Дом напротив озера

СЕЙЧАС

Я крепче сжимаю нож, надеясь, что так остановлю дрожь в моей руке. Он смотрит на это с притворным безразличием и говорит:

– Я должен чувствовать угрозу? Знаешь, я ее не чувствую.

– Мне, честно говоря, все равно, как ты себя чувствуешь.

Это правда, хотя и несколько преувеличенная. Я хочу, чтобы он чувствовал угрозу. Это важно. Но я также знаю, что это не имеет большого значения. Самое главное – заставить его говорить. А для этого я должна быть равнодушной и холодной по отношению к нему.

Я присаживаюсь на другую кровать в комнате, кладу нож и беру стакан бурбона с тумбочки.

– Я думал, ты собираешься сварить кофе, – говорит он.

– Я передумала, – я протягиваю стакан. – Хочешь немного?

Он качает головой.

– Я не думаю, что это хорошая идея. Я хочу, чтобы мой разум был ясным.

Я делаю глоток.

– Отлично, тогда мне больше достанется.

– Тебе бы тоже следовало подумать о том, чтобы сохранить свою голову ясной, – говорит он. – Она тебе понадобится во время этой битвы умов, в которую ты, кажется, думаешь, что мы играем.

– Это не битва, – я делаю еще один глоток, причмокивая, чтобы показать ему, как сильно я наслаждаюсь. – И мы не играем. Ты просто расскажешь мне то, что я хочу знать. Вот и все.

– А что ты сделаешь, если я ничего тебе не скажу?

Я указываю на нож, лежащий рядом со мной на кровати.

Он снова улыбается.

– Да у тебя духу не хватит.

– Ты так говоришь, – отвечаю я ему, – но я не думаю, что ты полностью в это веришь.

Улыбка исчезает с его лица.

Хорошо.

Снаружи дует сильный ветер, а дождь продолжает стучать по крыше. Буря должна закончиться к рассвету. Судя по часам между кроватями, еще не совсем полночь. Хотя между тем и сейчас прошло много времени, этого может быть недостаточно. То, что я планирую сделать, не может быть сделано среди бела дня, и я не думаю, что смогу оставаться в этой ситуации до завтрашней ночи. К тому времени я могу сойти с ума. Даже если я этого не сделаю, я подозреваю, что Вилма Энсон снова приедет утром.

Мне нужно, чтобы он заговорил сейчас.

– Поскольку ты отказываешься говорить о Кэтрин, – продолжаю я, – то расскажи мне вместо этого о девочках.

– Каких девочках?

– Тех, которых ты убил.

– Ах, да, – говорит он. – О них.

Его улыбка возвращается, на этот раз такая искривленная и жестокая, что мне хочется схватить нож и вонзить его прямо ему в сердце.

– Почему…

Я останавливаюсь, делаю глубокий вдох, пытаюсь взять под контроль свои эмоции, которые колеблются где-то между яростью и отвращением.

– Зачем ты это сделал?

Кажется, он обдумывает это, хотя не может предложить ни одной причины, которая оправдывала бы то, что он сделал. Кажется, он это понимает и сдается. Вместо этого, с гадкой кривой ухмылкой, он просто говорит:

– Потому что мне это понравилось. ДО

Уходя, Вилма Энсон забирает с собой осколок разбитого бокала. Направляясь к своей машине, я вижу, как она держит пакет – на расстоянии вытянутой руки, как будто брезгует. Я подозреваю, что она заранее думает, что вся эта затея ни к чему не приведет. Я бы была на нее очень зла, если бы не была застигнута врасплох тем, что нам только что сказали.

Она думает, что Том Ройс – серийный убийца.

Она думает, что Кэтрин тоже так думала.

И что теперь Кэтрин мертва или скрывается.

Вилма была права. Все намного больше, чем просто исчезновение Кэтрин. И я понятия не имею, что теперь делать. Я знаю, что сказали бы Марни и моя мать. Они говорили мне не лезть не в свое дело, держаться подальше, не делать себя мишенью. Я согласна с ними, в теории. Но реальность такова, что я уже часть этого дела, хочу я этого или нет.

И я боюсь.

Такова неприглядная правда.

Проводив уезжающую Вилму взглядом, я возвращаюсь в столовую в поисках Буна. В столовой его не было, я нахожу его на крыльце, он сжимает бинокль и смотрит на дом Ройсов на другом берегу озера.

– В это время года наблюдать за птицами просто потрясающе, – говорю я. – Они сейчас меняют свое оперение.

– Я слышал об этом, – говорит Бун, потакая мне и моей слабой попытке пошутить.

Я устраиваюсь в кресле-качалке рядом с ним.

– Том дома?

– Не вижу. Но его машина все еще снаружи, так что я знаю, что он там, – Бун делает паузу. – Думаешь, Вилма права? О том, что Том – серийный убийца?

Я пожимаю плечами, хотя Бун меня не видит, потому что все еще смотрит в бинокль. Глядя, как он пристально наблюдает за домом Ройсов, я теперь понимаю, как я выглядела последние несколько дней. Безвылазно сидеть на этом крыльце. Бинокль постоянно держать на уровне глаз. Сосредоточить свое внимание только на доме через озеро. Выглядит не очень со стороны, даже для такого красивого человека, как Бун.

– Я думаю, что она могла догадаться, – говорит он. – Том часто бывал в этом районе, на что я раньше не обратил внимание. Он богат. Его жена супермодель. Они могли бы уехать куда угодно. Черт, они могли бы, вероятно, купить свой собственный остров. И все же они всегда останавливались здесь, в Вермонтской глуши, где тихо и его вряд ли побеспокоят. И еще тот факт, что он всегда производил на меня странное впечатление. Он кажется таким…

– Экспрессивный? – говорю я, повторяя за Марни описание Тома Ройса.

– Ага. Но это тихая экспрессивность. Как будто что-то кипит прямо под поверхностью. Таких людей нужно остерегаться. Слава богу, ты делала именно это, Кейси. Если бы ты не наблюдала, никто бы ничего этого не заметил. Что означает, что теперь мы не можем остановиться. Нам нужно продолжать наблюдать за ним.

Я поворачиваюсь к озеру, сосредоточившись не на доме Ройсов, а на воде. Теперь, освещенное послеполуденным солнечным светом, озеро выглядит умиротворенным и даже манящим. Вы никогда не догадаетесь, насколько оно глубоко или насколько темна его вода в глубинах. Настолько темна, что не известно, что там на дне.

Может Меган Кин.

И Тони Бернетт.

И Сью Эллен Страйкер.

Может быть, даже Кэтрин Ройс.

При мысли о множестве женщин, находящихся среди ила и водорослей, мне так кружит голову, что я сжимаю подлокотники кресла-качалки и отвожу взгляд от воды.

– Не думаю, что Вилме это понравилось бы, – говорю я. – Ты слышал, что она сказала. Она хочет, чтобы мы держались подальше и позволили полиции разобраться с этим.

– Ты забываешь, что она также сказала, что они не смогли бы установить связь между Кэтрин и этой открыткой без нас. Может быть, мы сможем найти что-то еще, что будет им полезно.

– Что, если мы это сделаем? Смогут ли они применить наши находки в дело?

Я думаю обо всем, что видела в доме Ройсов. Телефон и одежда Кэтрин, и кладезь информации в ноутбуке. Бесит, что ничего из этого нельзя использовать против Тома, хотя все указывает на то, что он в чем-то виновен.

– Я имею в виду не те находки, которые ты обнаружила, вломившись в их дом. Это было незаконно. Я говорю не о том.

