Доизвинялся

Глава одиннадцатая

Три дня спустя меня пригласил к себе Хантер. Он сидел, облокотившись на край письменного стола, вытянув ноги и уперев каблуки в ковер, словно единственно так может проводить встречу человек, от природы властный. Он махнул мне садиться на стул перед ним и закончил округлое движение, хлопнув тыльной стороной ладони по трем страницам, которые держал в другой руке.

– Только что перечитал вашу колонку.

– И?…

– Замечательно. Бьет в цель. Подстегивает дебаты.

– Спасибо.

– Заставит о нас говорить.

– А этого нам и нужно.

– В точности.

– Хорошо. Я рад, потому что она для меня многое значит. Думаю, подчеркивать позитивное – важный шаг…

– Гм… – Он пошелестел страницами.

– Надо бы и остальным нашим критикам сказать, чтобы писали в том же духе. Зачем отягощать людей ерундой, когда есть столько полезного?

– Да. Конечно. До определенного предела. – Он посмотрел мне за плечо, через стеклянную стену кабинета оглядел редакцию одела новостей, выискивая малейшие признаки праздности.

– Что значит «до определенного предела»? Разве вам не кажется, что пора перестать грубить ради одной только грубости. Я думал, колонка вам понравилась. Вы сами только что сказали…

Он пригвоздил меня пугающе внезапной улыбкой.

– Колонка прелесть. Колонку я обожаю. Она будет просто сенсацией, а вы – ужасно знаменитым. Дело в том, что, на мой взгляд, возможно, удастся убить двух зайцев разом.

– И как же?

– Скажем, чуточку рецидива?

– Прошу прощения?

– Великий Марк Бассет рассказывает читателям обо всем, что ему понравилось, а потом, через несколько недель (когда будете готовы – спешить тут некуда), идет в ресторан, от которого просто с души воротит. В рассадник гастрита.

– Тогда я не могу о нем писать.

– Нет-нет. В том-то и соль. Вы о нем напишете. Внезапно страницу озаряет вспышка былого гнева. Вы хотели быть позитивным, но истина в том, что скверного слишком много, чтобы на все закрывать глаза. Ваш долг – вытащить его на свет божий… и так далее.

– Подождите-ка. От ваших слов у меня кружится голова. Вы хотите напечатать сегодняшнюю колонку, чтобы через несколько недель я отказался от своих слов и снова взялся за ругань?

– Именно так завоевывают читателя.

– Именно так читателей отпугивают.

– Марк, старина, вы потрясающий автор. Чертовски смешной. Все мои девчонки от вас без ума. Но вам нужны свет и тени, сладкое и острое. Слишком много того или другого – и вы становитесь пресным.

– Я только что написал заметку, где провозгласил смерть негативу…

– Значит, у нас будет Второе пришествие. Аллилуйя! – В притворном прославлении он помахал над головой страницами. – Читатели хотят, чтобы критики критиковали. Вот чего они ждут.

– Извините. Не выйдет. Я не могу лгать читателям.

– Никто не просит вас лгать.

– Я не могу вводить их в заблуждение. Как только мы опубликуем сегодняшнюю колонку, долг обязывает меня держаться ее духа. Если вы настаиваете, чтобы я поступал иначе, я просто… я просто… мне просто придется уволиться.

– Какая жалость, ведь вы делали такую хорошую работу.

Встав, он обошел стол и за него сел. Страницы он небрежно бросил на край, точно ком использованных носовых платков, и вперился в экран своего компьютера.

– Я хочу и дальше делать хорошую работу.

– И будете, мой милый, и будете. Но, возможно, в другом месте.

Вернувшись за свой стол, я позвонил с мобильного Линн.

– Кажется, я только что уволился.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ну, формально можно утверждать, что Хантер меня вышвырнул. У нас было конструктивное прощание.

– Это все твоя чертова заметка!

– Не кричи на меня.

– А что именно сказал Хантер?

– Он хочет и дальше печатать колонку, но чтобы я отказался от своих слов и через пару недель стал снова ругаться.

