Дом напротив озера

Не здесь.

С тех пор, как Лен умер.

Бун был прав, когда сказал, что озеро слишком тихое. Это так. Особенно в этот час, когда ровную ночную тишину нарушают лишь редкие крики гагары или ночного животного, снующего в подлеске вдоль берега.

Захваченная этой тишиной, я смотрю на озеро.

Я делаю глоток пива.

Я стараюсь не думать о своем умершем муже, хотя это всегда тяжело.

Прошло несколько часов с тех пор, как все ушли. Вечеринка прекратилась сразу после того, как Кэтрин потеряла сознание и упала в траву. Ройсы ушли первыми; Том, бормоча извинения, повел опьяненную Кэтрин по пристани. Несмотря на то, что она пришла в себя всего через несколько секунд, я все еще была обеспокоена. Я предложила ей прилечь и выпить кофе, но Том настоял на том, чтобы немедленно отвезти Кэтрин домой.

– На этот раз ты действительно опозорилась, – прошипел он ей, прежде чем завести моторную лодку и умчаться прочь.

Услышав этот нелицеприятный комментарий, я почувствовала жалость к Кэтрин, которая явно была пьяна сильнее, чем я думала. Затем я почувствовала себя виноватой за то, что я жалею ее. Кто я такая, чтобы ее жалеть, и уж тем более осуждать? Мне ли осуждать Кэтрин Ройс за то, что она слишком много выпила?

С другой стороны, Том ушел в такой спешке, что забыл вторую бутылку вина за пять тысяч долларов. Я нашла ее на ступеньках крыльца и поставила в винный шкаф.

Эли посидел еще немного, погасил огонь и собрал из травы осколки разбитого бокала.

– Оставь это, – сказала я ему. – Завтра я все уберу, когда светло будет.

– Ты в порядке? – спросил Эли, когда я провожала его вокруг дома к грузовику.

– Я буду в порядке, – сказала я. – Сейчас я чувствую себя намного лучше, чем Кэтрин.

– Я имел в виду другое.

Он остановился, глядя на усыпанную гравием подъездную дорожку под ногами.

– Прости, что так разговорился об озере. Я просто пытался развлечь их. Я не хотел тебя расстраивать.

Я обняла Эли.

– Да, но все нормально.

И тогда все действительно было нормально. Но не сейчас, поскольку мысли о Лене скользят в моей голове так же плавно, как гагары на озере. Когда моя мать выслала меня сюда, я не протестовала. Она была права. Мне нужно залечь на дно на несколько недель. Кроме того, я думала, что смогу справиться с этим. Я прожила больше года в квартире, которую делила с Леном. Я не думала, что дом у озера может быть хуже.

Тем не менее, здесь мне хуже.

Потому что это место, где умер Лен.

Здесь я овдовела, и все здесь – дом, озеро, чертова голова лося в гостиной – напоминает мне об этом. И так будет всегда, пока я жива.

Или трезвая.

Я делаю еще глоток пива и осматриваю береговую линию на другом берегу озера. От дома Фицджеральдов до дома Ройсов и дома Эли – все темно. Густой туман поднимается от самого озера, лениво катясь к земле степенными волнами. Каждая скользит к берегу и окружает опорные балки под крыльцом, подобно морской пене, разбивающейся о пилоны пирса.

Я смотрю на туман, загипнотизированная, когда звук нарушает ночную тишину.

Скрипнула дверь, за ней последовали шаги по дереву.

Звуки идут справа от меня, со стороны дома Митчеллов.

Еще через несколько секунд появляется Бун Конрад – тонкий силуэт, направляющийся к причалу Митчеллов.

Бинокль по-прежнему стоит на столе рядом с моим стулом. Я подношу их к глазам и рассматриваю Буна поближе. Он достиг края причала и стоит там только в полотенце, подтверждая мое первое впечатление о нем.

Бун Конрад чертовски красив.

Несмотря на то, что Эли посоветовал мне держаться подальше от Буна, что я понимаю, но он ничего не сказал о том, что нельзя смотреть на него. Что я и делаю, чувствуя приступ вины, продолжаю наблюдать за ним в бинокль.

Этот приступ вины превращается в боль, и даже в нечто большее, когда Бун ослабляет полотенце и позволяет ему упасть на причал, полностью оголяя его тело.

Я опускаю бинокль.

Затем снова поднимаю.

Я знаю, что подглядывать за кем-либо без ведома – это аморально. Особенно когда этот кто-то голый.

Это неправильно, думаю я, но продолжаю смотреть. Ах, как нехорошо я поступаю.

Бун стоит на причале, на фоне лунного света, из-за чего его бледное тело кажется светящимся. Затем он оглядывается через плечо, словно проверяя, смотрю ли я. Я все еще наблюдаю, но он не может этого знать. Он слишком далеко, и свет здесь выключен, и я прячусь во тьме. Тем не менее, на губах Буна все равно мелькает ухмылка, возбуждающая и вызывающая стыд в равной мере.

Затем, постояв немного на пристани и покрасовавшись, он ныряет в воду. Несмотря на то, что вода в озере сейчас должна быть холодная, кажется, что она, тем не менее, не холоднее прохладного ночного воздуха. А даже если это не так, Бун не обращает на это внимания. Его голова высовывается из воды примерно в десяти футах от причала. Он встряхивает воду с лохматых волос, и продолжает плыть. На середине озера я вижу пар, исходящий от его теплого тела. Мне нравится игривый стиль плавания Буна. Я вспоминаю себя в детстве, как я ныряла в этом озере. Тем временем Бун снова ныряет под воду и всплывает на спине, глядя в звездное небо.

