Дом смерти

Глава 19

Просыпаемся мы в полной тишине. Кровати Уилла нет. Я стараюсь выглядеть таким же ошарашенным, как и все, вот только все случилось при мне. Когда за кроватью и вещами Уилла пришли, я лежал с закрытыми глазами и старался ровно дышать, в то время как сердце бешено колотилось. Медсестры переговаривались шепотом. Мне показалось, что они если и не в ужасе, то очень удивлены. Пусть горькая, но все-таки победа. Кто из них выглянул в окно и увидел Уилла под деревом? Надеюсь, это была Хозяйка. Времени до подъема оставалось совсем мало, поэтому медсестры в спешке делали свое дело и бегали по коридорам. Зато, когда все проснулись, все было нормально. Так нормально, как только может быть, когда кто-то из твоей спальни исчезает за одну ночь.

— Бедный Уилл, — в конце концов говорит Эшли. — Я думал, у него еще как минимум день в запасе.

Долго-долго Луис смотрит на пустое место, где стояла кровать, а потом начинает плакать, не сдерживая рыданий. Я подхожу, чтобы успокоить его, но он меня отталкивает.

— Не надо, — говорит он зло и обиженно, как раненое животное. — Не трогай меня. Оставь меня в покое.

В его глазах горит гнев, и я ухожу. Такого я не ожидал. Луис всегда искал во мне поддержку. Том молча пожимает плечами. Что ж, такова скорбь. Вот и все.

— Ну, если понадоблюсь, я здесь, — бормочу я.

Мы с Луисом не просто соседи по спальне. У нас с ним один секрет на двоих, хоть он этого пока и не знает. Кожу сквозь карман джинсов прожигает бумажка.

— Поговорим потом? — спрашиваю я у Луиса, когда мы спускаемся на завтрак, но гений меня словно и не видит.

За столом он отсаживается от нас подальше и машинально ест.

Клара совсем бледная, а Элеонора, заметив, что Уилла нет, рыдает в три ручья. Все на нас пялятся. Такое чувство, будто меня видят насквозь. Это ужасно. Настолько, что начинает подташнивать. Кажется, пещера далеко-далеко, но я нарочно вызываю в памяти восторженное выражение лица Уилла, когда он пил какао. Никто этого не узнает, но мы с Кларой совершили хороший поступок. Я цепляюсь за эту мысль, как за крошечную соломинку в океане мрака. Еще неделя. Одна неделя — и мы будем свободны. Учитывая обстоятельства, это, наверное, странно, но такие мысли слегка успокаивают. Нас с Кларой ждет приключение. Теплый пляж, где мы будем свободно и беззаботно смеяться. Однако стоит лишь взглянуть на Луиса, как в меня ножом врезается чувство вины. Все точно так же, как с Джонси и вечеринкой. Возьму я Луиса с собой или нет? От усталости кажется, что в глаза насыпали песка. Я подумаю об этом позже. Поговорю с Луисом, когда он хоть немного придет в себя.

Эшли успевает подсуетиться, и повсюду висят плакаты с текстом, что вечером пройдет поминальная служба в честь Уилла. Понять не могу, на кой Эшли парится с бумажками. С тем же успехом можно было бы сообщить всем желающим лично. А плакаты наводят на мысль, что Эшли цены себе не сложит. Интересно, что бы об этом подумал Уилл? Не помню, бесила ли его церковь так же, как меня. Наверное, он об этом просто-напросто не задумывался. Оказывается, есть куча всего об Уилле, чего я теперь никогда не узнаю.

Клары нет — она ушла присматривать за Элеонорой, но я не против. Мне нужно побыть наедине с самим собой, пока дом пытается очнуться и залепить дыру в форме Уилла тонкими бумажками. Я брожу по коридорам, как бывало в первые дни. Только теперь уже понимаю, что намеренно складываю в памяти стопочками воспоминания, хотя на самом деле ничего помнить не хочу. Мы ведь все-таки сбежим из этого странного дома, который никогда не был нам домом по-настоящему. Из этого странного места, где навсегда теряются вещи и люди.