Из угла помещения, где столпились у компьютерного экрана мои коллеги, послышались радостные возгласы и улюлюканье. Чтобы заглушить гам, я заткнул свободное ухо пальцем.

– И ты отказался?

– Извини. Повтори, пожалуйста. Тут немного шумно.

Я поглядел на толкучку. Одна женщина обернулась. Это была Софи из пиар-отдела. Едва увидев меня, она попыталась, прикусив глянцевую нижнюю губу, стереть с лица широкую ухмылку. Я одними губами спросил у нее «В чем дело?», но она помотала головой и зашепталась с остальными. Тогда все повернулись на меня посмотреть. Один или два, казалось, смутились, но остальные явно считали, что это самое смешное из произошедшего за все утро. Встав, я направился к ним, все еще прижимая к уху сотовый.

– Я спросила, ты отказался делать то, что просил Хантер? Марк? Ты меня слушаешь?

– Да, я…

Когда я подошел, столпившиеся один за другим отодвинулись от компьютера, будто каждый вдруг придумал себе занятие поважнее, пока я не увидел ясно экран. А там было пиксельное видео: мужчина говорил прямо в камеру, лицо у него было розовым и покрытым пятнами. Еще через пару шагов я увидел, что по щекам у него текут слезы. Звук был слишком тихим, и я не мог разобрать слов, но мне незачем было узнавать голос, так как я уже узнал лицо. В этой видеозаписи я извинялся перед Дженни.

Я сказал в телефон:

– Я тебе перезвоню, – и нажал отбой прежде, чем Линн успела запротестовать.

У компьютера осталась одна Софи. Она глуповато переводила взгляд с изображения на экране на меня и обратно.

– Если хотите знать мое мнение, дорогой, это очень милое извинение.

Разинув от удивления рот, я уставился на щурящегося в объектив самого себя.

– Как запись попала в?…

– Она у всех есть, – поспешила сказать Софи, будто это улучшало дело. – Ее прислали по электронной почте кому-то в отделе маркетинга, и этот кто-то послал его сюда, а теперь…

Я оглядел редакцию и, поворачиваясь, заметил, как сотрудники пригибаются за мониторами, чтобы не встречаться со мной взглядом. Проходя мимо, кто-то рявкнул:

– Отличный спектакль, Марк. Тянет на «Оскара».

Я открыл рот, чтобы ответить, но этот кто-то уже затопал дальше по проходу. Я указал на экран:

– Все в редакции это видели?

– Судя по разговорам, все. Вы превращаетесь в культовую фигуру. Да, впрочем, вы всегда ею были.

В голове у меня возникла картинка: десять, сто, тысяча компьютерных экранов, и на всех крутится слезливый ролик, эдакое малое чудо показных эмоций и мультимедиа. Как запись попала в рассылку по электронной почте? И сколько человек в Великобритании ее теперь посмотрели? А в Америке? А во всем мире? Мне внезапно показалось, что я преследую себя со всех до единого гудящих компьютеров на этаже, и этажом ниже, и этажом выше.

Наклонившись к компьютеру, я услышал, как говорю: «Прости, Дженни. Я очень, очень виноват перед тобой. Прости меня за все». Марк Бассет на экране несколько раз моргнул, потом изображение погасло.

Я перезвонил Линн.

– Ты пока в Интернете ничего про меня не видела, а?

– Что?

– Тебе никто по почте ничего не присылал?

– Марк, не уходи от темы. Ты отказался делать то, что велел Хантер?

Значит, еще не видела. Пока.

– У меня не было выбора. Тут дело принципа. Нет смысла нападать на людей, если…

– Только не произноси этого слова, Марк.

– Если потом я все равно перед ними извинюсь.

– Тогда перестань, черт побери, извиняться. Вернись в кабинет Хантера. Скажи ему, что он прав. Скажи, что хочешь переписать колонку. Верни себе работу. Живи своей жизнью, чтобы мы могли жить нашей.

