Дорога без тебя

Глава 13. Рубашка

Когда возвращаюсь в комнату, Смолянова еще нет. Спокойно смываю косметику, принимаю душ. Для сна я взяла с собой рубашку Старцева, которую нагло забрала, когда была в Сити. Не смогла удержаться. Я в ней, если быть честной, спала с тех самых пор, как она у меня оказалась. Но сейчас такой ночной наряд кажется не совсем уместным в сложившихся обстоятельствах. Я думаю о том, что глупо вообще было брать вещь, которая принадлежит Тимуру сюда, с собой. Но вариантов уже особо нет, а я ведь планировала изначально спать одна.

Смолянов как раз расстегивает рубашку, когда я выхожу из ванной. Бросает на меня взгляд, внимательно рассматривая босые ноги, едва прикрытые не слишком длинной рубашкой, и торчащие пики сосков из-под тонкой ткани, отреагировавшие на перепад температуры между разгоряченным воздухом ванны и прохладным в спальне. Я скрещиваю руки, пытаясь спрятаться от его жадного взгляда.

— Хочу тебе напомнить, что у нас сугубо деловые отношения, — насмешливо говорит Смолянов, но хриплый голос его выдает.

Я безразлично пожимаю плечами и ныряю под одеяло.

Он скидывает рубашку, я стараюсь не глазеть на него. Идет в ванную.

Кровать действительно огромная. Если Смолянов ляжет с другого края, между нами поместится минимум несколько человек. Я выдыхаю расслабленно, слишком устав от нервного напряжения и переживаний последних часов. Засыпаю практически мгновенно.

Пробуждаюсь внезапно. В комнате темно и тихо. Рукой нащупываю телефон на тумбочке возле кровати. Два часа ночи. Поворачиваюсь на бок в надежде уснуть обратно, но сон не идет. Ворочаюсь, кручусь и в итоге вылезаю из-под кровати. Смолянов спит, лежа на животе. Свет луны освещает его мощную спину, сбившееся в районе бедер одеяло. Решаю сходить на кухню, чтобы попить воды.

На цыпочках иду по коридору, спускаюсь по лестнице. Пытаюсь сориентироваться и вспомнить, в каком направлении идти дальше. Кажется, Смолянов указывал на противоположную дверь от столовой, а она, как я помнила, справа.

Кухню освещает лунный свет из окна. Он падает на островок, стоящей посередине помещения. В комнате темно, но глаза уже привыкли к мраку, поэтому я не включаю свет. Ищу кувшин с водой или что-то похожее. Нахожу. Теперь по очереди открываю дверцы в поисках стакана. Наливаю себе воды и разворачиваюсь. Облокотившись на столешницу, застываю.

Шокировано смотрю на человека, сидящего за небольшим столом около стены. Лунный свет не попадал в эту часть комнаты, поэтому я не заметила никого, когда вошла.

Делаю глоток, продолжая разглядывать безмолвную тень. Надо ли мне завести разговор? Что-то спросить? Решаю не нарушать тишину.

— Это моя рубашка? — раздается внезапно резкий голос.

Я вздрагиваю от неожиданности, бокал выпадает из рук и с громким звоном разбивается, разлетаясь на мелкие осколки. Я чувствую боль в ноге и непроизвольно делаю шаг в сторону. Из груди вырывается болезненный вскрик, потому что босые ступни пронзает адское ощущение.

Тимур оказывается рядом очень быстро. Подхватывает меня на руки и усаживает на кухонный островок. Теперь, в свете лунного света, я вижу его хорошо. Он смотрит на меня внимательно, мрачно. Взъерошенный, в расстегнутой наполовину рубашке. Что он здесь делал?

Аккуратно касается моей ноги, приседает, чтобы осмотреть повреждения.

— Надо вытащить осколки и обработать ногу, — спокойно говорит.

Я наблюдаю за ним, затаившись. Он быстро вытаскивает кусочки стекла, потом уверенным жестом открывает один из ящиков, достает аптечку. Хорошо ориентируется в доме.

Обрабатывает ногу, перевязывает, и всё это в беспокойной тишине, которую ни он, ни я нарушать не торопимся.

Потом встает, опирается на столешницу, делает шаг ко мне. Под его ногами хрустит битое стекло, но Тимура это, кажется, не беспокоит. Он-то в обуви. Внимательно смотрит мне в глаза, будто что-то пытается понять, прочитать.

— Это моя рубашка? — повторяет вопрос, о котором я надеялась, он забыл.

— С чего ты взял? — вскидываю упрямо подбородок, не собираясь признаваться.

Он усмехается. Кажется, он и так знает ответ, просто хотел от меня подтверждения. Как он понял? Не знаю. Ведь белые рубашки так похожи. Почему решил, что это его вещь, а не, например, Смолянова?

— Зачем это все? — наклоняется еще ближе, и я чувствую его дыхание, перемешанное с запахом виски.

— Не понимаю, о чем ты.

Молчит, разглядывая меня. И все, о чем я могу думать: вот бы этот момент не заканчивался. Он так близко, что я чувствую его запах. Кедр и мята. Мне хорошо от нашей близости. Нравится смотреть в темные, спокойные глаза. Я не должна так думать, так чувствовать, но ничего не могу с собой поделать. Когда-нибудь, я уверена, я излечусь от болезни под названием “Тимур Старцев”, но не сегодня.

Что-то появляется новое между нами, в нас. Не могу объяснить, что именно, но что-то точно меняется.

Тимур подхватывает меня резко на руки.

— Что ты делаешь? — судорожно вдыхая, спрашиваю я.

Он ничего не говорит, лишь упрямо несет куда-то. Мы останавливаемся около лифта. Заходим в него, я все также на руках Старцева. Он делает вид, что ничего необычного не происходит, изображает максимальное безразличие. Это злит. Мне нравится видеть его эмоции, а не равнодушие. Доносит меня до нашей со Смоляновым спальни и ставит на ноги.

— Дальше сама.

Разворачивается, чтобы уйти.

— Серьёзно? — непроизвольно, возмущенно.

Он останавливается. Стоит ко мне спиной. Напряжен. Поворачивает голову, чтобы я могла поймать его взгляд.

— Ты ведь сама сделала выбор.

Потом всё-таки подходит обратно ко мне, пронзая обжигающим взглядом. Невесомо касается груди. Я задерживаю дыхание.

— Индивидуальный пошив, — с усмешкой говорит он.

Я опускаю глаза. Его пальцы едва дотрагиваются до маленькой, черной бирки на кармане.

А потом он уходит.

Я стою в оцепенении, чувствуя дрожь во всем теле.

Кто же знал, что эта чертова рубашка индивидуального пошива? И что на ней даже есть такие явные опознавательные элементы, доказывающие это?

Что значит его слова “ты ведь сама сделала выбор”? Он про Смолянова? Что означает его поведение? Впервые за последнее время он будто держал дистанцию между нами и был максимально отстранен. Хочется ударить, накричать, потребовать объяснений. И я понимаю, что моя слабость — его равнодушие.

Не могу еще долго уснуть, прокручивая произошедшее в голове. Почему-то мне начинает казаться, что Тимур побеждает меня в моей же игре. Ведь это он должен мучиться от ревности, догадок, подозрений, моего равнодушия. А все наоборот. Он не выглядел ни злым, ни уязвленным. И это бесит, раздражает, нервирует. На подобное я не согласна. Надо что-то делать. Идти ва-банк. Придумать новый поворот сюжета.

Засыпаю я с решительным настроем завтра заставить Старцева пострадать.