Луис в комнате для рисования вместе с Гарриет. Перед ним огромный лист желтой бумаги. Язык едва не касается носа, пока гений аккуратно выводит карандашом большие буквы. Рядом стоит коробка разноцветных маркеров с широкими кончиками. Он готовит что-то для комнаты Эшли. Очередное надгробие. Хочется сказать Луису, чтобы нарисовал на листе зеленые и розовые полосы, как те, что были в небе, но я не могу. В итоге прячусь от всего этого и ухожу спать до обеда.

Днем через окно в спальне мы смотрим, как приезжают новые учителя и медсестры. Даже Луис с нами, хотя он по-прежнему молчит. Впрочем, мы все подавлены. Новенькие выглядят строго и решительно, даже не смотрят друг на друга, а молча тащат свои чемоданчики по ступенькам, хрустя ногами по умирающему снегу. Никакой свежей, нетронутой белизны не осталось. Повсюду грязные серые комки, которые все еще цепляются за землю и гравий. В саду и вовсе опять виднеется трава. У снеговиков какой-то потерянный вид. Хочется выйти и распинать их на ошметки, только бы не смотреть, как они, забытые и покинутые, превращаются в ничто. Они больше не кажутся мягкими и дружелюбными, потому что превратились в твердые оплывшие и бесформенные куски льда, словно ненавидят нас за то, что мы их оживили, а потом бессердечно бросили. Слишком быстро мы привыкли к снегу. Он просто-напросто не мог долго привлекать к себе наше внимание. Мы научились свыкаться с вещами поважнее, чем необычная погода.

После полдника мы с Кларой сидим у нее в спальне, когда в коридоре вдруг слышатся чьи-то шаги. В дверях появляется голова Элеоноры.

— Вы идете на службу по Уиллу? Многие идут. Том с Луисом точно. И даже Джо.

— Может быть, пойдем, — отвечает Клара. — Минутку.

Элеонора кивает и исчезает.

— Том и Луис даже в бога не верят, — говорю я, и мой голос звучит более едко, чем хотелось бы.

Том ненавидит церковь. Так зачем он туда идет? Или они с Луисом думают, что Эшли им как-то поможет? Может, мы и прокаженные, но Эшли уж точно не Иисус. А все это религиозное дерьмо — чушь собачья.

— Дело не в боге, — говорит Клара, перебирая мои пальцы, — а в Уилле. Это просто способ попрощаться.

— Мы уже попрощались.

— И все же нам, наверное, стоит пойти. Ради других.

Я заглядываю ей в глаза и представляю теплый океан точно такого же цвета.

— Им нужно привыкать к тому, что однажды нас не будет рядом. Всего неделя осталась.

Теперь Клара улыбается. Первая настоящая улыбка за день. Белоснежные зубы на фоне ярких веснушек.

— Дождаться не могу!

— Сегодня надо выпить таблетки, — говорю я. — И завтра. На всякий случай.

Флягу из-под какао мы оставили с Уиллом. Если ее проверят, то решат, что он не принимал таблетки, а потом, когда заболел, выпил все за один раз. Тогда медсестры наверняка захотят убедиться, что больше никто не промышляет бессонными ночами. Может быть, нас всех загонят на анализы. Тогда нам с Кларой необходимо, чтобы у нас в крови было снотворное. Я не доверяю Хозяйке. Думаю о бумажке в кармане и жалею, что катер не придет раньше. Не знаю, когда она развернет действия против нас с Луисом, как уже было с медсестрой, но это однозначно произойдет. Только поэтому она и избавилась от нашей медсестры. Хотя с нами ей торопиться некуда. Она-то думает, мы никуда не денемся. Надо поговорить с Кларой о том, чтобы взять Луиса с собой. Иначе нельзя.

