Дом у реки

7

Люси просыпается под шум дождя, вся покрытая испариной, ужасное предчувствие не исчезает. Она лежит неподвижно, глядя в темноту и пытаясь понять, что же именно так беспокоит ее. Секунды через две она вспоминает: свадьба… Марго… И все, что предстоит пережить. К горлу подступает тошнота. Люси вздыхает и тянется к Тому, который что-то бормочет и обнимает ее, не просыпаясь.

Ей не хочется тревожить его сон, но и бороться с нарастающим ужасом нет никаких сил. Она тянется к телефону и бессмысленно листает инстаграм, читает радостные посты друзей и незнакомцев.

У каждого из них своя яркая и счастливая жизнь. Она знает, что есть что-то нездоровое в рассматривании чужих картинок и сопоставлении их с реальностью, но не может оторваться от ленты.

Взгляд ее падает на одну особенно яркую фото графию. Девушка, работающая инструктором по йоге в ее студии, выложила фотку, где стоит в затейливой позе. Надпись «Живи своей правдой» как будто течет неоновым светом вдоль идеально пря мой линии ноги. Динамические занятия этого нового инструктора начались в студии совсем недавно, но уже стали популярны. Люси перепостила картинку в инстаграм-студии, и через несколько секунд телефон загудел от уведомлений.

Том шевелится и бормочет, поворачиваясь к ней:

— Все хорошо? Как-то ты сегодня рано.

— Рано, да. — Она поворачивается и кладет голову на его теплую грудь, слушая, как прямо в ухе медленно и ровно бьется его сердце. Она пытается подстроиться под его дыхание.

— Прости, что припозднился вчера. Надо было поработать подольше, чтобы освободить следующую неделю. Как у вас все прошло?

— Марго приехала, — отвечает Люси, улыбаясь. — Сказала, что только из-за меня.

Том крепко обнимает ее:

— Это хорошо. А как мама?

— Довольно напряженно. Я их оставила вдвоем. Надеюсь, они объяснятся.

— Ты же знаешь, что совсем не обязана воссоединять свою семью.

— Знаю.

— Ты не сможешь изменить взрослых людей, зря только потратишь силы на них. Не хочу, чтобы ты загнулась под этой ношей. — Том утыкается в ее шею. — Тебе и без того достается.

— Знаю. Но надеюсь, что они очень хорошо проведут следующие несколько дней. Да и мы все.

За окном какой-то мотоцикл рычит двигателем и вскоре умолкает.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично.

— Точно? — Он смотрит на нее с подозрением.

— Немного устала.

— Побереги себя хоть немного. И не взваливай на свои плечи чужие проблемы. Обещай мне.

— У меня потом будет целая неделя, чтобы хорошенечко отдохнуть.

Том вздохнул:

— Уж я позабочусь об этом.

— Ты прямо как добрая нянюшка.

— А не за это ли ты любишь меня? За то, что я такой заботливый?

— И за то, что ты такой заботливый, и за то, — она гладит мочку его уха, — что уши у тебя красивые.

— Правда?

— А что, тебе никто этого не говорил?

— Никто и никогда.

Том притягивает Люси к себе и начинает целовать ее шею и плечи. Его теплое дыхание разливается по ее коже.

— Почему бы нам не сказать им об этом сегодня? Зачем ждать?

— Пока не время. Я пока не хочу, — отвечает она, глядя в темноту.

Том смотрит на часы и стонет:

— Какая рань! Зачем мы вообще проснулись в такую рань, давай еще немного поспим!

Но Люси понимает, что больше не заснет. Она откатывается от него, ложится на бок и кладет руку на живот. Свет желтого уличного фонаря с террасы треугольником падает на одеяло. Три дня до свадьбы. Три дня до свадьбы с замечательным и незамысловатым мужчиной, который тихо сопит рядом.

Заземленным. Именно так сказал про него отец после их первой встречи. Самая правильная характеристика для Тома. Очень хорошее определение. Он действительно заземлен — твердо держится на ногах и не витает в облаках. Они встретились в Гластонбери в рейв-палатке два года назад, и по тому, как Ева закатила глаза, а мать почти не отреагировала, когда она рассказала им о своем новом парне, они явно ждали, что тот окажется очередным проповедником ЗОЖ и восточных практик. Но Том, с его теплотой, добродушием и обаятельной улыбкой, покорил их обеих почти сразу. Даже Марго, которая познакомилась с ним на том самом шестидесятилетии отца, нашла момент, приникла к ее уху и прошептала: «Он очень хороший, Люси».

Она лежит в темноте и вспоминает прошлый вечер. Надежда, что мать и Марго пережили этот семейный обед мирно, не покидает ее. А вдруг они даже смогли прийти хоть к какому-то согласию. Кстати, надо и ей прийти к какому-то согласию с Евой. Совсем скоро уже будет пора вставать и отправляться в студию. Там сегодня придут новые посетители, так что нужно сделать расписание на следующий месяц. А еще поговорить с одним местным художником, чтобы он нарисовал мандалу на стене. Да, принять новые коврики для йоги, которые она недавно заказала. И все это нужно сделать до субботы, потому что потом она не появится там целую неделю.

Жизнь пролетает стремительно. Точно над головой неумолимо и безжалостно раскачивается маятник часов и заставляет ее сердце биться с ним в такт — все быстрее и быстрее. Иногда хочется замедлить этот бег, а то и вовсе поставить его на паузу. Но не сейчас… Не сейчас.

Живи своей правдой. Яркие неоновые слова полыхают на изнанке ее век. Она смакует свою вину. Может, Том прав и стоит рассказать им обо всем сейчас, еще до свадьбы? Она пытается представить эти разговоры один на один и телефонные звонки каждому, а потом их реакцию. Нет уж. Лучше все сказать, когда они соберутся вместе на семейном ужине. Сразить их всех сразу, скопом.

Люси гонит из головы все эти мысли и сосредоточивается на дыхании: медленный вдох и выдох. Она же сама учит всех этих стиснутых проблемами клерков и вечно измотанных родителей, как правильно расслабляться и дышать. Странно, что такое естественное, данное нам природой по умолчанию занятие кажется иногда настолько трудным, что ему необходимо учить. Но если она прямо сейчас позволит, то страх проникнет к ней через окно спальни и обернется вокруг нее, точно простыня. Этого нельзя допустить. Ради Тома, который лежит рядом. Поэтому она больше не будет думать ни о свадьбе, ни о том, какая боль разъединила всю ее семью. Боль, которую необходимо излечить. Она не будет думать о той новости, которую знают пока только они с Томом и которой она должна поделиться со всеми. Она не будет думать об этом сейчас. Сейчас она будет просто дышать. Дышать.

8

Марго лежит в постели и срывает со стены полоски обоев. От выцветших на солнце маков и плетистых роз, которые она помнила с самого детства, ее кожа зудит. Сколько же утр она просыпалась, глядя на эти цветы? В ее память до боли въелся этот прогиб матраса и узор на стенах так, что она больше не чувствует себя взрослой. Она вновь подросток. Полый и никому не понятный.

Она пальцем обводит цветок и упирается ногтем в стык, где соединяются полотна обоев, и, подцепляя, тянет на себя. Еще одна длинная треугольная полоска скручивается в ее пальцах, точно тонкая яблочная шкурка. Марго внимательно смотрит на нее и бросает на кровать — в кучу других таких же. Немного отпрянув в сторону, она с удивлением обнаруживает: часть стены с оборванными обоями стала напоминать лицо, покрытое шрамами.

Что же такого особенного в возвращении в Уиндфолз, если оно лишает человека всего, что он успел приобрести? Что же в этом возвращении, если оно вновь делает человека таким, каким тот был когда-то? Неужели двери дома, где прошло детство, мгновенно возвращают к той исходной точке? Точно проверяют: да, она по-прежнему та самая девочка, которая зарылась поглубже, спряталась под слоями ее настоящего, но до сих пор та, кем когда-то была. И ей по-прежнему больно. Стыдно. Невыносимо. Это разливается по всему ее существу и страшно бесит. Неужели все только потому, что она вернулась в это место.

Не в силах больше лежать, она вскакивает с кровати и быстро одевается. Доставая футболку из сумки, вдруг обнаруживает там бутылку водки, зарытую в одежду. Она вновь обматывает вокруг нее свитер и сует обратно, задвинув сумку подальше под кровать и пообещав себе не касаться ее. По крайней мере, пока не припрет. Собрав разметавшиеся по кровати подушки, она складывает их друг на друга, чтобы прикрыть оборванные обои, и выходит из комнаты.

Дом окутан тишиной. На кухне Марго кормит старого Пинтера, который трется о ее ноги, варит кофе и садится с чашкой на заднем крыльце. Ночью она слышала, как лестница, ведущая в башню, скрипела под ногами Кит. Марго знает, что та еще не спускалась. Мать проводила в своей студии бесконечно много времени, когда работала. Марго всегда казалось, будто они живут с ней в одном доме, но в разных измерениях. И в детстве это возмущало ее, но сегодня она благодарна Кит за свое одиночество.

Марго смотрит на сырой сад, который выжидающе раскинулся перед ее взором. Рано утром прошел дождь. Паутина лежит на траве серебряными нитями с застрявшими в них бриллиантовыми каплями. В саду со стуком падает яблоко. Интересно сколько ему понадобится времени, чтобы сгнить до конца? Марго чувствует до боли знакомый запах реки, который поднимается снизу из долины, и тут же невольно вспоминает зеленую воду, сломанные ногти и черную грязь, покрывающую руки. Она сглатывает комок, вдруг вставший в горле, и наклоняется над чашкой, стараясь вдохнуть побольше кофейного аромата.

Вчера вечером она впервые за несколько лет осталась наедине с матерью. Неуклюжая уловка Люси сработала. Да и Марго была готова. Ей действительно хотелось, чтобы все было нормально — приготовить вместе с матерью ужин так, будто никогда ничего не происходило, выпить вина, поужинать. Поговорить. Наверстать все, чего они были лишены все эти годы ее отсутствия. Это ведь так обыденно.

Наверняка ее матери было бы трудно провести черту подо всем, что когда-то случилось, если бы не она. И не Люси. Но она-то здесь. Она приехала. И наверняка это что-то да значит. Но призраки прошлого восстали, и она взорвалась, точно дымовая шашка, точно пылающая бутылка с коктейлем Молотова… Марго сидела на кухне и слушала, как клокочет кровь в ее венах, и думала, вдруг ослышалась. Но нет. Все было ровно так, как было. И Кит кричала, как тогда: «Зачем ты сделала это?!»

Она была уже почти готова сказать. Какая-то ее часть жаждала рассказать правду и приблизиться к матери после стольких лет разлуки. Но стыд заливал все. Ее стыд и свадьба Люси. Тот Особенный День, в который, как хотела сестра, они стали бы нормальной семьей. И, скорее всего, именно это не позволило ей сказать хоть что-то. Именно поэтому она убежала.

Конечно, Люси еще надеется, что они вновь сыграют в счастливую семейку. И конечно, она думает, что, собрав их всех в Уиндфолзе, сможет загладить прошлое, что родители вновь станут друзьями, а Кит и Марго разрешат все их противоречия. Что все волшебным образом разрешится само собой. Наивная и оптимистичная Люси, она просто не знает всей истории целиком. Да и как она может ее знать?! Кит и Марго стоят на разных берегах, а их общее прошлое — это бурный поток, катящийся между ними. У них есть всего четыре дня, чтобы его перейти. Четыре дня, чтобы не захлебнуться в нем. Чтобы быть хорошей сестрой для Люси и сделать все правильно, прежде чем снова покинуть ее.

Думая о Люси и ее свадьбе, она вспоминает вчерашнюю размолвку с Евой и тянется за мобильным, на котором набирает короткое сообщение для обеих сестер: «Я готова помочь вам, скажите только как. Целую. Марго». Но едва она нажимает кнопку «отправить», как раздается сигнал принятого сообщения. От неожиданности она даже подпрыгивает. «Йонас» — мигает на экране. Она кладет мобильный на ступеньку, ждет, пока высветившееся имя не погаснет, и понимает, что хочет пройтись. Лесная голубка поет свою утреннюю песню.

Сад манит мягкостью. С листьев стекают остатки утреннего дождя, земля под ногами оживает с каждым шагом Марго, сделанным по серебристо-зеленому склону холма. Шатер, натянутый между деревьев, дышит своим белым пологом, точно призрак. На до боли знакомой старой яблоне, склонившейся над ручьем, она вновь видит шрамы вырезанных инициалов: К. Т. Е. Л. М.

Марго хорошо помнит, как перочинный нож сверкнул серебром в руке Люси и вонзился в кору. Она протягивает руку и пальцем гладит каждый инициал. Это было когда-то давно. Когда-то была прежняя Марго. Ее воспоминания висят на лезвии этого перочинного ножика, который потом, несколько лет спустя, царапал не буквы на коре, а борт чужого автомобиля. Она все еще слышит женский крик и звук, с которым этот нож упал на землю. И звук ее собственных шагов. Она с трудом сглатывает ком, который подступил к горлу при этих воспоминаниях.

