Дни тревог

Скамья подсудимых… Дети… Как не хочется соединять эти понятия. Но зачастую в жизни они соединены.

1

…Сообщение было немногословным: на улице Челюскинцев, неподалеку от Макаровского моста, двое неизвестных выхватили у гражданки Коптевой сумочку, после чего убежали по льду пруда.

— Одеты в темные пальто и шапки, возраст примерно лет двадцать — двадцать пять. Ведь такие молодые! — только и успела заметить пострадавшая.

Собака след не взяла. Полночь. Ясная, холодная пора крещенских морозов. Я, лейтенант Крохалев и сержант Краев решили искать преступников в домах на берегу пруда. «Холод же. Далеко от дома не пойдут», — рассудили мы. Я подошел к полузаброшенному бараку, два крайних окна которого были освещены. Осторожно заглянув, увидел мужчину и женщину. Они ужинали. «Наверное, пришли со второй смены», — подумал я. Постучал, зашел. Семья Шелковниковых действительно вернулась с вечерней смены. Из разговора понял, что жители старого барака получили квартиры и покинули ветхое жилище, а Шелковниковы все не переезжали.

— От шестой квартиры отказываемся, — тяжело вздохнув, сказала женщина. Жесткий взгляд мужа заставил ее замолчать, а он, скрипнув табуретом, сказал, вколачивая каждое слово, как гвозди:

— Переедем! Дадут такую квартиру, какую захочу!

Я объяснил причину позднего появления, обрисовал приметы преступников. Муж многозначительно посмотрел на жену и отрицательно покачал головой:

— Не видел, не знаю…

Проводить меня вышла жена Шелковникова. В дверях она шепнула, что в доме живет парень, у которого постоянно пьянствуют.

— Они способны на это… — договорила она.

Я обошел барак и осторожно заглянул во второе освещенное окно. На кровати, забросанной тряпьем, сидели два молодых парня в пальто и черных шапках. Судя по всему, они крепко выпили и собирались куда-то идти. Еще раз обойдя дом, нашел дверь. Она была заперта изнутри. «Что делать? Если постучать, преступники уйдут через окно, подойти к окну — они уйдут через дверь». Ничего не решив, вышел на улицу, к углу дома. Отсюда просматривались и окно и дверь. Шагах в пятидесяти из темноты кто-то посигналил фонариком. Я обрадованно махнул рукой. Ко мне тотчас подбежал Краев, двадцатилетний, крепко сложенный парень, недавно отслуживший во флоте. Никого не обнаружив в соседних домах, он пришел мне на помощь. В том, что это те парни, которых мы ищем, я был почти уверен. Решительно постучал. Послышался шум, возня, крики. Выбежав на улицу, увидел, что по льду пруда бегут двое. Сомнений нет: это Краев преследует одного. Свет в комнате уже не горит. С разбегу толкнул плечом дверь и ввалился в помещение. Сразу услышал звон — второй обитатель прыгнул на подоконник, разбив при этом стекло. Схватив его за ноги, стянул на пол, заломил руки и быстро обыскал. В кармане пальто — нож, больше ничего нет. Моя стремительность, видимо, совершенно обескуражила парня. Он что-то нечленораздельно промычал и покорно пошел к машине. Скоро Краев привел туда и первого.

Вместе с Валентином Крохалевым вернулись в дом, чтобы тщательно осмотреть комнату. Включили свет. Валентин стал обшаривать все углы, а я внимательно перебирать тряпье на кровати. И вот чудо! Из тряпья на меня смотрели испуганные, черные, как у мышонка, детские глаза. Еще один жилец?

— Ты кто такой? — спросил я как можно доброжелательнее.

Мальчишка сел на кровати. Одет неважно, но опрятно. Пальто и брюки заштопаны чьей-то заботливой рукой. Просто невероятно: в такой грязи, в нетопленой, холодной комнате с разбитыми стеклами — и вдруг такой парнишка. Разговорились. Витя, так его звали, рассказал, что ему девять лет, учится в третьем классе, а один из обитателей комнаты — его брат Владимир Цыганков.

— Где же твои родители?

Витя опустил голову:

— Маму посадили… Она в магазине продавцом работала… А папа здесь, в Свердловске. Только он тут не живет. Володя его бьет и деньги отбирает. Он и ночует у тети Зои, а то на работе или еще где-нибудь.

