Дом у реки

6

До Уиндфолза, до Евы, Люси и тем более Марго, были только Тед и Кит, молодые и влюбленные. Они сидели в квартире в Лондоне и читали объявление на задней странице национальной газеты. «Сомерсет: наследственное владение. Самобытный пригородный дом с земельным участком, шесть спален. Принимаются предложения».

— Зачем нам шесть спален? — рассмеялся Тед, но что-то в небольшой черно-белой фотографии дома зацепило Кит, и следующим же утром она позвонила агенту по недвижимости и назначила встречу.

Спустя два дня они выехали из Лондона: Тед за рулем, молчаливый и задумчивый, Кит на пассажирском сиденье, положа руку на живот, в самом жизнерадостном и по-женски благостном предвкушении. По пути они заехали в придорожное кафе, где позавтракали кофе и яичницей с жареным картофелем.

— Мы не покупаем дом, — сказал он, — просто едем посмотреть.

— Хорошо, — согласилась Кит, — конечно.

В машине она пыталась изучать карту недвижимости, пока Тед вел машину сквозь заросшие лесом долины, укрытые сияющим осенним покрывалом. Наконец они добрались до деревеньки под названием Мортфорд, причудливому скоплению каменных домов и коттеджей, примостившемуся на склоне холма над рекой Эйвон. За окном мелькнуло почтовое отделение, затем паб, но дорога вела их дальше, через узкий мост. Дом, когда они наконец нашли его, стоял на самой вершине холма на окраине деревни.

— Вот он, — сказала Кит.

Тед притормозил и склонился над рулем, чтобы полностью разглядеть симпатичное Г-образное каменное строение, удобно устроившееся на склоне, со стрельчатыми окнами и ползучими глициниями, захватившими фасад. Бескрайнее небо простиралось над отлогим участком, а фруктовый сад спускался до самой долины, сквозь деревья можно было разглядеть синюю ленту реки. Участок выглядел заросшим, повсюду виднелись лютики и пушистые головки одуванчиков. Потемневшие веревочные качели безжизненно свисали с изогнутой ветви раскидистого каштана. Это определенно было место с фотографии в газете, но иллюзия развеялась, стоило только взглянуть на него собственными глазами. Тревога Теда все нарастала. Одно дело сидеть в Лондоне и обсуждать с Кит их воображаемое будущее, и совсем другое — шагнуть в эту фантазию и претворить ее в жизнь. Оглядывая дом и земли вокруг, Тед не мог избавиться от ощущения, что все это место пропитано какой-то тоской.

— Интересно, кто жил здесь раньше. Как, говоришь, он называется? — спросил он.

— Уиндфолз, — ответила Кит.

Несколько мгновений они сидели молча.

— Это то самое место, — сказала она.

— То самое место?

Кит кивнула:

— Я чувствую это.

Взглянув на ее безмятежное и спокойное лицо, Тед понял, что попал.

Агентом оказалась маленькая суетливая женщина, одетая в плохо подогнанный костюм с огромными подплечниками, которые делали ее фигуру приземистой и квадратной. Она приехала спустя пару минут, поприветствовала их удивительно крепким рукопожатием и повела по дому, указывая на сырые пятна и подгнивающие доски. Тед понимал, что она уже списала их со счетов — бесполезная трата времени. Молодая богемная парочка с разыгравшимся воображением на увеселительной поездке в пригород — это, кажется, только еще больше подстегивало Кит к тому, чтобы неспешно обойти весь дом, задерживаясь у окон, чтобы полюбоваться видом на долину, отмечая медовый оттенок каменных стен Бата, огромный закопченный камин в гостиной, затейливую резьбу на медных дверных ручках. Когда они подошли к винтовой лестнице, начинавшейся на пролете второго этажа, и Кит буквально взлетела наверх, в маленькую комнату в башенке, Тед понял, что к этому моменту вопрос переезда в ее голове уже был решен окончательно.

— Тут чудесно, не правда ли? Ты мог бы работать здесь.

— Может, ты не заметила, но я сейчас не слишком много пишу.

— И почему это? Почему ты не пишешь?

Он пожал плечами:

— Некоторые говорят, что искусство рождают невзгоды. Даже боль. Наверное, я просто слишком счастлив.

— Слишком счастлив?

Он кивнул и повернулся к ней:

— И это твоя вина.

— Наверное, в таком случае мне стоит сделать тебя невероятно несчастным?

— Не стоит, — ласково произнес он, касаясь ее губ поцелуем.

Глядя в небольшое стрельчатое окошко поверх ее головы, за разросшимся садом он видел реку, стремящуюся вниз, к другой реке.

— Посмотри на этот участок! Что мы будем делать с ним?

— Сделаем из него пастбище. Пусть на нем пасутся дети, точно дикие животные. Подарим им настоящее детство, на свежем воздухе, с купанием в реке.

— Детям? Нескольким?