Пение птиц разносится по всей округе, отскакивая эхом от одного холма к другому, оттеняя и усиливая гудение далекого трактора. Где-то вдалеке, на самой окраине фруктового сада, виднеются железные ворота, от которых тропа сбегает к реке. Марго стоит, держась за ствол яблони и гадая, хватит ли ей храбрости пройти здесь. Она не делала этого уже много лет.

Закрыв глаза и чувствуя этот нарастающий зуд в теле, который заставлял ее срывать куски обоев в спальне, точно отковыривать запекшиеся корочки с ран, а потом смотреть, как из них сочится кровь, она спускается по склону к реке.

Минуя ворота, выходит на тропу, бегущую по берегу, на котором осела и осталась гнить старая лодка. Гладкая зеленая лента катится внизу. Марго глубоко вдыхает утренний воздух, неотрывно глядя на воду. Еще раз. И еще.

Утки, одна, вторая, третья, взлетают, потревоженные ее приближением. Она даже подпрыгивает от неожиданности и вдруг чувствует, как успокаивается от звука их крыльев и недовольного кряканья, и продолжает свой путь дальше, к причалу, минуя остатки пожарища, заросшие плющом. Деревянный помост, уходящий в воду, скрипит под ее шагами. Она садится на него, свесив ноги и глядя на текущую воду, на мошек, роящихся на поверхности, и на водоросли, колышущиеся, точно волосы русалок.

Стрекоза с перламутровыми блестящими крылышками приземляется на помост рядом с ней. Зелено-синее тельце насекомого податливо и утомленно изгибается на ветру. «Я знаю это чувство», — думает Марго, берет телефон, не сводя взгляда с полупрозрачных крылышек, и нажимает на кнопку, чтобы прослушать сообщение: «Марго. Это я. Думаю, нам надо поговорить. Позвони мне. Пожалуйста».

Под звук его голоса и ритмичный скандинавский акцент она закрывает глаза и видит непослушные светлые волосы, бороду и небесно-голубые глаза. Йонас. Прекрасный пример того, что происходит, когда она слишком близко подпускает к себе кого-то и остается беззащитной. Смятение и стыд. Темный, липкий стыд. Она идиотка, идиотка, которая должна все исправить. Вздохнув, она набирает номер.

— Привет, — отвечает Йонас почти сразу, его голос звучит мягко и тихо.

— Привет, это я.

— Привет, ты. Я рад тебя слышать. Думал, ты уже и не позвонишь больше.

— А я вот звоню.

Они некоторое время молчат, потом Йонас первым нарушает тишину:

— Ты исчезла так внезапно.

— Я же написала записку.

— Ну да, семейные дела, очень загадочно.

— Моя сестра выходит замуж, — объясняет она.

— Да уж.

— Ну да. Причем сообщила нам в последний момент.

— Ясно. — Йонас немного молчит и спрашивает: — А ты не хотела позвать «плюс один»? Друг-фотограф никогда не бывает лишним.

— Спасибо, но разве ты не занят в эти выходные? Хотя я сомневаюсь, что Люси сможет нанять такого крутого фотографа, как ты.

— Я могу сделать это бесплатно. По дружбе.

Они оба опять молчат. Марго вдруг представляет спальню Йонаса, как она лежала там обнаженная в его постели. Вздохнув, она стряхивает с себя это наваждение. Гребаный бред какой-то!

— Не хочешь поговорить о той ночи? — спрашивает он.

— Можно, — отвечает она, думая, что готова на все, лишь бы не говорить об этом.

— Я считаю, мы не должны игнорировать то, что произошло. — Он на секунду замолкает, но, немного поколебавшись, продолжает: — Я не хочу игнорировать это.

Марго не представляет, что ему ответить на это, и не отвечает, поэтому он снова заполняет паузу:

— Я знаю, когда ты решила снять свободную комнату у меня, мы не должны были переходить границы договоренности, но когда я познакомил с я с тобой поближе… ну… ты стала очень важна для меня. Марго, ты мой хороший друг…

— Да, — она хватается за эти слова, как за соломинку, — да, мы друзья.

— Друзья. Только той ночью… то, что случилось, было очень неожиданным, но, знаешь, я понял кое-что…

«Только не это, пожалуйста», — думает Марго, прикрыв глаза.

— У меня… есть к тебе чувства.

У Марго перехватывает дыхание.

— То есть я… я был… я увлекся тобой.

— Не переживай, Йонас, — она обрывает его монолог на полуслове. — На самом деле все в порядке. Просто мы тогда оба немного перебрали. Не стоит придавать этому такого значения.

Он молчит.

— Не придавать значения? — наконец уточняет он и замолкает. Тишина между ними снова разверзлась пропастью. — Но… Я подумал, что между нами, возможно, что-то все-таки есть.

— Конечно, есть, Йонас, мы друзья. Мы соседи, мы живем в одной квартире. Давай не будем усложнять.

— Давай. Конечно, — отвечает он после долгой паузы.

Марго смотрит на другой берег реки. По голосу понятно, как обижен Йонас, как ему неприятно и больно. И это отзывается в ее сердце, которое колотится как ненормальное, так, что хочется сжать его в ладонях.

— Итак, — с притворным весельем говорит она, — мы оба в порядке, правда?

— Правда. — Йонас немного колеблется, но все же спрашивает: — А ты сама — в порядке? Ты бы сказала мне, если бы у тебя были проблемы? Ну, как друг, сказала бы?

— Конечно, — все так же лжет она в ответ. — Конечно, сказала бы.

Она замечает что-то белое в самой гуще нависающих над водой ветвей на противоположном берегу.

— Хорошо. — Где-то на заднем плане появляются голоса: «да, светоотражатель, запасная батарея», и Йонас говорит в самую трубку: — Извини, я на съемках. Бойз-бенд. Они тут все такие дивы. Никогда в жизни не видел столько всякой фигни для укладки волос. Мне пора идти. Ты будешь дома на следующей неделе?

«Дома, — думает Марго. — Вот как он это называет!»

— Да, я вернусь после выходных, — говорит она бодро и снова переводит взгляд на что-то белое в ветках кустарника напротив, какие-то странно изогнутые палочки, как будто остов маленькой лодки. — Увидимся на следующей неделе!

— Хорошо, Марго, увидимся, — отвечает Йонас и отключается.

Марго долго слушает тишину в трубке и внимательно смотрит через реку. Пока они говорили с Йонасом, ей пришла в голову мысль, ужасающая своей простотой. Возможно, вернуться в Уиндфолз — это не откатиться назад в прошлое, а признать что, пока ее здесь не было, с самого момента ее побега и до этого дня, она не переставала быть собой. Она не изменилась. Она все та же. Поэтому никогда не сможет убежать от себя прежней к себе настоящей.

Глядя на другой берег реки, Марго сглатывает. Странные белые палочки вдруг обретают форму, и с нарастающим ужасом она понимает: «Не палочки. Косточки».

Она вглядывается внимательнее, проверяя, можно ли верить собственным глазам, но в конце концов встает и идет до самого края пристани, чтобы получше рассмотреть их и убедиться. Да, это кости, никакого сомнения. Кровь приливает к голове. Она слышит ее пульсацию. Чувствует, как снова перехватывает дыхание. И не знает, что делать. Она опускает руку в воду, чтобы хоть немного унять дрожь. Люси на ее месте уже скинула бы одежду и влезла в реку целиком, но она — не Люси.

Тут Марго замечает старую лодку, лежащую на берегу, смотрит на нее пару мгновений и, подойдя поближе, понимает, что она хоть и древняя, но вполне целая. Поперек сиденья лежит одинокое весло. Марго пинает деревянный корпус и слышит довольно твердый стук. И тогда, оглянувшись вокруг, отвязывает лодку и толкает ее в воду.

9

Ева в душе. Теплая вода окутывает ее целиком. Где-то вдалеке слышен смех дочерей, она скребет тупой бритвой у себя под мышкой. Мэй пронзительно хохочет, следом за ней Хлоя.

— Стой, Хлоя, хватит! — кричит шестилетняя Мэй, хотя явно не хочет, чтобы старшая сестра останавливалась.

Ева вздыхает. Они в это время должны одеваться и собирать рюкзаки. Но внизу Эндрю, его задача — проследить за ними.

Ева закрывает глаза и намыливает волосы. Стоя в пене, она представляет, будто находится совсем не здесь… например, сидит на высоком стуле в темном баре, в руке бокал с коктейлем, рядом свеча, которая отражается в полированной стойке. Она что то говорит мужчине, сидящему тут же, тот наклоняется вперед, протягивает руки и пытается обнять ее. Его прикосновения обжигают…

— Ма-а-а-ам!

Ева открывает глаза и снова быстро закрывает их. Поздно. Пена уже попала на слизистую.

— Блин!

— Ты сказала плохое слово.

— Да. Да, сказала.

Она сует голову под душ, смывая пену, и когда вновь открывает глаза, видит Мэй, которая стоит возле душевой кабины в розовых пижамных штанах с единорогами и в школьном жакетике. Ее руки и рот измазаны мармитом[1], лицо искажает капризная гримаса.

— Мама, Хлоя хочет меня убить!

— Да что ты, милая, нет, конечно!

— Она садится на меня и заставляет нюхать папины ботинки.

Ева закатывает глаза и спрашивает:

— Ну и по поводу чего такие пытки?

— Просто она хочет смотреть «Скуби-Ду», а я «Щенячий патруль».

— А я думала, что запретила вам смотреть телевизор перед школой.

Мэй тут же спохватывается:

— А папа разрешил.

— Сейчас разрешил? — Ева вздыхает. — Я спущусь через минуту и поговорю с Хлоей. И с папой. Договорились?

Мэй победоносно бросается на душевую перегородку.

— Я люблю тебя, мамочка! — кричит она, целуя стекло и оставляя на нем липкие коричневые мармитовые отпечатки.

Глядя на них, Ева пытается убедить себя, что все это ерунда, главное же — их привязанность друг к другу, наклоняется и прижимается к расплющенным коричневым губам дочери с другой стороны душевой кабины.

— Я тоже тебя люблю. А теперь беги одеваться и держись подальше от сестры.

Мэй медленно выходит из ванной, оставив Еву, которая в спешке пытается вытереться полотенцем и кое-как натянуть одежду. Через двадцать минут они все уже должны сидеть в машине.

Внизу она видит Хлою, которая сидит на спинке дивана и лениво забрасывает в рот кукурузные хлопья. Всё еще в пижаме и со всклокоченными волосами. Телевизор орет на полную громкость. Диванные подушки разбросаны по полу, из опрокинутой напольной вазы с цветами прямо на ковер льется вода, стойка с обувью, которая должна стоять в прихожей, валяется перевернутая посреди гостиной. Телевизор продолжает орать отвратительно бодрую музычку.

— Хлоя, что, черт возьми, тут происходит?!

Дочь с трудом отрывает взгляд от телевизора и смотрит на мать.

— Почему ты не одета и почему здесь такой бардак?! Где твой отец?

Хлоя пожимает плечами так беззаботно, как только умеют девятилетние девочки, у которых нет никаких забот.

— Папа на кухне.

Мэй, по-прежнему полураздетая, зато в кроличьих ушках на голове, появляется в гостиной.

— Почему вся обувь здесь? — Ева уже на взводе.

— Мэй бросалась в меня ею.

— А она назвала меня лялечкой!

— Она и есть лялечка, раз все еще боится Скуби-Ду! — кричит Хлоя в ответ и снова утыкается в экран.

Это становится последней каплей, терпение Евы лопается, она хватает пульт и, не обращая внимания на протестующий крик дочери, выключает телевизор.

— Вы обе, быстро уберите здесь все! Прямо сейчас!

— Но это несправедливо, — начинает причитать Мэй. — Я вообще тут не виновата.

Ева ставит на место вазу с цветами, глядя, как стекают на ковер последние капли воды.

— А теперь, — грозно рычит она, — я не хочу слышать от вас ни слова!

Хлоя шагает через всю комнату, ставит на место стойку для обуви и с грохотом швыряет в нее кроссовки Эндрю, после чего нарочито громко и драматично вздыхает.

— Ты такая змея подколодная, — говорит Мэй, начисто забыв об утренних боях со старшей сестрой и теперь объединившись с ней против матери.

На кухне Эндрю смотрит не отрываясь в экран своего ноутбука, вокруг него собралась целая батарея грязных мисок, чашек и тарелок с недоеденными тостами. На подоконнике голосит радио, в раковине валяется кастрюля с остывшей и присохшей к ней овсянкой, на столе — лужи кофейной гущи. Открытая бутылка молока киснет возле холодильника.

Ева, стоя в дверях, полыхает от злости.

— Ты в порядке, дорогая? — спрашивает Эндрю, наконец отрываясь от ноутбука.

— Нет, я не в порядке, — кричит она, подлетев к подоконнику и выключая радио.

— Я просто пытался заглушить их вопли, — начинает оправдываться он, улыбаясь. — Ничего же страшного не произошло?

— Не произошло. Только девочки разгромили гостиную и при этом ни та, ни другая совсем не готовы к школе.