— Сам-то как живешь, Витя? — спросил я, чувствуя, как к горлу подступил ком.

Лицо мальчика просветлело.

— Я-то живу у Сережи, он в нашем классе учится. Его мама меня жалеет. Школьную форму купила. Мы вместе с Сережей занимаемся и в школу ходим. Только Володя не разрешает с ним водиться, бьет, а сегодня учебники и тетрадки порвал: хватит, говорит, учиться.

И, горестно вздохнув, мальчуган вытащил из-за спинки кровати портфель с изорванными тетрадками и книжками. Взгляд его не по-детски серьезных глаз выражал боль и недоумение.

Подошел Валентин. Он обыскал весь дом, но обнаружил лишь две почтовые квитанции, судя по адресу, принадлежащие потерпевшей. Сумки нигде не было.

— Витя! — попросил я мальчика. — Ты нам должен помочь. Скажи, брат ничего не приносил с собой сегодня вечером?

Глаза мальчугана наполнились слезами.

— Я знаю, что вы ищете, — прошептал он. — Сумку они во дворе в уборную бросили.

Когда сумка была найдена, я повез Витю к его другу Сереже.

Дверь квартиры открыла женщина лет сорока, с мягкими, нежными линиями лица и серыми глазами. Увидев Витю, она обняла его.

— Где же ты был? Мы тебя совсем потеряли!

И, бросив настороженный взгляд в мою сторону, спросила:

— Уж не натворил ли ты чего?

Я как мог успокоил Сережину маму, а Витя повторил свой грустный рассказ.

— Да что же мы стоим в коридоре?! — спохватилась женщина. — Проходите.

Вскоре я уже пил крепкий чай в просторной кухне семьи Журавлевых. Витя, умытый и накормленный, ушел спать. А Нина Ивановна, словно извиняясь, сказала:

— Мальчик очень хороший. Добрый, ласковый. Они давно с Сережей дружат. Жалко ведь: пропадет совсем. Родителей его судьба не интересует.

Помолчала…

— В школе-то знают, что он у меня живет. И Сереже с ним лучше. Они как братья. Да и нам он как родной. Мы вот во время войны у тетки четверо воспитывались. В голоде, в холоде… А все выросли, людьми стали. Евдокия Ивановна, тетя моя, для каждого находила и кусок хлеба, и ласковое слово. А при нынешней-то жизни что не жить? Нет! Витю я не отдам. Вырастет, выберет дорогу, сам решит, как ему жить.

На минуту задумалась и, улыбнувшись чему-то своему, тихо сказала:

— Он ведь меня мамой называет. Так что я теперь богаче стала. Как-никак мать двоих сыновей.

Не без добрых людей свет.

2

Однажды я чуть не усомнился в своей профессиональной пригодности. Случай этот стал уроком на всю жизнь. С благодарностью вспоминаю человека, который открыл мне главную тайну милицейской профессии. Спустя два года он погиб в схватке с вооруженным бандитом. Этим человеком был шофер-милиционер Рим Мингачевич Хабиев. Невысокого роста, широкоплечий, черноволосый, с удивительно нежным, чистым, каким-то застенчивым взглядом черных глаз, он невольно вызывал чувство симпатии.

Как-то вечером выехали на квартиру, где пьяные супруги устроили дебош. Действовал я, как мне казалось, быстро и решительно: взял заявление, предложил соседям прийти в отделение милиции для дачи объяснений, а разбушевавшихся мужа и жену посадил в машину, считая свою задачу выполненной до конца. Но Рим нерешительно топтался у подъезда дома. «Чего он медлит? Адресов столько, что до утра хватит ездить!» — подумалось мне.

Рим подошел и, виновато глядя в сторону, тихо спросил: «Коля, а как же ребятишки?» Я вначале не понял вопроса, но, когда дошло, горячая волна стыда захлестнула меня. Я сразу вспомнил двух мальчишек, испуганно глядевших на нас из кухни. Как же я, дежурный инспектор, офицер, человек, поставленный для наведения порядка и справедливости, мог забыть о детях!

