До Берлина - 896 километров

Привидения в Зофиенхалле

Ничего, как оказалось, работать можно и без машины. Может быть, даже и лучше. Так сказать, ближе к боевым порядкам. Сегодня узнал, что танковая армия генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко, боевого полководца-танкиста, начала рейд за Одером. Я устроился в машину к армейским журналистам, моим старым знакомым, тоже уходившим в этот танковый рейд к сердцу Германии. За рекой танкисты, как говорят, легли на автостраду, и колонна устремилась на запад, гремя гусеницами по этому благоустроенному ровному шоссе. Скучно, да и небезопасно двигаться по такой дороге. Ее легко бомбить. Есть и другая опасность — ровное, размеренное движение вызывает дрему, водители засыпают за рычагами, и от этого случаются и столкновения и катастрофы. Так вот, ехали мы на открытом вездеходике, дремали, и вдруг шофер, притормаживая, произнес:

— Ой, что это? Откуда такие красотки?

На обочине справа у небольшого ответвления шоссе стояла группа женщин. Они были странно одеты. Комбинезоны из мешковины. На головах какое-то тряпье. Ноги тоже обмотаны тряпьем, а некоторые вовсе босиком. А день морозный. Курясь над полями, тянула поземка, и асфальт был, наверно, обжигающе холоден. Колонна танков шла и шла. Женщины махали танкистам руками, что-то кричали, но танки шли мимо них.

И вдруг перед нашей машиной выскочила простоволосая женщина с огненно-рыжими волосами, развевающимися на ветру.

— Товарищи, товарищи! Товарищи же! — кричала она, загораживая дорогу. Пришлось свернуть на обочину. И они, эти женщины, сейчас же обступили машину, крича, плача, что-то говоря и по-русски и по-украински. Та рыжая, что остановила нас, рекомендовалась:

— Я секретарь тайного комитета советских граждан в Зофиенхалле, Меня зовут Катерина Кукленко.

Черт его знает, на какие можно напороться чудеса. Еще утром этот край был в руках немецких войск. Война шла где-то на востоке, сюда лишь едва доходили звуки канонады. А сейчас нас встречают тут какие-то землячки из какого-то тайного комитета советских граждан. Рыжая протянула лист прекрасной веленевой бумаги, на грифе которой стояло: "Клара Рихтенау. Зофнеыхалле".

Но на бумаге этой по-русски перечислялось, сколько этот неведомый тайный комитет советских граждан хочет сдать Красной Армии скота, зерна, фуража, а также передать военнопленных из фольксштурма. В переписи военнопленные шли следом за коровами и в графе «количество» было проставлено "6 штук".

Открывалось нечто необыкновенное, нами еще не виденное. Не вылезая из машины, мы провели с коллегами, так сказать, блиц-совещание. Решили свернуть с дороги, посетить этот самый Зофиенхалле, познакомиться с деятельностью тайного комитета, помочь этим женщинам.

И тут узнали мы удивительные вещи. Поразительные. И в то же время, может быть, в какой-то степени и характерные для этого этапа войны. Нас привезли в поместье. В глубине парка стоял большой двухэтажный старый особняк. С крыльца его виднелись скотные дворы, конюшни, силосные башни, какие-то сараи, амбары, а вокруг лежали поля, на которых тучные ярко-зеленые озими островками выглядывали из-под снега.

Все это — дом, парк, поля, обширное хозяйство — принадлежало Петеру Рихтенау, полковнику из старых рейхсверовцев. Он воевал на Восточном фронте и еще в прошлом году присылал своей жене Кларе письма и сувениры из Советской страны. Хозяйство вела, и очень жестоко, сама фрау Клара. Благодаря заслугам мужа власти крейса к ней благоволили. Ей дали привилегию самой отбирать рабочую силу в партиях невольников, прибывших из оккупированных стран куда-то недалеко от Бреслау, где существовал своеобразный невольничий рынок.

Среди отобранных и оказались рыжеволосая Катерина Кукленко из-под Киева и высокая худая Людмила Серебрицкая, дочь врача из Белоруссии.