Бун опускает бинокль и смотрит на меня сияющим от беспокойного возбуждения взглядом. Противоположность тому, что я чувствую. Хотя я понятия не имею, что он планирует, не думаю, что мне это понравится. Тем более что похоже, что у Буна на уме больше, чем просто наблюдать за домом Тома.

– Или мы могли бы сделать то, что сказала нам Вилма, – говорю я. – Ничего.

Это предложение не может потушить огонь в глазах Буна. На самом деле, он выглядит еще более решительным, когда говорит:

– Или мы могли бы заглянуть в магазинчик родителей Меган Кин. Может быть, осмотреться, задать несколько невинных вопросов. Я не говорю, что мы продвинем это дело. Черт, скорее всего, это ни к чему не приведет. Но это лучше, чем сидеть здесь, ждать и смотреть.

Он дергает головой в сторону другого берега озера. В этом жесте чувствуется разочарование, говорящее мне, что дело не только в Томе Ройсе. Я подозреваю, что таков настоящий Бун, который когда-то был полицейским, а теперь жаждет снова действий. Я понимаю это чувство. Я нервничаю каждый раз, когда смотрю действительно хороший фильм или вижу отличное выступление по телевизору, мое тело жаждет снова выйти на сцену или оказаться перед камерой.

Но эта часть моей жизни закончилась. Так же, как и карьера полицейского для Буна. И игра в детектива этого не изменит.

– Это может быть интересно, – говорит он, подталкивая мою руку своим большим локтем. – И было бы хорошо ненадолго выбраться из дома. Когда ты в последний раз покидала это место?

– Этим утром, – теперь моя очередь кивать на дом Ройсов. – Быть там привело меня в достаточное волнение для одного дня.

– Как хочешь, – говорит Бун. – Но я поеду завтра с тобой или без тебя.

Я почти говорю ему, что без меня. У меня нет желания увязнуть в этом больше, чем я уже увязла. Но когда я рассматриваю альтернативу – остаться здесь одной и ждать чего-нибудь в неведении, – я понимаю, что будет лучше держаться за горячего бывшего копа.

Кроме того, он прав. Мне будет полезно проветриться, и не только из дома. Мне нужно отдохнуть от самого озера Грин. Я провела слишком много времени, глядя на воду и дом на противоположном берегу. Что я продолжу делать, если Бун поедет один. Мысль о том, что я сижу здесь, смотрю на испещренную солнцем воду и думаю обо всех людях, которые могут лежать на дне, настолько угнетает, что у меня нет другого выбора, кроме как согласиться.

– Хорошо, – говорю я. – Но ты купишь мне мороженое по дороге домой.

На лице Буна появляется улыбка, настолько широкая, что можно подумать, что я только что согласилась сыграть в «Монополию».

– Договорились, – говорит он. – Если хочешь, я куплю тебе даже два мороженого.

***

Магазин, которым управляет семья Меган Кин, наполовину супермаркет, наполовину туристическая лавка. Снаружи, лицом к дороге, чтобы заманить проезжающих автомобилистов, стоит деревянная скульптура лося. Над входной дверью висит баннер, сообщающий всем, что они продают кленовый сироп, как будто это редкость в пропитанном сиропом Вермонте.

То же самое внутри. Смесь непринужденного функционального интерьера и экспрессивно домашнего. Вышеупомянутый кленовый сироп стоит в старинном книжном шкафу прямо у двери, выстроившись в ряды разных размеров: от рюмки до галлонного кувшина. Рядом с ним стоит бочка из-под бурбона, наполненная плюшевыми лосями и медведями, и решетка с открытками. Я быстро перебираю пальцами открытки и нахожу ту самую, что показала нам Вилма Энсон. Я отшатываюсь при виде ее и чуть не натыкаюсь на еще одного резного лося, на этот раз с вязаными шапками на рогах.

Проходя дальше, я вижу практичную часть магазина. Здесь есть полки с консервами, макаронами в коробках, зубной пастой и туалетной бумагой, большая часть которой пустует, потому что товар первой необходимости раскупили в ожидании приближающегося шторма. Далее идет прилавок с полуфабрикатами, отдел замороженных продуктов и касса, битком набитая лотерейными билетами и сигаретами.

Когда я вижу девушку за кассой, мое сердце бьется чаще.

Это Меган Кин.

Я узнаю ее, несмотря на то, что ее лицо в профиль. Она смотрит в окно перед магазином. Она так похожа на фотографию, которую я видела час назад. На мгновение шок держит меня в своих объятиях.

Меган не умерла.

Это означает, что, возможно, никто не умер.

Все это было каким-то большим, ужасным недоразумением.

Я собираюсь схватить Буна и рассказать ему, когда девушка за кассовым аппаратом поворачивается ко мне лицом, и я понимаю, что ошибаюсь.

Она не Меган.

Но она определенно ее родственница. У нее такие же голубые глаза и идеальная улыбка. Должно быть, это ее младшая сестра.

– Я могу вам помочь? – говорит она.

Я не знаю, что ответить, отчасти потому, что не до конца отошла от шока, приняв ее за Меган, а отчасти потому, что мы с Буном никогда не обсуждали, что делать или говорить, когда доберемся до магазина. К счастью, он отвечает за меня.

– Мы просто смотрим, – говорит он, подходя к ней. – Увидел лося на улице и решил зайти. Хороший магазин.

Девушка оглядывается, ее явно не впечатляют полки и сувениры, которые она видит каждый день.

– Наверное, – говорит она. – Мои родители стараются привлечь внимание покупателей.

Значит, она сестра Меган. Я горжусь собой, что догадался об этом, хотя сходство настолько жуткое, что любой бы мог спутать ее с сестрой.

– Бьюсь об заклад, по выходным у вас много дел, – говорит Бун.

– Иногда. В этом году листопад очень красивый. Туристов было много.

Я наблюдаю за девушкой, пока она говорит с Буном. Но она не смотрит на него, она смотрит в мою сторону.

– Вы есть в «Миксере»? – спрашивает Бун, доставая телефон.

– Нет. А что это такое?

– Приложение. Люди ссылаются на свои любимые компании, чтобы их друзья могли видеть, – он достает свой телефон и показывает его девушке. – Тебе следует залогиниться здесь. Это может быть полезно для бизнеса, привлекает новых клиентов.

Девушка смотрит на телефон Буна всего секунду, прежде чем снова взглянуть на меня. Ясно, что она узнает меня, но не уверена, где видела. Я понимаю это. Я только хочу надеяться, что она меня знает по моим работам в кино и на телевидении, а не из таблоидов, заполняющих журнальную стойку в пределах видимости кассы.

– Я спрошу у родителей, – говорит девушка, возвращаясь к телефону Буна.

– Отличное приложение. Парень, который это придумал, живет неподалеку. У него есть дом на озере Грин.

До сих пор мне было интересно, почему Бун переводит разговор в сторону «Миксера». Но когда он снова стучит по телефону и открывает профиль Тома Ройса, я точно понимаю, что он делает.

– Его зовут Том, – говорит Бун, демонстрируя фотографию Тома. – Ты когда-нибудь видела его у себя в магазине?

Девушка смотрит на телефон Буна.

– Не уверена. Может быть.

– У него очень запоминающаяся внешность, – продолжает Бун. – Я имею в виду, что не каждый день в ваш магазин приходит технологический миллионер.

– Я здесь только после школы и по выходным, – говорит девушка.

– А спроси у своих родителей.

