Дом напротив озера

СЕЙЧАС

– Ты до сих пор не ответила на мой вопрос, – говорит он после того, как я молчала минуту. – А как насчет Тома?

– Он в порядке, – говорю я. – Сейчас меньше всего меня беспокоит твой муж.

Я замираю, замечая свою ошибку.

До сих пор я хорошо себя чувствовала, не думая, что разговариваю с Кэтрин. Но легко ошибиться, когда я вижу ее связанной и широко раскинувшейся на кровати, как будто это какая-то скандальная модная съемка из ее модельных дней. Хотя одежда другая, Кэтрин выглядит жутко похожей на ту, которую я вытащил из озера. Губы бледные от холода. Мокрые волосы прилипли к лицу мокрыми завитками. Яркие глаза широко открыты.

Но я также знаю, что Кэтрин больше нет. Теперь она просто сосуд для кого-то другого. Кого-то опасного для меня. Я полагаю, то, что происходит, очень похоже на одержимость демонами. Невинность поглощена злом. Я думаю о Линде Блэр, вращающихся головах, гороховом супе.

– Я беспокоюсь о тебе, – говорю я.

– Приятно видеть, что тебе все еще не все равно.

– Я беспокоюсь не поэтому.

Я боюсь, что он вырвется, сбежит, убежит на свободу, чтобы возобновить все те ужасные вещи, которые он делал, когда был жив.

Он убил Меган Кин, Тони Бернетт и Сью Эллен Страйкер.

Он похитил их, потом убил, а потом бросил тела в кромешную пучину озера Грин.

И хотя сейчас он может выглядеть как Кэтрин Ройс, обитающий в ее теле, говорящий ее ртом, смотрящий ее глазами, я знаю, кто он на самом деле.

Леонард Брэдли.

Лен.

Мужчина, за которого я вышла замуж.

И человека, которого, как мне казалось, я навсегда удалила с лица земли. ДО

Когда я пошутила со своим знакомым редактором, предложив название для моих мемуаров «Как стать кормом для таблоидов за семь простых шагов», я должна была включить в название еще одно дополнение. Секретный шаг, спрятанный, как закладка, между «Пятым» и «Шестым» шагами.

«Узнайте, что ваш муж – серийный убийца».

Я узнала об этом летом, которое мы провели на озере Грин.

Это вышло случайно, конечно. Я не лезла в вещи Лена в поисках темных секретов, потому что по глупости полагала, что у него их нет. Наш брак был похож на открытую книгу. Я рассказала ему все про себя и думала, что он сделал то же самое.

Пока однажды ночью я не поняла, что это не так.

Прошло меньше недели после нашего пикника на утесе южной оконечности озера Грин. С того дня я много думала над предложением Лена стать похожими на Старого Упрямца, высовывающегося из воды, и остаться здесь навсегда. Я решила, что это хорошая идея, и что мы должны попробовать пожить здесь в течение года и посмотреть, как все пойдет.

Я подумала, что было бы неплохо рассказать ему обо всем этом ночью, пока бы мы пили вино на улице у костра. Вот только никак не удавалось разжечь огонь, потому что специальные спички для камина, которые мы оставили на ночь на крыльце, промокли в утренней мороси.

– В моем ящике для снастей есть зажигалка, – сказал Лен. – Я использую ее, чтобы зажечь сигары.

Я фыркнула. Он знал, что я ненавижу сигары, которые он иногда курил во время рыбалки. Потому что вонь от них сохранялась долго.

– Хочешь, я принесу? – спросил он.

Поскольку Лен был занят открытием бутылки вина и нарезкой сыра, я сказала ему, что схожу в подвал и принесу зажигалку. Мгновенное решение, которое изменило все, хотя тогда я этого не знала.

Я пошла в подвал. Без колебаний. Просто быстро сбежала по лестнице, прошла в прихожую к длинной настенной полке, заполненную нашим снаряжением для активного отдыха. Над ней была полка, на которой Лен держал свою коробку с инструментами. До нее было трудно добраться. Встав на цыпочки с вытянутыми руками, я схватила коробку обеими руками. Все внутри коробки загремело, когда я опустила ее на пол, и когда я открыла ее, я увидела клубок резиновых приманок, окрашенных как конфеты, но с зазубренными крючками, достаточно острыми, чтобы порезаться.

Мне бы насторожиться, но я это проигнорировала.

Я нашла зажигалку на дне ящика для снастей вместе с парой этих проклятых сигар. Под ними в дальнем углу лежал красный носовой платок, свернутый неровным прямоугольником.

Сначала я подумала, что это травка. Хотя я не употребляла марихуану с подросткового возраста, я знала, что Лен все еще иногда употреблял ее. Я предположила, что он иногда курил ее во время рыбалки вместо сигар.

Но вместо мешочка с сухими листьями, развернув платок, я обнаружила три водительских удостоверения. К каждому из них была приколота прядь волос, окрашенная в тот же оттенок, что и волосы женщины, изображенной на нем.

Я просмотрела эти ламинированные права десяток раз, имена и лица мелькали у меня перед глазами, как слайд-шоу из ада.

Меган Кин.

Тони Бернетт.

Сью Эллен Страйкер.

Моей первой мыслью, рожденной наивностью и отрицанием, было то, что их спрятал сюда кто-то другой. Не имело значения, что коробка со снастями принадлежала Лену, и что домик у озера посещали очень редко. По мере того, как шли годы, визиты моей матери сюда становились все реже, а Марни и тетя вообще перестали приезжать несколько лет назад. Если не было какого-нибудь арендатора, в домике на лето оставался Лен.

Второй мыслью, когда первоначальная надежда улетучилась, было то, что Лен дурачился. До этого я никогда особо не задумывалась о неверности. Я не была ревнивой женой. Я никогда не сомневалась в верности мужа. В бизнесе, полном мошенников, он не походил на мошенника. И даже когда я держала в руках удостоверения личности трех незнакомых девушек, я все равно сомневалась, что Лен имеет к этому отношение.

Я сказала себе, что должно быть рациональное объяснение. Что эти права, срок годности которых еще не вышел, и пряди волос были просто реквизитом для фильма, над которым он работал. Или материал для будущего проекта. Или это ему прислали обезумевшие фанатки. Как человек, который однажды столкнулся у входа на сцену с мужчиной, пытавшийся подарить мне живого цыпленка, которого он назвал в мою честь, я знала все о странных подарках фанатов.