Он выглядит если не счастливым, то, по крайней мере, умиротворенным.

Ему повезло, думаю я, поднося бутылку с пивом к губам и делая большой глоток.

Что-то вдруг привлекает внимание Буна. Он поднимает голову к противоположному берегу в сторону дома Ройсов, где загорелся свет.

Второй этаж.

Кухня.

Я отвожу бинокль от Буна и перевожу взгляд на дом. Я вижу Кэтрин, одетую в атласную пижаму. Она шатается на кухне, как будто понятия не имеет, где находится.

Я хорошо знаю это чувство.

Ее руки наводят суету: двигаются по стенам, перебирают стулья. Глядя, как Кэтрин открывает кухонные шкафы в поисках чего-то, меня переполняют знакомые ощущения. Я тоже много ночей подряд вела себя подобным образом. Но это другой человек. Другая кухня. Но пьяное состояние то же самое.

Кэтрин находит то, что ищет – стеклянный стакан – и подходит к раковине. Я киваю, рада видеть, что она знает, как важно пить много воды после ночной пьянки.

Она наполняет стакан; едва сделав глоток, ее внимание переключается на окошко над раковиной. Кэтрин смотрит прямо перед собой, и на долю секунды мне кажется, что она смотрит прямо на меня, хотя это невозможно. Как и Бун, она не может меня видеть. Не с другой стороны озера.

И все же Кэтрин не отводит взгляда от меня. Я вижу, как она касается своего лица, проводя пальцами от щеки к подбородку.

Я поняла.

Она не смотрит на меня.

Она рассматривает свое отражение в окне.

Кэтрин какое-то время стоит так, завороженная увиденным, прежде чем вернуться к стакану с водой. Откинув голову назад, она опорожняет стакан и снова наполняет его. Сделав еще несколько жадных глотков, она ставит стакан на место и выходит из кухни, ее походка стала более уверенной.

Свет на кухне гаснет.

Я снова поворачиваюсь к причалу Митчеллов, надеясь еще раз увидеть Буна. К моему разочарованию, его больше нет. Пока я наблюдала за Кэтрин, он выбрался из воды, схватил свое полотенце и вернулся в дом.

Облом.

Теперь я снова одна, а рядом тьма и дурные мысли, плывущие, как туман над озером.

Я поправляю одеяло на плечах, допиваю пиво и встаю, чтобы принести еще одну бутылку.

Самое худшее в чрезмерном употреблении алкоголя – если не считать того, что вы пьете слишком много – это следующее утро, когда все, что вы выпили прошлой ночью, возвращается, чтобы напоминать о себе в виде головной боли.

Эта головная боль как ровный барабанный бой.

А еще вздутие живота.

А еще мочевой пузырь близок к разрыву.

Я просыпаюсь и чувствую все это сразу, и еще меня раздражает солнечный свет, как будто я вампир. Неважно, что длинный ряд окон спальни выходит на запад, и солнце не достигает их до полудня. Яркости, струящейся сквозь них, по-прежнему достаточно, чтобы заставить меня вздрогнуть, как только я открою глаза.

Перевернувшись, я щурюсь на будильник на тумбочке.

Девять утра.

Рано для меня по меркам озерной жизни.

Я хочу снова заснуть, но головная боль, вздутие живота и колоссальные позывы к мочеиспусканию вытаскивают меня из постели, я иду в ванную, а затем вниз на кухню. Пока варится кофе, я запиваю адвил стаканом воды из-под крана и проверяю телефон. Есть сообщение от Марни – ужасная картинка с котенком, свисающим с ветки дерева, и с надписью «Держись!»

Я отвечаю рвотным смайликом.

Есть еще одно сообщение, на этот раз с неизвестного номера. Я открываю его и с удивлением вижу, что это письмо от Кэтрин Ройс.

«Прости за вчерашний вечер. – К.»

Так она помнит, что произошло у костра. Интересно, помнит ли она так же, как в полночь ввалилась на кухню. Возможно, нет.

«Не беспокойся», – отвечаю я. Кто из нас не терял сознание в чужом дворе?

Ее ответ приходит мгновенно.

«Это был мой первый раз».

«Добро пожаловать в клуб».

На моем телефоне появляются три точки, исчезают, снова появляются. Верный признак того, что кто-то думает, что написать дальше. Ответ Кэтрин, когда он, наконец, приходит, лаконичен:

«Я чувствую себя дерьмово».

Чтобы подчеркнуть эту мысль, она добавила эмодзи с какашками.

«Хочешь кофе?» – пишу я.

Предложение получает смайлик с сердечком и заглавными буквами ДА!!!!!

«Давай сюда».

Кэтрин прибывает на моторной лодке, обшитой деревянными панелями, она выглядит как кинозвезда пятидесятых на Венецианском кинофестивале, когда подъезжает к причалу. Сарафан василькового цвета. Красные солнцезащитные очки. Желтый шелковый шарф повязан под подбородком. Я испытываю приступ зависти, когда помогаю ей выбраться из лодки на причал. Кэтрин Ройс, чувствующая себя как дерьмо, все еще выглядит лучше, чем я в свой самый лучший день.

