Дом

Июнь 2014

На западе города, прямо позади кафе Schwarzes, где с удовольствием трудятся мои сестры, находится Шлютерштрассе с ее красивыми богатыми зданиями. Только те, кто любят бульвар Осман так, как любят его парижане, могли бы предпочесть постройки французской столицы. Манеж занимает весь второй этаж дома номер 47 по этой благородной улице. Это примерно 250 метров, которые тяжело представить снаружи. Только наметанный глаз заметит, что шторы постоянно закрыты и что от одного единственного окна исходит сиреневое свечение — немного вульгарный, настоящий цвет публичного дома.

Чего не отнимешь у Манежа, нужно признать это, так это талант его декоратора. Если в детстве вы много читали Мопассана, особенно его описания борделей, которые собирали целую деревню в темноте воскресного вечера, вы, возможно, тоже окажетесь под впечатлением от развернувшейся тут поверхностной роскоши. Что до меня, я в полном восторге от запаха: смеси белых цветов и кружащего голову мускуса. Представьте себе огромные апартаменты, искусно поделенные на множество спален, каждая их которых, как по волшебству, ведет к тому или иному бару, — даже коридоры источают этот ударяющий в нос парфюм и легкую мещанскую влажность, присутствующую и в темных уголках, где дамы с клиентами шепотом обсуждают тарифы и предлагаемые варианты. Меня, как деревенщину, сразу поразило, что девушки были красивые, нет, не красивые, потрясающие — все на умопомрачительно высоких каблуках. А я сидела там, преспокойненько устроившись на диване в крохотном зале, где девушки ожидали своих клиентов. На моем лице была моя фирменная глупая улыбка, которая, как я была уверена всю свою жизнь, должна была обеспечить мне друзей, но та, очевидно, производила обратный эффект. Я не испугалась девушек или интерьера, во всяком случае этого не было заметно, так как я снова и снова шушукалась с домоправительницей, выкуривая сигарету за сигаретой, однако и в этот вечер, и в другие пятнадцать дней, что я проработала в Манеже, я злорадствовала, замечая немало деталей, скрывавших классические примеры плохого функционирования борделя. Красивые обои и удачно установленное освещение не улучшают и не приукрашивают повседневную жизнь проститутки, впрочем иногда клетка настолько симпатичная, что заставляет забыть об остальном — заснуть, как старая кошка, лениво убежавшая от всех в темный угол на время, пока хозяин пребывает в сомнительном настроении.

Кстати, именно хозяина борделя я и должна была увидеть в тот самый первый вечер. Мило — албанец. Когда я по глупости спросила, приятный ли он человек, мне с сомнением в голосе ответили, что иногда он бывает и таким тоже. В итоге я не встретилась с ним сразу же, и у меня было время задать тот же самый вопрос пяти разным девушкам перед нашим знакомством. Помню, как Миша, самая молодая и самая деликатная из них, перед тем как ответить мне, посмотрела слева направо. Она не проявляла ни особой уверенности, ни энтузиазма:

— Да, пойдет.

— Это хорошее место?

— Да, да. Пойдет.

В Манеже я задала все свои невинные вопросы, и ответы, которые я получила, сегодня кажутся мне просто-напросто ужасными. Как то, как домоправительница высокомерно нахмурила брови, когда я спросила, бывают ли у некоторых клиентов особые фантазии: «Я забочусь о том, чтобы все было в порядке, чтобы никто не выходил за рамки установленного времени и чтобы клиент платил. Но я не хочу знать, что происходит в комнатах».

Она помахала ладонями в воздухе, показывая, что откровенные рассказы в случае чего тоже привели бы ее в плохое расположение духа, равно как и плохой запах. Помимо уборки и контроля за порядком, в перечень рабочих обязанностей этой молодой дамы входило: встретить клиентов, провести их к хозяину, предупредить работниц гарема, разошедшихся каждая в свой угол, и организовать «презентации» девушек. Услышать выбор клиента или угадать по его неловким описаниям, какая девушка из шести или двадцати представленных понравилась ему. Предупредить выбранную счастливицу и внимательно записать в регистре имя девушки, отведенное время и выбранную комнату. Принять оплату наличными или картой. После проводить до двери удовлетворенного и освободившегося от денег клиента, убедившись, что он остался всем доволен, но до этого, самое главное — за пять минут до конца отведенного времени постучать в дверь спальни с заботливой пунктуальностью дуэньи.