— Прости, я отвлекся немного. Кажется, они там прекрасно провели время без меня.

Ева смотрит на мужа, приподняв бровь.

— Что?

— Там уже началась третья мировая, а ты даже не обратил внимания! И вообще, ты обещал помогать мне хотя бы по утрам, хотя бы немного.

— Но я же тут.

— Ты не тут. Тебя вообще тут нет. Ты в своем ноутбуке!

— Они же не маленькие, Ева, за ними не надо приглядывать каждую секунду. — Эндрю улыбается: — И вообще, никто не пострадал, все на месте и даже в целости и сохранности.

Ева вздыхает. Дело не в этом. Она оглядывает беспорядок на кухне и представляет, что сейчас ей предстоит выдержать еще одно сражение — на этот раз с расческами и обувью, потом будет гонка до школы, они обязательно забудут что-нибудь дома — физкультурную форму или ноты. Вспоминает, что скоро у нее смена в кадровом агентстве, где она работает на полставки. Возможно, это не столь важная и ответственная работа, как у Эндрю, но у нее тоже есть обязательства, она должна выполнять их. Ева думает о том, что скоро уже суббота, а столько всего нужно успеть до свадьбы, и список дел все растет. Как растет и напряжение между Кит и Марго. И тут же она представляет Сибеллу, которая сидит за одним столом с ними на пятничном семейном ужине. Она думает обо всем этом сразу и задается вопросом: как же, черт возьми, она справится со всем, что навалилось и что предстоит разгребать. И чувствует себя поверженной. Побежденной.

Всегда ли было так? — спрашивает она себя. Всегда ли она несла на своих плечах это бремя? Чтобы всем было хорошо, у сестер были ланчи, когда мать начисто забывала о них и после долгой ночной работы даже не просыпалась, чтобы проводить девочек в школу. Чтобы школьная форма была чистой, волосы прибранными и все школьные документы подписанными — она постоянно напоминала Кит о том, чтобы та не забывала хотя бы ставить на них подпись. Кажется, Ева всю свою жизнь провела под этим грузом ответственности. Отчасти именно поэтому она была так строга с дочерьми, ведь когда-то она и для своих сестер была в какой-то степени матерью. Как же, оказывается, тяжело выносить постоянный поток проблем, которые в состоянии решить только она. И как же хочется уже бросить это все на произвол судьбы.

Эндрю встает и включает чайник.

— Давай я приготовлю тебе чай. — Он притягивает ее к себе: — Не сердись на меня. Прости, пожалуйста. Я буду стараться изо всех сил.

Ева кивает, закусив губу, и прижимается к нему в знак благодарности, но тут звонит мобильный. Она отстраняется, чтобы взглянуть, кто это. Сообщение от Марго. «Ну наконец-то, — думает она. — Хоть какая-то помощь». И быстро набирает ответ ей, а затем другое сообщение — их отцу.

— Ну что, поставили вчера шатер? — спрашивает Эндрю, наливая ей в кружку кипяток.

— Поставили, — отвечает она и кладет телефон. — И боюсь, у меня для тебя новость. Ты будешь отвечать за праздничный костер. Мама хотела фейерверки, но, кажется, я ее отговорила.

— Праздничный костер? Фейерверк? Я думал, это будет скромная свадьба.

— Ну как тебе сказать, скромная. Больше семидесяти человек гостей.

Эндрю изумленно смотрит на нее и смеется:

— Это только ваша семья?

Ева чувствует, что опять начинает раздражаться, и отворачивается к раковине, чтобы сполоснуть миски из-под хлопьев, прежде чем загрузить их в посудомоечную машину.

— У меня сегодня родительский комитет в школе. Ты побудешь с девочками?

— Сегодня вечером?

— Да. В семь часов.

— Боже, Ева, прости, я не смогу, у меня сегодня деловой ужин. — Эндрю протягивает ей чашки. — Я думал, ты знаешь.

Ева внимательно смотрит на мужа:

— Нет. Это не записано в календаре.

— Разве? — Он отключает ноутбук и сует его в сумку. — Прости, любимая, я виноват. Я не думал, что должен вечером сидеть с детьми.

Ева чувствует, как кровь опять приливает к щекам.

— Сколько еще раз я должна повторить, что ты не просто сидишь с детьми. Ты их отец.

— Слушай, это же просто очередное собрание. Неужели они не обойдутся без тебя?

Она сует еще одну миску в посудомойку.

— Дело не в том, что не обойдутся. Просто у меня есть определенные обязательства.

— Ну тогда позови няню. — Эндрю смотрит на нее в упор. — Прости, но я не могу пропустить этот ужин. Сейчас и без того сложности на работе. — Затем, немного смягчившись, добавляет: — Я знаю, что у тебя тоже есть определенные обязательства, но ты же изводишь себя то школьными делами, то вот этой свадьбой. Ты слишком много взвалила на себя.

Ева бросает пучок столовых приборов в подставку посудомойки, выронив на пол нож.

— Да, я слишком много взвалила на себя.

Она ждет, что он скажет что-нибудь о том, что как раз другие не взваливают на себя все и вообще не слишком заморачиваются, но он просто собирает свои вещи, целует ее на прощание и убегает, оставив в полном раздрае. Она считает до десяти, берет себя в руки и выходит из кухни.

— Если вы обе, — истошно орет она девочкам, — не оденетесь прямо сейчас, то сами будете объяснять директору школы, почему пришли в пижаме.

И не думайте, что я не смогу увезти вас в таком виде!

— Вау! Наша мама, — слышит она бормотание Хлои в гостиной, — самая ужасная мама на свете.

10

— Думаешь, все будет хорошо?

Тед появляется в дверях студии Сибеллы с чашкой кофе в руках. Она разминает пальцами кусок белой глины на вращающемся гончарном круге, ее кофе дымится рядом на скамейке.

Уже в который раз с тех пор, как встретил ее, он восхищается ее мастерством. Тем, как скользит между ее пальцами мокрая глина, как вращается круг под напором ее ступни. Ее зеленые глаза сосредоточенно смотрят на них, на левой щеке — белая полоса, за спиной — высоченный стеллаж для сушки с рядами белых, точно привидения, горшков.

Сибелла окунает пальцы в миску с водой, снова кладет их на распластанный кусок глины и начинает лепить, постепенно вытягивая его все выше и выше, делая все тоньше и у́же, формируя изящное горлышко. И если работа Теда заключается в том, чтобы подхватывать слова из воздуха и складывать их так, чтобы появлялся какой-то смысл, рождались персонажи и их истории, то в руках Сибеллы заключено настоящее, реальное ремесло. Ничего придуманного, ничего воображаемого. Тарелки, кувшины, миски, горшки. Результаты ее работы более чем материальны, и иногда он даже завидует этому мастерству.

— Ты имеешь в виду свадьбу? — спрашивает она, не отрывая взгляда от круга.

— Да.

— Уверена, все будут стараться держать себя в руках. Почему ты такой хмурый?

— Мне на самом деле нравится Том, только я все равно не понимаю, к чему такая спешка? — Он глотает из чашки. — Может, она беременна?

— Может. Но ты, кажется, не из тех отцов, которые заставят молодого человека жениться ради того, чтобы честь дочери не оказалась посрамлена. Кто-кто, но уж точно не ты!

— Верно, — сухо смеется Тед. — Уж мы-то с Кит определенно разбираемся в бастардах.

Он смотрит на тонкое золотое кольцо на своей руке и вспоминает момент, когда Сибелла надела ему его на палец. Почему-то тогда для него это было невероятно важно, хотя на тот момент ему уже стукнуло шестьдесят, и большую часть этих лет он прожил с Кит, отринув всякие брачные узы. Но почему-то сейчас он уверен, что настоящий брак с Сибеллой был самым правильными решением.

— Может, просто потому, что она любит его и сейчас самое удачное время для них обоих.

Тед улыбается:

— Вот это как раз я могу понять. Вообще все самые взбалмошные поступки Люси всегда были несколько романтичными. Хотя она продолжает оставаться загадкой. Да все мои девочки такие на самом деле.

— На самом деле они уже женщины, — отвечает Сибелла, опускает пальцы в воду и начинает разглаживать стенки вазы. — Удивительно, как ты до сих пор не понял этого.

— Еще один малыш в семье. Разве это не что-то… Разве это не настоящее благословение? Может быть, они хотят сделать объявление на свадьбе?

Сибелла улыбается и, замедлив верчение колеса, откидывается назад, чтобы рассмотреть вазу со всех сторон.

— Ты продолжаешь работать с фарфором? — спрашивает Тед, разглядывая работу вместе с ней.

Она кивает:

— Есть в фарфоре определенная… хрупкость. Да и работать с ним непросто, он требует легкости и нежности, но мне как раз это нравится.

Тед замечает, как свет, проникающий в окно студии, отражается в этих нежных белых предметах, которые сохнут на стеллаже позади Сибеллы, и думает, как они удивительно непорочны.

— Ты рано встал.

Он кивает:

— Я хотел поработать над финалом, прежде чем отправить черновик Максу.

— Тебе нравится спектакль?

Тед на мгновение задумывается. В последние месяцы он погружался в новую идею, вникая все глубже и глубже в непостижимые и сложные отношения отца и дочери.

— Не хочу забегать вперед, но, думаю, в нем что то есть. Надеюсь, что-то хорошее. — Он снова хмурится. — Знаешь, иногда все как будто приходит само собой, а иногда… Иногда похоже на уродств которое получается у меня, когда я сажусь за твой гончарный круг. Просто катастрофа.

Она смеется:

— У каждого из нас иногда такое случается.

— Я заказал столик в ресторане на завтрашний вечер, — говорит он, меняя тему. — Ты же идешь?

На этот раз мрачнеет Сибелла.

— Ты все еще думаешь, что это хорошая идея?

— Люси попросила, чтобы ты пришла.

— Просто я думаю, что Кит… Наверняка будет проще, если я…

— Дело не в Кит. Дело в Люси и Томе. Ты им нравишься. И к тому же пятничный ужин в кругу семьи подготовит всех к… более гармоничной субботе.

Сибелла кусает губу.

— Вот что сближает меня с твоими девочками… И ты, и я — мы оба знаем, что это сводит Кит с ума.

— Это уже ее проблема, — твердо отвечает Тед. — Люси хочет видеть тебя на семейном ужине.

Сибелла вздыхает и, откинувшись на спинку стула, смотрит Теду в глаза.

— Тогда я пойду.

Он шагает к ней, целует в макушку, ощутив губами мягкость и теплоту ее рыжих волос. Он всегда чувствовал свою избранность, раз такая красивая, талантливая женщина решила быть с ним. В кармане пищит мобильник.

— Кто это? — беспокойно спрашивает Сибелла, заметив, как он опять помрачнел.

— Ева. Попросила добавить еще одно место за столом. Марго приехала.

Он смотрит на Сибеллу. Та, приподняв бровь, говорит:

— Господи. Надеюсь, что это к лучшему?

Тед смеется:

— Ты забыла ее выступление на моем шестидесятилетии?

— Я знаю, ты скучал по ней. Наверняка это пойдет на пользу… всем.

— Наверняка, — отвечает он неуверенно.

— Может, раз она приехала, решится признаться во всем? Она же не может избегать этого вечно.

— Не может. — Тед мрачно смотрит на долину, глядя, как туча надвигается на солнце, точно занавес на сцене. Чего избегает, от чего бежит его младшая дочь?

Сибелла тянется за своей чашкой с кофе и делает глоток.

— Раз уж на то пошло, кажется, завтра я буду не единственной персоной нон-грата за ужином.

Тед кивает, не отрывая глаз от темного занавеса, опустившегося на долину.

11

На середине реки Марго понимает, насколько безрассудна ее затея. Грести веслом оказалось намного труднее, чем она предполагала вначале. Но хуже всего то, что лодка дала течь. Причем довольно серьезную. На дне уже плещется мутная вода. Марго смотрит на берег, где в ветках запутались чьи-то косточки, к которым она сейчас направляется, и начинает работать веслом еще отчаяннее.

Течение относит ее в сторону. Она все больше чувствует его неодолимую силу, пока не решает покориться ей, представляя, как оно выносит ее прямо к холодному океану, но в ту же секунду вспоминает, зачем так стремится на другой берег. Она выравнивает курс и решительно гребет веслом.

Оказывается, что пристать к этому берегу невозможно. Из-за слишком запутанных и густых прибрежных кустов, которые буквально нависают над водой, нельзя подобраться к суше. После пары отчаянных попыток Марго все же удается ухватиться за какую-то большую ветку и подтянуться на руках вверх, едва не потеряв весло.

Теперь она ясно видит, что да, это чей-то скелет Грудная клетка выгнута всеми ребрами, накрепко сцепленными с позвоночником, увенчанным черепом. Совершенно белым, чистым черепом. Только не человека, как она боялась, а — оленя. Она смотрит в пустые глазницы черепа с восхищением и — одновременно — облегчением. Ей даже хочется рассмеяться над этой совершенной нелепицей — рвануть через реку в дырявой лодке, которая вот-вот затонет окончательно, чтобы обнаружить скелет животного.