Да, такому в институтах не учат. Это особая наука, наука человечности. И тот, кто не постигнет этой науки, не вправе работать в милиции. Но об этом я подумал позже. А пока я стоял перед Римом, сконфуженный его замечанием, заливаясь краской стыда. Спросил наконец:

— А что же с ними делать?

Рим помолчал, а потом так же тихо сказал:

— Я попрошу соседей за ними присмотреть, а завтра сообщим инспекторам детской комнаты.

— Правильно! — обрадовался я, и будто камень свалился с сердца.

В Риме поражала какая-то удивительная скромность.

В то время он еще жил с родителями. Но когда женился младший брат, Рим ушел в общежитие, чтобы не стеснять молодую семью.

В органы милиции Рим Хабиев пришел с Верх-Исетского металлургического завода по комсомольской путевке. Отличный столяр и слесарь, водитель-профессионал, он стал постовым милиционером. А потом был день, когда разбушевавшийся хулиган учинил погром в доме. Когда прибыл наряд милиции, преступник, закрывшись в квартире, грозил убить всякого, кто посмеет к нему войти. Старший сержант Хабиев первым шагнул в квартиру. Преступник отчаянно сопротивлялся. Рим выбил из его рук топор. Но тот бросился с ножом. Один из ударов оказался смертельным. И все-таки Рим вместе с подбежавшим товарищем успел скрутить бандита и только после этого упал.

Он очень любил детей. И они тянулись к нему, видя в нем доброго, искреннего человека, который поймет, объяснит и поможет. В большой толпе провожавших в последний путь героя-комсомольца от Дома культуры железнодорожников островками виднелись детские головки.

3

У Николая Клевакина украли ружье, старую одностволку. Лежало оно на полатях уже много лет. Четырнадцатилетний сын Володя клялся, что ружья не брал. Кто же?

Подозрение пало на Мишу Семенова и Сашу Вершинина, товарищей сына. Клевакин запрещал Володе водиться с дружками, о которых в Реже ходила дурная слава: занятия они пропускали, грубили учителям, повсюду ходили в сопровождении своры собак, которые, казалось, сбегались к ним со всего города.

— Кому, как не им? — подытожил Клевакин.

Осмотрели дом, опросили соседей и поняли, что подозрения Клевакина не лишены оснований.

В квартиру Саши едва достучались. Вершинин-старший, в грязной майке и мятых брюках, по всему судя, мучался с похмелья. Он отворачивал лицо, икал, но объяснил, что его «спиногрыз» уже неделю не ночует дома…

В доме второго подростка — Михаила — услышали нестройный хор. Хмельные голоса со старанием выводили историю о замерзающем в степи ямщике. Валентина Николаевна, мать Миши, пыталась втолковать нам, что не может объяснить, куда делся сын.

Инспектор детской комнаты милиции, молодая, смуглая женщина, тяжело вздохнув, сказала:

— Попробуйте поискать в лесу, у дороги… Много раз их там находила.

Долго бродили по осеннему лесу. Скоро с Валентином Ряковым, помощником, даже из виду потеряли друг друга.

Вдруг неподалеку раздался громкий лай, вскрик. Побежал на крик и увидел помощника, окруженного сворой собак. Валентин был в растерянности. Соображая, чем бы ему помочь, я заметил в тени небольшую избушку. Он тоже увидел строение и решительно пошел вперед. Двинулся и я. Окруженные лающей стаей, мы и вошли в странную обитель. Внутри она напоминала блиндаж. Все сделано прочно и добротно. Справа от дверей печь и стол, слева — деревянные нары. На нарах рядышком, как воробышки, сидели черноволосый худощавый Саша и белобрысый, вихрастый, голубоглазый, весь в веснушках Михаил. Оба удивленно смотрели на гостей. Не ждали…

— Привет хозяевам! — поздоровался Ряков и, уверенно пройдя к столу, сел на лавку.

Разговор вначале не клеился, но постепенно, видя наше дружелюбие, хозяева достали закопченный котелок с кипятком и чугунок с картошкой. Разговор перешел на школьные и домашние дела, и я решил спросить их о ружье. Ребята не запирались. Да, ружье взяли они. Нет, красть они не собирались. Вернули бы со временем сами…

— Думали, что дядя Коля уже и забыл, что оно у него есть. Страшно одним в лесу. Да и браконьеров развелось — тьма! — серьезно сказал Миша.

