Дом смерти

Глава 3

После завтрака у нас уроки. Занимаемся группами по спальням. Сидим в комнатах, которых здесь полно. Наверное, когда-то это были гостиные, столовые или еще что. Кто знает, как жили прежние хозяева этого старого дома? Теперь это наши классы. В некоторых спальнях живет буквально по паре человек, но заведенный порядок никто не нарушает — нас никогда не объединяют.

Учитывая разницу в возрасте, в основном мы работаем с учебниками и письменно отвечаем на вопросы по пройденному материалу. Иногда учим французский, который никогда нам не пригодится. А иногда просто сидим и ждем, когда явится следующий учитель. Есть одна десятиминутная перемена, но скоротать ее негде. Наверное, перерыв нам дают, чтобы сходить в туалет. Никакой строжайшей дисциплины нет. Если не хочешь заниматься и просто-напросто молча сидишь, учителям по барабану. Рано или поздно все равно начинаешь учиться, чтобы хоть чем-то занять утреннее время. Четыре часа — это слишком долго, чтобы просто сидеть и думать. Особенно если приятных тем для размышлений нет.

Все наши учителя средних лет. Иногда я думаю, почему так. Может быть, благодаря возрасту им легче от нас дистанцироваться. Имен мы не знаем. Если нужна помощь, называем их просто «сэр» или «мисс». Мне кажется, им так же скучно, как и нам. Они сидят перед нами и ждут вопросов. Но чаще всего, если мы чего-то не понимаем, то просто переходим к другой теме. Ну или в нашем случае спрашиваем у Луиса.

Учебники, которыми мы пользуемся, старые. Лет на двадцать-тридцать старше, чем в школе. Наверное, такие нам дают специально. Это школа, но и не школа вовсе. Как и вся жизнь в доме. Мы живем, но и не живем. Зато учителя, которые в конце урока тут же исчезают в отведенном им крыле, когда-нибудь смогут отсюда уехать. Порой, пока мы занимаемся, я ловлю их взгляды. Они смотрят на нас, как на зверей в зоопарке. Даже не знаю, как эти взгляды описать. Не то восхищенные, не то напуганные. А может, смесь и того, и другого. Держу пари, учителя, как и медсестры, следят за появлением симптомов. Интересно, говорят ли они о нас по вечерам? Делают ли ставки, кто будет следующим? Или решают, кого хотят увидеть следующим?

Мне приходит в голову скатать бумагу в шарики и попробовать попасть Эшли по башке, но я передумываю. Во-первых, нет никакого желания устраивать беспорядки, а во-вторых, это верный путь привлечь внимание Хозяйки. Становиться нарушителем спокойствия я не хочу. Не хочу, чтобы она меня заметила. Поэтому быстренько записываю ответы и тупо просиживаю утро на заднице.

К концу обеда солнце скрывается за тяжелыми серыми тучами. Мы, как крысы, разбегаемся по длинным коридорам, а к двум часам уже идет капитальный ливень. На улице не холодно, но дожди идут каждый день. Впрочем, мне вовсе не хочется выходить из дома. Я устал.

В комнате отдыха, которой практически никто не пользуется, за столом в углу пристроились Уилл с Луисом. Между ними лежит пластмассовая шахматная доска. Луис подробно объясняет, как ходят фигуры, а Уилл уже успел запутаться. Комната отдыха — странное место, как будто существует вне времени. Собственно, как и весь дом. На полках полно настольных игр в потертых коробках. У стены стоит старый проигрыватель, но музыка на пластинках совершенно незнакомая. Да и кто вообще в курсе, как пользоваться проигрывателем? В комнате еще четверо или пятеро детей, но ни Луис, ни Уилл даже не смотрят на дверь, у которой я остановился. Неудивительно. Если Луис чем-то занят, то погружается в дело с головой. Может быть, мы знакомы всего ничего, но уже хорошо друг друга знаем.

В библиотеке у батареи сидит Элеонора. Не обращая на нее ни малейшего внимания, прямо на полу играют в карты два пацана. В руках у Элеоноры какая-то тонкая книжка с пожелтевшими страницами в мягкой красочной обложке. Читая, она то и дело поправляет прядь волос. Похоже, ее целиком захватил оживающий на страницах мир. Я тоже подумываю выбрать книгу, но ни одна из них не кажется интересной. Я и раньше-то не особенно читал, даже по школьной программе, а сейчас чтение вообще кажется тяжким трудом. Плюс не хочется читать о том, что мне никогда не светит пережить. Темный сгусток в животе только больше станет.

Эшли в комнате для рисования. Потеет над куском желтоватого ватмана. Такие дают детям в начальных классах. Гарриет рисует пустую вазу, которая стоит на столе среди полчища книг. Между зубами торчит кончик языка. Она сосредоточенно пытается оживить пустую стекляшку, «поставив» в нее на рисунке выдуманные яркие цветы. Эшли оглядывается и с серьезным видом мне кивает. Что он задумал? Как бы там ни было, лучше бы попросил Гарриет закончить за него. Она хорошо рисует. В конце концов я ухожу.

