Дневник. Поздние записи

Глава 8

Утро. Карина со стаканчиком кофе бегом на работу, классика. Карина все еще ждет купленную у черта на рогах машину. А потому… метро. Кажется, вчера должна была пройти конференция Манфреда Монацелли, по крайней мере что-то такое я читала в сети, а за весточку о Шоне иногда хочется удавиться. Решила проверить в газете. Найдя киоск с периодикой, я наплевала на то, что рискую опоздать, и зависла около витрины.

Весна подкралась неожиданно: в дрязгах и разборках на работе, в особняке Коршуна, в больнице Димы, дома у родителей, где папа сидел с тонометром каждые полчаса, а мама, поджав губы, помогала ему читать этикетки бесчисленных лекарств, а также с Ларисой, Олей, Настей и Артуром. Жизнь вошла в привычную колею, но Алекса в ней больше не было. То ли мы дошли до точки невозврата и поломали друг друга окончательно, то ли развенчали последние иллюзии по поводу совместного будущего. Не скажу, что было просто, вообще нет, я ночь за ночью вспоминала то, что случилось, обдумывая что было бы если бы, но не находила иных вариантов. Идеалистка внутри меня требовала либо все, либо ничего! Но вариант со «всем» Алекса не устроил. А потому я не ездила в клуб, опасалась встречаться с его друзьями (кроме Димы, конечно). И его имя звучало в разговорах о нем все реже.

А еще было убийственно одиноко. Не хватало кого-то по-настоящему близкого. Я два года, черт возьми, жила с Шоном. Я привыкла засыпать и просыпаться рядом с ним, я привыкла, что по дому ходит еще один человек. И нынешняя тишина добивала. Так почему я была все еще одна? Наверное, что-то во мне еще осталось, какая-то смешная, абсурдная надежда, что для нас с Алексом еще не все потеряно. Я убеждала себя, что конец и крах, но не верила. И все же в последнее время мне было так грустно одной, что уже плевать, кто будет рядом, лишь бы был.

Можно назвать зависимость женщины от мужчин наркотической, стоит раз попробовать и втягиваешься. Помощь мужчин трудно переоценить, никогда не слушайте женщин, которые будут уверять в обратном. Мужчины бывают: бабники, алкоголики, игроманы, черствые сухари, похотливые мерзавцы, трудоголики, которым по большому счету до женщин нет дела, маменькины сыночки и те, кто идет на поводу у компании покруче, разумеется, альфонсы, неудачники, трусы, странные личности и самовлюбленные олухи… Но все эти мужчины не являются вашими друзьями. Если вы приписали одного из них к упомянутой категории, значит он ВАШ. Не обязательно совсем ваш, но вам он небезразличен. А значит, как бы там ни было, он может упокоить вас в трудную минуту куда как лучше любой валерьянки. И, несмотря на абсолютную невозможность существования с этим человеком, вы все равно бежите искать утешения у вашей личной «сволочи». Разница между вами и мной лишь в том, что я была в тот момент одинока и прекрасно осознавала, что тоска по идеальному мужчине с неидеальным куда как более приятна, нежели без него.

На дворе стоял март, но было так тепло, что я сменила гардероб, надеясь, что и настроение это тоже затронет. Однако, моим мечтам о тепле и радости не суждено было сбыться. Потому что я-таки откопала газету с конференцией, но до последней так и не добралась, увидев заголовок первой полосы.

И вот стою я в желтом пальто, замшевых горчичных сапогах, зеленых перчатках и шарфе и красной сумкой в руках. Вся такая яркая и красочная, по-весеннему веселая. А мир вокруг словно выцветает, все словно плывет и бледнеет.

Из транса меня вырвал голос продавщицы:

— Сорок пять рублей, — напомнила она мне.

Я бегом прибежала на работу и открыла на развороте треклятую газетенку.

«Знаменитая проститутка покончила жизнь самоубийством из-за несчастной любви.

Антонина Дундукова, более известная в определенных кругах как Дана, состояла в связи со скандально известным Александром Елисеевым, с которым рассталась несколько месяцев назад. После того, как это произошло, Антонина впала в глубокую депрессию, как сообщают достоверные источники, она перестала появляться на работе и по прошествии двух месяцев покончила с собой. Причиной смерти, по мнениям экспертов, стала передозировка снотворного, которое она принимала по назначению врача.

Версию об умышленном убийстве отвергает записка, написанная рукой женщины. Содержание не придается огласке, но, по мнению полиции и очевидцев состояния жертвы, вариант самоубийства является наиболее вероятным.

Александр Елисеев присутствовал при осмотре тела и казался искренне расстроенным, однако можно ли ему верить, ведь среди его бесчисленных любовниц Антонина уже третья жертва суицида. Остановит ли этот случай одного из совладельцев интернационального банка?

Достоверные источники сообщают, что Александр бросил Дану ради другой женщины, имя которой не разглашается из соображений безопасности. Однако она, как и Антонина, весьма широко известна в криминальных кругах…»

Я зажмурилась, я отказывалась читать дальше. Сейчас на меня повесят все на свете. А я вообще не при чем, я вообще не знала, какого рода отношения связывали Алекса и эту женщину… Одно я уяснила — он снова мне соврал.

Разворот украшали на редкость качественно подобранные фотографии. Дана. Мы с Алексом на маскараде. На мне маска, что как раз оставляло меня неузнанной. И да, на этом фото я выглядела как настоящая стерва. И это сумасшедшее платье, обнажавшее ключицы и подчеркивающее каждый изгиб фигуры просто кричало о сексе. Будь я посторонним человеком, я бы точно обвинила в произошедшем женщину в маске. Такое впечатление, будто все было сделано намеренно. Будто нужно было найти крайних, и они нашли меня. Это опять проделки Сергея? Одно радовало — печатная краска не смогла передать мой цвет волос, здесь я казалась блондинкой. И это снизило узнаваемость.