Бордель не мог бы существовать без строгих правил. Не нужно работать там, чтобы понять, что управляться с двадцаткой девушек, их гормонами и приносящими деньги красивыми телами сложнее, чем с пятьюдесятью официантками. На базе одних и тех же общих правил каждый публичный дом может по своему усмотрению дать чуть больше свободы или же забрать ее — каждый бордель дорабатывает свой внутренний регламент. Проститутка ли вы, клиент ли, вы быстро пронюхаете, кто заправляет учреждением: мужчины или женщины. Становится ясно, держат ли здесь кур, помахивая плеткой в их сторону, или независимых работниц, чувства которых надо оберегать.

Девушки никогда не приходят в Манеж в обычной одежде. Их выдает тысяча кричащих деталей.

Те молоденькие украинки, загруженные пакетами и ведущие на поводке со стразами невероятных мальтийских болонок по имени Бижу и Шери, кажется, что они всегда забегают сюда между походами по магазинам на авеню Монтень.

«Здесь можно заработать много денег, если вести себя разумно, — сказала мне домоправительница, работавшая в первый вечер. — Но большинство девушек растрачивают все. Иногда они говорят, что им тяжело платить арендную плату за квартиру! Я не понимаю, как такое возможно».

Единственная обязательная вещь для работниц Манежа — это каблуки. Проститутку здесь узнают по их высоте и изгибу. В остальном девушки имеют полную свободу в выборе одежды, главное играть по-честному и не показывать больше голого тела, чем твои коллеги. Никакого белья, только ультракороткие платья и шорты — фестиваль голых ног, подчеркнутых окантовкой самоклеящихся чулок. Однако можно ли сказать, что девушки в Манеже самые красивые в Берлине, как это написано на их сайте и визитной карточке? Поверьте мне, по приезде я их всех находила красивыми. Это был тот тип женщин, чья покачивающаяся походка взывает к плохим мыслям и непредвиденным расходам. У них были все те дешевые побрякушки, которые стыдно надеть даже в самый неприятный клуб Парижа, макияж, будто нанесенный лопатой и плохо скрывающий посредственные капризные черты. Синтетические материи облегали их задницы настолько, что можно было забыть о складках, чрезвычайно заметные дополнительные волосы, прилепленные к черепу, чтобы компенсировать слишком тонкую или гладкую шевелюру… Что-то горящее и полное жизни, пресыщенное от этой иллюзии красоты, висящей на ниточке, рассыпается, стоит только посмотреть поближе, и тогда остается лишь запах голого мяса.

В этой профессии быстрее, чем в других, и это никого не удивит, теряешь девственную непорочность. И я говорю о наивном представлении, согласно которому легко сидеть на протяжении одиннадцати часов в ожидании клиента с надеждой заработать за месяц около пяти тысяч евро. И если вас, как меня, ждет написание книги, пока половина из этих одиннадцати часов совершенно свободна, это кажется плевым делом. Но господь свидетель, что в течение двух недель, что я трудилась в Манеже, занята я была не писательством. Некоторая застенчивость, а может быть, и снобизм, мешают мне вытащить тетрадку и начать писать. А еще страх… Смутное опасение, что кто-то заметит, как я записываю мысли, и что так меня возьмут с поличным во время моего расследования. Вот так. Но и глупо отрицать тот факт, что в окружении баб, играющих на своих сотовых или переговаривающихся с кем-то по телефону, лежа на теплых диванах Манежа, трудно не дать себе погрязнуть в безделье. Сколько было выброшено пачек от сигарет? Сколько выпито яблочного сока с минералкой, просто чтобы убить время? Ремесло куртизанки заключается прежде всего в терпении.

