Дневники. 1946-1947

Ноябрь

1 Ноября. Погода безразличная, да и не до того: отняли у Ляли секретарский паек, 300 гр. хлеба и купить негде. И у меня лит. карточку отняли и, говорят, отнимут и лимит. В таком состоянии духа смотрю на кота голодного и вспоминаю, что в таких случаях люди в досаде говорят котам: - Лови мышей! хотя в доме нет ни одного мышонка. Так тоже и нищим в таких условиях говорят: - Бог подаст. Неужели так будет и мне? - И очень просто! - отвечаю себе.

И, оставляя на совести сказавшего «Бог подаст!», принимаю это в душу, как радость: Бог мне подаст, я в это верю и это знаю. Если сохраню в себе равновесие, необходимое для творчества, буду хорошо писать в трудное время, как и в хорошее время писал хорошо, то непременно мне Бог подаст, потому что Он очень близок, Он тут во мне, и ходить мне к Богу куда-то незачем. Подаст непременно!

Хемингуэй - это фронтовая душа, то есть такое состояние духа, когда прирожденный человеку идеал небесной гармонии втоптан в грязь, от него ничего не осталось, а между тем к удивлению себя самого ум работает гораздо яснее даже, чем в гармонии с сердцем. Это у него умные записи последнего сердечного стона. Валентин весь такой: фронтовая душа.

Нужно ли это? Наверно, нужно на время. Но думаю, если это только по силам, сохранить чувство гармонии и преподать его даже в последнем стоне своем, как возможность, как поддержку...

2 Ноября. Продолжается равнодушие с легким морозиком.

Думаю о необычайной аналогии в области материи и духа: там

расщепление атомного ядра, тут - вскрытие личности по формуле: нет ничего тайного, что не стало бы явным. Там, в расщеплении - явление необычайной силы, тут, в социализме - скоро будет еще удивительней...

Вчера был у Симонова: рукопись пойдет к Александрову. И пусть ее ходит. Был у Горбатова. Заказал кино.

346

Вечером критиковал Баляскина (Дальний Восток), сговаривался о кукольном театре. Начал определять Л. в группком. Вчера же начал «Канал» и с радостью убедился, что он вчерне написан.

Уланова и Сутулов. Уланова - это деклассированная девушка из дворянской среды (сейчас у меня это Ляля, в прошлом - Измалкова, Людмила Краевская, Елена Бакунина, Мария Энгельгардт и ее матушка, мать Богданова и их множество): Тургенев, судя по «Нови», этих женщин только чуть-чуть понюхал. Сутулов же из мужиков или купцов, как Белугин в «Женитьбе». Таких парней теперь хоть пруд пруди (Панферов), и я сам такой.

Тут обожание страстное, классовая неприязнь, разрешаемая любовью (люблю Лялю и не люблю тещу именно классовой нелюбовью). Девушка дворянская в процессе деклассирования (Трубецкие): лишнее, условно повторяемое, характеризующее среду, а

не личность, выпадает и остается - вот что это остается? Это то самое, что тайно содержится в высшем классе и закрывается ограждающей его пошлостью среды, оно-то и влечет купца, пролетария, оно-то и сводит его с ума: оно-то и влекло Пушкина и Лермонтова к себе, несмотря на презрение к среде: благородство, к примеру.

Недавно провиделся развратитель (Козочки), как таковой, и я сказал Ляле: - Перебрал всю интеллигенцию и не нашел в ней ни одного такого, а спустился к рабочим, к солдатам, и сколько хочешь! -Вот, - сказала она, - пример тебе хорошей среды: интеллигенция - это море культуры, и в нее, как в море, вливается реками и ручьями все лучшее из всех классов. Только нашим культурным классом было дворянство и из него внесено в интеллигенцию больше всего.

Если воздух давить, он твердеет, и нам известно вещество -твердый воздух. Так, если и человека стеснять, он начинает рассчитывать свое время и дорожить свободной минутой, и в эту минуту свободную создавать совсем новое,

347

чего в мире еще не бывало. У [воздуха] - твердость, у человека -свобода. Воздух под давлением становится твердым, а человек, понявший необходимость давления, становится свободным.

Мало-помалу один за одним люди на канале... (вторая родина).

Природа - это все, чем был сам человек, и почти все, что содержится в нем теперь.

Поиски причин моей тревоги в данный момент.

1) Обида от Литфонда (ссуда).

2) Неприятность техосмотра автомобиля.

3) Успокоение от рукописи «Нов. мира».

4) Тревога за Дунино.

5) Лишение карточек.

6) Радость от уверенности создания «Канала».

7) Лева.

Итак, в душе борются две силы: одна творческая и другая... - из пяти тревог. Все понятно.

3 Ноября. Погода безразличная. Мои прежние радости стали заботами и среди застывающего мороза озабоченной души остается остров спасения - этот мой многолетний труд: «Канал имени Сталина» (название - вопрос).

Начинаю Лялю проводить в группком. Был Н.Н. Ляшко. Говорили о продовольственной катастрофе. Объясняют ее ошибкой статистики, неуправкой в доставке хлеба, недородом, а возможно и военной тревогой. Но все чувствуем, что мало этих объяснений [для] такой невозможно грубой продовольственной расправы: об отмене карточек и вместе с этим у младенцев отнимается питание: матерей лишают карточек! Выходит, что карточки отменили в том смысле, что отняли хлеб.

4 Ноября. В природе безразличие.

348

Реформатская звонила, что сестра ее Елена Вас. вернулась из ссылки в Загорск, была на охоте и убила двух беляков. Когда-то я кокетничал этими зайцами: вот, мол, великие дела совершаются, а Михаил Пришвин охотится. Теперь все это отошло в область предания: время переменилось, забота, как наводнение, дошла до последней крысиной норы, и последняя водяная крыса выплыла. Я даже не думаю больше о том, как бы пережить, я думаю, написать бы только «Канал».

В рубле вечности нет. - А в чем же тогда, по-твоему, вечность? -Не в рубле, а в душе, - ответил Волков. - А душа - это пар. - Как хочешь. Пахан - это Валентин. - Ум без совести лучше работает, скорее и чище.

Башни кремлевские упираются в низкое небо и в нем прячут свои шпили. Александровский сад убран инеем. Земля сухая. Река течет и курится.