Она нервно кивает, прежде чем снова посмотреть на меня. Только на этот раз я думаю, что она ищет кого-то, кто спасет ее от навязчивого разговора. Она кажется такой уязвимой – такой молоденькой и нуждающейся в защите – что меня одолевает желание перепрыгнуть через прилавок, крепко обнять ее и прошептать, как я сожалею о ее потере. Вместо этого я подхожу к кассе и отталкиваю Буна в сторону.

– Вы должны извинить моего парня, – говорю я прежде, чем я успеваю придумать альтернативу разговора. – Он пытается отвлечь тебя от настоящей причины, из-за которой мы действительно сюда пришли.

– Какой? – спрашивает девушка.

Бун кладет телефон обратно в карман.

– Мне самому это интересно.

Проходит секунда, пока я придумываю хороший предлог нашего визита в магазин.

– Я хотела узнать, есть ли поблизости хорошее кафе с мороженым.

– Хиллера, – говорит девушка. – Это лучшее.

Она не ошибается. Прошлым летом мы с Леном несколько раз ездили к Хиллеру, причудливую маленькую молочную ферму в миле отсюда. Мы брали любимые блюда и ели их на деревянной скамейке перед входом. Фисташка в вафельном рожке для меня. Чашка ромового изюма для него. Я не могу вспомнить, когда мы были там в последний раз, просто не хочу вспоминать. «Последний рожок мороженого с вашим мужем перед его смертью».

Я смотрю на сестру Меган и думаю, есть ли у нее похожие приятно-горькие воспоминания, связанные с ее сестрой. Что-то вроде «последний рожок мороженого с моей любимой сестрой», которая на следующий день неожиданно исчезла, а ты до сих пор не знаешь, где она сейчас.

Думая об этом, у меня болит сердце. Как и о Тони Бернетт и Сью Эллен Страйкер. У них ведь тоже есть родные люди, которые скучают по ним, оплакивают их и желают в глубине души, о чем они никому не рассказывают, чтобы кто-нибудь просто нашел их тела. Они тогда смогли бы предать земле своих любимых девочек и успокоить свои растерзанные страданиями сердца.

– Спасибо, – говорю я, улыбаясь ей грустной улыбкой.

– Однако я не уверена, что они открыты прямо сейчас. В межсезонье они обычно не работают.

– А вы продаете мороженое?

Сестра Меган указывает на отдел замороженных продуктов.

– У нас есть галлоновые контейнеры, кварты и пара отдельных конусов для пробы.

– Нам подойдет.

Я хватаю Буна за локоть и тяну к ларю с мороженым. Пока мы рассматриваем варианты, он наклоняется и шепчет:

– Эй, ты чего?

Тепло разливается по моим щекам. Я открываю одну из дверей морозильной камеры, надеясь, что порыв холодного воздуха охладит их, и беру красно-бело-синий рожок.

– Извини. Это все, что я смогла придумать в моменте.

– Интересно, – говорит Бун, выбирая покрытое шоколадной глазурью эскимо на палочке. – И чтобы ты знала, не нужно извиняться. Но я действительно думаю, что нам придется использовать эту уловку, пока мы не выберемся из магазина.

Подмигивая, он берет меня за руку, его ладонь горячо касается моей. Странно держать что-то такое холодное в одной руке и такое теплое живое в другой. Когда мы возвращаемся к кассе, мое тело на стрессе, то ли потеет, то ли дрожит.

Сестра Меган пробивает наши вкусняшки, и Бун отпускает мою руку, чтобы вытащить бумажник и расплатиться. Как только бумажник возвращается в его карман, он снова тянется к моей руке. Я хватаю его и позволяю увести себя из магазина.

– Спасибо за помощь, – говорит Бун через плечо сестре Меган.

– В любое время, – говорит она. – Хорошего дня.

Прежде чем выйти на улицу, я в последний раз смотрю на девушку у кассы. Она опирается локтем на стойку, мечтательно положив голову на сложенную чашечкой ладонь. Она наблюдает, как мы выходим за дверь, глядя мимо нас на дорогу, деревья и горы вдалеке. Несмотря на то, что она может быть сосредоточена на своих каких-то мыслях, я представляю себе, что она смотрит в сторону леса и думает о том, что куда могла убежать ее сестра и где она сейчас. И когда же она вернется домой?

Мы едим мороженое в кузове пикапа Буна, свесив ноги с приспущенной задней двери. Я пожалела, что выбрала Bomb Pop, как только коснулась его губами. Слишком приторный и безвкусный, он окрашивает мой язык в ярко-красный цвет. Я опускаю руку с рожком вниз и говорю:

– Плохая была идея.

Бун жует свое эскимо на палочке, шоколадная скорлупа с громким хрустом ломается.

– Я так не думаю.

– Ты слышал, что она сказала. Том Ройс никогда не приходил в магазин.

– Определенно она его не видела. Что меня не удивляет. Если мы правы, Том пришел в магазин, когда Меган работала. Не ее сестра. Вероятно, это было несколько раз. Он входил, болтал с ней, флиртовал, может быть, пригласил ее на свидание. Потом он убил ее.

– Ты говоришь так уверенно.

– Это потому, что я такой. У меня до сих пор сохранилось чутье полицейского.

– Тогда почему ты уволился?

Бун бросает на меня косой взгляд.

– Кто сказал, что я уволился?

– Ты сказал, – говорю я. – Ты сказал мне, что раньше был копом, и я так поняла, что ты уволился.

– Нет, я имел в виду, что я был отстранен и отправлен в отпуск без содержания на шесть месяцев. Но когда мое время истекло, я уже не вернулся.

– Вот как.

– Вот так, – говорит Бун, прежде чем откусить еще кусочек.

Я смотрю на свой рожок. Он начинает таять. Капли радужного цвета уже капают на землю, как кровь в фильме ужасов.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Через несколько месяцев после смерти моей жены я пришел пьяный на дежурство, – говорит Бун. – Очевидно, не самое худшее, что сделал полицейский. Но это очень плохо. Особенно, когда я ответил на звонок. Поступило подозрение на кражу. Ничего особенного не было, сосед использовал запасной ключ, чтобы одолжить газонокосилку у владельца. Но я не знал этого до тех пор, пока не разрядил свое оружие, едва не пальнув в парня. Ну, и после этого моя пьяная задница была отправлена в отпуск.

– Поэтому ты решил бороться с алкоголизмом?

Бун отрывается от своего мороженого.

– Разве это не достаточная причина?

Это так. Сама могла бы догадаться, зачем спрашивать.

– Но теперь, когда ты восстановился, ты не хочешь вернуться на службу в полицию?

– Это больше не для меня, – говорит Бун. – Знаешь поговорку: «Старые привычки не умирают»? Это правда. Особенно, когда у всех, кого ты знаешь, до сих пор есть эти привычки. Быть полицейским – напряженная работа. После смены необходимо расслабляться. Помогает пиво после работы. Или напитки покрепче во время барбекю по выходным. А мне теперь пить нельзя. Если бы я вернулся к прежней жизни, у меня на плече всегда сидел бы дьяволенок и соблазнял, шепча мне на ухо, что все в порядке, это всего лишь одна рюмка, ничего страшного не случится. Я знаю, что так жить уже не смогу, поэтому ушел. Теперь я перебиваюсь случайными заработками, и теперь я счастливее, хочешь верь, хочешь нет. Я очень долго не был счастлив. Мне видимо нужно было опуститься на самое дно, чтобы понять это.

Я нерешительно лижу свое мороженое и думаю, а достигла ли я уже дна или мне еще предстоит упасть. Хуже того, раньше я рассматривала увольнение из «Частицы сомненья» как свое дно, а теперь я уже где-то ниже этого, зарываюсь на подуровень, из которого уже, наверное, никогда не выберусь.

