Дом

Tainted Love, Gloria Jones

Порой бывает трудно притворяться, что забываешь, что такое проституция. Смотришь на эти двигающиеся тела у себя между ног, слушаешь чрезмерные, измотанные звуки от усиленной работы, которые мы издаем, даже не задумываясь, и понимаешь, насколько все это, в сущности, абсурд.

Я хотела написать — чувствую это на кончиках своих пальцев, — что наше изнеможение должно быть похожим на усталость нянечки, которую заставляют беспрерывно играть с чужими детьми и потакать всем их прихотям, сдерживая то, как она сыта всем по горло. Бог свидетель, для меня оба занятия требуют одинаковой нешуточной энергии, одинакового отрешения. Но я сильно сомневаюсь, что на этой планете существует усталость, сравнимая с усталостью проститутки, даже среди профессий, больше остальных требующих физической отдачи. И это не говоря об умственной энергии, мобилизуемой для того, чтобы поддерживать беседу с восемью разными мужчинами, быть одинаково любезной и улыбчивой с каждым из них, а для этого нужна титаническая энергия!

Никто не знает, насколько голова соединяется с телом после восьми мужчин, насколько устает вагина. Никому не понять, что значит открывать эту вагину по заказу и сдерживать гнев при каждом ударе мужской задницы: каждый раз, когда член бьет по ее дну, как новый удар кулаком по лицу насмерть забитого человека, потерявшего способность двигаться и чувствовать. По правде, мы перестаем что-либо чувствовать. Или чувствуем только плохое: то, что осталось от бодрствующих нервов, отныне передает мозгу только сигнал о вторжении, дискомфорт, грозящий стать мучительным, примерно такой, как был в эпоху, когда не существовало интимной смазки. И это — насилие над самим собой тоже, самоотречение, с которым ты вводишь внутрь себя смазку, чтобы эта штука входила туда вопреки всему, чтобы подавить автоматические рефлексы сжатия мышц. Чтобы хотя бы та улыбка сохраняла свой блеск, когда лицу уже тяжело улыбаться. Мы, женщины, сами навязываем себе это насилие, повторяя, что эта дырка уже сделана, что сделана она именно с этой целью и, даже если для тебя это уже восьмой раз за сутки, для него — это кульминация дня. Другой не будет. Подумай о нем, подумай о нем, потому что мысли о деньгах не утешают. Это умение жертвовать собой толкает нас на то, чтобы подставить другую щеку, чтобы хоть один из нас был счастлив.

Почему я задумалась об этом именно сегодня? Да потому что запуталась в своем расписании и вместо того, чтобы прийти к двум часам, как я сказала домоправительнице, я пришла ровно в десять утра. За то время, что мне понадобилось, чтобы осознать свою ошибку, встречи со мной расписали вплоть до самого конца смены, и с учетом того, что в последнее время я часто отменяла, у меня не хватило наглости начать менять расписание без всякого резона. Смена длиной в одиннадцать часов — мои сестры, работающие в кафе, сказали бы, что это пытки, но, когда ты работаешь в публичном доме, к этому ощущению добавляется впечатление, что весь мир решил проявить по отношению к тебе полную бесчеловечность. В первую очередь это мужчины, но отнести сюда можно и домоправительниц, из благих побуждений загрузивших меня работой.

На кухне я встречаю Генову, которая только начала свою смену. Она не спеша наносит макияж, рассматривая свое отражение в маленьком двухстороннем зеркале, подвешенном над столом. Я курю, сидя напротив нее, тихо восхищаясь многочисленными этапами ее преображения. Сначала она наносит медного оттенка основу для макияжа. Можно было бы подумать, что на ее светлой коже этот оттенок будет слишком бросаться в глаза. Однако вопреки всем ожиданиям ей идет: у нее целая коллекция губок и кисточек, которые превращают два брызга тонального крема в незаметную вторую кожу. Мне бы так никогда не удалось. К тому же она параллельно разговаривает: насколько же естественной должна быть для нее эта процедура! Она делает это так же непринужденно, как я скручиваю идеальный косяк, но это, если уж на то пошло, не решает проблему с цветом моего лица.

— Как дела, Жюстина?

— Хорошо, как у тебя?

— Все отлично, ничего не меняется.

Она быстренько подводит карандашом брови. Похоже на переодевание маленькой девочки в ведьму. Тут есть и серый цвет, и черный, и коричневый — широкими плоскими мазками она творит настоящее чудо. Должно быть, все дело в этой странной губке в форме суппозитория.

— Ненавижу их, — вставляю я внезапно в порыве откровения.