Но потом я еще раз взглянула на права и поняла, что два имени были мне смутно знакомы. Прислонившись к старой раковине в прихожей, я вытащила свой телефон и поискала в Интернете их имена.

Меган Кин, первое знакомое имя, пропала прошлым летом и, как предполагалось, стала жертвой преступления. Я слышала о ней, потому что Эли рассказал нам всем о случае ее исчезновения, когда мы с Леном в это время проводили неделю летних каникул на озере.

Сью Эллен Страйкер, другое имя, которое я узнала, было во всех новостях несколькими неделями ранее. Она исчезла, и считалось, что она утонула в другом озере в нескольких милях к югу отсюда. Насколько мне известно, полиция все еще пыталась найти ее тело.

Я ничего не нашла о Тони Бернетт, кроме страницы в Facebook, созданной ее друзьями в поисках информации о том, где она может быть. В последний раз ее видели через два месяца после исчезновения Меган Кин.

Мгновенно мне стало плохо.

Не тошнило.

Лихорадило.

Пот выступил на моей коже, мое тело трясло как от озноба.

Тем не менее, часть меня отказывалась верить в худшее. Все это было какой-то ужасной ошибкой. Или больной шуткой. Или странным совпадением. Это, конечно, не означало, что Лен причастен к исчезновению этих трех женщин. Он просто не был способен на что-то подобное. Не мой милый, веселый, нежный, чуткий Лен.

Но когда я проверила приложение-календарь, которое мы оба использовали для отслеживания наших графиков, я заметила неприятную тенденцию: в те дни, когда каждая женщина пропадала, мы не были вместе.

Сью Эллен Страйкер исчезла в выходные, когда я вернулась в Нью-Йорк, чтобы озвучить рекламный ролик. Лен остался здесь, в доме у озера.

Меган Кин и Тони Бернетт исчезли, когда Лен был в Лос-Анджелесе, работая над сценарием супергеройского фильма, мучившим его несколько месяцев.

Это должно было мне принести облегчение.

Но нет.

Потому что у меня не было доказательств, что он действительно был в Лос-Анджелесе оба раза. Мы так много путешествовали по работе – и вместе, и порознь, – что я ни разу не задумалась, а не врет ли он мне, а на самом ли деле Лен там, где говорит. Согласно календарю, эти две поездки в Лос-Анджелес были выходными. Вылет в пятницу, возвращение в понедельник. И хотя я была уверена, что Лен звонил мне из аэропорта каждый раз перед взлетом и после приземления, до меня дошло, что он мог звонить и из арендованной машины, направлявшейся в Вермонт и из Вермонта.

В день исчезновения Меган Кин Лен останавливался в замке Мармон. По крайней мере, так утверждает приложение календаря. Но когда я позвонила в отель и спросила, заселялся ли Леонард Брэдли в те выходные, мне сказали, что нет.

– Заказ был, – сообщил мне портье. – Но он не заселился. Поскольку он не отменил заказ, нам пришлось снять деньги с его кредитной карты. Я предполагаю, что речь идет об этом.

Я повесила трубку и позвонила в отель, в котором он якобы останавливался на выходных, когда исчезла Тони Бернетт. Ответ был таким же. Бронь была, номер никто не отменял, Лен так и не приехал, деньги списаны с кредитной карты.

Вот когда я узнала.

Лен – мой Лен – сделал с этими девочками что-то ужасное. И пряди волос, и их права в его коробке для снастей были сувенирами. Сувениры убитых хранились у убийцы как воспоминание.

За несколько минут я испытала все ужасные эмоции, какие только можно себе представить. Страх и печаль, шок, замешательство и отчаяние, все столкнулись в один разрушительный момент.

Я плакала. Горячие слезы, которые оттого, что я так сильно дрожала, стекали с моих щек, как капли дождя с дерева, поваленного ветром.

Я застонала, сунув кулак в рот, чтобы Лен наверху не услышал его.

Гнев, боль и предательство были настолько подавляющими, что я честно думала, что не смогу так жить. Я умру, и это не так страшно, учитывая все обстоятельства. Это, безусловно, избавило бы меня от страданий, не говоря уже о том, что избавило бы меня от дилеммы о том, что делать дальше. Обратиться в полицию было само собой разумеющимся. Я должна сдать Лена. Но когда? И как?

Я решила сказать Лену, что не могу найти его зажигалку и мне нужно бежать в магазин, чтобы купить еще спичек. Тогда я могу поехать прямо в ближайшее отделение полиции и все им рассказать.

Я сказала себе, что это возможно. Я ведь была актрисой. Несколько минут я могу притворяться, что меня не тошнит и не пугает это. И я колебалась между желанием убить себя и желанием убить Лена. Я запихнула права и пряди волос в карман и вышла наверх, готовая солгать Лену и бежать в полицию.

Он все еще был на кухне, выглядел как всегда томительно-сексуальным в своем дурацком фартуке «Поцелуй повара». Он налил два бокала вина и разложил сыр на блюде. Это была настоящая картина домашнего довольства.

Кроме ножа в руке.

Лен быстро и легко нарезал салями на тарелку с сыром. Но то, как он сжал нож, с улыбкой на лице и с такой силой, что костяшки пальцев побелели, заставило мои руки дрожать. Я не могла не задаться вопросом, убил ли он тех трех девушек одним и тем же ножом, с такой же крепкой хваткой, с такой же довольной улыбкой.

– Си, ну куда ты так долго пропала, – сказал Лен.

Он не знает, что все изменилось с тех пор, как я спустилась в подвал. Что все мое существование только что превратилось в пепел, как будто я была персонажем одного из тех чертовых фильмов о супергероях, над которыми он должен был работать, в то время как он был здесь на самом деле, положив конец жизням трех человек.

Он продолжал резать, лезвие ударялось о разделочную доску. Пока я это слышала, все те ужасные эмоции, которые я испытывала, ушли.

Кроме одной.

Ярости.

Она вибрировала во мне, как будто я была стаканом с водой, по которому ударили. Я чувствовала себя такой же хрупкой, готовой разбиться. И по мере того, как ярость проходила через меня, я начала придумывать причины, по которым мне не следует обращаться в полицию. По крайней мере, по одной причине.