– Возможно, все было бы иначе, если бы у нас были дети, – говорит Бун. – Вероятно, я бы не стал так сильно пить после смерти моей жены. Наличие кого-то, о ком нужно заботиться, заставляет тебя быть менее эгоистичным. Я имею в виду, мы хотели детей. И мы конечно старались. Но, к сожалению, нам было не суждено.

– А мы с Леном никогда об этом не говорили, – сказала я, и это правда. Но я подозреваю, что он хотел детей, и что это было частью его плана, когда мы будем жить в доме у озера на постоянной основе. Я также подозреваю, что он знал, что я не хочу детей, главным образом потому, что я не хотела нанести им такой же психологический ущерб, как моя мать мне.

Наверное, все к лучшему. Хотя с другой стороны, может быть, Бун прав. Если бы у нас с Леном был ребенок, то после его смерти я бы занялась ребенком, а не упала бы в публичный позор. В любом случае, у меня есть ощущение, что я бы все равно оказалась бы именно там, где я сейчас.

– Ты скучаешь по прошлой жизни? – спрашиваю я.

Бун откусывает мороженое и прожевывает его.

– Уже нет, – наконец отвечает он. – Сначала да. Часто. Те первые несколько месяцев были очень тоскливые. И жесткие. Казалось, ни о чем другом, как о прошлой жизни, не мог думать. Но потом проходит день, потом неделя, а потом месяц, и ты начинаешь скучать по нему все меньше и меньше. Вскоре ты даже не думаешь об этом, потому что слишком отвлекаешься на жизнь, которой мог бы жить все это время теперь, но не жил.

– Я не думаю, что это так просто.

Бун опускает свое эскимо на палочке и смотрит на меня.

– Действительно? А чем ты занимаешься прямо сейчас? Когда ты в последний раз выпивала?

Я в шоке, что мне нужно подумать об этом, и не потому, что я так давно не выпивала, а потому что забыла. Сначала я была уверена, что сегодня что-то выпила. Но потом меня осенило, что последним моим напитком была двойная доза бурбона прошлой ночью, прежде чем я погуглила Тома и Кэтрин Ройс на своем ноутбуке.

– Вчера вечером, – говорю я, внезапно и яростно захотев выпить. Я облизываю свой рожок, надеясь, что он утолит мою жажду. Но нет. Он слишком приторный и жажду не утоляет.

Бун замечает мое явное отвращение. Протягивая свое недоеденное эскимо на палочке, он говорит:

– Кажется, тебе не нравится твой рожок. Хочешь попробовать мой?

Я качаю головой.

– Нет, спасибо. Все нормально.

– Да, я не против. Я уверен, что ты не заразна. Кусай!

Я наклоняюсь и откусываю немного сбоку.

– Я любила мороженое в детстве, – говорю я.

– Я тоже, – Бун снова смотрит на меня. – У тебя на лице мороженое.

Я прикасаюсь к своим губам.

– Где? Здесь?

– С другой стороны, – вздохнул он. – Вот, давай я уберу.

Бун касается указательным пальцем уголка моего рта и медленно проводит им по изгибу моей нижней губы. Мое сердце бьется слишком быстро и слишком громко, что в ушах отдается. Честно говоря, я возбуждаюсь, но знаю, что все это было уловкой со стороны Буна. Приятной. Но все же уловкой. Намного более расчетливой, чем застенчивая честность Лена в тот день в аэропорту.

«Можно я сначала тебя поцелую?»

Тогда я легко согласилась на поцелуй. Сейчас бы я так легко не согласилась.

– Спасибо, – говорю я, отодвигаясь в сторону, чтобы между нами было несколько дюймов. – И спасибо за то, что взял меня с собой сегодня. За то, что отвлекал Тома достаточно долго, чтобы позволить мне выскользнуть из дома.

– Да, все нормально.

– И спасибо, что не рассказал об этом Вилме. Я полагаю, ты хотел. Мне, кажется, вы хорошие друзья.

– Мы, да.

– Вы работали вместе?

– Да, но я знал Вилму задолго до этого, – говорит Бун. – Мы вместе ходили в школу, в старшую школу, а потом в полицейскую академию. Она мне очень помогла за эти годы. Она была одной из тех, кто убедил меня бросить пить. Она заставила меня понять, что я причиняю боль другим, а не только себе. И теперь, когда я не пью, она все еще присматривает за мной. Это она познакомила меня с Митчеллами. Она знала, что им нужно починить дом, а мне нужно место, где можно пожить несколько месяцев. Так что ты можешь обвинить ее в том, что это она привела к тебе такого соседа как я.

Он кладет в рот последний кусочек мороженого, прежде чем взглянуть на мое, которое уже растаяло и капало на землю.

– Ты закончила? – спрашивает он.

– Полагаю, что да.

Я спрыгнула с кузова, а Бун захлопнул заднюю дверь. Бросив недоеденное мороженое в ближайший мусорный бак, я возвращаюсь в грузовик. Когда я пристегиваю ремень безопасности на груди, меня осеняет мысль: Бун и я не единственные люди на озере с Томом. У нас также есть сосед, который, насколько мне известно, понятия не имеет о случившемся.

– Думаешь, мы должны сказать Эли? – говорю я.

– О Томе?

– Он живет совсем рядом. Он заслуживает того, чтобы знать, что происходит.

– Я не думаю, что тебе стоит волноваться, – говорит Бун. – Эли может позаботиться о себе. Кроме того, Том не охотится на семидесятилетних мужчин. Чем меньше Эли знает, тем лучше.

Он заводит грузовик и выезжает с парковки. В боковое зеркало я мельком вижу потрепанную «Тойоту Камри», припаркованную на гравийной площадке за магазином. Глядя на это, я задаюсь вопросом, не машина ли это Меган Кин, которой сейчас управляет ее сестра.

И терзается ли горем ее сестра каждый раз, когда садится за руль?

И как долго машина стояла там, прежде чем родители Меган поняли, что что-то не так?

И увидев его припаркованным там сейчас, могут ли они на короткое жестокое мгновение подумать, что их давно потерянная дочь вернулась?

Эти мысли продолжают крутиться в моей голове еще долго после того, как машина и магазин, за которым она припаркована, исчезают в боковом зеркале, оставляя меня, как Эли, в незнании о том, что происходит.

Но уже слишком поздно для этого.

Теперь я боюсь, что знаю слишком много.

Вместо того чтобы свернуть с дороги, ведущей к нашим домам, Бун проезжает немного дальше, к той, что выходит на другой берег озера. Он не объясняет, почему, да это и не нужно. Я знаю, что если мы объедем все озеро, то проедем мимо дома Ройсов, чтобы увидеть, там ли еще Том.

Оказывается, он дома.

И он не один.

Когда в поле зрения появляется подъездная дорога к Ройсу, мы видим машину Вилмы Энсон, припаркованную рядом с портиком сбоку от дома, эффективно блокируя «Бентли» Тома. Детектив с Томом стоят снаружи и ведут дружескую беседу, как кажется со стороны.

Детектив Энсон дружелюбна настолько, насколько она может быть дружелюбной. Она не улыбается, когда говорит, но и не выглядит слишком озабоченной, разговаривая с человеком, в котором подозревает серийного убийцу.

Том, с другой стороны, весьма обаятельный, как он это умеет. Непринужденно стоя во дворе своего дома, он посмеивается над чем-то, что только что сказала Вилма. Его глаза сверкают, а зубы сияют яркой белизной из-за приоткрытых губ.