Невольницы жили в нечеловеческих условиях. Их размещали в пустовавшей конюшне. Спали на нарах на тюфяках, а иногда и просто на соломе. Кормили их три раза в сутки. Пищей был хлеб, выпеченный с примесью отрубей, и кружка бурякового варева. Лишь по воскресеньям к этому добавлялся кусочек мяса или рыбы. Рабочая одежда шилась из мешковины. Это были безобразные комбинезоны. В конюшне печей не было. Имелись времянки, но фрау Клара экономила на топливе и иногда неделями не выдавала угля. Возможно, голодом и холодом она старалась убить в русских батрачках все человеческое, сломить волю, превратить их в покорных животных. За невыполнение нормы, за опоздание на работу оставляли без обеда, без ужина. А вот за препирательства с администрацией поместья били. Хватали, тащили в чулан, и тут шофер фрау Клары бил их хлыстом. Спокойно, деловито, без злобы отсчитывал положенное количество ударов.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что после того как одна из избитых девушек бросилась в реку, начальство крейса, рассудив этот инцидент, наложило на фрау Клару денежный штраф, и избиения прекратились.

Вот в каких условиях двое из невольниц, Катя и Людмила, и объявили себя тайным комитетом, якобы кем-то свыше организованным. Главной задачей этого самосоздавшегося комитета было сохранить у невольниц человеческий облик. Девушки не давали им опускаться, заставляли следить за собой, заботились о заболевших. По вечерам из хозяйской конюшни раздавались песни. Среди невольниц была библиотекарша. Она по памяти пересказывала им произведения Пушкина, Гоголя, Горького, читала стихи Некрасова, Маяковского. Невольницы все время чувствовали поддерживающую и направляющую руку этого комитета. А это уже многое значило.

— Знала ли фрау Клара о вашем комитете?

— Да, наверное, знала, догадывалась, — ответила Катя. — После того, как ей попало за избиения, ей, может быть, и выгодно было с нами ладить и чтобы мы следили за собой. Ей ведь это ничего не стоило. Но о том, что мы еще делали, она, конечно, не знала.

— А что вы делали?

Однажды будто бы сам собой загорелся и сгорел дотла сарай с сеном. У свиней вдруг начался падеж. В свинарник остарбайтер не пускали. Там работали немецкие батрачки. В поместье свинарник был святая святых. А свиньи падали и падают. Думали, эпизоотия, и не догадались, что им в пищу подкладывают мелко нарезанную щетину. Комитет даже лозунг дал: чем меньше сделаешь, тем ближе свобода.

Всяческие беды начали одна за другой обрушиваться на это недавно процветавшее и весьма доходное хозяйство. Чувствуя нараставшее сопротивление, фрау обратилась к властям крейса. Приехал чиновник в эсэсовской форме.

Он определил в Зофиенхалле на постой шесть пожилых фольксштурмовцев, долечивавшихся после госпиталя. И все-таки фрау Клара не знала покоя. Ходила вооруженная. По ночам ей казалось, что грозные привидения бродят по двору, крадутся по комнатам, и она зажигала электричество. Иногда окна вдруг все сияли, будто ожидались большие гости.

А фронт придвинулся совсем близко. На дорогах появились вереницы беженцев. Их видно было с холма Зофиенхалле. Не надеясь и на фольксштурмовцев — старых немцев, которые, прибыв в поместье, в конфликте между хозяйкой и невольницами заняли нейтралитет, фрау Клара вечером отобрала у девушек обувь. Вот почему сегодня мы и увидели их на шоссе с ногами, замотанными в тряпье.

Такова история, которую нам рассказали Людмила и Катя — девушки, взявшие сейчас управление имением в свои руки. Особенно любопытно, что в женском комитете этом, оказывается, имелся и мужчина, причем немец, Карл Зоммеринг, механик и электромонтер поместья, старик, друживший с девушками и по мере сил помогавший им.

— Ну, а что теперь, девчата, собираетесь делать? — заинтересовался корреспондент армейской газеты.

— Домой, конечно, — ответила Людмила.

— А может, в армию примут? — поинтересовалась Катя. И встряхнула рыжими своими волосами. — Сами пойдем и приданое с собой принесем. Зря мы, что ли, тут батрачили, пот проливали. Явимся к вашему командиру: принимай от нас скот, фураж, имение и все такое. И нас принимай. Нет, вы не уезжайте, помогите нам все это добро сдать. Его тут много. Одних свиней не сочтешь, да какие свиньи-то. Если мы все бросим и уйдем, кто же все это кормить станет? Пооколевают, и большой урон будет.

Этот тайный комитет полонянок умел, оказывается, думать по-государственному.

— Ну, а эта фрау ваша куда делась? Бежала?