Хотя, какая разница? Я была виновата, я же знала, что что-то происходит. В тот вечер, когда Дана так побледнела, я почувствовала неладное, но меня она не волновала. Напротив, я хотела, чтобы она убралась как можно дальше. А она взяла и убралась…

— Нет, — простонала я и заплакала. Мне вспомнилось изломанное тело Нади, лежащее на проезжей части. Я зажала рот рукой и всхлипнула.

— Что это с ней? — подозрительно спросила Жанна.

Попытки меня успокоить, ну или понять, что случилось, у коллег успехом не увенчались. И в итоге они поступили как любые детсадовские детишки — пошли к воспитателю. Точнее к Юрию Немаляеву, которому мои закидоны итак стояли поперек горла. Однако, надо отдать ему должное, доставать начальник меня не стал. Он деловито налил мне стакан воды и принялся изучать виновницу-газету, которую ему всучила Жанна.

— Что случилось? — спросил он, в очередной раз пробегая глазами разворот. — Жанна сказала, что вы читали газету и рыдали навзрыд. Не думаю, что вас огорчила новость о смерти… этой женщины. Навряд ли она из числа ваших подруг.

— Почему? — вспоминая Лизу, спросила я. Не то чтобы он был не прав, но все же…

— Вы не похожи на женщин такого сорта, — неожиданно мягко сказал Юрий Дмитриевич. И я немного смутилась.

— Вы правы, — вынуждена была я признать. Чтобы успокоиться пришлось сделать еще глоток. — Дана не была моей подругой, но сути это не меняет. Она мертва, и это ужасно.

— Так что у вас с ней общего?

Я некоторое время молчала, но смысла прятаться не было, кто-нибудь обязательно свяжет мое возвращение и события четырехлетней давности. И напишут тоже. А потому я ответила:

— Алекс, — я прерывисто вдохнула и пояснила. — На фото под маской я.

У Немаляева глаза на лоб полезли. Значит, и правда неузнаваема. Он поднял на меня глаза, опустил в газету, снова поднял, сравнивал с оригиналом, так сказать.

— Невероятно! — пробормотал он. Видимо, мой попугайский наряд совершенно не походил на совершенное в своей броской элегантности фиолетовое платье. Да и вообще, как вы помните, я не фанат распространяться о собственном криминальном прошлом.

— Видимо, они познакомились с Даной, пока я была в Сиднее. А потом я вернулась. Но я ничего не знала, да и вообще… Она же…

— А он, по-вашему, по статусу повыше будет? — ядовито поинтересовался Немаляев.

— Я не из-за Алекса плачу, — рявкнула я. — Она покончила с собой. Из-за меня! Он буквально вышвырнул ее, словно использованную вещь. Он всегда так делает. Но самое смешное, что с вечера маскарада мы с ним тоже не виделись. И хрен бы с этим, но она покончила с собой, а я даже не знала, что делаю и к чему оно приведет!

— То есть вы полагаете, что случившееся — ваша вина? — спросил Юрий Дмитриевич. — При том, это он ее бросил, — напомнил начальник.

— Вы не понимаете, — я закрыла рот пальцами. — Я уже видела такое, уже была виновата. Иногда мы на эмоциях что-то делаем, а о последствиях не думаем. Однажды я рассказала своей сестре правду об Алексе, и она у меня на глазах бросилась под колеса машины. А теперь… теперь я просто появилась не там и не тогда, и женщина покончила с собой. Что я должна после всего этого делать?

— Выбираться, пока есть шанс, — безжалостно ответил Немаляев.

Но я так не могла. Мне нужно было увидеться с Алексом, удостовериться, что с ним все в порядке. А потому после бестолкового рабочего дня я позвонила Вадиму Остроградову и выяснила, куда делся отказывающийся брать трубку Алекс.

В баре было темно. За спиной дверь захлопнулась с таким грохотом, что я сама же подпрыгнула. Здесь не было даже продажных женщин, только пьяные мужчины. И я. Разумеется, меня тут же принялись изучать со всех сторон и ракурсов. Крайне неуютно.

— Иди к нам, крошка! — раздавалось слева от меня. Я растерянно посмотрела на кричавшего парня и прошмыгнула к бару.

На плазменном экране мелькали футбольные сводки, без звука, радио было настроено на Шансон-волну. Гадость. И среди всего этого сидел мой Алекс. За стойкой, над полупустой бутылкой.

— Алекс. — Я не удержалась и коснулась его руки. — Привет. — И облизнула пересохшие губы. — Я слышала о том, что случилось. И я даже не знаю, что на это сказать. Все так ужасно. Как ты?

Это было глупо, звучало поверхностно, но ничего лучше придумать не удалось.

— Что тебе надо? — с трудом спросил он. Я никогда не видела Алекса настолько пьяным. Я невольно отпрянула, но ответила:

— Я думала, что тебе не помешает компания, — сказала я тихо.

— Для чего? — фыркнул он. — Я не настроен на светские беседы.

— Мне уехать? — спросила я.

— Да, тебе лучше уехать, — сказал он, так и не подняв на меня глаз.

