Дни тревог

Леонид Орлов ШАГИ ЗА СПИНОЙ Документальный рассказ

— Пошли на болото, — взглянул на друзей Пашка Тарараев, — птицы там сейчас поют — заслушаешься.

— Пошли! — за всех согласился Володька Балабердин. — Хватит мяч гонять. Мать говорит: если ботинки каши запросят, уши, мол, оторву на починку.

Пересмеиваясь, ребята бодро зашагали через футбольное поле, мимо пустующей сейчас лыжной базы мединститута к лесочку, за которым находилось то самое болото, поросшее чахлым кустарником и низкорослым сосняком. Собственно, болотом место это и не назовешь, но все в округе привыкли к давнему названию, а для ребят это было настоящее гнилое болото с бучилом и топями.

— Тише вы, — обернулся Пашка к товарищам, — осторожней, не хлюпайте: от вашего шума все пичуги разлетятся.

Ребята прыснули, сдерживая смех, но пошли осторожнее, высоко поднимая ноги, выбирая, где лучше ступить.

— Слышите, поет? — остановился Пашка. — Подождите, я сейчас, — предупредил он и полез к кусту, где пела птаха, но вдруг остановился и закричал: — Сюда, сюда, скорее, здесь кости! — показал он в сторону.

Ребята мигом окружили замшелую корягу, из-под которой, полузатопленный болотной водой, виднелся скелет человека.

— Партизан, наверное, — неуверенно прошептал Гера Зеркин.

— Откуда? — возразил Володька Аверьянов. — Белых уж пятьдесят лет как прогнали. Может, кладбище здесь раньше было, а сейчас размыло…

— Пошли отсюда, — оборвал спорщиков Пашка, — надо сообщить куда следует, разберутся.

Следователь прокуратуры Игорь Тихонович Мальцев, покрякивая и отфыркиваясь, принял душ и, докрасна растирая махровым полотенцем крепкое мускулистое тело, уже прикидывал, чем займет остаток воскресного вечера, как кто-то позвонил. На ходу поправляя волосы, он открыл дверь. Приложив руку к козырьку форменной фуражки, милиционер доложил:

— В болоте, около подсобного хозяйства УралВО, на восьмом километре Московского тракта, обнаружен труп, вернее, скелет человека. Машина у подъезда.

В тот воскресный вечер от семьи и личных дел был оторван не только Мальцев.

Допоздна работали на месте обнаружения трупа сотрудники одного из отделов внутренних дел города Свердловска: заместитель начальника отдела Андрей Иванович Исайкин, начальник отделения уголовного розыска Святослав Иванович Юшаков, инспектор отделения Леонид Васильевич Русановский и сотрудники городского отдела уголовного розыска. Вечером в оперативном штабе собрались все, кому предстояло дальше работать по делу.

— Значит, так, — встал руководитель оперативной группы подполковник милиции Исайкин. — Полтора-два года назад совершено опасное преступление. Возможно, убийство. Потерпевшая — женщина: рост, одежда, вернее, ее остатки, подтверждают это. Преступление придется раскрывать нам. Прежде всего нужно установить, кто была эта женщина. Надо опросить всех жителей района и узнать, не терялся ли кто года полтора-два назад. Вы же, — посмотрел полковник на начальника уголовного розыска, — срочно запросите сведения из информационного центра УВД области о без вести пропавших в тот период. Обо всем, что заслуживает внимания по делу, сообщать в штаб немедленно.

Подобные преступления — не частое явление в милицейской жизни. Но если они случаются, все силы отдела внутренних дел направляются на помощь работникам уголовного розыска. Вот и сейчас участковые инспекторы, работники наружной службы и другие сотрудники приступили к подворному обходу жилого массива в районе обнаружения останков.

В каждый дом, в каждую квартиру заходили работники милиции и задавали людям один и тот же вопрос: не терялся ли кто у них, у их соседей или знакомых года полтора-два назад. Утомительно и однообразно. А тут еще шутники и острословы подсмеиваются: опять, мол, милиция ищет, что не теряла, к народу за помощью обращается.

А помощь народа была действительно необходима. Преступление совершено давно, сходных ориентировок о потерявшихся или пропавших без вести в отдел не поступало. Может быть, кто-то помнит о случившемся или видел что-нибудь подозрительное.

Полина Пестерева сидела за ломившимся от грязной посуды столом. Незаправленная с утра постель, разбросанная одежда и обувь говорили, что в доме давно нет хозяйской женской руки. После вчерашней попойки Пестерева чувствовала какую-то опустошенность, ненужность своего существования. Впрочем, такой она и была, ее жизнь. Казалось бы, все как у людей: есть семья — муж, дочь. Хотя какая это семья? Танька два года без малого к матери носа не кажет. Уехала, не сказалась. Ивану, конечно, заботы нет: неродная ему дочь. Да и притеснял он ее крепко. Через то, может, и уехала она куда подальше.

— Здравствуйте, хозяйка, — переступил порог комнаты Пестеревой старший инспектор уголовного розыска Владимир Захарович Подгорбунский. — Э, да вы никак в расстройстве, — кивнул он на стол, уставленный пустыми бутылками.

Пестерева посмотрела на вошедшего отсутствующим взглядом, хотела что-то сказать, но промолчала, вяло махнув рукой.

— А я к вам по делу. — Инспектор присел на краешек стула. — Таня-то где, дочка ваша?

— Ишь какой прыткий. Вынь да положь ему Таньку. А нешто я знаю? Ты бы вот не пришел — и тебя бы не знала где взять, кавалера такого.

— Не кавалер я, — протянул Подгорбунский удостоверение работника милиции. — Служебная необходимость.

— С милиции? — ахнула Пестерева и, откинувшись на спинку стула, закрыла глаза. — Два года скоро, как уехала Таня, — медленно проговорила она, немного помолчав. — Люди сказывали, замуж вышла и на Магадан махнула. А недавно, нынче уж, слух опять прошел, что видели ее будто в Первоуральске. С ребенком. Письма вот жду. Навестить бы надо. А что? Напакостила небось?