Валентин - скульптурный пахан. Никольский и жена его -скульптурные буржуи (имечко-то какое, Евдокия Терентьевна!). Живут для себя, целый день работают, оба грязные, а людей поят молоком и [кормят] огурцами: мещанское равновесие души.

Если только нет тайной военной причины этого бедствия, а [все это] результат хозяйственного управления, то, конечно, это так не пройдет и явятся большие перемены.

«Наши берега» пусть ходят по рукам, но в печать - ни-ни, Боже сохрани!

- Как я могу стоять за что-нибудь в политике. Если я не в курсе дел и в курс войти не могу, потому что прежде чем войти в курс, я должен отрезать себе путь к возвращению (так говорил огородник). И еще он говорил: - Я даю обществу огурцы в феврале месяце и за труд свой получаю от общества деньги, все остальное, как то - заботы о 349

бедных, о просвещении, а народном здоровье, спорте - это все я делаю по своему желанию: хочется - делаю, нет - и нет. И вот еще кричат социалисты: материализм! А разве не мы, буржуазия, повели новые вехи истории и материи? Мы взяли эту страсть у земли, у животных, у трав, принесли ее в город, обратили страсть земли в страсть золота и отдали за нее, за материю, душу свою. Нам было страшно, мы спасались, каждый по-своему, добрыми делами, церкви строили, кормили попов. А вы говорите: материя! Кому о ней говорить!

5 Ноября. Луковицу купола видно, а креста не видать, а иней на деревьях переночевал, и теперь деревья на земле, не покрытой снегом, темной - будто цветущие яблони.

Понимаю так, что идол золотой возник из труда: сверхмерный страстный труд накопления - вот что породило обожание золота и создало подмену Бога (идеала) материей (Волков). Точно так же, как в наше время эта страсть, как змея, сбросив с себя старую шкуру в имени материализма, сама превращается в иную форму, в

диктаторскую власть.

Если ехать, то завтра ехать надо непременно, а сегодня провести техосмотр, достать бензин. Или можно ехать 7-го?

- Так что же, по-твоему, так отцам-пустынникам и сидеть бы на местах, кормить кровью своей комаров? - Вот и кормить бы, думаешь это легко? - Не о том, что легко или трудно, а что какая из этого людям польза, если отцы не делом занимаются, а кормят собой комаров. - А пример? думаешь, мало это - пример? Люди примером живут, один глядит на другого: Иван запрягает, Семен глядит на него, понимает: наступило время пахать - и себе запрягает. Люди примером друг по другу живут. Прежде пример, а потом польза. И отцы-пустынники нам пример подавали. Когда же примера не стало и начали думать только о пользе, абы засеять побольше, абы попариться - тут богатство

350

пришло, и слабость, и зависть. Тогда пришел сильный и умный царь Петр и заставил божественных людей отливать пушки.

6 Ноября. Иней на деревьях, наверно, от ветра истратился, но сосульки остались, и небо серое сегодня повыше, а земля мерзлая, черная и все по-старому: безразличные дни смотрятся друг в друга, как в зеркальных отражениях.

Рассказывал вчера Володе о своих «Берегах», что замысел был мой помочь нашей пропаганде. - Разве, - сказал я, - не важно Александрову, что старейший честнейший писатель собирает внимание своих многочисленных читателей в пользу правительства? -Ошибаетесь, - ответил он, - им совсем не нужно считаться с мнением народа, привлекать народ на свою сторону, они без этого обойдутся и важно им только одно: партия.

Карточки начинают понемногу возвращать, и возникает вопрос: -А что этот испуг наш, отнявший у государства столько трудодней, не больше ли стоит хлеба, чем получилось прибавки от разбойничьего нападения бюрократии на тружеников? Не будь диктатуры, взял бы палку, поколотил бы этого начальника (не помню, как его назвали, как-то на букву «К»). А теперь пойдешь, поколотишь, и скажут, что это я на правительство бросился. Так сиди и молчи. И запасайся продуктами для себя, чтобы пережить голодные времена в надежде, что потом будет лучше. - А что, за эту зиму много ведь людей перемрет от голода? Володя, как будто спросонья, совсем равнодушно, даже с зевком, ответил: - Да, наверно, порядочно. И через некоторое время, оживая, добавил: - Мало ли чего в прошлом было! - А запасаетесь? - Нет, как-то привыкли ко всему: мало ли что в прошлом было, так и теперь: тоже пройдет.

Володя сказал, что роман ему трудно писать - слишком много знает.

351

Я вспомнил Горшкова, художника, с его небом: «Какое небо, и вот я его белилами!» Мне пришло в голову написать в «Огонек» рассказ о

Горшкове и Репине. Конец - слова Репина: он был гениальный.

И после этих слов свое заключение: десятки лет прошло с тех пор, и сколько раз по ночам, когда не спится, вставал неразрешенным старый вопрос, как это можно быть неталантливым, а гениальным? И я так себе разрешаю этот вопрос: можно быть гениальным человеком и неталантливым художником. И когда я так разрешил себе этот вопрос, вслед за ним встал другой: что же лучше? Быть гениальным художником и паршивеньким человечком или наоборот: плохеньким художником и гениальным человеком?

Вопрос остается для меня нерешенным, потому что в жизни своей я видел несколько гениальных художников, но все они были люди достойные. И не могу вообразить себе такого, чтоб он был и гениальный художник, и паршивенький человечек. А М. Горшков, значит, не художник, а чем-то иным оправдал в себе человека. Чем? Так и осталась мне загадка. И я до сих пор все пытаюсь ее разгадать.

Начало очерка.

В Ельце на Манежной улице, не знаю, как она теперь называется, есть дом братьев Горшковых, большой двухэтажный каменный дом с колоннами. В нижнем жил хозяин дома, старик Петр Николаевич Горшков, по прозвищу Перка-брех, а верх снимала моя мать. В глубине двора это-,го дома, с выходом в сад, стояла баня, и в ней жил второй владелец каменного дома с колоннами, художник Михаил Николаевич Горшков. Дом был большой, наверно, художник мог найти себе место, но жить в бане, окруженной деревьями, было одной из его причуд. Второй причудой художника было питаться одной гречневой кашей и никого не затруднять ее приготовлением: был он холостой и не держал прислуги. Третьей причудой его было вечное 352

странствование на своих двоих. Ранней весной он уходил и возвращался осенью, когда поспевали яблоки.

