Дни тревог

1

В дежурную часть райотдела сержант из патрульного наряда привел чистенького, седенького, пьяненького и злого-презлого старичка.

— Вот, хулигана доставил, — доложил сержант.

— Ко-го-о? — удивился дежурный лейтенант, с недоверчивым интересом посматривая на гражданина в аккуратном пиджачке и отглаженных брючках. Старичок явно не соответствовал данной ему характеристике.

Сержант поспешил внести ясность:

— Скандалище поднял. Лоточницу вот так, — растопыренной ладонью показал, как берут за горло. — Едва ей кислород не перекрыл.

Старик пытливо поглядел на дежурного лейтенанта, увидел в его веселом прищуре полное недоверие к докладу сержанта и пригасил вспыхнувший было гнев. Покосился на своего конвоира и укорчиво покачал головой.

Это заставило сержанта повторить доклад уже не так уверенно и в несколько измененном виде:

— Пирожком в лицо тыкал. Народ собрался. Лоточница кричит на всю площадь: «Заберите пьяницу, оскорбляет!» Мы и забрали.

Интеллигентный нарушитель общественного порядка вздохнул и полез в карман. Вытащив небольшой газетный сверток, положил его перед дежурным. Газета сама собой развернулась, обнажив два пирожка. Один был надкусан.

— Вот, даже бумага не испачкалась, — осуждающе сказал старичок и иронично добавил: — Куда уж мне за горло! Это вам их душить надо, аппетит укорачивать. А я что… Так, пенсионер…

В сказанном сержант из патрульной группы услышал нечто, что утверждало его в своей правоте.

— Видали, до чего допился? Душить, говорит, надо.

Непонятно для сержанта лейтенант улыбнулся.

— Надеюсь, папаша, вы не в прямом смысле — душить?

Старичок едва заметно колыхнул плечами — дескать, что за вопрос. Он расправил обертку, взял надкусанный пирожок и распластал его надвое. На газету с шуршанием посыпался рис, приправленный крупинками мясного фарша. Гнев старичка вспыхнул с новой силой.

— Это что? — воскликнул он, обращаясь к дежурному. — Как по-вашему, молодой человек, что? Может, скажете — пирожок? Так я вам поясню: это не пирожок. Это кулинарное изделие называется государственным преступлением! «Покупайте пирожки с мясом!» Где оно, мясо? — Старик негодующе подхватил начинку в щепоть и, пошевеливая пальцами, стал крошить ее на стол. Сухие зерна застучали о полированную доску.

— Цыпы-цыпы-цыпы, — не удержался от шутки дежурный лейтенант.

Сердитый взгляд старичка был весьма красноречив: «Шуточки, да? Шути, шути, молодой человек, только понял ли ты что-нибудь?» Но сказал другое:

— Они что, на водяном пару готовились? Пирожки в кипящем масле должны… Полюбуйтесь на газету. Словно не пирожки — горбушку черствую заворачивали.

— Папаша, вы действительно лоточнице нагрубили? — внимательно посмотрел в неробеющие глаза старичка лейтенант.

Старик честно посоображал — нагрубил или не нагрубил? — и так же честно признался:

— Винюсь, резко обругал. Теперь вижу — напрасно. Не ее надо ругать. И качество не от нее зависит, ее дело продавать… То есть как продавать? — вдруг не согласился старичок с тем, что сказал, и, адресуясь к себе или к кому-то, кого вообразил перед собой, вновь разволновался: — Не-ет, сударыня, надо смотреть, что тебе в лоток кладут, что продавать заставляют…

Лейтенант слушал, подперев кулаком подбородок.

— И выпивши были? — подкинул он еще один вопрос, явно лишний, поскольку уловчивый нос лейтенанта ощущал запах спиртного на изрядном расстоянии.

Старичок смутился, потрогал пуговицу на рубашке, поправил клапан кармана.

Лейтенант разомкнул кулак, озадаченно поскреб гладко бритый подбородок:

— Д-да, си-ту-ация…

— Никакой ситуации нет! — раздался убежденный голос с лестницы, которая ведет в верхний этаж райотдела. На ней стоял юный и круглолицый, прекрасно сложенный старший лейтенант Тычинин, инспектор БХСС райотдела. Глядя на приунывшего патрульного, он приободрил его: — Сержант Забелин, ты молодец, поступил в соответствии со всеми инструкциями, которые когда-либо издавались для милиции. Товарищ дежурный, пусть он продолжает патрулирование.

Дежурный лейтенант недовольно посмотрел на Тычинина — дескать, чего вмешался не в свое дело, но Тычинин с хитроватой загадочностью подмигнул ему, и тот махнул на сержанта рукой.

Сержант поспешил удалиться подальше от чего-то не совсем ясного, где он, похоже, выглядел не совсем приглядно.

Когда патрульный вышел, Тычинин медленно спустился по лестнице.

— Здравствуйте, Сергей Феоктистович.

Старичок смущенно пощурился на юношу в модной курточке с «молниями» на всех кармашках, извинительно улыбнулся.

— Не узнаете? — спросил Тычинин. — Вы в кулинарном училище преподавали, когда я к вам приходил за консультацией по тому делу в заводской столовой. Помните?

Сергей Феоктистович нацелил зрачки в щекастое лицо жизнерадостного парня и неуверенно промолвил:

— Вы? Припоминаю вроде. Вы тогда в форменной одежде были? Вот теперь вспомнил. Фамилия, извините, забылась.

— Тычинин Игорь Яковлевич, — напомнил Тычинин и как можно доказательнее сказал дежурному: — Коля, никакого хулиганства нет, можешь не регистрировать. И не вздрагивай. Товарищ Булатов пройдет ко мне. Не возражаете, Сергей Феоктистович?

— Попить бы, — вместо ответа высказал свое давний знакомец Тычинина и облизнул губы.

— У меня и попьем. «Боржоми» подойдет?

— Подойдет, — улыбнулся Сергей Феоктистович.

— Смотри, Игорь, если что — на тебя свалю, — с усмешкой сказал вслед дежурный лейтенант.

— Вали, Коля, вали, — откликнулся Тычинин. — Вали кулем, потом разберем.

Когда устроились в его кабинете, Тычинин спросил Булатова:

— Где вы покупали пирожки?

Услышав, что пирожки куплены у подземного перехода на улице Якова Свердлова, Тычинин окончательно утвердился в своих догадках. Сказал так, будто старичок был в курсе всех его дел:

— В-вот, Сергей Феоктистович, у подземного перехода. Очень похоже — его продукция, Нельского. Вы знаете Нельского? Директора вокзального ресторана?

Булатов маленькими глотками и с большим наслаждением отпивал «Боржоми». С вопросом Тычинина отстранил стакан, непонимающе поморгал:

— Нельского? Я знал Петра Аристарховича Нельского.

— Директор ресторана — его сын, — уточнил Тычинин. — Михаил Петрович Нельский. Высшее экономическое образование получил еще при жизни отца. Затем уехал куда-то на Север. В Свердловске объявился четыре года назад. Порадовал умом, деловой хваткой, отцовской честностью, а потом…

Тычинину хотелось рассказать, что не так давно он завел на директора вокзального ресторана Нельского дело предварительной проверки, что дело это, судя по всему, может стать уголовным, что он, старший лейтенант Тычинин, подыскивал лишь подходящего человека. Теперь такой человек вроде бы есть. Тычинин спросил Булатова напрямую:

— Сергей Феоктистович, хотите помочь нам?

— В каком смысле? — склонил Булатов набок седую голову.

— Там, в дежурной части, вы сказали, что надо душить всяких мерзавцев, — пояснил Тычинин. — Лозунг несколько… того, но по сути справедливый. С преступностью надо бороться беспощадно, Сергей Феоктистович, это верно. Ваши пирожки…

— Не смейте называть эту пакость моими пирожками! — гневно воскликнул Сергей Феоктистович.

Тычинин через двери крикнул вниз, дежурному:

— Коля! Пирожки еще не съели? Ну-ну, не обижайся. Составь, пожалуйста, протокол об изъятии, отправлю в пищевую лабораторию. — Вернувшись к столу, продолжил начатый разговор:

— …ваши пирожки… Виноват, пирожки Михаила Нельского заставляют… Одним словом, требуется раскусить механику хищений. Вы кулинар самого высокого класса, и для вас это не составит труда.

Сергей Феоктистович недовольно заметил:

— Эта механика любому понятна — недовложения.

— Вы правы — недовложения. Но вот куда идет экономия? Как реализуется? Кем? Каким образом подступиться к этой таинственной кухне?

Сергей Феоктистович слушал Тычинина и молчал. Что он ответит? Если уж сотрудник ведомства, борющегося с хищениями социалистической собственности, не знает, как подступиться, то ему-то откуда знать?

Но Тычинин, собственно, и не ждал ответа. Вопросы адресовались, скорее, самому себе, помогали мыслить, а мысли… мысли уводили к соблазнительной операции. Конечно, это не операция «Трест», но все же… Булатов поступит на работу в ресторан, войдет в доверие к Нельскому… Резонно?

Резонно-то резонно, тут же критически отнесся Тычинин к своей идее, но если в ресторане свила гнездо преступная группа, связанная круговой порукой, постороннему устроиться на работу будет не так-то просто: не найдется для него вакантного места. Нужна протекция. А где ее взять?

Или волевым порядком, по звонку сверху? Допустим, из управления торговли?

А может, не в ресторан, может, в магазин, через который сбывается неучтенная продукция? Но где он, тот магазин?

2

О назревающем деле, о своем плане сбора доказательств преступной деятельности директора ресторана Нельского старший лейтенант Тычинин доложил в городском отделе БХСС и встретился с вескими возражениями.

Слушали Тычинина начальник отдела подполковник Веряскин и старший следователь следственного отдела УВД капитан Юрченко. Полный, уставший от жары подполковник даже побагровел к концу доклада, стал называть юного Тычинина по имени-отчеству.

— Игорь Яковлевич, не ожидал от тебя такой наивности, — не очень-то вежливо сказал он. — Три года в БХСС, пора бы… Ты хорошо знаешь Булатова? Пенсионера этого?

