Дом у реки

15

— Давай, Марго, прыгай!

Марго стояла на уступе скалы, скрестив на груди руки и поджав пальцы ног, наблюдая, как Люси плавает кругами внизу. Потеряв терпение, та сердито вздохнула и ушла под воду. Теперь только бесформенное бледное пятно двигалось там внутри. Через некоторое время она, точно тюлень, вынырнула, чтобы посмотреть, как там сестра. Светлые волосы намокли и прилипли к голове.

В глубокой зеленой воде отражались солнце и облака, от Люси расходились во все стороны небольшие волны. Марго глядела в самую глубину, думая о рыбе, которая прячется там, и о водорослях, которые могут опутать ее ноги и утянуть к рыбе. Она обиженно посмотрела на сестру. Почему Люси так легко прыгает туда? Почему не чувствует холод и никогда не устает? Марго даже начала жалеть, что согласилась пойти с ней.

— Давай, трусишка! — крикнула ей Люси. — Чего ты ждешь?

Был конец лета. Переломный момент, как называл его их отец. Ева поступила в Бирмингем изучать в университете бизнес, Люси предстояло сдать экзамены на аттестат зрелости, Марго перешла в среднюю школу. Втроем они все лето наслаждались свободой, бездельничали в саду, гуляли по лесу или в Бате по магазинам с друзьями. И — особенно это любила Люси — купались в реке и в дождь, и в зной. В то утро за завтраком Тед предложил им устроить пикник прямо на берегу, в укромном месте возле плотины, о котором знают только местные жители.

— Неизвестно, когда мы еще соберемся вот так все вместе, — пошутил он, положив руки на плечи Кит и разминая ее затекшую шею.

Та в задумчивости смотрела на закипающий чайник.

— Что ты сказал? — очнулась вдруг она.

— Я сказал, давайте устроим сегодня пикник у реки.

— Отличная идея! Я присоединюсь к вам чуть попозже. А пока еще немного поработаю, у меня появилось несколько идей.

Тед нахмурился.

— Но я думал, мы все вместе пойдем туда. Такое прекрасное утро.

— Я не хочу прерывать нить истории, Тед. И не могу остановить свой творческий поток только потому, что светит солнце. Давайте я приготовлю бутерброды и принесу их потом с собой, чтобы они не раскисли от жары, пока вы плаваете.

Тед уже собирался возразить ей, как вмешалась Ева.

— Все нормально, — быстро проговорила она, чувствуя, как нарастает напряжение. — Мы — за. Правда?

— Правда, — поспешно ответили Марго и Люси.

Марго вытянула руки в стороны для равновесия и смотрела в воду. Этот уступ на противоположном берегу не выглядел слишком высоким. Обе девочки решили, что переплывут реку и заберутся на него. Люси отправилась первой. Поднялась на высокий берег, встала на самую кромку и, без колебаний прыгнув в реку, тут же исчезла в воде, точно выпущенная из лука стрела. Марго смотрела на нее завороженно. Теперь была ее очередь прыгать. Но когда она поднялась туда же, страх поглотил ее — осыпающийся каменистый берег и темная вода не на шутку тревожили ее.

Чуть дальше на берегу, недалеко от тропы, в старой весельной лодке, пришвартованной к берегу, сидела Ева с полотенцем, накинутым на голые ноги. Она уткнула нос в книгу и была слишком разумной, чтобы интересоваться безрассудными затеями своих младших сестер. Тед под ближайшей ивой боролся с разлетающимися страницами газеты, пока наконец не сложил их удобно, после чего раздраженно взглянул в сторону Уиндфолза. Кит осталась работать дома, пообещав им присоединиться через пару часов, но, как и следовало ожидать, снова задерживалась. Он посмотрел на Марго, которая неуверенно помахала ему со своего постамента. Тед шутливо махнул ей в ответ.

В этот прекрасный день река была на удивление тихой. Вдали маячила чья-то одинокая фигура. Сейчас или никогда. Марго наконец повернулась к реке.

Почувствовав ее едва затеплившуюся решимость, Люси начала обратный отсчет:

— Три, два, один!

Марго набрала полную грудь воздуха и рухнула в воду. Она позволила падению утянуть ее в самую темную глубину, а потом открыла глаза. Легкие заполнил жгучий страх. Под водой все было как будто приглушено. Жуткая тишина и тьма окружали ее. Марго точно оказалась в другой вселенной, отрезанная от реального мира. Совершенно дезориентированная, в панике она смотрела наверх и видела только слабые блики солнечного света. Изо всех сил она толкала себя туда, пока наконец не вырвалась на поверхность. Внутри нее все ликовало.

Уже у другого берега, опираясь под водой на руки, она набралась смелости и задала сестре вопрос, который терзал ее все это лето:

— Люси, а что такое бонкбастер[2]?

— Ты серьезно? — рассмеялась сестра. — Дай-ка угадаю. Ты явно услышала, что кто-то говорит так о маминых книгах.

Марго кивнула:

— Брайан Хансен сказал, что его мама сказала, что наша мама пишет бонкбастеры. И еще что ее книги грязные, непристойные и не для публичных библиотек.

Она покраснела, осознавая, что это действительно нехорошо, чтобы там ни говорила мисс Хансен о сочинениях матери.

— Прикольно. Не слушай их, Марго. Брайан Хансен — прыщавый тупица, а его мамаша — старая ханжа.

Марго не понимала, что такое «ханжа», как не понимала, что такое «бонкбастер», но все равно согласилась с сестрой.

— Это означает секс, Марго, — объяснила Люси, заметив озадаченное выражение на ее лице. — В маминых книгах очень много секса. Грубого секса.

— Отстой, — поморщилась Марго.

— Согласна, — ответила Люси и нырнула, только лодыжки и остренькие пальцы ног на секунду мелькнули над водой.

Марго подождала, пока она снова появится на поверхности.

— Зачем она пишет о таких вещах, Люси? Почему она не может писать нормальные книги?

— А почему она днем носит ночные сорочки? Или загорает нагишом? Почему забывает собрать нам ланчи в школу и отправляет нас туда в разных носках и маленькой обуви? Возможно, ты еще не поняла, Марго, но наша мама не такая, как другие. Посмотри вокруг, где она? Хотя давным-давно уже должна быть здесь, мы же хотели устроить пикник. Я проголодалась!