Это наигранное поведение.

Я знаю, потому что, когда мы с Буном проезжаем мимо в грузовике, Том смотрит на меня так холодно, что как будто сейчас заморозит меня как эскимо, которое я только что бросила в мусорный бак на парковке. Я пытаюсь отвести взгляд, – с Буна на дорогу впереди и на мелькающий сквозь деревья кусочек озера, – но не могу. Но Том не отводит от меня взгляда, он смотрит на меня пристально, пока я проезжаю мимо него на грузовике.

Я медленно поворачиваю голову в его сторону.

Наши взгляды встретились.

Улыбка, которая была на его лице всего несколько секунд назад, теперь исчезла.

Когда Бун подвозит меня к моему дому, несколько секунд неловкой тишины между нами, пока он ждет, когда я приглашу его войти, и я размышляю, хочу ли я этого. Каждый разговор или небольшой контакт немного сближает нас, как двух застенчивых подростков, сидящих на одной скамейке и неумолимо притягивающихся друг к другу. И сейчас это может быть не лучшей идеей для нас обоих.

У меня не было таких колебаний с Моррисом, театральным собутыльником, ставшим приятелем по сексу, рабочим сцены из «Частицы сомненья». У нас с ним была одна и та же идея: напиться и трахнуться.

Но Бун не Моррис. Он трезвый, во-первых. И так же в кризисной ситуации, как и я. Что касается того, чего он хочет, я предполагаю – и надеюсь, – что он хочет секса со мной. Но с какой целью? Этот вопрос засел у меня в голове, как песня Тейлор Свифт. Не зная его намерений, я даже не хочу начинать эту игру.

Кроме того, мне очень нужно выпить.

Та жажда, которую я сразу же ощутила, когда мне напомнили, что я не пила весь день, не прошла. Конечно, она немного притупилась, когда Бун провел пальцем по моей нижней губе, и еще когда Том уставился на меня, когда мы проезжали мимо его дома. Теперь, однако, мое желание активировалось, и мне нужно срочно его удовлетворить.

То, к чему я не могу прикоснуться, пока Бун рядом.

– Спокойной ночи, – говорю я громче, чем обычно, чтобы быть услышанной из-за работающего на холостом ходу двигателя грузовика. – Спасибо за мороженое.

Брови Буна немного приподнялись, как будто он удивлен, что его отвергли. Глядя на то, как он это делает, я подозреваю, что это случается не часто.

– Нет проблем, – говорит он. – Спокойной ночи.

Я выхожу из грузовика и захожу внутрь. Сумерки опустились на долину, сделав дом у озера мрачным и серым. Я хожу из комнаты в комнату, включая свет и прогоняя тени. Дойдя до столовой, я направляюсь прямо к винному шкафу и беру ближайшую бутылку в пределах досягаемости.

Бурбон.

Но после того как я открыла бутылку, что-то, что Бун сказал мне ранее, не дает мне поднести ее к губам.

«Я причинял боль другим, и не только себе».

А я причиняю вред другим своим пьянством?

Да. В этом нет никаких сомнений. Я причиняю боль Марни. Я причиняю боль своим друзьям и коллегам. Я съеживаюсь, думая о том, как чертовски груба я была с актерами и рабочей группой «Частицы сомненья». Появиться пьяной на сцене было признаком крайнего неуважения к их тяжелой работе. Ни один из них не встал на мою защиту после того, как меня уволили, и я не могу их винить.

Что касается моей матери, то я пью с чистой совестью, потому что хочу причинить ей боль, хотя она настаивает, что я наказываю только себя. Не правда. Если бы у меня отобрали выпивку, одно из немногих вещей, которые доставляют мне удовольствие, вот тогда это было бы наказание.

Я люблю пить.

Много.

Мне нравится, как я себя чувствую после трех, четырех или пяти порций. Вялая и расслабленная. Как медуза, которая дрейфует в спокойном море. Хотя я знаю, что это не продлится долго – что в какой-то момент у меня пересохнет во рту, у меня заболит голова и я буду поднимать ставки, – эта временная невесомость того стоит.

Но ни одна из этих вещей не является причиной того, что я пила все дни последние девять месяцев.

Я не пью, чтобы причинить боль или наказать себя.

Я пью, чтобы забыться.

Вот почему я наклоняю бутылку и подношу ее к пересохшим приоткрытым губам. Когда бурбон попадает на мой язык и заднюю часть горла, все напряжение в моем разуме и мышцах внезапно ослабевает. Я разжимаюсь, как бутон цветка, раскрывающийся в полном расцвете.

Это намного, намного лучше.

Я делаю еще два глотка из бутылки, прежде чем наполнить стакан и выйти на крыльцо. Сумерки окрасили озеро в ртутно-серый цвет, а легкий ветерок, дующий с воды, морщит поверхность. На другом берегу озера в темноте стоит дом Ройсов. Его стеклянные стены отражают движущуюся воду, из-за чего кажется, что сам дом колеблется.

Оптическая иллюзия режет глаза.

Я закрываю их и делаю еще несколько слепых глотков.

Я остаюсь в таком положении сколько-то времени. Минуты? Полчаса? Я не отслеживаю, потому что мне все равно. Я довольствуюсь тем, что просто сижу в кресле-качалке с закрытыми глазами, пока тепло бурбона противодействует холоду вечернего бриза.

Ветер усилился настолько, что озеро забушевало. Триш объявляет о своем скором приходе. Вода катится к береговой линии, ударяясь о каменную подпорную стену сразу за крыльцом. Звучит тревожно, как будто кто-то топает по воде, и я не могу не представить себе обклеванные рыбой тела Меган Кин, Тони Бернетт и Сью Эллен Страйкер, поднимающиеся из глубины и выходящие на берег.

Еще хуже, когда я представляю, как Кэтрин делает то же самое.

И что еще хуже, я воображаю Лена там же, с ними. Мысленный образ настолько мощный, что я клянусь, я чувствую его присутствие. И неважно, что, в отличие от других, его тело было найдено и кремировано, прах развеян над этим самым озером. Я представляю, что он там, в нескольких ярдах от берега, стоит в темноте, а вода омывает его колени.

«Ты же знаешь, что на озере обитают привидения?»

Нет, Марни, это не так.

Воспоминания, однако, другое дело. Они наполнены призраками.

Я пью больше, чтобы прогнать их.

Спустя два-три стакана бурбона призраки исчезли, но я все еще здесь, неумолимо сползающая в полное опьянение.

Том тоже все еще здесь, в безопасности в своем доме, теперь таком ярком, как костер.

Очевидно, Вилма не хотела вызывать его на дальнейшие допросы, или Том каким-то образом наговорил достаточно лжи, чтобы этого пока избежать. В любом случае, это нехороший знак. Кэтрин все еще нет, а Том все еще гуляет на свободе, как будто все в порядке.

Держа бинокль онемевшими и нетвердыми от переизбытка бурбона руками, я наблюдаю за ним через кухонное окно. Он стоит у плиты с кухонным полотенцем, перекинутым через плечо, как будто он профессиональный повар, а не просто изнеженный миллионер, изо всех сил пытающийся разогреть суп. Еще одна бутылка вина за пять тысяч долларов стоит у него на столе. Он наливает себе бокал и делает глоток, причмокивая губами. Глядя на Тома, такого беззаботного, в то время как его жена остается пропавшей без вести, я тянусь к своему стакану и опустошаю его.