— Как вам сказать… — растерялся Тычинин. — Пользовался его советами…

— Какова его репутация в бытность шеф-поваром? — с напористым недовольством продолжал спрашивать Веряскин.

— Самая безупречная, товарищ подполковник. Кажется, депутатом райсовета избирался.

— Вот-вот. И не кажется, а точно, — подтвердил Веряскин. — И не раз избирался. Несколько созывов был депутатом, вплоть до ухода на пенсию.

После этого уточнения Тычинин недоуменно посмотрел на Веряскина, на старшего следователя Юрченко. Воспрянув духом, сказал:

— Вот видите. Грешным делом, подумал — не промашка ли с ним…

— Промашка и есть, Игорь Яковлевич, — с усталым недовольством остановил его Веряскин. — Внедрять в преступную группу человека с такой безупречной репутацией? Это же верный провал.

— Да не собирался я внедрять, — осмелился возразить Тычинин. — Просто определить на работу. Приглядится, выявит каналы сбыта… Прикрытие придумали бы…

— Не надо себя тешить, Игорь. Одно присутствие в ресторане этого человека… Думаешь, Нельский дурак? Не-ет, у него нюх! Он свою лавочку враз захлопнет, и тогда взять его будет — что мокрый обмылок.

Подполковника поддержал буднично спокойный Павел Юрченко:

— Да, эту фигуру замаскировать сложно. Булатов хорошо известен в торговых кругах. Советы его, работа вместе с экспертами — это да, а так…

Подполковник Веряскин полистал принесенное Тычининым дело предварительной проверки, туда же вложил два лежащих на столе письма.

— В этих письмах — жалобы, — пояснил он. — В пирогах вместо филе — рыба костлявая, крем в тортах наполовину из маргарина. Все с кухни Михаила Петровича Нельского. С торта гривенник, с рыбного пирога пятак… Умножь на количество, выпекаемое за день, а потом на те четыре года, которые Нельский директорствует… Так что рисковать нам ни к чему, надо наверняка. Оплошаем — эта ресторанно-пирожковая банда враз заметет следы.

— Как же быть? — насупился Тычинин.

— Это тебя надо спросить — как? Давай вместе думать.

3

Старший лейтенант Тычинин набрал нужный номер и некоторое время слушал продолжительные гудки. С утра пораньше — и уже дома нет? Вот непоседа… Только хотел положить трубку — гудки оборвались, и Тычинин услышал задышливый от спешки голос Сергея Феоктистовича:

— Булатов слушает.

— Сергей Феоктистович, доброе утро. Игорь Тычинин говорит. Извините за беспокойство в столь ранний час.

— Для кого ранний, а для меня…

После обоюдных приветствий, церемонных извинений договорились по предложению Игоря Тычинина встретиться в сквере возле почтамта.

— Это что, для конспирации? — весело поинтересовался Булатов.

Тычинин отшутился:

— Для нее, Сергей Феоктистович. Вы должны спросить у меня, не продается ли славянский шкаф, а я отвечу, что шкаф продан, но есть пирожки с мясом.

Сергей Феоктистович молодо засмеялся и пообещал быть в обусловленном месте ровно в десять.

Было бы крайне невежливо пригласить старика в райотдел, добираться до которого из-за ремонта трамвайной линии пришлось бы ему черт знает как, сквер же в пяти минутах ходьбы от дома Булатова. Но была еще одна причина, не главная, но, казалось Тычинину, тоже существенная: со скамейки, что слева от фонтана, хорошо просматривался магазин, которым руководит Раиса Семеновна Григас, очень интересная во всех отношениях особа. Глядя на эту торговую точку, стилизованную под бог знает какую старину, можно вести разговор более предметно.

Сергей Феоктистович пришел с кульком яблок.

— Угощайтесь. Из собственного сада, — сказал он вместо приветствия. Взяв яблоко, Тычинин показал взглядом на магазин: вывеска славянской вязью, вход из деревянных, крытых лаком планок и два катафалковых фонаря возле.

— Сергей Феоктистович, вообразите себя директором этого роскошного торгового предприятия. И не вообще директором, а таким, который давно перепутал, где свое, а где — государственное.

— Жуликом, значит? — скривив губы, захотел уточнить помрачневший кулинар.

Тычинин промычал невразумительное, означающее, что Сергей Феоктистович понял в общем-то правильно.

— За всю свою жизнь я украл единожды, — еще больше нахмурился Булатов и ушел взглядом в далекое прошлое. — Это была такая соблазнительная лепешка! Я не мог не украсть ее…

Едва ли не всем базаром убивали торговцы голодного, много дней не евшего мальчишку. Спас красноармеец в буденовке.

Булатов растревоженно и без всякой нужды поправил лацканы аккуратного пиджака, стряхнул с колен что-то невидимое, грустно улыбнулся. — Извините, Игорь Яковлевич. Вы продолжайте, я постараюсь понять.

— Это вы меня извините за дурацкое вступление, — покаянно проговорил Тычинин. — Я вот о чем. Представьте, что директор этого заведения, — он кивнул на магазин Раисы Григас, — имеет значительное количество неучтенных продуктов…

— Откуда эти продукты? — набираясь внимания, спросил Булатов.

— Допустим, из того ресторана, где экономят на пирожках, тортах и других изделиях, плюс своя «экономия». Выручка от излишков, как вы понимаете, идет не в государственный банк. Как уличить директора в преступной деятельности?

— Но это же элементарно, Игорь Яковлевич…

— Какой я для вас Яковлевич, зовите просто Игорем, — попросил Тычинин.

— Внезапная ревизия, Игорь. Не думаю, что в вашем бэхээсэсе не знают об этом.

— Знают, Сергей Феоктистович, но… — Тычинин взял из кулька еще одно яблоко. — Но что она даст, ревизия эта? «Боже мой, не доглядела…» И еще что-нибудь в этом роде. Кончится проверка общественным порицанием, в лучшем случае — увольнением.

— Как же без ревизии? — посомневался Булатов.

— Ревизию — обязательно. Только такую, о дне проведения которой в магазине узнают заранее.

Сергей Феоктистович с оторопелой разочарованностью откинулся на спинку скамейки, безмолвно развел руками.

— Как, по-вашему, что сделает человек, когда узнает о ревизии? — допытывался Тычинин.

Булатов ответил с едва заметной досадой:

— Тут как божий день, Игорь. Немедленно избавится от излишков.

— Там же не кастрюля фарша. Много. Куда все это?

— Надежнее всего к такому же прохвосту в другую торговую точку. Но вы же знаете, ревизии, если внеплановые, стараются не афишировать.

— А если так, чтобы о ревизии узнали загодя?

Взгляд Тычинина, обращенный на Сергея Феоктистовича, удерживал от новых вопросов. Булатов подумал, что старший лейтенант пришел с чем-то готовым, обдуманным и, возможно, уже согласованным с теми, кто повыше. Тогда зачем же разговор с ним, с Булатовым? Проверить в этой беседе свое решение? Утвердиться в его правильности? Булатов недовольно сказал Тычинину:

— Что вы, Игорь, вокруг да около ревизии? И еще какой-то афишированной. Говорите прямо. Прихватить по дороге к прохвосту?

— Сейчас подойдем к этому, Сергей Феоктистович. Вам фамилия Григас что-нибудь говорит?

— Григас? — задумался Булатов. — Редкая и очень знакомая. Минутку… Григас…

— Я вам помогу, Сергей Феоктистович. Ваш ученик из кулинарного.

— Верно, — вспомнил Булатов. — Толя Григас. Очень способный парень, к делу прилежен. Слышал, что где-то директором в райцентре.

— Он теперь заместитель директора ресторана на Центральном стадионе.

— Молодец. Рад за него, но…

Понятно, почему запнулся Сергей Феоктистович. Неужели Толя упомянут в связи вот с этим, похоже, серьезным преступлением, которым занялась не только районная, но и городская милиция.

Солнце высунулось из-за здания почтамта и нещадно пригревало. Тычинин тщательно обгрыз сердцевину яблока, метко кинул ее в урну, вытер носовым платком шею и руки.

— Директор вон того магазинчика, — сказал Тычинин, — в близких отношениях с директором вокзального ресторана Нельским. Фамилия ее Григас. Раиса Семеновна Григас, родная мама вашего воспитанника Толи, теперь, разумеется, Анатолия Валериевича Григас.

— Что же из этого? — настороженно поднял брови Булатов. — Думаете, что и Толя? Не поверю.

— Дорогой Сергей Феоктистович, Анатолия воспитывали не только вы, но и мама. Допускаю, что он далек от ее закулисной деятельности, но допускаю и другое, даже убежден, что, узнав о предстоящей ревизии в мамином магазине, он известит ее об этом. — Тычинин помолчал, глядя на бойкую молодую парочку, направлявшуюся к их скамейке. Он собрался встать, увлечь за собой Булатова, но девушка ухватила своего дружка в пестрой рубашке, завязанной у пупа, и потащила в тень под тополь. Тычинин сказал: — То, что я хочу предложить, убедительнее вас никто не сделает. Завтра, в среду, в пятнадцать часов, выходя из управления треста ресторанов, вы случайно встретите Анатолия Валериевича… Он узнает вас?

— Еще бы! — убежденно воскликнул Булатов.

— Прекрасно. В таких случаях никто не может удержаться от традиционных вопросов: как здоровье, чем занимаетесь?.. Отвечайте как есть. Правда, небольшое отклонение от истины необходимо. Вот, дескать, пригласили для ревизии. Думал, на месяц-два, но, оказывается, всего лишь для проверки магазина такого-то. Постарайтесь убедительно, но не обостряя внимания, подчеркнуть, что ревизия только в этом магазине, по жалобе по какой-то. Мол, насиделся без дела, счел за честь, согласился… А вы так или иначе будете участвовать в ревизии. Потом.

— Но как это — случайно встретите?

— На это время Анатолия Валериевича вызовут в арбитраж или в отдел кадров. Там посмотрим. Не беспокойтесь, тут наша забота.

— Выходит, все же с поличным?

— Вот именно. Под тяжестью этого факта Раиса Семеновна не станет молчать. Львиная доля товара — от Нельского. Плевать ей на него: своя рубашка ближе к телу.

Булатов покачал головой, осуждая человеческие пороки, удивляясь им.