— Да. Разве я не говорила? У нас будет большая семья. Огромная. Дети будут повсюду, станут карабкаться на стены и раскачиваться под потолком.

— Не уверен, что мы это обсуждали, — он мягко положил ладонь на ее живот. — Хотя это мы тоже не обсуждали.

Кит лучезарно улыбнулась:

— Я верю, что иногда надо просто с головой окунуться в жизнь, ни на что не оглядываясь. Ты же не хочешь, чтобы это был единственный ребенок? Ты всегда говорил, что тебе не нравилось быть одному.

— Был? Он? — спросил Тед, приподняв бровь.

— Или она.

Тед еще раз взглянул на документы участка.

— На это уйдет почти все мое наследство и добрая половина гонораров. Останется не так уж и много.

— Но и жизнь здесь дешевле, чем в Лондоне. У тебя будут тишина и покой, необходимые для творчества. Появятся новые пьесы. Разве это не радость для творческого гения?

Он закатил глаза, но Кит продолжила, ничуть не смутившись:

— Дом называется Уиндфолз. Это знак — ветер приносит добрые перемены.

— А чем будешь заниматься ты в диких землях Сомерсета? Не станешь скучать по Лондону? По магазинам? По пабам и вечеринкам?

Она беспечно отмахнулась:

— Ты меня знаешь. Меня редко что-то занимает надолго. К тому же я буду занята, рожая нам детей.

— Нет, одна ты с этим не справишься. — Он снова поцеловал ее, чувствуя знакомое головокружение и восхищение тем, как легко она им вертит.

В большинстве случаев он просто не мог ей отказать.

Агентша дождалась их на пороге, заперла дом и укатила в облаке пыли. Тед был уже на полпути к их машине, когда Кит окликнула его.

— Пойдем, — сказала она и повела его в старый сад мимо деревьев, согнувшихся под весом яблок.

Кит остановилась возле обшарпанных деревянных ворот, Тед подошел и встал позади нее, привлек ее к себе, обхватив руками за талию. Она откинула голову ему на грудь, и он вдохнул ее аромат — свежий, лимонный, смешанный с первым дыханием осени и сладким запахом опавших яблок, что лежали у них под ногами.

— Разве ты не устал от Лондона? — спросила она. — Не чувствуешь себя там загнанным в угол? Постоянно бегущим куда-то? Мы можем оставить вечеринки и людей, все, что отвлекает нас в последнее время. Здесь мы сможем думать. Дышать. Ты сможешь писать. К тому же, — добавила она, — посмотри вокруг. Если все пойдет не по плану, начнем варить сидр и сделаем состояние на этих яблоках. — Она обернулась и одарила его обаятельной улыбкой, и Тед понял, что проиграл. С самого первого момента, когда они встретились, Кит целиком завладела его сердцем.

Впервые он увидел ее стоящей на сцене, почти обнаженную, перед несколькими сотнями зрителей. Он пришел на премьеру новой пьесы, претенциозного экспериментального творения, написанного его давним другом из колледжа. Кит была одной из четырех обнаженных женских фигур, покрытых белой краской. Тела прикрывали лишь набедренные повязки. Девушек наняли стоять на постаментах вдоль сцены как часть декораций, изображающих художественную галерею. Между сценами, когда гас свет, обнаженные актеры меняли позу и дальше стояли неподвижно на протяжении всего действия. В середине финального акта, пока главные актеры изображали муки своих героев, Тед услышал, как мужчина в переднем ряду громко шепнул своему соседу: «Кажется, эти статуи тут самые живые».

Тот согласился. «Точно, а у второй справа буфера ничего такие», — добавил он и тихонько загоготал.

Тед очень старался не пялиться на «вторую справа» на протяжении всего спектакля. Он понятия не имел, как ей удается сохранять неподвижность под внимательными взглядами сотни глаз, направленных на ее обнаженное тело. Неужели ей не холодно? Не скучно? Ее глубокий медитативный транс поражал. Он строго напомнил себе, что эта девушка — настоящая актриса, выступающая в театре, а не просто обнаженное тело, на которое можно пускать слюни, точно озабоченный подросток.

После, стоя в толпе у театрального бара в ожидании своей очереди, чтобы заказать неоправданно дорогой напиток, и пытаясь придумать, что бы такого сказать Тимоти, написавшему эту пьесу, чтобы не прозвучать совсем уж неискренне, он почувствовал, как кто-то протиснулся в небольшое свободное пространство рядом с ним. Обернувшись, он увидел «вторую справа», прижатую к нему.

Он едва узнал ее в ярком платье в цветочек, с распущенными темными волосами, падающими на плечи. Только тонкая полоска белого грима на линии роста волос окончательно убедила его, что эта девушка — та самая.

— Поздравляю, — сказал он, не имея возможности развернуться к ней совсем, но отмечая приветствие легким кивком. Она ответила тем же, не сводя взгляда с бармена. — Думаю, из вас вышла отличная статуя, — добавил он.