Это выражение так не вязалось с его веснушками и оттопыренными ушами, что Ряков, не удержавшись, громко, с удовольствием захохотал.

Миша принес ружье. Мальчишки постарались на славу. Ствол блестел, как зеркало. Но, несмотря на расположение к ребятам, я вынужден был сказать:

— Собирайтесь, хлопцы. Нужно ехать.

— Товарищ лейтенант! — попросил Саша. — Только не водите нас домой, а то… отец опять драться будет.

Я заехал к Клевакину, возвратил ружье и попросил пока никому ничего не говорить.

В отделе Ряков накормил ребят домашними блинами.

— Ешьте, ешьте, — ласково рокотал он, — жена сегодня стряпалась. Пойду домой ужинать, еще принесу.

У Рякова своих трое, и он непоказно заботлив: подолгу беседует, расспрашивает о жизни, любовно журит. Ребята его любят.

Посоветовавшись, решили оставить мальчишек ночевать, чтобы назавтра подумать, что делать дальше.

Утром попросил Рякова разбудить ребятишек. Валентин вернулся недоуменный:

— Ума не приложу, куда могли деться сорванцы.

Осмотрели все уголки в отделе. Ребят как корова языком слизнула. Через входную дверь они выйти не могли — неизбежно прошли бы мимо нас. Окна выходят во двор, огороженный почти двухметровым забором, да и расположена комната на втором этаже, над КПЗ, где во дворе бегают по проволоке три злющих пса. Наверное, от постоянного сидения на цепи и оттого, что они почти не видят людей, злость этих псов не поддается описанию. Даже проводник служебно-розыскной собаки кормил их, проталкивая чашку с пищей в отверстие ворот палкой. Осмотрели из окна двор. Собаки с остервенелым лаем носились по двору, никаких следов как будто не было. Куда же делись ребята?

Послав Рякова на розыски, я с тяжелым сердцем пошел на оперативку, а когда вернулся, Ряков ждал меня с обоими беглецами.

— Вот… задержал на вокзале. Боялись, что опять отведем к родителям, и собрались уехать из города.

— А как же вы сумели убежать? — недоумевающе спросил я.

— Да очень просто, дядя. Повисли на вытянутых руках, а потом спрыгнули во двор. Тут же невысоко, — охотно ответил Миша.

— А собаки?!

— А они не кусаются, — серьезно ответил Саша. И, улыбнувшись, добавил:

— Мы их блинами покормили.

— Ну и сорванцы! — восторженно захохотал Ряков.

Много хлопот, помню, приложили, чтобы наладить жизнь ребят. Но, пожалуй, главным в их судьбе стала дружба с сержантом Ряковым. Дети знают, кто их любит!..

4

Кольку Тупикина все считали конченым человеком.

День тринадцатилетия он отбывал в детской комнате милиции и тоскливо смотрел в угол.

Напротив Кольки за ворохом бумаг сидела инспектор детской комнаты милиции Зоя Васильевна Петрова.

— Что будем делать, товарищ именинник? — спросила Зоя Васильевна. — Если не ошибаюсь, это у тебя уже шестая кража. Придется направлять тебя в спецшколу.

Колька вздохнул. Он подумал, что в спецшколе ему, наверное, не понравится… Но и дома было не лучше. И перед Колькиными глазами встала горькая картина: закопченные комнаты, спертый воздух, затоптанный пол, собирающая бутылки мать.

Он с трудом припомнил первую кражу. Это случилось в четвертом классе. Ну, украл у Вовки Жигарева завтрак. Вовка, упитанный, чистюля, пропажи даже не заметил: родители, видать, давали ему еще и деньги на школьные обеды. Колькина мама не только не давала денег, но и накормить утром забывала. Да что там накормить! Бывало, Колька собирался в школу, а мать, не в силах поднять голову, отяжелевшую после вчерашней попойки, просила сына слабым голосом дать ей напиться, а так как дома воды почти никогда не было, то Колька, накинув на плечи изодранное пальтишко и жалея мать, бежал на соседнюю улицу за водой.

