Дни тревог

Борис Рябинин СЛЕД ВЗЯТ Рассказы проводника служебной собаки

АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ ПАНОВ И ЕГО ДЕСЯТЬ ПОМОЩНИКОВ. «Преступника преследует Панов!» Почти четверть века в свердловском уголовном розыске это выглядело как самая лучшая аттестация, как надежная гарантия того, что правонарушитель не уйдет. Почти четверть века беспрерывных погонь, преследования, риска, нередко связанного с опасностью для жизни…

А десять помощников? Это Джильда, Рено, Пальма, Дежурный, Дикс, Найда… Четвероногие помощники, собаки-ищейки.

— Десять собак израсходовал, — говорит Андрей Николаевич.

«Израсходовал»… Звучит непривычно!

— А как же. Собака, она ведь тоже не железная. И срок жизни у ней совсем другой определен. Да и гибнут, случается. Наше дело — не цветочки собирать…

— Награды есть?

— А как же!

Это «как же!» звучит как удивление: какая служба без наград? Это значит, что не служишь, а отслуживаешь…

Грудь его украшают: орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги» (получил ее в тылу, в военные годы), «За отличную охрану общественного порядка» — чисто милицейский знак, учрежденный для работников органов внутренних дел. Премия — малокалиберная винтовка. 28 денежных вознаграждений (больше, чем по разу в год!), благодарностей без счета.

В книге учета отмечено: только в 1963 году им раскрыто 18 преступлений. А всего? «Долго считать».

А поглядеть — совсем не богатырь.

Худощав. Среднего роста. Длинное узкое лицо, изрезанное глубокими рытвинами («Поработаешь в угрозыске — еще не то наживешь!»), часто освещается лукавой, задорной и доброжелательной улыбкой, глаза открытые, ясные, как у ребенка. Любит шутку-прибаутку. Про что бы ни начал рассказывать обязательно с юморком.

Интересно отметить, самые мужественные люди при первом знакомстве нередко выглядят простаками, этакими невинными, простодушными взрослыми младенцами. Глядишь и думаешь: неужто и вправду это он провел столько удачных операций, раскрыл такие дела, которые иному и во сне не привидятся? Сметливости, проворству да профессиональному умению, быстроте ориентировки и какому-то особому чутью, точнее сказать — интуиции Панова, какая приходит лишь с опытом, могли позавидовать многие.

В ноябре 1932 года прибыл он, имея двадцать шесть лет от роду, из армии в милицию. До тридцать девятого был милиционером, потом изъявил желание поступить в школу проводников служебно-розыскных собак. Почему пошел туда, и сам толком не знает. «Кто желает?» — спросил командир. Ну, он и «пожелал»…

Учился в Свердловске, у Плишкина, Борисова. Многие старые собаководы помнят их. Толковые были люди и про собак все знали. Прошел шестимесячные курсы. Поскольку у него уже был стаж работы в милиции, требовалось только освоить спецслужбу — розыскную, с собакой. После стал проводником, два треугольника носил — сержант милиции (погоны появились позднее). Дослужился до старшего лейтенанта. Первая собака была Джильда, серая овчарка, похожая на волка. Сперва боялся подойти к ней: уж больно люта, никого не подпускала. Начал кормить, угощать, ходить — началось «закрепление связи», стала вилять хвостом при виде его… Потом и вовсе привыкла, привязалась. Лаской да вниманием кого не приручишь! Дружить стали. А уж когда вышли впервые на поимку вора — ох и поволновался он! Как-то сработает Джильда? Не осрамиться бы обоим…

Впрочем, предоставим слово самому Андрею Николаевичу.

ЧЕРНАЯ КОШКА ПЕРЕБЕЖАЛА. В ноябре тридцать девятого вышел я в первый раз с Джильдой на квартирную кражу. Расследовать, стало быть. Постараться найти и изловить взломщика-похитителя. Было страшно, понимаешь. Сам учил собаку — а как выучил? Вдруг плохо?

