Доспехи света

11

Сэл и Кит работали на Эймоса уже больше двух лет. За это время место работы изменилось. Предприятие стало слишком большим для склада за домом Эймоса. Теперь у него было шесть прядильных машин и валяльня. Он арендовал небольшую фабрику у реки, на северо-западе Кингсбриджа, где течение было достаточно быстрым, чтобы приводить в движение сукновальные молоты, уплотнявшие и усаживавшие ткань.

Они трудились с пяти часов утра до семи вечера, кроме субботы — благословенной субботы, — когда работали лишь до пяти. Все дети постоянно были уставшими. Тем не менее жизнь стала лучше, чем прежде. У матери Кита были деньги, они жили в теплом доме с настоящим дымоходом, и, самое главное, они сбежали от бэдфордского задиры, убившего его отца. Он надеялся, что больше никогда не будет жить в деревне.

Однако война медленно, но верно меняла все к худшему. Кит в свои девять лет уже понимал, что такое деньги, и знал, что из-за военных налогов цены на все выросли, а плата суконщикам осталась прежней. Хлеб налогом не облагался, но подорожал из-за плохого урожая. Первое время, научившись работать на прялке «Дженни», Сэл могла позволить себе говядину, чай с сахаром и пирожные. Но теперь они снова ели бекон и пили слабое пиво. И все же это было лучше, чем прежняя жизнь в деревне.

Лучшей подругой Кита была девочка по имени Сью, примерно его возраста, которая, как и он, потеряла отца. Она работала со своей матерью, Джоан, на прядильной машине рядом с машиной Сэл на фабрике Барроуфилда.

Сегодня был особенный день. Все рабочие поняли это, как только вошли на фабрику и увидели на первом этаже, возле валяльной машины, укрытый мешковиной предмет размером с кровать с балдахином или дилижанс. Его, должно быть, доставили прошлой ночью, после того как все разошлись по домам.

Они проговорили об этом весь получасовой обеденный перерыв, и мать Кита сказала, что это, должно быть, новая машина, хотя никто никогда не видел машины такого размера.

Ближе к середине дня появился друг Эймоса Барроуфилда, Роджер Риддик. Кит никогда не забудет доброту Роджера к нему еще в Бэдфорде. Он также помнил, что именно Роджер приспособил первую прялку «Дженни» для Эймоса. Теперь таких машин было шесть, и Эймос планировал купить еще, пока война не начала сказываться на делах.

Эймос остановил работу на полчаса раньше и попросил рабочих собраться с ним и Роджером на первом этаже вокруг таинственного предмета. Он приказал мужчинам остановить валяльную машину, потому что перекричать ее грохот и лязг было невозможно. Затем он сказал:

— Недавно мистер Шиплап из Комба заказал у меня пятьсот ярдов линси-вулси.

Это был большой заказ, даже Кит это понимал, и все радостно зашумели.

— Я назначил цену в пятьдесят пять фунтов, — продолжал Эймос, — и был готов уступить до пятидесяти. Но он предложил мне тридцать пять и сказал, что знает другого кингсбриджского суконщика, готового заключить сделку по такой цене. Так вот, я знаю, что единственный способ для суконщика заключить такую сделку — это снизить плату своим рабочим.

Пронесся недовольный ропот. Мужчины и женщины вокруг Кита выглядели настороженными и готовыми к бунту. Им не нравились разговоры о снижении расценок.

— Поэтому я ему отказал, — сказал Эймос.

Рабочие с облегчением вздохнули.

— Мне не хотелось отказываться от заказа, — сказал Эймос, — потому что мы получаем их не так много, как раньше, и если так пойдет и дальше, то некоторых из вас придется уволить.

Теперь Кит забеспокоился. Он знал, что ни один суконщик в Кингсбридже сейчас не ищет лишних рук. Он слышал, как его мать говорила, что они не берут новых людей на место ушедших, потому что не уверены в будущем и в том, как долго продлится война. Дилемма Эймоса не была уникальной.

— Но я нашел решение. Я знаю, как выполнить заказ мистера Шиплапа, не снижая расценок и не увольняя людей.

Наступила тишина. Кит почувствовал, что рабочие настроены подозрительно, не зная, верить ли Эймосу.

Эймос и Роджер сдернули с таинственного предмета брезентовые чехлы и бросили их на пол. Когда вещь полностью открылась, Кит все еще не понимал, что это такое. Он никогда не видел ничего подобного.

Как и никто другой, это он мог сказать точно. Все недоуменно перешептывались.

Восемь цилиндрических металлических валиков были установлены в виде черной пирамиды. Это напомнило Киту груду водопроводных труб, которую он однажды видел на Хай-стрит. Эти цилиндры, казалось, были усеяны гвоздями. Все это было установлено на прочной дубовой платформе с короткими толстыми ножками.

Это была, очевидно, машина, но что она делала?

Эймос ответил на невысказанный вопрос.

— Вот решение нашей проблемы. Это чесальная машина.