Однако прежде чем я успеваю усугубить свою зависть, она снимает солнцезащитные очки, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не вздрогнуть. Она выглядит грубо. Ее глаза налиты кровью. Под ними гирляндами свисают темно-фиолетовые круги.

– Я знаю, – говорит она. – Это была плохая ночь.

Она берет меня за руку, и мы идем по пристани мимо костра и поднимаемся по ступенькам на заднее крыльцо. Кэтрин усаживается в кресло-качалку, а я захожу внутрь, чтобы принести нам две кружки кофе.

– Тебе с чем? – спрашиваю я через открытые французские окна.

– Обычно я пью со сливками и сахаром, – отвечает Кэтрин. – Но сегодня я думаю, что буду черный. Чем крепче, тем лучше.

Я приношу кофе и сажусь в кресло-качалку рядом с ней.

– Твое здоровье, – говорит Кэтрин, прежде чем сделать глоток, морщась от горечи.

– Слишком крепкий?

– В самый раз, – она делает еще глоток, облизывает губы. – В любом случае, я еще раз извиняюсь за вчерашнюю ночь.

– За что?

– За все. Я имею в виду, Том есть Том. Постоянно засовывает ногу в рот. Дело в том, что он никогда не думает, прежде чем что-то сказать. Ему просто не хватает фильтра, который есть у нормальных людей. Он всегда говорит то, что у него на уме, даже если это делает ситуацию неловкой. Что касается меня… – Кэтрин мотает головой вниз, в ту сторону, куда она упала, как мешок с мукой, двенадцать часов назад. – Я не знаю, что случилось.

– Я думаю, что ты просто вчера слишком много выпила и не закусила, – говорю я. – Я-то в этом эксперт.

– Дело не в пьянстве, что бы ни думал Том. Во всяком случае, это он, кто слишком много пьет.

Она делает паузу и смотрит через озеро на свой дом, стеклянные стены которого становятся непрозрачными из-за отражения утреннего неба.

– Я просто не в себе в последнее время. Я не чувствовала себя хорошо в течение нескольких дней. Я чувствую себя странно. Слабость. То истощение, которое я почувствовала во время купания вчера? Это случилось не в первый раз. Это всегда похоже на то, что произошло прошлой ночью. Мое сердце начинает быстро биться. Типа, после нелегально-диетического наркотика, понимаешь, быстро так. Это просто подавляет меня. И прежде чем я это осознаю, я вырубаюсь и теряю сознание.

– Ты помнишь, как вернулась домой?

– Смутно. Я помню, как мне стало плохо в лодке, и Том уложил меня спать, а потом я проснулась на диване в гостиной.

Ни слова о том, что заходила на кухню. Думаю, я была права насчет того, что она ничего не помнит об этом.

– Ты не опозорилась, если тебя это беспокоит, – говорю я. – И на Тома я тоже не обижена. Я имела в виду то, что он сказал прошлой ночью. Мой муж погиб в озере. Это то, что произошло, и я не вижу смысла притворяться, что этого не было.

Я не упоминаю о том, что большую часть дня занимаюсь именно этим. Попытки забыть стали моей основной деятельностью.

После этого Кэтрин ничего не говорит, да мне и не нужно, чтобы она что-то говорила. Я довольна тем, что просто нахожусь в ее компании, мы вдвоем потягиваем кофе, раскачиваясь взад-вперед, стулья под нами сухо скрипят. Помогает то, что это великолепное осеннее утро, полное солнечного света и сверкающих цветом листьев. В воздухе ощущается прохлада, что не является неприятным. Он уравновешивает все. Освежающий укус на фоне золотого цвета.

У Лена было такое название для этих дней: идеальный Вермонт. Когда земля, вода и небо сговариваются, чтобы у вас перехватило дыхание.

– Должно быть, тяжело всегда видеть это озеро, – в конце концов, говорит Кэтрин. – Как ты себя чувствуешь, оставаясь здесь в одиночестве?

Я озадачена этим вопросом, главным образом потому, что никто другой не додумался когда-либо меня об этом спросить. Моя мать даже не подумала об этом, когда выслала меня в домик у озера. То, что это пришло в голову Кэтрин, которая едва знает меня, многое говорит о нас обеих.

– Нормально, – говорю я. – По большей части.

– У тебя нет чувства тревоги, когда ты здесь?

– Не так часто, как могло бы быть.

Это самый честный ответ, который я могу дать. Первое, что я сделала после того, как Риккардо уехал, оставив меня здесь, вышла на крыльцо и посмотрела на озеро. Я думала, что испытаю бурю эмоций. Горе, и страх, и ярость. Вместо этого все, что я почувствовала – это мрачную покорность.

Что-то плохое случилось в этой воде.

Я не могу изменить это, как бы я ни хотела.

Все, что я могу сделать, это попытаться забыть об этом.

Следовательно, все свое время здесь я должна глядеть на воду. Моя теория состоит в том, что если я буду смотреть достаточно долго, плохие воспоминания, связанные с озером Грин, в конце концов, потускнеют и исчезнут.

– Может быть, потому что здесь так красиво, – предполагает Кэтрин. – Это была идея Тома купить здесь дом. Мне было достаточно и того, что мы каждое лето брали в аренду домик. Но Том был непреклонен в отношении собственности. Если ты еще не поняла, мой муж любит владеть вещами. Но в данном случае он прав. Озеро великолепное. Как и дом. Забавно, когда меня здесь нет, я не очень скучаю по этому месту. Но когда я здесь, мне не хочется его покидать. Я полагаю, что все загородные дома такие.