Когда я встаю, чтобы войти внутрь и налить еще, крыльцо, озеро и дом Ройсов начинают крениться, как «Титаник». У меня под ногами будто земля качается, как будто я в каком-нибудь дурацком фильме-катастрофе, который написал Лен. Мне трудно дойти до кухни, меня штормит.

Хорошо, что я уже опьянела.

Это моя конечная станция.

Это ли не повод, чтобы выпить еще, верно?

Верно.

Я наливаю еще бурбона в стакан и выхожу на крыльцо, двигаясь осторожно. Медленно передвигая ноги, как канатоходец. Вскоре я добираюсь до кресла-качалки и со смехом плюхаюсь в него. После еще одного глотка бурбона я меняю свой стакан на бинокль и снова смотрю на дом Ройсов, сосредоточившись на кухне.

Тома больше нет, хотя суп остался. Кастрюлька стоит на столе рядом с вином, струйки пара все еще клубятся в воздухе над ней.

Мой взгляд скользит в столовую, тоже пустую, а затем в большую гостиную. Тома тоже нет.

Я слегка поднимаю бинокль вверх, прослеживая своим зрением тот же путь, который я лично прошла ранее.

Тренажерный зал.

Пустой.

Главная спальня.

Пустая.

Офис.

Пустой.

Сквозь опьянение меня пронзает тревожная мысль: а что если Том вдруг ушел? Может, его напугал разговор с Вилмой Энсон. Или, может быть, она позвонила ему прямо в тот момент, когда он собирался покушать свой суп, и сказала ему, что хочет, чтобы он явился для формального допроса. И он побежал за ключами. Вполне возможно, что он уезжает в эту же секунду, направляясь к канадской границе.

Я отвожу бинокль от второго этажа к стене дома, ища его «Бентли». Машина на месте, припаркована под портиком.

Когда я возвращаю взгляд к дому, скользя мимо заднего дворика, усыпанного опавшими листьями, мимо голых деревьев на берегу озера, с которых упали эти листья, я замечаю что-то на пристани Ройсов.

Человек.

Но не просто человек.

Том.

Он стоит в конце причала, спина прямая, как стальная балка. В его руках бинокль, направленный на эту сторону озера.

На меня.

Я пригибаюсь, пытаясь спрятаться за перилами крыльца, которые не могут меня спрятать. Это все нелепо. Я понимаю это даже в пьяном состоянии. Во-первых, это перила, а не кирпичная стена. Меня все еще видно между побеленными планками. Во-вторых, Том видел меня. Он знает, как и Кэтрин, что я наблюдала за ними.

Теперь он смотрит на меня в ответ. Несмотря на то, что я опустила бинокль, я все еще вижу его, окутанную ночью фигуру на краю причала. Он стоит так еще минуту, прежде чем внезапно повернулся и пошел по пристани.

Только после того, как Том пересекает внутренний дворик и возвращается в дом, я снова рискую поднести бинокль к глазам. Внутри я вижу, как он проходит через столовую на кухню, где останавливается, чтобы схватить что-то со стойки. Затем он снова выходит из дома через боковую дверь кухни.

Он садится в свой «Бентли». Через две секунды оживают фары – два луча освещают озеро.

Когда Том выезжает из-под портика задним ходом, я сначала думаю, что он наконец-то сбегает. Он знает, что я его преследую, и решил бежать, может быть, навсегда. Я вытаскиваю из кармана телефон, готовая позвонить Вилме Энсон и предупредить ее. Телефон выпригивает, как лягушка, из моих потускневших от бурбона пальцев. Я пытаюсь схватить его, промахиваюсь и беспомощно наблюдаю, как он падает на крыльцо, проскальзывает под перила и летит на заросшую травой землю внизу.

По отражающимся фарам в воде я вижу, что «Бентли» подъехал к концу подъездной дорожки. Далее он поворачивает направо, на дорогу, огибающую озеро. Увидев это, в мою голову приходит одна отрезвляющая мысль. Если бы Том убегал, он бы повернул налево, к главной дороге.

Вместо этого он едет в противоположном направлении.

Вокруг озера.

Прямо ко мне.

Все еще стоя на коленях на крыльце, я смотрю, как фары «Бентли» прокладывают путь в темноте, отмечая его движение мимо дома Эли, а затем исчезают из виду, когда он достигает северного изгиба озера.

Наконец, я начинаю что-то делать.

Я вернулась в дом.

Захлопнула за собой французские окна.

Пришлось немного повозиться с замком, потому что я пьяна и напугана, и мне никогда раньше не приходилось его использовать. В большинстве случаев нет причин запирать двери на замок.

Сегодня вечером у меня есть такая причина.

Внутри дома я мечусь из комнаты в комнату, выключая весь свет, который включила ранее.

Столовая и кухня. Гостиная и кабинет. Библиотека и холл.

Вскоре весь дом вернулся во тьму, в которую я попала, когда приехала. Я отодвигаю занавеску на маленьком окошке рядом с входной дверью и выглядываю наружу. Том доехал до этой стороны озера и едет к моему дому. Сначала я вижу фары, пробивающиеся сквозь тьму, расчищающие путь для самого «Бентли», который замедляет движение по мере приближения.

Моя глупая надежда состоит в том, что, даже зная, что я здесь, Том увидит это место в кромешной тьме и уедет.

Несмотря на темный дом, Том выруливает на подъездную дорожку. Фары светят в окно холла. Я уклоняюсь от окна, подползаю к двери и запираю замок.

Жду.

Сгорбившись на полу.

Спиной к двери.

Слышу, как Том выходит из машины, хрустит по подъездной дорожке к дому, ступает на крыльцо.

Когда он стучит в дверь, она подскакивает под моей спиной. Я зажимаю обеими руками нос и рот, молясь, чтобы он не услышал моего дыхания.

– Я знаю, что ты там, Кейси! – Голос Тома подобен пушечному огню. Он очень зол. – Так же я знаю, что ты была в моем доме. Ты забыла запереть входную дверь, когда уходила.

Я рыдаю от своей глупости. Несмотря на то, что мне нужно было уйти в спешке, я должна была запереть за собой дверь. Такие мелкие детали выдают с головой. А совершаются они в панике.

– Может быть, мне следовало рассказать об этом твоему другу-детективу, вместо того чтобы отвечать на все ее вопросы. Что я делал? Что я слышал от своей жены? Где я останавливался каждое лето последние два года? Я знаю, что ты отправила ее ко мне, Кейси. Я знаю, что ты шпионила за мной.

Он делает паузу, может быть, ожидая, что я как-то отвечу, даже если это будет отрицание того, что, несомненно, является правдой. Я молчу, делая короткие, отчаянные вдохи через переплетенные пальцы, беспокоясь того, что Том будет делать дальше. Свет фар проходит сквозь окно – это неприятное напоминание об уязвимых местах дома. Том мог бы легко проникнуть внутрь, если бы захотел. Разбитое окно или сильный толчок в одну из дверей – вот и все, что для этого нужно.

Вместо этого он снова колотит в дверь, бьет так сильно, что я действительно думаю, что он вот-вот ее выломает. Испуганный визг вырывается из-под моих сложенных чашечкой рук. Я сильнее прижимаю их ко рту, но это не имеет значения. Стук прекратился. Том услышал меня.

Когда он продолжает говорить, его рот оказывается у замочной скважины, его голос шепчет мне на ухо.

– Тебе следует научиться не лезть не в свое дело, Кейси. И тебе следует научиться держать рот на замке. Потому что, что бы ты там себе ни думала, ты ошибаешься. Ты понятия не имеешь, что происходит. Просто оставь нас в покое.