Чувствуя, как вода хлюпает в кроссовках и взбирается вверх по джинсам, она неуклюже выравнивает нос лодки и направляется обратно к пристани. На середине реки она решает немного отдохнуть — тело уже ломит от этой идиотской гребли. Задержав дыхание и глядя в темную воду, Марго слышит тихий плеск и тут же вспоминает летний полдень много лет назад и свой первый прыжок. Кажется, она до сих пор лежит там, на дне, и сквозь толщу мутной воды смотрит на внезапно замерший, затихший мир. От воспоминаний по телу пробегает дрожь.

Глубоко вздохнув, она вновь начинает грести, направляясь к деревянной пристани. Вода в лодке стремительно прибывает, так что с каждой секундой становится все труднее управлять ею. Наконец лодка утыкается в берег. Марго выскакивает из нее, привязывает к колышку и снимает намокший теплый джемпер.

Затаив дыхание, она несколько раз обводит пальцем татуировку на сгибе локтя. Когда-то она набила эту черную шипастую лозу, обвивающую маленькое сердце, в несколько приемов, но потом приходила к мастеру еще и еще, чтобы добавить элементов. Ей нестерпимо хотелось слышать жужжание машинки и ощущать резкие удары иглы, пронзающие электрической болью ее плоть. Чтобы избавиться от того состояния тотального онемения во всем теле, чтобы знать — она все еще может чувствовать хоть что-то. Хотя бы боль. И этот рисунок служил доказательством.

В заднем кармане джинсов вибрирует мобильник. Ответное сообщение от Евы: просьба навестить Сибеллу и узнать про цветы.

Это хорошо. Хоть какое-то время она побудет подальше от дома, от Кит. Кроссовки, конечно, совсем промокли, но по долине можно прогуляться и в них. Марго возвращается на тропу, поворачивает налево. Прочь от Уиндфолза, прочь от груды обугленных бревен, скрытых зарослями ежевики и плюща. Она так тщательно избегала их сегодня утром, что и сейчас прошла мимо, направляясь к мосту, после которого она окажется с другой стороны долины.

12

Люси шагает по Милсом-стрит, шлепая кроссовками по серым камням тротуара. Тонкий луч солнца пробивается сквозь облако над ее головой, окрашивая Бат в ослепительно-серебряные и медово-золотые оттенки. Она совсем не думает ни о рабочих таблицах, которые остались в студии, ни о назначенных встречах, ни о чем другом, что еще предстоит организовать к этой субботе. Она думает только о чуде, о том, как легко ее ноги касаются этой древней мостовой, о влажном ветре, что обдувает ее лицо и треплет кисточки шелкового шарфа, который она повязала на шею. Повернув в узкий переулок, она направляется к магазинчику на его дальнем углу. Она — всего лишь одна из тех, чьи ноги когда-либо ступали на эти камни, тех, кто проходил здесь когда-то и пройдет еще. И ее утешает эта собственная ничтожность.

Чуть впереди молодая мать пытается догнать двух девочек с косичками. Им года три-четыре. Они несутся изо всех сил, одна кричит: «Я бегу! Я бегу!» — и смотрит вниз на свои маленькие ножки. «И я! И я!» — вторит ей другая и хохочет в голос. Обеих переполняет радость.

Люси идет сзади и улыбается, вспоминая, как они с сестрами играли в догонялки в саду, кувыркаясь с холма, точно мячики. Какая же радость была в этом беге! «Побежали до старой яблони!» И они мчались со всех ног. Она всегда оставляла позади и Еву, и Марго. Попозже она уладит эту стычку с Евой. Они соберутся все вместе в субботу, и им снова будет хорошо вместе, как тогда. Она точно это знает. Совершенно точно. Свежий осенний воздух наполняет ее легкие.

Маленький звоночек над дверью легко звякает, когда она входит внутрь. Доротея, хозяйка, отрывается от швейной машины и машет в знак приветствия, бормоча что-то вроде «Привет, дорогая». Ее рот набит булавками.

Люси улыбается и ждет.

— Ты рановато, — наконец с улыбкой говорит Дот, вынув булавки изо рта.

— Да, немного волнуюсь.

— Еще бы! Оно там висит, — говорит Дот и кивает в сторону примерочной. — Проходи и зови, если потребуется помощь.

Минут через пять Люси раздвигает занавески примерочной и выходит к большому зеркалу.

— Ну как?

— Прекрасно! — отвечает ей Дот и поправляет подол. — Идеально!

Длинное платье ярко-алого цвета. То, что нужно. Люси проводит ладонями по шелку и радуется тому, как хорошо он лежит на ее фигуре. Она случайно увидела это платье в витрине винтажного магазина в Бристоле и сразу поняла, что оно должно принадлежать ей. Это и вправду самое красивое платье из всех, что когда-либо были у нее.

— Дот, это просто чудо какое-то. Оно как будто на меня сшито.

— Возможно, так и есть, — улыбается ей хозяйка. — Ты же собираешься всех ослепить в субботу. Будешь выглядеть сногсшибательно.

Люси молча соглашается с ней, внимательно глядя на свое отражение в зеркале, и слегка хмурится. Да, собирается.

Дот заворачивает платье в папиросную бумагу и осторожно кладет в большой картонный пакет. У двери они с Люси расцеловываются.

— Я желаю вам любви и счастья на всю долгую совместную жизнь!

Люси в порыве благодарности крепко обнимает ее. Так крепко, чтобы та не заметила слезы, предательски навернувшиеся на глаза.

Слишком легкий большой картонный пакет с шелковым платьем, которое немногим тяжелей папиросной бумаги, обернутой вокруг него, колышется в такт шагам и легонько ударяет Люси по бедрам. Она проходит мимо высокого каменного обелиска на Квинс-сквер и чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Опираясь на железную ограду площади, она глубоко вдыхает несколько раз, чтобы успокоиться, замечает пустую скамейку неподалеку, добирается до нее и садится чуть сгорбившись в ожидании, когда же наконец отпустит.

Ветер шелестит в кронах вишен, листья как будто шепчут: давай, скорей, торопись. Но она не мо жет. Пока — не может. Она делает несколько глубоких вдохов и пытается сосредоточиться на прохожих. Вот идет мужчина в темном костюме, спина прямая, в руках покачивается портфель. Две седоволосые дамы в косыночках обсуждают погоду. Молодой человек в наушниках качает головой в такт неслышной музыке. Женщина толкает впереди себя коляску со спящим малышом. Они проходят мимо, плюшевый синий мишка падает к ногам Люси.

— Извините, — говорит она, — вы уронили.

— Спасибо, — отвечает женщина и, оставив коляску, возвращается к скамейке. — Это была бы страшная катастрофа. — Она аккуратно пристраивает мишку возле ребенка, заодно поправляя одеял ко.

Люси внезапно начинает плакать.

— Ой, вы в порядке? — спрашивает оторопевшая женщина.

Но Люси не в силах ответить ей.

— Может… может, кому-нибудь позвонить?

— Простите, — наконец говорит Люси.

Женщина беспомощно оглядывается вокруг, подкатывает коляску к скамейке и предлагает:

— Я могу посидеть с вами немного. Хотите?

Люси кивает, вытирает глаза и вдруг, внезапно для самой себя, говорит:

— У меня свадьба в субботу.

— Ой, — удивляется незнакомка, — это же замечательно… Или нет? — уточняет осторожно.

Люси кивает. Немного порывшись в сумочке, женщина протягивает ей салфетку:

— Простите, это все, что у меня есть. Вы сейчас, должно быть, чувствуете себя немного… обескураженно?

Люси внимательно оглядывает Квинс-сквер, деревья, листья на этих деревьях, сразу весь мир, который сосредоточивается сейчас вокруг этой скамейки, и отвечает:

— Знаете, я чувствую себя так, будто сижу на каких-то чертовых качелях. Еще совсем недавно свадьба казалась отличной идеей, но сейчас… сейчас я в этом совсем не уверена.

— У вас есть варианты?

Люси сморкается и пытается подобрать слова, чтобы объяснить, что у нее сейчас на душе.

— На самом деле Том очень хороший. Он добрый, щедрый, всегда стремится сделать все правильно…

— Может, я, конечно, и сумасшедшая, но мне кажется, только этого достаточно, чтобы выйти за него замуж. — Незнакомка смотрит на тонкое золотое кольцо на своем безымянном пальце. — Я хорошо помню последние дни перед свадьбой. Тоже были жуткие качели — от эйфории к депрессии и обратно, не говоря уже о том, что все остальные тоже были на взводе. Даже не знаю, почему мы все так одинаково это переживаем.

— Вот и я не знаю, — устало кивает Люси.

— Мы с вами совсем незнакомы, поэтому вам покажется, будто мне легко говорить, но все же, если вы его любите и уверены, что это взаимно, постарайтесь не беспокоиться обо всем остальном. Вы станете хорошей семьей. И со временем будете еще больше любить друг друга, но уже как муж и жена. Нет ничего важнее этого.

— Спасибо вам, — отвечает Люси и снова улыбается.

Незнакомка кладет ей на руку свою ладонь.

— А когда родился малыш, — она кивает в сторону коляски, — я первые полгода только и делала, что постоянно рыдала. То от радости, то от грусти. Самые важные моменты в жизни часто вызывают у нас слезы.

— Простите, что я тут тоже рыдаю. А скажите, каково это — быть мамой?

— Это очень здорово, — отвечает женщина, улыбаясь. — Это вообще лучшее, что только можно придумать.

Люси смотрит на длинные ресницы малыша и гладкую кожу на его щечках.

— Знаете, что я обычно делала в такие моменты? — вдруг говорит незнакомка после паузы. — Шлялась по магазинам. Попробуйте побаловать себя чем-нибудь. И станет легче.

— Спасибо вам за доброту.

— Ох, это такая малость. Не знаю, как отблагодарить вас за то, что избавили от трагедии, которой было бы не миновать, если б мы потеряли мишку. Удачи вам в субботу. Пусть все пройдет замечательно!

Люси еще немного сидит на скамейке, пока не утихают слезы и приступы тошноты, потом подхватывает пакет с платьем и идет по мощеным улицам Бата. Незнакомка права, надо устроить себе целительный шопинг. Купить подарки. Еве — в качестве благодарности за помощь. И Тому. Тому нужны запонки к субботе. Он точно о них даже не вспомнит, потому что вообще одевается в другом стиле. Сидит с грязными ногтями, с очками на лбу, уткнувшись в свои природоохранные проекты, или расчищает загаженные леса и озера в дебрях Соммерсета, проверяет в заповедниках популяции животных. Так что ему вообще никогда не были нужны ни костюмы, ни, тем более, запонки к ним. Вот она и купит их ему в качестве свадебного подарка.

Она входит в универмаг и устремляется к прилавкам с украшениями, почти не обращая внимания на серьги и диадемы, которые подошли бы к ее платью. Зато обнаруживает там два скромных золотых браслета в виде веточек плюща — наверняка они понравятся Еве и Марго — и просит продавца завернуть их, а сама отправляется дальше.

— Не хотите ли взглянуть, — предлагает консультант, видя ее заинтересованность.

Люси пробегается по рядам блестящих, покрытых эмалью запонок. Домино. Мини-купер. Знак «СТОП». Бутылочки шампанского. Все они слишком хипстерские, совсем не в духе Тома.

— Знаете, мне нужно что-то попроще, менее… вычурное.

— Может, вот эти подойдут? — Продавец выдвигает ящичек и достает черную, обтянутую бархатом дощечку, на которую кладет два серебряных желудя.

Люси улыбается. Настоящие желуди с настоящего дуба. Такие же крепкие, как и сам Том.

Продавец уже заворачивает коробочку с запонками в папиросную бумагу, когда она вдруг слышит знакомый смех и оборачивается. Всего через не сколько прилавков от нее высокий, широкоплечий, уже начинающий лысеть мужчина в хорошем костюме подносит сверкающую бриллиантами серьгу к ушку своей спутницы, миниатюрной темнокудрой дамочки с пухлыми красными губами. Улыбка на лице Люси замерзает.

Эта дамочка с таким обожанием смотрит на ее зятя, и серьга искрится возле ее уха. Эндрю убирает с лица своей спутницы непослушный темный завиток и говорит:

— Они тебе очень к лицу.

Люси читает эту фразу по губам. Дамочка явно моложе Евы на несколько лет.

Эндрю отдает серьгу продавцу и вытаскивает бумажник. Спутница хватает его руку и страстно сжимает ее. Люси чувствует, как ледяной осколок ужаса вспарывает ее нутро. То есть Эндрю, ее зять, муж ее сестры, покупает украшения посторонней женщине? И та блаженно улыбается ему, точно выиграла джек-пот.

Ошарашенная Люси никак не может решить, что будет правильней: подойти к ним прямо сейчас или спрятаться, чтобы они не заметили ее. Продавец передает ей упакованные подарки.

— Спасибо, что приобрели у нас такие замечательные вещи. Приходите еще.

Едва кивнув, Люси хватает пакет и выбегает из магазина. Эндрю?! У него роман?! В это невозможно поверить. Бедная, бедная Ева.