Разговаривая со мной по телефону на следующий день, когда я впервые упомянула о Манеже, Стефану, должно быть, пришлось подавить в себе некоторое чувство вины. Пятью месяцами ранее, когда мы переходили дорогу на Скалитцерштрассе, оживленно обсуждая проституцию, я рассказала ему о статье про парижских проституток. В некоторых кварталах, и это под адекватным руководством, девушки обслуживали от восьми до десяти клиентов в день.

— Ну это же нормально! — раскричалась я. — Я уверена, что спокойно могла бы выполнить такой план.

— Ты не представляешь, что несешь, — вздохнул тогда Стефан в ответ. — Десять мужчин — это очень много.

— Узнаю, если пойду работать в бордель.

— Перестань говорить ерунду, — ответил он мне своим резким тоном, от которого казался порой таким патерналистом. — Тебе это кажется забавным, но ты бы и двух дней не протянула в борделе.

Ни он, ни я не знаем, какова была доля бравады, толкнувшая меня на этот эксперимент. Я уже не чувствую в себе той наивной храбрости, присущей двадцатилетнему возрасту. Столько всего произошло с тех пор. Но для Стефана я есть и навсегда останусь молодой и непредсказуемой самкой, у которой наполовину снесло крышу от взрыва гормонов и своей новой груди. Я представляю, как он корил себя, положив трубку телефона, понимая, что самая молодая из его любовниц живет теперь в публичном доме без присмотра в тысячах километров от него.

Пусть проституция в Германии и легальна, она подчиняется там строгим правилам, таким же, как и все самозанятые. Эта профессия не позволяет произвола, как вверху, так и внизу социальной лестницы. Девушки, как и публичный дом, обязаны с точностью декларировать свои доходы. И при всей людской честности, а в этой сфере, как и во всех остальных, она встречается редко, налеты финпола случаются довольно часто. В поиске спрятанных наличных или незарегистрированных комнат финансовая полиция способна перевернуть бордель с ног на голову и приостановить его работу. Девушке, даже красивой и образованной, будет сложно работать без регистрации в Bürgeramt[10] и номера налогоплательщика. Тупицы вроде меня, воображающие, что им никогда не придется сталкиваться с бухгалтером или стоять в очереди в налоговую, просто потому что они работают на таком поприще, где больше никто не хочет работать, очень быстро лишаются своих иллюзий. Никто не может рассчитывать на деньги, о которых государство ни сном ни духом, кроме разве что тех, кто работает на улице на счетчике у какой-то мафии.

Домоправительница, работавшая в мою первую смену, — женщина примерно шестидесяти пяти лет, говорящая на восточногерманском немецком, который мне тяжело было понять. Она была на редкость несговорчивой и отзывалась на имя Яна.

Меня особо не удивила эта дамочка, седеющий кадр, управляющий гаремом железной рукой, чье настроение меняется так же часто, как у английского кокер-спаниеля на обратном пути, любящая молчаливо покурить в темноте пустого зала. Было пять часов вечера, и мы с ней ждали вдвоем, кроме нас — никого. Две другие девушки живут здесь же, в борделе, в общежитии, предоставляемом работницам в случае необходимости, но они отсиживаются в своих комнатах до восьми часов, выходя, только чтобы попить или ответить на гипотетические звонки клиентов в дверь.

Я недолго думая назвалась Жюстиной. Сразу же. Такой выбор обрадовал бы Валентину, если бы мы с ней поддерживали связь. Это ведь был ее псевдоним, когда в восемнадцать лет мы играли в девушек из эскорта. Я выбрала имя Жюстина, потому что это легко и потому что это маркиз де Сад. Напрасно я пыталась разъяснить ей, откуда имя, Яна смотрела на меня, не моргая: «Никто не знает про это». Но в заглавной «Ж», которую немцы не умеют произносить правильно, есть какая-то экзотика, сразу же пришедшаяся ей по душе. Какой-то необъяснимый шарм, напоминающий о районе Пигаль, где она никогда не была, или о пещере Али-Бабы, в общем, о деньгах. Конечно же, я далеко не первая, кто решил сыграть на чем-то французском, но в череде Софи, Мишель, Сильви или Габриэль я единственная, кто решился на такое коварное созвучие, как это проклятая буква «Ж». Моя национальность немало помогла мне в Манеже, как, впрочем, и в других местах. Здешний хозяин нанял меня, даже не осмотрев, просто решив, что француженка должна уметь проделывать в постели секретные штуки, которые другие женщины просто неловко пытаются повторить.