Первое, о чем я подумала, была моя карьера. Боже, помоги мне, но это так. Факт, за который я до сих пор себя ненавижу. Но я сразу поняла, что на этом все закончится. После этого меня никто не возьмет на работу. Я бы стала изгоем. Одной из тех людей, замешанных в чем-то столь постыдном, что навсегда запятнает их репутацию. Как только станет известно, что Лен – убийца, люди осудят меня – и очень немногие поверят мне, что я этого не знала. Я была уверена, что большинство людей спросят, как я не заметила прямо у себя под носом серийного убийцу, который живет в моей квартире и спит в моей постели.

Я знала это, потому что спрашивала об этом саму себя. Как я могла ничего не заподозрить? Как я пропустила знаки? Почему я ни о чем даже не догадывалась?

Обязательно нашлись бы и такие люди, которые думали бы, что я покрываю своего мужа. Было бы много предположений о том, а не являюсь ли я его сообщницей?

Нет, единственный способ избежать сплетен и сохранить свою репутацию и карьеру – это если бы Лен сдался сам. Если бы он признался, – мне, потом полиции, – что он серийный убийца, тогда, может быть, я вышла бы из ситуации невредимой. Невинная жертва.

– Извини, – сказала я, потрясенный тем, что вообще могу говорить. – Марни написала мне сообщение, пришлось ей отвечать.

Лен перестал резать, нож завис над разделочной доской.

– Написала? Мне показалось, я слышал, как ты с кем-то разговаривала.

– В итоге я позвонила ей. Ты же знаешь, как она любит поболтать.

– А зажигалка?

Я сглотнул, обеспокоенная.

– А что зажигалка?

– Ты нашла ее?

– Да.

С этим одним словом я начала готовиться к тому, что, несомненно, станет худшей ночью в моей жизни. Я протянула Лену зажигалку и спросила, может ли он разжечь огонь, пока я поднимусь наверх переодеться. В спальне я запихнула права девушек в ящик комода, прежде чем надеть джинсы и блузку с цветочками. Лену нравилась эта блузка, он всегда говорил, что я выгляжу в ней сексуально. В ванной я взяла несколько таблеток антигистаминного препарата, который он использовал для предотвращения аллергии. На кухне я бросила одну таблетку в бокал с вином и отнесла его Лену. У меня была двоякая цель: расслабить его настолько, чтобы он признался, а также держать его пьяным и накачанным наркотиками, чтобы он не стал агрессивным или опасным.

Лен быстро выпил вино. Когда он закончил, я занесла бокал внутрь, добавила еще антигистаминный препарат, наполнила его.

Потом я сделала это в третий раз.

Остаток вечера я улыбалась, болтала, смеялась, удовлетворенно вздыхала и притворялась совершенно счастливой.

Это было величайшее выступление, которое я когда-либо давала.

– Пойдем поплаваем, – сказала я, когда приблизилась полночь.

– В лодке? – сказал Лен, его голос уже превратился в невнятное бормотание. Таблетки работали.

– Да, в лодке.

Он встал, пошатнулся, упал мешком обратно на стул.

– Вау. Кажется, я устал.

– Ты просто пьян, – сказала я.

– Вот почему я не хочу в лодку.

– Но вода спокойная, а луна такая яркая, – я наклонилась ближе, прижавшись грудью к нему и приблизив губы к его уху. – Это будет романтично.

Выражение лица Лена просветлело, как всегда, когда он думал, что мы вот-вот потрахаемся. Увидев это, я задумалась, выглядел ли он именно так, когда убивал Меган, Тони и Сью Эллен. Эта ужасная мысль не покидала меня, пока я вела его в лодку.

– Без мотора? – сказал он, когда я отчалила от причала.

– Я не хочу будить соседей.

Я подплыла к центру озера и бросила якорь в воду. К этому времени Лен был неподвижен.

Сейчас было самое время.

– Я нашла их, – сказала я. – Водительские права в твоей коробке с инструментами. Локоны волос. Я все нашла.

Лен немного пошевелился. Потом немного улыбнулся.

– О, – сказал он.

– Ты убил этих женщин, не так ли?

Лен ничего не сказал.

– Ответьте мне. Скажи мне, что ты убил их.

– Что ты будешь делать, если я скажу «да»?

– Вызову полицию, – сказал я. – Тогда я позабочусь о том, чтобы ты попал в тюрьму и никогда, никогда не вышел.

Лен вдруг заплакал. Не из чувства вины или раскаяния. Это были эгоистичные слезы, прорвавшиеся из-за того, что он был пойман и теперь должен был понести наказание. Ревя, как ребенок, он наклонился ко мне, раскинув руки, словно ища утешения.

– Пожалуйста, не рассказывай обо мне, Си, – сказал он. – Пожалуйста. Я не мог себя контролировать. Я пытался. Я действительно убил их. Но я больше не буду. Я клянусь.

Что-то преодолело меня, когда я увидела, как мой муж плачет о пощаде, хотя сам он не проявил ее к своим жертвам. Внутри меня что-то произошло, из-за чего я чувствовала себя опустошенной и одновременно пылающей, как фонарь внутри тыквы на Хэллоуин.

Это была ненависть.

Кипящая, неутолимая.

Я ненавидела Лена – за то, что он сделал, за то, что он так беспринципно обманул меня.

Я ненавидела его за то, что он разрушил жизнь, которую мы построили вместе, стер пять прекрасных лет нашей совместной жизни. А теперь он передо мной плакал, умолял и цеплялся за меня, даже когда я отпрянула.

Я ненавидела его за то, что он причинил мне боль.

Но я была не единственной жертвой. Еще трое пострадали гораздо хуже меня. Знание этого заставило меня надеяться, что они, по крайней мере, попытались дать отпор и в процессе причинили Лену некоторую боль. А если бы они этого не сделали, что ж, теперь я могу сделать это за них.

Потому что кому-то нужно было заставить Лена заплатить.

Как его разгневанная, обманутая, ныне разоренная жена, я внезапно оказалась в состоянии сделать именно это.

– Мне очень жаль, Си, – сказал Лен. – Пожалуйста, пожалуйста, прости меня. Пожалуйста, не выдавай меня.

Наконец, я смягчилась и заключила его в объятия. Лен, казалось, растаял, когда я обняла его. Он положил голову мне на грудь, все еще всхлипывая, когда в моих мыслях пронеслись тысячи воспоминаний о нашем браке.

– Я так тебя люблю, – сказал Лен. – А ты любишь меня?

– Больше нет, – сказала я.

Затем я столкнула его с борта лодки и смотрела, как он исчезает в темной воде.