– Это единственное, что для тебя важно? Чтобы я зарабатывал денежки и мы веселились до упаду?

– Нет. Для меня важно, чтобы ты перестал валять дурака и снова стал Марком Бассетом, которого я знаю.

– Или тебе просто не нравится Марк Бассет, которым я становлюсь? В этом все дело? Ты хочешь, чтобы я остался прежним, ведь тогда ты знаешь, что тебе делать.

– Думай, что говоришь, Марк. Погляди, что с тобой происходит. Ты потерял работу. Ты ведешь себя так, будто потерял рассудок. И знаешь что еще? Если так и дальше все пойдет, ты и меня потеряешь.

– Подожди. Мне кто-то звонит.

– Что?

– Секундочку.

– Черт бы все побрал, Марк! Ты что, думаешь, что я…

Я перевел ее звонок в режим ожидания и нажал на кнопку приема другого. Меньше чем через минуту я к ней вернулся.

– Извини.

– Кто это был? – Дженни Сэмпсон.

– Что ей нужно?

– Сказала, что ей нужно срочно со мной встретиться.

– И ты поедешь?

– Правду сказать, мне тоже нужно поговорить с ней кое о чем важном.

– Более важном, чем твоя работа?

– Послушай, любимая, давай поговорим попозже. Ладно?

– Не давай обещаний, которых не можешь сдержать, Марк Бассет. Кто знает, как надолго ты понадобишься Дженни Сэмпсон.

Дженни вела меня по огромному гулкому коридору в недра здания. Я тащился следом и твердил:

– Почему ты это сделала? Почему ты это сделала?

Она покачала головой и, не оглядываясь, ответила:

– Это не я. Честное слово, не я. Тут ты должен мне поверить.

У массивной деревянной двери Дженни остановилась, положив пальцы на ручку, заговорщицки наклонилась, так что ко мне качнулся пластиковый пропуск, висевший у нее на шее. Его прикосновение показалось на удивление интимным и нежным.

– Тут все ужасно тобой интересуются, – сказала она и открыла дверь.

В голом функциональном помещении было с полдюжины человек. Один сидел у длинного стола для совещаний, двое других заглядывали ему через плечо в открытую папку перед ним, их собственные пропуска свешивались почти на плечи первому. Еще один возился с видеомагнитофоном на громоздкой тележке, поверх которого был установлен большой телеэкран. В дальнем углу комнаты пожилой человек лет, наверное, шестидесяти с небольшим стоял у открытого окна и курил сигарету, которую держал между суставами, так что всякий раз, затягиваясь, закрывал себе рот узкой ладонью с длинными пальцами. Его зимне-серебристые волосы были аккуратно и коротко подстрижены, поблескивали и переливались на свету шерстяные нити в дорогой материи серого костюма. На шее еще одного стоявшего рядом и более растрепанного мужчины висела целая гирлянда пластиковых карточек. Он стоял, прислонясь к стене, спиной к окну, лицом к комнате, хотя было очевидно, что, глядя в противоположные стороны, эти двое разговаривают. Когда Дженни ввела меня, этот второй на полуфразе оттолкнулся от стены.

У меня за спиной Дженни просто сказала:

– Стивен Форстер, познакомьтесь с Марком Бассетом.

– Какое счастье, мистер Бассет. Рад, правда рад. Входите, входите. Позвольте представить вам… – Он посмотрел мимо меня. – Или лучше потом, Дженни, что скажете?

– Наверное, сначала запись? – спросила она.

– И потом?

– И потом. Вот именно.

– Великолепно. Да. Сюда, пожалуйста, Марк. Почетного гостя, думаю, посадим вот сюда.