Клара кивает:

— Я буду скучать по нашим ночам. — Придвигается ближе и целует меня. — Но очень скоро все ночи будут нашими, и нам не нужно будет прятаться.

Она прижимается ко мне и сворачивается в клубок. Ничего приятнее у меня в жизни не было. Какое-то время мы молча лежим, как вдруг воздух пронзают проникновенные звуки саксофона, летят по коридорам и заполняют лестницу. Словно сам дом поет старый джаз из далеких южных стран, где всегда тепло. Саксофон играет в церкви. Значит, даже Элби там. Жаль, что Уилл этого никогда не узнает.

Клара садится и молча смотрит на меня. Никакие слова тут не нужны. Мы должны пойти. Если уж кто и должен, то точно мы. Чтобы попрощаться с Уиллом и самим домом.

— Ладно. Идем.

Еще не дойдя до двери, мы видим мягкий свет свечей, согревающий мрачную прохладу. В такт музыке движутся тени. Клара идет впереди, а я нервно захожу в комнату следом. Количество собравшихся не на шутку поражает, но Джейка среди них не видно. Почему-то от этого становится легче. О Джейке многое можно сказать, но он точно не из тех, кто ведется на всякое дерьмо. Подозреваю, что, придя сюда, я подорвал чье-то доверие, и все же возникает ощущение, что комната наполнена Уиллом, словно он в самом воздухе. Перед расставленными полукругом стульями стоит Эшли, который замечает нас и улыбается. Не пойму, дружелюбная у него улыбка или торжествующая, поэтому решаю просто не обращать внимания. К черту Эшли.

В углу комнаты Элби берет последнюю протяжную ноту, и, когда звук стихает, Эшли кивает Луису:

— Ты хотел что-то сказать?

В толпе Луис кажется совсем маленьким, но его глаза горят, глядя на меня.

— Я ничего не скажу, пока они здесь. Пусть уйдут.

К горлу подкатывает ком. Клара смотрит то на меня, то на Луиса, и я по лицу вижу, что она в ужасе. Луис не мог узнать. Не мог, и точка.

— Здесь всем рады, — возражает Эшли, и во мне вспыхивает горячее желание треснуть его по роже за то, что даже сейчас он умничает.

Мне здесь не рады, хоть и знает это один только Луис. Я в этом гнезде — кукушка, как и он сам.

— Всем, кроме них. Пусть валят на хрен! — зло выплевывает гений.

Таким я его никогда не видел.

Клара неловко заламывает руки:

— Мы пойдем…

Но уже поздно.

— Вы все испортили. Оставайтесь. Я сам свалю. Все равно мне на хрен не сдалось это место.

Луис роняет клочок бумаги, который до сих пор держал в руке. Даже с моего места видно, что на сгибе бумажка влажная от пота. Луис пулей выскакивает из комнаты, по пути врезавшись в меня плечом. Его лицо — сплошная маска незнакомой мне ярости, будто кожа на его черепе сама по себе скукожилась от гнева.

— Я за ним, а ты оставайся, — шепчу я Кларе.

У нее дрожит нижняя губа, но Клара кивает в ответ. Эшли нудит что-то о том, чтобы спеть гимн. Как и я, он чувствует, что нарушенное спокойствие трещит и искрит током. В животе все скрутилось в узел, но я иду по коридору вслед за эхом от громких шагов.

Луиса я нахожу в ванной — в той самой, где мы смывали с ног Уилла следы крови. На мгновение вижу, как на краю ванны сидит Уилл, уже не похожий на самого себя, и в порыве тщетного упрямства сажусь на то же место. Само собой, Уилл исчезает. Его ведь здесь нет. Его вообще больше нет.

Я смотрю на Луиса, который сидит на закрытом унитазе. Он поднимает голову, и из его глаз на меня глядит такой страх, что становится тошно. Неужели он думает, что я сделаю с ним что-то ужасное?