13

Ева выбегает из супермаркета, быстро бросает сумки с чайными свечами, туалетной бумагой, салфетками и одноразовыми тарелками в багажник, проверяет время на мобильнике и вздыхает. Главное, не опоздать в школу.

Предполагалось, что в офисе она будет сегодня до обеда, но, как обычно, начальник заявился без четверти двенадцать с кучей писем, которые она должна разослать, с заявками для поставщиков, а значит, она опять должна задержаться. Поэтому теперь ей приходится играть в догонялки со временем. Очередь у кассы оплаты наличными оказалась длиннющей, но пришлось выстоять ее. Сегодня была последняя возможность купить все необходимое к субботе.

Она быстро прокручивает на экране сообщения, одно от Марго, где та написала, что идет к Сибелле, другое от Люси. Том пригласил диджея, который принесет и диски, и всю аппаратуру. Уже хорошо. Кажется, все, что на наговорила им вчера вечером, наконец попало в яблочко. Сестры, конечно, не извинились, как она ожидала, но Люси хотя бы включилась в организацию своего же собственного праздника. И еще одно сообщение: от Райана из паба. Ему нужно знать окончательное количество гостей, чтобы понимать, сколько везти еды и напитков. И целая цепочка смайликов: бутылки шампанского, бокальчики с коктейлем, танцующие девушки и подмигивания. Ева запускает двигатель и срывается с места.

Удивительно, но по дороге в школу она не застревает ни в одной пробке, а на подъезде какой-то автомобиль выехал с удобного парковочного места прямо перед ней. Не веря в удачу, Ева бросается туда, выскакивает из машины и буквально врывается в школьные ворота. Чудеса. Она опоздала на каких-то пару минут.

Мэй первая замечает ее и бросается наперерез, огромный рюкзак стучит по спине, в руках большая яркая картинка с абстрактными пятнами.

— Мамочка!

— Прости, милая, у мамы был трудный день. Как ты? — Ева улыбается учительнице и обнимает дочь. — Что это у тебя?

— Это поп-арт.

— Очень красиво.

— Я упала во время обеда. — Мэй поднимает край юбки и показывает пластырь на колене: — Миссис Гринуэй заклеила.

— Она храбрая девочка, — подтверждает учительница.

— Спасибо, — говорит Ева, треплет Мэй по голове и опять улыбается. — Вся в мать.

Появляется Хлоя.

— А мне обязательно идти на фортепиано сегодня? — начинает нудить она, ковыряя землю носком туфли.

— Не делай так, Хлоя. Они новые.

— Я ненавижу фортепиано, — канючит дочь, не обращая внимания на замечание.

— Мы же уже договорились. Ты позанимаешься до конца четверти, а там посмотрим. Если тебе точно не понравится, может, откажемся от него.

— Ладно, — недовольно соглашается Хлоя.

Ева закидывает вещи дочерей в багажник, проверяет, пристегнулась ли Мэй.

— Мы сейчас должны заехать в паб, — говорит она и, чтобы предотвратить нытье, добавляет: — Надо разобраться кое с чем к свадьбе тети Люси.

Хлоя смотрит на нее в зеркало заднего вида и спрашивает:

— А можно тогда нам кока-колы?

— Хорошая попытка, — отвечает Ева, — но нет. У нас совсем нет времени, так что вы подождете меня в машине.

Парковка возле паба оказывается совсем пуста, как всегда в это время — между ланчем и ужином.

— Я быстро, — говорит она девочкам и выходит из машины, направляясь к черному ходу.

Позвякав ключами с той стороны, дверь открывает сам Райан в джинсах, рубашке поло и босиком.

— Вот она, женщина, которую я так хотел увидеть! Я и не думал, что ты опоздаешь. Давай заходи.

— Я не могу, у меня всего пара минут. И дочки в машине.

— Тогда поторопись. — Он придерживает дверь пропуская ее внутрь. — Так что, ты уже знаешь сколько будет гостей?

— Узнать у Люси точное количество я так и не смогла, — отвечает Ева, кивнув, — но, думаю, стоит рассчитывать человек на восемьдесят.

— А меню вас устраивает? Основное и вегетарианское?

— Вполне.

— Отлично. А грог… красное, белое, шампанское и несколько бочонков местного пива?

— Грог? — смеется Ева. — Это будет слишком по-австралийски.

Райан пожимает плечами:

— Ты так говоришь, будто это плохо.

— Нет, что ты, все прекрасно, конечно, и грог тоже.

— Без проблем. Я верну деньги за все, что вы вернете мне в лавку нераспечатанным, — улыбается он и делает шаг к ней. — Итак, когда с делами покончено…

— Там девочки в машине… — слабо сопротивляется она. — Около входа.

— Иди сюда, — Райан не обращает внимания на ее слова. — Я думал о тебе весь день. — Он притягивает ее к себе, наклоняется и целует в губы.

Она знает, что так нельзя. Нельзя отвечать ему. Наоборот, нужно сказать «нет», отвергнуть, напомнить, что у нее есть муж и вообще все, что происходит, неправильно. Но это как останавливать несущуюся машину без тормозов. Она не может сопротивляться. Ее охватывает желание, она сама прижимается к нему, они упираются в дверной проем Его тело, оно совсем не такое, как у Эндрю, оно слишком твердое, слишком сильное и мускулистое, и это удивительно. Она со стоном отстраняется.

— Мне надо идти.

— Знаю, — говорит Райан серьезно. — Но мы же увидимся вечером?

— Прости. Эндрю будет работать. Девочек не с кем оставить.

— Это из-за той ночи? — спрашивает Райан, нахмурившись.

— Нет, боже, нет, конечно!

— То есть у нас с тобой все хорошо? Просто мне интересно. Знаешь, после того, что случилось.

— Все нормально.

— Это хорошо. Потому что я очень хочу увидеться с тобой снова. Давай в другой раз. Будет лучше. Я обещаю. Только скажи когда.

Ева хмурится. Ей тоже хочется встретиться с ним, но вместе с тем она чувствует еще кое-что. Нечто неожиданное. Какое-то раздражение. Как будто опять ее только используют.

— Я пока не знаю, — говорит она. — В эти выходные, сам понимаешь, у меня будут семейные дела.

Может, смогу освободиться на следующей неделе. В самом начале.

Говоря это, она все равно сомневается: а точно ли она хочет этой встречи? После их последнего свидания она все чаще задавалась вопросом, что за игру она затеяла. Райан совсем не из тех мужчин, что нравились ей раньше. Он слишком громкий, слишком самодовольный, слишком сильный и слишком переполнен такой яростной маскулинностью, ею буквально искрят его коренастая фигура, крепкие руки и густые темные волосы. Она не раз видела, как он, раскрасневшись от удовольствия, общается с посетителями своего бара, и, кажется, иногда даже слишком фамильярно. В отличие от Эндрю, в нем есть нечто первобытно-грубое и подростково-ненадежное. И, вероятно, проблемы с алкоголем. Но все же… все же… она замерла в плотно сжатом кольце его рук.

— На следующей неделе будет просто отлично. Ты всегда знаешь, где меня найти.

И тут горло Евы перехватывает от осознания:

— Мы с тобой увидимся завтра вечером. У нас здесь будет семейный ужин. В твоем пабе.

— О, а это даже интересно, — говорит Райан, приподняв бровь.

— Прости, это не моя затея.

— Да уж конечно не твоя, — усмехнувшись, Райан убирает руки от нее и скрещивает их на груди. — Ты не волнуйся, все пройдет хорошо, я буду паинькой.

Что-то в его словах напоминает Еве о Марго. Боже, подумала она, сколько же людей стараются показать себя лучше, чем есть, следить за поведением. Она даже не представляет, что ждет в субботу. На мгновение Ева представляет их всех, когда они показывают себя во всей красе, а не стараются выглядеть лучше, и едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Но тут же обо всем забывает, потому что Райан опять целует ее, и ей остается только пламень внизу живота и ниже, в самых недрах, — пульсирующее желание. Она вспоминает, как оно пронзило ее впервые — острым уколом страстного стремления обладать и принадлежать, невзирая ни на какую ответственность, условности и данные обещания, которым целиком принадлежит ее обычная жизнь.

Они все еще целуются, когда на парковку въезжает машина и останавливается у черного входа.

— Черт, — Ева отпрыгивает назад, вырываясь из цепких объятий Райана. — Кто это? Нас наверняка видели! — Она трет губы.

— Не видели. — Райан смотрит на синюю машину. — Это Стейси, приехала подготовить бар к вечеру. У нее очки толщиной в сантиметр. Она вообще слепая, особенно если судить по тому, в каком состоянии остается бар, когда она уходит.

Ева хлопает Райана по руке:

— Не издевайся над ней.

— Да я не издеваюсь, — смеется он, — по правде говоря, это она надо мной издевается.

— А если она все-таки видела нас?

— Не волнуйся, все хорошо. — Он быстро гладит ее плечо. — Боже, я так хочу целоваться с тобой! Ты моя мягкая булочка!

Она притворно шлепает его:

— Сколько раз я тебя просила не называть меня так!

Стейси хрустит гравием по направлению к ним.

— Приветики! — кричит она и сверкает в сторону Райана самой широкой своей улыбкой.

— Привет, Стейс, — отвечает он и притворноделово говорит Еве: — Значит, в субботу примерно в полдень я доставлю ваш заказ.

— Да, благодарю вас.

— И давайте все-таки назначим дату встречи на следующей неделе. Нам надо будет обсудить остальные дела, — добавляет он, подмигивая.

По дороге на урок фортепиано она включает радио чуть громче, заглушая бормотание девочек, и наконец-то предается мечтаниям о Райане, которые отгоняла от себя весь день.

Все началось довольно безобидно на школьном летнем празднике. Она приехала как раз к своему дежурству у барбекю. И тут увидела его — нового управляющего пабом «У моста» с дымящимися щипцами в руках.

— Я Ева. Приятно познакомиться. Вы ведь здесь без детей?

— Без детей, без жены. По крайней мере, уже без жены. Она недавно бросила меня. — Он пожал ее протянутую руку: — Я Райан.

— Ой, простите, я не хотела…

— Мы сегодня спонсоры барбекю, — он показал ей на свой фирменный фартук с логотипом паба.

Ева отошла подальше, чтоб рассмотреть его.

— О, это очень щедро с вашей стороны.

— Нужен настоящий австралиец, чтоб научить англичанина устраивать настоящее барбекю, — он улыбнулся ей, — а кроме того, это укрепляет наши отношения с местными. Я придерживаюсь идеи, что ты получаешь ровно то, что отдаешь. Особенно на подобных мероприятиях.

— Тогда подвинься. Я буду помогать тебе в течение этого часа.

Воздух вокруг них был жарким, липким, воняло жиром и жареным мясом, волосы Евы намокли и висели сосульками, по спине бежали ручейки пота. Но Райан был неутомим и весел, и вскоре они придумали, как разделить обязанности. Райан переворачивал котлеты для бургеров и сосиски, а Ева принимала заказы, намазывала булочки маслом и наливала лимонад жаждущим. В какой-то момент она даже обнаружила, что ей все это очень нравится. Райан был неизменно радостен.

— Мы с тобой отличная команда! — воскликнул он, увидев, как она шлепает пластинки сыра на котлеты для бургеров.

— А то! — ответила она, улыбаясь.

— И булочки хорошие, — добавил он многозначительно.

Ева одновременно засмеялась и нахмурилась.

Пару раз их руки случайно встретились — над салфетками, над бутылками с соусом, а когда у них забрали последний хот-дог и в баллоне закончился газ, Райан вынул из холодильника две бутылочки пива.

— Мы это заслужили, — сказал он, чокаясь с Евой, и вдруг протянул руку и провел пальцем по ее щеке. — Горчица, — улыбнулся он, облизнув палец.

— Ой, — Ева залилась краской и вдруг увидела свой заляпанный жиром фартук. — Я, кажется, жутко выгляжу.

— Ничуть, — ответил он. — Ты прекрасна.

Всего одно прикосновение. Всего один комплимент. Но этого хватило. Внезапно огромная волна желания — почти цунами — захлестнула ее целиком. Она спешно отвернулась и начала завязывать мусорные мешки и протирать столы. Всю жизнь Ева старалась избегать людей, похожих на Райана Филдса, — полных сил, энергии и уверенности в себе. Таких называют «душа компании». И еще она знала, что все его слова не значат ничего. Он просто флиртует.

Вечером Ева, стоя перед зеркалом в ванной, изучала свое отражение. Нос обгорел на солнце. Под глазами залегли тени и гусиные лапки. Она втянула щеки, повернулась боком и втянула живот. «Ты прекрасна». Он сказал это прямо, с неподражаемым австралийским акцентом. Где он в ней это нашел, совсем непонятно! Она попыталась представить, но так и не смогла. Еще как прекрасна в этих бесформенных джинсах, с отросшими корнями и на добрый десяток лет старше. С мужем и детьми. И каждая ее черточка кричала об этом: золотое кольцо на безымянном пальце, лишние килограммы на теле. Она никогда не была ни особенной, ни великолепной.