Это была чистая правда. Марго казалось, что она всегда это знала — их мать отличается от других матерей. Те пекли пироги, жарили рыбные палочки и заплетали своим дочкам сложные французские косы, а Кит была иной. Иногда Марго думала, будто у нее не одна, а две матери. Писательница, которая проводит все время за закрытыми дверями своей студии, случит там на старой пишущей машинке, извлекая из окутывающей ее тишины разные слова. Эта женщина была для нее загадкой. Неизвестностью. Закрытой книгой. И она не была ее матерью. Только знаменитой писательницей К. Т. Уивер, создательницей больших исторических романов в обложках с золотыми буквами. На встречах с ней в книжных магазинах и на фестивалях люди выстраивались в очередь за автографами. Ей звонили издатели, у нее брали интервью журналисты со всего мира. И все это происходило там, за закрытыми дверями ее студии. Она была той женщиной, к которой нужно стучать, перед тем как войти, а она может лишь чуть поманить слегка раздраженным движением кисти.

— Да-да? — может спросить она. — Что у тебя?

Ее мать была тенью этой женщины и появлялась после нее. После долгого дня работы она выходила на порог своей студии, моргая и потягиваясь, точно кошка, соскочившая с дивана. Шла по саду, разминая задеревеневшие плечи, с растрепанным пучком на голове, в смятой одежде. На кухне она заваривала крепкий черный чай и садилась за стол, постепенно привыкая к атмосфере окружающего ее пространства.

И только после этого их мать пыталась наверстать все, что теряла в часы своего уединения, стря хивала с себя свою маниакальную рефлексию.

— Идите сюда, мои дорогие. Расскажите, как прошел ваш день.

И вот тогда она заводила проигрыватель, гремела музыка, на плите варились яйца, в тостере трещали тосты. И Кит, компенсируя многочасовую тишину, возвращалась к семье.

Были даже моменты близости. Марго еще помнила их. Перед сном, когда она, вздрагивая от перевозбуждения после целого дня или от волнения перед днем предстоящим, лежала в постели, Кит приходила к ней. Садилась рядом, гладила ее волосы, руки, водила пальцами по ладоням, снова и снова, пока Марго не чувствовала умиротворение. Правда, с годами такие моменты случались все реже, становились короче. Внимание матери, когда та водила пальцами по ее ладоням, ускользало. Или Тед внезапно стучал в дверь и говорил, что звонит кто-то важный и не можешь ли ты, Кит, пожалуйста, будь добра, подойти.

Марго сбивало с толку это постепенное отстранение. Теплота матери сменялась холодностью, близость — отчуждением. Но Марго все больше и больше нуждалась в ней. Нуждалась так, что начинала представлять себя какой-нибудь поклонницей Кит, которые стоят в огромной очереди, надеясь получить хоть чуточку внимания. И чем больше Марго осознавала, как успешна ее мать, тем труднее ей было удержаться от мифа о ней, не поставить ее на пьедестал, как это делали другие.

Люси снова нырнула. Марго подождала, пока она появится на поверхности, и спросила, указывая на берег:

— А кто это там с папой?

Сестра повернулась. Фигура, которую Марго заметила вдалеке, когда та перелезала через перекладину изгороди, подошла к иве, в тени которой сидел отец, и остановилась. Это оказалась высокая стройная женщина, одетая в зеленые брюки, широкую белую рубашку, вокруг ее шеи был обернут светло-желтый шарф. Длинные рыжие волосы, точно ленты, развевались на ветру. Женщина держала в руках пучок каких-то длинных коричневых листьев. Даже не листьев, а скорее фазаньих перьев.

Женщина что-то сказала их отцу. Марго не слышала слов, но громкий смех Теда разнесся по воде.

— Кажется, это женщина, которая купила коттедж на дальнем краю долины, — ответила Люси. — Она вдова. Миссис Эш. — Слово «вдова» она проговорила очень уж драматическим шепотом.

Марго украдкой взглянула на незнакомку. Трудно было сказать наверняка, но издалека казалось, что ей лет тридцать, не больше.

— Она не похожа на вдову.

Люси подплыла к Марго, ее губы едва выступали над поверхностью воды, а голубые глаза сверкали, точно блики на речной глади.

— Я слышала, это был несчастный случай. Ее мужа раздавило трактором, представляешь! А она сама нашла его. Но было уже слишком поздно.

Марго вздрогнула и нырнула под воду, чтобы прогнать ужасную картину, которую уже представила себе. Она потянулась вниз, чтобы нащупать дно и сделать стойку на руках, на манер Люси, но, обнаружив, что теряет равновесие, бултыхнулась и взметнулась вверх, к воздуху.

— Попробуй еще раз, — подбодрила ее сестра. — Только ноги держи вместе.

Она решила, что докажет ей, что тоже может так, и нырнула снова. На этот раз ее руки коснулись дна, но тут же ладонь пронзила острая боль. С визгом она вылетела на поверхность, откашливая воду.

Кровь текла по ее руке, капая, точно красные чернила, в зеленую реку.

— Люси! — закричала Марго. — Люси, я порезалась!

— О боже! Папа! — крикнула Люси. — Папа, скорей сюда, Марго поранилась.

Люси помогала Марго взбираться по каменистому берегу, когда Ева, Тед и незнакомка, с которой он только что болтал, подбежали к ним. Завидев Марго, Тед пробрался сквозь заросли камышей и, схватив дочь в охапку, выволок ее на берег. Она сжимала кулак, теплая кровь лилась ручьем по ее руке, от шока она едва не теряла сознание и поскуливала.

— Ты наверняка порезалась обо что-то грязное, — проговорил Тед, побледнев.

Женщина взяла Марго за руку.

— Разрешишь мне посмотреть? — спросила она, Марго кивнула и попыталась разжать кулак.

Женщина посмотрела на свою ладонь и снова сжала руку Марго, затем сняла с шеи красивый желтый шарф.

— Попробуй разжать кулачок, а я тебе перебинтую рану вот этим, чтобы кровь остановилась. Хорошо? Сможешь, не испугаешься?

Марго, онемев от боли, кивнула, разжала кулак и позволила осторожно перевязать ладонь шарфом. Тот сразу намок и стал розовым от крови. Женщина повернулась к Теду:

— Вы должны отвезти ее в больницу прямо сейчас. Скорее всего, надо будет наложить швы и сделать прививку от столбняка.

Тед кивнул. Марго заметила, что тина застряла у него в щетине на подбородке.

— Ева, — скомандовал он, — собирай вещи, мы возвращаемся домой. Черт побери, где ваша мать, когда она так нужна?!

Женщина ободряюще сжала плечо Марго:

— Ты храбрая девочка, все будет хорошо.

Увидев, что девочки дрожат от холода, она завернула обеих в полотенца и помогла Еве собрать последние пожитки в большую плетеную корзинку.

Когда они все двинулись домой, солнце скрылось за облаками и вода в реке совсем почернела.

— Спасибо вам, — крикнул на прощание Тед, — большое спасибо! И простите за шарф.