— Он мне рассказал, — говорит гений, дрожа с головы до ног от страха, злости и разочарования, из-за которого иссушается душа и краснеют глаза. И все по моей вине. — Неужели ты всерьез думал, что он ничего мне не скажет? Я же был его лучшим другом!

— О чем рассказал?

— О приключении. — В голосе гения сквозит такая горечь, что каждое слово режет, словно бритва. — Вы с Кларой велели ему не пить витамины, потому что собирались устроить ему приключение.

— Это не витамины. — Я так устал, что нет сил спорить.

— Я знаю, причем давно. — Луис смотрит на меня, как на идиота. — Мне просто-напросто не хотелось бодрствовать. К чему здесь еще больше времени на размышления?

Я молчу. Помню, какой необъятный у него мозг. Должно быть, непросто жить с таким бременем. Естественно, Луис хотел обрести покой хотя бы во сне. Через пару минут тишины гнев изнашивается, и гений плачет. Прямо из его души текут горючие, горькие слезы.

— Ты убил его, Тоби. Забрал ночью из дома и убил. Как ты мог?!

— Я не хотел, чтобы ему было страшно, — отвечаю я и сам себя еле слышу. Выдыхаю слова, которые не хочу произносить вслух. — Не хотел, чтобы его забрали в лазарет.

— Он верил тебе. Я тебе верил! Я думал, ты вернешь его обратно. Смотрел из окна, как ты посадил его у дерева. Но даже тогда ничего не понял. Я дурак… Я такой дурак!

— Он не боялся. Он был счастлив. — Я думаю о Джейке и о том, как ласково он гладил перышки Джорджи, а потом свернул ему шею. — Мы хотели… Мы… — Не могу подобрать слова. Да и как это объяснить? Чего именно мы хотели? — Мы старались поступить правильно. По-доброму. Я не хотел, чтобы ему было страшно.

Во второй раз эти слова звучат еще неубедительнее. Лицо горит, ладони потеют.

— Мы хотели подарить ему удивительную ночь. Устроить нечто потрясающее, чтобы отвлечь. Чтобы ему не было страшно. Чтобы его не забрали одного в лазарет.

Слова слетают с языка, как поспешное признание. Кажется, если я проговорю все это, груз мертвого тела Уилла перестанет давить мне на грудь.

— Я понимаю, — вздыхает Луис. — Не совсем уж тупой.

Я словно вижу крученую подачу. Ничего не понимаю. Луис смотрит на меня так, как смотрят на недоразвитых детей, которые не догоняют очевидного. Его глаза снова наполняются слезами, плечи трясутся от рыданий.

— Я должен был быть там. Вы должны были взять и меня.

Голос похож на скулеж обиженного щенка, но слова все равно оставляют во мне глубокие рваные раны.

— Я не думал… Я…

Не знаю, что сказать. Я тебе не доверял? Считал, что ты проболтаешься? Ни то, ни другое не будет правдой. Просто мы об этом даже не подумали, потому что вообще ни о чем не думали, варясь в собственном пузыре переживаний за Уилла. Нам и в голову не пришло поволноваться о том, что будет с Луисом. В который раз хочется повернуть время вспять и сделать все по-другому. Лучше.

— Я даже не попрощался. — Из носа Луиса текут сопли, но он и не думает их вытирать. — Чтобы попрощаться, мне пришлось идти в церковь, но и это мне испортили. Я должен был быть там. Я был его лучшим другом, Тоби. — Он смотрит на меня так пристально, что, наверное, время и правда вот-вот пойдет в другую сторону, и мне удастся все исправить. — Не ты, не Клара. Я.

— Прости, — говорю я и сам понимаю, как стремно это звучит, но ничего другого на ум не приходит. — Мне очень-очень жаль.

Наконец Луис отрывает несколько кусков дешевой туалетной бумаги и громко сморкается.

— Ага, еще бы тебе не было жаль. Только твои сожаления гроша ломаного не стоят. — Он встает и расправляет плечи. — Никогда больше не говори со мной. Я с тобой точно никогда больше не заговорю. Понял?