Я уже развернулась, но вдруг услышала со стороны:

— Эй, парень, с девушками так обращаться нельзя. — Боже, до чего же нас с Алексом нужно было довести, чтобы посторонние вмешивались и говорили ему, что со мной так обращаться нельзя. И что будет дальше? Я стояла и смотрела на Алекса, ждала, что он отреагирует, очухается, если не предложит мне уйти или выпить вместе, то хоть даст знак, что в курсе моего присутствия. Надежду. Потому что как бы там ни было, я все равно его любила. Однако он замер как истукан, даже глаз от бутылки не оторвал. А посторонний мужчина встал со своего места и подошел ко мне со словами: — Вас проводить? — И я снова ждала, что Алекс вступится, что скажет, что я с ним, чтобы чужие не лезли, но он этого не сделал. Я понимала, что смерть Даны стала для него ударом, но зачем же было бить по мне? По его мнению мы действительно совершили нечто ужасное?

Я повернулась к незнакомцу и, запрокинув голову, чтобы взглянуть ему в лицо, согласилась:

— Спасибо, не откажусь.

Здесь итак было немало свидетелей моего унижения, мне просто захотелось за кого-нибудь спрятаться хотелось спрятаться. Этот небольших размеров шкаф (ничуть не меньше Эрика) легко проложил дорогу через мужчин. Мне просто нужно было выбраться из бара без криков и скабрезных комментариев. А этот человек мог за меня постоять. Сама я оказалась на это неспособна. Он толкнул дверь, пропуская меня вперед, и я вышла на улицу, вдыхая холодный воздух. Казалось, с момента ответа Алекса я даже не осмеливалась вдохнуть. Было безумно больно.

— Как ваше имя? — вывел меня из раздумий мой сегодняшний спутник.

— Карина.

— А я Кирилл.

— Вас подвезти? — спросил он.

— Н-нет. Нет, спасибо. Мне нужно куда-нибудь уйти.

— Да не обращайте внимания, он просто надравшийся кретин.

От этих слов внутри меня возмутилось неопознанное нечто. Я загорелась праведным гневом.

— Вы не знаете его, он обычно не такой. И он не надирался… просто сегодня у него ужасный день.

Мужчина мне не поверил, он изогнул бровь и ядовито спросил, видно, единственное, что могло бы оправдать, по его мнению, Алекса:

— Да неужто умер кто-то?

И тут я запрокинула голову и расхохоталась.

— Вы не поверите, но да, — кивнула я, а потом смех сам собой перешел в рыдания. Какой ужас, я стояла около переполненного бара и рыдала прямо перед незнакомым человеком.

— Знаете, я пришла сюда, потому что думала, что ему нужен друг. Если бы у меня приключилось подобное, я бы хотела, чтобы он тоже поддержал меня.

Тогда я не знала о чем говорила. Когда я сама столкнулась со смертью, на чувства Алекса я наплевала с высокой колокольни. Да, мы были уверены, что нас никто не разлучит, что это просто невозможно. И противостоять невзгодам и Сергею казалось забавным, смелым и решительным. Мы были несломимы и непобедимы. Но как только столкнулись с ордами персональных демонов, все покатилось к черту!

Черный парик сделал из меня некую готическую женщину. Это выглядело так комично, что я наложила на лицо, шею и руки слой автозагара, да еще и губы красной помадой накрасила. А в довершение нацепила на нос солнцезащитные очки. И вот только после этого штриха стала неузнаваема. Маскарадом началось, им и закончится. Я даже не буду выделяться на общем фоне. Эти женщины не любят быть узнанными, все они придут в очках, чтобы скрыться от прессы.

О да. Я прекрасно вписалась в похоронный антураж Антонины Дундуковой. Кто бы мог подумать, что у нее такое глупое имя. Заманчивая обольстительница Дана на деле оказалась обычной неуверенной в себе девушкой с дурацким именем. Все мы носим маски. Без них мы не представляем собственной жизни.

Как я и предполагала, здесь были девушки в париках, с автозагаром, накрашенные и намазанные так, что я начала опасаться, не слишком ли поскромничала. По крайней мере, уж с цветом одежды я точно промахнулась, в черном, как я, были единицы. Но Алекс, Лиур и Стас традицию тоже соблюли. Присутствие первого меня не удивило, остальные двое дали понять, что Дана была… редкостно талантлива.

А вокруг да, шептались. Тут все знали, кто явился виновников произошедшего. Но у Алекса был такой вид, что его выгнать было бы жалко. А вот меня, полагаю, не пощадили бы. Он был тем, что она считала своим, а я его отняла. В общем, маскарад был мудрым решением. А особенно очки, так как я не могла оторвать от Алекса глаз. Это было неправильно, я не ради него пришла, но мне было больно с ним, и больно за него, и больно за себя, потому что ему на мои чувства было наплевать. Он скорбел по ней и забыл про меня. Но тем не менее я зачем-то хотела его утешить. Мне даже пришлось быстро приложить платок к щеке, чтобы слезы не смыли автозагар, а потом его спрятать, так как на ткани остался оранжеватый след.

— Алекс, конечно, тот еще ублюдок, — донесся до меня обрывок разговора двух девушек. — Но какой красавчик!

— Забудь, у него нет сердца. Одну довел до суицида, а вторую, поговаривают, вышвырнул вон.