— Ой, ерунда какая, — ответила ему женщина. — Надеюсь, у вас все будет в порядке. Удачи!

— Мама забыла? — спросила Люси, шагая вприпрыжку рядом с Тедом.

Но тот не ответил. Лишь миновав яблочное хранилище и пристань, пройдя через садовую калитку, он, скривив губы, сказал:

— Идите в дом. А я расскажу вашей матери, что произошло. Ева, помоги Марго переодеться в сухую одежду, я отвезу ее в больницу.

По тому, как он хлопнул маленькой деревянной калиткой, всем стало ясно — Тед в ярости.

Пока они шли через фруктовый сад, было слышно, как он распахнул дверь старого яблочного хранилища и прокричал:

— Какого дьявола, Кит! Всего один раз! Один раз ты не могла посвятить семье даже часа драгоценного времени и променяла нас на свою машинку!

Эти слова эхом разносились среди деревьев.

Корзина для пикника стояла на столе — там, где они оставили ее утром, уже наполовину упакованную. Ева вздохнула и быстро убрала ее в кладовую, сказав:

— Папе лучше ее сейчас не видеть.

Два дня спустя, когда у Марго была все еще перевязана рука, в дом должна была заявиться журналистка, чтобы взять интервью у Кит. Ева уже час драила первый этаж, когда зашла в кухню и обнаружила, что там стоит плотная завеса черного дыма, а ее самая младшая сестра, все еще в пижаме, сидит на кухонном столе, неуклюже держится забинтованной рукой за нож, который торчит из тостера.

— Ты что делаешь?! — прокричала Ева. — Ты же так убьешься!

Пролетев через всю кухню, она выдернула провод из розетки и отбросила руку Марго от ножа, затем осторожно вытащила подгоревший тост и швырнула его в мусорное ведро. И только тогда увидела, что по всему полу разбросаны перья, точно кто-то вспорол одну из диванных подушек.

— Черт бы побрал этих котов!

Марго кивнула и положила в тостер два свежих ломтика хлеба.

— Кажется, это был голубь. А там есть еще кое-что.

Ева взглянула на коврик возле задней двери и увидела кучку свернутых спиралями блестящих внутренностей. Это точно постарался какой-то из котов. Несколько месяцев назад Тед принес домой троих котят, которых забрал у местного фермера. Тот уже собирался утопить их, потому что кошек в округе развелось слишком много. С тех пор Пинтер, Миллер и Мамет поселились в Уиндфолзе и ежедневно благодарили хозяев такими вот подношениями.

— Я же только что тут все помыла! — простонала Ева.

— Не думаю, что журналистка придет на кухню. И вообще, чего ты так волнуешься? Это всего лишь очередное дурацкое интервью.

Ева вздохнула. Почему она так волнуется? Почему все утро драит дом, пылесосит, протирает пыль в гостиной и пытается уговорить мать одеться… Во что-то менее неформальное… Немного более подходящее этому случаю. Она понимала почему. Потому что мать их, к сожалению, известная писательница. Правда, она пишет такое, что одноклассники передают друг другу потрепанные томики с ее именем на обложке и, хохоча, зачитывают вслух самые непристойные отрывки. Потому что соседи, к сожалению, только и судачат об их семье: родители не женаты, отец без работы, девочки донашивают друг за дружкой одежду и обувь. Не стоит так афишировать на весь мир свое неблагополучие и свой бардак дома, правда? Ева, ворча, достала совок и щетку, чтобы убрать перья. Она не представляла, как они все здесь справятся без нее.

В начале следующей недели она соберет вещи и уедет в университет. Ее не переставая грызло чувство вины за то, что она мечтает наконец освободиться от всего этого и не может дождаться, когда же это произойдет.

Она проветрила кухню, убрала перья, восстановила идеальный порядок; журналистка приехала через час. Крупнейший женский журнал хотел взять интервью у Кит в домашней обстановке. Осенью все ждали выхода пятой книги нашумевшей серии «Редкие элементы».

Девочек попросили держаться подальше — сидеть у себя в комнатах или гулять в саду, но Ева не хотела подчиняться. Она уселась на лестнице, ведущей на второй этаж, грызла ногти, прижавшись к деревянной балюстраде, и смотрела вниз, на гостиную. Там ее родители расположились на видавшем виды зеленом бархатном диване.

Мать сидела с прямой спиной, стиснув колени. Она вняла намекам Евы, аккуратно причесалась и надела подходящее случаю платье — немного в обтяжку, с пуговицами и поясом. Отец же резко контрастировал с ней: широкие плечи (Еве видно было только одно), крепко завязанные шнурки на коричневых ботинках, загорелая рука, которую он легко положил на колено жене. Нога едва заметно отбивает, точно чечетку, какой-то ритм, слышный только ему. Наполовину скрытому в тени человеку.

Журналистку усадили спиной к двери. И все, что Ева могла видеть, это седые кудельки на голове и по-театральному пышные рукава шелковой блузки с бантом на шее, который дрожал, как школьный пудинг, когда она наклонялась к ноутбуку, лежавшему на коленях. На журнальном столике жужжал диктофон.

— Как у вас замечательно, — сказала журналистка, оглядывая гостиную. — Именно таким я и представляла себе дом настоящего писателя. Интимным, уютным, гостеприимным.

Ева улыбнулась и порадовалась собственной дальновидности — незадолго до приезда гостьи она протерла пыль на этом столике и поставила туда глиняный кувшин со свежесрезанными садовыми цветами.

— Я уверена, нашим читателям интересно узнать, как вы себя почувствовали, — спросила журналистка мерзким писклявым голосом, — когда вам впервые позвонил ваш агент. Как изменилась ваша жизнь? — Она наклонилась к матери.

Ева представила читателей как бойцов невидимых библиотек, которые сидят за выстроенными в шеренгу столами и как по команде перелистывают страницы этого женского журнала.

Кит улыбнулась:

— Ты помнишь, Тед? Ты отправил первый черновик Максу, посчитав, что у него есть кто-то на примете, кто может прочесть мою работу. И меньше всего мы ожидали, что нам позвонят всего через две недели. Когда я услышала это от мужа, то закричала так, что уронила телефон.

Ева уже не раз слышала эту историю, но ей нравилось переживать волнение матери снова и снова.

Кит повернулась к журналистке:

— После этого на звонки всегда отвечал Тед. Я не могла даже говорить. Там разразилась настоящая война — столько посыпалось предложений.

На лице Кит появилось хорошо знакомое Еве отсутствующее выражение — с таким лицом она помешивала кашу в кастрюльке или грызла карандаш, сидя за письменным столом. Тело ее находилось здесь, а мысли — где-то там.