— Как она была одета? — не отвечая на вопрос, спросил Владимир Захарович.

— Не помню сейчас уж: дело давнее. Пальто вот ее дома нет, — проговорила Пестерева, немного подумав. — Темное такое, в полосочку было, так, может, в нем. Кофта… чулки серые. Да кто ее знает, — махнула она рукой, — вон сколько времени прошло…

— Когда вы ее последний раз видели?

— Спроси что-нибудь полегче… Хотя постой. Конец июня был, числа этак после двадцатого. Деньги я как раз получила, кофту ей купила.

Из сбивчивого рассказа Пестеревой вырисовывалась неприглядная картина. Мать не очень-то утруждала себя воспитанием дочери. И в жизни Тани случались не просто ветры, но и ураганы, перед которыми трудно устоять даже взрослому. Дурные привычки липли к ней, как репей. Закончив восемь классов и бросив школу, Таня лишилась последней опеки взрослых. Она походила на неоперившегося, но уже выброшенного из гнезда птенца, для которого мир полон опасных неожиданностей. Однако об опасностях девушка не думала. Ее прельщали прелести самостоятельной, бесконтрольной жизни. Поработав немного в одном, потом в другом месте, Таня решила, что работа не для нее. И более она не утруждала себя: бродила по вокзалу, Зеленой роще, заводила сомнительные знакомства и неделями не бывала дома.

Впрочем, мать вовсе не беспокоило, что дочь часто не ночует дома, приходит оборванная, полупьяная, пропахшая запахами подвалов и табачным дымом. Ее не взволновало, когда Таня снова исчезла из дому, и надолго.

А позднее сыграли свою роль слухи.

Так прошли неделя, месяц, год, потом второй, и женщина окончательно бы позабыла, что она мать, что где-то у нее есть дочь…

— Для уточнения некоторых обстоятельств придется вам пройти в отдел милиции, — закончил беседу Подгорбунский.

В отделении уголовного розыска Пестереву официально допросили, предъявили на опознание остатки одежды, найденной на болоте, и предварительно установили, что пострадавшая — дочь Пестеревой, Татьяна. Одновременно домой к Пестеревым выехал инспектор уголовного розыска Леонид Васильевич Русановский. Такие визиты для него не в новинку. Но каждый раз он относится к ним так, как будто занимается этим делом впервые: скрупулезно и внимательно. На этот счет у него выработана четкая формула. Если хочешь составить ясное представление о преступлении, необходимо побыть среди людей, общавшихся ранее с преступником или пострадавшим, но, если таковых пока не выявили, можно ограничиться и вещами, принадлежавшими тем, либо просто окунуться в ту атмосферу, которая когда-то окружала интересующего тебя человека. Увиденное, услышанное, ощущаемое может натолкнуть тебя, допустим, на предполагаемого преступника.

К сожалению, из вещей Татьяны почти ничего не осталось, так, один хлам. Но Русановский тщательно перебирал старые учебники, тетради, письма. Изорванные, покрытые пылью, они представляли определенный интерес разве что для сборщика макулатуры, но Леонид внимательно рассматривал каждую бумажку. Неожиданно взгляд его наткнулся на фразу: «…Сегодня воскресенье. Погода холодная, весной и не пахнет». Что это? — листал Русановский дальше и, пробегая мельком написанное, понял: дневниковые записи Татьяны. «Мать пьет, — читал он, — заставляет и меня. А я не хочу, не могу так больше. Эта пьянка длится уже четыре дня. Уйду к Сережке Д.».

— Кто это — Сережка Д.? — подумал вслух инспектор. — Не искомое ли? А мамаша, видать, та еще.

Члены оперативной группы собрались в штабе по раскрытию преступления, чтобы обменяться добытыми сведениями. Говорили горячо, возбужденно.

— Сегодня, — остановил шум подполковник милиции Исайкин, — Полина Пестерева опознала остатки темного пальто в пунктирную полосочку и чулки из эластика. Точно такие же были у ее дочери. Получено также официальное заключение экспертизы, что потерпевшая — женщина в возрасте семнадцати-восемнадцати лет, скончалась от нанесенных в область головы проникающих ранений два года назад. Не исключено, что потерпевшая — ее дочь, Татьяна Пестерева. Сейчас нужно установить, — продолжал подполковник, — круг ее знакомых по вокзалу, Зеленой роще и месту жительства. Возможно, кому-то из ее друзей известно о случившемся больше, чем нам. Вы, Святослав Иванович, — обратился Исайкин к Юшакову, — особое пристрастие проявите при работе по месту жительства, выявляйте Сергея Д. Вокзал остается за Валерием Ивановичем Антроповым, Зеленая роща за Борисом Георгиевичем Худышкиным. Знаете? — уточнил Исайкин. — А теперь выкладывайте ваши предложения, предположения и новые версии.

На минуту в комнате установилась звенящая тишина.

— Разрешите, — поднялся высокий, стройный молодой человек в штатском костюме. — Как установлено мною, с матерью погибшей сожительствует или состоит в незарегистрированном браке некто Киус, который, по словам соседей, домогался и дочери. Вполне вероятно, что убить могла мать на почве ревности, — уточнил он.

— Поддерживаю версию Русановского, — заговорил Юшаков, — только нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что убийство могли совершить отвергнутые поклонники Татьяны. Это — раз. А второе — убийство из хулиганских побуждений, — закончил он.

— Принимается, — подвел итог Исайкин. — А пока работаем по выдвинутым версиям. — Андрей Иванович посмотрел на часы: опять припозднится сегодня. А ведь обещал жене пораньше прийти.

