проверил передние зубы. Они были на месте. Череп, конечно, тоже был цел. Трава нежно щекотала спину. Пахло дымом. Котожрица и Все сидели спиной к спине и курили длинные самокрутки из листьев. Дым, который они выдыхали, собирался в плотные облачка и вспыхивал зелеными огоньками.

— Я Смысл Жизни Дал? Дал. Поклоняйтесь. Восславляйте. Это Самое. Соблюдайте Законы. Нет, Давай-ка Мы Мир Познавать Будем. Я Вас Создал Неспособными Познать Его. Мир Слишком Сложен. У Вас Мозг с Капустку Размером. Вы ж Себя Истязаете.

— А как ты хотел, — ответила Котожрица, слегка растягивая гласные. — Дети растут и непослушаются. В этом их очарование. И вообще, в мире абсурда, смысл жизни, это такая утилитарная вещь. Сегодня нужен, завтра — нет. Зависит от конкретного положения в пространстве. Человек, крепко стоящий на ногах, — Котожрица затянулась, так что уши у нее загнулись назад, — кхм… начинает еще и руками за все хвататься. Переворачивать, смотреть, щупать. Зачем ему смысл жизни, если она сама по себе интересна? А вот когда он слаб и неуверен, тогда и начинаются все эти поиски черного кота в темной комнате. Переоткрывания вселенной. И такое. В итоге мы получаем — что?

— Что Такое? — выдохнул Все.

— Что смысл жизни, это костыль, который нужен слабым духом. Сильный человек просто делает то, что у него хорошо получается и учится тому, что пока не освоил. Так он находит себя. Вот настоящее счастье.

— Так Что Это? — вымолвил Все, поглаживая похотливо фыркающего ежика по мягким иголкам. — Я Должен Радоваться, Что Они Ушли От меня?

— Конечно! — воскликнула Котожрица. — Ты просто подумай… кхм… Ты просто подумай, что было бы, если б они все время жили с тобой. Детей рано или поздно надо выгонять на свежий воздух. Иначе на шею сядут.

Все оцепенело смотрел на дикую свинью с потрясающими локонами золотистой щетины. Свинья лежала под деревом телесного цвета, которое нежно массировало ветвями шесть рядов набухших сосцов.

Эта свинья. Он вспомнил про Сад и ощутил тоску по дому.

— Я Признаюсь Тебе. Ты Хорошая. Нравишься мне.

— Ты мне тоже, — Котожрица рассмеялась. — И припасы у тебя интересные.

— Нет. Послушай. Ты Хорошая. Я Хочу Признаться Тебе. Только Молчи. Всегда. Вечно Молчи.

— Мне уйти? — вежливо спросил Никас, которому надоело подслушивать.

Курильщики одновременно, и особенно плавно, повернули к нему расслабленные лица.

— Нет. Будь.

— Сейчас что-то будет, Никас.

Все затянулся дольше обычного. Потом он встал и принялся разгонять скопившиеся тучки, которые улетали, испуганно разражаясь молниями.

— Они Знать Не Будут, — объяснил он, сверкая глазами.

Котожрица покатывалась со смеху.

— Я Испугался! — шепотом воскликнул Все. — Что Когда-нибудь Вы, Люди, Станете Подобны Мне. Силу Скопите, Которая Затмит Мою. Поэтому Я Создал Змея, Чтоб Он мешал Вам Возвысится! Только Тихо!

Он пробежался по периметру поляны, заглядывая за деревья. Наверное, искал лишние уши. Но эта информация была принята довольно равнодушно.

Котожрица наматывала на палец ниточку слюны.

— Ух ты, — только и смог вымолвить Никас.

— Ты Видел? — вдруг спросил Все, посмотрев на него. — Всезнание?

Никас встал и подошел к ним. Котожрица качнулась, когда он уселся в круг вытоптанной травы. Она уже облачилась в свою рясу, и поглядывала на человека искоса, пряча стыд.

— Очень немногое. Фрагмент какой-то информации. Намек, скорее.

— Что Было?

Никас машинально прикоснулся к затылку. Он вспомнил, как смотрело на него Многомирье. Триллионами глаз. Оно умоляло продолжать. Оно поддерживает Максиме? Возможно подсознательно, не на уровне отдельных сущностей, но… Поддерживает?