Мы, ребята, приходили к нему за яблоками, ели у него их целыми днями, и он не уставал беседовать с нами, маленькими, как со взрослыми. Он рассказывал, нимало не считаясь с нашим возрастом, мы ничего не понимали, но благодаря этому рассказу его давалось нам чувство возвышенного. Хитрец или простец, он приводил нас в сферу возвышенного только тем, что считался с нами, как со взрослыми. Не мы одни ходили в баню к художнику, но и многие взрослые люди. И разговоры были часами, днями, ночами о таких вещах, какие мы тогда понять не могли.

Никто из нас никогда не видел, чтоб М. Н. писал что-нибудь. Только один раз он поставил меня под березу и написал меня и березу до того прекрасно, что теперь ни с чем не могу сравнить. Вдруг он перестал писать и позвал меня. - Смотри, хорошо? Прекрасно было, и я, и береза, а неба не было. - Почему неба нет? - спросил я. - Вот из-за неба-то все и остановилось, - ответил он, - смотри, какое оно прекрасное, и я не осмелился: как это я такое прекрасное и буду мазать белилами. После того он приписал мне в рот папиросу, пустил дым, и потом из этого дыма стали складываться облака и закрыли и меня, и березу. - Что же это такое? - А вот небо это у меня и там: какая гадость у меня тут и как прекрасно там.

Некоторые в городе говорили: - Какой он художник, если ничего не пишет? И смеялись: - Чудак! Другие говорили: - Он замечательный колорист, его ближайшие товарищи и друзья - Репин, Васнецов, Маковский. Третьи говорили, что на чердаке дома под замком хранится его большая замечательная картина «Фауст». Четвертые -что никакого Фауста нет, и не художник он, и что уж какой тут Репин: просто чудак, и что у них это в роду: брат Петр кулинар и думает только о еде, Валентин наездник, Владимир музыкант для себя, Михаил художник для себя.

И вдруг весь город был потрясен необычайным событием: в город приехал Репин и направился прямо в баню 353

к Горшкову, так он прожил несколько дней, написал портрет Михаила Николаевича и уехал. Тогда все бросились в баню смотреть портрет, и я тоже, конечно..

Прошли десятки лет, среди которых был год, когда мне кто-то сказал: Горшков умер. И после этого слуха прошло еще много лет. Я пришел в Тенишевский зал в Ленинграде на лекцию Чуковского о Некрасове. Не помню, то ли я рано пришел, то ли запоздал лектор, но вышел значительный промежуток времени между моим приходом в зал и началом лекции. - Смотрите, - сказали мне, - вот и Репин идет. Я стал у стены, Репин прошел мимо меня и сел в первом ряду. Это был старичок худенький, небольшого росту.

Я один раз слышал его выступление на большом съезде художников, и его манера говорить поразила меня и на всю жизнь вдохновила. Он говорил не как ораторы говорят для отвлеченной аудитории, а как говорит кто-нибудь для семьи своей или друзей дома. Мы все время речи Репина, очень смелой, освобождались от условностей, становились большой семьей почитателей искусства, людьми родственно-связанными своим служением общему делу.

С тех пор Репин, конечно, постарел, подсох, но все же это был Репин, мне вспомнилась его речь, и вдруг захотелось мне перекинуться с ним двумя-тремя фразами.

- Как бы мне с ним познакомиться? - спросил я.

- С Репиным! да разве можно знакомиться с Репиным, у него и незнакомые все знакомые. Подойдите просто к нему и приветствуйте.

- Здравствуйте, Илья Ефимович, - сказал я, подсаживаясь к Репину.

- Здравствуйте, милый мой, - ответил тот, - что это вас давно не видно? Откуда вы приехали?

Тут я соврал: - Из Ельца приехал Илья Ефимович.

- Из Ельца! Ну, рассказывайте, как там живопись в соборе, не чернеет? Только пойдемте в буфет чай пить - успеем, пока Чуковский начнет.

Так я познакомился с Репиным и сел с ним за чай как совершенно и хорошо знакомый свой человек. Правда, он не знал моего имени, не знал, чем я занимаюсь. Но в общении с ним это меня не смущало, казалось, будто это все личное мое неважно, а самое главное, общее, входящее в каждого человека, составляющее как бы всего человека, он знал, и это одно было важно и для него, и для меня.

Я рассказал ему о живописи в соборе, который он реставрировал. О елецких купцах, о елецкой муке, о блинах, и так мало-помалу подошел к его другу Михаилу Николаевичу Горшкову.

- Талантливый он был художник? - спросил я. Он немного подумал, поморщился.

- Нет! - сказал он решительно.

Потом еще подумал, вдруг весь встрепенулся, сразу помолодел и еще решительней сказал:

- Да, но он был гениальный!

После того раздался звонок, и мы, не торопясь, пошли на Чуковского.

С тех пор прошло много лет. Нет Репина, жизнь вся изменилась до того, что иной раз ляжешь спать - и не можешь заснуть. Без предисловия написать о прошлом невозможно. Я все время думал про себя, что я молод, не старею и никогда старым не буду. И удивительней всего, и сейчас так внутри себя, а со стороны - дедушка! Нечего делать!

7 Ноября. Выехал в 8 ч. и успели до начала демонстрации выбраться из Москвы.

Поля затрушены снегом и по снегу белому зеленые тропинки: два-три человека прошли - и зеленая тропка. Иней на деревьях держится недели две, тот самый, о котором в Москве я думал, что кончился. Лист на березах (и на всех деревьях) в этом году не опал и темно-желтый держится густо и страшно. Это и что иней на голую землю, по народным приметам, дурной признак в отношении будущего урожая.

355

Провели день в обществе, старые знакомые, художник Антонов и художница Зелинская Раиса Николаевна объяснялись мне в любви.

8 Ноября. Пришло немного сверх нуля, и весь иней исчез. В лесу так тихо, что лес ли это? Не я ли сам оглох и не слышу. До того тихо, что слышишь, как своя кровь в себе звенит колокольчиками.

Сделалось великое дело: благополучно рассчитались с плотниками. При расчете Ляля так умно вела себя, что я любовался ею. Есть женская хитрость, как особое качество ума, а есть благородство ума - вот что я так люблю у Ляли.