Домой Андрей Иванович возвращался поздно. Он любил в эти ночные часы пройтись по засыпающему городу. Умолкает назойливый шум машин, гаснут в окнах огни, гулко разносятся в тишине шаги запоздалого прохожего. Ночная прохлада освежает лицо. Подполковник идет не спеша, стараясь отвлечься от сутолоки дневных дел, но каждый раз ловит себя на том, что снова и снова думает об этом давнем преступлении.

«Всякое преступление — большое общественное зло, — думал он, — и, чтобы бороться с ним, нужно знать, как оно складывается, зло. Всегда ли его носителем является только тот, кто совершил грабеж, избил или убил человека? В большинстве случаев да, но бывает, что и сам пострадавший является участником преступления, как, возможно, Татьяна. Как, когда эта девушка встала на скользкий путь? И сама ли? Не мать ли прежде всего виновата в моральном падении дочери, приведшем к смерти вначале духовной, а потом и физической. Чему, например, она могла научить свою дочь? Тому же, чем занималась сама? «Мать пьет, заставляет и меня», — снова вспомнил Андрей Иванович строки из девичьего дневника. Татьяна все же боролась, пусть неумело, по-своему, но боролась. Но мать склоняла дочь к рюмке раз, другой, третий. Четвертую Таня выпила сама…»

…Казалось, были предусмотрены все возможные мотивы совершения преступления, но ни следующий, ни два других дня не принесли ожидаемых результатов по раскрытию. Правда, Юшаков и Русановский не закончили еще проверку всех знакомых Тани Пестеревой по месту жительства, но надежд на успех оставалось мало. И кое-кто из работников в открытую высказывался, что дело это темное, глухое и придется ему висеть на отделе вечно. Исайкин не любил такие расхолаживающие сотрудников разговоры и, заслышав что-либо подобное, обрывал на полуслове, но в душе все же оставалась какая-то горечь.

Подворный обход между тем продолжался. По крупицам работники милиции собирали сведения о пострадавшей и ее знакомых. В округе только и разговоров было, что об этом давнем убийстве. Особенно пытались докопаться до истины вездесущие пенсионерки — обитатели скамеек возле подъездов. Насидевшись за зиму в домах, они выходили на улицу и, греясь в лучах раннего летнего солнца, беззлобно перемывали косточки своим знакомым. Больше других доставалось, конечно, Пестеревым.

— Гулянки-то довели, — подытожила одна из говоривших, поправляя выбившиеся из-под платка волосы. — Не зря в старину-то говаривали: «Седни гули, завтре гули — кабы в лапти не обули».

— Это как же, бабуся, «в лапти»? — оборвал ее насмешливый голос Русановского.

— А так, внучек, — обернулась та, — раньше истинных христиан-православных в особых лыковых лапоточках хоронили. Загуляет вот так какой сердешный, все спустит. Ну и предупреждают его добрые люди: смотри, мол, кабы в лапотки не обули, то есть не умер бы ненароком.

— Усвоил, — серьезно отозвался инспектор и, подойдя ближе, добавил: — Я из уголовного розыска. А вы, как я понял, хорошо знали Татьяну Пестереву. — Русановский взглянул на женщину.

— А нешто нет? — всполошилась говорунья, ища поддержки у товарок. Но те предупредительно молчали. Это еще больше раззадорило бабку. — Да я не то что Таньку эту беспутную, но и убивца ее проклятого видела в тот самый день.

— Подождите, мамаша, — пытался урезонить ее Русановский, — по порядочку бы надо: уголовный розыск порядок любит.

— Ишь ты… Порядок, — споткнулась та и, немного помолчав, заговорила снова: — В тот самый день, когда ее, Таньку-то, последний раз видели здесь, подъехал к ее дому автомобиль. Из кабины Танька вылезла и парень этот, в зеленом, вроде бы военный, шофер, убивец, надоть, с ней. Зашли в квартиру. А после, вскорости, — обратно. Она принаряженная. Ну и уехали.

— А почему вы решили, что он убийца? — удивился Русановский.

— А потому, милок, что больше его здесь никто не видел, хотя раньше, бывало, наезжал часто.

«Резонно», — подумал инспектор, а вслух спросил:

— Какая же была машина?

— Да зеленая, сыночек, зеленая, с кузовом такая.

— Самосвал, что ли?

— А кто ж его знает? Здесь не сваливал, а только фырчал все время. Гудит, гудит, а потом — фр-р… На здешнюю базу будто бы что-то привозила или за овощами приезжала.

Русановский заторопился на базу. Там, перелопатив документы, он установил фамилии водителей, марки и номера автомашин, приезжавших на овощебазу в тот июньский день. Русановский обратил внимание на водителя армейской автомашины — рядового срочной службы Николая Петровича Елькина.

«Вот тебе и бабушкины сказки, — покачал Леонид головой, — «убивец» был в зеленом, и этот, значит, в зеленом».

Автомобильная рота военных строителей располагалась недалеко от конечной остановки автобуса. И Русановский, чуть ослабив галстук, свернул на тропинку, сокращавшую путь. А спустя мгновение он уже купался в лесном аромате. Нынче это было его первое свидание с природой. Длинноногие купавки, толстушки медуницы и кудрявые стебли лесного горошка, казалось, обгоняли его, то тут, то там пересекая тропу. Леонид пошел медленнее.

«Как в деревне, — подумал он. — Когда на сенокос идешь». И тут же увидел лицо матери, чуть грустное, с теплой улыбкой и морщинками, вовсе не старившими ее.

Пройдя лощину, Русановский на одном дыхании вскочил на взгорок: как-никак кандидат в мастера спорта по волейболу, тренированный организм привык к нагрузкам. Желтоликие молодые сосны окружили его. Разогретые полуденным солнцем, они наполняли лес бодрящим запахом смолы.

Леонид прибавил шагу.

В автороте Русановского знали давно. Еще в бытность участковым инспектором он не однажды заходил сюда. С тех пор старшина Курцевич, немолодой уже сверхсрочник, служивший в роте давно и знавший всех и каждого, проникся к нему уважением.