Он вкратце рассказал о своих впечатлениях. Все внимательно выслушал его, но не выказал никаких эмоций. Котожрица, наоборот, пришла в возбуждение, как будто пережила с Никасом те же мгновенья крайней сосредоточенности.

— Как ты считаешь, это правда? — спросила она.

Человек задумался.

— Истинное соотношение сторонников объединения и его противников нам не узнать. Но я думаю их немало. Альфа просил меня не говорить об этом, но, тебе, думаю, он и сам рассказал бы. Он находил идею объединения привлекательной.

Котожрица почесала за ухом.

— Да, я что-то такое от него слышала. Но тогда обстоятельства были иными. Я не придала этому значения.

Девушка неуверенно поднялась. Шатаясь, она подошла к розовому дереву, и принялся драть его ногтями. Похоже, оба получали невыразимое удовольствие от этого процесса.

— О, да! — стонала котожрица. — Как давно я об этом мечтала!

— Чуть выше! Еще! — подстегивало дерево.

Аркас покачал головой. Все протянул ему самокрутку и сказал:

— Расслабление Прими.

Аркасу понравилось это предложение. Он позволил Все поджечь конец козьей ноги и осторожно затянулся. Узнавание настигло его почти сразу.

— Так вот что ты там у себя в Саду выращиваешь, — произнес, с наслаждением выдыхая.

— Прочего Помимо.

Никас полулежал, опершись на локоть. После долгих злоключений, он чувствовал себя шаром, наконец-то закатившимся в лузу. Его рассудок, спазматически сжатый, постоянно готовый к атакам извне, покрытый трещинами и ожогами, наконец размяк и разгладился. Солнышко что-то напевало приятным высоким голосом под аккомпанемент ритмичной музыки.

«Я не могу, не могу, не думать о нас. Я вижу звезды и свет. Они на дне моих глаз. Моих глаз».

Котожрица растянулась рядом на животе.

— Это просто дикарство, — произнесла она, прижавшись щекой к траве. — Индивидуальность — высшая ценность. Неоспоримое благо. Когда-то были едины, но обрели себя не просто так. Максиме не найдет во мне последователя. Никогда. Никогда…

Она облизала нос длинным розовым языком.

— Почему же? — спросил Никас. — Прима-образы ведь состоят из меньших сущностей. Вы как небольшие сообщества людей, жертвующих индивидуальностью ради целостности.

— Это совсем другое, — фыркнула Котожрица. — Наше объединение, это процесс естественный и законный во всех отношениях. А Максиме нарушает все писаные законы, все законы негласные!

— Но этот процесс присутствует. Объединение делает вас сильнее. Так же как и в материальном мире, группы — реальная движущая сила, превосходящая любого одиночку.

— Это всего лишь признак еще не побежденной слабости и страха перед самостоятельностью, — Котожрица потянулась всем телом. Никас невольно залюбовался этим и встретился с пронзительным взглядом рыцаря. — Мы еще цепляемся за безопасность толпы и привилегии групп, но истинная наша цель — индивидуальность. От сложного, но простого, мы идем к простому, но сложному. Вся наша эволюция, возможно, ведет к тому, что каждый человек должен стать новым мирозданием. Которое станет, в свою очередь, разделяться, пока не образует новый идеал обособленности.

— А обособленность порождает Одиночество, — сказал вдруг Никас.

Котожрица с интересом уставилась на него.

— Что ты хочешь сказать?

— Что только оно вечно. Оно всегда было, есть и будет. Возможно, у Максиме есть какой-то план. Она уничтожает все не просто так. Раз Одиночество питается муками всего Многомирья, всех людей, может если уничтожить часть, то оно ослабнет и тогда Максиме как-то…

Все подал Никасу еще одну самокрутку, но тот отказался.

— Не позволяй ей очаровать себя, — Котожрица сверкнула глазами. — Ты сам себя слышишь? Как уничтожение Любви и Надежды должно помочь нам? Это были главные враги Одиночества.

— Я… — Никас выдохнул сквозь зубы. — Я не знаю.

— Тебе хочется верить в ее добрые намерения, потому что в роли врага она тебя не устраивает.

Это была правда, так что Никас устыдился и замолчал.

— Извини, — примирительно вымолвила сущность. — Я не хотела, чтоб это звучало как обвинение. Я могу понять, почему ты предпочитаешь верить в хорошее. Это лучше, чем постоянно думать о неминуемой гибели.