Страшный сосед за столом, наглый всезнайка-марксист, представитель духовный смерча, пронесшегося из конца в конец по всей русской земле.

Вечером чудесно танцевал повар, Ляля пробовала обучать Ваню танцевать. Блестело в электрическом свете вывернутое белое маленькое ухо академика, играющего в дурачка. К художнице Зелинской у меня было то же самое чувство, как во втором классе гимназии к Кате Лагутиной.

Вечером явился мороз -4 и вышла луна.

9 Ноября. Солнечный день при -5.

Исправление печей (Влад. Серг. Савин). Визит проф. Кондратьева Сергея Петровича (классическая филология).

По реке сало плывет, прирастая к мысам заберегов. Узнал от Кондратьева, что хлеб наш пошел во Францию на выборы коммунистов.

А Хозяин уехал в Сибирь заготовлять хлеб. Сосед Иван Тимофеевич критикует: - А почему?

356

Как будто знание причин успокоит его и примирит. И оно действительно так, это знание всех примиряет, кроме тех, кого высекли.

Валентин - настоящая фронтовая душа, и я переживаю последствия его кипучей деятельности: не живу в собственном доме и переделываю все печи. Фронтовая душа, или без царя в голове: он как будто и друг рабочих, а в душе собственник, потому что начал эту дружбу лишь потому, что у него отняли собственность. Человек без царя в голове и совершенно то же, что и Марья Васильевна.

... (Станюковича), осталось лишь 12% фильма.

Заказали Вас. Ив-чу закончить недоделки. Печнику печи. Завтра закупим картошку, возвращаемся.

10 Ноября. Вчера вечером легла пороша, а сегодня потеплело, потекло и везде потемнело. Утром выехали из дома отдыха в Звенигород, купили на базаре 4 мешка картошки по 250 р. По приезде в Москву оказалось, что картошка плохая. В Москве цена 400 р. мешок.

8-го от кровоизлияния в мозг умер A.M. Коноплянцев, сегодня похороны. Он умер в отчуждении от общества, но в своей семье.

Минутное увлечение при встрече с художницей и последующее возвращение к Ляле показало мне явственно (и наконец-то) всю разницу между серьезным жизненным чувством и поэтическим или чувственным легким увлечением. Стала понятна самая природа брака втроем и как это можно, любить двух одновременно, и почему в таких случаях люди не разбегаются.

Художникам ведено написать свое credo, и вот Антонов, телом похожий на быка, способный неплохо работать с утра до ночи, от света дотемна непрерывно месяцами, должен теперь написать свое credo. Он приглашает к себе

357

в комнату литераторов, говорит им о себе всевозможное, и когда ему

покажется хорошо, велит: напишите. Я попробовал посидеть с ним полчаса и даже вспотел, так мучительно было сочувствовать соловью, принужденному о песне своей рассказать своими словами. Во время этого сеанса я вспомнил одного судью в Загорске, до того прославившего себя своим мудрым разбирательством человеческих дел, что сам генеральный прокурор приехал на него поглядеть. Увидев действительно гениального судью, Крыленко отправил его на шестимесячные юридические курсы. После этих курсов гениальный судья явился совершенным дураком, и вскоре его отстранили от дел, и он запил, и жизнь окончил в канаве. Боюсь, так и некоторые художники кончаются в напрасных попытках изложить свое credo.

11 Ноября. Еще темно. Слышу и сквозь каменные стены капель.

Вчера вечером чудесно написалось начало «Канала». Чувствую,

как никогда, что дело художника есть воскрешение умершего.

Вижу из Москвы сейчас нашу реку в Дунине. Широкие забереги с мысиками, на мысики намерзают плывущие льдинки, проход между мысами все сужается, но все еще пропускает плывущее «сало». И вижу - это не река, а душа моя, и не вода, а радость моя, и не частые льдинки, а душа моя покрывается заботами. Но я собираюсь подо льдом с силами и верю, что придет моя весна, и все мои заботы-льдинки обратятся опять в радость.

Если не очень устану после процедуры глубокого прогревания, то постараюсь в память умершего «крестного» навестить Леву.

12 Ноября. Подморозило опять и с утра между облаков голубое и лучи солнечные...

Вчера был Андрюша (из Хабаровска) и Лева. Андрюша стал умным, сделался редактором краевой газеты. Он 558

думал, что за эти семь лет только он поумнел, а Лева, друг его, остался таким же дураком, как был. Он вспомнил, как Лева тогда достал себе трость-шпагу и как она сама у него проткнула чью-то руку. И привез Леве в подарок самурайский меч. А Лева сам стал умным, он день и ночь работает по фотографии, чтобы достать картошку для семьи. На что ему меч?

- Мы жертвы, - сказал Лева. - Жертвы, так, друг мой, - сказал я, - у жертвы есть свое страшное оружие. - Какое? - А сознание. - Как так? - Почитай Евангелие. Вся эта замечательная книга написана об оружии жертвы: это оружие есть крест, и сим победиши.

Я не успел досказать свою мысль, и коммунист Андрюша, и Лева-жертва не поняли меня. Вошла неудачливая актриса Светлана и начался разговор о театре. А если бы она не вошла, это незначительное существо, если бы мысль моя разгорелась и перешла в их душу! Вот роль незаметных и ничтожных существ и вещей.

Лева даже, как слепая жертва «идеи Ленина», симпатичней, чем Андрюша, друг его, сумевший учесть рычажную ценность этой идеи, начавший доить идею, как корову, для личного благополучия.

Оправдание Аврааму (жертва сыном) заложена в его вере в Бога, такое же оправдание Ленину в его вере в идею. - А если идея неверная? - спросила Ляля. - Как я могу идти под нож Авраама, если у меня шевельнулась мысль о том, что идея может быть и неверная? Андрюша отвечает, что Ленин не вышел бы со своей идеей, если бы сама идея не жила в массах, не была их собственным внутренним импульсом. И Авраам не мог бы принести сына в жертву, если бы Исаак не верил, не нес в себе того же Бога, как он, Авраам. Весь вопрос сводится к тому: имеет ли русский народ в себе веру Ленина или ее («идею») навязала ему диктатура («шайка»).