Это было несправедливо и глупо. Зачем они пришли сюда? Позубоскалить? Я вздохнула и перевела взгляд на Алекса. Он словно почувствовал, вдруг резко поднял голову и взглянул на меня, но тут же отвернулся. Не узнал. Во мне обида смешалась с облегчением. В этот момент началось прощание. Люди один за другим подходили и целовали Дану в лоб. И я решила, что тоже хочу. А Алекс стоял так близко к гробу, будто она была его родственницей… или не родственницей, но кем-то важным. Плевать. Я пришла не ради него. Мне просто было жалко эту женщину, я чувствовала, что должна была выказать ей то уважение, которого лишила ее при жизни. И я стерла помаду, сняла очки и коснулась губами иконки на лбу Даны. Не удержавшись, я взглянула на Алекса. Теперь он тоже смотрел на меня. Узнал. Но я не стала дожидаться обличительных и обвинительных речей, развернулась и направилась к такси. Последнее, чего я добивалась — скандала на похоронах женщины, которая не без моего участия покончила с собой. Я стащила парик прямо в такси и тяжело откинулась на спинку сиденья.

Каждый день я приходила с работы, вышагивала из сапог, бросала сумку на журнальный столик и кидалась к телефону. И каждый день слышала что новых сообщений нет или есть, но не от того человека. И мобильный мой тоже будто умер. Той ночью мне никак не удавалось заснуть, я решила попить воды а, может, выкурить парочку сигарет и попробовать уснуть снова, но вышла в гостиную и увидела какой-то смутный мужской силуэт.

— Алекс, — прошептала я и щелкнула ночником. Но вместо долгожданного визитера я увидела лишь задравшуюся занавеску, которая заколыхалась будто в приступе смеха. И тогда я разозлилась, сорвала ее с окна, швырнула на пол и истоптала ногами. С ее близняшкой я поступила так же. Утром за третьей чашкой кофе я с мрачным мазохистским наслаждением созерцала творенье рук своих. Нет, хватит, больше Александра Елисеева для меня не существует!

Сердце противилось сему решению так, что становилось жутко, будто оно существовало отдельно от меня. Ускоряющийся пульс, когда на улице видишь высокого брюнета, туфли с острым носом из лакированной кожи, черные пальто/плащи и шелковые рубашки, голубые глаза, изгиб бровей, косая улыбка, особенный поворот головой, особенную позу… Я оказалась в аду из клонов, я даже избегала смотреть по сторонам на улице, затыкала уши плеером и угрюмо смотрела себе под ноги.

У моих коллег по работе была забавная привычка: слушать новости по радио и обсуждать их вслух. Поначалу постоянное бормотание над ухом здорово раздражало, но потом я привыкла, втянулась, а иногда и хихикала вместе с остальными. Но не в тот день. Когда в эфире прозвучало имя Алекса, я буквально застыла с карандашом в руках и напряглась. Не знаю уж откуда узнали остальные, но то, как они дружно повернулись ко мне, свидетельствовало о том, что тема не только популярная, но и обглоданная до косточек. Только мне было сейчас не до них.

— Алекс, скажите, пожалуйста, о причинах повышения ставок кредитования? Это связано с нововведениями в законодательстве?

— Бесполезно было бы отрицать, что ставка рефинансирования… — зажурчал его мягкий, такой знакомый и далекий голос. Казалось, меня ударили в живот. Одно дело ходить по улицам, видеть похожих на него людей и искать различия, повторяя, что он далеко, что его нет, но здесь… но в данный момент я знала, что он где-то в городе, что чувствует себя хорошо, что выступает на радио, даже смеется вместе с ведущим, но мне он не звонит. Не помнит. Не ходит по улицам, обращая внимание на проблески рыжих волос в толпе…

Я постаралась скрыть свое замешательство, про себя начала петь песню, но поскольку кроме скорпионс на ум ничего не шло, я дослушала в молчании интервью с Алексом и заставила себя продолжить делать пометки на бумаге. В тот день я впервые поняла, что мир без Алекса существовать не может, а раз я живу в том же мире, мне придется терпеть случайные встречи и эфиры и знать, что даже если я больше над ним не властна, в обратную сторону это не работает.

Как-то раз после работы я решила заскочить в тир Коршуна. Мы с ним замечательно посидели за чашечкой чая. И не знаю почему, наверное на эмоциях, но я вдруг захотела рассказать о Бенжамине Картере. Что-то было между ними общее, и я не о возрасте. Оказалось, я попала пальцем в небо.

— Ну и что? — спросил вдруг Коршун.

— В смысле?

— Он дал тебе множество дельных советов, Карина. Но ты им не следуешь.

— То есть?

— Посмотри на себя, — изогнул он бровь. — Сергей Елисеев придрался к тому, что ты девочка с улицы, а ты молча проглотила и все. Не борешься за предоставленный тебе шанс.

— Я не понимаю тебя, — покачала я головой.

— Можно не принадлежать к высшему обществу, но сделать так, чтобы об этом никто не узнал. И Бенжамин Картер в мягкой форме рассказал тебе о том, чего тебе недостает. А ты этого даже не поняла.

— Посмотри на меня, ну разве я светская дама? — я рассмеялась и стряхнула пепел с сигареты.

— Знаешь, компания завзятых бильярдистов, конечно, веселая, мне эти ребята тоже симпатичны. Но ты говоришь так, словно Алекс их продал и предал, а на самом деле он бы, думаю, предпочел их общество всем Лиурманам мира. Просто это не его потолок. Иногда приходится двигаться дальше. И тебе тоже.

Я сглотнула.

— Зачем? Кроме Алекса меня ничто с миром больших шишек не связывает!

— А также кроме меня и Бенжамина, который явно считал, что тебя ждет иное будущее. Если не хочешь, конечно, это другое дело, но у тебя море возможностей, которыми, на мой взгляд, воспользоваться стоило бы. Нужно просто попросить.

Я некоторое время молчала. Принадлежать к миру Алекса. Никогда больше не услышать того, о чем мне говорил Сергей. Это было невероятно заманчиво.