Я думаю о Лене и нашем пикнике в конце июля.

«Давай останемся здесь навсегда, Си».

– Значит ли это, что вы останетесь здесь на неделю, а, может быть, две?

Кэтрин пожимает плечами.

– Может быть. Посмотрим. Том беспокоится о погоде, но я думаю, было бы весело оказаться здесь во время шторма. Даже романтично.

«Поживи шесть дней без электричества. Романтика будет самая последняя вещь, о которой ты вспомнишь».

– А я не против иногда пожить в диких условиях.

Заметив мое удивление, Кэтрин добавляет:

– Поверь! Я не такая неженка, как выгляжу на первый взгляд. Однажды мы с тремя подругами-моделями провели неделю, сплавляясь по Гранд-Каньону. Целая неделя без электричества. Без сотовой связи. Днем преодолевали пороги, а ночью спали в палатках, готовили на костре и мочились в бурьяне. Это было восхитительно.

– Я не думала, что у тебя были такие близкие подруги-модели.

– Разговоры о том, что все модели стервы и всегда подставляют друг друга – по большей части просто миф. Когда двенадцать девушек делят одну гримерку, ты как бы вынужден ладить.

– Ты до сих пор дружишь с кем-нибудь из них?

Кэтрин медленно и грустно качает головой.

– Они все еще в деле, а я уже нет. Это мешает поддерживать связь. С большинством друзей я общаюсь только через Instagram. Известность – странная вещь. Все знают, кто ты…

– Но иногда ты чувствуешь себя совершенно одиноким.

– Да, – говорит Кэтрин.

Она отводит взгляд, словно смущенная тем, что я ее так хорошо понимаю. Ее взгляд падает на бинокль, лежащий на маленьком столике между нашими креслами-качалками. Барабаня пальцами по ним, она говорит:

– Ты когда-нибудь видела что-нибудь интересное с этим?

– Не совсем, – соврала я, сдерживая виноватый румянец, когда думаю о том, как прошлой ночью наблюдала за Буном. Как хорошо он выглядел обнаженным в лунном свете. Если бы я была посмелее и поувереннее в себе, я могла бы присоединиться к нему.

– Значит, ты никогда не следила за моим домом?

– Никогда.

Очередная ложь. Поскольку я лгу Кэтрин – прямо ей в лицо, не меньше, – чувство вины, которое приходит с этим, ранит сильнее.

– О, а я бы на твоем месте не удержалась. Эти огромные окна? Как можно сопротивляться?

Кэтрин берет бинокль и смотрит в него на свой дом на противоположном берегу.

– Боже, все напоказ. Ну, кому нужен такой большой дом? Только для отдыха, не иначе.

– Если вы можете себе это позволить, нет причин не наслаждаться этим.

– В том-то и дело, – говорит Кэтрин, опуская бинокль. – Мы не можем себе этого позволить. Ну, Том не может. Я плачу за все. Дом. Квартира. Вино за пять тысяч долларов и дорогой «Бентли». Мы должны как-нибудь покататься на нем вдвоем, только ты и я.

– У Тома нет собственных денег?

– Все деньги Тома вложены в Mixer, который до сих пор не приносит прибыли и, вероятно, никогда не принесет. Радости быть замужем за так называемым техническим титаном мало. Он выглядит импозантно и ведет себя исключительно соответствующе, но на самом деле…

Кэтрин останавливает свою тираду глотком кофе, а затем извиняющимся тоном добавляет:

– Ты, должно быть, думаешь, что я невыносима. Вот я жалуюсь на мужа, когда ты…

– Все в порядке, – говорю я, обрывая оставшуюся часть ее предложения, прежде чем она успевает его произнести. – У большинства браков есть свои трудности.

– Большинства? А ваш брак всегда был идеальным?

– Не был, – говорю я, глядя на озеро, на то, как утренний свет, кажется, танцует на поверхности воды. – Но это чувствовалось именно так. До самого конца.

Пауза.

– С другой стороны, мы не были женаты достаточно долго, чтобы Лен устал от меня и инициировал наш неизбежный развод.

Кэтрин поворачивается ко мне, ее большие глаза изучают мое лицо, чтобы убедиться, серьезно ли я говорю.

– Ты всегда так делаешь? – спрашивает она.

– Что делаю?

– Шутишь, чтобы не говорить о своих истинных чувствах?

– Только в девяносто процентах случаев, – говорю я.

– Ты только что сделала это снова.

Я беспокойно ерзаю на стуле. Кэтрин права, конечно. Она заметила одну из моих худших черт. Единственный человек, кроме Марни и моей матери, кто это сделал. Даже Лен, который вынес на себе основную тяжесть, ни разу не обратился ко мне по этому поводу.

– Я шучу, – говорю я, – потому что легче притвориться, что я не чувствую то, что чувствую, чем чувствовать это на самом деле.

Кэтрин кивает, отворачивается, снова смотрит на свой стеклянный домик у кромки воды. Сторона, обращенная к озеру, все еще отражает небо, хотя солнце уже выглянуло из-за туч и теперь отражалось с той стороны, где находится ее спальня. Настолько яркий свет, что может ослепить вас, если вы будете смотреть на него достаточно долго.