Подведя меня к стулу у окна, он похлопал меня по плечу, а сам сел во главе стола. С моего места мне было видно, что к видеомагнитофону подключена маленькая цифровая камера, но ее объектив повернут в сторону. Остальные тоже расселись. Только человек у окна остался где был. Он наградил меня выверенной полуулыбкой и снова повернулся пускать дым над городскими крышами, точно мой приход оторвал его от каких-то великих замыслов. С его губ в окно вырывалась ровная голубовато-серая струя. Положив дымящуюся сигарету на карниз, он щелчком послал окурок над крышами, а потом повернулся настолько элегантно, что я тут же почувствовал себя неуклюжим, сделал несколько шагов и сел в другом конце комнаты. На середине стола стоял какой-то покрытый накрахмаленной белой салфеткой предмет, который я принял за блюдо.

– Давайте начинать, – сказал Форстер. – Сначала нам стоит еще раз посмотреть запись Дженни, просто чтобы напомнить себе, зачем мы тут сегодня собрались. – Все пробормотали что-то утвердительное. – Джо, будете так любезны? – Мужчина помоложе, в джинсах и свободной ковбойке, на дальнем конце стола потянулся и нажал какую-то кнопку сразу под телевизором.

Камеру я узнал за долю секунды до того, как услышал, как голос Дженни в записи говорит: «Видишь красный огонек спереди, сразу под объективом?» Потом возникло мое лицо (пугающе большое и сальное в телеэкране) и прищурилось в объектив.

Я охнул, и Дженни взяла меня за руку.

– Не волнуйся, – прошептала она. – Все будет хорошо.

Но чего тут хорошего? Да, конечно, пятнадцать лет назад я совершил дурной поступок. Я предал Дженни. И, возможно, по прочувствованности моих извинений она хотя бы частично поняла, какое глубокое удовольствие я получил от моей записанной на камеру исповеди. Но действительно ли меня стоит так унижать? Оправдывает ли это организацию «совещания», чтобы морально стереть меня в порошок? Я даже не знал, что хуже: что запись анонимно послали по электронной почте всем на свете или что меня заставили сидеть здесь, где эта пытка будет такой личной и где мне некуда деться из четырех стен.

На экране другой я с трехфутовым лицом говорил:

– Нам ведь не нужно притворяться, верно? Надеюсь, я достаточно повзрослел, чтобы говорить об этом без смущения.

Собравшиеся подались к экрану, жадно ловя каждое слово. Я помнил, что будет дальше, и, закрыв глаза, стал слушать, как из записи говорю:

– Ты лишила меня девственности, ты мне помогла, сотворила для меня чудо…

Забормотали голоса:

– О, отлично сказано.

– Поразительно. Замечательно.

– В самую точку.

Я снова их открыл и оглядел собравшихся. Если это действительно ловушка, то довольно странная. Я посмотрел на Форстера, который подмигнул мне, как добрый дядюшка, и снова вперился в экран.

Теперь в своей речи я разошелся не на шутку.

– Понимаешь, проблема с мужчинами проста: в глубине души они сознают, что их участие в акте воспроизведения ничтожно… женщины – творцы… у нас остается ощущение, что мы малы, неадекватны, вообще не слишком нужны… Наша ценность в сексе измеряется миллилитрами, да и их не так много.

Последняя фраза вызвала смешки, хотя я не мог сказать, была ли в них издевка или одобрение. Все, казалось, были искренне поглощены происходящим. А мое теле-я все разглагольствовало, причем его взгляд теперь понемногу стекленел.

– Мне требовалась базовая информация. И ты мне ее дала. Ты сделала меня мужчиной, и я повел себя как мужчина.

Я увидел, что судорожно моргаю. Средний план на экране сменился наплывом на мое лицо. Не помню, двигала ли в этот момент Дженни камеру, но, наверное, все-таки что-то с ней сделала или у нее в руке был пульт управления. И крупный план у нее вышел отличный: глаза (мои влажные, с поволокой глаза) теперь заполняли весь экран, когда одна толстая круглая слеза жалости к себе скатилась по моему носу.

Мне показалось, меня сейчас стошнит. Мое унижение было бесконечным. Дженни отомстила сполна.