Аркас улыбнулся ей. А потом завел разговор о том, что случилось с Альфой. Выслушав пересказ опаснейших и трагичных событий, человек помрачнел. Прим нравился ему. Его аура маскулинности внушала уверенность. Альфа всегда знал, что нужно делать и куда идти. Кроме того, с ним было интересно поговорить.

— Я очень скучаю по нему, — поделилась Котожрица.

— Вы с ним были близки?

Рыцарь смутилась.

— Его всегда интересовали образы покрупнее. Нет, мы были закадыками, но посидеть на коленках он меня не звал. Считал, что меня нужно оберегать от такого. Но я как-то проследила за ним до этого мира. И познакомилась с его увлечениями. И Солнышком.

— Изврат, — прошептал Все с горечью. — Сжег Бы Насовсем.

— Да ладно тебе, Все, — засмеялась Котожрица. — Мы все здесь взрослые сущности и люди. А сакральность секса давно простыла. Попробуй хоть раз скинуть с себя эту тяжелую мантию ханжества и оковы бесполезного целомудрия. Пройдись по миру Солнышка с открытым сердцем, и он наградит тебя.

— Нет Искушения.

— У тебя должен быть какой-то фетиш, — вмешалось Солнышко. — У всех есть.

— Да, — настаивала рыцарь. — Признавайся! Вот я, например, очень люблю, когда меня связывают шерстяной нитью и называют плохой кошечкой.

— А мне нравится запах женского пота, — не стал скрывать Аркас.

— Серьезно? — радостно переспросило Солнышко.

— Да, мне нравятся естественные запахи. Они меня заводят.

— Но самое странное, что я когда-либо слышало, это любовь к вылизыванию глазных яблок, — сказало Солнышко. — Партнер раздвигает тебе веки и начинает лизать глаза. Это называется окулолинктус. Потрясающе.

— Альфа как-то общался с языческим богом охоты, так тот обожал, когда на нем сидели как на скамейке, — припомнила Котожрица, ностальгически жмурясь. — Причем обязательно голой задницей. Вставал, значит, на четвереньки и замирал.

— А вот я… — начал было Аркас, но Все вдруг вскочил, прервав его на полуслове.

Не совсем владея собой, с трудом обрел он относительное равновесие.

— Я Чист и Честен Собою Перед. Грязные Игры Ждущие На Дне Души Самом, Меня Не Заполучат, — заговорил он, словно читая мантру.

В этот момент из заманчиво шелестящих кустов вырвался, изящно гарцуя, розовый единорог, и устремился к Все. Остановившись перед ним, животное гордо тряхнуло гривой и громким ржанием сообщило о чем-то присутствующим.

— Он говорит, что хочет спасти тебя от грязных игр, — перевело Солнышко. — Садись на него, и в тот же миг единорог отвезет тебя прочь от обнаженных гениталий.

— Так Тому и Быть, — кивнул Все. — Прости Меня Человек. Но Я Не Могу Быть с Тобой в Этом Царстве Похоти. Я Найду Вас Позже!

С этими словами он вскарабкался на единорога, и они помчались прочь, быстро исчезнув в стонущих зарослях.

— Чудной же, — хихикнул хозяин Мира. — Где вы его откопали?

— Сам откопался, — ответил Аркас. — Что с ним будет?

— Ничего плохого, уверяю. Только изумительно хорошее. Единорожек хоть и знатный срамолюбец, но знает, что с новичками нужно действовать аккуратно. Думаю, сначала он отвезет его на массаж к восьмируким девам-львицам. А дальше как пойдет. Фокус в том, что девы-львицы, на самом деле не девы, — солнышко подмигнуло так скабрезно, что весь мир издал одобрительное «о-о-о-о». — А мы все знаем, куда заводит любой эротический массаж.

Солнышко мечтательно улыбнулось, так что его пухлые щеки разошлись в стороны.

— Прошу меня извинить, но я должно это увидеть. Не каждый день у меня дома искушают принципиального девственника.

— Конечно, — понимающе кивнул Аркас. — Отправляйся, мы не дадим себе заскучать.

Солнышко покатилось по небосводу. Никас и рыцарь Любви остались наедине. Не собираясь продолжать разговор, человек снова лег на траву, положив руки под голову. Он думал о шраме на груди Максиме. О том, что жило внутри. Был ли способ извлечь его, не убивая носителя? И что делать потом? Оставить Одиночество на свободе слишком жестоко по отношению к Многмирью и Материи. Разделаться с ним раз и навсегда, пожалуй, было бы не под силу никому.