Быстрый обзор тарифов, установленных в Манеже. Будучи самозваным публичным домом «высшего класса», Манеж применяет самые высокие тарифы среди домов квартала Шарлоттенбург, которых, кстати, здесь пруд пруди. В стандартную цену входят проникновение, оргазм (за час клиент имеет право кончить максимум два раза — если осмелится), но в Манеже при наличии средств клиент может вдобавок к этому позволить себе знаменитый поцелуй в губы, согласно легенде, являющийся табу для проституток (двадцать евро), фелляцию без презерватива (в лучшем случае двадцать евро), а также любые не упомянутые в прайс-листе фантазии, на которые каждая из девушек решает сама, соглашаться или нет. Эти экстра-услуги оплачиваются дополнительно, и бордель не получает с этого ни цента, хотя, по непонятным мне причинам, девушки и обязаны уведомлять о них домоправительницу.

Еще одна дополнительная услуга — бар, если вдруг клиенту захочется выпить шампанского в компании с девушкой. Имеющиеся в наличии комнаты тоже не все одинаковые. Тарифы, указанные выше, касаются только трех самых простых комнат, тоже по-своему роскошных. Слово, скажем так, не то, но нужное слово от меня решительно ускользает. За остальные четыре комнаты ввиду их площади, качества мебели и высокотехнологичного оборудования (я говорю о сломанном джакузи в комнате номер 5 и открытом душе в комнате зального типа, куда можно вместить трех лошадей, а значит — целый строй клиентов и девушек) нужно будет дополнительно оплатить сто пятьдесят евро, с которых девушки получают процент. Если судьба приводит клиента, желающего выпить бутылку шампанского в комнате с джакузи и подарить себе проститутку, которая поцелует его в губы, что уж там, отсосет ему без резинки и даст трахнуть себя в зад, — такой клиент один финансово выполнит план целого вечера. Однако и речи не может быть о том, чтобы уйти с работы до конца положенной одиннадцатичасовой смены, выполнен план или нет. Говоря по правде, конец ночной смены зависит от клиентов. И те, что пьют или одновременно пьют и принимают кокаин, вполне могут продержать публичный дом открытым настежь до полудня.

Вот почему сначала я пыталась выходить на смену как можно раньше, пока не поняла, что днем это место пусто, как казино, открытые двадцать четыре часа в сутки, которых в Берлине развелось очень много. Клиенты прекрасно знают, что днем в борделе находятся только две или три девушки, и часто не те, кого им подавай. Вечернее изобилие гораздо более привлекательно.

В первый вечер к восьми часам ко мне присоединяется Габриель, высокая болгарка, не отводящая глаз от своего телефона. Спросив у меня, работаю ли я здесь или слежу за баром, она вроде награждает меня приветствием, и на этом наше общение заканчивается. Чуть позже появляются Мишель и Никола, две сестрички-украинки, которым едва можно дать восемнадцать, хотя на самом деле им двадцать семь и двадцать восемь. В этот раз Мишель возвращается из гостиничного номера клиента, в руках — куча упаковок конфет и шоколада. У нее и ее сестры есть несколько не очень многочисленных, но постоянных клиентов, вечно советующих им побольше есть. Потому как, вопреки тому, что можно было бы подумать, худоба мало ценится в борделе. Если укутанные в платья и на каблуках, делающих их похожими на жеребцов, эти девушки и производят определенное впечатление, то голые и босые худышки вызывают, скорее, легкое чувство жалости и боязнь сломать их напополам. Из-за своей костлявости сестренки кажутся уязвимыми и едва совершеннолетними, и обычному клиенту гораздо больше хочется накормить их, чем обрекать на адские скачки, на которые вдохновляют проститутки в теле и с более солидным тазом.