4

Звонил подполковник Веряскин.

— Тычинин, ты? — спросил он. — Тлеющая тряпка подброшена удачно. Раиса чихнула и спешно загружает машину. Зафиксирован разговор с Марией Чичилимовой. К ней отправляет. Магазин Чичилимовой знаешь?

— «Кулинария» на Космонавтов, — ответил Тычинин.

— Пометь себе: крытый фургон, наискось надпись «Продукты». Номер запиши…

— Ясно, Владимир Александрович.

Выйдя в дежурную часть, распорядился:

— Ребята, быстро машину!

…Мария Константиновна Чичилимова совершенно не была готова к тому, что случилось, вернее, что вот-вот случится, и потому долго, мало что соображая, разглядывала удостоверение сотрудника ОБХСС Игоря Яковлевича Тычинина. Наконец собралась с духом, с настороженно-сдержанной вежливостью показала на стул возле расшатанного стола с бильярдной обивкой на крышке.

Марии Константиновне тридцать лет. Высокая, ладная русская красавица. Редкий не распахнет глаза при встрече. И дочки, наверное, в маму. Тычинин не видел дочек, предполагает, что похожи на маму. Одна в четвертый, другая в третий класс ходит. Мама своего несчастья все равно не удержит в секрете, будет плакать и объяснять девочкам, что это какое-то недоразумение, в милиции что-то напутали… Дочки безумно любят маму и без всякого колебания поверят ей. Кому еще верить!

Игорь отгонял эти мрачные, крайне тягостные мысли. На вопрос Чичилимовой, что привело старшего лейтенанта в ее скромный магазин, ответил без утайки:

— Сейчас к вам придет продуктовая машина. Весь товар, который вам доставят, взвесим до грамма, составим акт, скрупулезно отметим, где получен, по каким документам проходит и так далее.

На чистом, чуть надменном лице Чичилимовой выступил нездоровый румянец, в глазах прежняя тревожная настороженность.

— Какая машина? Я не жду машины.

От такого ответа Тычинин поморщился прямо-таки с дружеским укором, сказал мягко, убеждающе:

— Не надо, Мария Константиновна. Пустое это.

Чичилимова прикрыла ладонью глаза, посидела так, посоображала. Молчание длилось долго. Оно нужно Чичилимовой, чтобы собраться с мыслями, все хорошенько взвесить, отсеять, что не от ума, а лишь от растерянности, горечи, страха перед грядущим. Тычинину затянувшаяся пауза тоже не просто пауза, он тоже думал, стараясь понять, какие мысли тревожат Марию Константиновну, как настроят ее эти мысли — на немедленное облегчающее признание или упрямое запирательство, которое абсолютно ничего ей не даст.

Тычинин взглянул под рукав на циферблат часов и добавил к сказанному:

— В эти минуты в шестнадцати торговых точках начаты контрольные закупки, ресторан Нельского закрыт, кухонные и складские помещения опечатаны, шесть бригад ревизоров приступили…

Во двор магазина въехала машина. Тычинин увидел номер и отметил про себя: «Та самая».

Шофер захлопнул дверцу, подождал. Никто не спешил его встретить, и он направился в кабинет Чичилимовой. Присутствие молодого человека в модной курточке не смутило усталого пожилого шофера. Возможно, ему, ни во что не посвященному, вовсе не было причин волноваться. Поздоровался в пространство, сказал:

— От Раисы Семеновны. Есть кому разгружать? Я не стану. У Раисы спину наломал. Под завязку машину набухали. В накладной все указано.

Ярко подведенные губы Чичилимовой при слове «накладной» шевельнулись в горькой усмешке. Приняла от шофера «накладную», начальственным голосом распорядилась:

— Идите. Я сейчас.

Не раскрывая вдвое сложенного листка, не зная, что там — записка ли к ней, Чичилимовой, опись ли присланного товара, или еще что, — Чичилимова все с той же невеселой усмешкой протянула листок Тычинину.

Что за усмешкой? Угрызение, раскаяние? Горечь поражения, досада?

5

Миша Нельский остался без матери восьми лет. Собственно, без матери он был и до этого: родители жили порознь, и Миша воспитывался у тетки, престарелой сестры Петра Аристарховича Нельского.

Когда мальчику исполнилось двенадцать, а тетка стала путать полотенца с половой тряпкой и вязнуть в трясине воспоминаний о своих блистательных успехах в светском обществе нэповского Екатеринбурга, Петр Аристархович взял сына к себе — в трехкомнатный кирпичный дом, построенный на ссуду, которую он выплачивал из своей небольшой зарплаты нескончаемое количество лет.

Интеллигентный, со всеми предельно вежливый, обходительный человек, Петр Аристархович Нельский пользовался беспредельным уважением окружающих. На совещаниях и собраниях его, как правило, приглашали в президиум, газеты публиковали о нем хвалебные корреспонденции. Писать было о чем — и когда работал в торге, и когда руководил крупнейшим в городе универмагом. По его инициативе в свое время был открыт «Салон для новобрачных», при универмаге создан отдел по продаже товаров повышенного спроса для инвалидов войны и юбиляров. Он не заводил свойских контактов: ты — мне, я — тебе, слыл человеком неподкупной честности и не был почитаем в своем кругу завмагов.

Своим крылом коснулась Петра Аристарховича и слава области. Когда ее награждали за успехи в выполнении народнохозяйственного плана, орденом «Знак Почета» отметили и его, старейшего работника торговли.

Но это была показная, видная всем сторона жизни и деятельности Петра Аристарховича. Другая, неосвещенная, как у Луны, оставалась ненаблюдаемой. Она была доступна только сыну Мише, на редкость рано созревшему и возмужавшему подростку, и отец виделся ему в этой тени образцом современного делового человека. Рыхлое еще, восприимчивое существо жадно впитывало отцовскую философию жизни, воззрения на свое место в ней. Не нравилось Мише только одно увлечение Петра Аристарховича — коллекционирование публикаций о рассекреченных проделках торговых работников. Какой-то зловещей казалась эта причуда отца. Петр Аристархович выстригал заметки из всех доступных ему газет, внимательно перечитывал и, грустно помотав головой, — до чего же неумно! — складывал в старинную, с перламутром, шкатулку, которую именовал музеем дураков.

Петр Аристархович, член комиссии народного контроля, член правления коллективного сада и потому вечно в заботах, вечно занят. Печься о Мише, присматривать за ним вменялось в обязанность часто меняющихся в доме молодых особ. Но после девятого класса Миша сам стал «присматривать» за этими особами и однажды был уличен в далеко не мальчишеской игре с отцовской двадцатилетней пассией по имени Анна.

Ветреная Аннушка получила от Петра Аристарховича порцию увесистых оплеух и едва не была вышиблена за порог «без выходного пособия». Спасла окрепшая к тому времени привязанность Петра Аристарховича к этой толстобедрой, простодушной девице. И вот Мише после экзаменов за десятый велено было отправляться в ссылку.

Перед отправкой отец и сын долго сидели за бутылкой вина и Нельский-старший наставлял:

— Ты должен получить высшее образование. Лучше — экономическое. Без диплома в наш век и в продавцах делать нечего.

Потом говорили о студенческой жизни, о Москве с ее неисчислимыми соблазнами.

— Получать от меня будешь, — прямо и жестко говорил Петр Аристархович, — столько, сколько потребуется на учебники, метро и стирку белья. На конфеты девчонкам и сигареты, если станешь курить, не жди. Дворником, сторожем в детсад на пару месяцев… Не зазорно студенту. Разумеется, я могу тебе презентовать и десять, и двадцать тысяч. Хоть сию минуту. Не жалко для сына. Но я, милый, никогда не сидел в тюрьме и не хочу сидеть. Тюрьма — для кретинов. Ты же, имея лишнюю сотню рублей и не имея житейского опыта, совсем нечаянно можешь лишить меня свободы, которую я ценю превыше всего. Тем более на склоне лет. Понимаешь? Я ценю и другое — свою репутацию. Я хочу умереть тем, кого, по меркам нынешнего общества, считают порядочным человеком: с гражданской панихидой в Доме культуры, с хорошими речами у гроба, с орденом на атласной подушечке…

Институт Миша закончил с отличием. Ему предложили работу в Министерстве торговли одной из республик, но Миша уже сориентировался, куда ему, голубю, лететь и зачем лететь. Он распределился в тьмутаракань директором продмага.

Там, в тьмутаракани, Миша получил известие, что отца уложил в постель давний тяжелый недуг. Петр Аристархович мужественно сообщал, что едва ли теперь поднимется и, пока в здравом уме, хотел бы распорядиться своим движимым и недвижимым имуществом. Дом и «Москвич», по всей видимости, он отпишет Аннушке, пусть на то не будет в обиде милый сын, а все остальное, что нельзя указать в завещании и что в десятки раз больше отрезанного в наследство молодой сожительнице, — ему, Михаилу. «Приезжай, передам из рук в руки».

Медленно подбирался рак к жизненным центрам Петра Аристарховича, а вот подлое свое дело сделал в одночасье. Миша еще переваривал смысл письма, плавал в угаре от свалившегося на него богатства, когда пришла телеграмма от Аннушки: Петр Аристархович умер.

После смерти все происходило так, как хотелось Петру Аристарховичу: публиковалось газетное сообщение о безвременной кончине уважаемого человека, в Доме культуры состоялась гражданская панихида, был и орден на атласной подушечке и все остальное, с чем провожают порядочных людей в запредельный мир.

К погребению Миша успел, а вот «получить из рук в руки»… Поэтому горе его было безутешным. Обстукал, исковырял стены от потолка до плинтусов, расшатал половицы, перевернул вниз крышей садовый домик, едва не по винтику разобрал «Москвич», перекопал подворье, но так и не нашел никакой шкатулки, кроме той старинной с мерзкими вырезками о судебных процессах.

Миша пять лет сидел на студенческой стипендии, как истый провинциал, сам стирал и штопал носки, питался «котлетой на хлебе» со спитым чаем… За каким чертом нужна была эта схима?! Почему отец тянул с передачей «из рук в руки»?

Может, Аннушка знает то укромное место?