Никас рассмеялся.

— Ты что? — повела ухом Котожрица. — С ума сходишь? Не время сейчас.

— По замыслу Девела, я должен был перехватить эстафету у Максиме, — проговорил Никас. — Только и всего. Но план Интеллектуального провалился. Меня не смогли довести до цели. Да и Максиме не идиотка. Я очень сомневаюсь, что она полезла бы в ловушку, только для того, что бы посмотреть на меня. Единственная ваша надежда на спасение утрачена. И теперь я бессмысленно брожу из конца в конец Многомирья, прикасаясь к легендам, вижу и слышу вещи, которых не понимаю.

— Прикасаясь к легендам, ты пробуждаешь их ото сна, — сказала Котожрица. — Я помню, ты говорил, что все это закончится скверно. Но ты, слава фантазии, не ясновидец. Я вижу в тебе защитника. Такого же, как и я. И пока мы движемся, в поисках спасения, бессмысленны только спазмы отчаянья. Как у тебя сейчас. Так что хватит ныть.

Аркас приподнял голову.

— Откуда в тебе столько решимости?

Рыцарь улыбнулась.

— Ты не представляешь, как я люблю своих кошек.

Цинизм внутри Аркаса хмыкнул. Мелкий фетишизм эгоистичной натуры толкает сомнительных героев на бессмысленную борьбу. Человек прислушался к этой мысли, не понимая до конца, его ли это была желчь, или Цинизм внутри не ушел еще в спячку после встречи с Максиме. Да, — отозвался зверь, — я слышу вас. Не будь дураком Аркас, не ищи причин для борьбы. Сохранение разумности, Многомирья, смердящего котенка, — все это лишь мусорный ореол вокруг истинной природы сражений. Удовольствия победы! Бейся хоть с самим Геноцидом, один на один, я помогу тебе! Вместе мы повалим его. Он будет падать башней нереализованного гнева, и когда коснется земли, будет растоптан нашей пятой. Мы принесем его в жертву энтропии, и чувство победы опьянит нас на краткий миг, сделав богами. А потом мы доберемся до этой суки Максиме и сотрем ее в порошок!

— Я пойду, пройдусь, — сказал Никас.

— Один?

— Да, пожалуй. Не обижайся.

Котожрица рассмеялась.

— Послушай, я, конечно, рада твоей компании, но не нужно все время переживать, что ты сделаешь мне больно. Я вижу, что тебя гнетут мысли, с которыми ты должен побыть наедине. Если захочешь найти меня, спроси у Солнышка.

Благодарно кивнув, Никас покинул поляну. Он вышел на зеленый луг и вернулся к сливочной реке. Там он пошел вдоль берега, против течения белых вод. Никас внимательно всматривался в это неторопливое движение, но не замечал желаемого. К нему никто не приставал: наверное Солнышко отдало приказ держаться от человека на расстоянии.

Луг по правую сторону сменился шоколадными холмами увенчанными шапками из взбитых сливок, а потом прохладными карамельными низинами. В них скапливались комки сахарной ваты, облетавшие с вафельных деревьев. За ватой охотились забавные существа, похожие на пупсов. Никас думал о том, что привычные представления о добре и зле здесь ему не помогут. Стороны пребывали в мотивационном балансе. Каждый имел право видеть мир таким, каким он хочет. Стремления негатива были оправданы. Взгляды позитива — справедливы.

Как бы то ни было, он представил Котожрицу. А рядом полное ничто. И, чтобы оставаться беспристрастным, представил еще и уродливую негативную тварь, так же противопоставленную ничему. Спокойному, бессмысленному ничему, которое никому не сделает больно. Все-таки, он выбрал бы негативную тварь. Мысль об отсутствии страстей пугала его.

Он хотел чувствовать. Радоваться, любить, удивляться. Но потом: гневаться, медленно вариться в кисло-сладкой меланхолии, рыдать, когда хочется. Вечный покой его не привлекал. Да, он понимал, что страсти могу вредить, что, чаще всего, они именно вредят. Но разве игра не стоит свеч?

Проклятый эгоизм. Максиме смотрела на вещи шире. Вот какова разница между ними.