— То есть ты мне поможешь? — подняла я глаза на Коршуна.

— Да.

С тех пор мы с Коршуном стали видеться чаще. Он знал много языков и интересовался искусством. Я и не подозревала, какой простушкой являлась в сравнении с ним. Он прекрасно разбирался в театре, кино, концертной музыке, балете, опере, посетил множество картинных галерей, выставок, музеев и так далее. Просто он был одиноким волком и предпочитал наслаждаться всем наедине с собой. Он не кичился своим воспитанием, он не попрекал этим людей. И я, наконец, узнала, почему он держал обычный среднестатистический тир. А причина была веселой до невероятия. Главной страстью Коршуна были охота и оружие. Отсюда и прозвище. Его знакомые прекрасно знали о слабостях, как я выяснила, потомственного графа и дарили ему все известные миру виды ружей, пистолетов, арбалетов и так далее. Как человек замкнутый и, как ни странно, вежливый, он держал все эти боеприпасы в закромах. Когда тех стало слишком много, он придумал способ избавления от избытков. Ну кто может расправиться с лишним имуществом лучше, чем толпа незадачливых новичков?

Несколько раз Коршун приглашал меня развлекать его иностранных партнеров. Я не знала, чем они занимаются, и не стремилась узнать, так как в подобных компаниях меньше знаешь — здоровее будешь. Сначала мне попадались только англоговорящие личности, затем, когда я, последовав совету Бенжамина, немножко подучила языки, несколько раз присутствовала при визитах французов и немцев. Навряд ли я решилась бы открыть при них рот, если бы не Коршун, который мне здорово помогал.

— Почему ты решил, что это мое? — однажды спросила его я. — Я даже в малолетстве о подобном не мечтала. И, если честно, подобная жизнь наводит на меня тоску!

— Знаю. На меня тоже. Но если хочешь чего-то добиться, недостаточно блюсти только собственные интересы, — фыркнул Коршун.

Я долго размышляла над его словами, размышляя над тем, куда на самом деле ведут уступки в угоду обществу.

Но однажды днем все изменилось. К нам в отдел влетел взбешенный Немаляев и ядовито произнес:

— Карина Алексеевна, к вам посетитель. — Думаю все дело в том, что ему не понравилась роль провожатого. На мгновение я подумала, что это Алекс. Я всегда так думала, когда происходило нечто неожиданное. Однако то был не он. А Коршун. Я устыдилась испытанного разочарования, а потому переборщила с радостью от его вида.

— Добрый день, — воскликнула я, поднимаясь. Но он моей радости явно не разделял. Не обращая внимания на четырех наблюдателей, подошел ко мне, взял за плечи и заглянул в лицо, привлекая внимание.

— Так, ребенок, есть проблемы, — без приветствия сказал он, я напряглась. — Помнишь ребят-американцев, которые прилетали на прошлых выходные? Ты еще была на приеме… — я кивнула, конечно, помнила. — Мы согласовали часть дел, но теперь им требуется мой ответный визит, и я улетаю, — прямо и сухо сообщил он.

— Надолго? — расстроилась я.

— Несколько недель, — без обиняков признался он.

— Хорошо. Ладно, — пожала я плечами.

— Не ладно, Орлова! Сегодня утром при взрыве пострадал Виктор Граданский, и причины неясны. Будут копать, а ты уже была у них на мушке, и я понятия не имею, что теперь будет делать Константин…

— Это дело рук Елисеевых?

— Я не знаю. Мы друг перед другом не отчитываемся. Я не могу просто пойти и спросить.

— Я больше Граданским не нужна. С Алексом меня больше ничего не связывает!

— Ты что, дура? — ехидно поинтересовался Коршун. — Да ты по гроб жизни из этого дерьма не выберешься. Каждый, кто захочет добраться до Елисеевых, сначала постучится к тебе. У тебя на лбу мишень.

— Граф Оксаков, вы выражаетесь как сапожник, — попыталась пошутить я, чтобы не выдать степень собственного испуга. Он, однако, юмора не оценил, а потому я спросила другое: — Виктор… жив?

Не знаю, как Коршун истолковал мой вопрос, но ответил предельно честно и без наездов.

— В реанимации.

Мы помолчали, а потом он достал пистолет и протянул его мне. На глазах у всех сотрудников и Немаляева.

— Вот, возьми.

— У меня уже есть один.

— Тогда какого лешего ты его не носишь? Бросила в тумбочку и забыла? Думаешь, Сидней решил все проблемы?

— В прошлый раз мне твой вариант панацеи не помог, — раздраженно схватилась я за рукоять. Тяжелый, большой и громкий. — Что ж ты мне гранатомет не притащил? Неужели побоялся, что я его не подниму? — огрызнулась я, убирая с пистолет с глаз подальше.

— Запри свою гордость на ключик, потом вытащишь, когда у тебя найдется способ постоять за саму себя. А пока принимай помощь такой, какой тебе ее предлагают, — нравоучительно заметил Коршун, развернулся и ушел, оставляя меня один на один с осуждающими взглядами окружающих.

Чтобы успокоить расшатанные нервы, я решила на следующий день отправиться к родителям. И была разочарована маминым отсутствием. Встретил меня только отец. Он ответил, что она поехала навестить сестру. Я скривилась. Тетя Дина, как же, как же.

— Ну… — начала я.

— Хочешь прогуляться? — вдруг предложил он.

— Да, конечно.