– Может быть, мне стоит попробовать этот способ, – говорит она. – Это действительно помогает?

– Да. Особенно, если ты пьешь достаточно.

Кэтрин отвечает сухим смешком.

– Ну да, опыт у меня уже есть.

Я пристально смотрю в свою кофейную кружку, жалея, что не добавила немного бурбона. Я думаю о том, чтобы встать, чтобы добавить немного. Я думаю о том, чтобы спросить Кэтрин, не хочет ли она тоже. Я уже собиралась это сделать, когда заметила чью-то фигуру в сером, выходящую на террасу возле дома Кэтрин.

Она тоже это видит и говорит:

– Это Том интересуется, где я.

– Ты не сказала ему, что приедешь?

– Мне нравится заставлять его гадать.

Она встает, немного потягивается, затем неожиданно обнимает меня во второй раз за два дня.

– Спасибо за кофе. Мы должны повторить это завтра.

– У меня или у тебя? – говорю я, стремясь изобразить Мэй Уэст, но в итоге больше похоже на Беа Артур.

– Вот, обязательно. У нас только кофе без кофеина. Том говорит, что кофеин притупляет естественную энергию тела. Это может стать основанием для развода.

Она делает паузу, без сомнения заметив выражение удивления на моем лице.

– Это была шутка, Кейси. Чтобы скрыть то, что я действительно чувствую.

– О! И как, помогло?

Кэтрин думает над этим.

– Может быть. Но я все же предпочитаю честность. И в этом случае правда в том, что Том слишком нуждается во мне, чтобы развестись со мной. Он скорее убьет меня, прежде чем я захочу уйти от него.

Она машет мне, шевеля пальцами, и спрыгивает вниз по ступенькам. Я остаюсь у перил крыльца, наблюдая, как она пересекает причал, запрыгивает в лодку и быстро переплывает на другой берег озера.

Когда она уже на полпути, мой взгляд привлекает что-то на земле внизу. Яркое пятно в полосе высокой травы у каменной стены, идущей вдоль береговой линии.

Стекло.

Отражается на солнце так же ярко, как дом Кэтрин.

Я спускаюсь по ступенькам, поднимаю его и обнаруживаю, что это осколок бокала, который она разбила прошлой ночью. Когда я подношу его к свету, то вижу на его поверхности засохшие капли вина и легкую пленку, напоминающую засохшую соль.

Я осматриваю землю в поисках похожих осколков стекла. Ничего не заметив, я возвращаюсь внутрь и бросаю осколок в кухонный мусор. К тому времени, когда он звякнул о дно мусорного ведра, мне пришла в голову мысль.

Не о разбитом бокале.

О Кэтрин.

Она написала мне сегодня утром, но я понятия не имею, как она узнала мой номер.

Остаток дня проходит по своему обычному расписанию.

Водка. Аккуратное потребление.

Еще водка. Тоже аккуратно.

Плакала в душе.

Сэндвич с жареным сыром на обед.

Бурбон.

Бурбон.

Бурбон.

Моя мать звонит в обычное для нее время, на этот раз на мобильный, а не на стационарный телефон, все еще спрятанный в ящике стола. Я перевела ее на голосовую почту и затем удалила сообщение, не прослушав его.

У меня есть еще один бурбон.

На ужин стейк с салатом, так что я могу притвориться, что мой желудок не полная пустошь.

И вино.

Кофе, чтобы немного протрезветь.

Мороженое, просто так.

Сейчас уже несколько минут после полуночи, и я потягиваю дешевый виски, налитый из неоткрытой бутылки, которую я нашла в глубине винного шкафа. Вероятно, она стояла там уже несколько десятков лет. Но этот крепкий напиток делает свое дело, сглаживая пики и спады опьянения, которые я испытывала в течение дня. Теперь я окутана мечтательным спокойствием, которое приводит меня в состояние успокоения.

Я на крыльце, закутанная в тяжелый свитер, одеяло с лодки снова накинуто на плечи. Уже не так туманно, как прошлой ночью. Озеро Грин и его окрестности заключены в серебристую хрустящую корку. Я поглядываю на дома напротив.

Фицджеральды. У них темно и пусто.

Ройсы. Дом не пустой, но внутри темно все равно.

Эли. Одинокий свет в окошке на третьем этаже.

Я поворачиваюсь на свою сторону озера. Дом Митчелла, тоже темный, едва виден из-за деревьев. Я полагаю, это означает, что Бун не будет купаться в полночь.

Жаль.

Я уже собираюсь лечь спать, когда у Ройсов загорается свет. Увидев это, я сразу же тянусь к биноклю, но останавливаюсь прежде, чем мои пальцы успевают зацепиться за него.

Я не должна этого делать.

Мне не нужно этого делать.

Что я должна сделать, так это выпить немного воды, лечь спать и не обращать внимания на то, что замышляют мои соседи. Не сложная задача. Тем не менее, этот яркий прямоугольник на другой стороне озера тянет меня, как веревка вокруг моей талии.

Я пытаюсь сопротивляться, водя рукой по биноклю и считая Миссисипи, точно так же, как вчера со своим бурбоном. На этот раз мне не хватает сорока шести, прежде чем я хватаюсь за него. На самом деле, я едва досчитываю до одиннадцати.