Оправдание жертвы.

Позвольте, я колеблюсь между решениями: идея верна, идея неверна, и сам проверяю в себе, верна ли эта идея. Все мои поступки направлены к тому, чтобы найти этой

359

идее оправдание в себе самом. Ведь я же сам тоже народ, и во мне самом должна быть эта идея, если она идея народная. Вот почему я требую от людей, выступающих с идеей Ленина, чтобы [каждый] выступал с нею сам и вступил в партию как сам.

Вторая мысль - это оправдание Ленина-Авраама, закалывающего жертву.

Великий Инквизитор, который сжигает Христа. Вел. Инквизитор не для Бога сжигает Христа, а для блага всех (см. Кайфу).

Человек что-то делает, и очень хорошо. Но вот ему поставили вопрос - рассказать, как именно он делает. Тогда он стал думать только об этом, как он делает, а делать перестал. (Судья в Загорске и художник Антонов.) Трагедия каждого художника, жертва роста сознания.

13 Ноября. Ясное утро. Вчера отвезли купленную картошку в Измайлово на сохранение к Никольским. Навестили вдову Коноплянцева. Родить легче, чем похоронить: никакой любви, а надо похоронить. Коноплянцев, умирая, рвался домой на свою квартиру, вскакивал, одевался. Ему показывали предметы домашние, он не узнавал, очень удивлялся и продолжал стремиться на свою квартиру.

Дома теща в повышенном настроении говорит, что хочет жить, пробует одной не парализованной рукой учиться писать на машинке, хочет заниматься хиромантией как ремеслом. Словом, тоже в какой-то катастрофической фазе и нечего тут сопротивляться, разбираться: от этого никуда не уйдешь. И может быть, сейчас у нас в СССР каждый живой человек прикован к мертвецу и должен это выносить.

Был агроном Влад. Иван. Гумилевский, прежде страстный охотник, теперь говорит, что всю охотничью радость заботы съели. А я- то думал, что это происходит только со мной. Слава Богу, что еще пишу по охоте. (Охоту бросил,

360

но пишу еще по охоте). Хорошо, отлично пишу, но боюсь, как бы новая забота не съела эту последнюю охоту.

14 Ноября. Небо с утра низкое, пока сухо, а ветер южный.

Ходим подавленные будущим, настоящее - только заботы.

Настоящее держится личностями - хорошо нам, т. е. каждому в отдельности, а вместе всем это «хорошо» дает чувство настоящего в смысле и нынешнего, и того, что это есть с подлинным верно.

Вчера Ваню отправили в Муром за продовольствием и за отцом. Дачу отказали страховать и Ляля в панике: ухлопали все деньги, а дачу ни застраховать нельзя, ни продать, и самим жить тоже нельзя, печи не работают.

Ходили в цирк. Оказалось, и цирк тоже мертвый, как все наше искусство.

15 Ноября. Злой ветер с морозцем наметает пятнышками мелкий редкий снежок.

16 Ноября. Морозный солнечный день, но бесснежно. 9-й день со смерти A.M. Коноплянцева. Пошли к обедне к Ивану Воину, там была и Софья Павл. жена его. Постарался за службой вспоминать Александра Михайловича Коноплянцева в разных этапах моей жизни, и это была вся моя жизнь, начиная со второго класса Елецкой гимназии, он тянулся ко мне. Он был свидетелем моего побега из гимназии, он был восприемником моей литературной купели, был кумом моим и, в конце концов, приветствовал мою новую жизнь с Лялей. Мучился он в своей болезни долго и людей своих мучил. Он этого желал и говорил, что желал бы перед смертью помучиться. Представляю себе Лялю, что я ее мучу, и не понимаю, как это можно желать мучений: в том-то ведь и дело, что сам меньше мучишься, чем мучишь людей. Это явление эгоизма, желание мучений (а есть такие, вот и Бострем), и недаром же молятся о христианской кончине безболезненной и непостыдной. И

361

дай, Господи, мне такой кончины, чтобы как можно меньше ею мучить близких своих, чтобы воспоминание о мне осталось ободряющее, поднимающее.

17 Ноября. Рассвет был на румяном небе, но потом ветер поднялся, сошлись между собой низкие рыже-серые облака. А морозец на крышах остался.

Души хороших людей (Валентин, Map. Вас. и др.) в процессе нашей жизни суетной распадаются в трудовой своей (скажем, эгоистической) основе, из душ их, как из атомов, вырывается космическая энергия, они вечно движутся и как бы схватывают все налету. Никакого дела они не могут свершить (вот трудовое выражение: ведь самое трудное - это свершить, т. е. докончить; есть другое: «лиха беда начало» - но это для того, кто может совершить или свершить).

Явление фронтовой души (как было у меня при наезде на мальчика) вполне аналогично освобождению атомной энергии. На этой же почве зарождение фронтовой энергии является убийством (опять аналогия с атомной бомбой).

Ляля принадлежит тоже к типам распада, но она это сознает и подпирается моральными костылями, и судит людей этой моралью, и Ваську тоже, а Васька слушает.

Все идет к этому. Во всем мире теперь наверно тысячи людей умирают ежедневно с голоду, а в Аргентине миллионы тонн пшеницы пускают на топливо, и об этом знают примусник Никитин и лифтерша Наташа, и каждый понимает необходимость единства мирового хозяйства. К этому (единству) «все идет».

В кошмарном сне приходило в голову: несть тайного, что не будет явным в смысле, что все субъективное, душевное станет объективноматериальным (был человек Форд, его забудут, и будут знать от него только автомобиль «форд»). Но есть и другое: ничто материально объективное, доступное всем, не может явиться на свет, не проходя через личную

362

тайну, и никакая личная тайна не даст плода своего, если ее раскрыть до срока, до конца периода, называемого личной свободой или творчеством. И не так ли надо понимать наше время, что оно вводит систему общественного рабства, как барьер для прыжка творческой личности с девизом «будь сильным». (Так говорил Заратустра.)

Или, наоборот, все делается против сверхчеловека, и время работает на Слово, организующее всего человека в единство. В «Канале» я буду держаться последнего. Пахан - сверхчеловек. Сутулов - натуральный человек, идущий к единству всего человека. Анна - это путь слова, Зуек - свершитель (дух). Пусть это будет как леса при постройке дома, и я должен стоять на лесах, чтобы класть на глине свои кирпичи, и когда будет готов дом, бросить леса, эти доски, измазанные кирпичами и глиной.