Прогулка превратилась в небольшое путешествие. Иногда Никас делал привалы, коротко забываясь, но Максиме не приходила к нему. Человек вставал и шел дальше, не сводя глаз с реки. Дойдя, таким образом, до сахарных пустынь, Никас остановился. Река брала здесь свое начало, веселыми ручьями стекая по вымени спящей пурпурной коровы. Та наполовину была занесена белым барханом, но гигантское животное, похоже, расчищали время от времени. Никас заметил сложенные в кучу фанерные лопаты и завернутые в пленку ветродуи.

Никас обошел корову и уселся на спрессованный кусок сахара, глядя на белые волны, лежащие и лежащие, до самого конца страты. Что-то двигалось там. Какая-то крохотная точка ползла, то исчезая, то вскарабкиваясь на гребни. От нечего делать Никас следил за ней, а потом пошел навстречу.

Это оказался Все. Он выглядел совершенно измученным, побитым тоской и разочарованием. В его лохмах застряли белые песчинки, они же почти залепили глаза, так что Все двигался вслепую. Аркас, помедлив, взял его за руку и повел к корове, чтоб образ мог умыться.

— Ну как? — сухо спросил Аркас.

Все заметно опирался на копье.

— Они Сказали: «Проси Чего Хочешь». Мне! Проси Чего Хочешь. Разгневался Я. Хотел Изгнать Этих Содомитов, Но Они Не Ушли. Они Не Боятся Меня. Здесь у Меня Нет Сил.

Аркас молчал.

— Я Все Видел, — прошептал Все. — Я Видел Многомирье. Оно Невообразимо. На Дороге Я Плакал, Когда Оно Смотрело На Меня. Я Спросил Содомитов: Кто Создал Вас? «Человек». А Человека? «Хаос» — Они Ответили. И Засмеялись. Тогда Я Попросил Их. Покажите Мне Созданное Мной. И Они Показали Мне Кольцо, Сказав, Что Внутри Него Все Созданное Мною. Тогда Я сказал: Покажите Мне, Что Создал Человек. Они Отвели Меня На Край Этой Земли И Вновь Я Узрел Многомирье.

Они добрались до ручья. Все медленно умывался, соскребая с глаз и щек застывший сахар. Никас сидел рядом, хрумкая сорванным леденцом.

— Аркас! — Все обернулся, сжимая кулаки. — Что Я Такое? Они Сказали, Что Придуманы. А Я Ничем От Них Не Отличен. Я Тоже Придуман?

— Очень давно.

Все закричал, потрясая кулаками.

— Если Так Это, Что За Чудовищный Разум Запер Меня В Одиночестве? Почему Я был Один Все это Время? Аркас, Скажи, Вы Верите в Меня? Вы, люди! Почему Вы Так Поступили Со Мной?

— Ты лишь отражение истиной веры, — сказал Аркас. — Она гораздо сложнее. Ты очень упрощенный вариант созданный людьми со слабым воображением. Истинный Бог — непознаваем и невидим. У него нет формы, нет личности, нет слов, чтобы общаться с нами. Тем не менее, он существует. Я в это верю.

— Что Это Значит? Невежество Сделало Меня Таким? Меня Заперли В Прошлом, В то Время Как Мир Развивался. Люди Подчиняли Природу и Становились Равными Мне. Но Почему? За что?!

Аркас подумал.

— Мне неприятно это говорить, но ты всегда был своеобразным оберегом от Одиночества. Тебя очеловечили, чтобы легче было ассоциировать образ с сородичами. Думая о тебе, люди создавали воображаемую связь между собой и неизвестностью. Ты был их единственным другом в мире вражды и соперничества. Единственным другом, который всегда любил их, не смотря ни на что. И защищал от заброшенности.

Солнышко снова что-то напевало вдали. Все сгорбился на берегу. Он смотрел, как сливки омывают его ноги и беззвучно плакал.

— Столько Времени Прошло… Но Ведь Не напрасно? Я был нужен вам? Я приносил пользу.

Аркас заметил, что в речи Все, что-то изменилось, но не мог понять, что именно.

— Несомненно, — ответил он. — Ты всегда был для нас нравственным ориентиром. Жаль только, что злые люди, зараженные негативом, стали использовать тебя для оправдания своей агрессии. Но это не твоя вина.

Они побеседовали еще немного. Все говорил о том, как много еще может увидеть, путешествуя по мирам. Стать современнее и лучше понять потребности людей. Аркас кивал, поддерживая его мечты.

— Я не прошу тебя объяснить мне все, — продолжал образ. — Когда-нибудь я разберусь в замечательном этом мире.