— Ну уж нет!

— Все было бы еще ничего, если бы не заявился этот парень. Есть один такой: я предпочла бы сама заплатить ему, лишь бы он остался дома. Он милый, но я говорила ему, что у меня сегодня нет времени, однако он все же исхитрился и выскреб два часа со мной. У меня весь день испорчен, ты не можешь представить.

— Просто скажи ему это, скажи, что не хочешь видеться с ним сегодня.

— Да, но что делать? Сегодня ты не хочешь его видеть, но, может, в другой раз тебе будет все равно или ты встретишься с ним с удовольствием?

— Но ведь ты спокойно можешь сказать ему и так: «Сегодня у меня нет настроения».

— Да, но это немного смахивает…

Рука Геновы замирает на полпути: она ждет, пока я ищу нужное слово. Им оказывается слово «каприз». Ее брови приподнимаются от одного жирного мазка кайала. Кажется, она смотрит на меня свысока, и я, немного смущенная, вздыхаю:

— Не знаю…

— Слушай, детка, я скажу тебе одну вещь. Возьми мой пример: я занимаюсь этим, чтобы зарабатывать на жизнь. Мне нужно платить по счетам, платить за квартиру, за медицинскую страховку — мне нужны эти деньги, и обычно я не привередлива, когда речь заходит о выборе клиентов. В этом весь принцип, скажем так. Но если я в один прекрасный день выдохнусь, если от этого у меня испортится настроение, я точно знаю, что на следующий день я все отменю и потеряю деньги, которые никто никогда мне не возместит.

— Да, я знаю, что ты права…

— Извини, но мы здесь не круассаны продаем. Мы говорим о человеческом взаимодействии. И иногда, ничего не поделаешь, тебе неохота. Тут и говорить не о чем. Они спокойно могут пожаловаться домоправительнице или даже написать хозяйке, никто не найдет, что добавить.

— Постараюсь сделать так в следующий раз. Сейчас все уже позади, мне уже лучше, но работать одиннадцать часов подряд — это слишком.

— Прекрасно понимаю, о чем ты говоришь.

Она приступила к помаде. Нейтральный оттенок словно лакирует ее полные губы, хоть и не скажешь, что она накрасила их.

Бывают такие дни. Знаешь, когда наступает ночь и ты понимаешь, что всего было просто слишком много. Меня выводят из себя зеркала. Те, что в Золотой комнате, например, вспомнила их? Вот они, можно сказать, новый адский круг. Ты уже изнемогаешь, но должна смотреть в зеркало, на то, как этот тип хватает тебя за ягодицы, за талию, вертит тебя из стороны в сторону… Обычно мне это нравится, нравится, когда секс немного животный. Но в такие дни я чувствую, как во мне поднимается такой гнев, что хочется заорать: «Убери с меня свои чертовы руки, грязный мерзавец!» Понимаешь, о чем я?

Я молчу, довольствуясь тем, что улыбаюсь в ответ Генове, которую я бы никогда не представила теряющей терпение, охваченной той ненавистью к мужчинам, что я чувствую в себе сегодня. Это именно оно. Это как вспышка посреди благих намерений: ты вдруг видишь, как в зеркале отражается поломанная кукла — красивая упругая розовая кожа, придавленная телом зверя. Первобытные звуки убийства: едва различимый голос женщины, раздавленный ревом мужчины. Голос женщины, угнетаемой мужчиной, страдающей под ним от нетерпения и усталости. Сквозь свои волосы я смотрю на занавески, на зеркала, на свет и цветы, на то, как вокруг меня шатается целая комната в выбранном ею ритме. И хочется сказать, что эти декорации лишь попытка стереть из памяти то, что здесь действительно происходит. Неудивительно, что порой на короткий миг реальность возвращается. Комфорт и деликатность на какое-то время могут создать ошибочное впечатление, но наша точка отсчета — это абсолютно не гуманные условия; и это ремесло никогда не было по-настоящему гуманным. Законодательство стоит на стороне проституток и может смягчить условия работы, но это неимоверные усилия, на которые идет общество в попытке подсластить изначальный постулат: проститутка — объект для утех. Возможность для проститутки сказать «нет» довольно ограничена. Да, конечно же, мы можем сказать «нет», особенно в таком месте, как это, но о каком «нет» идет речь на самом деле? «Нет» чему? «Нет» чему в частности?