Потому что сопротивление тоже имеет свои недостатки. Это заставляет меня хотеть чего-то – будь то смотреть за Ройсами или выпить очередной стакан – даже больше. Я знаю, как работает отрицание. Вы удерживаете, удерживаете и удерживаете до тех пор, пока эта ментальная плотина не прорвется и все эти плохие побуждения не вырвутся наружу, часто причиняя вред в процессе.

Не то чтобы такое поведение причиняло кому-либо вред. Никто никогда не узнает об этом, кроме меня.

С биноклем в руке я наблюдаю за окном, светящимся в темноте ночи. Это на втором этаже, из домашнего офиса, где я вчера видела Тома. Однако сейчас Кэтрин сидит за столом у окна и смотрит в ноутбук.

Закутанная в белый халат, она выглядит еще хуже, чем сегодня утром. Бледная имитация ее обычного «я». Не помогает свечение ноутбука, придающее ее лицу болезненно-синий оттенок.

Я смотрю, как Кэтрин что-то печатает, потом щурится на экран ноутбука. Прищур становится более выраженным, когда она наклоняется вперед, поглощенная тем, на что смотрит.

Потом ее что-то удивляет.

Это видно даже с такого расстояния.

Ее нижняя челюсть отвисает, и рука летит к нижней губе. Ее глаза, освобожденные от прищура, расширяются. Кэтрин моргает. Быстро. Целых две секунды трепета век.

Она делает паузу.

Она выдыхает.

Она медленно поворачивает голову к двери офиса, которая полностью открыта.

Она слушает, склонив голову, она начеку.

Затем, по-видимому, удовлетворенная тем, что ее не будут прерывать, Кэтрин снова возвращается к ноутбуку в суматохе деятельности. Печатает. Перемещает курсор. Все это время она периодически оглядывается на открытую дверь.

Я делаю то же самое, передвигая бинокль вправо, где находится хозяйская спальня.

Совершенно темно.

Я возвращаю свой взгляд в офис, где Кэтрин проводит следующую минуту, печатая, потом читая, потом снова печатая. Удивление на ее лице немного потускнело, превратившись во что-то, что, на мой взгляд, похоже на решимость.

Она что-то ищет. Не знаю, откуда я это знаю, но знаю. Это не выражение лица человека, небрежно просматривающего электронную почту посреди ночи. Это взгляд человека на задании.

С другой стороны дома появляется еще один свет.

Ванная комната.

Тонкие белые шторы закрывают высокие окна. Сквозь них я вижу рассеянный свет прикроватной лампы и силуэт Тома Ройса, сидящего в постели. Он выскальзывает из-под одеяла и, одетый только в пижамные штаны, делает несколько неуклюжих шагов по комнате.

У видимой части двери Том останавливается, точно так же, как он сделал это в столовой, когда я наблюдала за ними вчера.

Он снова слушает, задаваясь вопросом, что задумала его жена.

Через две комнаты Кэтрин продолжает печатать, читать, печатать. Я двигаюсь туда-сюда между ними двумя, словно смотрю теннисный матч.

Том все еще слушает у двери спальни.

Лицо Кэтрин осветилось свечением ноутбука.

Том выскользнул из комнаты.

Кэтрин слегка наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть экран компьютера.

Том снова появляется в дверях позади нее.

Он что-то говорит, предупреждая Кэтрин о своем присутствии.

Она вздрагивает от звука его голоса, захлопывает ноутбук и поворачивается к нему лицом. Хотя я вижу только ее затылок, ясно, что она говорит. Жесты у нее широкие, демонстративные. Пантомима невинности.

Том что-то говорит в ответ, хихикает, чешет затылок. Он не выглядит злым или даже подозрительным, что означает, что Кэтрин, должно быть, сказала правильные вещи.

Она встает и целует Тома так, как это сделала бы жена из комедии. Встала на цыпочки для быстрого чмоканья, одна нога кокетливо откинулась назад. Том щелкает выключателем у двери, и офис погружается во мрак.

Через две секунды они снова в спальне. Том забирается в кровать и перекатывается на бок, спиной к окну. Кэтрин исчезает в ванной. Еще одна вспышка идеального освещения, после чего дверь закрывается.

В постели Том переворачивается. Последнее, что я вижу, это то, как он тянется к прикроватной лампе. Он выключает свет, и теперь весь дом погружается во тьму.

Я опускаю бинокль, встревоженная тем, что только что увидела, хотя и не могу объяснить, почему. Я хочу думать, что это просто я корю себя за то, что я подглядываю. Или, может быть, это просто чувство вины за то, что я убедила себя, что можно еще раз посмотреть то, что я никогда не должна была видеть. В результате я превращаю увиденное в нечто большее, чем оно есть на самом деле. Пресловутое преувеличение, накручиваю себе, делаю из мухи слона.

И все же я не могу отделаться от реакции Кэтрин, когда она поняла, что Том вошел в комнату.

Поднялась со стула.

На ее лице отразилась паника.

Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что ее застали за просмотром чего-то, чего она не хотела, чтобы видел Том. То, как она захлопнула ноутбук, сделало это предельно ясным, после чего последовал слишком милый поцелуй.

Все это приводит меня к одному выводу.

У Тома Ройса есть секрет.

И я думаю, что Кэтрин только что обнаружила, что это такое.

Час ночи.

Крыльцо, кресло-качалка, выпивка и т.д.