Иногда мне казалось, что я пытаюсь наверстать упущенное за годы отсутствия, но странным образом чувство виды это лишь усугубляло, будто я бы в другой ситуации не приехала. Да, мы здорово отдалились, стоило мне связаться с Алексом, но я все равно их любила и не хотела надолго оставлять.

Не мудрствуя лукаво, мы на метро направились на дворцовую площадь, обошли ее кругом и двинулись к набережной. Затвор моего фотоаппарата не отдыхал ни минуты. Папа даже пошутил, что я промахнулась с профессией. Затем мы зашли в кафе и заказали по мороженому, вслух вспоминая мое безоблачное детство и семейные гулянья, которые ушли в небытие. Я почти успела пожалеть о встрече с Алексом, которая выдернула меня из розового прошлого и погрузила в мир интриг и порока.

С того дня у меня остались просто мириады фотографий, но воистину лучшей явилось изображение купола казанского собора на фоне затянутого разреженными облаками неба. В черно-белом варианте. Папа, помню, очень долго восторгался этой фотографией. И я пообещала ее собственноручно проявить и заказать рамку. Пусть повесит на стену, раз так понравилась, и любуется.

Вот только я не успела.

Мы ядовито, но беззлобно, пикировали с Жанной. У меня было дурное настроение, у нее тоже, и мы с самого утра доставали друг друга. На сей раз поводом явилось то, что из-за бесконечного запаха моего кофе она все время хочет есть, а это вредит диете. Мы так увлеклись, что я едва не пропустила тот злосчастный телефонный звонок с незнакомого городского номера.

— Алло, — сказала я в трубку, радуясь передышке и возможности понабраться контраргументов. Только с первыми же словами мысли покинули мою голову, а стаканчик кофе выпал из пальцев. Никто ничего не понял, но я бросилась к сумке и стала вытряхивать из нее все содержимое в поисках пачки сигарет. Она была не открыта, а у меня так дрожали руки, что я не могла справиться с упаковкой. Провозившись минуты три, я вылетела из кабинета и рванула к Немаляеву за помощью. Почему? Потому что у нас там был детсад в дорогих костюмах.

— Откройте эту чертову упаковку! — выпалила я с порога. Начальник откровенно офигел, но, видно, мой вид был редкостно красноречив, так как очень скоро я держала в руках зажженную сигарету.

— Здесь нельзя курить, — с убийственным спокойствием сообщил мне Немаляев.

Но мне было по барабану. Я поднесла ко рту сигарету и глубоко затянулась.

— Мой отец… в реанимации, — сказала я безразлично. И только тогда до меня дошло, что значат эти слова.

Они означали рыдающую маму, причитающую, умоляющие ее простить, ведь это ее вина, ее не было рядом слишком долго. Они означали тошнотворные больничные запахи в течение восьми часов кряду. Они означали, что мой отец умер на операционном столе, так и не придя в сознание.

Это был сон, ночной кошмар. Мы с мамой отправились домой на такси, а я заставила ее проглотить несколько таблеток снотворного. В себя не пришел не только папа, я тоже. Я не ложилась спать. Всю ночь я просидела в интернете, занимаясь тем, что искала информацию об организации похорон. Только открылись офисы, я поселилась на родительской кухне и начала звонить по бесконечному списку выписанных номеров. Мои пальцы механически перебирали кнопки на телефоне, губы произносили какие-то слова. Я потратила на это дело почти весь день. Для меня не стоял вопрос цены, но я все равно деловито обсуждала с похоронных дел мастерами все детали, словно пыталась оттянуть момент, когда неизбежное свершится. А может просто ждала, что Алекс узнает и приедет ко мне. Но он не звонил.

Мама вышла из комнаты только к ночи. Она тут же поинтересовалась, оповестила ли я родственников. Я показала ей длиннющий список похоронных бюро со всеми расценками и призналась, что не сообщила пока никому. И тогда… разразился скандал. Она завопила, что у них нет денег на большую церемонию, что я занималась какой-то ерундой, и от меня она не возьмет ни копейки, так как мои деньги кровавые. И вообще в болезни отца виновата я, ведь это я связалась с мафией и была вынуждена уехать, после чего он и заболел… Выяснилось, что с тех пор, как мне стукнуло семнадцать, я доставляла им сплошные разочарования. Она даже про Константина Граданского, как выяснилось, знала. И папа тоже. Вот тогда-то я и не выдержала. Я заорала на нее тоже, раз так, то почему они не вмешались, почему сделали вид, что ничего не происходит?

Мама, не будь она моей родственницей, в долгу не осталась, она вцепилась в самое больное. Думаю, Алекс, икая, чуть не задохнулся. По нему прошлись со всех сторон и во всех ракурсах. А потом и меня туда же. Мы чуть до мата с рукопашной не дошли.

Не дослушав до конца грязь, которой поливали меня и мои любовные драмы, я развернулась и ушла, громко хлопнув дверью. В сонном оцепенении к ночи я припарковала машину в гараже дома. Во рту не было ни кусочка, но я надеялась, что если не буду есть, то скоро упаду в обморок и засну. Это казалось благом — не думать. Но не срослось. Когда к четырем часа я отчаялась уснуть, начала пить кофе. У меня на столе выстроилась целая чашечная батарея. Одни были пустыми, другие были приспособлены под пепельницы. Я до самого утра просидела на полу своей кухни, поливая слезами ненаглядный угловой диванчик. И меня тошнило от мысли, что всего через несколько часов мне придется встретиться с собственной матерью.