Солдат-первогодок, стоявший на КПП, Русановского не пропустил. Пришлось разыскивать старшину по телефону, покуда тот сам не показался из-за казармы.

— Товарищ старшина, — начал было дневальный, но Курцевич протянул руку инспектору:

— Здравствуй, здравствуй, Леонид Васильевич. С худым к нам или с добрым?

— Служба… — замялся Русановский, кивая на дневального, — добра не теряем, а ищем, найдем — людям отдаем.

— Ну-ну, шутник, — заговорщически подмигнул старшина, — пройдем-ка лучше ко мне.

В тесной каптерке пахло нафталином, кожей только что привезенных сапог и не то рыбьим жиром, не то пролитой ваксой, пятном темневшей на полу. Русановский привычно огляделся и, сев на край ящика с сапогами, без утайки рассказал о деле, которое привело его сюда. Старшина полез было за сигаретой, но, вспомнив, что прошло уже три дня, как он бросил курить, махнул рукой: — Помню, служил у нас такой водитель. Слова, бывало, от него не добьешься…

— Как «служил»? — перебил Русановский.

— Обыкновенно — служил: ни в передовиках, ни в отстающих не значился, — не понял вопроса старшина.

— Да не о том я. Сейчас этот Елькин где?

— А, — понимающе закивал Курцевич, — демобилизовался прошлой осенью и уехал в Челябинск.

— Может, друзья у него остались в роте?

— Да кто с таким букой водиться-то станет? Нынешний солдат на дыре дыру вертит, дай только волю, а тот, говорю, тихоня. Хотя постой, был у него земляк, по второму году, такой же, — старшина махнул рукой, — разве что стоя не спал. Только вот и Болтова этого, Володьки, нет в роте, в дисбат угодил за дорожное происшествие еще в прошлом году.

— Надо будет, и Болтова найдем, — Русановский протянул старшине руку.

— Занятно, — выслушал инспектора Исайкин. — И больше там у Пестеревых его никто не видел? Занятно, — повторил он еще раз и добавил: — А если совпадение? И честный человек этот Елькин?

— Честь его не пострадает. Я ведь как бы от Болтова, с которым вместе отбывали срок. Рекомендован, мол, к тебе обратиться за помощью. Ну а потом, как водится, о женщинах. И со ссылкой на Болтова упомяну про Пестереву…

— Согласен в принципе, — кивнул Андрей Иванович, — только надо посидеть, потолковать, примериться к тем ролям, которые тебе придется сыграть при встрече с Елькиным. Все надо предусмотреть, чтобы и дело сделать, и людей не обидеть.

Легенду разрабатывали тщательно, совместно с оперативными работниками учреждения, где отбывал наказание Болтов. Русановский познакомился с его личным делом. Парень не нарушал режим, писал родителям, знакомой девушке, Елькину реденько, и, чтобы не возбуждать раньше времени его подозрительность, Леонид отказался от встречи с ним.

— Со стороны переписки безопасность гарантируем, — заверил офицер. — Только вот ведь какая закавыка. Не исключено, что Елькин попросит вещественных доказательств пребывания вместе с Болтовым, так сказать, верительных грамот. А у вас, кроме справки об освобождении, ничего нет. — Открыв нижнее отделение сейфа, майор достал оригинальную вещицу: складень, наборная ручка которого изображала изящную женскую ножку. — Возьмите на всякий случай: местное производство, — протянул он нож, нажав на кнопку, вмонтированную в рукоятку. Пружина моментально вытолкнула клинок. — Эффектно?

— Фирма «Маде ин оттеда», — улыбнулся инспектор. — Спасибо!

Челябинск встретил Леонида нестерпимой жарой. Но отсиживаться в гостинице или в кафе с прохладительными напитками и кондиционированным воздухом было некогда. Перепроверив через адресное бюро место жительства Елькина, Русановский помчался в общежитие на другой конец города. Первая неудача: Елькин исчез неизвестно куда.

— Во всяком случае, — пояснила заведующая, — здесь он около месяца совсем не ночует. Возможно, женился и живет у жены или на частной без прописки. Знаете ведь, как это делается.

Русановский, к сожалению, знал. И если все действительно так, как говорит заведующая, то разыскать Елькина будет непросто. Домовладельцы пуще глаза берегут подпольных квартирантов. И потребуется не один день, чтобы с помощью участковых инспекторов, дружинников, членов комсомольских оперативных отрядов выяснить, где в огромном городе может находиться некий Елькин.

— А где он работает или работал?

— В автоколонне, шофером, — перелистывая домовую книгу, ответила заведующая. — Но это было два года назад, когда он еще прописывался к нам.

Расстегнув рубашку еще на одну пуговицу, забросив за спину до чертиков надоевший пиджак, побрел Леонид по раскаленному асфальту. Солнце палило нещадно. Теплая газированная вода не утоляла жажды. После мороженого пить хотелось еще сильнее. Но все это казалось Русановскому мелочью по сравнению с тем, что испытывал он из-за обуви. В самый неподходящий момент напрочь отклеилась подошва у левой туфли. Шлепает по асфальту — ну, хоть шнурочками подвязывай. Оглядываясь, улыбками провожают незадачливого пешехода прохожие.

Выручили парни из Челябинского угрозыска. Правда, обувь была еще та — кеды сорок второго, но все же лучше, чем с оторванными подошвами.

— Действуй, сыщик. Эти вездеходы как раз для твоей работы. Ско-ро-ход, — торжественно произнес Валентин, протягивая Леониду кеды. — А вот ответ на наш запрос. Держи.

«Шофер третьего класса Елькин Н. П., — читал Русановский, — действительно работает в автопредприятии. В настоящее время находится на излечении в больнице после аварии». Значит, все же здесь он! Теперь ноги в руки и…

— Э, дорогой. Обувь не бережешь, — подковырнул его Османов. — Надо пользоваться современными средствами связи.