Последовало замешательство. Девушки посерьезнели и переглядывались.

— Здесь она, — холодно ответила Людмила.

А Катя запальчиво, с вызовом почти выкрикнула:

— Мы ее убили.

— То есть как это убили? — вырвалось у моего коллеги.

— А лопатой, — точно давая справку, ответила какая-то курносая девчонка. — Лопатой по голове. Там и лежит в своей спальне, сходите взгляните.

Они тут же и перелистали последние страницы своей трагедии в Зофиенхалле.

Оказывается, получив по телефону известие о том, что наши танки совершили прорыв, фрау Клара принялась судорожно укладывать добро в чемоданы, рассовывать по ним деньги, облигации, драгоценности. Шофер, тот самый, что выполнял при ней роль экзекутора, заправил машину на дальнюю дорогу и уже подвел ее к черному ходу. Девушек еще с утра он запер в конюшне. Он получил приказ, перед тем как тронуться в путь, поджечь свинарник, скотные дворы и конюшню, где были заперты невольницы. По случилось по-иному. Электромонтер и механик, друживший с девушками, которого они называли между собой дядей Карлом, отпер конюшню, предупредил девушек об опасности, и они, похватав кто что смог, вооружившись косами, вилами, ломами, двинулись к дому. Старый камердинер самого Рихтонау запер двери, но разъяренная толпа уже ломилась в них. Девушки пустили в ход топор. Дверь рухнула, они ворвались в дом, оттеснили старика, бросились в комнаты.

— Вот она где, — крикнула курносая девчонка, вооруженная кухонным ножом.

Фрау Клара упала на колени. Протягивала бумаги, драгоценности, деньги. Разъяренная толпа надвигалась на нее. Тогда в отчаянии она выхватила из кармана вальтер, подарок мужа, но выстрелить не успела. Железная лопата раскроила ей череп.

— Так где ее труп?

Нас с коллегой из армейской газеты провели в спальню. У кровати на полу лежало тело женщины лет сорока.

Вокруг нее на полу валялись банкноты, целая россыпь банкнот и каких-то ценных бумаг.

— Ценности мы все собрали, сейчас составляем опись, — сказала Людмила.

— Кому собираетесь сдавать?

— Государству, конечно, ну там Красной Армии… Мы и на скот, и на фураж списки составили, и на зерно.

— А где же эти фольксштурмовцы, что ли, про которых вы рассказывала…

— А они в домике-управляющего. Оружие они сдали. И этот старичишка камердинер там… А шофер удрал на машине… Жалко…

— Фольксштурмовцы вас не тронули?

— А зачем им. Они дядьки хорошие, с ними дядя Карл поладил…

Эта высокая красивая девушка, удар которой и раскроил череп помещицы, говорила все это спокойно, я бы сказал, деловито, не обращая внимания на труп на полу.

То была уже перевернутая страница, а они начинали другую, и начинали, как видно, довольно уверенно.

Было уже поздно. Двигаться по дорогам этой еще не освоенной территории было бы необдуманно. Посовещавшись, решили заночевать здесь. Пожилая женщина-библиотекарша, та самая, что по вечерам пересказывала девушкам по памяти различные классические произведения, постелила нам на диванах в кабинете хозяина Зофиенхалле.

Здесь мы увидели фронтовые снимки Петера Рихтенау — седого военного в походной форме. Он присылал их с восточного фронта, и жена вклеивала их в альбом. Целая история в снимках. Рихтенау на границе в окружении офицеров у поверженного пограничного столба с нашим гербом… Русский зимний пейзаж, шоссе. Закамуфлированная машина стоит у дорожного указателя, немецкого указателя. На стрелке надпись "Москау 90 километров". Рихтенау в шинели с бобровым воротником позирует у этого столба.

— Посмотрите, товарищ подполковник, что я тут нашел, — сказал мой коллега, протягивая какой-то предмет. Это была пепельница, не без выдумки вырезанная из курчавого березового нароста. На ней было выжжено «Городня» и дата: декабрь, 1941 год. Может быть, это была та самая Городня, что есть на Волге? Мы, тверяки, считаем ее самым русским из всех русских мест нашего Верхневолжского края. Там на мысу, вознесенная высоко над рекой, церковь XIV века — древний форпост сил российских, у которого мои земляки не раз скрещивали оружие с разными интервентами. Так вот куда добрался господин Рихтенау! Вот откуда гнали мы его сюда, за Одер, а может, и не гнали, может быть, лежит он где-то в безымянной могиле на одном из тысяч пройденных нами с боями километров…

Кожаный диван чертовски мягок, так и тонешь в нем. Вместо одеял новые хозяйки Зофиенхалле пожаловали нам перины. Чистейшие простыни хрустят, но, хоть день был и нелегкий, очень емкий день, опять не спится. За дверью кабинета идет странная жизнь. Там работает уже не тайный комитет поместья. Отдаются распоряжения, дискутируют о том, как все сохранить, чтобы кто-нибудь не подпалил, и как быть с шестью фольксштурмовцами, которые сидят в домике управляющего.