Она выглядела не лучше меня. Объявила, что я пахну табаком, как будто ехала в тамбуре поезда сутки, потом придирчиво оглядела мой небрежный наряд, непричесанные волосы и… удовлетворилась результатом. То есть теперь, когда я признала свою вину, а свидетельства моих страданий стали очевидны, я была прощена. Но она не учла другого — лично я прощать ничего не собиралась.

За все это время мама оказалась права только в одном: выглядела я жутко. И это нужно было срочно исправить. Несколько слоев тональника, тугой шиньон на голове, черный кашемировый жакет, черная шерстяная юбка, подаренный Алексом черный жемчуг (а куда его теперь девать, как не на похороны носить), черный берет (купленный по случаю), черное пальто, черные высокие сапоги, черные перчатки, черный шарф. Я выглядела не хуже пресловутой Жаклин Кеннеди, хотя одному богу известно каких усилий мне это стоило.

Никогда не думала, что стану соперничать в чем-либо с собственной матерью, но на фоне убитой горем вдовы выглядела бессердечной стервой. Она рыдала на плече у своей сестры, и ей так все сочувствовали, так одобрительно-скорбно смотрели, что к моему горлу раз за разом подступала желчь. А Дина и Надя стояли с лицами, полными ужаса и растерянности: будто смерть Алексея Орлова была последней в списке предполагаемых ими катаклизм.

Папа, надо сказать, был прекрасным человеком. На его похороны пришло не менее семидесяти человек. Хотели проститься. И они плакали, вроде даже искренне… на их фоне я выглядела даже хуже. Мне уже даже не хотелось заплакать. Было сухо и внутри, и снаружи. Я горевала, да, но еще я чувствовала себя двукратно преданной. И отцом, и матерью.

А люди смотрели на меня осуждающе. И шептались. Но рядом стоял Дима. Мы держались за руки, а остальное не имело значения. На самом деле мои мысли вертелись, словно параллельные потоки между двумя мыслями: «мой папа умер по моей вине, а мама меня ненавидит, как мне с этим жить?» и «пожалуйста, Господи, не дай мне упасть в обморок на глазах у всех!». Голова была призрачно легкой, пятно видимости сузилось до светлого центра, окруженного чернотой. Я два дня ничего не ела, меня тошнило от одного запаха еды, и три дня не спала.

Мои мольбы, как ни странно, были услышаны, при всех я в обморок не упала, отключилась в машине Димы. Диагноз? Обезвоживание.

Придя в полное сознание после бесчисленных часов капельниц, я почувствовала, что во мне не осталось меня. Я вдруг осознала, что умер человек, который был моим родным и любил меня, несмотря на романы с Алексом, несмотря на то, что я убивала людей, несмотря ни на что. В отличие от мамы он никогда меня не винил. Напротив, поддерживал, а я слишком долго была в Сиднее, я не говорила, что люблю его аж три с половиной года. Эти слова я говорила другим, вместо того, чтобы повторять их ему. Это разъедало изнутри. И это уже не исправить. И как построить жизнь с самого начала, если начинать не с чего? Моя семья была основанием пирамиды, на которое я настроила кубики по именам Алекс, Дима, Стас, Олег, Лариса, Лиза… Сначала выдернули кубик Даны, но он был на самом верху, а потом Алекса со второй снизу линии, и пирамида пошатнулась, посыпалась, но удержалась, а теперь с самого центра, с самого основания дернули кубик моего папы, и все рухнуло. Я не знала как, по какому правилу мне собирать оставшиеся. Я не знала, кто теперь я. Это было ужасно.

— Как ты? — спросил Дима в день выписки, глядя в мои пустые глаза, на тусклые волосы и сероватую кожу.

— Не знаю, — ответила я. — Мне нужно время, чтобы прийти в себя.

Я все чаще вспоминала обстоятельства смерти Бенжамина Картера и злость Шона. Ну, если бы у меня была возможность кого-то обвинить, то я бы это точно сделала. Шон держался куда как лучше. А я сломалась.

Сидела дома, щелкала клавишами клавиатуры или смотрела в окно балкона, изредка перебиваясь чашкой кофе. И со злостью вспоминала, что пока я лежала в больнице, никто обо мне даже не вспомнил. Ладно, Лару опустим, ей я просто ничего не сказала, но Лиза, занятая своим романом с Джеймсом Маером, но мама, занятая собственным горем вместо собственного ребенка… Неужели вот так и рушатся отношения в семье? Неужели все держалось на отце? Неужели это он нас сплачивал и гасил недовольства? Неужели мы все это время так его недооценивали? После выписки жизнь пришла в стабильное русло: я выпивала снотворное и ложилась спать, посыпалась от самого громкого будильника, шла на работу, писала проекты, обрабатывала и дорабатывала коды, отчитывалась, шла домой и снова пила снотворное. Я словно перегорела, мне все стало безразлично. Лишенный интонаций голос, бесстрастная маска на лице, полное отсутствие жестов. В движениях появилась угловатость, как и в теле, и весила я столько же в последний раз в тринадцать. Какой ужас. Меня чуть в отпуск не отправили. Это на краткий миг привело меня в чувства: вот что, по их мнению, я должна была делать в отпуске в полном одиночестве, забытая и заброшенная? Даже на моем фотоаппарате появился сантиметровый слой пыли. Иными словами, без работы никак, разве что совсем в петлю!

Я делала ксерокопии презентации для отчетности перед руководством, когда услышала крики в коридоре:

— Молодой человек, тут вход только по пропускам, вы не можете войти!

И к кому это посетители в обеденный перерыв ломятся? Я в здании чуть ли не одна.

— Чем быстрее откроете эту дверь, тем быстрее уйду! Если меня не впустите вы, я эту дверь разнесу к чертовой матери. Выбирайте!