— Вот черт, так ждал этого сообщения, что забыл обо всем и готов бежать туда…

— Даже босиком, — вставил Османов.

Ребята дружно грохнули, но Русановский, не обращая на них внимания, уже вращал диск телефона.

Звонить пришлось долго. После четвертого, а то и пятого объяснения дежурный врач травматологического отделения, даже не выслушав инспектора до конца, сказал, что Елькин выписан из больницы для продолжения лечения на дому.

— Думал — конец, а выходит — только начало, — вздохнул Леонид, положив трубку на рычаг. — Переведен на домашний режим. Отдыхает где-то, может, на бережку сидит с удочкой или под яблонькой чаи распивает и знать не знает, что ищут его до потери подметок.

Кеды и впрямь оказались скороходами. За какие-то два дня Русановский обошел чуть не полгорода. Разыскал с десяток подруг Елькина, друзей по выпивке и просто знакомых. Картина вырисовывалась неприглядная. Парень был безалаберный, пил, заводил сомнительные знакомства, прогуливал на работе и, в довершение ко всему, совершив аварию, серьезно покалечился. Мог такой человек совершить преступление? То, на болоте?

Гадания на кофейной гуще не модны в уголовном розыске. Факты нужны. Они все скажут. Их он и отыскивал.

Фаина Колобова, розовощекая плотная женщина, родная тетка Елькина по матери, допивала третью чашку чая, когда в ворота осторожно постучали. Гремя цепью, залаял бросившийся к двери пес. «Кого это бог послал на ночь глядя?» — подумала хозяйка и вышла в сени. На улице было еще достаточно светло, и она разглядела в подворотне белые кеды.

— Кто тут?

— А ты отвори дверь-то — увидишь.

— Много вас шляется, — недовольно заворчала женщина, подходя к воротам и сдерживая собаку.

— Николая бы мне повидать, Елькина, — переступил порог Русановский. — Сослуживец я его, проездом… вот и решил зайти. Дружками все ж были. Поклон ему привез от зазнобы.

— Поклон? — Колобова критически осмотрела пришельца. — Ну, проходи в избу, — миролюбиво проговорила она, запирая ворота.

Пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, Леонид протиснулся в дверь и, пройдя просторные сени, вошел в дом. Опрятная, аккуратно заправленная кровать с кружевными подзорами и накидушками, старинной работы посудный шкаф, стулья с высокими спинками и домотканые половики создавали какой-то особенный деревенский уют. И Русановскому показалось, что он в гостях у своей бабки и сейчас она, сухонькая и сгорбленная, выйдет из кухни и скажет: «Самовар, что ль, ставить, Ленушко?» Леонид непроизвольно посмотрел в сторону печи. Оттуда поднимались сизые струйки табачного дыма. «Елькин», — ударила в голову кровь, и почему-то защемило в груди: неужели нашел? Русановский кашлянул и спокойно посмотрел на хозяйку. А она, подперев голову руками и прищурив глаза, уставилась на незваного гостя: выкладывай, мол, с чем пришел.

— Николая бы повидать, — снова повторил Русановский, скосив глаза в кухню. Там было по-прежнему спокойно. В наступившей на мгновение тишине зашуршали перелистываемые страницы книги: кто-то читал.

— Служили мы вместе, — уже увереннее и изменив первоначальный замысел, заговорил он. — Земляки, значит. А потом переписывались. Болтов моя фамилия. Может, слыхали — Вовка Болтов. Так вот, Николай приглашал. Тетка, мол, как своего встретит. И крыша первое время будет, и харч.

— Ишь какой распорядитель выискался! — Женщина всплеснула руками. — Сам жил — ни копейки не платил, да еще и дружка сюда же. Хватит. Есть у меня постоялец, — кивнула она за печку, — вполне справный человек. А Колька, бес, ногу поломал в аварии. В деревню уехал, на поправку.

— Жаль, — сокрушенно вздохнул Русановский и потрогал нагрудный карман. — А я ему письмишко привез от девчонки. Любовь, говорит, промеж них была.

— Знаю я про то, — отмякла вдруг тетка Феня, — писал. Первое-то время хотел там остаться, я отговорила: здесь, мол, мало девок-то, что ли? Унялся. А может, и зря я тогда вмешалась. — Она встала и, опершись о лавку, достала с божницы какую-то бумажку. Развернув ее, она вынула конверт и протянула Русановскому:

— Адрес это. Сам поедешь или почтой пошлешь письмо-то? Ну да дело твое. Может, и наладится у них. А то дурит Колька несусветно, пьет, хулиганит. Думаю, через нее, через любовь эту.

Поблагодарив и слегка посетовав на судьбу за то, что она не свела его с Николаем, Русановский распрощался. Шагая по темным улицам городской окраины, он воспроизводил в памяти весь разговор с теткой Феней. Чувствовалось, что она искренне волновалась за парня и хотела, чтоб он зажил наконец по-настоящему. А может быть, все это искусная игра? Русановский, работая в уголовном розыске, приучил себя верить фактам, а не ощущениям. Теперь же встреча с Елькиным была делом времени: адрес лежал в кармане.

А жизнь в районном отделе внутренних дел шла своим чередом. С утра до позднего вечера к крыльцу то и дело подъезжали милицейские машины, хлопали двери кабинетов, раздавались нетерпеливые телефонные звонки в дежурную часть и пулеметные очереди пишущих машинок.

Начальник отделения уголовного розыска Святослав Иванович Юшаков продолжал расспрашивать знакомых Пестеревой по месту жительства. Многие утверждали, что в последнее время Татьяна дружила с Сергеем Дориным. Не тот ли это Сергей Д., о котором упоминала в своем дневнике Таня? Стали выяснять. Оказалось, парень уехал из Свердловска примерно в то же время, когда исчезла Пестерева. «Что это? Совпадение или… Или он совершил преступление и скрылся, заметая следы?» — рассуждал Святослав Иванович. Этими мыслями он пришел поделиться с Исайкиным.