Прислоняюсь к подоконнику с облупившейся краской и какое-то время смотрю на дождь. В саду вокруг дома пусто. Прямо посередине стоит старый дуб. Ветра нет, ничто не тревожит ни ветки, ни листья. Дерево как будто смотрит на меня в ответ и чего-то ждет. В тишине я слышу, как бьется мое сердце, сердито отсчитывая секунды недоступного мне времени. Глаза слипаются. Надо поспать. Я привык к тому, что постоянно чувствую себя уставшим. Привык к скуке. Иногда думаю, что скука мне даже нравится, потому что из-за нее время словно замедляет свой бег.

В мыслях возникает грудь Джули Маккендрик. Я спускаюсь вниз, закрываюсь в одной из ванных комнат и тону в воспоминаниях. Футболки с глубоким вырезом, короткие шорты, под которыми видна почти вся задница. Иногда я нервничаю, потому что почти не помню ее лица, хотя прошло всего около месяца. Но нервозность уступает фантазиям о груди и заднице Джули, о теплой коже. Я представляю ее почти голой. Мы обнимаемся, мои пальцы внутри нее. Она горячо дышит мне в ухо и говорит, как ей все это нравится. Описывает, что хочет со мной сделать. А потом берет меня в рот. Не знаю, делала ли Джули хоть кому-нибудь минет, но у меня в голове она уже не совсем Джули. Ее образ густо приправлен порнухой, над которой мы когда-то смеялись с одноклассниками, и которую я с болезненным любопытством смотрел в одиночестве. Наверное, уже не важно, что я делаю с Джули в своих фантазиях. Она никогда об этом не узнает.

Наконец усталость побеждает. Я возвращаюсь в спальню, закрываю за собой дверь и ложусь в постель прямо на одеяло. Какая бы ни стояла за окном погода, днем в доме тепло. Так и подмывает вздремнуть. Зеваю и закрываю глаза. Прислушиваюсь к ритму дождя, молотящего по старому стеклу, чувствую, как растекаются мысли, и засыпаю. После обеда я сплю каждый день. Завел себе такое правило. Никто меня не беспокоит. Общаться с остальными я все равно не хочу. Не вижу смысла.

Уже перед тем, как я погружаюсь в манящую темноту, всплывает последняя мысль: «Говорят, кровь прямо из глаз брызжет».

Сплю я крепко. Когда меня будит звонок, на мгновение кажется, что я снова в школе и сработала пожарная сигнализация. Вскакиваю с кровати и несколько секунд смотрю в никуда. Постепенно окружение становится четче, и я вспоминаю, где нахожусь. Моргаю. Я еще не готов куда-то идти. Звонок выключается. Во рту сухо, и я еще слишком сонный, чтобы испытывать голод, но на ужин идти придется. На протяжении дня Хозяйка с медсестрами прячутся где-то в стенах дома, но я точно знаю, что у них каждый из нас на счету и что они незримо, как призраки, за нами наблюдают. Потягиваюсь и выхожу из комнаты. На полпути вниз по лестнице встречаю остальных. Все идут обратно и о чем-то непрерывно болтают. Спросонок не разобрать.

— Нам сказали оставаться в комнате! — кричит Уилл. — До самого ужина!

Он пробегает мимо меня, следом за ним — Луис. Усталость и сонливость растворяются в зареве их энергии и моего собственного замешательства. Под десятками ног гудят ступеньки, и дом словно оживает. Появляются медсестры. Стоят на каждом лестничном пролете и молча смотрят, как все мы мчимся в спальни. Внимательные глаза отмечают каждого из нас. Медсестры не улыбаются, не пытаются подбодрить — не для этого они здесь.

Эшли заходит в спальню последним. Когда за ним закрывается дверь, мы все уже приклеились к окну.

— Смотрите, — говорит Луис. Он практически уткнулся в окно носом. Стекло запотевает от его дыхания. — Новенькие. Так вот в чем дело!

Прямо у дверей дома два черных фургона. Кто-то под большим зонтом стоит на крыльце, и все мы знаем, что это Хозяйка. Нас тоже встречала она. Правда, фургонов тогда было больше. Восемь или девять. Казалось, они выстроились в бесконечную линию от высоких и внушительных автоматических ворот до конца улицы.

— Новички, — еле слышно выдыхает Уилл с огромными как блюдца глазами.

Мы привыкли, что количество обитателей дома сокращается, а не наоборот.

— Там видно, сколько их? — спрашивает Эшли, касаясь стекла зелеными от фломастеров пальцами. Даже ему любопытно. Несмотря на то, что все находят, чем заняться днем, им так же скучно, как и мне.

— Похоже, не так уж много, — отвечаю я.