Я остаюсь, прислонившись к двери, когда Том уходит. Я слышу, как его шаги удаляются от дома, как открывается и закрывается дверца машины. Я смотрю, как свет фар гаснет в окне холла, и слышу, как в октябрьской ночи отдаляется гул автомобиля.

Я остаюсь на месте, отягощенная тревогой.

Боюсь, что Том вернется в любую секунду.

А может быть мне внезапно исчезнуть, как Кэтрин.

Слишком напуганная и истощенная – и, будем честны, слишком пьяная, – чтобы двигаться, я закрываю глаза и слушаю, как напольные часы в гостиной отсчитывают секунды в моей голове. Звук вскоре исчезает. Как и мои мысли. Как и сознание.

Когда снова раздается стук в дверь, я лишь смутно слышу его. Он звучит далеко и не совсем реально. Как шум во сне или включенный телевизор, когда вы спите.

Его сопровождает голос.

Может быть.

– Кейси?

Пауза.

– Ты здесь?

Я что-то бормочу. Я думаю, что это слово «Нет».

Голос по ту сторону двери говорит:

– Я видел, как Том проезжал мимо, и забеспокоился, что он придет к тебе. Ты в порядке?

Я снова говорю «Нет», хотя на этот раз я не уверена, что произнесла это слово. Может быть, это только мысль промелькнула в моей голове. Мое сознание снова угасает. За моими закрытыми веками холл вращается, как крутящийся вихрь, и я двигаюсь вместе с ним, по спирали приближаясь к темной яме небытия.

Прежде чем я доберусь до нее, я осознаю две вещи. Первое – это звук снизу, в подвал я отказываюсь заходить. Второе – леденящее кровь ощущение, что я больше не одна, что со мной в доме кто-то еще.

Я чувствую открывающуюся дверь.

Шаги приближаются ко мне.

Еще один человек в холле.

Выйдя из своего бредового состояния всего на секунду, мои глаза открываются, и я вижу Буна, стоящего надо мной. Он склонил свою голову то ли из любопытства, то ли из жалости.

Мои глаза снова закрываются, когда он подхватывает меня, и я, наконец, теряю сознание.

***

Я просыпаюсь с раскалывающейся головой и бурлящим желудком в постели, в которую я не помню, чтобы ложилась. Когда я открываю глаза, свет, проникающий сквозь высокие окна, заставляет меня щуриться, хотя утреннее небо аспидно-серое. Сквозь этот взгляд из-под тяжелых век я вижу время – четверть девятого – и почти полный стакан воды на тумбочке. Я делаю несколько жадных глотков, прежде чем рухнуть обратно на кровать. Раскинутые на матрасе простыни спутались вокруг моих ног, я изо всех сил пытаюсь вспомнить прошлую ночь.

Я помню, как пила на крыльце.

И глупо пряталась за перилами, когда поняла, что Том наблюдает за мной.

И Том у двери, кричит и стучит, хотя большая часть того, что он сказал, теряется в дымке бурбона. Как и все, что произошло после этого, поэтому я вздрагиваю, когда до меня доносится запах чего-то готовящегося, поднимающийся снизу.

Кто-то еще здесь.

Я вскакиваю с кровати, случайно пнув мусорное ведро, оставленное рядом, и ковыляю из спальни, мое тело одеревенело и болит. В коридоре запахи кухни сильнее, узнаваемее. Кофе и бекон. Наверху лестницы я окликаю того, кто на кухне.

– Привет? – говорю я хриплым голосом от неуверенности и убийственного похмелья.

– Доброе утро, соня. Я думал, ты никогда не проснешься.

Голос Буна вызывает еще одну вспышку воспоминаний. Он подходит к двери вскоре после того, как Том ушел. Я пытаюсь ответить, но не уверена, кто он, а он уже внутри, хотя я почти уверена, что не открывала дверь.

– Ты был здесь всю ночь?

– Конечно, да, – говорит Бун.

Его ответ только вызывает новые вопросы. Как? Почему? Что мы делали всю ночь? Хотя осознание того, что я все еще в тех же джинсах и толстовке, что были вчера на мне, говорит о том, что между нами ничего не было.

– Я, ммм, сейчас спущусь, – говорю я, прежде чем поспешить обратно в спальню. Там я смотрю в зеркало над комодом. Отражение, смотрящее на меня, вызывает тревогу. С красными глазами и взлохмаченными волосами я выгляжу как женщина, все еще не оправившаяся от слишком большого количества алкоголя накануне вечером. А я именно такая.

Следующие пять минут я с большим трудом приводила себя в порядок в ванной. Я установила, должно быть, рекорд самого быстрого в мире принятия душа, за которым следует необходимая чистка зубов и волос. Одно полоскание рта жидкостью для обработки рта и переодевание в другую, менее вонючую, пару джинсов и толстовку, и вот я уже выгляжу презентабельно.

По большей части.

Положительным моментом этой активности является то, что она заставила меня забыть, какое у меня на самом деле похмелье. Недостатком является то, что все это быстро возвращается, как только я пытаюсь спуститься по ступенькам. Глядя вниз по крутому склону лестницы, у меня так кружится голова, что я думаю, что меня стошнит. Я втягиваю воздух, пока это чувство не пройдет, и медленно спускаюсь по лестнице, держась одной рукой за перила, а другой – прижавшись ладонью к стене, обеими ногами касаясь каждой ступеньки.

В конце я делаю еще несколько глубоких вдохов, прежде чем отправиться на кухню. Бун стоит у плиты, готовит блины и выглядит как сексуальный знаменитый шеф-повар в узких джинсах, более узкой футболке и фартуке с надписью «Поцелуй повара». Я вижу, как ловко он управляется со сковородкой, блины переворачиваются у него один за другим.

– Садись, – говорит он. – Завтрак почти готов.

Он отворачивается от плиты, чтобы протянуть мне дымящуюся кружку кофе. Я делаю благодарный глоток и сажусь за кухонный стол. Несмотря на звенящую головную боль и незнание каких-либо подробностей прошлой ночи, в этой ситуации есть некий уют, вызывающий одновременно утешение и немалое чувство вины. Именно так мы с Леном проводили здесь утро выходных: я наслаждалась кофе, пока он готовил завтрак в том же фартуке, который сейчас носит Бун. Делать это с кем-то другим похоже на измену, что меня удивляет. Я не чувствовала такой вины, когда занималась сексом с рабочим сцены из «Частицы сомненья».

Бун пододвигает тарелку с блинами и беконом, и мой желудок болезненно сжимается.

– По правде говоря, я не очень голодна, – говорю я.

Бун присоединяется ко мне со своей тарелкой, полной еды.

– Еда пойдет тебе на пользу. Корми похмелье, мори голодом лихорадку. Разве не так говорится?

– Нет.

– Но похоже, – говорит он, кладя на оладьи два кусочка масла. – Теперь ешь.

Я откусываю кусок бекона, опасаясь, что от тошноты побегу в ванную. К моему удивлению, мне становится лучше. Как и после кусочка блина. Вскоре я запихиваю еду в рот, запивая еще кофе.

– Мы должны были купить кленового сиропа в магазине вчера, – небрежно говорит Бун, как будто мы все время завтракаем вместе.

Я опускаю вилку.

– Мы можем поговорить о прошлой ночи?

– Конечно. Если ты не помнишь.

Бун немедленно делает глоток кофе, как будто это каким-то образом смягчит осуждение в его голосе. Я делаю вид, что не обращаю на это внимания.

– Я надеялась, что ты сможешь немного заполнить пробелы.