— Дорин, говоришь? — оживился Исайкин. — Интересно. Надо срочно запросить паспортные столы области, узнать, где он.

— Уже сделано, Андрей Иванович, — доложил Юшаков.

— И что?

— Дорин живет в Талицком районе. Недавно освободился из мест лишения свободы: сидел за хулиганство.

— Вот это новость, представляешь? Ведь если трагедия на болоте — дело рук Дорина, то он мог умышленно совершить хулиганство, чтобы запутать розыск.

Параллельно с Юшаковым работали следователь районной прокуратуры Игорь Тихонович Мальцев и инспектор уголовного розыска городского УВД Свердловска Валерий Иванович Антропов. Стараясь помочь следствию, жители микрорайона подсказали, что стоило бы поспрашивать о случившемся у ребятишек, которые постоянно проводят свободное время на стадионе и в его окрестностях. Так появились в деле по расследованию убийства Пестеревой Геша Паклин, Ванька Пастухов, Шура Подосинов и Алик Пеньков — четыре неразлучных друга, почти ровесники, учившихся в одной школе.

Но ребята ничего не могли припомнить, ссылаясь на давность.

Мальцев продолжал работать с парнями и девчатами, дружившими когда-то с Пестеревой или близко знавшими ее. Протокол допроса он не составлял: сообщаемые сведения не представляли интереса по делу, а ограничивался непринужденным разговором, делая изредка пометки в своем блокноте. И снова ничего нового. Игорь Тихонович еще раз мысленно перебрал в памяти всех, с кем ему пришлось побеседовать, выясняя тайну старого болота, и убедился, что местные больше знают о Пестеревой. Значит, надо снова вернуться к ребятишкам, к Геше Паклину и его друзьям.

Игорю Тихоновичу постоянно приходится заниматься подростками, и он хорошо знает их натуру. Разговаривая с ними как со взрослыми, доверительно, умело строя систему вопросов, он выслушивает их, не перебивая, внимательно и серьезно.

— Вспомни, Геша, кто часто бывает на стадионе, около лыжной базы. Может быть, кто-то бродил по болоту, — начал Игорь Тихонович. — Какие парни, девчата? Случались ли там драки или другие события, особенно запомнившиеся тебе?

— Что знал, все рассказал, — насупился Паклин. — А ребята… Разные там ходили ребята: стадион ведь.

— Геша, не будь ребенком. Ты отлично понимаешь, о каких ребятах я спрашиваю. Кто дружил с Таней?

— Дорин с ней ходил… Звалов, Брыкин. Да почем я знаю? Не следил же, — заволновался парнишка.

— Не договариваешь ты что-то, Геша, — упрекнул Мальцев.

— Не верите, — обиженно покосился тот на следователя, — у ребят спросите. Мы всегда вместе играем.

Но ребята ничего не добавили к сообщению Геши. «Многие с ней ходили, — твердили они. — И Звалов ходил, и Дорин, и Федька Рябой. Многие…» А Ванька Пастухов, желая, видимо, придать своим словам большую правдивость, добавил в конце разговора:

— Если сомневаетесь, спросите у Сеньки Сташкова. Тот никогда не врет.

— С этим мы, кажется, еще не беседовали, — взглянул Мальцев на Антропова, занося новую фамилию в настольный календарь. — Завтра надо разыскать. А сейчас к Исайкину: все крутится вокруг одних и тех же людей. Надо проверять. — В коридоре он чуть не столкнулся с Юшаковым.

— Торопишься сообщить, что преступление раскрыл? — дружески подковырнул Святослав Иванович.

— Понимаешь, Дорин меня заинтересовал, не принял шутки Игорь Тихонович. — Все как сговорились, утверждают, что, перед тем как исчезнуть, Таня дружила с этим парнем.

— И меня Дорин тоже было заинтересовал. Нашли мы его, привезли, сюда, но отпадает, проверено. Побеседуй сам.

Дорин действительно не был причастен, как он выразился, к «мокрухе». Начали было они встречаться с Пестеревой, но ребята избили его, и он отступил. А вскоре и уехал из Свердловска. Таня в то время была еще жива. Дорин же со своего нового места жительства никуда не выезжал. Это установлено точно.

И эта зацепка выскользнула из рук членов оперативной группы. Но Исайкин, Юшаков, Антропов и Мальцев продолжали отрабатывать версию за версией. А время шло. В сейфы работников уголовного розыска ложились новые дела, которые тоже требовали незамедлительного разрешения. Занимались и ими.

Валерий Антропов разыскал Сеньку Сташкова через бабушку, к которой тот приезжал летом на каникулы, и доставил его в отдел.

Сидит Сенька перед следователем прокуратуры Мальцевым, загоревший, с поблескивающими глазами. Сколько их, ребятишек, побывало здесь — и все без пользы. Даст ли что эта встреча? По правде говоря, ни Мальцев, ни Антропов не надеялись получить от парня каких-либо важных сведений, но были обязаны поговорить с ним, как и с каждым, имеющим хоть малейшее отношение к делу.

Разговор пошел вообще, потом о школе, каникулах и, само собой, о Геше Паклине и его друзьях.

— Так ты почти что здешний, раз каждое лето гостишь на Контрольной, — удивился Игорь Тихонович. — Помнишь, наверное, драка здесь была года два назад, а может, что другое особенное?

— Драк не помню, — пожал плечами Сенька, — а вот особенное было. Я совсем уж забыл про то, если бы вы не напомнили.

Мальцев аж привстал от этих слов. Торопливо закурив, он снова присел к столу.

— И что же такое было?