Зуек выйдет из меня самого, т. е. сделает то, что я делаю повседневно: старый мир мне служит как подмостки, как возбудитель для постройки своего собственного мира, для понимания духа видимой жизни, т. е. человеческой души, за всякой живой тварью или созданной вещью. Зуек - это буду я со своей «воробьиной гипотезой».

18 Ноября. Морозно без снега, но солнечно и весело.

Удалось купить белую булочку. Мы ее разделили на три части. Наслаждение было после черного хлеба, но... вспомнились наши обжоры-купцы и подумалось: далеко не уйдешь с таким наслаждением.

Читаю понемногу Джона Голсуорси «Сагу о Форсайтах».

Все-таки теща героически борется за свою индивидуальность. Нас поражает, как это она могла сохранить после всего нетронутым это свое какое-то глубокое властно-мещанское «я» и остается в неприкосновенной сущности.

Думаю, что в прогрессе человека - не фактическом (какой тут прогресс!), а потенциальном - чувство собственности должно перерождаться в служение.

363

И у нас в мире сейчас идет спор американцев с нами: они за собственность (личность), мы за служение (общество). Мы впереди.

Но вот вопрос: не пережив чувства собственности, не воспитав себя на служение ей (т.е. себе), можно ли перейти к служению обществу?

В нашем примере пока мы видим на каждом шагу рост неуважения к государственной собственности (массовое воровство, «блат»). Очень просится на язык: Colchosia (latifundia) perdudera Russuan (Italian). Боюсь, что скоро будут на улицах городов ловить беглецов из колхозов и возвращать их обратно.

Вчера банщик, худой, голый, с пояском на бедрах, Егорушка, рассказал, что его дедушка под Зарайском лишился хлеба и иждивенческой карточки, а ему 90 лет, пройдет и упадет. - Вот бы, -сказал Егор, - вам туда поехать, посмотреть на него. - Зачем? -Книжку написать. - Да что же туда писать? - Как что: живой же человек, неловко. Напишите, что ежели курице отсечь голову, будет другая курица, а человек не курица, с человеком так нельзя поступать.

Ах, Андрюша, Андрюша, вспомнил я своего племянника-коммуниста... Слышишь ли ты этот голос народный, на котором воспитывалась наша интеллигенция и создала прославленное во всем мире искусство как образ поведения? Вот что разделяет нас с тобой: не можем мы умириться с этим, а вы именно через это должны перейти, тут между нами абзац, точка по ту сторону и тире: мы остаемся на точке, а вы начинаете с новой строки.

Число на молитву: число и дела (какая это сила!).

19 Ноября. Снежная метель. Написал VIII главу. Думаю о смене родового (собственнического) чувства служебным (та же сила). Телеграмма от Вани: задерживается, мать в больнице. Масло украли. Подозрение на тетю Машу. Звонок Фадеева: явиться завтра в 1 дня («Берега», книга в «Сов. писателе», шофер, Литфонд). Ляля подала в

364

группком. Отказался смотреть на повешенных (фильм Нюрнбергский), боюсь, что останется в глазах.

«Канал» движется хорошо. Верю, что по этому каналу выберусь в море из своих болот.

20 Ноября. Ясно, мороз, резкий ветер. Зима.

Фадеев весь опух от пьянства. Ничего не понял в моей вещи, ничего не принял. Пахнуло отдаленнейшими временами марксизма, когда я его пережил и вышел на волю. Так вот та самая неволя мысли от Ульриха (1898 г.) до РАППа и оказалась без изменения до нынешнего дня. И какие поганки вырастают на этой почве, посмотришь только на них: Субботский, Лебединский, Кирпотин, Пузырь (все забываю его фамилию) и великое множество шкрабов марксизма, и все евреи! Если что выходит живое из этой сети, то берут или натурой (наивностью), или понимая марксизм как путь заграждения, который умело можно обойти. И мне он не мешал, пока я, умница, не полез прямо на колючую проволоку.

21 Ноября. Михайлов день

Ясно, морозно, злой ветер. Зима. -17.

Несильный [удар] от свидания с Фадеевым. Надо, впрочем, радоваться, что, проглотив пилюлю школьного марксизма, успел отстоять свой сборник в «Советском писателе» - раз, и возбудить ходатайство о шофере - два.

Читал в Б[ританском]С[оюзнике] речь Эттли* и понял, что в точности у нас большевики, у них меньшевики.

Завидую Михалкову, который, смеясь всем животом, схватил все ордена и все блага советской жизни. Дивный плут!

Национальное, русское все наше выметается, но из него выбирают что-то (напр., Пушкина). Просеивают через

* Клемент Эттли - премьер-министр Великобритании, британский политик, который сменил Черчилля в 1945 году.

365

какое-то сито русскую культуру еврейские шкрабы марксизма.

22 Ноября. Большой мороз. Тихо. Земля еле прикрыта снежком.

На слова Эттли о свободе индивидуума, свободе слова и

демократии отвечать можно так же, как меньшевизм; они точно так же говорили и на их слова не посмотрели, потому что свобода слова приводит немедленно к зависимости. Принцип свободы индивидуальности нашел смерть свою в мировой войне. И точно так же теперь устанавливается принцип свободы коллектива, который должен процвести, увянуть и найти свой конец так же, как нашел конец свой принцип свободы индивидуальности.

Необразованный и талантливый парень Фадеев силен только тем, что необразован и тем самым смел, и может говорить авторитетный вздор.

Страшный суд.

Все, все у нас на земле, и не когда-нибудь, а сейчас, о чем только ни подумает человек - все уже есть и делается возле него. Так и Страшный суд: чем же это не страшный суд, как судят теперь. Вы не смотрите на тех, кто судит, что какие это, мол, судьи, Сашка с Ивашкой - знакомые человечки. На них не смотрите, через них только судят незнакомые судьи, и вы сейчас отвечаете не за свои лично грехи, а за грехи тех, кто вас породил.