Вдобавок есть и такие дни, когда я перестаю что-либо понимать в этом деле. Когда прихожу слишком поздно и первый клиент уже ждет, когда начинаю смену, не успев ни нанести макияж, ни выкурить сигаретку, а именно это позволяет мне преобразиться и стать Жюстиной… И мне нужно тотчас позаботиться обо всем: о полотенцах, о музыке, об интимной смазке — хоть в моей голове еще полно литературных размышлений или фантазий о каком-нибудь придурке, встреченном пару минут назад.

Объяснения этому нет никакого, но мыслями я отсутствую. Одному богу известно почему. Я не здесь, мои стоны звучат фальшиво, я не готова… и кажется, что мужчины догадываются об этом, потому как у них не такой хороший стояк, как обычно. Я чувствую это: они медлят, прежде чем кончить. Помучившись недолго угрызениями совести, я вскоре начинаю презирать их, как официант, который внезапно начинает ненавидеть клиента, указывающего ему на небрежность или оплошности по неосмотрительности. Я виню во всем их, и самые мелкие детали физической любви становятся для меня невыносимыми: у одного член недостаточно твердый, другой потеет, как осел, и просто нет возможности терпеть прикосновения его голого, лоснящегося торса (кстати, если хоть капля его пота попадет мне на лицо, я, черт побери, расцарапаю этого осла до крови). Он хочет поцеловать меня и, так как я уворачиваюсь, довольствуется тем, что лижет мне ухо. Другой, которому я ясным текстом запретила любые анальные приветствия, никак не хочет убрать свой палец от моей задницы. У еще одного запах, который, пусть и нельзя назвать ни хорошим, ни плохим, действует мне на нервы, и, к тому же, какой шум этот тип издает, полизывая меня внизу. Такой, что мне приходится затыкать уши. Надеюсь, что это выходит незаметно, — а если это не так, то пусть катится куда подальше!

Может, моя внезапная холодность делает их недееспособными, оттого что они привыкли к моей доброте? Я устаю чередовать вялые объятия и бесполезный минет. Моя глотка в дни плохого настроения сверхчувствительна. Тогда я вытаскиваю презерватив из упаковки так, как отклеивают пластырь, и смазываю себе руки интимным гелем. Я начинаю нежно, а потом продолжаю с необдуманной верой в силу жаркого прикосновения моей голой кожи и в неописуемые изыски массажа. Но мужчина медлит, и я начинаю растрачивать свой талант: умелые ласки превращаются в яростную тряску руками доярки. Все это продолжается до тех пор, пока его неуверенный приятель в моих руках не сжимается, словно шагреневая кожа. Полное поражение с моей стороны. Черным по белому — недостаток профессионализма. Вот что случается, когда работаешь плохо. Ты хотела разделаться с этим побыстрее, приложить как можно меньше усилий, и вот что ты получила. Где, по твоему мнению, ты находишься, ну в самом деле? Это работа для художника, черт возьми. А ты что думала? Посмотри на себя: у тебя нет ни малейшего желания разговаривать, тем более заниматься любовью. Ты здесь только потому, что ненавидишь себя за то, что потратила шестьсот евро в бутике Agent Provocateur. Глупая курица! Шестьсот евро за один комплект. Не замечаешь, как действительно становишься шлюхой, это уж точно. И ты думаешь, что этот парень может позволить себе час с тобой? Он социальный работник, е-мое, женат, и у него дети. Он идет на жертву прямо сейчас, а ты пыхтишь от бешенства? Он оплатил час твоего времени, — а это в два раза меньше, чем время, проведенное тобой вчера в Tinder, когда ты, сидя в кресле, красила ногти на ногах. Где твое сердце? И уж не говоря про сердце, где твои принципы? Те знаменитые принципы, которые отличают тебя от других проституток?

Тогда я снова становлюсь любезной. Достаточно любезной и нежной, чтобы мои руки, по сравнению с его собственными, стоили потраченных денег. И от того, как он кончает, рыча в экстазе, меня охватывает порыв благодарности, смешанной с привязанностью. Он выглядит таким счастливым. Благодарит с усталым упоением на лице. Тебя не трогает, тебя, каменное сердце, что за секунду нежности он прощает тебе пятнадцать минут, в течение которых ты ожесточенно доила его? Не трогает, что все это могло быть так просто?

И раз уж я худо-бедно закончила свой шедевр, то решительно стану ласковой с ними со всеми, сколько бы их ни было. Буду гладить им волосы, воркуя, смягчившись и опьянев от осознания того, что презерватив полон, от моих сожалений и от странной солидарности по отношению ко всем этим мужчинам, пришедшим сюда, чтобы, уходя, почувствовать себя красивее. Это немного напоминает поход к парикмахеру: нет ни единой гарантии, что сработает.