— Вы издеваетесь? — спросила она, даже не подняв на него взгляд.

— Нет! — Тед залился краской, в ужасе от того, что мог оскорбить ее. — Нет… Я… Я подумал… Вы были очень… Ну… Неподвижной.

— Неподвижной? — У бара освободилось немного места, и она тут же втиснулась туда, затем обернулась к нему.

Встретившись с ней глазами, чувствуя ее взгляд на своей высокой неказистой фигуре, Тед вспыхнул.

— Да. Очень. Это сложно… Быть настолько… — Под взглядом ее светло-карих глаз он запнулся и замолчал.

— Неподвижной? — закончила она за него, приподняв бровь.

Теда охватило странное тянущее чувство, словно он шагнул вперед и ощутил под ногами пустоту. Он просто кивнул, все еще не в силах подобрать слова.

— У меня есть опыт.

— Вы учились быть статуей?

— Нет. — Она посмотрела на него так, словно перед ней стоял самый глупый мужчина на свете. — Я работала моделью в местном художественном колледже, — пояснила она.

— Точно. Да. Разумеется. Здорово. Это здорово.

Перед ними появился бармен, и Тед предложил угостить ее.

— Я рассказываю себе истории.

— Что, простите?

— Вы спросили, как я остаюсь такой неподвижной. Я выдумываю истории, чтобы скоротать время и отвлечься от какой-нибудь чесотки или судороги, которые нападают как раз в такие моменты.

— Какие истории? — спросил он с искренним интересом.

— О, самые разные. В этот раз я фантазировала о мести. Я с наслаждением представляла самые ужасные способы смерти человека, который написал эту пьесу. — Она наклонилась к нему: — Он отвратителен. Настаивал на личном отборе всех обнаженных моделей, у себя дома. Принудил меня нагишом ходить по его гостиной, а после решил, что я буду так благодарна за роль, что отдамся ему прямо там, на его мерзком бархатном диване.

Тед поморщился, ужасаясь, но не слишком удивляясь мерзкому поведению Тимоти.

— Простите.

— О, не волнуйтесь. Я влепила ему пощечину, а после сказала, что доложу о сексуальном домогательстве, если он не даст мне роль. Так что в итоге все хорошо.

На Теда рассказ произвел впечатление.

— Рад это слышать, — улыбнулся он.

Девушка огляделась, и Тед невольно задумался, не ищет ли она повода сбежать, но затем она снова взглянула на него;

— Чем вы занимаетесь?

— Я пишу.

— Еще один писатель? — она недобро прищурилась. — Как Тим?

— Да, но, надеюсь, не во всем.

Шум вокруг них нарастал, так что ей пришлось встать на цыпочки, чтобы прокричать ему прямо в ухо:

— Я могла слышать о ваших работах?

Тед ощутил ее дыхание на своей коже, и его враз ослабевшие ноги чуть не подкосились. Он гадал, что с ним случилось. Он был не лучше чертового Тима, не лучше мужиков, сидевших в первом ряду. Одернув воротник рубашки, он сделал глоток из стакана.

— Полагаю, это зависит от того, насколько вас интересуют трагедии о тяжелых отношениях между отцом и сыном и о том, как память может влиять на личность.

Она прищурилась:

— Вы имеете в виду «Утраченные слова»?

— Вы их знаете?

— Видела. Дважды. — Она окинула его заинтересованным взглядом. — Мне дал билеты на спектакль один из профессоров колледжа в качестве оплаты. Постановка настолько мне понравилась, что я сама купила билет и сходила посмотреть ее еще раз. Прекрасная пьеса. Печальная и в то же время вдохновляющая.

— Благодарю.

— Тед Соррелл, — сказала она, припомнив его имя.

Он кивнул, она протянула ему руку:

— Кит Уивер. — Кожа у нее была теплой, на тыльной стороне ее ладони он заметил белые разводы от краски и подумал: она как будто фарфоровая.

— Я читала о вас статью в «Ивнинг стандард», — продолжила она. — Пишут, вы один из ярчайших молодых талантов Лондона. И что ваша следующая пьеса будет самым ожидаемым театральным событием десятилетия.

Тед неловко шаркнул ботинком:

— Так говорят.

Разговор угасал.

— Мне нравится ваше платье, — выпалил он, — оно очень… необычное.

— Спасибо. Я сама его сшила… из пары старых занавесок, представляете?

— Да. Кажется, у моей мамы в гостиной висели точно такие же.

Рассмеявшись, она осушила свой стакан одним глотком, кубики льда, зазвенев, проскользили по стеклу.

— Может, уйдем отсюда, Тед Соррелл? За углом есть почти приличный паб, и я не прочь отправиться куда-то еще, понимаете, туда, где больше половины присутствующих еще не видели меня полностью обнаженной.

— Еще? — переспросил он, приподняв бровь.

— Впереди вся ночь.

После паба она сама за руку отвела его в свою комнату в квартире, которую делила с подругой.