Дверь одного из фургонов отъезжает назад, но со ступенек спускается Хозяйка со своим зонтом, и теперь мы вообще ничего не видим.

— Интересно, откуда они? — Луис уже думает о своем бесполезном сборе информации.

— Через минуту их, наверное, ждет познавательная беседа, — говорит Уилл. — Как нас.

Выходя из фургона, он почти не чувствовал ног. Люди в форме, которые забирали его у рыдающей матери, пристегнули его к сиденью и сделали какой-то укол, поэтому большая часть поездки прошла как в тумане. Он не спал, но ясно чувствовал, что не может говорить. Поначалу казалось, что все это какой-то дурной сон, но лекарство постепенно растворялось в крови. Окон не было, однако в какой-то момент он почувствовал под фургоном вибрации более мощного двигателя и покачивание волн. Потом фургон снова завелся, и сквозь узкие зазоры между дверью и корпусом просочился прохладный свежий воздух. Он стал задавать вопросы, но никто не отвечал. Все сидели и смотрели прямо перед собой, словно его здесь вообще не было. В конце концов он замолчал.

Из фургона он вышел один. Стоя на земле и удивленно моргая, он услышал, как закрылась дверь, и машина уехала, бросив его в тени величественного, но потрепанного временем особняка. Сзади подъехали другие фургоны. Из первого вышли трое, и он задумался, так ли очевидно его беспокойство, как то, что было написано на этих трех лицах. С крыльца на них смотрела женщина в накрахмаленной белой форме. Когда уехал последний фургон, она повела всех в дом.

Их собрали в столовой. Около пятнадцати растерянных ребят всех возрастов и разношерстной наружности. Без сумок и чемоданов. Из одежды — только то, что было на них. Женщина, которая привела их сюда, терпеливо ждала, пока медсестры разносили стаканы с апельсиновым соком, от которого не отказался никто, а потом призвала к тишине.

— Здесь какая-то ошибка, — сказал мальчик, стоявший рядом с ним. — С моими анализами наверняка что-то напутали.

Ему было около тринадцати. Чудаковатый на вид, в огромной черной футболке с какой-то научно-фантастической дребеденью спереди. Оказалось, его звали Генри, и он был первым, кого забрали посреди ночи. Ошибкам здесь не было места. Генри явно пытался говорить уверенно, но голос дрожал, и всем было ясно, что он напуган. Кто-то позади рассмеялся. Остальные последовали примеру. Даже Тоби. Все стали переглядываться, и в этот момент зародилась некая необъяснимая связь, хотя каждый из собравшихся в столовой думал именно о том, о чем Генри сказал вслух.

— Меня вы будете называть Хозяйкой, — проговорила женщина, не обратив никакого внимания на жалкие слова Генри. — Вы здесь потому, что анализы крови показали у вас наличие дефектного гена. Таких, как вы, называют «дефективными». Нужно объяснять, что это значит?

Голос у нее был не добрый и не злой и прекрасно сочетался с пустым выражением лица. У кого-то вырвался еще один нервный смешок. Всем было известно, что это значит, хотя никто пока не верил, что это произошло именно с ним. Тоби никогда не был знаком с теми, чей анализ показал бы положительный результат. Теперь такие встречались крайне редко. Так говорила ему мама. Со знакомыми людьми такого не случается. Это вроде крушения самолета.

Хозяйка продолжала говорить:

— Отныне это ваш дом. Вас обеспечат едой и одеждой, предоставят свободное время для развлечений. Если угодно, вы можете гулять на окружающей территории. Как и дома, у вас будут определенные обязанности. Расписание найдете в коридоре у входа в эту комнату. Раз в неделю вы будете менять постель — верхней простыней застилать матрас, а нижнюю сдавать в мешки для стирки. Кроме того, по утрам вы будете продолжать учиться.

— Хрена с два, — громко сказал кто-то из собравшихся.

Снова послышался смех. Тоби посмотрел на говорившего. В отличие от Генри, тот не показывал ни тени беспокойства. Высокомерная развязность была видна даже в том, как он стоял. В заднем кармане джинсов торчала пачка сигарет. Тогда Тоби еще не видел выбритого на затылке символа, но Джейку сходу удалось заявить о себе как о вожаке в этом разнокалиберном собрании малолеток.

— Без необходимости ни я, ни медсестры не будем вмешиваться в вашу жизнь. Наша задача — заботиться о вас и предоставить комфортные условия проживания. Мы будем поддерживать ваше здоровье, пока это будет в наших силах.

«Пока это будет в наших силах».

Смех тут же стих. Невозможная действительность медленно, но верно заполняла все пространство. Однако никто не поддался панике. Тогда Тоби и задумался впервые, не подсыпали ли в сок какие-нибудь препараты, чтобы все сохраняли спокойствие. Вместо ожидаемой бури по комнате пронеслось лишь легкое прикосновение прибрежных волн из океана ужаса, который вдруг разлился у их ног.