Потом были кражи из школьного буфета, из раздевалки, из киоска «Союзпечать». В конце концов Кольку поймали. О его кражах узнала вся школа, и к нему прочно прилипла обидная кличка — Вор.

Ребята стали сторониться Кольки. Он поначалу дрался, а вскоре вообще перестал ходить в школу. Мать, конечно, жестоко выпорола Кольку, однако эта мера тоже ни к чему не привела. На следующий год его перевели в другую школу, но и здесь он продолжал воровать.

Месяца два назад я вытащил Кольку за ноги из-под кровати матери. Накануне он залез в пельменную и стащил оттуда конфеты, папиросы, консервы, мелочь и еще кое-какие продукты. Мать кричала на меня, пыталась вырвать Кольку, грозила пожаловаться.

В этот день Колька до вечера просидел в детской комнате. А вечером, когда он (в который уже раз!) пообещал, что больше красть не будет, его отпустили. Потом Колька долго сидел в сквере напротив отдела. Когда же стемнело, снял с пожарного щита лом, сорвал со стоявшего в глубине двора гаража два амбарных замка, вывел мопед «Рига-4», прыгнул в седло и помчался, оглашая сонные улицы пронзительным треском. Дома он поставил мопед в сарай и лег спать.

На следующее утро я опять грузил мопед и Кольку в автомашину и вез в райотдел. Снова была беседа, увещевания. Но Колька отлично знал: пока ему не исполнится четырнадцать лет, его не посадят.

…Время тянулось долго. Колька мучительно ждал конца беседы, когда можно будет пойти на реку, где у него есть облюбованный уголок и где он мог часами валяться в густой зеленой траве и спокойно размышлять о своем непутевом житье-бытье.

— Ты залез в квартиру уважаемого человека, — откуда-то издалека донесся до Кольки голос инспектора. — Он выращивает сады для людей. Это старый человек. Он украшает нашу жизнь и щедро делится этой красотой с каждым, а ты разрушил плоды его долголетних трудов.

В эту минуту в дверь постучали:

— Да, войдите! — сказала Зоя Васильевна.

— Разрешите? — Дверь комнаты открылась, и на пороге появился пожилой мужчина невысокого роста с седыми усами и пышными белыми как снег волосами. В руках он держал серую кепку-шестиклинку.

— Входите, входите, Николай Герасимович! — приветливо ответила Зоя Васильевна. И добавила, показывая на Кольку:

— А вот и ваш ночной гость.

Николай Герасимович внимательно и, как показалось Кольке, доброжелательно посмотрел в его сторону. Помолчал. А потом вдруг, усмехнувшись, негромко произнес:

— Так, может быть, вы, Зоя Васильевна, отдадите мне этого «героя» на расправу?

Зоя Васильевна строго взглянула на Кольку и так же строго сказала:

— Ну если вы об этом просите… — И добавила, обращаясь к Кольке: — Потом вернешься ко мне.

Колька дошел с Николаем Герасимовичем до знакомого ему дома, окруженного тенистым садом. Вошел в ту калитку и невольно бросил взгляд на крайнее левое окно. Именно туда забрался он через форточку и, зацепившись брюками за шпингалет, уронил с подоконника два горшка с какими-то растениями. Из квартиры он утащил только карманные часы; часы у Кольки в милиции забрали. Сейчас он больше всего недоумевал: зачем ведет его к себе домой этот странный старик и почему он, Колька, до сих пор не убежал от него?

Они вошли в просторную комнату, где накануне он побывал с ночным визитом. Увидев комнату при дневном свете, Колька остановился в растерянности. На окнах, на столе, на комоде, на стенах и на полу стояли и висели вазы, горшки и горшочки с цветами и различными незнакомыми Кольке растениями. Из всего этого буйного растительного мира Колька узнал только алоэ, кактусы и герань. Остальные ему были неизвестны. На комоде на прежнем месте лежали большие карманные часы. При виде этих часов у Кольки пожаром запылали уши, что случалось с ним крайне редко. А Николай Герасимович, словно не заметив Колькиного замешательства, заговорил. Колька сперва равнодушно слушал глухой голос старика, но постепенно сказочный рассказ о дальних странах, диковинных растениях и удивительных людях увлек мальчишку, и он завороженно смотрел на зеленые фикусы, вечнозеленые бегонии, красноцветный бальзамин и удивительные двухэтажные лимонно-мандариновые деревья.