Это она затянула его в кровать и прошептала на ухо, что, если он не займется с ней любовью прямо сейчас, она может и умереть. Именно она утром, когда оба не смогли найти в себе сил расстаться, пригласила его на Камден-маркет, где он сидел на стуле возле прилавка, за которым она с подругой продавала кристаллы и самодельные ловцы снов.

— Разве это не просто камень, который почему-то стоит бешеных денег? — спросил он, поднимая довольно тяжелый бледно-розовый кристалл в форме яйца.

— Это розовый кварц. Камень сердца, несет женскую энергетику. Он стимулирует связь, самопознание и вдохновение. Подходит для творческих личностей, — добавила она, дернув плечом. — Ты должен его купить. Я дам тебе скидку.

Он рассмеялся:

— Отличный маркетинговый ход. Ты это на ходу придумала?

— Нет! Это правда.

— И откуда ты все это знаешь?

— Нахваталась везде помаленьку. Мне с самого детства нравились сказки и легенды. Древняя история, кельтские мифы… Я когда-то училась на факультете истории: Средневековье и Древний мир. Впрочем, недолго. — Она снова пожала плечами: — Все эти лекции и эссе… — Повисло короткое молчание. — У меня плохие отношения с графиками и расписаниями. Я слишком мечтательна. Вечное разочарование родителей. Они умыли руки пару лет назад, когда я бросила колледж.

— Значит, теперь ты занимаешься этим? — спросил Тед. — Не думаю, что ты представляла позирование для студентов художественного колледжа пиком своей карьеры.

— Ты что, осуждаешь меня? Тебе не нравится, что я раздеваюсь за деньги? — Она почти не шутила.

Тед пожал плечами. Честно говоря, ему претила мысль о том, что другие будут пялиться на ее тело.

— Возможно, немного, — признал он. — А что случится, если ты не вернешься в театр?

— Сегодня?

— Да.

Она прищурилась:

— Меня не нужно спасать, Тед.

— Я об этом и не думал, — быстро произнес он, — это твой выбор. Я поддерживаю твое право на самовыражение в любой форме. Творческая свобода важна. — Он знал, что не сможет остановить ее, если она решит что-то сделать. Не посмеет. — Я просто хочу сказать, что мне нравится быть с тобой. И хорошо бы, чтобы сегодня это не закончилось. А пьеса была… ужасна… Вряд ли ты будешь спорить с этим.

— И ты не станешь выкидывать глупости и строить из себя собственника?

— Нет. Я не верю, что кого-то можно удержать силой.

Секунду она изучала его, затем обняла и притянула к себе:

— Да. Давай держать друг друга, но не слишком сильно.

— Ну так что? — спустя несколько секунд, отстраняясь, сказал он. — Ты так и не ответила на мой вопрос. Чего бы ты хотела в жизни?

— Я еще не определилась.

— Ты молода. У тебя еще будет время.

— А ты говоришь так, словно уже состарился. Ты меня всего на пару лет старше.

— Точнее, на девять. — Тед потянулся в карман за кошельком. — Я куплю этот кристалл… для тебя. Если я прав, то подарю тебе дико дорогой кусок обычного камня. Если права ты, то я подарю тебе самопознание и вдохновение. Посмотрим, что из этого окажется правдой. Что скажешь?

— Спасибо, — сказала она и поцеловала его. — Посмотрим.

Спустя два года они уже мало походили на ту парочку из прошлого. Тед не мог не дивиться этим изменениям, особенно очевидным при одном только взгляде на Кит, которая шла рядом с ним по склону холма в сторону реки, постепенно расцветающая и меняющаяся на ранних месяцах беременности. Они станут родителями. Эта мысль была чудесной, пугающей и смущающей одновременно.

— Что? — спросила она, поймав на себе его взгляд.

— Ничего, — ответил он, улыбаясь.

За деревьями показалось здание, маленькое круглое каменное строение с низко нависшей черепичной крышей, стоящее недалеко от воды. Рядом виднелась деревянная пристань и старая лодка, привязанная к столбу.

— Сарай для лодок? — спросила Кит.

— Нет. Для яблок. Хранилище. Агентша говорила о нем. Раньше отсюда отправляли фрукты на рынок вниз по реке.

Кит подошла ближе к симпатичному зданию и заглянула внутрь через мутное стекло. К ее удивлению, помещение было чисто прибрано, со старым столом и парой пустых деревянных ящиков в углу.

— Кажется, там сухо.

— Из него выйдет отличный летний домик, — улыбнулся Тед.

— Ленивые деньки возле реки, пикники и прогулки на лодке?

— Именно.

— Мы сделаем там убежище для речных пиратов. Дикие бандиты будут нападать на невинных путников, отправляться в странствия по дальним морям и возвращаться с награбленными сокровищами, чтобы их родители могли ни в чем себе не отказывать и жить так, как они привыкли.