На третий день тщетных поисков, измотанный, обалделый, Миша Нельский полез к Аннушке в постель, но Аннушка так горько и скорбно зарыдала, что Миша пулей вылетел на крыльцо — под освежающие струи вечерней прохлады. Аннушка успела искренне прилипнуть сердцем к немолодому, доброму и еще сильному человеку. Она была честна в своем горе.

Утихомирив колотившееся сердце, Миша вернулся и уронил свое грузное тело к ногам Аннушки, умоляя пойти за него замуж. Аннушка трезво отвергла это предложение:

— Не на мне ты хочешь жениться, Миша… Знаю, есть деньги, большие деньги. О них он тебе писал, но где — духом не ведаю. Клянусь всем святым.

Деньги были законспирированным богом Петра Аристарховича, иконами на божнице верующего, он на них мог только молиться. Да и то один на один. Нет, не мог Петр Аристархович доверить своего бога не очень-то резвой на ум Аннушке.

Миша известил свое начальство, что занемог, и еще неделю убил на переборку сарая, перелопачивание погреба и садового участка. Страдающая Аннушка умоляла его:

— Миша, возьми все: дом, машину — все. Не надо мне никакого наследства. Тряпками Петр Аристархович обеспечил на много лет, есть еще восемьсот рублей… Проживу.

Миша не принял жертвы и отбыл к месту работы. Надо было спешить наживать капитал самому.

За все время работы где-то на Севере он трижды наведывался в Свердловск. Целыми днями Миша Нельский зыбался в кресле-качалке молодой вдовы. Его полубезумное стремление отгадать родительскую загадку наводило на Анну падучую тоску. К тем годам кошелек Михаила Петровича изрядно распух, но сердце, как и прежде, терзалось и дико скорбело, что золотой телец — псу под хвост. Нельский с ужасом ловил себя на том, что думает об отце с бешеной ненавистью.

К сорока годам Михаил Петрович оставался холостяком. Делиться богатством с чужой посторонней женщиной? Эта мысль казалась невероятнейше дикой. А женщины, желанной его сердцу, способной стать родной до забытья презренных купюр, не находилось. Никого не любил Нельский. И его, рыхлого, охваченного скрытой для всех тягой к наживе, тоже не любили. Конечно, без женщин не обходился, уворовывал ночь-другую, на том и ставил точку. И на тебе — в сорок лет как в угаре! Влюбился. Обворожительная Софья Загорская, решительная в делах и суждениях, — будто звезда с неба. Нельский со всей серьезностью стал размышлять о давних, полузабытых наставлениях отца, пытаясь вернуть себе благоразумие. Не пора ли, как говорят граждане уголовники, рвануть когти, вовремя смыться? Не только в значении дать тягу. Нет, смываться по-настоящему: смыть Нельского, как смывают неугодные пятна.

Настороженно, чутко жил он все эти годы. Достигая очередного «пика желания» и чуя, как начинает нагреваться земля под ногами, Нельский находил благовидный предлог для увольнения, сообщал об отъезде в город Икс и включал третью скорость в направлении города Игрек. С его отбытием в отделах кадров исчезали фотографии и всякие бланки, касающиеся его личности. На Камчатке был Сливко, в Якутии — Мулявин, в нефтеносном крае — Деулин.

А чем плоха фамилия Загорский? Еще бы к фамилии невесты документ об инвалидности… Без такого или подобного документа милиция, чего доброго, к тунеядцам причислит. Нельскому же не хотелось больше пользоваться конституционным правом на труд, претила ему профсоюзная, служебная и всякая другая дисциплина. Он согласен на зависимость только от самого себя.

Еще в Усть-Янске пытался трезво оценить обстановку, разумно посмотреть на себя со стороны: не патология ли, унаследованная от отца, вот это неукротимое желание разбогатеть? Не деформировалась ли у него, Михаила Петровича, психика? Поглядел и так и этак на себя, убедился: нет, он здоров, просто устал.

Завершив намеченное в пушных факториях Камчатки, Нельский утопил паспорт Зиновия Львовича Сливко в Пенжинской губе и под собственным именем объявился в родном городе, решил отдохнуть от утомительных, крайне нервирующих дел.

Неимоверно растолстевшая Аннушка страдала одышкой, жаловалась на сердце, и врачи рекомендовали ей незагрязненную деревенскую атмосферу, родниковую воду и спокойный быт. По-родственному совсем дешево уступив Нельскому пришедший в упадок дом покойного Петра Аристарховича, она уехала в какие-то Выселки коротать остатнюю жизнь в непосредственной близости к природе.

Пятнадцать лет усадьба стояла без мужского догляда: наружная штукатурка местами обвалилась, давно не крашенная кровля прохудилась, расшаталось крыльцо, прогнили дверные и оконные косяки. Нельский не стал обременять себя ремонтом: засиживаться в Свердловске он не планировал. Перебрал только полы. Да и то все по той же давней причине — искал отцовское богатство.

Став во главе вокзального ресторана, Нельский за несколько месяцев сделал его образцово-показательным. С треском увольнялись лихоимцы и любители чаевых, хапуги и грубияны, которых Нельский никак не мог терпеть возле себя. Все шло к тому, что Михаил Петрович мог покинуть Свердловск с великолепными характеристиками в кармане.

Но вот же судьба-злодейка! Все прахом, все — независимое положение, свобода личности, по гроб обеспеченная жизнь… И на чем зацепили — на каких-то пошлых пирожках!

Страсть к изобретательству — вот в чем причина, иронично пытался убедить себя Нельский. Еще в институтском общежитии он усовершенствовал кухонную духовку так, что покупаемые в буфете пирожки микропоровой жесткости после разогревания становились пышными, ароматными, и на их запах слеталась студенческая голь со всего второго этажа. Это чудо творили обыкновенные пары воды и масла. Черт его дернул внедрить давнее приспособление в вокзальном ресторане. Поначалу хотелось поддержать честь своего предприятия, продукция которого получала множество рекламаций. Реализация враз подскочила. Тысячи пирожков раскупались и съедались с пылу, с жару. Но они, экономно начиненные, потеряв тепло, а с ним и аромат, быстро сморщивались, становились жесткими, от них отказывались даже беспородные бродячие псы. Торговать же холодными изделиями Нельский категорически запрещал.

Началось с пирожков, потом пошли торты, рулеты, кулебяки, чебуреки и всякая другая кулинария. Появилась нужда в сотоварищах, и Нельский проглядел, как образовалась довольно обжорливая семейка соучастников, заинтересованных друг в друге.

Как была права милая Софья!

— Миша, прикрой свою лавочку, — говорила она, — уедем куда-нибудь далеко-далеко. В Австралию, например. Заведем свое дело: купим фабрику, или поместье, или… тюрьму. Все равно что, лишь бы прибыль давало.

Упоминание о тюрьме обидело Михаила Петровича.

— Не ново, Софушка. Читал или слышал где-то.

— Я и не претендую на авторство, — хохотнула зловредная Софушка. — Я лишь предложение вношу.

Конечно, Австралия — чепуха, неумная шутка Софьи, но вот Очамчире… Туда бы надо — в солнечный, укрытый от северных ветров Кавказскими горами чудный Очамчире, пропитанный запахами цитрусовых…

Все прахом, все…

6

Еще четыре дня назад старшему следователю городского управления внутренних дел капитану милиции Юрченко звонил прокурор, интересовался, как обстоит дело с обвинительным заключением. Пора бы представить, а дело, документы которого образовали шесть полновесных томов, передать в народный суд. Но Павел Юрченко еще не мог приступить к обвинительному — не успевал. Успокаивал себя: дело-то нешуточное, люди в суде и прокуратуре не без понятия. Работай Юрченко, как все нормальные люди, по восемь часов в сутки — теперь бы речь шла не об этой чепуховой задержке, а по меньшей мере месячной. Дело делу рознь. Тринадцать обвиняемых, девяносто восемь свидетелей, семнадцать различных экспертиз, очные ставки…

Юрченко орудовал сапожной иглой, сшивал страницы предпоследнего тома. Сошьет, сунет под пресс, тогда и возьмется за обвинительное. Оно пойдет в подшивку шестого тома.

Руки делали свое, голова — свое. В ней машинально прокручивались слова начальных строк обвинительного заключения: «…по обвинению Нельского Михаила Петровича в преступлении, предусмотренном статьями… Чичилимовой Марии Константиновны в преступлении, предусмотренном… Григас Раисы Семеновны в преступлении… Панченко Елизаветы Митрофановны… которые, войдя в преступный сговор, используя свое служебное положение…»

Еще и представление писать надо — в управление торговли, в трест ресторанов, снова напоминать солидным и умным людям элементарнейшие вещи: что такое контроль, каков порядок инвентаризации материальных ценностей; растолковывать правила подбора и расстановки кадров, тыкать пальцем в их служебные оплошности. Сколько написано таких строгих бумаг! После иного такого представления кажется: с этим видом преступления покончено раз и навсегда. Во всяком случае, в этой организации. Проходит какое-то время — опять недовложения, манипуляции с дефицитом, обвесы… Чуму, холеру вытравили, а эту заразу — не можем…

Стоп, стоп, Павел Евгеньевич, что это ты расхныкался? В срок не уложился? Еще и представления писать? Если Тычинин со своими ребятами привезет из Абхазии то, за чем поехал, тогда не обвинительное придется писать, а постановление о продлении срока расследования.

Звонок телефона внутренней связи оторвал старшего следователя Юрченко от чеботарного занятия и тягостных размышлений.

— Товарищ капитан, — услышал Павел Евгеньевич голос милиционера с вахты, — к вам гражданин тут пришел.

Никаких деловых свиданий на сегодня не назначал. Если кто из приятелей — сам бы позвонил.

Человек на вахте не выдержал, добавил:

— Говорит, что по какому-то делу тринадцати.

Вот так раз. По делу тринадцати… Неужели еще что-то добавится? Может, не шесть, семь томов будет?

Усталый, измотанный человек на завершающей стадии работы едва ли придет в восторг от чего-то добавочного. И тем не менее в каждом следователе живет подспудная мысль: «Ну а вдруг?»