Я полусонная в кресле, дремаю. Наверное, сейчас я похожа на своего отца. Я помню, как ребенком наблюдала за ним, когда он дремал в кресле, опустив голову на грудь. Так бывало, когда мы вдвоем сидели перед телевизором и ждали, когда мама вернется домой с представления. Сначала глаза его закрывались. Затем наступала тишина, иногда он сопел. В конце концов, его голова наклонялась вперед, отчего он просыпался. Я смеялась, он что-то бормотал, а потом все начиналось сначала.

Теперь это делаю я, черты отца передались дочери. После очередного пробуждения я говорю себе, что пора ложиться спать.

Но затем в доме Ройсов на другом берегу озера загорается свет.

Кухня.

Внезапно проснувшись, я шарю в поисках бинокля, на этот раз даже не думая сопротивляться. Я просто хватаю его, подношу к глазам и вижу, как Кэтрин входит на кухню. Халат, который она носила ранее, исчез, его заменили джинсы и объемный белый свитер.

Том идет следом за ней, все еще в пижамных штанах, что-то говорит.

Нет.

Кричит.

Его рот широко открыт, злобный овал то расширяется, то сжимается, пока он продолжает кричать на жену посреди кухни. Она оборачивается, кричит что-то в ответ.

Я нелепо наклоняюсь вперед, как будто услышу, о чем они говорят, если подойду чуть ближе. Но дом Ройсов похож на немое кино, которое показывают только для меня. Никаких голосов. Нет музыки. Ни звука, если не считать окружающего шума ветра в листве и плеска воды о берег.

Кэтрин входит в затемненную столовую, ничего, кроме слабой тени, проходящей через окна от пола до потолка. Том идет следом за ней на расстоянии нескольких шагов, пока она не исчезает в гостиной.

На мгновение ничего нет. Лишь ровный свет кухонного светильника, освещающий пустую комнату. Затем включается лампа в гостиной. Том включает свет. Я вижу его на белом диване, одна рука лежит на только что зажженной лампе. Кэтрин стоит у окна спиной к мужу и смотрит прямо через озеро на мой дом.

Как будто она знает, что я смотрю.

Как будто она в этом уверена.

Я прижимаюсь глубже в кресло-качалку. Мне даже смешно.

Она не может меня видеть.

Конечно, она не может.

Во всяком случае, я подозреваю, что она наблюдает за отражением своего мужа в стекле. На краю дивана он сползает вперед, обхватив голову руками. Он смотрит вверх, по-видимому, умоляя ее. Его жесты отчаянны, почти безумны. Сосредоточившись на его губах, я почти могу разобрать, что он говорит.

Как? Или может кто?

Кэтрин не отвечает. По крайней мере, я не вижу. Вдали от дивана и освещенная лампой ее фигура отбрасывает тень. Однако она не двигается. Это я могу сказать. Она стоит, как манекен, перед окном, руки по бокам.

Позади нее Том поднимается с дивана. Мольба снова превращается в крик, когда он делает неуверенный шаг к ней. Когда Кэтрин отказывается отвечать, он хватает ее за руку и отталкивает от стекла.

Она больше не у окна, но на секунду ее взгляд остается прикованным к нему.

В этом момент наши глаза встречаются. Мы видим друг друга.

Мне так кажется.

Несмотря на то, что она меня не видит, а мои глаза спрятаны за биноклем, и мы находимся в четверти мили друг от друга, наши взгляды находят друг друга.

Лишь на мгновение.

Но за этот крошечный отрезок времени я вижу страх и замешательство в ее глазах.

Менее чем через секунду все меняется. Кэтрин уже не смотрит в окно, она находится в положении столкновения с мужем, который продолжает тащить ее к дивану. Ее свободная рука поднимается, пальцы сжимаются в кулак, который тут же опускается на челюсть Тома.

Удар тяжелый.

Такой сильный. Кажется, я слышу его с другой стороны озера, хотя, скорее всего, это звук моего вздоха, который я испустила в состоянии шока.

Том, выглядящий скорее удивленным, чем обиженным, отпускает руку Кэтрин и, спотыкаясь, падает на диван. Кажется, она что-то говорит. Окончательно. Никаких криков от нее. Никакой мольбы тоже. Всего лишь предложение, произнесенное как будто с холодным спокойствием.

Она выходит из комнаты. Том остается.

Я поднимаю бинокль вверх, на второй этаж, где по-прежнему темно. Поэтому не знаю, куда зашла Кэтрин, я ее не вижу.

Я возвращаю взгляд в гостиную, где Том откинулся на диване. Глядя, как он сгорбился, обхватив голову руками, я подумала, что должна позвонить в полицию и сообщить о домашнем конфликте.

Хотя я не могу понять контекст того, что я видела, нет никакой ошибки в том, что имела место какая-то форма супружеского насилия. Хотя Кэтрин нанесла удар, это произошло только после того, как Том схватил ее. И когда наши взгляды ненадолго встретились, я увидела не злобу или ненависть.

Это был страх.

Явный, всепоглощающий страх.

На мой взгляд, Том ведет себя так не первый раз.

Интересно, как часто подобное случалось между ними раньше.

Я беспокоюсь, что это повторится.

Единственное, в чем я уверена, так это в том, что сожалею о том, что взяла в руки этот бинокль и подглядела в дом Ройсов. Я знала, что это неправильно. Точно так же я знала, что если буду продолжать смотреть, то, в конце концов, увижу то, чего не хотела видеть.