Тед окинул ее оценивающим взглядом:

— Знаешь, кажется, где-то внутри тебя живет писатель, который так и рвется наружу.

Она рассмеялась и поцеловала его:

— Думаю, одного безумного писателя этой семье уже достаточно.

Снова обернувшись к пейзажу, на дальнем берегу он заметил ивы, окунувшие в воду серебристые листья. Дорожка проходила вдоль нижней части сада и исчезала за изгибом реки. На другой стороне долины холмы поднимались навстречу небу, усыпанные заплатками возделанной земли. Здесь, бесспорно, было красиво, хотя Тед не мог не признать, что картина их будущего, нарисованная Кит, его волновала. Пригород… уединение… на расстоянии в тысячу миль от их жизни в Лондоне.

Зато они будут друг у друга, и ребенок, конечно же. Здесь для них откроется новая, другая жизнь. Кит была такой уверенной и такой убедительной, что сейчас, стоя между качающихся деревьев и обдумывая все, он знал, что не может не дать ей этого будущего. Возможно, это была та самая кнопка перезагрузки, которую ему надо было нажать, чтобы снова начать писать. Он очень хотел верить своей возлюбленной: впереди их ждут добрые перемены.

— Да, — сказал он, привлекая ее к себе и целуя в макушку, — это то самое место.

Они переехали в Уиндфолз в конце ноября, и первое же утро встретило их морозным узором, ползущим по стенам от сквозящих окон, и сбоящей системой подачи горячей воды, которая решила испустить дух. Дом продали с имуществом прежних хозяев, странным набором мебели: широким дубовым столом, приютившимся в дальнем углу обеденного зала, книжными шкафами до потолка в гостиной, длинным дубовым столом на кухне, поеденной молью детской лошадкой без глаза, обнаруженной в одной из малых спален, и огромной, словно лодка, двуспальной кроватью из красного дерева, занимающей большую часть хозяйской спальни. И хотя мебель не совсем отвечала их вкусам, они были благодарны этому наследству. Их собственные немногочисленные пожитки — вещи Кит и то, что осталось Теду в наследство от родителей, — были едва заметны в этом огромном доме, который поглотил их, словно кит мелкую рыбешку.

Но это не имело значения. Неважно, что Кит по утрам боролась с темпераментной плитой, подпаливая то тосты, то, порой, и саму себя, или то, как она по вечерам пыталась сдержать сквозняки слоем скомканных газет, или что по ночам они дрожали под грудой одеял, лежа перед зажженным камином. Все это было неважно, потому что у них голова кружилась от счастья и новизны недавней покупки этого дома. Когда Тед будил ее, принося чашку чая, а после оставлял нежиться в постели и уходил писать, Кит лежала, поглаживая растущий живот. Смотрела, как зимний свет пляшет в узоре ловца снов над их кроватью — своего любимого, она так и не смогла с ним расстаться, покидая прилавок на рынке. Скользила пальцами по розовому кварцу, подаренному Тедом, который она хранила под подушкой. Говорила себе, что этого ей достаточно. Любовь. Близость. Всего этого у них хоть отбавляй. Ей было достаточно ходить по дому, слышать стук клавиш на печатной машинке Теда и знать, что они находятся именно в том месте, где и должны.

К чему-то, конечно, пришлось привыкать. Больше не было вечеринок и пабов, субботних вылазок на блошиные рынки, ночных пьянок с друзьями в подвальных барах и утренних посиделок в дешевых кафешках за чашкой чая и сигаретой. Больше не было и холодных утренних дежурств на рынке, покупателей, бросавших мимолетный взгляд на их товар на прилавке, невыносимо долгих часов обнаженного позирования на диванчике в студии, где, убаюканная шорохом угля по бумаге или кисти по холсту, она уплывала в глубины собственного сознания, позволяя воображению лететь в миры выдуманных историй. Порой она раздумывала над вопросом, что задал ей Тед: этим ли она хочет заниматься? Но она и правда не знала ответа. Рядом с неоспоримым талантом возлюбленного она казалась себе неполноценной. Он был действительно выдающимся. Он был настоящим писателем. Она чувствовала, как в ней растет жажда деятельности, но полагала, что это тот самый пресловутый материнский инстинкт, необходимость обложить гнездо перьями и сосредоточиться на новой жизни, что растет внутри нее. С переездом и беременностью она решила полностью отдать себя новой работе: она станет матерью, самой лучшей на свете.

В своем новом доме она отвлекала себя, работая на строптивой швейной машинке, найденной в шкафу на втором этаже, подшивая хлипкие занавески для спальни и пытаясь по журнальным выкройкам сшить одежду для будущего младенца и его будущей матери. Она взяла книгу рецептов в местной библиотеке и проводила вечера на кухне, готовила супы и варила варенье, так что окна там постоянно были запотевшими. Она до блеска шлифовала песком старый дубовый стол, найденный за сараем.