– Я как раз собирался лечь спать, когда увидел, что мимо дома проезжает «Бентли» Тома, – говорит Бун. – Поскольку у него нет причин ездить по этой стороне озера, я предположил, что он едет повидать кого-то из нас. И так как он не остановился у моего дома, я подумал, что он, должно быть, поехал к тебе. И мне стало тревожно.

– Он обнаружил, что я слежу за его домом, – говорю я. – Я видела, он купил бинокль в хозяйственном магазине.

– Он был зол?

– Это мягко сказано.

– Что случилось, пока он был здесь?

Я съедаю еще два кусочка блинчика, делаю большой глоток кофе и пытаюсь сфокусироваться на своих смутных воспоминаниях о визите Тома.

– Я выключила весь свет и спряталась за дверью, – сказала я, вспоминая ощущение двери у моей спины, когда она гремела под стуками Тома. – Но он знал, что я здесь, поэтому он что-то кричал.

Бун отрывается от своей тарелки.

– Что кричал?

– Уже не помню. Мне кажется, что я помню суть того, что он говорил, но не его точные слова.

– Так, и какова же суть?

– Он сказал, что знает, что я шпионила за ним, и что это я рассказала Вилме о Кэтрин, и что он знает, что я проникла в его дом.

– Он угрожал тебе? – говорит Бун.

– Не совсем. Я имею в виду, он меня запугивал. Но нет, угроз не было. Он просто сказал мне оставить его в покое и ушел. Потом ты подошел к двери.

Я делаю паузу, давая понять, что больше ничего не помню и надеюсь, что Бун расскажет мне остальное. Да, хотя он выглядит слегка раздраженным из-за необходимости напоминать мне о том, что я должна была быть достаточно трезва, чтобы вспомнить все самостоятельно.

– Я услышал тебя после того, как постучал, – говорит он. – Ты бормотала и казалась ошеломленной. Я думал, ты ранена, а не…

Бун замолкает, как будто слово «пьяный» непристойно и произносить вслух его нельзя.

– Ты зашел внутрь, чтобы найти меня, – говорю я, вспоминая его силуэт, нависший надо мной и окутанный тенью.

– Да.

– Как?

– Через подвал.

Бун имеет в виду дверь в подвале. Та, что с выцветшей синей краской и скрипучая, которая ведет прямо на задний двор под крыльцо. Я не знала, что она не заперта, потому что не была там с самого утра, когда проснулась и увидела, что Лена нет.

– Кстати, я нашел твой телефон там, – говорит он, указывая на обеденный стол, где сейчас лежал телефон.

– А что было потом?

– Я взял тебя на руки и отнес в постель.

– И?

– Я заставил тебя выпить немного воды, поставила мусорное ведро у кровати на случай, если тебя вырвет, и оставил тебя одну, чтобы отоспаться.

– Где ты спал?

– В спальне дальше по коридору, – говорит Бун. – Та, что с двумя односпальными кроватями и наклонным потолком.

Спальня моего детства, которую я делила с Марни. Ее бы, я думаю, одновременно позабавила бы и огорчила бы моя совершенно неромантичная ночь с горячим бывшим копом по соседству.

– Спасибо, – говорю я. – Тебе не нужно было лезть во все эти хлопоты.

– Учитывая то состояние, в котором ты была, я думаю, что нужно было.

Я ничего не говорю, понимая, что бессмысленно оправдываться. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы закончить завтрак, и удивляюсь, когда тарелка оказывается пустой. Когда кружка кофе тоже опустошена, я встаю и наливаю себе еще.

– Может быть, нам стоит позвонить Вилме и сообщить ей, что случилось, – говорит Бун.

– Ничего не случилось, – говорю я. – Кроме того, это потребует слишком много объяснений.

Если мы скажем Вилме Энсон, что Том пришел ко мне домой, нам также придется объяснить почему. И мне не очень хочется признаваться сотруднику полиции штата, что я незаконно проникла в чей-то дом. Я хочу увидеть в тюрьме Тома, а не себя.

– Хорошо, – говорит Бун. – Но ни на секунду не думай, что я оставлю тебя здесь одну, пока он еще здесь.

– Он все еще здесь?

– Его машина на месте, – говорит Бун, кивая на стеклянные двери и вид на противоположный берег. – Что, как я понимаю, означает, что он тоже все еще там.

Я выглядываю за дверь и смотрю на озеро, любопытствуя, почему Том до сих пор не сбежал. Когда я говорю об этом Буну, он говорит:

– Потому что это заставит его выглядеть виноватым. И прямо сейчас он делает ставку на то, что копы ничего на него не повесят.

– Но он не может вечно поддерживать этот фарс, – говорю я. – Кто-то еще заметит, что Кэтрин пропала.

Я иду в столовую и хватаю телефон, на котором видны повреждения от падения с крыльца. Нижний правый угол прогнулся, и от одной стороны к другой проходит неровная, как молния, трещина. Но все равно работает, а это главное.

Я захожу прямо в «Инстаграм» Кэтрин, который не изменился с утра, когда она исчезла. Я не могу быть единственной, кто понял, что фотография этой кухни была опубликована не Кэтрин. Наверняка другие, особенно те, кто знает ее лучше, чем я, заметят неправильный месяц на календаре и отражение Тома на чайнике.

Возможно даже, один такой человек уже есть.

Я закрываю Instagram и перехожу к фотографиям, хранящимся на моем телефоне. Бун наблюдает за мной из-за кухонного стола, пьет кофе и вдруг спрашивает меня:

– Что ты делаешь?

– Когда я обыскивала дом Тома и Кэтрин, я нашла ее телефон.

– Я знаю, – говорит Бун. – Это было бы хорошим доказательством, если бы не твое незаконное проникновение в дом.

Я замечаю его сарказм, но я слишком занята просмотром фотографий, чтобы обращать на это внимание. Я передаю фотографию статьи о Харви Брюэре, которая выглядит зернистой на экране ноутбука, и фотографии финансовых отчетов Кэтрин и квартальных данных «Миксера».

– Пока я была там, кто-то звонил Кэтрин, – говорю я, когда достаю фотографии, сделанные в главной спальне. – Я сфотографировала номер, который появился на экране.

– И что это даст?

– Если мы позвоним по этому номеру, то выясним, кто еще беспокоится о Кэтрин. Возможно даже это ее родственник. Тогда Вилме и полиции штата будет достаточно объявить ее пропавшей и официально допросить Тома.

Листаю фото на телефоне.

Кольца Кэтрин.

Одежда Кэтрин.

И, наконец, телефон Кэтрин, выключенный и включенный при входящем звонке.

Я смотрю на отображение экрана сфотографированного телефона. Странное чувство. Как смотреть на фотографию внутри фотографии.

Там нет имени. Просто число, наводящее меня на мысль, что это, вероятно, кто-то, кого Кэтрин плохо знала. Если она вообще знала этого абонента. Вполне возможность, что это была какая-нибудь реклама, или какой-нибудь знакомый, или просто ошиблись номером. Я помню, как мой собственный номер появился на экране, когда я позвонила, чтобы подтвердить, что телефон принадлежит Кэтрин. Хотя эти десять цифр дали понять, что Кэтрин не добавляла меня в свои контакты, это не сделало меня менее обеспокоенной тем, где она могла быть или что могло с ней случиться. Вполне возможно, что звонивший после меня обеспокоен исчезновением Кэтрин так же, как и я.

Я набираю номер без задней мысли, переключаясь между фотографией и клавиатурой моего телефона, пока номер не был введен полностью.

Я задерживаю дыхание.

Я нажимаю кнопку вызова.

У кухонного стола начинает звонить телефон Буна.