В доме на улице Красноармейской неизвестный проник через окно в квартиру и утащил носильные вещи. Костюм, пальто, еще кое-что. Вещи все добрые, ценные.

Хозяйка особенно за костюм переживала. «Только, — говорит, — мужу справила…» Ясно, жалко. Свое, нажитое.

И откуда только берутся они, эти жулики? Когда они переведутся? Что ему надо? Живи, трудись, как все… так нет! Проклятущая публика.

Чтобы собака взяла след, надо осмотреть все: местность, предмет взлома, не сохранилось ли там чего-нибудь такого, что может указать на запах преступника. Сделали наружный осмотр. Ничего нет. Зашли в квартиру. С оперуполномоченным Завьяловым. Джильда впереди, тянет за поводок, я ее держу, сзади Завьялов.

Только, понимаешь, вошли, кошка черная с русской печи как шебырнется на собаку! Будто кто ее сбросил! Урчит, взъерошилась, когти выпустила. В морду Джильде метила, да промазала. С собаки — на оперуполномоченного, прямо ему на грудь, он только рукой лицо успел прикрыть; потом — в окно… Окно разбила.

Джильда, конечно, зарычала, закрутилась на месте как волчок. Рвется — еле удержал. Завьялов испугался. Сперва-то даже за револьвер схватился: думает, мало ли что. К кобуре руку приложил, потом опамятовался: в кого он стрелять будет? В кошку?! Да ее уж и нет.

Такая катавасия вышла!

Я, само собой, тоже растерялся. Идешь-ждешь, весь напряженный, а тут черт кошку бросил!.. Да еще черную! Плохая примета. Исстари так считали. А в такой момент всегда какая-нибудь ерунда в голову лезет. Тьфу ты, думаю, пропало все дело. Джильда отвлеклась. Хоть назад поворачивай.

Ну, все-таки скомандовал «фу!» — нельзя, значит.

Джильда была уравновешенная собака, сразу послушалась. Я ее успокоил, погладил. Вроде и сам успокоился.

В квартире ничего не обнаружили. Пошли в сад. В саду у окна — отпечатки ног. Глубоко вдавлены: прыгнул с подоконника. Как та проклятущая кошка. У меня даже под ложечкой екнуло. Неужели, думаю, найдем? Применил собаку: «Джильда, нюхай!» Она понюхала и пошла. Мы за ней.

Прошли огороды двух усадеб. А мне опять кошка черная мерещится. Время-то позднее. Ну, взяло ж ее! Тут, понимаешь, и не такое привидится с перепугу. Точит червячок…

Зашли в третий двор. Джильда стала лаять на дверь. Постучали. Один раз, пожалуй, только и стукнули. Дверь открылась. Парень лет двадцати пяти. Пьяный в стельку. «Чего надо?» А сам выговорить не может, еле на ногах держится.

Ну а Джильда спрашивать не стала. Сразу на него. Он отшатнулся, чуть не упал. Завьялов его за подлокотки. Я собаку попридержал. Она после в угол, тянет меня. А там все украденное лежит. И костюм, и пальто… Вор очухаться не успел. Закрылся в своей квартире, думал, не найдут. Стал запираться: «Это мое». Да какое же «мое»! Своя вещь висит в порядке, а тут брошено в углу. Пригласили пострадавших. Ну, они сразу опознали свои вещи. Тут и он признался.

Не помешала черная кошка…

ДЕЛО — ТАБАК. А это уж в войну было. У меня уже опыт был. Ночью кто-то совершил кражу из склада путем взлома замка. Вызвали меня с Джильдой. Прибыли мы на место. На Шейнкмана, 19, дом Востокостали. Большой жилой дом, знаете. В пристрое — склад.

В войну что прежде всего крали? Еду. Похитили шоколад-плитки, табак-махорку, конфеты. Продуктовый склад был.

Следы обнаружили на задах склада рано утром. Часа три или четыре было. А может, пять, запамятовал уж. Словом, светло. Весна, светает рано.