— Ты уйдешь сейчас? — спросил Никас.

— Нет! — мгновенно возразил Все. — Вы так помогли мне. Ты и Котожрица. Вы мои друзья. Я понимаю, чувствую, что вы боретесь против чего-то очень злого. Я останусь, пока эта миссия не завершится.

— Мы все можем погибнуть, — предупредил Аркас. — Это, прямо скажем, очень вероятно.

Все рассмеялся, вскочив на ноги.

— Но ведь это то, что делаю я! Помогаю тем, кто во мне нуждается, даже на саморазрушения грани! Это моя суть! Дай мне руку!

Стиснув предплечья друг друга, человек и образ ощутили воодушевление, которое приносит зародившаяся дружба. К сожалению, всю прелесть момента им не дал прочувствовать грохот разрушаемого мира.

Синее небо на горизонте размякло и начало плавится. Слезы сворачивающейся реальности потекли по нему, словно капли по стеклу. Выискивая малейшие трещины, негативные твари мгновенно проникли внутрь. Никас видел, как крохотные фигурки черных сущностей сыплются первыми струйками волны, разрушающей дамбу. А потом свинцовый кулак Геноцида разбил стену. Аркас даже издалека разглядел, как это чудовище уродует жаром все вокруг себя.

Негатив хлынул в страту. Пересекая сахарную пустыню, он двигался к ее центру. Кошмарный рев Геноцида словно разбудил человека.

— Быстро беги вниз по реке! — крикнул он Все. — Предупреди всех! Солнышко должно уводить своих! А на тебе Котожрица! Ты понял?!

— А ты как…

— Беги!

Все быстро кивнул. Он схватил копье и резво припустил по берегу. Аркас проводил его взглядом, а потом снова повернулся в сторону пустыни. Негатив приближался слишком быстро. Барханы, казавшиеся непреодолимыми, словно горы, в считанные минуты становились черными от юрких тел. Они будут возле устья через пару часов. Успеет ли Все?

Аркас посмотрел через плечо и с облегчением заметил, что Единорог подобрал дикаря, и теперь они были точкой вдали. Но этого мало. Один я не смогу сдержать эту волну, подумал человек. Однако, если я предстану перед ними, то хотя бы отвлеку на себя внимание. Важна каждая минута.

Человек побежал навстречу негативу. Сахар осыпался под его ногами, не давая надежной опоры. Никас падал и кувыркался вниз, а потом с трудом карабкался на очередной бархан, пока не почувствовал, что изнемогает. Идея, конечно, была совершенно идиотская. Импульсивная и самоубийственная. Основанная на призрачной надежде, что Максиме тоже будет на острие атаки. И тогда он одной лишь силой своего красноречия сможет убедить ее не трогать мир.

Аркас почувствовал острую боль в правом боку. Раны снова начали кровоточить. Он уже сотню метров оставлял за собой пунктир: красный на белом. Спускаясь с очередного бархана, человек подвернул ногу и упал. Он долго катился вниз, несколько раз ударившись о булыжники слежавшейся сладости. А потом замер внизу, не находя сил подняться.

Признайся себе Аркас: ты хочешь, чтоб тебя убили. Ты просто устал. На какой энергии сейчас работает твой организм? Как выживает Максиме? Прана? Брехня. Вас обоих питает только злоба. Ее — Одиночество, а тебя — я. Так разозлись! Выпусти меня на свободу!

Нет. Я не хочу, чтобы ты мстил ей. Мне не нужна помощь на таких условиях.

Ты видел ее несколько раз. Ты ничего не знаешь о ней. Ты — трус, который боится того, что она олицетворяет. Разговоры ничего не дадут. Она оставит тебя позади, потому что сильнее. Разозлись! Покажи, что готов бороться за себя!

Сахар шелестел и вибрировал от топота извращенных конечностей. Крики и стоны засоряли звуковую среду токсичными волнами. Голодные пасти на ходу пожирали все, что могли ухватить, включая сородичей. Неровная линия негатива, протянувшаяся от края до края видимой реальности, катилась вперед, подступая к подножью бархана со стометровым горбом.

С его вершины, разогнавшись свирепыми толчками, прыгнул вперед измененный цинизмом человек. Злоба сделала его уродливым, но сильным и целеустремленным. Он падал во тьму вражеского войска, раскрывшись, как звезда. Фантомные клешни были оттянуты назад для удара.