— Нам было совсем нечем отпраздновать это событие, — снова продолжила Кит, повернувшись к Теду, — помнишь? Шампанское больше всего под ходило, но мы тогда не могли позволить себе покупать что-то дорогое, правда? Она подпихнула мужа ногой и снова улыбнулась: — Но ты настоял.

Тед что-то пробормотал.

— Но все равно он побежал в местный паб, заставил их открыть бутылку шампанского и продать ему.

Журналистка восторженно закивала:

— Настоящая история про Золушку. Из грязи в князи, от бедности к богатству. Наши читатели любят такое.

Ева почувствовала, как отец как-то странно хмыкнул, но ни одна из его собеседниц этого не заметила.

— Я бы не сказал, что из грязи, — заметил он.

— А я бы не сказала, что в князи, — улыбнулась Кит. — По крайней мере, не тогда. Предложение, которое мне поступило, превосходило мои самые смелые мечты, но все равно никто не знал, насколько популярной станет эта серия. Первую книгу, «Око камня», раскручивали очень медленно. И в списки бестселлеров она попала только через несколько месяцев после выхода. И тогда уже все начало нарастать как снежный ком. Поступили предложения от зарубежных издателей, поэтому меня попросили написать продолжение. И тогда все зависело от… читателей. От того, что они прониклись историей Торы Рейвенстоун и начали горячо рекомендовать ее всем.

— Еще как рекомендовать! Вы уже написали четыре международных бестселлера, а пятый, «Кварцевое сердце», выйдет осенью. Правильно?

— Всего их должно быть семь. Я знаю, что многие критики считают мои книги низкопробной халтурой, а читатели недоумевают, почему я не могу писать быстрее. Но ведь нельзя же торопиться с вдохновением! Написание каждой книги занимает столько времени, сколько занимает. Я следую за нитью своих идей, она меня направляет. И я говорю спасибо музе.

— Именно, — подтвердила ее слова немного сбитая с толку журналистка. — Наверняка для каждой книги у вас есть изрядное количество исследований?

— Конечно. Я стараюсь описывать все исторические подробности так, чтобы и персонажи, и мир вокруг них выглядели достоверными. Нам повезло, что мы живем здесь, в местах, пропитанных историей, рядом Стоунхендж и Гластонбери, здешние пейзажи все как будто пронизаны мистикой и волшебством. Вы заметили? Это не может не вдохновлять.

Журналистка опустила голову и немного откашлялась:

— М-м-м, да… думаю, да. Я слежу за отзывами читателей. На самом деле в ваших книгах вызывают интерес не только исторические детали, но и то, как вы пишете о женском состоянии… о том, как это быть женщиной в мире, принадлежащем мужчинам. — Она немного замешкалась, но продолжила: — А правда, что идея этой серии пришла вам в голову, когда вы гуляли с маленькой дочкой? В одном из интервью вы сказали, что страдали от послеродовой депрессии и писательство стало для вас своего рода освобождением от нее. Способом спастись.

— Да. Первый опыт материнства стал очень трудным для меня. Я не ожидала, что мне придется принести такую огромную жертву — саму себя. И в момент крайней усталости и эмоционального утомления я размышляла, что может заставить мать пожертвовать новорожденным ребенком? Отдать его какой-нибудь высшей силе, оставить на берегу реки?

— Действительно, — пробормотала журналистка.

— Именно благодаря писательству я снова начала чувствовать себя собой. Это стало для меня приятной неожиданностью, ведь до этого я никогда ничего не писала. Так что мой первый роман — еще и мой первый писательский опыт в принципе.

— А вы все свои книги написали здесь, в Уиндфолзе?

— Да.

— У вас есть какой-то собственный метод? Я знаю, например, Стивен Кинг всегда садится за работу ранним утром и не останавливается, пока не напишет хотя бы шесть страниц. И так каждый день.

Кит кивнула:

— Я знаю, это может выглядеть как глупое суеверие, но каждую новую книгу я пишу так же, как первую. Я черпаю энергию из этой реки, она питает мое творчество. Я всегда работаю только в своей студии — бывшем яблочном хранилище. Мы его перестроили. Там ничего особенного, но она тихая и уютная. Я не пользуюсь компьютером и пишу на своей старенькой пишущей машинке, которую когда-то подарил мне Тед. — Она похлопала его по колену. — И этот метод, один и тот же для каждой книги, меня утешает.

Ева увидела, как журналистка даже отшатнулась от удивления.

— Как… как… — Она никак не могла подобрать правильное слово.

— Как это старомодно? — подсказала ей Кит и рассмеялась. — Да, Тед уговаривает меня сменить метод, пытается утащить меня на темную сторону бесконечными рассказами о корпорации «Эппл» и всяких USD.

— USB, — пробормотал Тед.

— Но меня совсем не волнуют современные технологии. Я им не верю. Мне нравится работать с единственным отпечатанным экземпляром рукописи. Мне кажется, так гораздо проще увидеть и отследить всю историю.

— Невероятно, — ответила журналистка, немного помолчав и полистав свои записи. — Место, где вы живете, просто очаровательно. Как давно вы здесь?

— С конца восьмидесятых, — ответил Тед.

— Это прекрасный дом, но, как и большинство старых домов, ему нужен постоянный уход, — продолжила Кит. — По правде говоря, Уиндфолз уже давно обрушился бы прямо нам на головы, если бы у меня не было такой армии читателей и почитателей. — Кит улыбнулась: — И я им за это очень благодарна.

Ева заметила, что Тед все еще легонько отстукивает ногой чечетку. И пространство вокруг как будто сдвинулось и немного сузилось, воздух стал горячее и насыщеннее. Она изо всех сил прижалась щекой к балюстраде, чтобы не пропустить ни слова.

— А как друзья и семья отнеслись к вашему успеху? Они были рады за вас? Или, быть может, вы столкнулись, — журналистка хихикнула, — с какой-нибудь личной или профессиональной завистью?

— О нет, никакой зависти, что вы! Мой партнер — тоже писатель. И он прекрасно меня понимает, правда, дорогой?

Тед хмыкнул в знак согласия, но Ева не была уверена, что он на самом деле согласен.

— Читатели следили за вашей рыжеволосой героиней, Торой Рейвенстоун, с самого трагического начала ее истории, когда всю семью жестоко убили, а она сама просто чудом избежала того, чтобы быть принесенной в жертву языческим богам, и до ее превращения в искусную целительницу и воина. Многие рецензенты отмечают вас как писательницу с очень сильной феминистской позицией. Вас хвалят за то, что вы даете так много свободы своей героине, вдохновляете ее на подвиги. Несомненно, у вас большие планы на Тору и в следующих книгах?