Юрченко погладил коротко стриженную голову, бросил в микрофон: «Сейчас буду», и поднялся. Подергал лопатками, пошевелил занемевшей поясницей и уверенно подумал, что ничего нового он не получит и что, скорей всего, опять припожаловал Пимен Егорович Тютюкин, трубач из ресторанного оркестра. Вот уж, право, нечистый свидетеля подкинул. Другой от общения с милицией — очертя голову, а этот по собственной инициативе уж в который раз притопал. Ведь ничего существенного за душой, одни догадки, одна другой нелепее. Ох, Пимен Егорович, турну я тебя сейчас, кумушку ресторанную…

Не убрав с лица выражения решимости, Юрченко отправился в вестибюль. Надо же, какой дошлый — по делу тринадцати. Откуда ему знать, тринадцать по делу или еще сколько?.. Собственно, почему бы и не знать? Вторжение ОБХСС в дела вокзального ресторана давно не секрет. Аресты, вызовы, допросы… Тютюкину ли не знать!

В коридоре встретился незнакомый человек с усталым обветренным лицом.

— Извините, — сказал высокорослый незнакомец и чуть склонил рыжеватую шевелюру над Юрченко, — к подполковнику Веряскину сюда? — махнул он рукой вдоль коридора.

— Да, — ответил Юрченко. — Последняя дверь направо.

Возле бюро пропусков всего четыре человека. Трубача Тютюкина нет. Любопытно… Из-за овального стола, приткнутого в угол для посетителей, поднялся дородный человек. Юрченко видел его впервые. Темно-коричневый костюм в клетку. Серая машинной вязки рубашка. Немаркая, удобная в поездках. Тяжелые, на толстой подошве туфли. По брюкам не лишне пройтись утюгом…

Все это Юрченко зафиксировал в несколько мгновений и уверенно заключил, что человек с дороги.

От изучающего взгляда следователя глаза посетителя забегали.

— Товарищ Юрченко? — спросил он подсохшим голосом.

— К вашим услугам, — кивнул Юрченко, продолжая отмечать, что посетителю лет пятьдесят, волнистая шевелюра тронута сединой, тонкие ужатые губы полумесяцем и рожками вниз, глаза серые, навыкате, а в них свежая перепуганность и, рожденное этой перепуганностью, — нетерпеливое желание высказаться.

Мужчина энергично ткнулся подбородком в верхнюю пуговицу рубашки, мягко пристукнул каблуками туфель чужеземного производства. Движение явно не военного, а чопорно-подражательного происхождения.

— Макар Леонидович Паренкин, — представился он. — По крайне неотложному делу.

Фамилия, как и внешность пришельца, тоже ничего не говорила Юрченко. Показывая на лестницу, с которой только что спустился, Юрченко пригласил:

— Пройдемте.

У себя в кабинете показал на кресло возле стола.

— Слушаю вас, товарищ Паренкин.

Человек торопливо поискал место для портфеля, приткнул его к ножкам кресла и утонул в поролоне.

Юрченко отодвинул в сторонку стопку уголовных фолиантов и приготовился слушать.

Паренкин неожиданно выпалил:

— Товарищ следователь, я пришел с повинной.

Сказал и замолчал, сделав еще более заметными и без того выпуклые глаза. Юрченко, пряча зародившуюся заинтересованность, спокойным движением достал из ящика стола стопку чистой бумаги, положил ее перед собой, но к ручке не прикоснулся. Если в этой явке есть что-то, то записать сумеет и потом. Грешники, причастные к делу, что изложено вот в этих томах, выявлены. С каким покаянием явился этот Паренкин, фамилия которого не упоминалась ни на одном из нескольких сот допросов?

— Дело моей чести, моей совести, — торопливо продолжал Паренкин. — Хочу помочь советскому правосудию…

Юрченко обострил внимание.

— Я не мог поступить иначе. — Паренкин поперхал, потрогал выпирающий кадык, взялся было за портфель, но тут же сунул его на место. — Не подумайте, товарищ следователь, что Макар Леонидович Паренкин совершил какое-то преступление. Нет-нет, я никого не убивал, не грабил, не совершал подлогов. Упаси бог…

Телефонный звонок остановил Паренкина.

— Минутку, — сказал ему Юрченко и снял трубку.

— Павел Евгеньевич? — раздалось с того конца провода. — Привет, старина. Бехтерев позвонил.

— Привет, Валера, привет, — ответил Юрченко дежурному транспортной милиции. — С чего это ты вдруг меня вспомнил?

— Некий гражданин Паренкин пришел к тебе? Представительный такой.

Шифруя разговор, Юрченко ответил неопределенно для сидящего в кабинете, но вполне понятно для Бехтерева:

— Было дело. А что?

— Разговаривал?

— Секунд шестьдесят.

— Заявился к нам и бухнулся в ножки. Говорит, по делу Нельского, с повинной. Что ему перед нами виниться? После того как накрыли группу Нельского, я не касался ресторана. Знаю, что дело ведешь ты, к тебе и направил. Может, новые обстоятельства откроются.

— Не дай бог, Валера, но не впервой, переживем. За то, что молодец, возьми награду… — хотел было пошутить древним присловьем: «Возьми в награду с полки пирожок», да вовремя спохватился: может, при Паренкине не стоит пирожки упоминать? Сказал: — Обойдешься без награды, а спасибо — огромное.

— Какое перо этот гусь из себя выщипнет, увидишь, но усеки одну деталь, — давал совет Бехтерев. — На вокзал этот респектабельный гражданин приехал из аэропорта, долго слонялся возле ресторана. Похоже, на исповедь потянуло, когда узнал об аресте Нельского. Держи ухи топориком, рожа у него продувная. Он из Очамчире.

— Как, как? — встрепенулся Юрченко. — Повтори-ка.

— Принимай по буквам: Ольга, Человек, Андрей, Маша… Очамчире. Понял? В Абхазии где-то.

7

Шесть томов уголовного дела, тринадцать обвиняемых, девяносто восемь свидетелей, семнадцать экспертиз… Чего стоил один Михаил Петрович Нельский. Чувствует, что горит, горит синим пламенем — и со всех боков, а все равно свое гнет: того не было, сего не было, тут я совсем ни при чем. Приходилось искать очевидцев, допрашивать, устраивать очные ставки, проводить следственные эксперименты, доказывать выкладками и анализами ученых-криминалистов, а Нельский все с той же песней: не знаю, не подпишу. В конце концов суду не подписи Нельского нужны, а доказательства обоснованные, а они вот где — подшиты Павлом Юрченко, пронумерованы. Так что и без признания Нельского обойтись можно. Хищение в размере ста шестидесяти семи тысяч с хвостиком установлено, документально закреплено.

Помотал душу Нельский всей оперативно-следственной группе. Сядет на свою табуретку, распустит губы и начинает разминать запястья, гладить их, массировать. Всего-то от тюремной камеры до камеры допросов пронес на пояснице холеные руки свои, а спектакль — будто только-только стальные наручники сняли.

Откуда у капитана Юрченко столько выдержки бралось! Но терпи, обуздывай желание трахнуть кулаком по столу.

— Гражданин Нельский, в прошлый раз вы утверждали, что к выпечке не проходящих по документам чебуреков не имеете никакого отношения, что это инициатива Елизаветы Панченко.

— Да, именно так, — ласкал свои запястья Нельский.

— В таком разе ознакомьтесь вот с этими документами. Вот записка, исполненная лично вами: «Лизанька. Ночку пободрствуйте, используйте вчерашнюю муку и фарш…» и так далее. Вот, почитайте, если запамятовали. — Компенсируя невозможность трахнуть кулаком по столу, Юрченко издевчиво добавил: — Только не вздумайте заглотать свое эпистолярное произведение. Без толку. У нас фотокопия имеется.

Нельский поднял на следователя ненавидящий взгляд.

— Вы сердитесь, Нельский? Не собираетесь глотать? А я подумал: сто шестьдесят тысяч заглотал, а маленькую бумаженцию совсем запросто… И почему такая беспечность — записка? Могли же по телефону или лично. Слова к делу не пришьешь, а бумажку, как видите, пришили.

— Вам не бумажку, меня пришить хочется. На «в особо крупных размерах» натягиваете. Вон какую сумму сочинили. Искали же! Нет у меня ни гроша! — негодующе, с паузами отреагировал Нельский.

— Лизанька, то бишь Елизавета Панченко, — продолжал Юрченко невозмутимо, — передала нам не только вашу записку, Михаил Петрович, но и копии двенадцати накладных, которые ни по каким учетам не проходят. Масло, мясо, мука, специи… Почеркала карандашом по бумаге, подсчитала: только за три месяца она передала вам, — слышите, Нельский? — лично вам передала семьсот девяносто восемь рублей. С вашего разрешения она оставила у себя шестьдесят. Значит…

— Ничего не значит! — оборвал следователя Нельский и снова замкнулся.

— А для нас кое-что значит, гражданин Нельский. В записке вы обещаете одну сумму, а платите другую. Из восьмисот всего шестьдесят рублей за три месяца сверхурочной работы у раскаленной плиты. Не скупо ли, Нельский?

Нельский катнул желваки. Юрченко погадал, пытливо вглядываясь в брыластое лицо Нельского: сорвется или нет? Срыва не последовало. Сдержался, не поправил умышленно неправильно названную цифру — шестьдесят рублей Панченко получала ежемесячно.

И так вот изо дня в день, на каждом допросе. С таким же упрямством вел себя во время обысков.

Коллективный сад «Заря» фасадной изгородью с входными воротами из металлических прутьев вытянулся вдоль Московского тракта, а тыльной примкнул к насыпи узкоколейной дороги, по которой во времена оны доставляли торф для местной электростанции. Потом надобность в торфе отпала, а раз так, то и узкоколейную дорогу побоку. Рельсы сняли, по насыпи стали ездить автомобили, в обводнившихся котлованах торфоразработок сами собой развелись караси.

Сад большой, гектаров восемь на когда-то худющей, болотистой почве, а в саду этом — участки. С малиной, смородиной, крыжовником и, конечно, с одной-двумя яблонями. При каждом участке домик. Домики пряничные, цветастые, как пасхальные яички, с балкончиками, игрушечными мансардками. Летние домики. В соответствии с установленными правилами для садоводов.