Возможно, Линн была права. Возможно, я дурак. Я выбрасываю мою жизнь в погоне за… чем? Катарсисом? Добродетелью? Одержимой тягой к прошлому? Это зашло уже слишком далеко, ведь любой, у кого есть доступ в Интернет, сможет увидеть, как я прошу прощения. В это мгновение я пришел к выводу, что пора со всем этим покончить. Разнести по камешку Стену Стыда. Позвонить Хантеру и к нему подлизаться. Восстановить мои отношения с Линн. Вернуть себе мою жизнь.

Но тут до меня снова донеслось бормотание:

– О, великолепно. Потрясающе.

– Самое оно…

– Как раз то, что мы искали.

Когда я достиг кульминации моей речи («Прости, Дженни. Я очень, очень виноват перед тобой. Прости меня за все».), все откинулись на спинки стульев и зааплодировали. Уверен, один даже крикнул «Браво!». Джо протянул руку и остановил кадр на моем залитом слезами лице, заплаканных глазах, слегка приоткрытом рте и щеках с красными пятнами.

Форстер призвал собравшихся к порядку.

– Ладно, все успокоились. Теперь, когда мы увидели, с чем имеем дело, давайте введем в курс бедного Марка. – Он повернулся ко мне. – Вам известно, зачем вас сюда пригласили?

– Я не… не уверен, что…

Тут вмешалась Дженни.

– Я решила, что будет лучше, если я оставлю объяснения вам.

– Отлично, – сказал Форстер. – Сперва познакомимся. Меня зовут Стивен Форстер, и я заместитель главы службы Ф026. Иными словами, я отвечаю за отношения с Организацией Объединенных Наций и так далее.

Затем он указал на сидевшего напротив меня мужчину средних лет в коричневом твидовом пиджаке и не подходящем к нему галстуке со слишком большим узлом.

– Фрэнсис Уилсон – глава отдела Истории и Подтверждения.

– Счастлив, очень счастлив с вами познакомиться, мистер Бассет, – сказал Уилсон. – У вас поистине эффектное прошлое. Ваше досье просто поражает. – Он похлопал по толстой картонной папке перед собой.

– Э… спасибо, – прозаикался я. – Э… наверное.

– Рядом с ним наш собственный юрист Уилл Мастерс.

Мастерс оказался моего возраста, одетым (с твердым намерением это доказать) в костюм от «Хьюго Босс», застегнутую под горло рубашку, вероятно, оттуда же, и очки без оправы. Услышав свое имя, он приветственно поднял руку ладонью вверх.

– Привет.

– Джо из Психо.

– Психиатрия?

– Нет, нет, нет, – поспешил успокоить Форстер. – Психология. – Словно это что-то проясняло. – С нашей милой Дженни Сэмпсон вы уже знакомы.

– Но я не знаю, чем она занимается.

Форстер кивнул.

– Дженни?

– Э… осуществляю связь, наверное, – улыбнулась она. – Да, – согласился Форстер, – осуществляет связь между разными службами, особую связь, – добавил он, подчеркнув слово «особую». – Рядом с Дженни у нас Сатеш, – продолжал он, указывая на молодого подтянутого азиата в очках со стальной оправой. – Сатеш работает со мной в Ф026. – Сатеш перегнулся через Дженни пожать мне руку. – И, наконец, на дальнем конце стола у нас сидит Максвел Олсон, временно прикомандированный к нам друзьями из Государственного департамента США.

– Зовите меня просто Макс, – сказал американец с улыбкой, которая так и сочилась общими целями. – Я здесь, чтобы сказать вам, мое правительство весьма заинтересовано в том, что вы можете предложить, сынок.

И я еще раз пробормотал «спасибо», так как не знал, что бы еще сказать. Пора брать дело в свои руки. Я сделал глубокий вдох.

– Отлично. Приятно было с вами познакомиться. Я крайне рад, что все вы мной очарованы. А теперь не будет ли кто-нибудь так любезен объяснить, зачем я здесь.

Откинувшись на спинку стула, Форстер медленно кивнул.

– Разумеется. Разумеется. Скажите, Марк, имя профессор Томас Шенк вам что-нибудь говорит?