— А вот это семейство зеленых уродцев — кактусы, — продолжал Николай Герасимович. — Маяковский так писал об этих замечательных растениях. — И старик, откашлявшись, торжественно произнес:

Сочно сказано. А вот два из них, филлокактус и опунцию, ты, Коля, сегодня ночью сломал.

При этих словах Колька вздрогнул и опять покраснел, но Николай Герасимович спокойно продолжал рассказ.

Потом Колька каждый вечер пил густой ароматный чай с вишневым, малиновым и смородиновым вареньем, сверенным «дедой Колей», так позднее стал называть его Колька, и рассказывал со всей откровенностью историю своей непутевой жизни. Описал и последнюю историю с часами.

— Ну вот что, — сказал однажды хозяин. — Стар я становлюсь. Ни детей, ни внуков у меня нет. А есть мечта: посадить в городе кедровые аллеи. Как тебе, а? Да ты не спеши с ответом, не спеши. Подумай, брат, крепко подумай. А надумаешь, приходи. Если меня дома не будет, ключ висит за ставнем у крыльца.

И опять, после этих слов старика, словно горячая волна обожгла Кольку. Ключ от дома! Ему? Странные мысли одолевали парнишку. И хотя Николай Герасимович не сказал ему ни слова о краже, о его жизни и поведении, Колька знал твердо: с воровством покончено навсегда.

…Несколько лет назад Николай Герасимович умер, так и не осуществив своей мечты. Николай Тупикин учится в сельскохозяйственном институте. В комнате, где он живет, много цветов, но два из них: филлокактус и опунция — самые дорогие. Над ними, на стене, в простенькой деревянной рамке портрет человека, мечтавшего вырастить в родном городе кедровые аллеи.

5

Вспоминается двенадцатилетний Васька с Чердынской улицы. Никому не давал этот Васька прохода. Безобразничал в школе. Обворовывал подвалы и сараи во всем околотке. Жестоко избивал сверстников. В кинотеатре «Комсомолец» мне пришлось однажды вмешаться и остановить прямо-таки зверское избиение маленького, щуплого паренька в очках. За шиворот оттащил от несчастного мальчугана обидчика. Это опять был он, Васька. Откуда такая злость, агрессивность у двенадцатилетнего парнишки? Но когда пригляделся к житью-бытью Васьки, понял — откуда.

Он вырос в неблагополучной семье: ежедневные драки, скандалы, взаимные оскорбления, жестокие побои. Вряд ли мальчишка когда-нибудь ел досыта. Потом я выяснил, что он даже не знал, когда у него день рождения! Обозленный на весь белый свет, постоянно унижаемый в семье, он не встречал доброты и со стороны окружающих его людей. Как же тут не ощетиниться! Как тут не привыкнуть к злу! Во дворе и взрослые, и дети смотрели на него кто с боязнью, кто с ненавистью, кто настороженно и недоверчиво. В школе он был объектом постоянных нареканий, упреков, обвинений во всех грехах, словом, обузой коллектива, лишним человеком в классе.

Решался вопрос о направлении Васьки в специальную школу-интернат для «трудных». Казалось, все педагогические методы исчерпаны и тип этот неперевоспитуемый. Тогда и произошло событие, перевернувшее всю Васькину жизнь.

Таисья Матвеевна, одинокая добрая женщина, жившая в соседнем доме, как-то прознала о дне рождения мальчишки. Зазвала к себе, состряпала домашний пирог. Угостила. Подарила Ваське котенка. Маленького, рыжего, пушистого, беззащитного и доверчивого. С тех пор парнишку словно подменили. Вроде жил в той же семье, учился в той же школе, так же вокруг на него косились. Только как-то мягче стал Васька, добрее. Реже стал срываться. После школы чаще всего время проводил у Таисьи Матвеевны. Котенок-то у нее жил. Дома разве можно держать такое маленькое, беззащитное существо!

И хотя по-прежнему стоял на учете в детской комнате милиции, даже тут отметили, что изменился парнишка к лучшему.

Вскоре уехал я с Чердынской и долго ничего не слышал о Ваське. А недавно встретил начальника инспекции по делам несовершеннолетних Зою Васильевну Новикову, вспомнил о своем знакомом, поинтересовался его судьбой.