– Ты убила меня, – снова сказала Кэтрин, как будто я не расслышала ее в первый раз.

Я сделала это. Все мое тело вибрирует от шока. Внутренний гул, который становится все громче и громче, переходя от шепота к крику.

Это то, что я хочу сделать.

Кричать.

Может быть, я кричу и просто не осознаю этого. Шум все еще поднимается во мне так громко, что затмевает все внешние звуки.

Я подношу руку ко рту. Мои губы сжаты, язык неподвижен. Во рту пересохло – так пересохло и онемело от удивления, страха и замешательства, что я начинаю сомневаться, смогу ли я когда-нибудь снова говорить.

Потому что Кэтрин никак не могла узнать, что я сделала с Леном.

Никто этого не знает.

Никто, кроме меня.

И его.

Это означает, что Том прав в том, что рассказ Эли у костра был правдой. Несмотря на то, что это совершенно нелепо, это буквально единственное объяснение того, что я сейчас испытываю. Душа или дух Лена, или что там, черт возьми, осталось от него после того, как жизнь покинула его тело в озере Грин, оставалась в темной воде, выжидая своего часа, пока не сможет вселиться в тело другого человека, утопающего в озере.

Этим человеком оказалась Кэтрин.

Она была мертва в тот день, когда я побежала ее спасать. Теперь я в этом уверена. Я не успела вовремя, ее состояние – это безжизненное тело, эти мертвые глаза, ее синие губы и ледяная плоть – ясно указывало на то, что она мертва.

И я верила, что она мертва.

Пока вдруг она не ожила.

Когда Кэтрин ожила, трясясь, кашляя и выплевывая воду, это было похоже на какое-то чудо.

Темное.

То, в которое, казалось, верили только те древние люди, о которых нам рассказывал Эли.

Каким-то образом Лен вселился в Кэтрин, вернув ее к жизни. В процессе он воскресил себя, хотя и в другом теле. Где сейчас Кэтрин – настоящая Кэтрин, – я понятия не имею.

– Лен…

Я останавливаюсь, удивляясь тому, как легко произношу его имя, когда я вижу не его.

Это Кэтрин. Ее тело. Ее лицо. Все принадлежит ей, кроме голоса, который с каждым словом звучит все больше похожим на голос Лена.

Определенно, это Лен. Мой мозг как будто щелкает и переключается, заставляя меня думать о ней как о нем.

– Теперь ты поняла, – говорит он. – Держу пари, ты думала, что больше никогда меня не увидишь.

Я не знаю, кого из них он имеет в виду. Возможно обоих. Это верно в любом случае.

– Я не говорила этого, – сказала я.

– Ты не выглядишь счастливой.

– Нет.

Потому что это ожили мои ночные страхи. Мой худший кошмар стал реальностью. Моя вина проявилась в физической форме. Мне нужны все силы, чтобы не упасть в обморок. Перед глазами у меня заискрилось, как будто рой мух кружит надо мной.

Я буквально не могу поверить, что это происходит.

Этого не должно быть.

Как, черт возьми, это возможно?!

Сотни вариантов прокручиваются в моем одурманенном мозгу, пытаясь найти что-то отдаленно логичное. Что это произошло из-за того, что прах Лена развеяли над озером Грин. Что в воде была комбинация минералов, которая поддерживала жизнь его души. Что, поскольку он умер раньше времени, он был вынужден скитаться по глубинам. Что озеро, проще говоря, проклято и населено привидениями, как говорят Эли и Марни.

Но ни то, ни другое невозможно.

Это не может быть реальным.

Что означает, что это не так. Этого не может быть.

Облегчение начинает просачиваться и в мое тело, и в мозг, когда я понимаю, что все это сон. Ничего, кроме кошмара, вызванного бурбоном. Есть вполне реальная возможность, что я все еще нахожусь на крыльце, потеряв сознание в кресле-качалке, во власти своего подсознания.

Я провожу рукой по щеке, раздумывая, не разбудить ли себя шлепком. Боюсь, это приведет только к разочарованию. Потому что это не похоже на кошмар. Все слишком живо, слишком реально, от разномастных антикварных вещей, толпящихся в углах комнаты, словно свидетели, до скрипа кровати и сильного запаха тела, исходящего от Лена, и мочи, доносящейся из ведра.

Меня посещает другая мысль.

Что вместо того, что происходит сейчас, может быть, я на самом деле мертва и только сейчас осознаю это. Бог знает, как это произошло. Алкогольное отравление. Сердечный приступ. Может, я утонула в озере и поэтому вижу Лена в теле Кэтрин. Это моя личная неопределенность, где сейчас сталкиваются мои хорошие и плохие дела.

Но это не объясняет присутствие Тома. Или почему мое сердце все еще бьется. Или почему пот струится с моей кожи в душном подвале. Или как буря продолжает бушевать снаружи.

– После того, что ты сделала со мной, ты, конечно, не будешь счастлива, – говорит Лен. – Но не волнуйся. Я ничего не сказал Тому.

– Почему нет?

– Потому что наши секреты так же связаны друг с другом, как и мы сами. Я сделал плохой поступок, из-за чего ты сделала свой плохой поступок.

– Твой поступок намного хуже, чем у меня, Лен.

– Убийство остается убийством, – говорит он.

– Я не убивала тебя. Ты утонул.

– Семантика, – говорит Лен. – Ты причина моей смерти.

Это правда, но это только половина истории. Остальная половина – воспоминания, которые я не хочу вспоминать, но о которых постоянно думаю, – обрушиваются на меня, как тысяча волн. Все эти подробности я пыталась отогнать выпивкой. Но бесполезно. Они вернулись.

Каждое.

Одно за другим.

И я тону в них.

Я помню, как перегнулась через край лодки, наблюдая, как Лен плещется в воде в течение, вероятно, минуты, а мне казалось, что часа. И все это время я думала, что еще не слишком поздно, что я могу нырнуть, спасти его, вытащить на берег и вызвать полицию, но также понимая, что у меня не было никакого желания делать это.

Потому что он совершил ужасные вещи и заслужил наказание.

Потому что я любила его, доверяла ему, обожала его, а теперь ненавидела за то, что он не был тем, кем я его считала.

Так что я удержалась от того, чтобы нырнуть и спасти его, вытащить на берег и вызвать полицию.

Я просто смотрела, как он тонет.