Был в том саду участок и у Михаила Петровича Нельского — древний, еще отцовский. С домиком, разумеется. Домик — на особицу, ни у кого такого: ни у тех, кто вопреки «установленных правил» отгрохал капитальные хоромы, ни у тех, у кого летние, игрушечные. Удивительный у Нельского домик! Поглядит на него сосед Иван Гаврилович да и вздохнет — то ли сострадая бедности, то ли предполагая камуфляж этой бедности. Директор преогромного ресторана, а садовая постройка — курам на смех. Крыша черт знает чем крыта: плитки шифера, металлическая обрезь, расплющенные цинковые тазы и ведра. Стены тоже не лучше — тарными дощечками обиты. С ларем для мусора можно запросто перепутать.

Вот здесь-то после безуспешных обысков на городской усадьбе и работала оперативно-следственная группа капитана Юрченко. В бетонированном погребе смехотворной избушки обнаружили штабеля ящиков с коньяком, заморскими консервами и копченостями. Это, конечно, что-то добавляло к характеристике директора ресторана, но важнее было найти шкатулочку, баночку, горшочек — одним словом, ту самую пузатенькую кубышку, в которой может быть спрятано нажитое на тортах, чебуреках и пирожках без мяса. Ни одной сберкнижки у Нельского не обнаружено.

Как диковину, осмотрели каждое полешко в поленнице, ящики из-под рассады, истыкали зондом клубничные грядки, почву в кустарниках, перенесли с места на место кучу перегноя — ничего не оставили без внимания. Солнце снижалось к покатым лесистым зубцам Уральского хребта на западе, вот-вот смеркаться начнет. Устали, перекусить бы в самую пору, но ни отдохнуть, ни поесть себе не позволяли. Понятые откровенно поглядывали на часы, раздраженно переругивались инспекторы, бессовестно клевал носом конвоир Нельского.

Внутренне затаенный, Нельский сидел истукан истуканом. Только раз Юрченко заметил, как вскинулись набрякшие от дум веки Нельского, как напряглись мышцы мясистого лица и приглушилось дыхание, — это когда Игорь Тычинин, инспектор БХСС райотдела, осматривая под навесом всякую рухлядь, запнулся за старую велосипедную раму и ушибся. Игорь чертыхнулся и отбросил раму. Цепляясь за траву гнутой педалью, рама отлетела к стенке домика. Тычинин плюнул ей вслед, достал сигареты и прилег под кустом сирени. После этого лицо Нельского приобрело прежнее выражение.

Но и после того, как Нельский ушел в себя, он раза два останавливал взгляд на велосипедной раме, и это не ускользнуло от внимания Юрченко. «А что, — подумал Юрченко, — если тут то самое парадоксальное: чтобы спрятать, не нужно прятать? Всегда предполагается, что орудия преступления и ценности, добытые преступным путем, тщательно прячут от нежелательных глаз; ищут то, что спрятано, а то, что на виду, — не ищут».

Юрченко лениво поднялся с крылечка домика, расправил затекшие ноги и направился к велосипедной раме. Изучающе потрогал ее носком замшевой туфли раз, другой. Боковым взглядом засек едва заметное и беспокойное движение Нельского.

— Нельский, зачем вам эта ржавая рама? По бедности металлолом собираете? Или все это, — показал Юрченко на хлам под навесом, — непременные аксессуары избушки на курьих ножках?

— Положите на место! — неожиданно заорал Нельский и зашелся в кашле, багровея одрябшим за последнее время лицом.

Ого, нервишки-то ни к черту, вон как рявкнул. Что это он?

— Можете все забрать, навоз на свой огород вывезти, — глядя в сторону Юрченко, сказал Нельский, когда успокоил кашель.

Нет, в крике Михаила Петровича не только бешенство. Вон испуг-то, до сих пор в глазах не померк. Юрченко напирал:

— Рама-то не составная случайно? Может, разбирается, а? Нельский, я у вас спрашиваю.

Дай сейчас волю Михаилу Петровичу — по самую плешивую башку вогнал бы этого следователя в землю.

Не дождавшись ответа, Юрченко наступил ногой на муфту передней вилки и с силой дернул заднюю часть рамы. Проделал это без особой надежды на успех, но успех был: рама, теряя загрязненный маскировочный солидол в местах соединения, чуть раздалась. Юрченко дернул сильнее, рама покорилась и разошлась на две части. По-птичьи заглядывая в трубу, Юрченко спросил:

— Все здесь, Нельский, или другие тайники есть?

— Идите к черту! — выкрикнул и отвернулся Нельский.

Юрченко хмыкнул. Теперь ничто не могло испортить его настроения.

— А если я вас за оскорбление на пятнадцать суток?

8

Ни один человек из занятых расследованием дела Нельского ни на минуту не сомневался, что обнаруженные в тайнике двенадцать тысяч рублей — крохи. Где остальные?

На другой день обыск возобновили и на садовом участке, и в городской усадьбе подследственного.

Пережив за ночь потерю двенадцати тысяч, Нельский несколько успокоился и теперь наблюдал за действиями сотрудников милиции равнодушно. Больше ничего не найдут. Далеко отсюда деньги Михаила Петровича.

Оперативники заново перебрали полы в избушке, пересмотрели консервные банки, бутылки с напитками — все, во что можно затолкнуть денежные знаки, насыпать драгоценные камушки или цацки из благородного металла. Юрченко, ободренный удачей с велосипедной рамой, снова занялся валявшимся под навесом хламом.

С внутренней стороны навеса, прислоненный за ненадобностью к столбу, стоял на ребре широкодонный, полусферический (в два обхвата) банный котел, наполовину заполненный гудроном и мусором. За долгие годы котел вдавился, врос в землю, обвился малоосвещаемой чахоточной травкой. Возможно, использовался он еще при строительстве домика или позже, во время каких-то ремонтных работ. Юрченко толкнул чугунный чан каблуком туфли. Тот, как живой, скоблянул столб, переместил центр тяжести и лег днищем на землю. Из сырой вмятины опрометью кинулись в укрытия антрацитово-черные козявки. Юрченко показалось, что гудронная масса шевельнулась в котле. Приглядываясь, склонился. Только нагретым, размягченным можно удалить гудрон из котла. Не могла такая глыба усохнуть и шевелиться. Но эта почему-то отлипла от кромок котла по всей окружности. А если это лишь перегородка, вмазанная гудроном в котел? Исключительно в духе изобретательного Нельского!

Юрченко окликнул старшего лейтенанта Тычинина. Тот, угрюмый и потный, догадавшись, прихватил лом, подошел.

— Дай-ка, — потянулся Юрченко к лому.

Просунуть лом в едва обозначившуюся щель между стенками котла и окаменевшей массой не было никакой возможности. Юрченко подсунул лом под днище, сказал Тычинину:

— Помоги. Перевернем.

Поднатужились, но котел лишь скользнул по щепкам и ударился о столб. Подгнившее основание столба не выдержало, хрустнуло, столб сдвинулся.

— Павел Евгеньевич! — предупреждающе крикнул Тычинин и выскочил из-под навеса: померещилось Игорю, что крыша навеса, лишившись опоры, валится на их головы.

Юрченко посмотрел вверх. Крыша не собиралась падать, ее надежно держали шесть несущих столбов. В таком случае зачем это архитектурное излишество — седьмой столб? Юрченко толкнул опору концом лома. Никакая это не опора. Осыпая гнилушки у основания, столб закачался маятником.

— Что скажешь? — глядя на Игоря Тычинина, кивнул Юрченко подбородком на «архитектурное излишество» и снова коснулся столба концом лома. Тот опять качнулся на проволочной оплетке, крепившей его к балке, как на шарнире.

Тычинин схватил лопату и стал разгребать землю у основания столба. Скоро штык лопаты звякнул о крышку канализационного люка. Что это — водопровод, канализация? Насколько известно, таких подземных коммуникаций садоводам еще не подводили.

— Нельский, — обратился Юрченко к арестованному, — у вас что, собственная канализационная система?

Нельский давно уже наблюдал за действиями милицейских чинов. Когда ворочали котел, издевчиво усмехнулся. Он тоже не раз ворочал его. И гудрон ковырял. Он же и прислонил котел к столбу — тогда, во второй приезд с Камчатки. В ту пору столб не был трухлявым, не сдвинулся от тяжести прислоненного котла, не показал Нельскому бросовую крышку люка, на которую опирался своим основанием. Теперь вот закачался на проволочной петле, и Нельский от его жуткого, как висельника, раскачивания ощутил холод во всем теле. Оглушенный вспыхнувшей в мозгу догадкой, он не ответил на вопрос Юрченко.

Крышку сковырнули, сдвинули. Она прикрывала вкопанный в землю второй, меньших размеров котел. Только этот был заполнен не гудроном. Рот Нельского непроизвольно открылся, и он кожей почувствовал, как шевельнулись волосы на голове. Оперативники, подозвав понятых, начали складывать на чистый льняной мешок пачки денег. Нельский собрал остатки сил, встал, шагнул ближе. Юрченко запрещающе-строго бросил ему:

— Нельский, сядьте на место!

Конвоир в недовольном голосе старшего следователя уловил упрек и в свой адрес. Угрожающе шевельнув автоматом, он прикрикнул на опустошенного Нельского:

— Ну, кому сказано!

Не отрывая бессмысленного взгляда от того, что извлекали из тайника, Михаил Петрович опустился на свой табурет. Ненависть к отцу взыграла с новой силой. Раньше Нельский пугался своих звериных вспышек, возникавших в минуты колкого раздумья о бесследно исчезнувшем кладе, терзался ими, стыдился в наплыве раскаяния. Теперь было не до сентиментальных тонкостей. Некогда уплывшее из его рук богатство могло сейчас сыграть роковую роль. Зловеще-черный зрачок нагана смотрел Нельскому в переносицу, и Михаил Петрович едва ли не лишился сознания от этого видения.

Юрченко не прикасался к деньгам, стоял, не сводя насмешливого взгляда с Нельского, ждал его реакции. Михаил Петрович понял, что от него требуется. Помотал головой туда-сюда, едва внятно, через силу произнес:

— Это не мои деньги. Это деньги отца.

Тычинин даже присел от неожиданности услышанного, а Юрченко зло процедил:

— Стыдитесь, Нельский. Пачкать имя покойного… Вы его ногтя не стоите.