Кит рассмеялась:

— Я не могу раскрыть вам все свои секреты, но главное скажу. Читатели пока видели только верхушку айсберга и не представляют, на что способна Тора. Ее ждет большое будущее, но даже она сама пока не понимает всей своей силы.

Журналистка кивнула:

— Не могу не спросить вас еще кое о чем. О сценах бурного и, я бы даже сказала, весьма наглядного секса. Один рецензент назвал ваши книги «мокрыми трусами неудовлетворенных домохозяек». Что вы можете сказать на это?

— Вы знаете, я вообще не читаю рецензий и отзывов. Я считаю, что они только отвлекают. Я пишу для читателей, а не для рецензентов.

— Но вы не будете против, если ваши дочери прочитают ваши книги? — Журналистка уже вся подалась вперед, чтобы только не пропустить ни слова из ответа Кит. Ева обнаружила, что тоже ловит каждый звук ее голоса.

— А почему я должна быть против? — пожала Кит плечами. — Это всего лишь секс. У людей такие странные, неловкие отношения с собственным телом и его желаниями. А стыд — это очень разрушительная эмоция. Я только обрадуюсь, если мои девочки будут читать все, что сами захотят. Хотя я полагаю, Марго, наша самая младшая, заинтересуется историей Торы только годика через два, — тут Кит рассмеялась. — Честно говоря, я очень удивлюсь, если они вообще заинтересуются моими книгами. Им моя работа кажется самым скучным в мире занятием.

Нет уж, подумала Ева, ничуть не заинтересуются. Пару лет назад она прочитала половину первой книги, после чего швырнула ее через всю комнату. Это было так ужасно и так отвратительно — здоровому подростку читать про яростный секс, который выдумывает мать в своих книгах. Одно то, что друзья это прочитали, уже отвратительно.

— То есть ваши дочери не впечатлены вашей карьерой? — продолжала журналистка.

— Совсем. Мои дочери считают, что такая работа — самое скучное, что только можно придумать.

Я сижу целыми днями, запершись в своей студии. Слишком много времени провожу, копаясь в своей голове, а не в реальности. Никакого гламура. Марго заявила мне на днях — лучше бы я была ветеринаром или продавцом, как родители ее друзей. Когда тебе одиннадцать, домашние питомцы и бесплатные сладости гораздо привлекательней списков бестселлеров.

Журналистка засмеялась, а потом повернулась к Теду, точно впервые увидела его тут:

— А вы как, Тед? Что вы скажете о том, что книги вашей жены просто перенасыщены сексом?

Ева скорее услышала улыбку этой женщины, чем увидела ее. Отец прочистил горло.

— Не мне ее судить. Кит может писать все, что посчитает нужным. Только так работает творчество.

— Полагаю, вы, как писатель, это понимаете лучше всех. Но вы же и сами были в свое время довольно успешным автором?

Ева заметила, как он буквально впился пальцами в колено Кит, даже суставы побелели.

— Был недолго, — твердо ответил он. — Но сейчас я в основном ухаживаю за дочерьми и веду хозяйство. Я главный мажордом Кит.

Та нежно взяла его руку и легонько пожала:

— На самом деле он скромничает. Тед — настоящий писатель, блестящий драматург. Я уверена, вы помните его пьесу «Утраченные слова». — Кит немного помолчала, дожидаясь ответа, и, не дождавшись, продолжила: — Ее ставили несколько сезонов подряд в театре Вест-Энда и гастролировали с ней по всей стране. Несколько лет назад поговаривали, что спектакль поставят на Бродвее, но… — Она помолчала. — Но он продолжает писать, правда, дорогой? Сейчас работает над новой пьесой. — Тед молчал, Кит улыбалась журналистке натянутой улыбкой. — Он очень скрытный, но я точно знаю, пьеса будет великолепна.

— Потрясающе, — кивнула журналистка, но, как показалось Еве, ничего больше не настучала в своем ноутбуке. — А ваши дочери? Они идут по вашим стопам? Услышим ли мы о молодых писателях, выросших под этой крышей?

Кит задумалась. Ева старалась не упустить ни слова.

— Ева, наша старшая дочь, слишком практична. И слишком разумна. Она в нашей семье вместо матери. — Еве даже стало немного обидно, какой скучной персоной она представала в описании Кит. — Сомневаюсь, что и Люси, средняя, будет писать. Она слишком непоседлива, не может усидеть на месте дольше нескольких минут. Она слишком свободна, слишком телесна, чтобы подчиняться хоть какой-то дисциплине. Но есть еще младшая, Марго. Вот насчет нее я не уверена. У нее очень развито воображение, она очень драматична внутри. Мне кажется, она хотела бы стать актрисой. Забавно, правда? — добавила Кит с улыбкой. — Даже не представляю, куда их может занести жизнь. И конечно, каждая из них обязательно напишет собственную историю.

— Они все чудесные девочки, — сказал Тед, — мы ими гордимся.

Журналистка закрыла ноутбук и, подобрав ноги, наклонилась, чтобы выключить диктофон.

— Потрясающе. Думаю, у меня есть все, что нужно. Получился прекрасный материал. Мы его поставим в сентябрьский номер. Я позабочусь, чтобы вашему пиарщику прислали копии.

Ева, застигнутая врасплох таким скорым завершением интервью, быстро взбежала по ступенькам наверх, пока Кит провожала журналистку и прощалась с ней возле входной двери. Затем послышался громкий вздох Теда и скрип дивана. После чего Кит вернулась в гостиную.

— Слава богу, все закончилось. Кит, правда, я в последний раз участвовал в этом шапито. «Вы же и сами были в свое время довольно успешным автором», — передразнил Тед журналистку.

— Не придирайся. Ей и вправду было интересно.

— Интересно? — он резко расхохотался. — Да ты даже не представляешь, каково это — быть пятым колесом в телеге. Сидеть статистом при приме. Да я могу с таким же успехом надеть шапку-невидимку. Или пойти в сад к девочкам.

— Именно поэтому я рассказала ей о твоей новой пьесе.

— То есть бросила мне кость, как собаке? Не нужно мне этого покровительства, Кит.

— Не будь таким.

— Таким — это каким?

— Таким вздорным.

— И ты вот это вот все, — зарычал Тед, — лила ей в уши!

— Я сочиняла для нее тот рассказ, который она хотела слышать. Так делают все писатели, Тед.

Ева, спрятавшись на лестнице и затаив дыхание, слушала. А Кит продолжала свою тираду:

— Эта публичность, эти условности. Да мы должны быть за них благодарны! Чем больше продается моих книг, тем легче жить нам всем. Я иногда завидую тебе. Ты не связан по рукам и ногам этим проклятым контрактом. Тора, черт ее подери, Рейвенстоун будет со мной еще долгие годы. А ты волен писать все, что захочешь… или нет.