Тед, отчаянно пытавшийся закончить новую пьесу, сперва устроил рабочее место в комнатке в башне, затем в одной из малых спален и наконец обосновался за огромным столом в обеденном зале.

— Здесь теплее, — сказал он, — к тому же мне нравится слышать, как ты суетишься по дому. От этого мне не так одиноко.

Она знала, что порой Тед волновался о жизни, которую они ведут в столь уединенном месте. Но в редкие моменты сомнений стук клавиш машинки под его пальцами успокаивал ее, убеждал, что они приняли верное решение. Теду надо было закончить работу. Кит знала это. Тед знал это. Агент Теда, Макс Слейтер, тоже знал это. Последнюю пьесу он написал три года назад. Без давления и суеты лондонском театральной жизни он снова сможет спокойно работать. И ему необходимо создать нечто новое, хотя бы чтобы самому себе доказать, что он все еще на это способен.

Она не трогала его до заката, когда под лучами заходящего солнца они отправлялись на вечернюю прогулку, собирали хворост и Тед порой останавливался, чтобы привлечь Кит к себе, уткнуться лицом ей в шею или погладить растущий живот. По вечерам они сворачивались под одеялом, Кит клала ноги ему на колени, и в окружении книг они слушали потертые диски на старом проигрывателе. Возможно, их финансовое положение было не самым надежным, но они были счастливы. Будущее казалось полным обещаний и перспектив, точно гроздья яблок на садовых деревьях, окутанных белым маревом цветения.

— Полагаю, мне стоит сделать тебя честной женщиной? — спросил Тед однажды ночью, глядя на нее поверх читальных очков, в которых он казался гораздо старше своего возраста. Теду было тридцать один. Листы бумаги лежали на полу вокруг него.

— Я произвожу впечатление той, кому нужна какая-то бумажка для доказательства любви? — спросила она, похлопывая себя по большому животу. — К тому же мы сейчас вряд ли сможем позволить себе свадьбу. Все, что у нас было, ушло на это место… и ребенка.

Он кивнул:

— Я рад, что ты так считаешь. Мне не нужно кольцо, чтобы знать, что я — твой, а ты — моя.

С улыбкой глядя на него, она подумала: это именно то, что нужно. Именно так все и должно быть.

Малышка родилась весной почти на рассвете. Мягкий утренний свет залил долину, когда Тед впервые взял дочку, отчаянно верещавшую, на руки. Они подготовились и спланировали все, как могли: перекрасили одну из спален в бледно-желтый, отшлифовали и покрыли лаком старую кроватку, которую нашли на пыльном чердаке в самом углу, аккуратно сложили башенкой белоснежные пеленки. Но ни Кит, ни Тед не предвидели такого скорого появления на свет Евы. И совсем не ожидали, что это нарушит ход их привычной жизни. Дочь оказалась сладкой пыткой, которую даже не представлял ни один из них.

Кит полагала, что с первых же мгновений после рождения дочери в ней проснется сильный материнский инстинкт — естественный, защищающий. Но она была единственным ребенком в семье и вообще не умела обращаться с детьми, поэтому почти сразу захлебнулась в водовороте материнства. Дети рождались всегда, сколько существует человечество, но Кит не понимала, как вообще возможно это пережить. Минули благостные дни, когда они с Тедом обитали в собственном мирке Уиндфолза, далекие от мира. Минули долгие прогулки и уютные ночи у камина. Вместо этого к ним добавился еще один человек, который взрывал их привычную рутину своими непредсказуемыми требованиями. Каждую ночь плач Евы, казалось, не стихал ни на миг. Ворохи грязных пеленок, которые надо было бесконечно то замачивать, то полоскать в отвратительном пластиковом корыте, бутылочки и стирка, потоки срыгнутого молока и вечный плач, причем рыдали обе — и дочь, и ее мать.

— Это все от усталости, — сказал Тед, обнаружив, что Кит на кухне тихонько плачет, глядя на сверток на своем плече. — Тебе надо отдохнуть. Давай я побуду с ней.

— Нет, ты не можешь, — Кит покачала головой, — это моя работа. Ты должен писать. К тому же ты не сможешь ее накормить. Только я могу это сделать, — она горестно посмотрела на влажное круглое пятно на своей рубашке, — это единственное, что я могу сейчас сделать.

Ей казалось, она больше не принадлежит себе. Она всегда полагала себя сильной, наделенной недюжинным самообладанием. Ей нравилось ее тело, и да, ей нравилось то, что оно нравилось другим. Но теперь все изменилось. Она размякла, расплылась, точно полустертая картинка. Она больше не узнавала себя в зеркале.

Этому не было конца. Бесконечный цикл: пробуждение, плач, кормление, грязные пеленки. Бессонные ночи у скрипящей кроватки, младенец на груди, спутанные колыбельные, вынутые из запыленных уголков памяти ее обессиленным разумом. Все эти песенки про звездочки, деточек, малюток и крошечек. Она пела их как помешанная под тихий аккомпанемент клавиш пишущей машинки.