Кит знал, что такое чесание шерсти. Он вспомнил Мика Сибрука, чесальщик шерсти из Бэдфорда. Мик использовал щетки с железными зубьями, а теперь Кит увидел, что каждый валик был обтянут кожей, усеянной гвоздями, подобно зубьям на щетках Мика.

— Подобные машины существуют уже давно, — продолжал Эймос, — но в последние годы они стали популярны, и перед вами самая современная версия. Шерсть подается через первую пару валиков, и гвозди распутывают ее и выпрямляют волокна.

— Но чесальщик должен делать это снова и снова, весь день, — сказал Кит.

Рабочие рассмеялись, потому что заговорил маленький мальчик, но мгновение спустя Джоан сказала:

— А ведь он прав.

— Да, — сказал Эймос. — И именно поэтому здесь так много валиков. Одного прохода никогда не бывает достаточно. Поэтому шерсть проходит через вторую пару, с более частыми зубьями; затем через третью, затем через четвертую, каждая из которых расчесывает все тоньше, удаляет больше грязи, выпрямляет волокна.

— Эта машина была сделана для хлопка, но шерсть мягче, — добавил Роджер, — поэтому я изменил железные зубья, сделав их менее острыми, и увеличил зазоры между верхними и нижними валиками, чтобы процесс был не таким грубым.

— И мы ее проверили, и она работает, — сказал Эймос.

— А кто вращает валики? — подала голос Сэл.

— Никто, — ответил Эймос. — Как и валяльная машина, чесальная приводится в движение могучей силой реки, направленной в мельничный лоток и передаваемой через шестерни и цепи на валики. Нужен лишь один человек, чтобы следить за механизмом и вносить небольшие поправки по ходу дела.

— И что тогда будут делать чесальщики шерсти? — спросила Джоан.

«И правда», — подумал Кит. Мик и другие чесальщики могли остаться без работы, если появятся чесальные машины, приводимые в движение водяным колесом.

Эймос, казалось, был готов к этому вопросу.

— Я не буду вам лгать, — сказал он. — Вы все меня знаете — я не хочу, чтобы люди теряли средства к существованию. Но у нас есть выбор. Я мог бы отправить эту машину обратно, откуда она пришла, забыть о заказе мистера Шиплапа и сказать половине из вас не приходить завтра, потому что у меня для вас нет работы. Или я мог бы оставить вас всех, но снизить расценки. Но есть и третий вариант. Мы можем сохранить расценки на том же уровне, выполнить заказ мистера Шиплапа и оставить вас всех на работе, если мы будем использовать чесальную машину.

— Вы могли бы использовать свои собственные деньги, чтобы поддержать дело, — с вызовом сказала Джоан.

— У меня их недостаточно, — ответил Эймос. — Я все еще выплачиваю долги, которые оставил мне отец три года назад. А знаете, как он влез в долги? — Его голос стал немного взволнованным. — Ведя это дело в убыток. Одно я могу вам сказать наверняка. Я этого делать не буду. Никогда.

— Я слышала, эти машины не делают работу как следует, — сказала какая-то женщина. Раздался ропот согласия.

— Дьявольская она какая-то, — сказала другая. — Вся в гвоздях.

Кит слышал, как люди шептались таким образом о машинах. Они не понимали, как те работают, и поэтому говорили, что ее приводит в движение какой-нибудь бес запертый внутри. Кит понимал как устроены машины и знал, что никаких бесов в них нет.

Наступило недовольное молчание, затем заговорила мать Кита.

— Мне не нравится эта машина, — сказала она. — Я не хочу, чтобы чесальщики шерсти теряли свой хлеб. — Она оглядела других рабочих, в основном женщин. — Но я доверяю мистеру Барроуфилду. Если он говорит, что у нас нет выбора, я ему верю. Прости, Джоан. Мы должны принять чесальную машину.

Эймос промолчал.

Рабочие переглядывались. Кит слышал гул голосов, в основном приглушенных, они были недовольны, но не злы. В их голосах звучала лишь покорность. Постепенно они задумчиво расходились, тихо прощаясь.

Сэл, Кит, Джоан и Сью ушли вместе. Вчетвером они побрели домой в сумерках. Днем, пока они были на фабрике, прошел дождь, и теперь заходящее солнце отсвечивало в лужах. Они пересекали рыночную площадь, когда фонарщик обходил ее со своим огнем. В центре площади в полумраке высились орудия наказания: виселица, колодки и позорный столб. На самом деле это были два столба с перекладиной, к которой привязывали преступника, заломив ему руки над головой, для порки. Дерево было всё испещрено бурыми пятнами крови. Это место наводило ужас на Кита, и он старался не смотреть в ту сторону.

Когда они проходили мимо собора, зазвонили колокола. Понедельник был днем тренировок для звонарей. Кит знал, что колоколов семь: самый высокий, № 1, назывался «дискантом», а самый низкий, № 7, — «тенором». Как обычно, они начали с простого перезвона, поочередно ударяя во все семь колоколов от высокого к низкому. Скоро они перейдут на что-то более сложное. Киту было интересно, как они меняют мелодию, варьируя порядок колоколов. В этом было что-то подкупающее своей логикой.