Усмехнувшись, Нельский промолчал. Что сейчас скажешь? Подумал только: «Поступай как хочешь. Не подпишу, а в суде отведу обвинение, потребую экспертизы, пусть устанавливают время закладки тайника, а тогда… Н-нет, за двенадцать тысяч ты меня к стенке не поставишь…»

9

«Очамчире, Очамчире… Зачем же пожаловал оттуда гражданин Паренкин Макар Леонидович? — размышлял следователь Юрченко. — Какой ветер сдунул его с Кавказских нагорий? Какое перо собирается выщипнуть? В чем ему не терпится покаяться? Или это разновидность трубача Тютюкина?»

Итак, Паренкин сказал старшему следователю Юрченко:

— Товарищ следователь, я пришел с повинной.

С чего начать после такого заявления? С официального — я вас слушаю? Можно и с этого, но прежде — некоторые формальности, такие, которые не обидели бы Паренкина.

Посетитель распахнул ворот вязаной рубашки, раскинул полы пиджака, изнывая от жары, то и дело промокал лицо носовым платком.

Изощряться, каким образом заполучить отпечатки пальцев Паренкина, Павел Юрченко не стал. Прием не нов, известен из десятков кинофильмов, но надежен, как и сто лет назад.

Надежность всегда в простоте. Да и не до того Паренкину, чтобы вникать в уловки следователя.

— Жарко, Макар Леонидович? — сочувственно спросил Юрченко и жестом показал на угловой столик, где на подносе стоял графин с водой. — Попейте.

Паренкин благодарно кивнул, но пил, судя по выражению лица, без особого удовольствия.

— Что, натеплилась? — виноватым голосом спросил Юрченко. — Ах эта Варя… Так и не сменила воду.

Юрченко покрутил диск аппарата, укорчиво сказал в трубку:

— Извините, Варвара Борисовна, но… Я же просил сменить воду в графине. Сделайте, пожалуйста.

Варвара Борисовна, выслушав Юрченко, сказала сидевшей за микроскопом подруге:

— У Павла сидит кто-то. Просит проверить по картотеке.

Варвара Борисовна вошла в кабинет старшего следователя, извинилась за оплошность и, не прикасаясь к стакану и графину, унесла их на подносе к себе в лабораторию.

Да, Макар Леонидович Паренкин пришел с повинной. Пусть не подумает гражданин следователь, что он, Макар Леонидович, наделал что-то ужасное, упаси бог. Он — скромный техник Очамчирской табачной фабрики, но попал, сдается, в какую-то неприятную историю. Рано или поздно откроется преступная деятельность Германа Юрьевича Левикова, и тогда ему, Макару Леонидовичу Паренкину, могут инкриминировать недонесение…

— Я правильно выразился? Есть такой термин? Статья в Уголовном кодексе? — заискивающе заглянул Паренкин в глаза следователя.

— Есть, есть, — утешил его Юрченко. — И в Кодексе РСФСР, и в Кодексе Грузии.

Паренкин суетливо перемещался в кресле, обмахивался носовым платком.

— Вот-вот. А мне это совсем ни к чему. У меня семья, двое девочек, старшая заневестилась… Товарищ следователь не знает, кто такой Левиков? А, извините великодушно. Я понимаю, что в этом помещении и в моем теперешнем положении надо не задавать вопросы, а отвечать на них… Так вот, этот Герман Левиков — двоюродный брат небезызвестного товарищу следователю… Простите, я должен называть вас — гражданин следователь?

— Как вам нравится. Можно и по имени-отчеству: Павел Евгеньевич.

— Так вот, Павел Евгеньевич, — взволнованно продолжал Паренкин, — этот Левиков — двоюродный брат Михаила Петровича Нельского… Почему вы ничего не записываете, Павел Евгеньевич? Протокол не ведете? Ах, простите, бога ради, опять я с вопросом…

— С протоколом успеется, — сказал Юрченко и движением руки пригласил продолжать рассказ.

Раз с протоколом успеется — очень хорошо. Тогда Макар Леонидович продолжит свою исповедь. С инженером завода тунгового масла Левиковым познакомился несколько лет назад. Милый, обаятельный человек…

— Бога ради, — приложил Паренкин большие и пухлые ладони к груди, — поверьте, он создавал такое впечатление. Но вот недавно мне стало известно о Михаиле Нельском, брате Германа Юрьевича. Нет-нет, я никогда не видел Нельского, и Нельский никогда не бывал в Очамчире, но имя его… Оно связано с именем Софьи Кондратьевны Загорской, которая год назад появилась в нашем городе. Не появилась, ее привез Левиков. Как абрек, выкрал невесту брата и теперь женился на ней. Об этом говорит весь город.

Постучавшись, вошла эксперт оперативно-технического отдела Варвара Борисовна, поставила поднос с другим графином, запотевшим от студеной воды. Юрченко поблагодарил. Как только женщина вышла, Паренкин потянулся к стакану.

— С вашего разрешения, товарищ следователь, — трудно произнес Паренкин и торопливо поглотал воды.

Усевшись на свое место, он таинственно вытаращил глаза и, ужасаясь, воскликнул:

— Это же грандиозный спектакль! Я сказал, что Левиков женился на Софье. Но это не так, Павел Евгеньевич, это грандиозный спектакль, сценарий которого написан самим Нельским. Я оказывал Герману Юрьевичу Левикову кое-какие услуги, и потому он доверяет мне. Герман Юрьевич позволил взглянуть на этот спектакль из-за кулис. Так вот, товарищ следователь, братья никогда не порывали дружбы, брак Левикова с красавицей Софьей — сплошная липа, извините, — фиктивный…

Сказанное Паренкиным произвело на него самого такое впечатление, что он с негодованием выпрямился и подобострастно посмотрел на Юрченко. Лицо следователя выражало внимательность и было полно жизненных красок, но какое впечатление произвели на него слова о фиктивном браке, Паренкин разобрать не мог и, выжидающе, помолчав, продолжал рассказ в том смысле, что товарищ Юрченко, будучи на ответственной службе, не может не знать, что и в наше время люди не охладели к деньгам. Должностные оклады удовлетворяют далеко не всех. Даже такое ругательство появилось: «Что б тебе жить на одну зарплату!» А где взять сверх зарплаты — на машину, на дачу, на индийский ковер? С кастетом в темный переулок? Кастеты и безмены, должен сказать вам, — анахронизм. Современный гешефт, продолжал развивать свою мысль Макар Леонидович, формируется иначе: вербуются в суровые северные края или ищут сверхурочную и совместительство…

Хотелось и ему, Макару Леонидовичу, что-нибудь помимо основного заработка… Нет-нет, бога ради, красть — этого и в мыслях не было. Макар Леонидович решил, что прямая выгода — сочинять художественные романы. Такие деньжищи можно огребать! Не получилось. Умение отсутствует, к тому же, оказывается, книги годами пишут, а если поделить гонорар на эти годы, зарплата уборщицы получается. Отказался Паренкин. Ну их, романы эти, пусть писатели пишут, если такие чумные…

Бога ради, пусть простит товарищ следователь, отвлекся Макар Леонидович. Так вот, у Михаила Петровича Нельского свой метод делать деньги. Это человек огромного коммерческого дарования. Михаил Петрович еще в мае, тут, в Свердловске, должен был тяжело заболеть, уволиться, исчезнуть, чтобы вынырнуть на другом краю земли, вдали от обглоданного им ресторана, объединиться с очаровательной Софьей…

«Так вот, оказывается, какое перышко приволок Паренкин из далекой Абхазии!» — мысленно воскликнул Юрченко и решил приложить услышанное к тому, что известно, сравнить известное с новыми данными.

Сухумская милиция по просьбе свердловчан проверяла брата Нельского — инженера очамчирского завода тунгового масла Германа Юрьевича Левикова и ничего существенного не выявила и ничем существенным свердловскую милицию не обогатила. Версия о каком-либо участии Германа Левикова в преступных делах ресторанной шайки не подтвердилась. Переписка Нельского с братом Левиковым не установлена: после измены Софьи Загорской братья стали, похоже, кровными врагами. Ни в чем нельзя было заподозрить и Софью Кондратьевну — запоздалую и вроде бы искреннюю любовь Михаила Петровича Нельского.

Особа авантюрного склада, трижды побывавшая замужем и готовившаяся к замужеству с Нельским, она действительно год назад сбежала в Абхазию с новым избранником сердца. Герман Левиков зарегистрировал брак, закатил на манер коренных жителей шумную свадьбу. Сейчас строит собственный дом, Софья пока нигде не работает.

Задумывались: мог ли Нельский доверить брату или Софье свою денежную тайну?

На допросах при упоминании о двоюродном брате Германе Юрьевиче Левикове и гражданке Загорской Нельский скрипел зубами, шипел и становился свекольной окраски. В этом было все: гнев, презрение, ненависть, нежелание слышать их имена.

Но вот ведь какая штука. Конечно, когда братец, пусть двоюродный, поступает с тобой, как с сопливым мальчишкой, заскрипишь зубами. Зашипишь и при упоминании Софьи, совсем недавно смотревшей на тебя страстными, полными любви глазами. Но скрипи себе, шипи где-нибудь в опустевшей квартире. В самый раз для мужчины гордого, высоко оценивающего собственную персону. Нельский был именно из таких. Выходит, не пристало ему демонстрировать душевные муки посторонним. Если демонстрирует, публично плачется, то не с умыслом ли?

Своими психологическими соображениями капитан Юрченко поделился с начальством. Начальство прислушалось. В категоричное заявление Нельского, что триста тысяч, обнаруженные в саду под навесом, принадлежат не ему, а покойному родителю, честно говоря, не верилось. Не верилось, что Петр Аристархович Нельский, человек безупречной репутации, орденоносец, вел двойную жизнь и что никто не мог этого разглядеть. Но эксперты исследовали тайник и все, что там находилось, и пришли к выводу: котел приспособлен под тайник в давние годы и не исключено, что принадлежал Нельскому-старшему. Наиболее убедительный довод — отсутствие в тайнике денежных знаков, которые печатались в последнее пятнадцатилетие. Думать о какой-то случайности по меньшей мере глупо.