Собака прошла квартал, дальше нейдет. Затоптано? Рано, не должно быть…

Обычно в таких случаях берешь другие следы. Зайдешь с другой стороны, сделаешь петлю или обогнешь угол, пустишь собаку, и она опять потянула как по ниточке. Где-то же они должны быть, не по воздуху летал!

А тут ни в какую! Вот, понимаешь, какая незадача. Крутится на месте, тычется туда-сюда, как заводная, а дальше ни шагу. Отойдешь, пустишь — опять сюда подводит, и точка.

Опустился я сам на четвереньки, по-собачьи. А зелень уж была, травка небольшая. Смотрю: что-то желтое. Принюхался, взял в ладошку — табак! Махорка! Вор посыпал. Опытный жулик!

Что делать? Собака нейдет, острые запахи у нее чутье отбивают. Смотрит на меня виновато, хвостом виляет, будто говорит: «Извини, не могу. Уж не серчай…»

И впрямь табак дело получается. Слыхали такое выражение? Значит, в том смысле: хуже некуда.

Что делать? Не бросать же… Пришлось «своим чутьем», способом доводки. В трудную минуту и такой способ может пригодиться! Главное не растеряться. Сам прошел по табаку метров пятьдесят. Теперь я впереди, а Джильда за мной. Поменялись местами. А табак хорошо видно: желтая дорожка, сыпал, старался… Табак подвел к жилому дому. Метров пять — восемь только не досыпано. Но тут уже опять Джильда взялась за дело. От шоколада обертку нашла, в траве кинута. Ну, думаю, теперь не уйдешь.

К двери. Постучал — пустили. Эге, не спят, нас, что ли, дожидаются? Трое парней. Здоровые такие ребята. Лет по пятнадцать-шестнадцать. Опомниться не успели — Джильда уже обнаружила краденое, недалеко спрятано было. Ну, правда, вор был один, двое посторонних, ни в чем не виноваты и про дело не знали. Это уже потом выяснилось, на следствии. А тут я скомандовал им всем троим, Джильда проконвоировала до отделения милиции.

Растерялись они — беда! А почему вместе оказались в такую рань? Слышь, собирались на рыбалку идти. Снасть приготовлена. Вроде бы не врали. После проверили — сошлось.

Мы идем, а мать того, который украл, за нами бежит, причитает: «Отпусти, слышь. Один он у меня, отец на фронте…» — «А что же ты не досмотрела?» А что она скажет?

Ему говорю: «Ты что же это натворил? Думал, про тебя там положено… Гляди, мать как ревет!»

Она слезы льет, а он сопит, пыхтит, надулся, вот-вот тоже расплачется. Думал, небось, никто не узнает. Собачка научила порядок уважать. И парнишка вроде бы из себя ничего, белобрысенький такой, вихры во все стороны торчат… Мать все дни на работе, присмотреть некому, на ум наставить тоже некому… Делай что хочешь! Однако и спускать нельзя: пропадет окончательно.

Он потому и махорку сыпал, что еще несмышленыш, хоть и сообразил, что к чему. Махорка-то ему не нужна, курить еще не научился. А конфеты — за мое удовольствие. До дому не донес — уже распечатал. Ну, попробовал — в другой раз не захочет…

Выходит, помог табачок-то!

РАСПЛАТА — ЖИЗНЬ. В войну нашему брату пришлось трудненько. Развелось много всякого жулья. Ловить некому, бороться некому. Опытные оперативные работники ушли на фронт, в армию. Мастерам темных дел раздолье. В точности как волки: те тоже в военные годы расплодились по лесам… Охотников не стало!

Во время войны они почти все вооруженные были, бандиты. С фронта привозили чуть не до пулеметов. Едешь на задание, думаешь: вернешься — не вернешься… Других убивали. У меня даже ранения не было. Потому — Джильда всегда при мне. Личная охрана. Чует за версту.

Как-то, помню, выезжали мы с нею в Красноуфимск. Там целая банда сколотилась. Уголовный элемент. Брали ее. Ничего. Выполнили все как полагается и вернулись домой в целости.