Габриель, две сестры и я — довольно широкая палитра, мы не представляем прямой конкуренции друг для друга. И вопреки моим прогнозам две малышки соглашаются ответить на все мои вопросы о работе в борделе. Я уже готовлюсь задать очень пикантный вопрос, когда гулко раздается то, что станет началом моей карьеры, — первый звонок в дверь за весь вечер. Посетитель был настолько банальной внешности, что можно было призадуматься, законно ли все это. Ему было около сорока, на голове виднелась небольшая залысина. Я обещала себе помнить все, но, вот видите, не могу отыскать в памяти даже его имя. Рик? Дэвид? Ну как же звали этого подвыпившего канадца, ни разу ранее не бывавшего в борделе? Мы оба неуклюже мялись в большой комнате номер 3 с камином из мрамора и непомерных размеров балдахином над кроватью. Ведь когда клиент попадается на крючок, самое сложное только начинается — для меня.

Хорошо, пять минут можно и полюбезничать, а что потом? Если для мужчины это первая встреча с проституткой, он в некотором смысле платит и за то, чтобы не делать первый шаг. Можно сказать, что, благодаря этому судьбоносному канадцу, я выработала свою технику атаки — говорить о всякой бессмысленной ерунде и, не прекращая свой монолог, беззаботно забраться на кровать, а потом швырнуть платье в другой конец комнаты. И даже когда я уже сняла с себя все, успех еще не гарантирован. Клиент-новичок еще совсем не готов овладеть этой наготой, от вида которой тревога в буквальном смысле сковывает его. Несложно представить себе, какие дилеммы в стиле Корнеля мучают его: действительно ли ему хочется трахаться? Может, просто мысли об этом было уже достаточно? Как сделать так, чтобы возбудиться прямо сейчас? Да зачем? Вы наверняка покажетесь себе самому простофилей, заплатив сто двадцать евро за плохой и быстрый перепих с женщиной, чья профессия — спускать свои трусы по десять раз на дню.

И в самом деле, как только этот мужик разделся (поспешно и смущенно хихикая), я вижу, что эрекция у него настолько неуверенная, что натягивать на нее обязательный презерватив будет проблематично. Если секс с мужчиной, вызывающим у вас примерно такой же интерес, как сломанная лампочка, может показаться неприятным, то мысль о том, что этот тип будет медлить с финалом из-за какой-либо неполадки, неприятна, как никакая другая. И напротив, тот же самый мужчина может обернуть ситуацию в свою пользу, сразу же выставив напоказ твердый и заинтересованный стояк. Потому что — все просто, — когда ты лежишь, прижавшись к торсу без разницы какого мужчины, довольно легко забыть его лицо и видеть только этот общий знаменатель, благодаря которому их всех можно сложить в одну корзину. Хоть ни один член и не похож на другой, эта часть тела одинаково симпатична, успокаивает и вызывает меньше страха, чем некоторые лица. А кольцо, сверкающее на безымянном пальце, тоже обнадеживает. Оно помогает понять, что все относительно. Мужчина может быть банальным и лишенным всякой чувственности, но мысль о том, что где-то в этом мире есть женщина, которая довольствуется им, а может, даже счастлива с ним забесплатно, оставляет надежду на то, что не все потеряно.

Мы оказываемся лицом друг к другу на слишком большой кровати, нас окружает неловкая тишина, из зала доносится пустая болтовня девушек. В моей голове с небывалой скоростью вертятся хитрости куртизанки, что я еще не успела испробовать. Не нужно слишком торопиться, никакой спешки, хоть эта идея и кажется соблазнительной, но никто бы не захотел провести оставшееся время, играя в гляделки. И, самое главное, никто не захотел бы приступать к второму акту, включенному в стоимость. И дело не в лени, а в том, что второй раз всегда требует больше усилий, так как присутствует опасность, что клиент не будет кончать слишком долго или совсем не кончит, — это связано с возможностями мужчины, который требует обеспечить его повторным оргазмом, пока тикают стрелки часов.