Тед молчал.

Кит вздохнула:

— Возможно, пора подумать о той жизни, которая тебе нужна, Тед. Давай будем честны друг с другом.

— Что ты хочешь сказать?

— Столько лет, Тед, столько лет ты пытаешься писать. Неужели ты никогда не задумывался о том, что будешь гораздо счастливее, если попробуешь заняться чем-то еще? Отвлечешься от слов, займешься тем, что с ними никак не связано, и, возможно, они придут к тебе снова.

— Ты считаешь, чтобы стать источником мудрости и кладезем таланта, надо написать несколько дрянных бестселлеров? Серьезно? Я не смогу нафигачить столько чуши. Я хочу, чтобы то, что я пишу, было действительно ценным.

Оба, и Кит, и Тед, надолго замолчали.

— А что было бы со всеми нами, с нашей семьей, если бы я не писала свои «дрянные бестселлеры»? Скажи, что?

— Господи, Кит, ты слышишь себя?

— Ты можешь винить меня. Можешь винить всех на свете. Но ты не можешь не замечать, Тед, что единственный человек, которого ты никогда не обвиняешь, — это ты сам. А ведь ты можешь многое изменить. Только ты можешь писать свои пьесы.

Кит вылетела из гостиной. Ева помедлила еще минуту, дожидаясь возможности ускользнуть в сад незамеченной, и спустилась по лестнице.

Покрывало, расстеленное для пикника, лежало на лужайке перед домом, шахматная партия была брошена посреди игры. Ева слышала смех сестер, доносящийся из сада. Она прошла до ручья, который бежал вниз, к реке, мимо старой кривой яблони. На фоне солнечных лучей маячили фигуры обеих сестер, мошки роились вокруг них. Ей было непонятно, чем это они заняты, пока она не подошла ближе и не увидела сверкающее лезвие перочинного ножика в руке Люси.

— Та-да-м, — сказала та, отойдя от ствола, чтобы показать результат Еве.

— Что там? — спросила она, прищурившись.

На коре яблони были вырезаны пять букв — К. Т. Е. Л. М.

— Это для потомков.

— Зачем?

Люси улыбнулась:

— Потому что ты скоро уедешь. Но куда бы ты ни отправилась, где бы ни жила, это дерево служит доказательством того, что ты всегда здесь. Мы все здесь.

— Какая же ты дурочка, Ева!

— Угу, — пожала она плечами.

Марго, неуклюже протянув свою перевязанную руку, сорвала с ветки одно за другим три яблока.

— Еще рано, — сказала Ева. — Они еще зеленые.

— Да ерунда, — засмеялась Марго.

Ева откусила яблоко. Оно оказалось не просто неспелым — рот сводило от его кислоты. Она выплюнула и запустила яблоком в изгородь. Но горький привкус не исчезал. Она снова посмотрела на эти пять букв, вырезанные на стволе старого дерева. «Ты принадлежишь этому месту». Наверняка Люси права, но Ева дождаться не могла, когда же наконец увидит, что уготовано ей вдали от Уиндфолза.

Тед шагал по гравийной дорожке. Он не знал, куда идет, главное — прочь, подальше от дома. Здесь он не выдержит больше ни минуты. Не выдержит больше ни одного слова Кит, подобного тому, что она только что говорила ему.

Когда они впервые встретились, она внимала каждой его фразе. О, как она умела слушать! Дурной тон признаваться в этом, но отрицать все равно нельзя: именно слепое обожание Кит в то время помогало ему чувствовать себя настоящим мужчиной. Ее обожание, ее поддержка и ее уважение.

Но в последние годы все это куда-то делось, исчезло, рассыпалось, как рассыпаются здания во время землетрясения. Вот и у них произошел какой-то тектонический сдвиг в отношениях.

«Столько лет, Тед, столько лет ты пытаешься писать. Неужели ты никогда не задумывался о том, что будешь гораздо счастливее, если попробуешь заняться чем-то еще?»

Эти слова острее бритвы резали его по живому. Вдвойне больнее было еще и оттого, что они отражали и его собственный страх. Столько лет. Сколько лет прошло с тех пор, как он впервые познал сладкий вкус успеха, когда его все называли одним из лучших молодых драматургов страны. И что сейчас? Потертый безработный мужчина с кризисом среднего возраста, который живет на гонорары жены. Кто он? Никто. А она — она всемирно известная писательница К. Т. Уивер.

Главный мажордом. Ну или просто помощник. Он сказал именно то, что думал. Он отложил в сторону все свои амбиции, взялся за управление Уиндфолзом и воспитание троих дочерей. Они с Кит никогда не говорили о том, что, возможно, им стоит разделить обязанности, но по мере роста ее писательской карьеры и все более жестких требований издателей Тед взвалил на себя все родительские обязанности. Одну за другой он отводил дочек в школу, сжимая их маленькие лапки в своей большой ладони. Он заклеивал им разбитые коленки. Толкал качели и помогал забираться на деревья. Учил плавать в реке и читал перед сном. Он был рядом каждое заветное мгновение их детства. И сам был этому счастлив.

— Ты совсем не похож на нормального папу, — заявила однажды Люси, когда они возвращались из школы домой.

— Что ты имеешь в виду, солнышко?

— Ну, ты не работаешь, не носишь костюмы с галстуками, не водишь никакой шикарной машины.

— Нет, не работаю, не ношу и не вожу. — Он посмотрел ей прямо в лицо: — А тебя это так беспокоит?

— Нет, — улыбнулась Люси. — Ты мне нравишься таким, какой ты есть.

Тед тоже улыбнулся ей и пожал ее ручку:

— И ты мне нравишься, Люси, именно такой, какая ты есть.

Это же так просто — такое безусловное принятие друг друга. Но Тед солгал бы, если б сказал, что внутри себя он не ощущал негодования. Кит так быстро и легко переложила на него все эти обязанности. Когда звонили из школы, чтобы сообщить, что одна из девочек заболела, разумеется, Тед мчался туда, вез дочь домой, укладывал в постель и ухаживал за ней. Именно он планировал девочкам каникулы и следил, чтобы они вовремя шли на занятия и возвращались домой. Все больше и все чаще он оказывался в мире своих дочерей. Он никогда ни на секунду не пожалел о той близости, которая установилась у него с ними, но была и оборотная сторона: казалось, эта близость только увеличивает пропасть, которая разверзалась между ним и Кит. И за это он был обижен на нее. Они не говорили об этом, но роль каждого из них была установлена и определена.