К тому времени я уже приличный опыт имел. Собаку понимал, как самого себя, а может, и лучше (себя-то не всегда поймешь!). Проводник и его собака — правая рука оперативных работников, а собака — твоя правая рука…

«Джильда, ищи!» — и начинается очередная цепочка расследования. На одном конце ее мы с Джильдой, на другом — жулик или, может, даже несколько, целая компания… Кто хитрее? Кто смекалистее? Кто кого? Вопрос серьезный.

Раз позвонили по телефону: сторож лежит связанный. Соседи увидели и сообщили. Ночью. Преступления не любят света, черные дела всегда совершаются в темноте. Сторож и не слышал, как эти типы к нему подобрались, ударили по голове, — напугался, упал. После они взяли кусок материи из магазина, спеленали сторожа, как младенца новорожденного, примотали его к весам — ни рукой, ни ногой. Дали коробку папирос. Кури. В издевку, значит. Шутники!

Увезли продукты. Ящик масла, консервы.

След санок. Я дал понюхать Джильде. «Ищи!»

Повела она по направлению к горнозаводскому поселку.

Дошли до улицы Тагильской. С полкилометра прошли. А тут как раз ручей, мостик переброшен небольшой. Она под мост. Глядим, там ящики-то свалены, все кучкой лежат.

Со мной было два оперуполномоченных. Оба молодые. Я посоветовался с ними: продолжать проработку следа или засаду делать. За ящиками придут — мы и сцапаем голубчиков.

Не успели договориться, глядь, трое идут. Один — под мост. Я выскакиваю навстречу с собакой, даю выстрел. Они все трое бежать. Я пускаю собаку на задержание. «Фас!»

Джильда выбежала на взлобок, они все трое выстрелили. Ранили ее. Слышу, завизжала. Я еще: «Фас!» Она еще бросилась. Снова выстрелили. Упала. Они бежать. Я — к ней.

Оплошали оперуполномоченные. Говорю: молодые были. Когда я выбежал, им надо было за мной, а они остались около ящиков. Недоработка получилась. Жулики убежали, собаку ранили.

Я еще раз выстрелил, им вдогонку. А потом заело патрон. Позднее выяснилось, что попал одному в протезную руку. Инвалид он был, с искусственной рукой. А я еще подумал, что не должен промахнуться! Их задержали через полтора года, на другом «деле», тогда все и стало известно до точности.

Подбежал я к Джильде. А она лежит, голубушка. Голову подняла и опять опустила. Осветил фонарем, вижу, кровь. Вся в крови, и лужа подтекла. Встать не может. Взял я ее на руки, отвез на машине в больницу на улице Белинского. Тороплю: скорей, скорей! Врача с постели подняли. Вот не думал я тогда, что в последний раз иду с нею на задание…

Только тут дошло до ума: жизнь она мне спасла, а своей лишилась. Как они начали стрелять, она их атаковала; не будь ее, пули в меня бы попали. У нее было горло перебито. Другая пуля прошла насквозь, как иголка. Посмотрели под рентгеном, хотели делать операцию. А уже поздно. Не дожила…

Когда я ее привез, на столе лежала, как мертвая. Пойду — она переворачивается. Раз упала. Вот ведь какая привязчивая. Ты скажи, до самой последней минуты меня не выпускала из виду, до последней крайности. Сколько мы с нею вместе опасностей пережили, не сосчитать. Где еще такого друга возьмешь?

Вздохнула в последний раз — и прощай…

Долго я около нее стоял. На коленки встал, ухом приложился, еще теплая была, послушал: нет, не дышит…

Вышел я из больницы — ни людей, ни света не вижу. Реву, как маленький. Скрывать не буду. Иду, а слезы в три ручья, не могу унять. Люди на меня глядят, что, думают, такое случилось у мужика? В опасные минуты не дрейфил, а тут…

А все оперуполномоченные виноваты. Сплоховали. Не растеряйся они — и жуликов сразу бы поймали, и Джильда была бы жива.