Наконец у Теда появился план. Вначале он тайком пропадал в саду два вечера подряд, а потом явился к ней на кухню с паутиной в волосах и мальчишеским восторгом на лице.

— Я тут подумал, — сказал он, — что тебе нужно что-то свое. Что-то большее.

— Большее? Я едва справляюсь с тем, что у меня уже есть.

— Тебе нужно свое пространство. Подальше от меня и Евы. Ты же сама знаешь, как тебе важно помечтать. Ну же, — сказал он, за руку вытягивая ее из кресла, — пойдем со мной.

Он отвел ее к реке, прямо к двери старого яблочного хранилища.

— Заходи, взгляни.

Кит растерянно посмотрела на него, затем толкнула дверь и перешагнула порог. Внутри все изменилось. Стол был отодвинут к окну и накрыт старой занавеской из дома. В углу пристроилось кресло с вязаным пледом на подлокотнике. В старом ящике из-под яблок, поставленном на бок, обнаружилась стопка ее любимых книг, кувшин с букетиком душистого горошка и стакан с кистями. На подоконник Тед поставил осколок розового кварца, который подарил ей, а на стол — свою старую пишущую машинку.

— Что это? — она оглянулась на него, все еще в замешательстве.

— Это все твое. Твоя собственная комната. Можешь приходить сюда, когда захочешь побыть одна. Чтобы почитать. Или написать что-то. Порисовать. Сделать ловца снов. Ты можешь заниматься здесь чем захочешь.

Она потянулась и нажала на клавишу машинки, прислушиваясь к приятному стуку металла о ленту.

— Чем захочу? — Она растерянно посмотрела на Теда: — А как же Ева?

— Будешь брать ее сюда… или оставишь на меня. Я не против время от времени ею заниматься. К тому же, — добавил он осторожно, — я подумал, вдруг к тебе придет вдохновение. Напишешь пару небольших историй. Ты не замечала, но я слышал сказки, которые ты нашептываешь Еве перед сном. Ты же отличный рассказчик и, я думаю, еще можешь себя удивить. А небольшое хобби поможет тебе снова почувствовать себя собой.

Кит смотрела на Теда пораженная и тронутая его заботой и еще — совсем немного напуганная.

— Не отказывайся сразу, — сказал он, заметив ее неуверенность, — просто попробуй. Ничего особенного… В конце концов, провести час наедине с собой, без ребенка, почитать, поспать, сделать все что угодно… тебе это пойдет на пользу.

Кит крепко обняла его, отгоняя последние сомнения:

— Ты самый невероятный и заботливый человек на свете. Спасибо тебе.

Скорее от усталости и бессилия, нежели из искреннего энтузиазма она начала потихоньку экспериментировать с его предложением. Пару вечеров в неделю Тед забирал Еву и нежно подталкивал возлюбленную к ее новой «студии». К удивлению и — следовало признать — раздражению Кит, без нее Ева успокаивалась заметно быстрее. А вот она сама — нет. Она вяло и потерянно бродила по бывшему яблочному хранилищу, чувствуя, как в горле стоит ком, а глаза щиплет от подступающих слез. Бесцельно листала книги, часами сидела на деревянном причале, свесив ноги, глядя на водоросли, струящиеся под водой, точно волосы утопленницы. Она сорвала несколько ивовых ветвей и сделала пару деревянных ловцов снов, но все никак не могла найти себе место. Что-то казалось неправильным.

Она понимала, что впустую тратит время. Вместо того чтобы помочь, задумка Теда будто бы только усугубила ощущение собственной бесполезности. Кто же она? Ей нужно поддерживать Теда, помогать ему. А вдруг то, что он проводит время с дочерью, — только предлог, чтобы избежать работы над пьесой? И вдруг это станет самой короткой дорогой, которая уведет их в трясину долгов?

Спустя пару таких вечеров, проведенных в своей новой студии, она окончательно сдалась и вернулась домой, привлеченная голодным плачем Евы.

— Давай ее мне, — сказала она, забирая малышку из рук Теда. — Это была чудесная идея, но не думаю, что она сработает. — Прижав девочку к груди, она тут же расплакалась: — Ничего не выходит, Тед. Я ужасная мать. Ты никогда не закончишь свою пьесу.

— Закончу, милая. Обещаю.

Она подняла на него удрученный взгляд:

— Я видела его, Тед. Черновик на твоем столе. Ты неделями к нему не прикасался. — Она вздохнула: — Я думала, это то самое место. Но это не оно. Этот дом душит нас, Тед.

Тед, словно лишившись дара речи, наполнил чайник и заварил чай. Поставил перед ней чашку, погладил по плечу. От его нежного прикосновения ей захотелось кричать.

— Может, стоит позвонить врачу? — мягко спросил он.

Она покачала головой.

— Я пытаюсь, Китти. Я правда пытаюсь.