Затем, когда я убедилась, что он мертв, я подняла якорь и направила лодку обратно к берегу. Внутри дома я первым делом налила себе бурбон, положив начало схеме, которая продолжается и по сей день. Я вышла на крыльцо и села в одно из кресел-качалок, пила и смотрела на воду, опасаясь, что Лен на самом деле не утонул, и я в любую секунду увижу, как он плывет к причалу.

После того, как прошел час, и лед в моем пустом стакане растаял, я решила, что мне нужно позвонить кому-нибудь и признаться.

Я выбрала Марни. Она умная. Она бы знала, что делать. Но я не смогла ей позвонить, решимости не хватило. Я бы поступила по-свински. Я не хотела втягивать ее в свои грязные дела, делать ее соучастницей того, к чему она не имеет никакого отношения. Но есть еще одна причина, по которой я не позвонила ей, и которую я поняла только задним числом.

Я не хотела, чтобы она меня выдала.

Она бы это сделала. Марни хороший человек, намного лучше меня, и она без колебаний обратилась бы в полицию. Не для того, чтобы наказать меня. Просто потому что так правильно.

И я, которая определенно поступила неправильно, не хотела рисковать.

Потому что это не было случаем самообороны. Лен не пытался причинить мне физическую боль. Он бы мог на меня накинуться, если бы не сильнодействующий коктейль из алкоголя и антигистаминных препаратов, бурлящий в его организме. Но он был пьян и накачан наркотиками, и у меня было много способов покинуть этот дом.

Даже если бы я заявила о самообороне, полиция бы так это не расценила. Они увидели бы женщину, которая накачала своего мужа наркотиками, вытащила его на озеро, выбросила за борт и смотрела, как он тонет. Неважно, что он был серийным убийцей. Или что эти пряди волос и украденные документы были доказательством его преступлений. Полиция по-прежнему будет обвинять меня в убийстве, даже если я не убивала своего мужа.

Он утонул.

Я просто решила не спасать его.

Но полиция все равно заставит меня заплатить за это. И я не хотела быть наказанной за то, что наказала Лена.

Он заслужил это.

Я сделала то, что должна была.

И я замела следы.

Сначала я вынула трофеи Лена из ящика комода, вытерла их носовым платком, в котором я их нашла, и спрятала все за шатающейся доской в стене подвала.

Затем я заварила себе кофе, налила его в потрепанный термос Лена и вернулась в подвал. Там я прихватила все, что Лен брал с собой, когда шел на рыбалку. Гибкая зеленая шляпа, удочка, коробка для снастей.

Когда я вышла через синюю дверь, я оставила ее приоткрытой, чтобы выглядело так, будто Лен тоже пользовался ею. Затем я перенесла все на лодку, что было нелегко. Было темно, и я не могла использовать фонарик, потому что мои руки были заняты, и я боялась, что кто-нибудь на противоположном берегу это заметит.

Вернувшись в лодку, я поплыла на середину озера. Бросив шляпу в воду, я опустила якорь, нырнула в воду и поплыла обратно к берегу. Оказавшись внутри домика у озера, я сняла мокрую одежду, положила ее в сушилку, переоделась в ночную рубашку и заполза в постель.

Я не сомкнула глаз.

Я провела ночь, бодрствуя, чуя каждый скрип в доме, каждый шорох листьев, каждый всплеск водоплавающих птиц на озере. Каждый шум заставлял меня думать, что это либо полиция прибыла, чтобы арестовать меня, либо Лен, каким-то образом еще живой, возвращающийся домой.

Я знала, какой сценарий хуже.

Только когда над озером рассвело, я осознала, какой ужас я совершила.

Но не было жалости к Лену.

Я не чувствую себя виноватой. Ни тогда, ни сейчас.

И я не скучаю по нему.

Я скучаю по человеку, которым, как я думала, он был.

Мой муж.

Человек, которого я любила.

Это был не тот человек, которого я видела тонущего под водой. Он был кем-то другим. Кто-то злой. Он заслужил то, что с ним произошло.

Тем не менее, я полна сожаления о том, что я сделала. Каждая секунда каждой минуты каждого часа, пока я трезва, разъедает меня. Потому что я была эгоистом. Я чувствовала себя такой злой, такой обиженной, такой чертовски преданной, что лишь поверхностно подумала о женщинах, которых убил Лен. Они же не получили упокоения в справедливости. Их семьи и копы все еще пытаются выяснить, что произошло с ними.

Убив Лена вместо того, чтобы сдать его, я лишила их всех ответов. Меган Кин, Тони Бернетт и Сью Эллен Страйкер все еще где-то там, и из-за меня никто никогда не узнает, где именно. Их семьи продолжают жить в какой-то ужасной неопределенности, где существует небольшая вероятность того, что они вернутся.

Я смогла оплакать Лена – или, по крайней мере, человека, которым я его считала – на двух поминальных службах, по одной на каждом побережье. Я присутствовала и там, и там, терзаемая чувством вины за то, что мне было позволено погрязнуть в своем горе – роскоши, которой не было у семей его жертв. Их не оплакали даже один раз, не говоря уже о двух. Им не спели заупокойную молитву.

Преступление.

То, что я совершила той ночью.

Вот почему я пью до тех пор, пока у меня не закружится голова, не перевернется желудок, и мой разум не станет опустошенным. Именно поэтому я провожу все свое время здесь, сижу на крыльце, глядя на воду, надеясь, что, если я посмотрю достаточно внимательно, по крайней мере, одна из этих бедных душ даст знать о своем присутствии.

Моя единственная попытка загладить свою вину состояла в том, чтобы надеть перчатки и черкануть пару строк на старой открытке с изображением озера Грин, которую я купила давно в придорожном магазине. На обороте я нацарапала три имени и четыре слова.

«Я думаю, они здесь».

Писала я левой рукой. Графолог Вилмы был прав на этот счет. Я прилепила самоклеющуюся марку на обратную сторону открытки и бросила ее в случайный почтовый ящик, когда шла к ближайшему бару. Находясь там, я так много выпила, что к тому времени, когда я появилась в театре, где играла спектакль «Частица сомненья», я уже была вдрызг пьяна.

Это был час дня в среду.

К тому времени, когда я, наконец, протрезвела, я уже осталась без работы.

Ирония в том, что отправка открытки по почте оказалась более чем бесполезной. Это больше запутало дело, чем прояснило, убедив Вилму и Буна, что ее прислала Кэтрин Ройс, и что именно Том был человеком, который совершил преступления Лена.