Навстречу ему раскрылись клыкастые чрева, кошмарно-широкие пасти, навострились шипы и когти. Сияние желтых глаз не мигало. Вопли раскалили воздух.

Человек врезался в негатив как артиллерийский снаряд. Раздробленные тела чудовищ отшвырнула волна гнева. Темные твари оцепенели на краю вырванной у них земли. Их покрывали ошметки сородичей, и кровь, которую собирали жадные языки. Они не знали что делать: чуяли брата, но и угрозу. Задние ряды напирали, и вскоре там поднялся визг и свирепая резня. Негатив не мог противостоять искушению мгновенного насилия, с удовольствием поедая самое себя.

Крохотный участок волны остановился, но этого было недостаточно. Цинизм врезался в толпу, бороня армию как острейший плуг. Потом прыгнул вверх, увлекая за собой изорванные сущности. Ему нужны были погонщики. Те, кто направлял убогую мелкоту в бой. Цинизм с наслаждением окунался в негатив, калеча и убивая, а потом снова выныривал, продвигаясь вперед. Словно хищая рыба, он преодолевал черные волны, забираясь на гребень.

Над вершиной которого поднималось нечто.

Огромная глыба из чугуна, костей и пепла. И это была лишь голова. Геноцид со скрипом раскрыл заслонки покрытые слоями горелого жира, забитые сажей глазницы прочистил вырвавшийся огонь. Внутри инфернальной пасти сотни вечно-горящих черепов изрыгнули алую плазму. Она прокатилась вниз, оставляя за собой широкий желоб кипящей карамели. Сотни образов просто исчезли, не оставив после себя ничего. Исчез и Цинизм.

Геноцид издал грохочущий металлический звук и медленно взобрался на гребень. Он посмотрел на копошащихся внизу тварей, пожирающих друг-друга. Его зев раскалился. Одним плевком Геноцид испарил очаги самоедства, и негатив снова устремился вперед, огибая бурлящую плешь.

Неожиданно, что-то с силой врезалось в покатое плечо гиганта, расколов чешуи угля. Завершив свой головокружительный прыжок, Цинизм заставил чудовище слегка повернуться вправо. Нахлынувшее бешенство распалило Геноцид еще больше, и его шкура покрылась каплями расплавленного свинца. Оранжевые течи выбивались из-под наростов.

— Где твоя хозяйка, несчастная псина?!

Не задевая их, Цинизм перепрыгнул на затылок образа и принялся крушить его быстрыми, но сильными ударами. Он отрывал поддающиеся куски шкуры и вышвыривал прочь. Геноцид, впавший в абсолютное неистовство, выжег вокруг себя пространство размером с городской квартал. На его спине начали раскрываться темные шахты. Из них, под вой серен, показались закругленные верхушки атомных боеголовок.

Великий разрушитель настолько обезумел, что выпустил десятки ракет залпом. Край страты на минуту стал белым ничто, а потом его сплющило, раскололо и вышвырнуло в пространство старого космоса сквозь расширяющиеся разрывы реальности. В воздух поднялись неизмеримые массы сахара, которые испарялись вместе с негативом. Очаги ядерных взрывов находили друг на друга, создавая зоны сверхвысоких температур и давления. Миллионы солдат черной армии уничтожило за мгновенье. Тех, кто выжил, обломки страты уносили в открытое Многомирье. Геноцид стоял посреди всего этого великолепного хаоса, почти позабыв о Цинизме. Он наслаждался, хотя бесконечные удары атомных молотов, сильно потрепали его.

Цинизм держался за его горб всеми лапами, но ураган тянул прочь, неумолимо и настойчиво. Километровый кусок мира, на котором стоял Геноцид откололся от основного массива и чудовище медленно зашагало вперед. Наперекор всему, оно побежало! В нем жажда отмщения, опасно совмещалась с полученной от катаклизма эйфорией. Несомые в пустоту образы словно мошки разбивались о его грудь.

— Сволочь! — неслышно прокричал Цинизм. — Весь план заключается в том, чтобы не дать тебе пройти дальше! А ну стой!

Геноцид прыгнул.

Пролетая над пустотой, он гневно ревел, а потом с грохотом ударился о край разлома и повис, цепляясь могучими руками. Последние чешуи угля откололись от него, обнажая чугунное тело. Большой кусок оторвался от загривка и полетел вниз.

Вместе с отчаянно ругающимся Цинизмом.