— Да мы в войну играли. А тут как выскочит из кустов какой-то парень и бежать по болоту. Гешка назвал его как-то смешно и фамилию тоже говорил, да забыл я. На букву «Д» как-то. Пошли мы в те кусты, а там девчонка лежит, вроде пьяная, стонет…

— Сеня, все, что ты рассказал нам сейчас, очень важно. Может, все было не так? Ты ничего не перепутал? Подумай хорошенько и повтори. Твой рассказ будет записан на магнитофонную пленку. — Игорь Тихонович настроил аппаратуру. — Начнем, Сеня. — Щелкнул тумблер, и кассета двинулась, наматывая ленту…

— Значит, обманывал нас Геша Паклин, — покачал головой Исайкин, прослушав запись показаний Сташкова. — На букву «Д», снова «Д». Дорин отпадает. Елькин? Сташков утверждает, что тот был в гражданской одежде. Переоделся? Паклин мог не узнать его. А он сразу назвал бежавшего по фамилии. Кто он? — Андрей Иванович повернулся к Юшакову: — Срочно отзовите Русановского, надо вернуться к Паклину и его друзьям.

Все теперь зависело от этого разговора. Следователь должен найти путь к человеку, сидящему напротив. А сколько раз они сидели вот так же: он здесь, Геша напротив, сколько раз скрещивались их взгляды…

Следователь, как и раньше, вежлив, учтив и предупредителен. Хотя в душе у него, может быть, вулкан.

— Давай-ка, Геша, вспомним еще раз те дни, которые проводили вы с ребятами на стадионе и в окрестностях два рода назад.

— Вспоминали уж, чего еще-то?

— А парня, что побежал через болото, когда вы играли в войну, тоже позабыл? — наступал Мальцев. — Девчонку раненую? А?

— Не помню такого, не было парня, — упрямился подросток.

— Плохо, Геша, когда человек с таких вот лет на память жалуется. Он может позабыть, что у него сознательность и совесть должны быть. — Последняя фраза как-то непроизвольно вырвалась у Мальцева, и он пожалел, что вовремя не сдержался: глаза у Гешки настороженно забегали. «А может, это и к лучшему», — подумал Игорь Тихонович, включая магнитофон.

Гешка с первой беседы понял, чем интересуется следователь. Два года назад он не придал особого значения случаю с девчонкой. Но сегодня взять да так просто все рассказать парнишка просто не мог. Участковый на прошлой неделе дядьку его — Виктора Звалова — в милицию, говорят, ни за что забрал, а там оштрафовали да чуть не посадили вдобавок. Отца у Гешки нет. И дядя Витя для него — все: поддержка и опора. Он сильный, смелый, любого скрутит на Широкой. Мальчишка старается походить на дядю. И если у того нелады с милицией, нелады и у Гешки.

Гешка прослушал запись и вызывающе произнес:

— Ну, видел, а кто бежал, не знаю.

И как ни пытался следователь разбудить его память, стоял на своем: не знаю, кто бежал. Мальцев провел очную ставку с Сеней Сташковым. Но и после этого Гешка еще долго упорствовал, но, сломленный волей и логикой следователя, наконец назвал фамилию бежавшего.

Встреча с Елькиным, на которую все возлагали большие надежды, не дала желаемого результата. Едва начав разговор с ним, Леонид понял, что парень — натура действительно увлекающаяся — вряд ли мог пойти на убийство.

Между делом инспектор пролистал альбом с армейскими фотографиями подозреваемого. На одной из них улыбающаяся Татьяна с букетом цветов. Надпись и дата: 20 июня.

На последней странице внимание Русановского привлек воинский железнодорожный билет на имя Елькина. Компостер выбил дату демобилизации — 21 мая. Здесь же лежали три письма Николая к Татьяне «до востребования», вернувшиеся обратно. Марки и конверты проштампованы в июле. Последовательность событий еще более уверила инспектора в первоначальном мнении о невиновности Елькина.

Загорелый, еще более вытянувшийся, появился Русановский в отделе и сразу же подключился к работе с подростками.

Шестиклассники Геша Паклин, Шура Подосинов, Алик Пеньков и Ваня Пастухов дружат, что называется, с детства. Зимой и летом проводят они свободное время здесь же, на Контрольной, недалеко от подсобного хозяйства, что по Московскому тракту. На лето приезжает сюда в гости к бабушке Сенька Сташков. Ребячьи игры затягиваются допоздна.

В то лето погода не очень-то баловала теплом. И когда в конце июня установились наконец погожие деньки, ребятишки высыпали на стадион.

— В войну, в войну!.. — загалдели они. — Делимся! — неслось со всех сторон. Они быстро разбирались по двое и подходили к Гешке с Ванькой.

— Матки, матки, чьи отгадки?

— Ты что? — ткнул друга Пастухов. — Уснул, что ли? Отгадывай.

Гешка молча смотрел в сторону. Там, по краю стадиона, шли двое. Парень нес две бутылки, девушка что-то завернутое в бумагу. Ванька посмотрел туда же и, проводив шедших взглядом до леса, по-хозяйски заметил:

— Бутылки-то надо будет потом подобрать. На кино, или мороженое купим.

Поделившись на группы, ребята разбежались. То и дело слышались из кустов их воинственные возгласы.

— Ура! — закричал Гешка Паклин и выскочил из засады. Ребята с криком бросились за ним. Не добегая до леса, они увидели, как из кустов выскочил парень и побежал в глубь болота. Оторопев, они остановились.

— Это Мардель, Дроботов это. Чего он испугался? — растерянно проговорил Гешка, подходя ближе к кустам. На траве, зажав голову руками, лежала девушка. Она стонала и что-то пьяно бормотала, но слов ее было не разобрать.

— Надо бы матери сказать, — заволновался Шурка.

— А где она? — возразил Ванька.

— Ладно, — повернулся Гешка, — айда к бане, там мой дядька. Вымоется он, мы ему все и расскажем.