И мне пришлось притвориться, что я тоже так думала. Не могла же я признать, что я отправитель той открытки.

Но теперь, когда я смотрю на мужчину, который определенно не мой муж, но определенно им является, я понимаю, что мне была предоставлена возможность исправить мою невыносимую ошибку.

Лен вернулся. Он может рассказать мне, что он сделал со своими жертвами, а я, наконец, могу помочь обнаружить тела Меган Кин, Тони Бернетт и Сью Эллен Страйкер. Их родные смогут их похоронить и успокоиться.

Я до сих пор не понимаю, как и почему произошел этот сюрреалистический поворот событий. Сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю причину случившегося, будь то научная или сверхъестественная. Но я не должна тратить свое время на обдумывание вопроса о том, как это возможно. Вместо этого я должна выяснить у Лена правду.

Я делаю шаг к кровати, что вызвало заинтригованный взгляд Лена. Странно, как легко он заменил Кэтрин в моем сознании. Несмотря на то, что я осознаю, что вижу ее, я не могу удержаться от того, чтобы представить его.

– Ты что-то замышляешь, Си, – говорит он, когда я приближаюсь. – У тебя такой блеск в глазах.

Теперь я рядом с кроватью, достаточно близко, чтобы коснуться его. Я протягиваю дрожащую руку, кладу ее на его правую ногу и отпрыгиваю назад, как будто обожглась.

– Не бойся, – говорит Лен. – Я бы никогда не причинил тебе вреда, Си.

– Уже причинил.

Он издает горестный смешок.

– Говорит женщина, которая смотрела, как я тону.

Я не могу с ним не согласиться. Именно это я и делала, и в процессе я обрекла многих людей на жизнь в неопределенности. Им нужны ответы. Так же, как мне нужно избавиться от вины, которая тяготила меня больше года.

Моя рука возвращается к ноге Лена, скользя по бугорку его колена и вниз по голени, двигаясь к веревке вокруг лодыжки. Я тянусь к другому концу веревки, туго обмотанной вокруг каркаса кровати и завязанной большим грязным узлом.

– Что ты делаешь? – спрашивает Лен.

Я дергаю узел.

– Пытаюсь вытащить тебя отсюда.

Мне требуется время, чтобы развязать узел. Довольно много времени, что я удивляюсь, почему Том не появляется до того, как я закончу. Итак, я развязала одну ногу Лена. Вместо того чтобы освободить его вторую ногу, я перехожу к его рукам. Сначала я развязываю левый узел, теперь, когда я освоилась, узел развязывается быстрее. В тот момент, когда его рука освобождается, Лен приближает ее ко мне, и на секунду я в панике думаю, что он собирается ударить меня. Вместо этого его ладонь ложится на мою щеку, лаская ее с нежностью перышка, точно так же, как он делал это после секса.

– Господи, я скучал по тебе.

Я отстраняюсь от его прикосновения и начинаю развязывать веревку, прикрепленную к его правой руке.

– Не могу сказать того же.

– Ты изменилась, – говорит он. – Ты стала злее. И сильнее.

– Спасибо за это тебе.

Я разматываю веревку с каркаса кровати и дергаю ее, быстро отстраняясь. Лен был вынужден двигаться вместе с ней, дернувшись в вертикальном положении, как марионетка. Я держу веревку натянутой, когда прохожу мимо кровати и хватаю ту, что все еще привязана к его левой руке.

– Ты забыла освободить мою вторую ногу, – говорит Лен.

– Нет, не забыла, – говорю я. – Двигайся вперед и дай мне связать тебе руки за спиной. Если ты облегчишь мне задачу, я развяжу тебе другую ногу.

– Может, сначала поцелуемся?

Он кокетливо подмигивает мне. Увидев это, мне хочется блевать.

– Я серьезно, – говорю я. – Том вернется в любую секунду.

Лен кивает, и я отпускаю веревку. Как только его руки оказываются за спиной, я сжимаю их вместе и обматываю веревку вокруг обоих запястий несколько раз, прежде чем завязать самый тугой узел, на который я способна. Удовлетворенная тем, что он не может освободиться, я подхожу к изножью кровати и воздействую на длину веревки вокруг его левой лодыжки.

Том возвращается как раз в тот момент, когда я заканчиваю ее развязывать, веревка все еще спадает с каркаса кровати, а его шаги раздаются с лестницы.

Лен соскальзывает с кровати, пока я ищу что-нибудь, чем бы отбиться от Тома. Я предполагаю, что он не отпустит нас так просто. Я замечаю сломанную ножку стола, прислоненного к стене. Схватив ее, я понимаю, что у меня нет никакого плана. Не было времени что-то придумать. Лучшее, на что я могу надеяться, это то, что Лен так же, как и я, полон решимости выбраться из этого подвала.

И что он не попытается причинить мне вред в процессе.

У подножия лестницы Том останавливается, бросает взгляд на кровать, глаза его округляются.

– Что за…

Лен бросается на него, прежде чем тот успевает произнести оставшуюся часть предложения, придавив Тома плечом.

Застигнутый врасплох, Том падает на пол.

Лен остается в вертикальном положении и спешит к лестнице, веревки вокруг его лодыжек волочатся за ним. Том протягивает руку, хватается за одну веревку, дергает. Прежде чем он успевает потянуть достаточно сильно, чтобы повалить Лена на пол, я ударяю его по руке сломанной ножкой стола. Том воет от боли и отпускает веревку, позволяя Лену ускользнуть.

Стоя между ними, все еще размахивая куском дерева, который я только что использовала в качестве оружия, чтобы дух человека, чью смерть я организовала, мог сбежать в теле женщины, которую, как я думала, убил Том. От одной только этой мысли, в голове моей звенит.

Что я, черт возьми, делаю?

Ответ прост: я не знаю. Я не была готова ни к чему из этого. Как я могла все предвидеть? Теперь, когда это происходит – действительно, черт возьми, происходит – я просто полагаюсь на внутренний инстинкт, подпитываемый как желанием найти женщин, убитых Леном, так и страхом, что Том узнает, что именно я виновата в том, в чем его подозревает полиция. Необходимо срочно разделить этих двоих.