Оплошал, расплата — жизнь. Если не твоя, так друга.

Такая работа.

ДВОЕ С ОБРЕЗАМИ. Как-то весной, под вечер, еще светло было, директор магазина сообщает: вооруженное нападение на кассира. Бакалейный магазин на улице 8 Марта, 95.

Выехали. Кассир, женщина лет тридцати, ранена в руку. Деньги не взяты. Народу много было. Помешали. Говорит: двое подошли к кассе, наставили обрезы — деньги давай. Она шум подняла, они раз выстрелили и наутек. Побежали в город.

У меня тогда Пальма была. Черная как уголь. Тоже работала хорошо. Тоже спокойная, уравновешенная, исполнительная. Джильду напоминала, хотя характеры разные. Сколько я собак знаю — все разные, хотя одна на другую похожи.

Прошли мы с нею квартал. Вышли на улицу Белинского, к троллейбусной остановке. Обрыв следа…

Люди видели: бежали двое в нетрезвом виде. Добежали до остановки, сели, уехали.

Приехали мы в управление милиции. Через пять минут звонок: снова нападение на кассира, теперь на улице Бажова. Деньги опять не взяли, только угрожали. Сильно пьяные.

Мы с Пальмой туда. Пока в этом магазине разговаривали, подъехал таксист, говорит: «На улице Шевченко двое с обрезами, в сильном опьянении, стреляли в женщину с водой. Она с ведрами шла. Правда, не попали».

Мы в машину и туда. Доезжаем до улицы Шевченко, заворачиваем. Смотрим, двое с обрезами идут. Все еще тут, безобразничают, людей пугают. Мне начальник скомандовал:

— Панов!

Я уж знаю. Раз «Панов», значит, «действуй!».

Выпрыгнул, машина еще остановиться не успела. Собаке: «Фас!» Им кричу: «Стрелять буду!» Они остановились.

Патроны были еще, штуки по две, по три. Свободно могли убить. А как увидели собаку, оцепенели. Хоть сильно пьяные.

Тут наши подскочили. Одного собака держит, другого — они. Не убежишь. Постреляли — хватит.

Вот и вся история.

НА ВОРЕ ШАПКА ГОРИТ. А тут дело было в овощесовхозе на Гореловском кордоне… Слыхали про такой? Бригадир жалуется директору: как ни придут рабочие на работу, опять огурцов недосчитываются. Подозрение на сторожа. Больше некому. Но у него ничего, никаких улик.

Решили применить собаку.

А что она искать будет? Доказательств никаких. Огурцы как огурцы, на грядке все одинаковые. Росписи он на них не оставил.

Утром, часов в десять, я приехал с Пальмой. Обследовали. С чего начинать — неизвестно…

Сторож лет пятидесяти, с бородой. Сытый такой. Глядит в глаза, не сморгнет. Ему что. Не пойман — не вор. А поди поймай. Никаких признаков. Ухватиться не за что.

Рабочие все тоже глядят, работу побросали. Интересно: ходит милиционер с собакой. Зрелище.

Вот, понимаешь, история. Осрамиться неохота.

Решил опять способом доводки.

При обследовании я нашел люк, через который можно проникнуть в теплицу, минуя дверь. Около люка — следы ног. Дай, думаю, применю выборку. Есть такой прием. Поставил всех в шеренгу. Сторожа тоже. Его или не его следы?.. Попытка не пытка!

Пальме говорю:

— Ищи!

Нарочно громко сказал, авторитетно.

Она стала всех по очереди нюхать. Сторож стоит и, вижу, вроде бы в лице начал меняться. Рот то закроет, то откроет, как чебак. Глаза выпучил. А я виду не подаю.

Только она до него дошла, потянулась, чтоб ему живот понюхать, он вдруг как заорет:

— Как она могла знать, что я сюда огурцы-то ложил?!