Она вернулась в гостиную и рухнула на диван. Эндрю успел приподнять ноги, а затем бесцеремонно водрузить их ей на колени. Шел фильм, который Ева смотрела урывками, — какой-то шпионский детектив, где обезвреживают бомбы и предотвращают теракты. Она могла перестать думать о Райане.

Но потом наступили летние каникулы, и Ева совсем позабыла о нем. Дни были заполнены вечно снующими туда-сюда детьми и работой. Затем они все вчетвером отправились на вулканический остров, где оказалось совсем не по-летнему холодно: все семь дней дул пронизывающий ветер, шел дождь, море штормило. Эндрю бесконечно ворчал, что неделя отпуска пошла псу под хвост, а Ева постоянно напоминала ему, что вообще это их семейный отпуск и должен доставлять радость им всем хотя бы самим фактом того, что он есть. По правде говоря, все выдохнули, когда девочки снова пошли в школу и семья вернулась к обычному распорядку.

Она вообще не думала о Райане, пока не оказалась в «Мосте» на первом после каникул собрании родительского комитета. Его решили провести в пабе, потому что в зале репетировал школьный хор. Райан, стоя за баром, протирал бокалы. Едва она подошла, чтобы заказать красное сухое, он дерзко подмигнул ей, после чего весь вечер следил за ней.

Родительский комитет на этот раз заседал долго — обсуждали накопившиеся хозяйственные вопросы и онлайн-платежи на новом портале школы. Все это время Ева постоянно оглядывалась, чтобы посмотреть на Райана, а когда казначей комитета, встав для выступления, подтянул повыше штаны и кашлянул, Райан, глядя ей в глаза, состроил такую гримасу, что ей пришлось специально закашляться, чтобы не расхохотаться.

Собрание не успело закончиться, как весь комитет повскакивал со своих мест и устремился к выходу, так что Еве пришлось остаться, чтобы убрать бокалы.

— Мы очень благодарны тебе, — сказала она Райану, возвращая пустую посуду на стойку. — Тогда летом мы собрали больше двух тысяч фунтов.

— О, здорово. Всегда буду рад помочь вам еще. Выпьешь на дорожку? — он покачал бутылкой красного вина.

— Я за рулем, не могу.

— Жалко. А я хотел попросить тебя помочь мне. Нужно продегустировать несколько новых коктейлей из осеннего меню.

Она улыбнулась:

— Отличная идея, но давай в другой раз?

— Ты последняя сегодня. Можно я провожу тебя до машины? На всякий случай.

— Да я сама дойду.

Но он как будто не слышал и пошел за ней. Возле машины, когда она уже открыла дверь и обернулась, чтобы пожелать ему спокойной ночи, он подошел к ней почти вплотную.

— Я… эм-м-м… мне пора.

Он кивнул:

— Слушай, я не должен тебе этого говорить, но я и вправду тебя ужасно хочу.

Ева замерла. Сердце было готово выскочить из груди. Райан повернул ее лицо к себе и взял в свои теплые ладони. Она вспомнила момент, когда он прикоснулся к ее щеке на том детском празднике, и как отреагировало ее тело. Она не смогла сопротивляться, поэтому сейчас ответила на поцелуй.

От ощущения чужих губ и запаха пива Ева почувствовала, как нарастает паника. Что она, черт возьми, делает?! Но ни одна мысль больше не появлялась — Райан целовал ее снова и снова, и это было настолько непередаваемо, что она в конце концов громко застонала. Его руки уже забрались к ней под рубашку и гладили ее тело. Она неистово нашаривала пряжку его ремня. И всего несколько мгновений спустя они уже занимались любовью, опершись на ее «вольво», укрытые его тенью.

И потом они оба стояли, тяжело дыша и хохоча над этим неожиданным сумасшествием. Ева натянула джинсы и заправила в них рубашку.

— Я… я не…

— Все нормально, — он взял ее руку и поцеловал. — Я не собираюсь морочить тебе голову. Мы просто урвали у жизни немножко радости.

— Точно, — согласилась она.

На самом деле ей хотелось сказать, что никогда раньше у нее такого не случалось, да и сейчас не знает, как это вдруг произошло. В конце концов, она счастливо замужем.

Потом Ева вернулась домой, где Эндрю уже крепко спал в их постели. После горячего душа она тихонько скользнула под одеяло и лежала так несколько часов, слушая похрапывание мужа и не веря в то, что произошло. В то, что она, Ева, трахнулась на стоянке перед пабом с каким-то незнакомцем. Это просто в голове не укладывалось.

Утром она не могла заставить себя посмотреть ни на Эндрю, ни на девочек. Но никто из них этого и не заметил. Привычная рутина: упаковка школьных ланчей, поиск то учебников, то сменки. Они уже вышли за дверь и отправились каждый по своим делам; казалось, что ничего и не изменилось. Но Ева все перемалывала у себя в голове произошедшее. Она нарушила свои брачные клятвы. А ведь она даже не была пьяна! И это оправдание мимо. От нахлынувших чувств у нее перехватило горло, сердце было готово выпрыгнуть из груди, которую жег стыд и сожаление, но, совершенно неожиданно, она почувствовала, как внутри растет какой-то дурманящих трепет. Она сделала нечто дурное и совершенно не похожее на нее.

Когда-то эта девушка изучала в университете бизнес-процессы, намеренно выбрав их как нечто противоположное непредсказуемости творческого хаоса ее родителей. Эта девушка вышла замуж за первого же мужчину, с которым начала серьезно встречаться, родила ему двух прекрасных дочек. Они переехали в большой викторианский дом. Она стала той женщиной — женой, — которая покупает рассаду в садовых центрах, строго следит за рецептами и все тщательно записывает в специальный календарь, у которой строго регламентированы все встречи и события. Она столько труда вложила, чтобы построить такую идеально сбалансированную, упорядоченную жизнь. И вот случилось то, что едва не вывернуло ее наизнанку.

— Мама, а что у нас к чаю? — вдруг раздается голосок Мэй с заднего сиденья и прерывает ее размышления. — Я проголодалась.

— Пастуший пирог.

— Ненавижу пастуший пирог, — стонет Хлоя.

— С каких это пор?

— Я всегда его ненавидела.

— Да? А я и не заметила. В прошлый раз ты его отлично ела.

— Он гадкий.

— Тогда съешь тост с фасолью.

Девочки еще что-то бурчат, но потом затихают.

Райан, конечно, не собирался морочить ей голову, как и обещал, но преследовал со всей страстью. И всякий раз, когда ей хотелось дистанцироваться, не обращать внимания и включить здравый смысл, она чувствовала, как тело реагирует на любое сообщение Райана. А они становились все более и более откровенными. Он хотел трахнуть ее. Он хотел узнать ее вкус. Он подробно рассказывал, что бы он хотел сделать с ней. И она читала эти сообщения со смесью желания и стыда и тут же удаляла их как стыдные компрометирующие улики. Ей нравился секс с Эндрю, особенно до того, как родились дети, но он никогда за двенадцать лет семейной жизни ни разу не сказал ничего даже близко похожего на то, что писал Райан. И она никак не могла понять, это и вправду волнует ее или все же пугает. Ей так хочется быть желанной. Так хочется отринуть всю ответственность и принципы. И это так похоже на какую-то одержимость.

Через неделю она сдалась. На работе предупредила, что больна, сама же поехала в небольшой мотель подальше от города, чтобы уж точно никто их не увидел, и подальше от ненужной романтики. Под скучный офисный костюм она надела свое лучшее, самое сексуальное нижнее белье. Они с Райаном посидели немного в довольно унылом ресторанчике, но она так нервничала, что кусок в горло не шел. От одного ощущения черного шелка на коже у нее перехватывало дыхание: она надела этот лифчик пуш-ап, эти кружевные трусики специально, чтобы стать еще желанней для человека, который и без того сгорает от страсти и который, едва она положила приборы, предложил взять напитки в номер. Ева с радостью согласилась.

Видимо, ей так хотелось подчиниться ему. Перестать держать под контролем каждый момент своей жизни. Освободиться от ответственности хотя бы на время. Отчаянно хотелось вновь почувствовать себя молодой. Райан как будто открыл в ней какую-то потайную дверцу, и оттуда вырвалась на свободу глубоко скрытая, тайная, неведомая часть ее натуры. Жаждущая. Похотливая.

Едва они переступили порог, Райан набросился на нее. Прижал к стене, начал срывать одежду, одновременно покрывая поцелуями. И она отвечала тем же, она полностью подчинялась его неистовому желанию, это было все, о чем она сейчас мечтала… И именно поэтому ее постигло страшное разочарование. Несколько минут спустя они уже лежали голые на кровати и обсуждали, почему у Райана нет эрекции.

— Не переживай, — говорила она, — так бывает.

Райан прикрыл глаза руками:

— Знаешь, это не впервые. Я… я надеялся, что с тобой все будет иначе. И после того вечера я подумал…

Ева взяла его за руку.

— Ничего страшного, правда, — заверила она, и он, свернувшись калачиком, как-то совершенно по-детски положил ей голову на грудь.

— Давай тогда просто пообнимаемся.

— Давай, — ответила она и погладила его по волосам, гораздо более густым и жестким, чем у Эндрю.

— Моя бывшая не была такой понимающей. Она сбежала от меня с моим лучшим другом. И собакой. Просто сказала мне, что я ей больше не нужен.

Ева слушала этот монолог и понимала, что вот, опять, она и здесь отдает себя. Это было совсем не то, что она себе представляла. Вместо страстного секса в придорожном мотеле она лежит, у нее на груди голова взрослого мужчины, она гладит его волосы и выслушивает жалобы. Боже, неужели так будет всегда? Неужели она так и состарится, оставаясь вечной мамочкой для всех? От одной мысли ее передернуло.

Так, значит, тот Райан, о котором она бесконечно думала все последнее время, — всего лишь выдумка, которая даже близко не похожа на него настоящего, живого, который лежит вот тут рядом. Он мог шутить, смеяться, дразнить и говорить ей всякие непристойности, но в глубине души был совсем не таков. Подо всей этой сексуальной бравадой скрывалась тьма: неудачный брак, проблемы с алкоголем и, как выясняется, с мужским здоровьем тоже. Целый ворох проблем. У каждого они есть, но она совсем не уверена, что готова взвалить их на себя. И особенно когда предполагалось, что это будет всего лишь ни к чему не обязывающая интрижка. А настоящий роман с Райаном ей совершенно ни к чему. Ей есть что ставить на карту, есть что терять. Но что делать прямо сейчас, она не знала. Как сказать ему об этом, не задев его самолюбия и его возможных чувств? Да проще перейти минное поле. На следующей неделе, пообещала она себе, сразу после свадьбы, она скажет Райану, что между ними ничего быть не может.

Все еще раздумывая об этом, Ева выезжает на круговую развязку. И в этот же момент раздается резкий визг тормозов, гудит клаксон, она резко нажимает на тормоз, сумочка слетает с пассажирского сиденья, ручки, мобильник и прочая мелочь рассыпаются, девочки сзади вжимаются в свои кресла. Мэй вскрикивает. Ева видит какой-то белый фургон, который замер в нескольких дюймах от ее бампера. Водитель высовывается из окна и орет:

— Тупая корова! Куда ты едешь? Ты же чуть не убила тут всех.

Ева в ужасе смотрит на него, слушая, как стучит в груди сердце, и не может вздохнуть. В ее воображении уже разворачивается картина: этот белый фургон протаранил ее машину ровно там, где сейчас сидят девочки.

Уже остановились несколько зевак, водитель продолжает жестикулировать и, качая головой, отъезжает от развязки. Колеса его фургона громко стучат по мостовой.

— Мамочка, — говорит Хлоя. — Мамочка.

— Да, — отвечает ей Ева, возвращаясь в реальность, — простите, девочки. Вы как? В порядке?

— Этот дядя сказал грубое слово, — возмущается Мэй.

— Просто он был зол, — объясняет Ева, — это я виновата, не смотрела по сторонам, когда поворачивала.

— Мамочка, — снова говорит Хлоя. — Люди смотрят на нас.

Сзади снова кто-то истошно сигналит.

— Да, знаю.

Ева вздыхает, заводит машину и отъезжает в переулок, где припарковывается за серебристым «вольво» и ложится головой на руль.

— Мама! — неуверенно окликает Хлоя.

— Я в порядке, мне просто нужна минутка.

Девочки молчат, но она чувствует их беспокойство. Теплые слезы льются рекой, скатываются по лицу прямо на колени. Через несколько минут с заднего сиденья доносится голос Мэй:

— Мы уже опаздываем на урок фортепиано.

Ева вздыхает, поднимает голову, вытирает глаза и заводит машину.

— Да. Простите, девочки.

Она осторожно выруливает на дорогу. Что с ней не так? Надо взять себя в руки. Этот водила прав, она тупая корова, которая сидит тут и мечтает о какой-то грязной интрижке. Она могла кого-то убить. Она могла убить их всех.