Хотя, если говорить о сложностях, не обязательно заходить так далеко. В нашем случае канадец старательно пытается сдерживать себя, и ему это удается, причем так, что в итоге кончить у него не получается совсем. В промежутке между первым виноватым поцелуем и Яниным повелительным стуком в дверь возникает момент, когда он мнит себя хозяином положения и собственной эрекции настолько, что останавливается и спрашивает, может ли он зайти сзади. Неуверенная, я оглашаю ему цену, убежденная, что он предпочтет оставить это в фантазиях. Но, видимо, анальный секс даже у супружеских пар случается нечасто или деньги перестают быть проблемой, когда твердый пенис тянется к пупку. Его не пугает цена в сто лишних евро, чтобы взять меня сзади. Однако то, что я объявила цену и что он получил разрешение, сделало его мечты реальными. Пока я встала в позицию, юношеский стояк свернулся в комочек. Я без особой надежды перепробовала все, что было в моих силах, начиная слегка терять терпение. Мы все еще старались, когда Яна постучала в дверь.

Грустно говорить мужчине, что он не кончит, несмотря на все ожидания. Меня, дебютантку, мучает профессиональная совесть. Впрочем, канадец не обижается на меня. Думаю, что он отправляется восвояси, в свой гостиничный номер, затерянный где-то между Фридрихштрассе и площадью Жандарменмаркт, золотым треугольником бизнесменов. Немного расстроенный, он наверняка готов закончить рукой то, что начала я с самыми добрыми намерениями. Вспоминая об этом случае, он, скорее всего, не видит смысла в потраченных на это деньгах, да и вообще в этой разочаровавшей его истории. Вернувшись в Торонто или бог знает в какой угол англоговорящей части Канады, он сможет рассказать своим друзьям, что побывал в публичном доме и переспал с молодой грациозной француженкой, разрешившей ему залезть во все три ее дырки.

Думаю, что он немного переделает финал истории.

Так вот, свою карьеру и эту книгу я начала в Манеже — в тепле экстравагантной роскоши огромных апартаментов, не в состоянии избавиться от ощущения, что медленно оказываюсь запертой в ловушке. Довольно быстро я начала бояться и плохо спать, тревожась, что переоценила себя. То, что среди начальников и проституток были почти исключительно представители восточного блока, не помогло мне ощутить атмосферу легальности. Меня практически постоянно посещали настойчивые видения, как меня отправляют в албанский бордель, предварительно забрав паспорт. Опасность поджидала повсюду: начальник, девушки, клиенты, непробиваемый подручный Максимилиан. Я жила в страхе разоблачения той части моей личности, что больше относилась к писательству и журналистике. И, как бывает в кошмарах, я говорила себе, что ничего со мной не произойдет, если я не буду показывать им своего страха.

Правда, мне не пришлось ждать долго, чтобы дать окружению увидеть мою панику. После ухода канадца вечер однозначно задавался глухим. Не было видно ни одного клиента, даже двух-трех неисправимых завсегдатаев. Все девушки, а их было больше десяти, рассыпались по большому залу для «презентаций». Болтливые украинки, стоявшие группами, болгарки, румынки, прогоняющие скуку с помощью сотовых телефонов. Их разговоры было не понять, во всяком случае мне, и я в одиночестве сидела на диване, выкуривая одну сигарету за другой.

К двум часам ночи, в очередной раз вздыхая, я предупредила Мишель и Николу, что ухожу. Удивительно, по ним нельзя было сказать, что они скучали, будто время скользило по ним, толкая их разве что на перемещение из одного угла зала в другой.

В коридоре я столкнулась с домоправительницей, раскладывавшей полотенца по полкам.

— Я думаю, что пойду, — попытала я удачу, хоть и трусила.

Она коротко хихикнула.

— О нет, тут все не так, — ответила она мне.

Мои кошмарные видения военного борделя в Албании разгорались с новой силой. У меня украдут паспорт, я не успею что-либо объяснить своей семье, они будут плакать и умирать от страха. О том, где я, знали только Артур и Стефан, и то совсем немного. Стефану придется перевернуть вверх дном свое посольство в Лондоне, чтобы меня экстрадировали, но в какую страну? Мое сердце начинало биться как сумасшедшее, и я невнятно пробормотала: «Правда?», на что она ответила:

— Смена длится одиннадцать часов. По идее, ты должна остаться тут до четырех.