Когда пришла «Аврора» и против Васильевского острова дала залп по Зимнему дворцу и потом пришло утро, октябрьское хмурое и сырое, то в эту природную хмарь вмешалось особое человеческое чувство сомнения, страха и чего-то еще такого похожего на то чувство, когда тебя ведут на суд и ты идешь, а судей нет: вместо судей люди, которые не знают сами, что делают. Тебя выводят к ним, но ты из-за них не видишь судьи, и они спрашивают, а отвечать тебе некому. Тут в этом чувстве Октября и было начало конца света. И это теперь продолжается, переходит

366 на другие страхи. И люди теперь только тем и заняты, чтобы как-нибудь спастись от конца.

Мы раньше думали, что там эта страсть остановится, что там загасят пожар. Но там загорелась война, и показала нам всем эта страшная война, что и там беззащитны против этого страшного суда, и что так будет везде, и что это есть именно конец света и его Страшный суд.

В Ветхом Завете нас били по заднице, в Новом стали бить по лицу.

23 Ноября. Ваня приехал.

Рассвет пришел серый - не теплеет ли?

Опыт с запоминанием дня удался: я всегда теперь буду помнить, какой день мы переживаем. Такое же упражнение необходимо с новыми людьми: запомнить, записывать, вспоминать. Пример: вчера был фотограф Васин от «Пионерской правды». (А то был у меня С.С. Толстой, читал что-то об искуплении, и я забыл, какой он и что читал.) Организовать особо внимание при встречах: сгущенное внимание образует запоминания.

Молитва как собирание силы внимания.

Внимание создает тот камушек, на котором стоял св. Серафим перед смертью.

Пишу XII главу «Канала». Необходимо дать в какой-нибудь форме.

Что теперь осталось в ССП от всех добродетелей Горького? И спрашивается, к чему все его добродетели? Чувствую, что как разгадалась загадка Фадеева, так можно бы разгадать и загадку Горького. Она мне вчера явилась в том, что он со мной что-то обходит, чего-то боится, в чем-то плутует, в чем-то глуп. Скорее всего, воспринял от Короленко какую-то настоящую правду, рос в своей славе в обход ее и боялся с ней встретиться. Когда же его сделали «великим», то он, конечно, стал жить во лжи.

367

Сегодня, к несчастью, идти на раут у Магницких. Использовать вечер как опыт внимания.

Пытаюсь понять сверху город (солярий) в гармонии и не могу. Надеюсь, что это придет.

Запирают воду плотиной и определяют силу ее на мельницу, вертеть колесо на человеческую пользу. Так бы вот и напрасную повсюдную женскую речь запереть и направить.

И запирают. Милиционер стал на посту и молчит.

24 Ноября. Продолжает теплеть. Среди дня мокро.

Вчера мучились скукой на банкете у Магницких (Андр. Никол. и Лидия Петровна), устроенном по случаю избрания профессора в члены-корреспонденты Академии наук. Молодая актриса театра Вахтангова (Елена Мих. Коровина). Говорят, очень талантливая, а по виду блондинистая девушка, могущая быть и милиционером, и кондуктором, и бухгалтершей. Муж ее, инженер Зайцев, из породы Кристи-Михалковых, черноокий, истасканный, больной. Мать Лены была средняя порядочная женщина. Старушка-библиотекарша из толстовского круга Екат. Васильевна Толстая (жена какого-то сына Толстого), была парализована, а теперь совсем ожила. Был проф. Северцев, блондин с узким и еще более удлиненным лицом от бороды, жена его армянка (стареющая). И еще был то ли глухой, то ли так молчащий с женой, у жены каштановые, ближе к рыжему волосы, у него длинные папиросы и больше у обоих никаких признаков для запоминания. Разговоры самые шаблонные, хозяйка носится, хозяин прячется в еде.

25 Ноября. У Вани мать умерла.

Вечер у Магницких в субботу теперь вспоминается как цирк: два клоуна натянуто смешат, а кругом сидят и силятся, чтобы от себя прибавить, хоть что-нибудь выжать из себя в поощрение клоунам.

368

Учительница рассказывала, что «Сталин наверно этого не знает»: как бы мог Сталин допустить, чтобы учителям русским, голодным, измученным вколачивали в голову евреи политграмоту, чтобы жестокость лишения хлеба соединить с жестокостью требования служения «идее». «Дошло до того, что хоть засучи рукава». Мало в этом утешения, дорогая! Идея, которую вам вколачивают в голову, есть воинственная идея нашего времени, и не у нас только, а во всем мире. И голодные не только у нас, а голодает ³/4 населения земного шара. А евреи - это слуги времени, они живут, чтобы не дать себя времени, а взять себе от времени все.

Подарок из Англии (перевод «Жень-шеня») был последним. Вдруг совершился перелом: раньше Англия («заграница») была нам масштабом культуры, и эта марка вдруг была брошена. И это было сделано не зря. В настоящее время той прежней опоры нам нет: смотреться больше некуда, везде духовная нищета и противопоставить нашей «идее» нечего.

Ваня рассказывал, что когда мать его была при смерти, то жалость ее оставила и она велела ему (любимому сыну) уходить: -Ступай, работай, чего ты время проводишь!

26 Ноября. Вот время какое: встаешь - хмуро, потом ясно, и наоборот, встаешь - ясно, а потом все захмылится. Вчера поутру небо было закрытое, а потом явился небывалый по зимнему день: нельзя было найти разницу с Мартом. Разве только, что вот нет снегу еще, а в Марте характерный голубой снег.

У Ляли опять и опять повторяется во сне приход Олега в суровом виде. «За что он мучит меня, - возмущается Ляля. - Он постоянно говорил мне при жизни: "Отложим Любовь до встречи на том свете". Что это за требование! И я понимаю еще в то время: мы были юные, мы жизни вовсе не знали. А теперь это говорить мне...»

369

Мне она объяснила, что это травма, то же, что у меня Инна* снилась лет пятьдесят.

Редко Ляля бывает в тоске, но после этих снов ходит весь день сама не своя. Ей очень скоро все надоедает: сейчас ей надоели мои дневники, особенно дача, гараж. Это естественно для ее натуры артистической, не нашедшей устройства в соответствующем труде, может быть, так же и матери, не имеющей ребенка. Она любит меня, как ersatz и своего личного таланта, и материнства. И конечно, по временам изредка она чувствует этот эрзац и тогда ей снится монах с его суровым упреком.