Даже Макс, который когда-то был его агентом, уже считал Теда сбитым летчиком.

— Тед, старик, — сказал он, когда позвонил в последний раз, — рад тебя слышать!

Где-то в трубке вдалеке проехала скорая, слышался шум лондонских улиц. И Теду остро захотелось прямо сейчас оказаться там, в окружении пестрой толпы, вернуться к тому себе, которым он был когда-то.

— Если ты хочешь поговорить по поводу пьесы… — начал было он, но Макс прервал его на полуслове.

— Про пьесу понятно, буду иметь в виду. Но мне нужна Кит. Я хочу обсудить с ней японские контракты на четвертую книгу. Там кое-какие проблемы. Ничего серьезного.

— А, да, конечно, — ответил Тед, стиснув зубы. — Я сейчас позову ее, — и побежал, точно послушный лакей, за Кит.

И дело не в том, что он не ценит ее труды. С замиранием сердца он прочел первые две книги. Они захватили его целиком. Кит писала потрясающе, и он одновременно и удивлялся этому, и гордился ею, и боялся за нее. Видит бог, он лучше других знал, что это такое: каждый день садиться за стол и смотреть на пустую страницу. Дело не в том, что он не ценил Кит. Дело в том, что он больше не ценил себя.

«Утраченные слова», свою первую пьесу, он писал, находясь в самой воронке горя. Ему просто необходимо было написать ее — чтобы выжить и чтобы разобраться в собственном прошлом. Отец много лет страдал от деменции, и Тед, тогда еще подросток, был вынужден заботиться о нем, наблюдая, как, по сути, добрый, но эмоционально далекий человек, его отец, медленно исчезает, ускользая в слабоумие. Им обоим было совсем не на кого опереться в этом море страдания, матери давно не было рядом. Поэтому «Утраченные слова» не просто были преисполнены горя, они исходили из него. И эта работа тогда значила для него все.

Наверняка разница между Тедом и Кит заключалась именно в этом. Если ее книги так или иначе связаны с мечтами и фантазиями, то есть с миром целиком выдуманным, то Теду просто необходимо чувствовать тесную связь с реальностью, она должна лежать в основе всего, что он пишет. Ему необходимы слова, чтобы разъяснять и интерпретировать собственную жизнь. Он хотел написать нечто настоящее… нечто значимое. Но проблема, с которой он сталкивался всякий раз, когда садился за письменный стол, заключалась в том, что сказать-то, по сути, оказывалось совершенно нечего.

Много лет он провел, занимаясь дочерями, ощущая, что застоялся, не состоялся и вообще больше не способен написать ни одной чертовой пьесы. Неуверенность в себе и страх неудачи — вот и все его спутники. Он как будто был парализован. И чем больший успех сопровождал Кит, тем выше росла его неуверенность. Он был человеком слова, но слов у него больше не было. Успех партнерши заставил его замолчать и терзать себя ревностью. Это и стало тем внутренним уродством, в котором он никогда не смог бы признаться ей. Он чувствовал себя Самсоном, который продолжает жить со своей Далилой, хотя она одним взмахом ножниц уже лишила его силы. «Утраченные слова». Парадокс в том, что название его первой пьесы стало как будто пророческим.

Он шагал, опустив голову и не отрывая взгляда от дороги, вначале по гравийной дорожке, мимо церкви, потом по мосту через реку. На середине он остановился взглянуть на водоворот, закрутившийся прямо под ним. Всю ночь лил дождь, поэтому уровень воды в реке поднялся выше обычного. Камыши колыхались, почти целиком затопленные. Тед видел, как по дну реки движутся камеш ки и галька, увлекаемые силой течения. Он подумал о том, как они, ударяясь друг о друга, постепенно стираются, истончаются и со временем превращаются в песок. Точно так же, как его отец так же, как его писательская карьера. Истончаются и истощаются. Как он сам здесь, в Уиндфолзе Как там сказала Кит? «Неужели ты никогда не задумывался о том, что будешь гораздо счастливее, если попробуешь заняться чем-то еще?» А что, если это правда?

Оказавшись на дальнем краю долины, он поднял голову и огляделся. Река журчала где-то за спиной, вокруг расстилались поля. Там впереди, на холме, за небольшой рощицей, на краю кукурузного поля, стоял каменный коттедж. Тед втянул побольше воздуха, поднял голову, повернулся к солнцу и пошел дальше.

Только оказавшись рядом с этим коттеджем, он задумался, что делает. Пока он размышлял, держа руку у защелки ворот, молодая женщина вышла из пристройки, вытирая руки тряпкой, и прищурилась от солнца.

— Здравствуйте, — сказала она. На ней было темно-зеленое платье, рыжие волосы стянуты в узел, лишь несколько прядей, выбившихся из-под резинки, падали ей на лицо. — Вы хотите купить что-то из моих изделий?

— Э… Я не… — Он похлопал себя по карманам, понимая, что не додумался захватить с собой бумажник, но, увидев ее улыбку, понял, что она просто дразнит его.

— Как ваша дочка?

— Уже в порядке, спасибо. Вы были правы, ей наложили несколько швов и ввели сыворотку. Ей повезло на самом деле. Мы вернулись домой уже через час. Еще чуть-чуть — и она бы повредила сухожилие.

Женщина вздрогнула.

— Что ж, ей действительно повезло. — Она бросила тряпку в открытую позади нее дверь. — Я собиралась выпить чаю. Присоединитесь? У меня есть печенье. Шоколадное, — добавила она с чуть дразнящей интонацией.

Тед подумал о том, что ему все равно придется возвращаться в Уиндфолз, о том, что его там ждет ледяная, отстраненная Кит, и о том, что ужасно хочется пить.

— С удовольствием, — сказал он. — Благодарю.

На кухне она помыла руки, принесла чашки и банку с чаем.

— Садитесь, — предложила она, увидев, как Тед неловко топчется возле стола.

Он придвинул стул и некоторое время молча наблюдал за ней. Она грациозно и легко двигалась, ничуть не стесняясь незнакомца, который сидел за столом. В ее волосах были следы высохшей глины, на руке — пятно красной краски. Он тут же вспомнил рану Марго, вспомнил, как эта женщина легко сняла с шеи шарф и перевязала им руку его дочери.

Он вспомнил ее тонкие пальцы и гладкие запястья, и сияющую под яркими солнечными лучами белую кожу.

Когда заварился чай, она устроилась напротив Теда, глубоко вздохнула и подняла глаза. Встретившись с ней взглядом, он вдруг ощутил покой, исходящий от нее. Она просто и открыто смотрела него, не осуждая и не подозревая. Она улыбнулась и подвинула ему чашку с чаем. Тед заметил морщинки в уголках ее глаз и маленькую родинку, напоминающую сердечко, на левой щеке.