— Но мне нужно с тобой поговорить, — возражаю я. — Кое-что случилось, и это важно.

— Ой, Тоби, отвали к чертовой матери! — Луис открывает дверь. — Отвали и сдохни.

Он уходит, а я все сижу на том же месте, где сидел Уилл, и плачу, как ребенок. Плачу за всех нас. Плачу потому, что не знаю, как быть, не знаю, что чувствовать, и потому, что чувств слишком много. Пытаюсь выплакаться, но не получается. В груди свинцом лежит тяжкий груз.

Я жду, пока не кончатся слезы, а потом жду еще. Не хочу, чтобы кто-нибудь заметил, что я плакал. Умываюсь холодной водой. Покрасневшие от слез глаза чудесно сочетаются с остатками фингала. От воды все тело дрожит, зато хоть чуть-чуть остыну. Луис успокоится — я его знаю. Наверняка успокоится. По крайней мере я на это надеюсь. Если я поделюсь с ним нашим с Кларой планом, мне нужно ему доверять. А сбежать, ничего ему не рассказав, я не могу. Передаст ли он все Хозяйке исключительно назло мне? Трудно представить. Но ведь я раньше и не представлял, что Луис может сказать мне отвалить и сдохнуть. Здесь никто не говорит «отвали и сдохни». Слишком много значат такие слова. Плохую карму никто себе не пожелает.

Когда я выхожу из ванной, по лестнице поднимаются Джейк и Дэниел. Надеюсь, мое лицо вернулось в норму. Джейк — одно дело, но если маленькая жирная гнида вроде Дэниела заметит, что я расстроен, это меня окончательно доконает. Мы молча киваем друг другу в знак приветствия. Все еще в полном цвету послеуилловская неловкость. Его кровати и вещей уже нет, но пока Эшли не засохнет со своей поминальной службой, покоя в доме не видать. И даже после службы, когда все успокоятся, мне еще придется разбираться с Луисом и собственным чувством вины. Может быть, если удастся наладить отношения с гением, то когда-нибудь и чувство вины постепенно начнет угасать. Меньше всего на свете хочется, чтобы призрак Уилла остался со мной навсегда. Вряд ли я смогу так жить. Лучше ему остаться в прошлом. Иначе ничего не выйдет.

— Он знает? — испуганно спрашивает Клара, когда поминальная служба наконец заканчивается.

Я киваю.

— Он кому-нибудь расскажет?

— Вряд ли.

Клара переживает. А все потому, что тоже думает о катере. О том, как близки мы к свободе.

— Нужно было взять его с собой, — тихо говорю я. — Он расстроен, потому что его не было с нами.

Клара облегченно вздыхает, и я понимаю, что ее тоже гложет чувство вины. Наш поступок был продиктован необходимостью, но в то же время был ужасным, и я, честно говоря, не знаю, какая из двух чаш весов тяжелее. Но если Луис хотел быть с нами, а он, на секундочку, гений, значит, мы все-таки поступили правильно? Я помню, как тяжело обмяк Уилл, когда умер, и это воспоминание навсегда останется со мной. Стараюсь думать только о том, какими глазами он смотрел на сияние в небе. Вес его тела казался таким земным по сравнению с наполненным невыразимым восторгом выражением лица в последние минуты жизни. Тьма и свет. Ужас и красота. Сплошные крайности. Хочется уснуть, чтобы этот день наконец закончился.

— Ну и что между вами стряслось? — спрашивает Том, когда Луис уходит чистить зубы.

Я пожимаю плечами:

— Ничего.

— Не похоже на «ничего».

— Он расстроен.

— Это понятно, а ты тут при чем?

— Перемелется, — увиливаю я от прямого ответа, отворачиваюсь и залезаю в постель.

Когда медсестра приносит таблетки, я с удовольствием глотаю свою. Как и Луис, наверное. Никому из нас не хочется оставаться наедине с собственными мыслями.