— Учится в ГПТУ, — ответила Зоя Васильевна, — ушел от родителей в общежитие. Не окажу, что паинька, но здорово изменился, совсем другим стал. В чем причина? Мальчишка впервые увидел: не все в мире зло. Доброта, она лечит.

6

Случается, что и во внешне, казалось бы, благополучных семьях вырастают социально опасные характеры и происходят трагедии. «Баловать ребенка все равно что бросить его». В справедливости этой японской пословицы я не раз убеждался на практике.

Однажды в дежурную часть Верх-Исетского ОВД обратился весьма солидный мужчина, занимавший, как я узнал позднее, довольно высокий пост в одном из свердловских трестов. Он сообщил, что его тринадцатилетнего сына среди бела дня жестоко избили неизвестные хулиганы в сквере у Дворца молодежи за то, что он отказался с ними пить вино. После избиения его насильно напоили и оставили одного, беспомощного, в сквере.

Было над чем призадуматься! Однако я все же усомнился в справедливости слов заявителя. Дело вот в чем: мальчика, по словам отца, подобрала бригада «скорой помощи» и доставила в детскую больницу № 11 Верх-Исетского района. Но в этот день в дежурную часть сообщений о нанесении телесных повреждений (тем более ребенку!) не поступало. Я, как мог осторожно, высказал свои сомнения отцу.

Лучше бы я этого не делал! Что тут началось… Отец обвинил меня в черствости, эгоизме и бездушии. Заявил, что о случившемся ему рассказал сын, который никогда родителей не обманывал. Возмущенный папа кричал, что дома у них всегда стоит вино и что сын не позволял себе ни разу к нему прикоснуться и т. д. и т. п. К вечеру я отыскал друзей Вити — сына заявителя. Ребята рассказали, что в тот день Витя принес из дома пять рублей и предложил купить вина. Они купили три бутылки «Вермута» и выпили их в сквере у Дворца молодежи, после чего Витя, который выпил больше всех, опьянел и тут же, на траве, уснул, а они ушли домой. Рассказали мне мальчишки и о том, что пили вино по инициативе Вити уже не раз. Случалось, и у него дома.

Я поехал в больницу. Витя, высокий, стройный, черноволосый и черноглазый паренек, приятно удивил меня широким кругозором, знаниями в области науки, техники и литературы, независимостью и категоричностью суждений. Однако особенно мне бросилось в глаза его пренебрежительное отношение к родителям, нотки иждивенчества и эгоизма, присущие крайне избалованным детям. Он рассказал мне, что частенько приглашал домой друзей и они понемногу выпивали из многочисленных бутылок с вином, про которые упоминал Витин отец. Мальчик никогда не знал отказа в деньгах. Получал любую понравившуюся ему вещь. А родителям Вити не хватало искренности и откровенности в общении между собой, с окружающими людьми, в контактах с сыном.

С поражающе откровенным цинизмом мальчишка заявил, что у папы на всякие случаи жизни есть в запасе не менее десяти дежурных фраз: для мамы, для сына, для сослуживцев, для родственников и т. д.

— Вся жизнь — сплошное вранье, — подытожил он.

Переубедить его было просто невозможно…

Позже я несколько раз встречал Витю в детской комнате милиции. Его поставили на учет, но он продолжал катиться по наклонной плоскости. Дело закончилось тем, что за участие в групповом хулиганстве Виктор был осужден и отправлен в колонию для несовершеннолетних.

Спустя шесть лет я снова встретился с Виктором. Он рассказал, что женился, работает на заводе, в семье растет дочь.