— Я думаю, что мы встретились не просто так. Как вы считаете?

Тед, обжигаясь, сделал глоток чая.

— Наверное, — задохнувшись от кипятка, ответил он.

— Не обожгитесь, — проговорила она все с той же дразнящей интонацией.

Он не понимал, что на него нашло. Может быть, просто солнце напекло ему голову, пока он бродил по долине. А может, покой и какая-то располагающая атмосфера этого дома. Над камином здесь висели медные кастрюли и сковородки, свет из окна падал прямо на них. Рядом стояло деревянное кресло с лоскутной подушкой на сиденье. На комоде — большая миска, наполненная сосновыми шишками. И все вместе это выглядело по-настоящему уютно и привлекательно. Тед повернулся и обнаружил, что незнакомка по-прежнему наблюдает за ним. Они улыбнулись друг другу, осознавая всю странность момента, и Тед расслабился и протянул ей руку:

— Я Тед. Приятно познакомиться.

— Сибелла, — ответила она, пожав его руку, и он почувствовал, будто его пронзил небольшой электрический разряд.

— Должен сказать вам спасибо за вашу помощь тогда… за ваше спокойствие и доброту… ну и… за то, что пожертвовали своим прекрасным шарфом.

Сибелла улыбнулась:

— Все это ерунда. Главное, чтобы с дочкой все было хорошо.

— Да, с ней все хорошо.

Они снова замолчали. Только звук тикающих часов заполнял тишину, воцарившуюся на кухне. Сибелла посмотрела на него поверх своей чашки:

— А с вами все хорошо? Я заметила, как вы испугались. Но это нормально. Наверняка тяжело наблюдать за страданиями своей дочери, осознавая, что не можешь облегчить ее боль прямо сейчас.

Тед удивился, что она спрашивает о том, как чувствует себя он. Но еще больше был удивлен своей реакции.

— Д-да, конечно, я в порядке.

Он сделал еще глоток чая. Ее кожа цвета молока. А глаза — цвета платья, такие же темно-зеленые, точно лесной мох. Ей около тридцати.

— Вы занимаетесь керамикой?

— Да.

Слишком молода, чтобы сидеть тут в одиночестве, в компании глиняных горшков и печи для обжига. Как вообще она это переносит?

— Я слышал, вы потеряли мужа? — спросил внезапно он, чувствуя необходимость этого вопроса. — Я вам очень сочувствую.

— Спасибо, — ответила она и подняла на него взгляд.

Он понял, что тонет в его зеленой глубине. Ему так хотелось протянуть руку, коснуться ее, как-то утешить или успокоить. Но она наверняка посчитала бы его старым извращенцем.

— В этом месяце будет семь лет, как погиб мой муж, — тихо проговорила она.

— Как его звали?

— Патрик.

— Можно я спрошу, как он погиб?

— Он был управляющим на молочной ферме в Стаффордшире. Поехал в поле на тракторе, выскочил из него, чтобы закрыть ворота, но какой-то предохранитель сломался, и трактор просто наехал на него. Это был жуткий несчастный случай. Во всяком случае, так мне сказал следователь.

Тед смотрел в свою чашку.

— Мне так жаль. Вы долго были женаты?

— Два года.

Тед молчал, чувствуя, что ей есть что еще сказать.

— Я тогда была на девятой неделе беременности. И через два дня после похорон потеряла ребенка. Потом пришлось продать почти всю землю, что была у нас, чтобы погасить долги, которые мы накопили после нескольких неудачных лет на ферме. Жизнь, которую я знала, будущее, которое хорошо себе представляла, в одночасье исчезли. Потери накладывались одна на другую. Я переехала сюда, чтобы начать жить заново, постараться забыть о той боли. Но нет, — она грустно улыбнулась. — О боли не забыть. Она остается навсегда.

— Мне очень жаль. — Тед протянул руку и сжал ее теплые пальцы. Оба молчали. На мгновение Тед подумал, какая странная штука жизнь, вот так вдруг обнаруживаешь себя на совершенно незнакомой кухне с совершено незнакомым человеком, и оказывается, держаться с ним за руки — это самое естественное, что только есть в мире. Он как будто точно знает, что должен утешить ее и не хочет ее отпускать.

Сибелла отстранилась первой. Подняла руку и смахнула набежавшую на щеку слезу.

— Простите. Семь лет прошло, а все еще иногда накатывает.

— Я понимаю.

— Да, понимаете.

— У меня, конечно, не то же самое, но очень близко. Моя мать умерла, когда я был ребенком. Отец умер, когда я был еще совсем молодым. В последние годы он страдал от деменции, и я был его опекуном. Мы никогда не были близки с ним, но я едва справился с этой потерей. Не представляю, каково пришлось вам. Горе обезоруживает и сбивает с ног… особенно такое чудовищное горе.

Сибелла кивнула:

— Это так.

— Вы больше не вышли замуж?

— Нет.

— Вам тут не одиноко?

Она пожала плечами:

— Иногда бывает, но здесь мне хорошо. — Вздохнув, она снова улыбнулась ему: — Простите, не знаю, зачем я все это рассказала вам. Обычно я не пытаю незнакомцев трагическими подробностями моей жизни. Вряд ли это тот тип светской беседы, который пристало вести новым друзьям за чашечкой чая.

— Вряд ли. Но такова реальность.

Тед подумал, что этот разговор оказался единственным реальным из всех, что у него были в последние много месяцев. Они смотрели друг другу в глаза, и он снова почувствовал этот всплеск энергии, захвативший их обоих. Контакт. Понимание. Непонятно, что это было, но он чувствовал себя ошеломленным. Оказалось, чай в чашке закончился.

— Кажется, мне пора идти.

— Да, конечно, — кивнула Сибелла.

Выйдя во двор, он увидел, как сквозь облака пробивается яркий солнечный луч, который, точно прожектор, падает на долину. Высоко в небе нарезает круги ястреб, его крик эхом разносится по округе. И все это вместе выглядит потрясающе красиво. Тед с улыбкой сказал Сибелле:

— Спасибо вам за чай и за беседу.

— Пожалуйста.

Вдруг он понял, что ему требуется недюжинная сила воли, чтобы повернуться и уйти отсюда. У ворот он остановился и оглянулся. Она все еще стояла там и смотрела ему вслед.

— Я приду на следующей неделе, — крикнул он. — С бумажником. Куплю у вас что-нибудь.

Она подняла руку в знак признательности, и он почувствовал, как ее улыбка возносит его все выше.