14

Марго пересекает небольшой каменный мост через реку, старательно обходя тьму под его сводами, и оказывается на тропинке, которая бежит к дальнему краю долины. Она идет вдоль пшеничных и кукурузных полей, стараясь не угодить в наполненные жидкой грязью глубокие следы, оставленные тут дикими животными. Кое-где на колючей проволоке, которой ограждены поля, висят клочья овечьей шерсти.

Грубо отесанная дверь небольшого каменного коттеджа приоткрыта. Марго толкает низенькую калитку и видит Сибеллу, сидящую за кухонным столом, покрытым ворохом сухой лаванды и пшеницы.

— Привет, — говорит она.

Сибелла поворачивается к ней и, ничуть не удивившись тому, что на пороге стоит дочь Теда, отвечает:

— Привет. Заходи. Хочешь чаю?

Марго открывает дверь и входит в кухню.

— Да, если можно.

Сибелла встает, ставит на плиту медный чайник.

— Вон там в банке имбирные крекеры. Твой отец в саду, копает овощи.

— Опять проблемы с сюжетом? — Марго берет банку с крекерами и садится за стол.

— Как ты догадалась? — улыбается Сибелла. — Думаю, он скоро вернется.

— Я на самом деле к тебе. Меня Ева прислала.

— Можешь ей передать, что у меня куча работы. И я не шучу.

Марго улыбается:

— Я не буду ничего передавать ей. Я хочу помочь.

— У тебя ноги совсем мокрые, — замечает Сибелла, глядя на хлюпающие кроссовки Марго.

— Да, — отвечает та, утреннее приключение на реке теперь кажется ей совершенно нелепым.

— Можешь взять там какие-нибудь тапочки, — Сибелла кивает в сторону камина, где стоит несколько пар.

Марго благодарит ее, снимает мокрые кроссовки, носки и сует ноги в мягкие тапки.

Сибелла в это время заливает кипятком заварку в чайнике и возвращается к столу. Марго наблюдает, как длинные бледные пальцы Сибеллы тщательно собирают травы на столе. Свет из окна падает на ее рыжие волосы, отчего те сияют, как медь. Марго вспоминает, как красива эта женщина: высокие скулы, гладкая белая кожа. Из-за этого непонятно, сколько ей лет. Кажется, за сорок.

— Так как я могу тебе помочь?

Сибелла подвигает к ней кучку лаванды.

— У нас нынче хороший урожай, а Ева решила украсть все лавандовыми букетами. Если их соединить с пшеничными колосьями, будет еще лучше. Розы я срежу завтра. — Она показывает на небольшую глиняную чашу, уже на треть заполненную серебристо-голубыми цветами: — Я убираю сюда бутоны тех, у которых повреждены стебли.

Марго кивает и тянется за кучкой лаванды. Она знает, что раз в месяц Сибелла торгует на одном из местных ремесленных рынков своей керамикой, домашним вареньем, соусами, саше и подушечками с лавандой.

Вместе с ней Марго сортирует лаванду на две кучки и взглядом время от времени скользит по кухне. Сушеные травы. Медные горшки. Немного потрепанные книги рецептов на комоде. Нечто похожее на старое птичье гнездо над камином.

Повсюду керамика. На окне — фарфоровая ваза. Такая прекрасная, почти прозрачная в ярких лучах солнца. Отец, Тед, прожил здесь почти девять лет. И хотя поношенные тапочки возле задней двери и газета, сложенная на кресле, говорят о его присутствии, дом все равно ощущается домом Сибеллы.

— Ты давно не приезжала в Мортфорд, — осторожно говорит Сибелла. — Как ощущения?

— Все неплохо, — отвечает Марго, не желая втягиваться в серьезный разговор.

— Люси и Ева, должно быть, очень рады тебе.

— Да.

— А мама?

Марго пожимает плечами.

— Наверное.

— Между вами все еще… непросто? — немного помолчав, спрашивает Сибелла.

Марго кивает. Сибелла берет новую веточку лаванды:

— Я знаю, что это не мое дело…

— Дело не в этом, — перебивает ее Марго. — Просто все очень странно. Я уехала, меня не было восемь лет, а когда я вернулась, оказалось, что здесь все то же самое, ничего не изменилось. И это тупик.

— Может быть, вам стоит поговорить?

Марго вспоминает вчерашнюю стычку.

— А смысл? В одну реку дважды не войти.

Сибелла смотрит прямо на Марго:

— Точно?

В одну реку дважды не войти. Она бросает взгляд на промокшие кроссовки и чувствует, как жар разливается у нее внутри. Она делает глубокий вдох, заполняя легкие густым ароматом лаванды, чтобы хотя бы он попробовал вытеснить из головы тягостные воспоминания.

— У прошлого есть забавная привычка преследовать нас неотступно, пока мы не столкнемся с ним лицом к лицу, — мягко говорит Сибелла, — и призраки нас догоняют.

— Мне не с чем сталкиваться, — говорит Марго ровно и убедительно, затем скользит пальцами по миске с лавандой.

Сибелла наливает чай, одну чашку подает Марго.

— Я недавно поняла, — говорит она через некоторое время, — что благодаря событиям, которые причинили нам боль, мы становимся сильнее. — Лаванда шелестит в ее руках. — Я это точно знаю по своему опыту. Боль меняет нас. И когда мы сталкиваемся с ней и остаемся в живых, обнаруживаем, что стали… мудрее. И смелее. Как думаешь?

Марго кивает, хотя не очень согласна. А что, если наоборот, боль ослабляет? Меняет, но не в лучшую сторону, а наоборот — в худшую?

— Мы все ошибаемся, Марго.

Она сглатывает.

— И все стараемся изо всех сил, — Сибелла ласково смотрит на нее. — И твоя мама тоже, я в этом уверена.

При упоминании о матери раздражение захлестывает Марго. Она не может говорить о ней с подругой — нет, уже с супругой — своего отца. Это как по канату переходить бурную реку. А сколько раз она мечтала о таком разговоре с собственной матерью! И насколько иначе все сложилось, будь тогда, много лет назад, рядом с ней такой человек, как Сибелла.

Сможет ли она сейчас рассказать этой женщине то, что никогда никому не рассказывала? Марго вытягивает нитку из джинсов и пытается представить реакцию Сибеллы. Пытается представить, что именно с ней она делится всем, но чувствует, что снова тонет в пучине стыда. Ее тошнит от одной только мысли об этом. Нет, лучше похоронить прошлое, закопать поглубже.

Она тянется за чаем, делает глоток и возвращает кружку на стол. Здесь так спокойно. Наверняка, думает она, это потому, что воздух заполнен ароматом лаванды. Марго вдыхает его снова и снова и чувствует, как немного расслабляется.

— Как я уже сказала, — наконец говорит она, скатывая нитку, которую выдернула из джинсов, нельзя дважды войти в одну реку.

Возле задней двери слышится топот сапог. Тед входит в кухню, снимая грязные садовые перчатки, и замирает возле двери.

— Марго, дорогая, я не знал, что ты здесь.

— Сюрприз, — говорит она и поднимается из-за стола навстречу отцу.

Он крепко обнимает ее, все такой же высокий и солидный, запыленный после работы в саду, поседевший и постаревший.

— Свежий чай в чайнике, — говорит ему Сибелла.

— Спасибо, — отвечает он и снова поворачивается к Марго: — Смотри, какие у нас растут овощи, просто гигантские! — и показывает ей на тележку, где лежат действительно огромные, чуть засыпанные землей лук и пастернак. — Я зашел за миской, там ежевики просто тьма. Надевай обувь, поможешь мне.

Сад похож скорее на дикие заросли деревьев и кустарника, опутанные ежевикой, вокруг довольно неряшливой полянки. Ягоды свисают, точно роскошные драгоценные серьги. На лопате, которой только что орудовал Тед, сидит малиновка, которая взмыла вверх, едва они появились рядом.

— Думаю, Люси, сама того не подозревая, выбрала отличный день для свадьбы, — говорит Тед, срывая несколько крупных черных ягод.

— Почему?

— Потому что в субботу день осеннего равноденствия. В воскресенье ночи начнут становиться все длиннее, а дни — короче. Так что это здорово — отпраздновать последний длинный день года.

— Здорово, да. Интересно, а сама Люси знает об этом? — Марго тянется к ягодам на соседней ветке.

— Помню, как мы собирали ежевику, когда ты была маленькой. Я усаживал тебя на плечи чтобы ты могла дотянуться до самых верхних ягод, — добавляет отец, глядя на ягоды, висящие высоко над головой.

— И я помню, — улыбается Марго, кладет ягоду в рот и смотрит на сутулую фигуру отца, его седые волосы. Поразительно, когда-то она была такой маленькой, что сидела на его плечах и держала за уши, точно послушного пони. Она снова чувствует боль в груди. — Ева всегда собирала больше всех, потому что была самой упорной. А Люси слишком быстро остывала. Зато мы с тобой ели больше, чем складывали в миску. Нам было хорошо… тогда, — добавляет она неуверенно.

— Нам было очень хорошо, — убежденно отвечает Тед.

— Нам повезло, что ты проводил много времени с нами. Но было… очень тяжело, когда… когда ты уходил.

— Я знаю, вы тогда не поняли, почему я это сделал. Но Сибелла — человек, который был нужен мне. Она меня поддерживает. Я люблю ее. Надеюсь, это видно.

— Тебе тогда было все равно, что чувствует мама?

— Знаешь, — говорит отец вдруг хрипло, — мне вообще это решение далось с большим трудом. Но к этому времени у нас с мамой уже не было никаких отношений. Я вообще не был уверен, что она заметит мой уход. Она была так поглощена своими книгами, ты же помнишь. Мы с ней просто делили жилое пространство, но мне этого было недостаточно.

Марго помнит. Боль и тоска снова стиснули ее грудь. Ностальгия — вот все, что она чувствовала, когда возвращалась домой. Ностальгия по тому времени, когда они все были вместе — ее сестры, отец, мать. Мать, конечно, и тогда была довольно сложной и рассеянной, но когда-то еще раньше… Она проглотила ягоду, смакуя ее кислый вкус.

— Это был акт самосохранения. Вы трое уже стали практически взрослыми. Я чувствовал, что выполнил свои обязанности по отношению к вам. Мы с Кит давно не были счастливы друг с другом, я не мог в такой обстановке полноценно работать, я просто задыхался. Не думаю, что это совпадение, но я нормально начал писать только после того, как переехал сюда, к Сибелле. Конечно, Кит ни в чем не виновата. Это все я. Это все мои проблемы и мои грехи. И я этим не горжусь. Кто-то другой наверняка повел бы себя в этой ситуации иначе. Кто-то лучше меня. — Отец снова откашливается и вдруг меняет тему: — Ну а у тебя есть кто-нибудь? Парень… — Он опять кашляет. — Или девушка?

— Есть, — Марго улыбается, — есть кто-то, но он всего лишь друг.

— О! — Тед ждет, но она не знает, что еще сказать.

Да и не расскажешь же ему о том, как они разок переспали с Йонасом. Поэтому она отворачивается и вновь тянется за ежевикой. Как разобраться, что же все-таки такое произошло между ними там, в Эдинбурге.

Она тогда слишком много выпила, а потом пришло сообщение от Евы. Марго только поставила чайник, но, прочитав про свадьбу, передумала пить чай, вылила в стакан остатки апельсинового сока, взяла бутылку водки из холодильника и ушла в гостиную. «Черт тебя возьми, Люси», — думала она.

Несомненно, ехать не стоит. Хотя и Люси, и Ева этого не поймут. И никогда не простят ей, если она не приедет на свадьбу. Она уже сочинила и почти отправила ответ, как на телефон упало сообщение от Люси. Сестра за много тысяч миль от нее как будто услышала ее сомнения. «Приезжай, пожалуйста. Ты мне нужна».

В окно гостиной Йонаса был виден весь сияющий на фоне сумеречного неба Эдинбург. Марго рассматривала старые кирпичные таунхаусы через дорогу и — вдалеке — шпили собора Святого Жиля.

В тот первый день, когда она сошла с поезда с одним рюкзаком за плечами и еще не понимала, что собирается делать, кроме как держаться подальше от Уиндфолза, этот город стал для нее настоящим убежищем. Он полностью отличался от Бата, утопающего в мягкой зелени, пронизанного звуками бурной реки и птичьего гомона. Хватит ли у нее сил вернуться туда и удержать обе части себя вместе? Готова ли она к этому возвращению? Сможет ли она прожить несколько дней в кругу своих родных и покинуть их невредимой?

Она не могла оставить просьбу сестры без внимания, поэтому допила свой бокал и открыла ноутбук, чтобы узнать маршрут и расписание поездов от Эдинбурга до Бата. Через пару часов домой приехал Йонас, обвешанный сумками с фотоаппаратурой. Она к тому времени уже заказала билет и почти опустошила бутылку водки.

— Ты вернулся, — заплетающимся языком проговорила она, пытаясь поудобнее устроиться на диване. — Как съездил? В Швейцарию, да?

— Отлично съездил, но обратный перелет был просто ужас. Попали в турбулентность. Кажется, — он кивнул на бутылку, — мне тоже надо выпить.