— Что говорить о прошлом! — Виктор махнул рукой. — Если бы не отец с матерью…

7

А бывает порой, что и парень неплохой, а вот подобрались друзья-приятели… Контроля никакого, никто слова не скажет. Тут иной раз просто встряска нужна, и все станет на свое место. С такой ситуацией пришлось мне однажды столкнуться. А началось все на Ивановском кладбище. Как-то летним вечером сообщили, что группа молодых ребят хулиганит, избивает прохожих. Дежурный наряд выехал на место происшествия. Машину оставили на центральной аллее. Сами разбились на две группы. Решили как следует прочесать кладбище. Пробираемся через частокол высоких кладбищенских оград, кустарник, высоченную траву. Ага! Вот какая-то теплая компания! Пьяные, длинноволосые юнцы бренчат на гитаре, тянут нудную мелодию. Увидев нас, парни разбегаются. Бегу вначале за тремя, потом двумя. Наконец одного из беглецов нагоняю. Веду к центральной аллее, сажу в машину. Здесь уже несколько его дружков. Какой у них, однако, отталкивающий вид! Пьяные, грязные, речь пересыпана нецензурщиной. А ведь молодые ребята! Старший едва ли переступил порог совершеннолетия. Везем их в отдел. Долго разбираемся. Чем занимаются обычно, каждый день? Бродят по городу, сидят у подъездов, бренчат на гитаре, иногда выпивают. Когда приходят домой? Всяко бывает. Как реагируют на это родители? Никак. Вот вам и еще одна из страшных, непонятных причин, порождающих преступность: бессмысленное времяпрепровождение, отсутствие контроля со стороны взрослых. Иногда ведь не требуется каких-то экстраординарных мер. Достаточно порой просто замечания. До глубокой ночи ездили в семьи задержанных. Привозили пап и мам, рассказывали о сути происшедшего. Одним из последних забрала свое протрезвевшее чадо мама задержанного мной подростка. Она кричала, плакала, пыталась отшлепать своего сыночка, которому едва доставала до плеча. Наша беседа с парнем была краткой. Помнится, я сказал, что до добра такая жизнь, такое поведение не доведут. Утром материалы на этих ребят мы отдали в детскую комнату милиции.

Прошло время. Однажды я проходил мимо кинотеатра «Буревестник».

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! — окликнул меня высокий симпатичный парень.

— Здравствуйте, — недоумевающе ответил я.

— Не узнаете?

— Нет, — честно признался я.

— Помните, вы меня на Ивановском кладбище задерживали?

— Как же, как же, припоминаю, — отвечаю я, вспомнив тот случай, однако по-прежнему не узнавая в этом привлекательном юноше одного из тех грязных, заросших, пьяных подростков.

— Ну как дела? Чем занимаешься?

— В армию собираюсь, — просто ответил он.

— Ну что же, желаю удачи! Смотри не заблудись, как тогда на кладбище.

— Теперь уже не заблужусь. Хорошо, что тогда вы нас задержали. Вся жизнь перевернулась с тех пор!

Вот ведь как. А мы, собственно говоря, совсем ничего не сделали. Ну, вызвали мать, побеседовали, предупредили. А вот, смотри ты, оказалось достаточно и этого.

Сталкиваясь с преступлениями, которые совершают дети, всегда испытываешь чувство стыда за то, что мы, взрослые, не смогли вовремя прийти на помощь ребятам, и негодование по отношению к тем, кто стал главным виновником преступления. Преступниками не рождаются — ими становятся.

Главной нашей бедой, одной из основных причин, порождающих преступность, является порой уродливое семейное воспитание: грубость, брань, семейные скандалы, драки. Как и кто научит ребенка уважать окружающих, если он не чувствует себя личностью, не видит личности в своих родителях? И наверное, самое страшное в том, что, вырастая в атмосфере зла, унижения, грязи, человек привыкает к этому. Вдумайтесь! Привыкает к тому, что противоестественно самой природе человека.

Мне пришлось беседовать с выпускником Павлышской средней школы майором внутренней службы Борисенко, учившимся у В. А. Сухомлинского. Александр Николаевич, вспоминая своего учителя, говорил: «Не знаю, чем объяснить силу его влияния. Ничего особенного он вроде бы не делал. Просто очень любил детей. Проводил все время с нами. И всерьез, по-настоящему занимался всеми нашими делами».

Вот оно! Всерьез. По-настоящему. Каждый день. Только таким образом можно добиться успеха.

И снова подрастают наши дети. И мне снова хочется подчеркнуть это: когда вы сталкиваетесь с детьми трудными и у вас вспыхивает чувство возмущения, не забывайте — наши это дети, наши… Не добавляйте к злому зло… Будьте сильными рядом с подростками, но будьте и добрыми… Иначе как мы с вами докажем, что добра в мире больше!