Я замерла около ксерокса, вдруг почувствовав острое желание причинить боль. Оно сверкнуло на краткий миг, но затем исчезло снова. А замок, тем временем, щелкнул. Видок у Алекса был странный: на подбородке щетина, волосы взлохмачены, рубашка помята, под глазами темные круги, не начищены ботинки, плащ съехал с одного плеча, стрелка на брюках одна видна, другая почти разгладилась, только кашне осталось на месте. И на его лице было столько эмоций, что я вынуждена была отвернуться. Для меня определять их значения было слишком. А он вдруг бросился ко мне и обнял. Я не удержала в руках бумаги, и они рассыпались по всему кабинету. Он держал меня в объятиях, а я стояла по стойке смирно, не в состоянии выдавить из себя хоть какую-нибудь эмоцию: ни радость, ни раздражение. Ни слез, ни слов. Внутри все будто вымерзло.

— Я был в Японии, только из аэропорта. Я не знал… Мне только сегодня ночью Дима позвонил… — он отстранился, обхватил мое лицо руками и заглянул в глаза. И застыл. — Карина… — встряхнул он меня за плечи. — Скажи хоть что-нибудь! — с оттенком паники произнес он.

Сказать? Что сказать? Ах да, конечно…

— Мне нужны эти бумаги, — выдавила я, указывая на бумаги на полу. Алекс сглотнул, а потом наклонился и действительно стал их собирать. Он почти на коленях ползал вокруг застывшей столбом меня. И он не только их собрал, но и разложил по комплектам согласно нумерации. — Спасибо, — бесцветно произнесла я, взяла пачку и понесла к своему столу, но Алекс не позволил уйти, но схватил меня за руку.

— Ты простишь меня? — спросил он с мольбой в голосе.

Он требовал от меня невозможного — он требовал думать и чувствовать. Я смотрела на него, не зная, что ответить. Я, в общем-то, и не злилась. Мне было на него наплевать. Оттого, что он пришел, ничего не изменилось, папа не ожил, а я не стала менее виноватой.

А Алекс продолжил, будто это могло вернуть мне меня:

— Я знаю, что не заслужил, опять. Я был не в себе. Из-за всего, что случилось, мне хотелось избавиться ото всего, что делает меня собой. И от тебя. Да, прости, но это так, я не мог иначе. Я думал, что смогу так жить, жить без тебя, но это было пыткой, настоящим адом. И когда я узнал про Алексея, я все переговоры послал к черту, и поехал в аэропорт, прости меня, я так люблю тебя! Я больше не исчезну! — Он обнимал меня, с болью заглядывал в глаза. Но мне было плевать.

Вокруг него было слишком много жизненной энергии, настолько много, что я кожей чувствовала ее жжение и хотела поежиться. Я хотела остаться одна. Мне он не был нужен. Зачем мне Алекс, когда я со всем смирилась? Но он не понимал, он запустил пальцы в мои волосы, прижал к себе снова и уперся подбородком о мою макушку. Я увидела, как дрогнул его кадык.

Не знаю как и почему, но вдруг отношение Алекса резко изменилось. От извинений и оправданий он перешел к командному тону. Как оказалось, это было в тысячу раз продуктивнее.

— Я возьму твою карточку, — объявил он. — И вернусь с едой. Тебе надо поесть.

И вдруг всю меня пронзило страшное облегчение и спокойствие, к которому я так стремилась. Мне больше не надо думать, он сам решит, сам придет и сам уйдет, ничего от меня не потребует. На работе мне будет говорить, что делать, Немаляев, а вне работы — Алекс. Мне остается просто повиноваться дирижерам. Идеально.

Через час (для большого города время рекордное) Алекс вернулся с чашкой ароматнейшего из существующих в мире кофе в фарфоровой чашечке и тарелкой банального плова. Он уже был гладко выбрит, причесан, отглажен, идеально одет. Только синяки под глазами остались. Он поставил передо мной еду и улыбнулся, но ответа не дождался, а потому отвернулся и начал знакомиться с моими сослуживцами.

— Всем добрый день, — лучезарно улыбнулся он. — Алекс Елисеев, — он пожал руки мужчинам и поцеловал кокетливо протянутые пальчики Жанны.

Заглянувший к нам Немаляев, попробовал возмутиться присутствию посторонних, но меня отчитывать было вот совершенно бесполезно. Я его предельно внимательно выслушала и взялась за кофе. Он чертыхнулся и пообещал повесить на наш кабинет табличку: «Палата?6». Но неугомонный Алекс двинулся пожимать руку и ему. Он со свойственным ему обаянием поинтересовался о ничего не значащих вещах, а Немаляев помрачнел и поджал губы. Он взглянул на меня один раз, второй. Алекс сделал вид, что не заметил, продолжил болтать и о чем-то расспрашивать, а Немаляев вздохнул и сказал:

— Алекс, идите отсюда, тут полно конфиденциальных данных, вы как юрист должны это понимать.

— Да, знаю, — вздохнул тот и повернулся ко мне. — Карина, ешь. Я уверяю тебя, это вкусно. Инна заказывала. — Я моргнула, встретившись с ним взглядом, и действительно взяла вилку. — Я заеду за тобой к шести.

А затем он поцеловал меня в висок, попрощался до вечера и ушел.

— Обаятельный ублюдок, — выразил Слава общую мысль.

— Не то слово, — вздохнула Жанна. — Теперь понятно, что ты в нем нашла, — сообщила она мне.

Я не хотела с ней говорить, отвернулась к монитору, ни на мгновение не переставая жевать плов.