Потому что я шпионила не за одним человеком.

Я наблюдала за супружеской парой, а это всегда чревато.

Что такое брак, как не череда взаимных обманов?

Это строчка из спектакля «Частица сомненья». До того, как меня уволили, я произносила ее по восемь раз в неделю, всегда вызывая неловкий смех зрителей, которые понимали, что за этим стоит правда. Ни один брак не является полностью честным. Каждый из них построен на каком-то обмане, даже если обман этот совсем уж маленький и безобидный. Муж делает вид, что ему нравится диван, который выбрала его жена. Жена смотрит любимое шоу своего мужа, которое на самом деле тихо презирает.

А иногда больше.

Мошенничество. Зависимость. Секреты.

Секреты не могут оставаться нераскрытыми вечно. В какой-то момент правда выходит наружу, и все эти тщательно спланированные обманы рушатся, как костяшки домино. Это то, что я только что видела в доме Ройсов? Их брак начал разрушаться?

В гостиной Том встает и подходит к барной стойке. Он берет бутылку с напитком медового цвета и небрежно наливает немного в стакан.

Над ним в главной спальне горит свет, в которой Кэтрин движется за прозрачными занавесками. Я хватаю телефон, желая ей позвонить, и не думая о том, что скажу. Я просто звоню.

Кэтрин отвечает приглушенным хриплым «Привет?»

– Это Кейси, – говорю я. – У тебя все в порядке?

Кэтрин молчит. Ни вдоха. Не шороха. Всего мгновение тишины, прежде чем она сказала:

– А почему должно быть не в порядке?

– Я думала, просто…

Мне едва удается сдержать слово, которое вот-вот сорвалось бы с моего языка.

Похмелье.

– Мне показалось, что я что-то слышала в вашем доме, – говорю я. – И я просто хотела узнать, в порядке ли ты.

– Я в порядке. Смотри.

Мое тело немеет.

Кэтрин знает, что я смотрю на нее.

Думаю, мне не следует так удивляться. Она сидела в этом самом кресле-качалке, смотрела на свой дом в тот же бинокль, что сейчас рядом со мной.

«Я бы следила за домом напротив», – сказала она, намекая, что знает, что я тоже слежу.

Но тогда это был намек. Теперь же она напрямую говорит мне об этом: «Смотри».

Прозрачные шторы в главной спальне раздвигаются, и я хватаюсь за бинокль. У окна Кэтрин машет рукой. Поскольку она в основном скрыта тенью, я не могу видеть ее лица.

Я не вижу, улыбается она или нет.

И есть ли страх, который я заметила ранее, все еще в ее глазах.

Все, что я вижу, это ее силуэт похожий на тень. Кэтрин, постояв у окна еще секунду, отступает и выходит из комнаты, на ходу щелкая выключателем.

Прямо под ней Том допил свой напиток. Он стоит мгновение, глядя в пустой стакан; выглядит так, будто подумывает о том, чтобы повторить выпивку.

Затем он откидывает руку назад и бросает стакан.

Стакан ударяется о стену и разбивается.

Том стремительно возвращается к дивану, тянется к лампе, и по щелчку пальцев в дом напротив озера возвращается беспокойная тьма.

Я просыпаюсь от звука, разносящегося по озеру. С закрытыми глазами я ловлю только последний вздох. Эхо свиста быстро стихает над водой и исчезает где-то в глубине леса за моим домом.

Я замираю на полминуты, ожидая возвращения звука. Но сейчас его нет, что бы это ни было. Озеро теперь в махровой и удушающей тишине, словно укутанное в шерстяное одеяло.

Я вглядываюсь в серо-розовое небо и озеро, только-только начинающее искриться дневным светом.

Всю ночь я провела на крыльце.

Боже мой.

Моя голова раскалывается от боли, и тело мое тоже трещит. Мне кажется, мои суставы скрипят громче, чем кресло-качалка подо мной. Как только я встаю, начинается головокружение. Дьявольское вращение, которое заставляет мир чувствовать, что он смещается со своей оси, заставляет меня вцепиться в подлокотники кресла для равновесия.

Я смотрю вниз, надеясь, что это успокоит меня. У моих ног, слегка покачиваясь на полу крыльца, стоит бутылка из-под виски, теперь почти пустая.

Боже.

Когда я вижу это, у меня возникает такая сильная тошнота, что она затмевает мою боль, смятение и головокружение. Я встаю – каким-то образом – и бросаюсь внутрь, направляясь в маленькую дамскую комнату рядом с холлом.

Я дохожу до уборной, но до унитаза добежать не успеваю. Весь яд, бурлящий в моем желудке, выплескивается мимо раковины. Я открываю кран на полную мощность, чтобы смыть жижу водой, но, поскользнувшись, выхожу из уборной к лестнице на другой стороне гостиной. С трудом я добираюсь до верхнего этажа, карабкаясь по ступенькам. Оказавшись наверху, я ползу по коридору на четвереньках, пока не оказываюсь в главной спальне, где мне удается затащить себя в постель.

Я падаю на спину, мои глаза закрываются сами по себе. В голове пусто. Последняя мысль, которая приходит ко мне перед тем, как я теряю сознание, – это воспоминание о звуке, который меня разбудил. Ко мне приходит осознание.

Теперь я знаю, что я слышала.

Это был крик.