— Но клиентов нет. И девушек слишком много.

— Все равно. Такие правила.

— Ладно. Нет проблем.

Видимо, выражение лица у меня было настолько потерянное, что она окликнула меня из коридора:

— Слушай, если хочешь, я спрошу у хозяина.

Я не стала препятствовать, хотя ее хмурое лицо и тон голоса явно свидетельствовали о том, что ей совсем не хочется помогать мне.

Не знаю, чем я заслужила возможность уйти раньше времени. Я ни разу не видела, чтобы Мило хоть кому-то оказывал услугу, совсем ни разу. Я не вела счет появлениям домоправительниц из маленького зала, где Мило, его компаньоны и другие приспешники самого разного калибра пили и мололи языками до самого утра с длинными сигаретами в зубах. В такие дни эти дамы обычно манили пальцем одну из девушек. Обычно тех же самых из раза в раз, и часто — ту же самую. Все потому, что Мило хотел с ней поговорить. Не могу сказать, что происходило в эту минуту в голове той девушки, которую позвали, но со стороны казалось, что вид у нее как у несправедливо отправленной на расстрел узницы. Иногда Мило выходил собственной персоной пообщаться с девушкой в уголке. С ними со всеми он говорил на одном и том же языке. Поэтому я так ни черта и не смогла понять, но не нужно было владеть языками, чтобы угадать настрой его речей. Внимание Мило привлекали в основном Габриель и Миша. Миша — маленькое сокровище родом из Румынии, часто сидящая в одиночестве. Ей можно дать лет шестнадцать, но и в свои девятнадцать она все равно самая молодая в Манеже. Она выглядит как побитый щенок и потому кажется подозрительной, но милой, и, когда она улыбается, на щеках у нее появляются ямочки. Другие девушки, в том числе и румынки, никогда не садятся с ней рядом. Могу предположить, что и начальство не было о ней высокого мнения, потому что даже во время «презентаций» Миша сохраняла лицо хмурого подростка, которого отвлекли от переписки в фейсбуке (что, наверное, было правдой). А вечером, когда появлялись мужчины, ждущие, что сейчас их станут соблазнять, пока они сидят с бокалом шампанского в руке, она с поразительным талантом исчезала в темных уголках и появлялась вновь, как только клиент попадался на крючок другой. Короче, к бизнесу она проявляла довольно сдержанный интерес. Мило звал ее почти каждый вечер, но она и тут не оставляла свою упрямую мину, никогда. То же самое происходило, когда Сандор, веселый партнер Мило, подкатывал к ней, надо сказать, более мягко.

Может быть, мне разрешили уйти, потому что именно я обслужила единственного за весь вечер клиента. А может, потому что я была француженкой, и такая честь невероятно льстила Манежу, а значит, мне нужно было угождать. Или же они не захотели спугнуть меня и мою добрую волю новенькой, или, скорее, то, что от нее оставалось.

Возвращаясь домой, я уже накрутила себя, составив каталог более или менее резонных и более или менее обоснованных страхов. У меня была возможность больше никогда туда не возвращаться, но я вернулась на следующий день, и через день, и приходила туда почти ежедневно в течение двух недель. Все потому, что за один вечер я поняла, что именно вдохновило все эти грустнейшие произведения о проституции. И из гордости, потому что для меня даже речи не могло быть о том, чтобы разродиться наивной или слезливой книжкой или, хуже того — книгой, которая затронула бы лишь одну из сторон этой работы, — я убедила себя, что обязательно найдется что-то красивое или смешное, о чем я смогу написать, даже если для этого придется соскребать это с самого дна. Я надеялась, что мой голос очеловечит реалии проституции, потому что именно в этом заключается сила книг, пусть я и один в поле воин против этой лжи.

Если бы я никогда не побывала в Манеже, то не смогла бы оценить нежность Дома, обеспечившего этой книге иной взгляд на вещи. А если бы я продолжила упрямиться, если бы осталась в Манеже вместе с Мило и его гаремом с грустными глазами, то написала бы ужасную книгу, такую, каких тысячи. И кто знает, где бы я писала ее: может, в Албании?