Два военных, поддерживая пьяного инвалида, спускались на эскалаторе и когда сошли с лестницы, то пьяного инвалида поставили как куклу, находя ему точку устойчивого равновесия. И когда инвалид, опираясь на костыль, удержался, бросили его и ушли. Публика разошлась, и осталась у метро молодая девушка, милиционер. Инвалид увидел ее и направился к ней. Запомнилось холодное отвращение в лице девушки.

27 Ноября. Солнечный день с легким морозцем. Болела голова после кошмарного сна, в котором я что-то забыл сделать и из-за этого произошло несчастье. Сначала я забыл на 5 дней навестить собак, Кенту и выжлеца. Когда вспомнил и пришел, выжлец кончился, а Кента лежала... Потом я взял пять маленьких цыплят и отнес их в поле и забыл, а вспомнил уже дома. Попросил Лялю сходить поискать их, а сам обещался собраться и догнать ее. Но когда я вышел из дому за ней, то забыл шляпу и вернулся. И так весь день прошел, и когда Ляля вернулась, измученная жарой, то сказала, что цыплят она не нашла и, значит, они погибли. А хозяйка цыплят была моя на Васильевском острове году так примерно в 1903-м, т. е. 43 года тому назад, когда мне было 30 лет.

* Инна - героиня автобиографического романа «Кащеева цепь», прототипом которой была Варя Измалкова.

370

За эти дни я постарался посмотреть на Россию из Америки, и жизнь наша оттуда представилась похожей на пьесу «Бранд» Ибсена. Мы идем, изнемогая, за Брандом, а истинный Бог, за которым бы нам надо идти est deus caritas*. И этот dues тоже у нас есть та личность, которую мы неминуемо пропускаем или приносим в жертву своего движения, своего будущего, как и, делая всякое обобщение, неминуемо пропускаем частность, и, таким образом субъект умирает в объекте.

28 Ноября. Вчера мы были в детском кукольном театре на «Аленушке». ³/4 пьесы сидел и думал: мне скучно, а может быть для детей хорошо? Когда же стало хорошо (к концу), перестаешь думать о детях, потому что было всем хорошо. Итак, конечно, не все, что хорошо, [хорошо] и для детей, но все, что хорошо для детей, должно быть хорошо и для взрослых. Вот почему, писатель, если ты можешь так написать для детей, чтобы это читали с увлечением и взрослые, то сознавай себя самым современным и нужным писателем (сознаю: я -такой).

В ночные часы проснешься и определяешься - где, в каком ты океане, под каким небом плывешь. Так ночью я пробудился и берегов привычной жизни вовсе не было: ни «заграницы» не было, ни идеала культурной жизни Англии, ни «чти отца твоего». Между тем все люди в отношении своих близких были хорошие, и многие мужья за жен своих готовы были всегда отдать свою жизнь, также сыновья за отцов, девушки за матерей. Эта внутренняя любовь в обществе, образующая чувство родины, на войне или в строительстве лагерном и является движущей силой как внутренняя энергия, если раздробить самые атомы. Состояние мира и есть накопление этой семейной (внутриатомной) энергии, семья - это атом общества. Война - это дробление семьи-атома.

Пушкинскую дачу определяем Шильдкреду.

* Est deus caritas - (лат.) Бог милостивый. Ср. у Ибсена: «Сквозь раскаты грома Бранд слышит голос: "Бог, он -Deus Caritas"».

371

Получили сухую штукатурку.

В Союз писателей. А.А. Фадееву.

Дорогой Александр Александрович!

В прошлом месяце через т. Крутикова я обратился к Вам с просьбой поддержать мое ходатайство в Литфонде о ссуде мне 25 т. руб., мотивируя мою просьбу тем, что я израсходовал все средства свои на постройку дачи вблизи Звенигорода и у меня теперь нет средств для того, чтобы окончить мою литературную работу. Меня известил т. Крутиков, что Вы ходатайство мое поддержали, т. Храпченко утвердил его. После того Литфонд направил ко мне своего служащего, который подробно допрашивал меня о мотивах своей просьбы. Но мало того! В район Звенигорода был командирован другой служащий, который осмотрел мою дачу и убедился в том, что она существует и недостроена. А после того мне в просьбе моей отказали за неимением средств.

Александр Александрович, почти за полстолетия моей лит. работы я впервые обратился за помощью в литературную организацию. Второе - всем грамотным людям известно, что я даром хлеб не ем. Третье - всем известно, что я человек честный и если я сказал, что дачу построил, значит она существует. И, в конце концов, совсем непонятно, зачем предпринимать такую оскорбительную проверку, если самих средств, из-за которых поднят вопрос, в наличии у Литфонда нет. У меня остается такое впечатление, что эта история основана на каком-то недоразумении, что может быть люди, которым поручено это дело, не знают, кто такой Пришвин (так было со мной с т. Поликарповым в первые недели его назначения). Вот почему я и обращаюсь к Вам с просьбой спросить их...

29 Ноября. Ноябрь вообще простоял неплохой на легком морозце, исключая несколько дней по -20, не дрызглый, и несколько дней было таких ярко-солнечных, что совсем как в марте.

372

Работа остановилась, представляя собою блестящее начало. Теперь начнется crescendo с большой концентрацией действия вокруг Зуйка. Теперь надо добиться в себе ясного фокуса всех вещей и не ползти к нему, как было до сих пор, а лететь.

30 Ноября. Дни все одинаковые, почти на нуле.

Вчера был в Колонном зале на Неделе книги. Сидел рядом с Маршаком, дважды лауреатом. Первый раз, наконец-то, понял, что ордена хотя и вовсе не соответствуют движению таланта в человеке, но независимо от таланта они отвечают положению человека в государстве, его уму, хитрости, такту. Горький положил этому начало: орденов в то время не было, но почести всякие относились к нему не как к писателю, а как к государственному человеку.

Плохо вышло со стороны Телешева, который тоже зачем-то приплелся. Председатель предложил почтить старейшего у нас гражданина - племянника Ленина - и назвал имя, похожее на Телешева. Имя так было похоже, что Телешев встал и принял на себя аплодисменты. А после того разобрался и, сконфуженный, уехал домой.

Я не решился выступать со своими финтифлюшками и, наверно, хорошо сделал.

Месяц кончился снегом.