Не выдержал, стало быть. Бородой трясет. После рассказал все, как было. «Пока дежурю, приготовлю к утру: сорву — и на базар. Работаю через день, мне хватало».

Никогда не терялся. А тут растерялся. Все-таки совесть-то нечиста, свербит. Одним видом его собака допекла.

САМОЕ БЫСТРОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ. Звонит в управление женщина:

— У меня соседка была, пропали часы. Нельзя ли собачку вызвать? Я уверена, что это она взяла, соседка, больше некому…

Я как раз трубку взял. Говорю:

— Пожалуйста.

Записал адрес. Не успел собраться, снова звонок. Она же:

— Прошу извинить: соседка услышала, что я вызываю собаку, часы принесла…

ПОПУТНОЕ ДЕЛО, ИЛИ СЛУЧАЙ С САЙКАМИ. Я на огороде был. То ли землю вскапывал, то ли сажал что, теперь уже запамятовал. Огород у нас рядом с питомником был. Собаки жили в питомнике, наши, милицейские. Ежедневно приходишь, занимаешься с ними. Без тренировок ничего не получится, не будет никакой работы. А они уж тебя ждут… Там для них кухня, повара, все как полагается. Отзанимался — потом на огород идешь. Люблю ковыряться в земле.

Слышу: плач женский в лесу. Лес-то тоже рядом.

Пошел, поглядел. Женщина плачет. Шла из магазина с покупками. Мужчина на нее напал, с ножом, отобрал деньги, продукты. Сайки были в авоське — сайки тоже взял. Не побрезговал. Уходя, пригрозил: с места не сходи, закричишь — вернусь и прирежу. Она и молчала, пока он не скрылся из глаз.

Я сбегал на питомник. Вернулся с собакой. Тогда Дикс был, серый пес. Умный и злющий. Чистый зверь.

— Куда, — спрашиваю, — побежал?

— Да вот туда, — говорит. Показала в сторону Вторчермета.

Пошли с Диксом. Нашли сайки. Что они ему, лишние, что ли, показались? Шел и выкидывал. Иногда преступник делает необъяснимые поступки. А нам как раз это надо. Всегда ждешь, что он на чем-нибудь да себя окажет. Нам ведь много не надо — только бы за что зацепиться…

Дикс как сайки понюхал, так давай ходу! Бежит, почти и к земле перестал принюхиваться. Запах сильный, свежий.

В поселке Вторчермета догнали. Дикс бросился, свалил его. Тот, конечно, орать. Я сразу сделал обыск. Нож нашел. Тут же и деньги, которые он отобрал. Семь лет дали.

Попутное дело вышло. Ходил на огород — вернулся с уловом.

НАСТАВЛЕНИЕ МОЛОДЫМ. От других мне не раз приходилось слышать: не работает собака, ничего не получается. Вроде бы устарело это занятие… Не надо, слышь, и точка. Стали сокращать штат проводников, лишили офицерских званий. Теперь вернули. О чем это говорит?

Я считаю: нужно всячески поднимать авторитет собаки. Работник такой — пойди поищи! Что сам не сможешь, она сделает. Однако помни: собака не автомат, а живое существо. Ее уважать надо, понимать, чувствовать. Без этого ничего не получится.

Иной раз молодые обижаются: «Я образование имею хорошее!» А собаку не понимает. Откуда же будут результаты?!

Тут особое образование требуется.

Первое дело — внимательность. На собаку надейся, сам не плошай. Проводнику надо быть как артисту. Собака очень смотрит на проводника. Как он, так и она. Растерялся пес, потерял след, мечется — поговори с ним, подбодри. Не вздумай орать (делают ведь и так!). Собака должна чувствовать, что ты веришь ей, надеешься на нее.

Самое главное — контакт с животным. Надо, чтоб оно к тебе тянулось, ловило каждый твой вздох, взгляд. Язык у нас разный, а надо, чтоб был общий. Я столько литературы перечитал о собаках — и специальной, и художественной, везде об этом говорится. Сердце надо иметь. Оно в работе всегда необходимо.