Поэтому я подбегаю к Лену сзади, толкаю его и пытаюсь подтолкнуть вверх по лестнице, прежде чем Том нас догонит. Что он почти и делает. Мы уже на полпути вверх по лестнице, когда он мчится за нами, заставляя меня размахивать сломанной ножкой стола. Дерево ударяется об одну стену лестничной клетки, прежде чем срикошетить о другую.

Том отшатывается, спотыкается, падает на четвереньки. Все время кричит на меня.

– Кейси, остановись! Пожалуйста, не делай этого!

Я продолжаю двигаться, догоняя Лена наверху лестницы и пихая его в дверной проем. Когда мы оба вышли из лестничной клетки, я оборачиваюсь и вижу, как Том карабкается вверх по ступенькам и кричит:

– Нет! Подожди!

Я захлопываю дверь, тянусь к цепочке, вставляю ее на место как раз в тот момент, когда Том стучит по ней. Дверь приоткрывается, прежде чем ее останавливает цепь. Лицо Тома заполняет двухдюймовый зазор между дверью и косяком.

– Послушай меня, Кейси! – шипит он. – Не верь ей!

Я нажимаю на дверь, пытаясь снова ее закрыть, когда Лен рядом со мной начинает толкать ближайший комод, который едва двигается. Он тужится и толкает его, забывая, что сейчас находится в теле слабой женщины. У нее нет той физической силы, которая была у него когда-то. Я вынуждена присоединиться. Вместе мы, напрягаясь и тяжело дыша, успеваем подтолкнуть комод до двери и закрыть им дверь, прежде чем Том предпринял очередную попытку выломать ее.

Дверь дребезжит.

Цепь шатается.

Но Том теперь в ловушке. Старый комод блокирует запертую дверь. Том за ней бьется, пинается и умоляет меня выпустить его.

Я намереваюсь это сделать.

Но позже.

Прямо сейчас мне нужно доставить Лена в мой домик у озера, где я смогу спокойно допросить его.

Мы выходим через кухонную дверь, удары и крики Тома затмевает буря снаружи. Ветер ревет, сгибая окружающие деревья так сильно, что я удивляюсь, как они еще не сломались. Дождь падает крупными каплями, над головой гремит гром. Вспышка молнии, и я вижу, как Лен начинает бежать.

Прежде чем он успевает уйти, я хватаю веревки, все еще обвивающие его лодыжки, и дергаю их, как поводья. Лен падает на землю. Не зная, что еще делать, я прыгаю на него сверху, удерживая на месте, пока дождь хлещет нас обоих.

Лен ворчит подо мной:

– Я думал, ты освобождаешь меня.

– Даже близко не думай об этом, – я сползаю с него. – Вставай!

Он встает, что непросто, когда его руки все еще связаны за спиной, а я сжимаю веревки вокруг его лодыжек, словно он непослушный пес на поводке. Когда он, наконец, встает на ноги, я подталкиваю его вперед.

– Направляйся к причалу. Медленно. Лодка там.

– А, лодка, – говорит Лен, шаркая ногами в направлении воды. – Это навевает воспоминания.

Двигаясь сквозь шторм, мне интересно, как много он помнит о той ночи, когда умер. Судя по его сарказму, я предполагаю, что он помнит многое. Мне любопытно, знает ли он что-нибудь о четырнадцати месяцах между тем временем и настоящим. Трудно представить, чтобы он осознавал ход времени, когда его дух плавал в воде. С другой стороны, я также никогда не могла бы представить, что он когда-нибудь будет шаркать по причалу в теле бывшей супермодели.

Я снова думаю: «Этого нет. Это кошмар. Это не может быть правдой».

К сожалению, все кажется слишком реальным, включая ветер, дождь, волны, поднимающиеся из взбитого ветром озера и разбивающиеся о причал. Если бы это был сон, я бы не промокла насквозь. И не была бы так чертовски испугана. И не нервничала бы, что вода в озере, плещущаяся вокруг моих лодыжек, может заставить меня соскользнуть с причала.

Впереди меня Лен поскальзывается, и я боюсь, что он вот-вот упадет в воду. Со связанными за спиной руками он наверняка утонет. Меня волнует не то, что он утонет, а то, что не успеет рассказать, куда скинул тела своих жертв.

Лену удается сохранить равновесие и прыгнуть в лодку как раз в тот момент, когда она поднимается на волне у причала. Я пробираюсь за ним и быстро начинаю привязывать веревки вокруг его лодыжек к ножкам сиденья, которое привинчено к полу.

– Все это лишнее, – говорит он, когда я заканчиваю привязывать его ноги.

– Не соглашусь с тобой.

Привязав Лена, я забираюсь на корму лодки и запускаю мотор. В такой бурной воде грести невозможно. Идти тяжело даже на моторе, работающим на полную мощность. Поездка, которая обычно длится две минуты, растягивается на пятнадцать. Когда мы добираемся до другого берега озера, мне требуется три попытки и два резких удара о причал, прежде чем мне удается привязать лодку.

Я повторяю свои действия, которые только что проделывала на пристани Фитцджеральдов. Развязываю Лену ноги, выталкиваю его из лодки, пока она качается на волнах, и тащусь вместе с ним вверх по причалу, когда вокруг нас бушует потоп.

К тому времени, когда мы доходим до дома, Лен становится угрюмым и молчаливым. Он не говорит ни слова. Я провожу его наверх, к крыльцу, а затем внутрь самого дома. Единственный звук, который я слышу, – это недовольный вздох, когда я подталкиваю его подняться по лестнице на третий этаж.

Наверху лестницы я выбираю первую попавшуюся спальню.

Моя старая комната.

Она ближе всех к лестнице, поэтому легче всего загнать Лена сюда. В этой комнате стоят две медные кровати, похожие на ту, что в подвале дома Фицджеральдов.

Я толкаю со всей силы Лена на кровать и быстро начинаю привязывать его к ней. Все как в доме Фитцджеральдов, только в обратную сторону. Сначала левая лодыжка, чтобы удержать его на месте, затем левое запястье.

Поскольку кровать задвинута в угол комнаты, я вынуждена всем телом прижаться к нему, чтобы схватить его правое запястье. Интимная позиция, знакомая и чуждая. Воспоминания о долгих, ленивых ночах рядом с Леном сталкиваются с реальностью его нового тела и мягкой кожи Кэтрин, ее длинных волос и мясистых грудей.

Я в спешке связываю его запястье, мои пальцы возятся с веревкой, потому что я боюсь, что он воспользуется этим моментом, чтобы оттолкнуть меня. Вместо этого он смотрит на меня влюбленными глазами, как Ромео. Его губы раздвигаются в глубоком вздохе желания, его горячее дыхание обжигает мое лицо.