— Выгнать их в шею — и делу конец. Возись тут с ними. Карауль. На черта они нам сдались.

— Так они ж пленные.

— Пленные, это когда солдаты, а какие они, к лешему, солдаты, старые дядьки, и формы-то у них путевой нет. Мы их обезоружили, и пусть теперь катятся колбасой по домам.

— Как это можно так рассуждать, колбасой. Война-то идет. Их опять вооружат и против наших пошлют. Стрелять в наших будут.

— Куда они там будут стрелять. Нас-то ведь они не трогали.

И тут раздается предложение позвать на совет дядю Карла. Зовут старика. Бухают по паркету кованые его башмаки. Кто-то из девушек уже по-немецки задает ему этот вопрос. В кабинет сквозь щель просачивается запах злого какого-то табака, вступающий в единоборство с застарелым сигарным ароматом кабинета. Я не совсем понимаю разговор, но, кажется, Карл советует расконвоировать фольксштурмовцев и заставить их работать по хозяйству. Ну, а потом отвести в ближайшую военную комендатуру. Будет же тут военная комендатура. Ведь так полагается.

Слушаешь все эти разговоры и невольно поражаешься просто-таки государственной мудрости этих вчерашних невольниц фрау Клары.

Нет, не заснешь. Одеваюсь, выхожу из кабинета. Несколько женщин спят в креслах и на полу. Та курносая девчонка, что выполняет сейчас, кажется, роль адьютанта при Людмиле, дает мне пачку писем и просит бросить их в ящик полевой почты. Письма родителям, знакомым, милым, если у них сохранились еще прежние адреса, если они живы, если они помнят.

— Минск очень разрушен? — спрашивает Людмила.

— Я там не бывал, но слышал, что очень.

— Прелестный был у нас город. И как мы его строили… Проспекты-то, как в Ленинграде… А вы знаете, что тут за Одером действовал партизанский отряд имени СССР? Не слышали?

— Нет.

— Услышите. Он еще в начале зимы тут появился. Говорят, в нем много людей. Они в большие города не заходили, а вот тут в лесах, на дорогах. Очень их фрау Клара боялась. На них целые облавы устраивали.

Известие это меня заинтересовало. Партизанский отряд в самой Германии. И еще имени СССР. Мы как-то ни разу даже не слышали, что такой существует. Николаев бы обязательно о нем сказал.

— У них даже немцы есть, — говорит девчонка-адъютант, кося своими козьими смешливыми глазами. — Честное комсомольское.

Я записываю все, что слышу об этом отряде. Конечно же, надо будет навести справки, собрать материал. Это ведь тоже будет неплохая корреспонденция. Но может быть, это один из добрых мифов, какие несчастные люди сочиняют для себя в утешение.

Зовут Карла. Старый солдат первой мировой войны, он стоит перед офицером навытяжку. Трубка, скрытая в его кулаке, дымит. Разговариваем. Людмила переводит. Каждый раз, когда к нему обращаются, старик вытягивается, стукает каблуками башмаков, по всем старым правилам ест глазами начальство.

Да, такой отряд был, это не фантазия… Да, он действовал и здесь, вокруг Бреслау, и дальше вниз по Одеру… Да, властям от него было большое беспокойство, в особенности железнодорожным. Но никаких особых подробностей и Карл не знает.

Снова укладываюсь на диване, натягиваю на себя перину, но и сквозь перину слышу, как мой коллега капитан храпит во все завертки. А я опять не сплю. Радуюсь тому, что узнал сегодня. Ведь какие необычные страницы войны открылись вдруг передо мной. Удивительно урожайный день. Да, и в пешкоровском положении несомненно есть свои преимущества. А об этом отряде имени СССР обязательно надо узнать подробнее. Это что-то оригинальное.