Сам померзни, сам поголодай, а собаке дай, ее обогрей. Уж не поскупись, а она в долгу не останется. Сколь ты ей, столько и она тебе. Даже больше. С процентами!

Ну, конечно, времена меняются. И преступники меняются. И милиция теперь другая. Прежде транспорта было меньше. А теперь и рации, и автомашины, всего, чего хочешь. Легче стоять на страже законности и порядка.

СЛЕД ВЗЯТ! В начале шестьдесят четвертого года проводили меня на пенсию. Говорят: поработал — пора и на покой. Провожали меня хорошо, грех обижаться. А все-таки попереживал. Главное — привычка, любимое дело тянет, нет-нет да и забежишь на старое место…

Сейчас у меня Найда. Молоденькая еще, год с небольшим. Учу ее. Пригодится, мало ли что бывает! Это моя первая личная собака. Вот грибы пойдут, посажу в мотоцикл — и айда в лес… С нею веселее. И вот, понимаешь, что недавно вышло.

В начале лета наведались мы с нею в лесок, нагулялись, надышались, я присел на пенек. Птицы поют. Хорошо. Вдруг из кустов трое выходят, с удочками. Молодые, лет по тридцати с небольшим. Найда зарычала, я ей: «Фу!» Они прошли, на нас поглядывают. Потом остановились, один ко мне подходит.

— А я вас узнал, — говорит.

— А я тебя нет.

— Вы в уголовном розыске работаете…

— Ну, допустим, — говорю. Не хочется признаваться, что теперь уже отставник, на постоянном отдыхе. Сам в него вглядываюсь. Блондинчик, вихрастый, плечи широкие. Где я его видел?

А он смеется:

— Вот там мы с вами встречались… Узнали теперь? Вернее, вы к нам домой с собакой приходили. Меня задерживать.

«Эге, — думаю, — вот оно что…» На всякий случай Найду к себе ближе подозвал. А она тоже глаз с него не спускает, будто понимает, о чем разговор. Инстинкт у них.

Только это я зря. Он и мысли такой не имел. Как объяснились мы, вовсе расцвел. И другие тоже заулыбались.

— Ну, что же, — говорит, — вам, конечно, труднее вспомнить. А я помню. И мать часто вас вспоминает. Спасибо вам говорит. Ведь если бы вы тогда меня не накрыли, я, может, дальше бы пошел, понравилось бы. Стал бы профессиональным вором… А теперь слесарь, ударник…

— А что тебя тогда толкнуло?

— Смешно сказать! Сладкого захотелось, в войну сладкого не хватало…

Все точно. Теперь и я его признал. Верно, он, как есть он. Конфеты тогда из склада унес, а меня табаком старался со следу сбить. Через сколько лет встретились! Вот как бывает.

Пожали мы друг другу руки. Очень вам, слышь, признателен — спасли вы меня. Я говорю: «Ты не меня должен благодарить, а Джильду. Жаль, нет ее. Она тебя из беды выручила…» Он и про Джильду справился. Головой покачал, узнав, что уже давно она в земле. Найду хотел погладить, да говорит: «Боюсь, укусит. Серьезные они у вас…» На том и расстались.

А у меня на сердце тепло. Выходит, и в самом деле помог человеку. Вот она какая, наша служба! И Найда будто еще милей. Выходит, через собаку — спасение непутевому.

Иногда гляжу на нее, на Найду свою, и думаю: молодо-зелено. Много еще тебя надо учить, чтоб стала такой, как Джильда или Пальма. А сколько же надо, чтобы выучиться человеку?

Пусть молодые не брезгуют опытом стариков — дело пойдет быстрее. Хочется, чтоб каждый рапортовал: «След взят!»

И еще одно хочу сказать молодым: помни, какому делу служишь. Пусть тебе погоня за жуликами не затмевает глаза, не портит характера. Жуликов единицы, честных людей — тысячи, народ. У народа этого лучшая в мире власть — советская. А милиционер — представитель этой власти.