— Я уж не пойду: мне домой пора, — заторопился Сташков и побежал на автобусную остановку. А ребята, возбужденные увиденным, заторопились к бане. Вскоре вышел и Виктор Звалов с Валерием Брыкиным. Ребятишки наперебой заговорили о том, что Мардель — Дроботов — избил какую-то девчонку, а сам убежал. Все вместе они пошли к лесочку. Звалов и Брыкин узнали девушку. Это была Пестерева. Она все еще что-то бессвязно бормотала, держась за голову.

— Вишь, нарезалась, — Звалов оглядел место пиршества. — И ведь не первый раз попадает, а все неймется!

— Отлежится, — махнул рукой Брыкин и зло пошутил: — Поучил немного девку Серега, чтоб пуще любила… Э-э! Сегодня поругались — завтра помирятся. Не наше дело! И болтать об этом зря нечего.

И они ушли, не придав значения случившемуся: одни, потому что привыкли рассматривать жизнь через призму широкореченских обывателей, а другие были просто неспособны критически оценить все, переложив это, как им казалось, на плечи взрослых.

Преграда молчания была сломлена. После того как Геша дал правдивые показания, их нужно было закрепить. Пришла пора браться за Брыкина и Звалова. Обоих сразу же вызвали на допрос.

— Знал я, что Дроботов избил Пестереву, — сказал Звалов, — но не думал, что все так кончится. И не беспокоились мы: бивали ее и раньше. Правда, на следующий день шли с Брыкиным мимо, завернули туда, где лежала Татьяна, но ее там не было. Только от того места тянулся к болоту след в примятой траве. Мы подумали, что это она ползала пить или умыться, а потом ушла. Позже слух прошел, что Татьяна куда-то уехала, и мы позабыли о том случае. Правда, когда провожали Дроботова в армию, я спрашивал, что, мол, ты тогда с Танькой-то сделал, но он выругался, а потом замял разговор, и больше ми не спрашивали, — закончил Звалов.

Дроботов действительно второй год служил в армии. Установили где, связались с командованием, выехали на место. Вернулись в Свердловск с Дроботовым — и прямо с самолета на допрос.

Пестереву он знал давно. Были они почти одногодки, и в ребячьей компании считалась она своим человеком. Но в последнее время Татьяна завела себе новых друзей, и он ее давненько не видел. А в тот день Дроботов, возвращаясь с работы, купил две бутылки вина и случайно встретился с девушкой.

— Как она, жизнь молодая? Все хорошеешь, — подкинул комплимент парень.

— Да где там. Не до жиру, быть бы живу. А ты, я смотрю, шикуешь. Вино? — Пестерева рассмеялась. — А я на мели.

— В чем дело, я угощаю, — театрально расшаркался Дроботов. — Подожди, только закусь возьму.

Они прошли краем стадиона и углубились в лесок. Там, на бугорке, разложили на газету огурцы и сыр. Кусок хлеба Дроботов разрезал перочинником. И только тогда вспомнил, что отец просил его прийти пораньше. «Вот связался», — ругнулся он про себя и положил на газетку часы: потороплюсь. Однако за выпивкой Дроботов позабыл обо всем, а вспомнив, не нашел своих часов.

— Танька, кончай дурить, тороплюсь я, — стряхивал он с газеты остатки закуски, — где ходики?

— Да ты что, позабыл, что ли, пока миловался тут со мной, что подарил мне их? — Она лукаво подмигнула и затянула пьяным визгливым голосом: «За любовь ей до-ро-го пла-ти-ли, за кра-су да-ри-ли жем-чуга». А ты — часы…

— Отдай, шлюха, — выругался парень, — ишь чего захотела, жемчугов, — подступал он.

— Не тронь! — вскрикнула Танька, и злоба исказила ее лицо. — Это я-то шлюха? Ах ты, пес шелудивый, кобелина проклятый, тебе бы только девку полапать. А нет чтобы уважение ей оказать, подарок сделать. Вишь, в чем хожу, — вытянула она ногу, — чулок добрых и тех нет…

— Вот тебе уважение, вот, — зверем метнулся к ней парень, один за другим нанося удары бутылкой.

Так и не окончив фразы, Танька, обхватив голову руками, обмякла и упала. Дроботов мгновенно протрезвел: он понял, что случилось. А к кустам с криком неслась орава ребятишек. Дроботов заметался, не зная, что делать, но инстинкт самосохранения гнал его прочь. Он бросился бежать прямиком через болото.

Дома он не мог найти себе места и, промучившись ночь, пошел туда, где это случилось, едва забрезжил рассвет. Таня была мертва. Он хотел пойти и повиниться во всем, но вместо этого подхватил труп и, протащив его метров тридцать в глубь болота, бросил под разлапистую корягу. Он мучился день, два, неделю. Но все было спокойно. Никто Татьяну не искал… «Авось пронесет», — подумал он и затих, замкнулся в себе, зная только дом да работу, а осенью ушел в армию.

Дроботов закончил свою исповедь и, откинувшись на спинку стула, облегченно вздохнул.

— С тех пор мне все время казалось, что за мной кто-то идет. Я постоянно оглядывался, даже прятался. Я ждал и боялся. Все пугало меня: телефонные звонки, письма, шум проезжающих мимо автомашин — это за мной. — Он обхватил голову руками…

Юшаков поднялся и раскрыл окно. Упругий ветер, оттолкнув штору, бросил в прокуренную комнату охапку ночной свежести, запахов тополей и чего-то еще особенного, неуловимого. Все глубоко вздохнули. Настоянный ароматами воздух пьянил. И может быть, от этого или от того, что сложный поиск наконец завершен, этим уставшим людям ни говорить, ни думать не хотелось. Они молча слушали ночь.

— А не пора ли нам, пора… — первым очнулся Антропов. — Я ведь, как прилетел, — сразу сюда.

— Светает, — согласно кивнул Юшаков.

— А я подремлю здесь, — потянулся Русановский. — Утром ко мне люди должны прийти…

Разбудил его телефонный звонок. Новый день начался, а просыпаться так не хотелось: ему снилось детство и пахнущие парным молоком руки матери.