Если триста тысяч, что изъяты из давнишнего тайника, на самом деле принадлежали «порядочному» Петру Аристарховичу (им Юрченко займется еще, особо), а не его отпрыску, где тогда деньги или ценности махрового жулика Нельского-младшего? Двенадцать тысяч из велосипедной рамы не в счет.

Не исключено, что немалая сумма, собранная Нельским преступным путем, находится в Очамчире. Иначе трудно объяснить, почему брак Софьи Загорской с его братом — фиктивный. Кроме того, есть предположение, что Михаил Нельский, вопреки слухам об измене Софьи, встречался с ней где-то в третьем, никому не известном месте. Это уточняют сейчас находящиеся в Абхазии старший лейтенант Тычинин и два сотрудника угрозыска, а пока надо продолжать разговор с Макаром Леонидовичем Паренкиным.

— Надо полагать, что в Свердловск вы прилетели не затем, чтобы сообщить о сомнительной свадьбе вашего приятеля Левикова? — с иронией спросил Юрченко.

— Что вы, что вы! — замахал Паренкин ладошками. — Но это, как видите…

— В чем же выражается ваша явка с повинной?

— Бога ради, сейчас, — засуетился Паренкин. — Видите ли, я знал, что Софья Загорская располагает значительной суммой, я бы сказал — колоссальной суммой. Мой гражданский долг сигнализировать в соответствующие органы… Человек я робкий, не сделал своевременно…

— Почему же сделали сейчас? Что вас толкнуло на это? Или узнали от официанток ресторана, что Нельский арестован?

— Нет, нет, я специально прилетел… Чувство гражданского…

Юрченко досадливо остановил его:

— В Сухуми до милиции автобусом двадцать минут, а вы эвон куда. Но если пришли, давайте начистоту. Иначе ваша явка с повинной в зачет не пойдет, прямое или косвенное участие в преступлении будем рассматривать на равных со всеми.

Пропотевший до зуда и жалкий в своей растерянности Паренкин более или менее вразумительно рассказал, что деньги Софья получила от Нельского. Сохранить. Ну вроде бы если его посадят, то деньги останутся в целости. Отсидит два-три года и вернется к Софье, к деньгам. Вот для чего брак фиктивный. Откуда известно о деньгах? Две дочери, жена не работает, зарплата у техника, гражданин следователь, сами знаете… Софья видела это, дала пятьсот рублей. Одень, говорит, девчонок, а про деньги соври. Премия или халтура какая. Софья — сущий дьявол. Предупредила: «Помалкивай, если не хочешь девчонок оставить сиротами».

— С чего это Загорская благотворительностью занялась? Пятьсот-то рублей за какие заслуги?

Паренкин заерзал, потер виски, не решаясь сказать и боясь не сказать. Наконец, глядя куда-то в сторону, выдавил с трудом:

— Мы были близки с ней.

Юрченко брезгливо усмехнулся:

— А с Левиковым она тоже была близка?

— Павел Евгеньевич, это такая женщина… Сатана в юбке. С улицы, говорит, приведу, вот тут с ним лягу, и вы не пикнете. И ручку сжимает в горсть: «Вот вы где у меня. Вам за любовь со мной у Миши высшая мера — нож в почку».

— После отъезда из Свердловска Загорская встречалась с Нельским?

Скрывать нет смысла. Но очень хочется Паренкину хоть самую малость обелить себя. Как тут обелишь, если вопросы следователя и его, Паренкина, ответы каждый раз обнажают новый слой грязи. Опять вопрос, требующий безусловной правдивости, а за правдой этой — предосудительные, противозаконные действия Макара Леонидовича. Ох как не хотелось касаться этого!

— Тем летом встречались дважды. Я прилетал в Свердловск… Но я же по делу, на табачную фабрику. Время и место свидания передавал Нельскому так, попутно…

Юрченко резко отодвинул лежавшие перед ним бумаги, верхний лист скользнул по гладкой поверхности, невесомо качнулся в воздухе и ударился ребром о линолеум пола. Паренкин вздрогнул, словно не бумажный лист упал, а совсем рядом грохнули молотом по чугунной доске. Юрченко поднялся из-за стола, прошелся по кабинету. Остановился подле Паренкина, глядя в макушку этого сутенера, сводни и кем еще в следующий момент он обернется, сказал раздраженно:

— Знаете, Паренкин, мне иногда кажется несправедливым, что сотрудникам милиции не выдают молоко за вредность производства. Вон с какой мерзостью приходится соприкасаться… Ладно, ближе к делу. С какой целью теперь приехали в Свердловск?

— Софья велела, — поторопился с ответом Паренкин.

— Она знает об аресте Нельского?

— Понятия не имею. Может, догадывается, может, сообщил кто. Велела повидаться и сказать… Слово в слово велела: «Не тяни кота за хвост». Похоже, собираются с Левиковым недостроенный дом продавать. После, как я приеду. Если, сказала Софья, с Мишей несчастье — немедленно звонить с междугородной.

— Звонили?

— Бог с вами, да разве я… Лучше к вам прийти, а? Учтете, дети все же…

Юрченко долго и испытующе смотрел на Паренкина.

— Макар Леонидович, насчет продажи дома точно?

— Во всяком случае Софья говорила Левикову: «Не найдем покупателей — не обеднеем». Мне кажется, что, если бы я позвонил о Нельском, они бы сегодня исчезли из Очамчире.

— Мне тоже так кажется.

Юрченко снял трубку телефона, накрутил номер подполковника Веряскина.

— Владимир Александрович? Юрченко вас тревожит. Владимир Александрович, надо бы депешу в Абхазию. Пусть Тычинин немедленно берет обоих.

— Еще вчера вечером задержаны, Павел Евгеньевич, — ответил начальник ОБХСС. — Будут у нас ближайшим авиарейсом. Подробности, когда зайдешь.

Известие о том, что Левиков и Загорская задержаны, сразу успокоило Юрченко. Улыбнулся Паренкину:

— Так-то вот, Макар Леонидович… Хотел оформить протокол задержания, изолировать вас денька на три. Теперь ни к чему. Вот подписку о невыезде возьму. На сколько у вас командировка? На трое суток? Может, и хватит. Не хватит — нашим документом отчитаетесь. Распишитесь. Здесь вот.

10

Подполковник Веряскин был в кабинете не один. Над приставным столиком возвышался медноволосый, с грубым обветренным лицом человек, которого Юрченко встретил утром в коридоре третьего этажа. Юрченко кивнул ему. Веряскин оторвался от бумаг, сделал жест в сторону своего посетителя:

— Знакомься, Павел Евгеньевич. Заместитель начальника следственного отдела Камчатского УВД майор Прохоров.

Майор поднялся, подал руку и добавил:

— Иван Федорович.

Юрченко назвал свою фамилию и сел напротив Прохорова.

— Н-ну-с, Павел Евгеньевич, — откинулся на спинку стула Веряскин, — что тебя так переполошило?

— Загорская и Левиков, по всей видимости, узнали об аресте Нельского и, похоже, навострили лыжи.

— Откуда такие сведения? — спросил Веряскин.

Юрченко рассказал о визите Макара Леонидовича Паренкина.

— Не дезинформация?

— Нет. У этого типа один выход — говорить правду.

— Что ж, все стыкуется. — Веряскин подал листок с машинописным текстом. — Ознакомься.

Юрченко принял листок, сказал Веряскину с улыбкой:

— Вот и нет чертовой дюжины. Пятнадцать теперь, если не считать очамчирского гуся в клетчатых штанах.

— Какой гусь? Какая дюжина?

— Чертова. Тринадцать в деле было, Владимир Александрович.

— Вон что! — засмеялся Веряскин. — Не пятнадцать, больше насобирается. Прочитай сообщение Тычинина из Сухуми. Его опергруппа на квартире Натальи Белобородовой, сестры Софьи Кондратьевны Загорской, изъяла драгоценностей почти на четыреста тысяч рублей и без малого сто тысяч денежными знаками.

Юрченко удивленно присвистнул:

— Весь ресторан того не стоит. У нас-то сумма хищений в сто шестьдесят семь тысяч установлена.

— Остальное по ведомству Ивана Федоровича, — показал Веряскин на приезжего майора.

Юрченко с уважительным пониманием посмотрел на сильно измотавшегося в поездках майора Прохорова.

— Помнишь ориентировку камчатских товарищей? — продолжал Веряскин. — Едва ли помнишь. Была четыре года назад ориентировка о розыске некоего Сливко Зиновия Львовича, ведавшего пушной факторией. Одни приметы, без фотографии. Теперь видим: приметы Сливко — это приметы Нельского. Не было у нас тогда Нельского. Да и черт ли мог подумать, что Сливко и Нельский одна и та же бяка. А до этого он в Якутии под именем Мулявина значился. Докопались все же наши коллеги, точнехонько на Свердловск вышли. — И спросил совсем неожиданно: — Ты завтракал сегодня?

— Чай пил, — ответил Юрченко.

— От чая в животе лягушки разводятся. Пойдем в столовую, рубанем чего-нибудь существенного.

В коридоре встретили эксперта Варвару Борисовну. Поздоровалась со всеми, оттянула Юрченко за рукав, доложила:

— Пальчики отчетливые. Ответ из Москвы дня через три.

За столом, в ожидании, когда поджарят картофель, Юрченко снова заговорил о деле:

— Переживал, что в срок не уложился. Похоже, представление придется писать о продлении по вновь открывшимся обстоятельствам, просить у прокуратуры три-четыре месяца.

Веряскин поправил:

— Тут, Павел Евгеньевич, другое обозначается. В одно производство сводить надо и передавать нашему дорогому гостю: Нельский у них больше натворил. Это тебе не пирожки из нашего ресторана… Кстати, старика Булатова не забудь. Подготовь проект приказа на денежную премию.

— Не забуду, — ответил Юрченко и, глядя на майора Прохорова, вздохнул в предчувствии чего-то тяжкого.

Подполковник Веряскин нащурился на него, спросил сочувствующе:

— Догадался, если вздыхаешь? Приятно работать с умными людьми. Да, Павел Евгеньевич, передаем дело Камчатке, а сами — за Нельского-старшего. Надо возбуждать уголовное дело.