Пахнет ужасно, на ощупь еще хуже.

Как вторжение.

Поморщившись, я заканчиваю беспорядочный узел, соскальзываю с него и двигаюсь к изножью кровати. Как только его правая нога привязана к каркасу кровати, я плюхаюсь на противоположную кровать и говорю:

– Ты ответишь мне на несколько вопросов.

Лен молчит, отказываясь смотреть в мою сторону. Вместо этого он смотрит в потолок, глядя на него с преувеличенной скукой.

– Расскажите мне о Кэтрин, – говорю я.

Тишина.

– В конце концов, тебе придется говорить.

Лен продолжает молчать.

– Отлично, – я встаю, потягиваюсь, иду к двери. – Поскольку мы никуда не продвинемся, пока ты не начнешь говорить, пожалуй, я приготовлю кофе.

Я останавливаюсь в дверях, давая Лену возможность ответить. После еще тридцати секунд тишины я спускаюсь на кухню и включаю кофеварку. Прислонившись к кухонной стойке, слушая, как мистер Кофе шипит и капает, я, наконец, осознаю всю тяжесть сегодняшних событий.

Лен вернулся.

Кэтрин нет.

Том заперт в подвале дома Фицджеральдов.

А я? Я скоро заболею.

Тошнота приходит внезапным приступом. Одна секунда, я стою. Затем я сгибаюсь пополам на полу, а кухня крутится, крутится и крутится. Я пытаюсь встать, но мои ноги теперь слишком слабы, чтобы удерживать меня. Я вынуждена ползти в уборную, где меня рвет в унитаз.

Закончив, я сижу, прислонившись к стене, плачу, учащенно дышу и кричу в полотенце, сорванное со штанги рядом со мной. Я перешла от желания верить, что ничего из этого не происходит на самом деле, к желанию узнать, как сделать так, чтобы это прекратилось.

Я не могу и не хочу больше продолжать все это. Я должна заставить Лена сказать мне правду. Будет только хуже, если Лен не заговорит. Я уже вытерпела столько стресса, страха и отчаянья, что мне уже все равно.

Я еще не дошла до момента срыва, но близка к этому, я чувствую. Но у меня есть еще дело, которое я должна завершить. Поэтому я встаю, несколько удивленная тем, что могу, и омываю лицо холодной водой. Когда я вытираюсь полотенцем, в которое кричала, я чувствую, что мне стало легче.

Я должна действовать. Все плохо, но хуже уже не будет.

Нужно все заканчивать.

Пока я восстанавливалась в уборной, я не слышала, как машина въехала на подъездную дорожку.

Не слышала, как водитель вышел из машины.

Не слышала шагов, приближающихся к дому.

Я осознаю, что у меня посетители, когда уже постучались в дверь. Два стука, такие громкие и пугающие, как выстрелы. Я смотрю в зеркало в дамской комнате, когда слышу их, и мое застывшее выражение лица – та самая картина паники оленей в свете фар. Губы разошлись. Глаза размером с четвертак и полные удивления. Мое лицо, такое розовое и одутловатое секунду назад, мгновенно бледнеет.

Еще два удара в дверь выводят меня из ступора. Подпитываемая первобытным стремлением к самосохранению, я выбегаю из дамской комнаты с полотенцем в руке, зная, что мне нужно сделать, даже не задумываясь об этом. Я взлетаю по лестнице в спальню. Лен напуган, пытается что-то сказать

У него нет шанса.

Я запихиваю полотенце ему в рот и завязываю концы у него за головой.

Затем я снова спускаюсь по лестнице, останавливаясь на полпути, чтобы отдышаться. Остальные шаги я делаю медленно, чувствуя, как сердцебиение переходит от бешеного хрипа к размеренному стуку. В холле я спрашиваю:

– Кто?

– Вилма Энсон.

Мое сердце подпрыгивает – одиночный неуправляемый всплеск – прежде чем снова успокоиться. Я вытираю пот со лба, натягиваю улыбку, достаточно широкую, чтобы дотянуться до дешевых мест в театре, и открываю дверь. Я вижу Вилму, стряхивающую с себя дождь, намочивший ее, пока она бежала от машины до двери.

– Детектив, – весело говорю я. – Что привело вас в такую погоду?

– Я была по соседству. Могу ли я войти?

– Конечно.

Я широко открываю дверь, Вилма проходит в холл и секунду смотрит на меня холодным испытующим взглядом.

– Ты промокла? – спрашивает она меня.

– Я ходила проверить лодку, – говорю я, и ложь спокойно слетает с моих уст. – Сейчас я собираюсь выпить кофе.

– В такой час?

– Кофеин меня не берет.

– Повезло, – говорит Вилма. – Если бы я сейчас выпила чашку, я бы не спала до рассвета.

Поскольку она все еще оценивает меня, выискивая любые признаки того, что что-то не так, я жестом приглашаю ее следовать за мной вглубь дома. В противном случае она только усилит подозрения. Я веду ее на кухню, где наливаю кофе в кружку и несу ее в столовую.

Вилма следует за мной туда. Когда она садится за обеденный стол, я ищу взглядом пистолет, спрятанный под ее курткой. Он на месте, говорит мне, что она здесь по официальному делу.

– Я предполагаю, что это не дружеский визит, – говорю я, садясь напротив нее.

– Правильное предположение, – говорит Вилма. – Я думаю, ты знаешь, о чем идет речь.

Честно говоря, нет. Так много всего произошло за последние двадцать четыре часа, что нельзя удивляться визиту полиции штата.

– Если это из-за моего телефонного звонка, я хочу, чтобы ты знала, что я сожалею. Я неправильно думала, когда обвиняла Буна.

– Согласна, – говорит Вилма.

– И я не верю, что он имеет какое-то отношение к происходящему.

– Согласна.

– Я рада, что мы друг друга поняли.

– Конечно, – говорит Вилма, давая понять, что ей наплевать, поняли мы друг друга или нет. – Жаль, что я здесь не для того, чтобы обсуждать Буна Конрада.

– Тогда почему ты здесь?

Я смотрю на нее сквозь пар, поднимающийся из моей кофейной кружки, пытаясь прочесть ее мысли. Это невозможно.

– Ты сегодня вечером следила за домом Ройсов? – спросила Вилма.