Ева начала плакать. Кит расстегнула блузку и поднесла малышку к груди. Та отвернулась. Кит попыталась накормить ее снова, но Ева отворачивалась и извивалась.

— Святые угодники, — закричала Кит, — да что тебе нужно?

— Может, немного свежего воздуха? — предположил Тед. — Прогуляйтесь.

Кит бросила на него быстрый взгляд. Он хотел, чтобы она ушла из дома. Разумеется. Как он вообще может работать, когда они постоянно его отвлекают? Не говоря больше ни слова, она запеленала хнычущую Еву, положила в слинг и, накинув на нее одеяло, вышла из дома.

Кит прошла через участок, неспешно направляясь к фруктовому саду, мимо яблочного хранилища, ставшего еще одним символом ее неудач, пока не оказалась у реки. Несколько секунд она просто стояла, глядя на течение. Из-за изгиба реки показались два белых лебедя, скользящих сквозь камыши. За ними следовала нестройная линия серых малышей. Кит подумала, глядя на гордо плывущих родителей, как легко все это кажется со стороны. Отвернувшись от воды, она продолжила свой путь по дорожке, пока Ева не переставая плакала у нее на руках.

Кит медленно шла вдоль реки, тени вокруг становились длиннее, сознание начинало пустеть. Обернувшись, она заметила, что солнце уже коснулось вершин холмов. Возможно, стоило возвращаться, но от одной этой мысли она ощутила тяжесть поражения. Почувствовав, что шаг замедлился, Ева расплакалась еще громче.

Оглядевшись, Кит заметила небольшой уступ, выдающийся над берегом реки. Развязав слинг, она устроилась на камне, расстегнула рубашку и еще раз попыталась накормить дочь. В этот раз голодная Ева припала к ее груди, слезы постепенно перестали бежать по ее щекам. Посмотрев на это маленькое создание, Кит поняла, что сама начинает плакать.

Кит слышала о послеродовой депрессии, но и представить себе не могла, что ребенок может выбить дыхание из легких и заставить скорчиться, скрючиться и начать тонуть. Кто она теперь? Она взглянула на личико дочери и подумала, что это для нее слишком. Она не может вынести этой тяжести.

Вокруг сгущались тени, они подползали все ближе, как будто притягивались, точно магнитом, ее самыми темными мыслями. Чем она пожертвовала ради этого ребенка? Она уже не узнавала ни себя, ни их отношений с Тедом, которые совсем изменились. Когда-то он страстно желал ее, но сейчас стал осторожным и сдержанным. Прищурившись, она опять посмотрела на дочку:

— Это все ты виновата, пискуша.

Снова завернув малютку, сытую и успокоившуюся, она положила ее на плоский камень и сделала шаг назад, чувствуя, как колотится в груди сердце. Она попыталась увидеть в младенце чужеродную силу, один кулачок выпутался из-под одеяла, замелькал в воздухе. Маленькое круглое личико вытянулось, дочка зевнула и призывно всхлипнула.

Кит сделала еще шаг назад, затем еще один, между ней и малышкой было уже несколько метров. Невидимая нить между ними натянулась до звона, в груди заныло. Сможет ли она это сделать? Сможет ли оставить свою дочь на этом куске камня? Сможет обменять ее на что-то еще? На другую жизнь или… Возможно… Даже смерть? Может, это к лучшему? Кит закрыла глаза, прислушиваясь к гулу крови в ушах.

На обратном пути к Уиндфолзу она следовала по веренице собственных следов, и все же что-то постоянно отвлекало ее, словно камешек, попавший в ботинок. Настолько уже привыкшая к затуманенности сознания, ватной вялости, в которой Кит провела все эти недели после родов, она отталкивала прочь это навязчивое ощущение. Но оно не исчезло, раз за разом возвращаясь и настойчиво напоминая о себе. Кит позволила себе на мгновение сосредоточиться и почувствовала, как что-то раскрылось, развернулось.

Младенец.

Камень.

Жертва.

Идя вдоль реки, она позволила мыслям свободно бежать их собственными извилистыми путями, и к тому моменту, как добралась до места, где тропинка сворачивала от реки в сторону дома, шаг ее стал быстрее и целеустремленнее. Она задержалась у входа в яблочное хранилище. Цветущие деревья указывали ей путь домой, но она отвернулась от них, открыла дверь и с тихим щелчком закрыла ее за собой.

Задержав дыхание, она вынула уснувшую Еву из слинга и осторожно устроила ее в гнезде из одеял на полу, мысленно повторяя «пожалуйста». Ева негромко всхлипнула, Кит застыла и медленно выдохнула, когда девочка затихла.

— Спи, маленькая, — прошептала она.

Кит зажгла масляную лампу, оставленную для нее Тедом, и села за стол, где ее ждали печатная машинка и пустой лист бумаги. В последний раз оглянувшись на Еву, она легко опустила руки на клавиши и, чувствуя слабую дрожь предвкушения, начала печатать.