— Присоединяйся, пожалуйста.

Йонас принес из кухни стакан и уселся рядом с ней на диван. Марго искоса посмотрела на него. Он загорел, светлая щетина на подбородке искрила золотом в свете электрической лампы. Щелкнув пальцами, он запустил руку в карман своей кожаной куртки и вынул оттуда маленький крафт-пакет.

— Я привез тебе подарок.

Это оказался брелок для ключей в виде часов с кукушкой и цепочкой.

— Ого, это… — она не могла подобрать слова, — правда…

— Китч? — усмехнулся он. — А ты потяни за цепочку.

Она потянула — и кукушка закуковала, на удивление громко.

— Мне нравится, — рассмеялась Марго, откинувшись на спинку дивана. — Спасибо! — и изучающе смотрела на него, пока он разливал им еще по одной.

Надо признать, за этот год их отношения, начиная с первой вежливой встречи, совершенно изменились. На доске объявлений в своей библиотеке Марго как-то увидела: «Сдается комната в квартире». Когда она позвонила, неведомый собеседник сообщил ей, что подыскивает кого-то «тихого и спокойного», чтобы они вместе могли оплачивать аренду и счета. В тот же вечер она приехала посмотреть квартиру.

— Чем ты занимаешься? — спросил ее он, когда она, стоя в дверях, изучала почти пустую комнату.

— Я работаю в библиотеке.

— Библиотекарем?

— Вроде того. У меня пока стажировка. Я там на подхвате. И еще читаю детям вслух. — Ей вдруг захотелось показать ему, что она действительно может стать хорошей соседкой — не скандальной, ответственной и надежной.

Она заметила, что говорил он с необычным, каким-то музыкальным акцентом. Судя по растрепанным светлым волосам, бледной коже и голубым глазам, он скандинав. Высокий, с сильными руками, которыми впору размахивать топором где-то в северных лесах. На холодильнике в кухне она увидела фотографию женщины, сидящей на берегу какого-то озера, солнце сияло в ее светлых волосах. Их с незнакомцем семейное сходство было очевидным.

— Это твоя мама?

— Да.

— Очень милая.

— Спасибо.

— Твоя работа? — Она уже обратила внимание на сумки с фотоаппаратурой.

— Моя, — ответил он и, чуть поколебавшись, добавил: — Она умерла пять лет назад.

— Прости.

— А ты совсем не выглядишь как начинающий библиотекарь, — он кивнул на ее татуировку, явно желая сменить тему.

— Наверно, — она пожала плечами и смутилась, увидев себя его глазами: худощавая, темноволосая коротко стриженная хмурая девушка в рваных черных джинсах.

Но все это его явно не беспокоило.

— Когда ты сможешь заехать?

Она немного колебалась. Незнакомец выглядел дружелюбно, квартира была чистой и просторной, из окна открывался вид на крыши Эдинбурга. И все это вместе казалось чертовски заманчивей общежития, где она обитала. А с учетом того, что у нее теперь есть постоянная работа, то и с оплатой проблем не будет.

— На следующей неделе.

Поначалу она старалась держаться от него подальше, прячась у себя в комнате, избегая гостиной, если он был дома, шмыгала только в ванную или на кухню. По правде говоря, она с некоторым подозрением относилась к его внешней привлекательности и гламурной работе.

— Фотограф, — подтвердил он сразу ее догадку. — Снимаю людей для журналов, информагентств и все такое. Часто уезжаю на съемки, так что меня и дома почти никогда не бывает.

Через пару месяцев он аккуратно постучал в ее комнату.

— Слушай, Марго, я знаю, что сам написал, что мне нужна тихая соседка по квартире, но я не подразумевал невидимку. — Он показал бутылку красного вина. — Я не люблю пить один. Принести тебе бокал?

Эта дружба росла медленно и осторожно, начиная с первой совместно выпитой бутылки вина, случайной трапезы на диване, ужина, доставленного в их квартиру в один из его редких выходных. Он ей нравился. Тем, что постоянно спрашивал, как прошел ее день; что спокойно отреагировал, когда узнал, кто ее мать, и даже не испугался ее молчания, когда она решила прекратить разговор о ней. Он просто молчал вместе с Марго, пока ее эмоции не улеглись. Ей нравилось, когда он показывал свои работы, листая изображения на компьютере и спрашивая, какие ей больше нравятся, будто его действительно интересовало ее мнение.

— У тебя хороший взгляд, — говорил он ей, — а твое желание вырваться на свободу говорит о том, что ты сама очень творческая натура.

— Когда-то я собиралась стать актрисой, — сказала она, удивляясь этим словам.

— А что изменилось?

Она пожала плечами:

— Жизнь подсунула мне другую реальность.

— На самом деле пробиться в этой индустрии непросто, — заметил он и замолчал, но она ничего не ответила.

Марго положила брелок с кукушкой на журнальный столик и улыбнулась:

— Спасибо.

— Хочешь, услышать кое-что странное? — спросил он, сделав большой глоток водки и положив руку на спинку дивана.

— Хочу. Я люблю все странное.

— Я скучал по тебе.

— Не ожидала, что ты скажешь это, — усмехнулась она.

— Я знаю.

Он долго смотрел на Марго, пока она не отвернулась. Его глаза были такими синими, а губы такими… близкими.

— Марго!

— Да?

— Это же я.

— Что ты?

Он приподнял бровь:

— Ты хочешь, чтобы я это сказал?

Она немного поколебалась, но потом, точно он притянул ее невидимым магнитом, приблизилась к нему и поцеловала.

— Ты уверена? — спросил он и немного отстранился, чтобы увидеть ее лицо.

Марго кивнула и снова прильнула к Йонасу, как будто показывая ему свою уверенность.

Они быстро раздели друг друга в его спальне, путаясь в руках, ногах и одежде. Она одновременно хорошо знала его и совсем не знала физически. Волна жгучей тоски, которая не позволяла ей что-либо чувствовать многие годы, вновь начала подниматься внутри нее. И вместе с тем ей хотелось, чтобы к ней прикасались, чтобы на нее смотрели. В этот момент она совсем не думала ни об их с Ионасом дружбе, ни о том, как им может оказаться сложно друг с другом. Марго просто уступила моменту.

Но с нарастающим желанием появилось и нечто другое. Она открыла глаза и попыталась сосредоточиться на Йонасе — ее друге, — который целовал ее. И нечто темное, жуткое, с мерзким ароматом гниющих яблок и сырой земли поднималось все выше и заполняло собой все пространство. Она больше не могла этого выносить. Запрокинув голову, она взяла руки Йонаса, обернула их вокруг своей шеи и сжала. Через мгновение он убрал их, но она снова вернула все назад.

— Сделай это, — попросила она. — Я хочу, чтобы ты сделал это. Пожалуйста.

Йонас нахмурился и мягко сказал:

— Марго. Я никогда не сделаю тебе больно.

Она долго смотрела на него, пока их взгляды не встретились в темноте. На горле все еще горели отпечатки его пальцев. Она отвернулась и, потянувшись за футболкой, спросила:

— Я все испортила, да?

— Иди сюда. — Он притянул ее к себе. — Это нестрашно. Давай просто полежим рядом.

Они лежали на его кровати, он водил пальцами по ее татуировке на руке.

— Что она означает?

— Ничего особенного, — ответила она, посмотрев на рисунок.

Он молчал. Молчал так долго, что ей показалось, будто он уже заснул, но он снова заговорил:

— Что тогда произошло, Марго?

— Ничего особенного.

— Ничего особенного. И татуировка тоже.

«Да, — подумала она, — и я тоже».

— В глубине тебя тьма, Марго. Ты всегда мрачная, даже злая. И столько всего скрываешь. Но я вижу в тебе другое. Я вижу в тебе свет, который ты так тщательно прячешь.

— Думаю, ты не должен слишком доверять тому, что видишь.

— Но я доверяю. И я верю тому, что вижу. В конце концов, это моя работа видеть то, что не видят другие. Хорошие фотографы всегда видят свет.

Она положила голову ему на грудь и слушала его дыхание, от которого точно качалась на океанских волнах. Где-то по улице проехала машина, затем раздался звон разбившегося стекла и чей-то пронзительный смех. Она почему-то вспомнила мать Йонаса, чья фотокарточка висела примагниченная на дверце холодильника. От мысли об этой очаровательной блондинке Марго поежилась — она там вся такая золотая, такая здоровая. Полная ее противоположность. Йонас просто не сможет быть с ней.

Марго закрыла глаза и попыталась подстроиться под его дыхание, чтобы заснуть, но его рука тяжело лежала на ней, тело было слишком горячим. Она никак не смогла устроиться поудобней и в конце концов сдалась, выскользнула из-под одеяла и быстро оделась. Затем собрала рюкзак, нацарапала коротенькую записку и уехала на рассвете первым же поездом. Похмелье настигло ее вместе с рассветом.

Она стоит в заросшем саду возле кустов ежевики, слушает далекое мычание коров, эхом разносящееся по долине, и Эдинбург, их с Йонасом квартира, сам Йонас — все это кажется какой-то другой вселенной. Марго вздыхает. Ей очень нравится Йонас, а его квартира и его дружба стали для нее настоящим убежищем, в котором она могла спрятаться от самой себя. И вот она взяла и все испортила, а просто мастер все портить. Так что единственный способ спасти все — вернуться к прежним настройкам: он арендодатель, она — арендатор. И держаться от него на расстоянии вытянутой руки, как она держалась ото всех.

Она смотрит на свою миску и видит, что в ней уже целая гора ягод. Пальцы стали темно-красными от сока. Миска Теда тоже полна с горкой.

— Мне кажется, — решает она, — на сегодня хватит. Надо оставить на потом.

Тед кивает, и они возвращаются в дом, но, не доходя до дверей, отец берет ее за руку.

— Марго, погоди, — говорит он серьезно.

— Что?

— Мне нужно кое-что знать.

— Что? — снова спрашивает она.

— Зачем ты это сделала, Марго?

Марго замирает, держа перед собой миску, полную ягод.

— Зачем ты ее сожгла? Всю ее работу, целые годы работы, которые она потратила на свою последнюю проклятую книгу, пошли прахом. Знаешь, что это убило ее? Лично. Профессионально.

Марго мгновение смотрит на отца, но потом все же отводит взгляд.

Тед вздыхает.

— Я не могу понять, почему ты сделала это. Я знаю, ты неплохой человек, Марго, но этот поступок, он такой… такой злой.

Марго сглатывает. Неплохой человек. Конечно, он хочет в это верить.

— Если ты была расстроена моим уходом, то зачем было наказывать ее? Ты могла прийти сюда и поджечь какую-нибудь мою работу. Да видит бог, — Тед мрачно смеется, — ты бы оказала мне этим огромную услугу. На том этапе моей карьеры. И как бы я ни пытался объяснить себе твой поступок, я не могу, не вижу причин для него.

— Да, — отвечает она. — Ты их просто не знаешь.

— Расскажи мне когда-нибудь, — мягко просит отец. — Помоги мне понять.

Она поднимает голову и снова встречается с его взглядом. Она видит его растерянность, печаль и… что-то еще. Страх? Неужели он боится ее, боится того, на что она готова пойти? Боится, что она совсем не та дочь, которую он считает своей? Что он может вообще не знать ее на самом деле? Она чувствует, как внутри что-то как будто перещелкивает. Она не может ему рассказать. Не может рассказать вообще никому из них. И она отворачивается.

Понимая, что момент упущен и дочь вновь закрылась от него, Тед вздыхает и забирает у нее миску с ежевикой.

— Думаю, теперь уже все равно поздно, ничего не поделаешь. Давай вернемся к Сибелле.

Марго кивает в знак благодарности за то, что отец больше не собирается давить на нее.

Они уже направляются в дом, как вдруг она спрашивает:

— А ты рад за Люси? Думаешь, она приняла правильное решение?

— Думаю, да, — отвечает он, поворачиваясь к ней, и улыбается. — Хотя, между нами, я подозреваю, что на это решение повлияло кое-что, о чем нам не известно.

Марго кивает:

— Именно. Но нам надо будет притвориться удивленными.

— Ага, значит, я не единственный, кто думает то же самое?

Марго качает головой в ответ.

— Что ж. Тогда я рад. — Он закидывает в рот самую крупную ягоду. — Ты останешься у нас на ужин или хочешь, чтобы я отвез тебя в Уиндфолз?

Марго немного колеблется, но все же спрашивает:

— Скажи, а я могу остаться у вас на ночь? Я согласна спать на диване, — быстро добавляет она, видя, как отец нахмурился. — У вас не будет никаких хлопот со мной. Обещаю.

— Тебе все равно, что подумает мать?

— Ей все равно.

— Вряд ли, — осторожно замечает Тед, но Марго перебивает его:

— Я ей отправлю сообщение, если вы с Сибеллой согласны.

Отец кивает, и Марго, пока он не передумал, быстро набирает текст и нажимает «отправить», затем кладет телефон в карман и замечает темные пятна, покрывающие ее руки. Она долго разглядывает их и только потом идет за отцом в дом Си беллы.