Сэл и Кит жили в одном доме со Сью и ее семьей в бедном квартале на северо-западе города. На первом этаже в задней части дома была кухня, где они все готовили и ели. Переднюю комнату занимал дядя Сью, Джардж, на пять лет моложе Джоан. Ему было двадцать пять, и он работал ткачом на одной из фабрик Хорнбима. Джардж также был одним из звонарей, и Кит кое-что перенял у него из премудростей этого дела.

Наверху было две кровати. Джоан и Сью спали вместе в передней комнате, а Сэл и Кит в задней. Большинство бедняков предпочитали спать в одной кровати, чтобы согреться, экономя на дровах или угле.

Комнату на чердаке с низким потолком занимала тетя Джоан, Дотти Касл. Она была стара и нездорова и кое-как перебивалась, штопая носки и латая штаны.

Как только они вернулись домой, Кит лег на кровать, которую делил с матерью, большую, привезенную из Бэдфорда. Он почувствовал, как Сэл сняла с него сапоги и укрыла одеялом, а потом заснул.

Она разбудила его чуть позже, и он, спотыкаясь, спустился вниз ужинать. У них был бекон с луком и хлеб, намазанный топленым жиром. Все были голодны и ели быстро. Джоан обтерла сковороду еще одним ломтем хлеба и разделила его между детьми.

Едва поев, оба ребенка отправились спать. Кит заснул в одно мгновение.

*

Сэл умылась, затем расчесала волосы и перевязала их старой красной лентой. Она поднялась на чердак и попросила тетю Дотти присмотреть за детьми час-другой.

— Если проснутся, дай им хлеба, — сказала она. — И сама поешь, если голодна.

— Нет, спасибо, дорогая. У меня все в порядке. Мне много не нужно, я же целый день сижу. Вам, фабричным, нужнее.

— Как знаешь.

Она заглянула к Киту, который крепко спал. У кровати лежали грифельная доска и гвоздь. Каждый вечер Сэл упражнялась в письме, переписывая отрывки из Библии, своей единственной книги. У нее получалось все лучше. По воскресеньям она учила Кита, но в остальные дни он слишком уставал.

Она поцеловала его в лоб и пошла в другую спальню. Джоан надевала шляпку с цветами, которые вышила сама. Она поцеловала спящую Сью. Затем обе женщины вышли.

Они пошли вниз по Мейн-стрит. В центре города было оживленно. Люди выходили из домов в поисках вечерних развлечений, общения, а может, и любви. Сэл поставила на любви крест. Она была почти уверена, что брат Джоан, Джардж, не прочь был бы на ней жениться, но она дала ему от ворот поворот. Она любила Гарри, а его убили, и она не хотела снова рисковать такой болью, не хотела вверять свое счастье в руки господ, которым и убийство сходит с рук.

Они пересекли площадь. Таверна «Колокол» была большим заведением с въездными воротами, ведущими во двор с конюшнями. Наверху арки висел, разумеется, колокол, в который звонили, предупреждая об отправлении дилижанса. Еще не так давно в него также звонили, приглашая на спектакль, но теперь пьесы ставили в театре.

В «Колоколе» была большая пивная с рядом бочек, похожим на баррикаду. Здесь было шумно от разговоров и смеха, и постоянно висел смог от трубочного дыма. Звонари уже были там, сидели за своим обычным столом у камина, в потрепанных шляпах, с глиняными кружками перед собой. За звон им платили по шиллингу, так что по понедельникам у них всегда были деньги на пиво.

Сэл и Джоан попросили у разносчика по кружке пива и узнали, что цена выросла с трех до четырех пенсов.

— То же, что и с хлебом, — сказал разносчик. — И по той же причине. Пшеница слишком дорогая.

Когда Сэл и Джоан сели, Джардж мрачно посмотрел на них и сказал:

— Мы тут говорили о новой машине Барроуфилда.

Сэл сделала большой глоток пива. Она не любила напиваться, да и позволить себе больше одной кружки все равно не могла, но ей нравился солодовый вкус и тепло, разливающееся по телу.

— Чесальная машина, — сказала она Джарджу.

— Машина, чтобы морить голодом рабочих, я бы так ее назвал, — сказал Джардж. — В былые годы, когда хозяева пытались внедрить новомодные машины здесь, на западе Англии, случались бунты, и хозяева отступали. Вот что должно произойти сейчас.

Сэл покачала головой.

— Говори что хочешь, но меня она спасла. Эймос Барроуфилд собирался отправить половину из нас по домам, потому что рыночная цена на сукно сейчас низка, но новая машина означает, что он может вести дела и по более низкой цене, так что я по-прежнему работаю на «Дженни».

Джарджу этот довод явно не понравился, но он любил ее и сдержал свой гнев.

— Так что же, Сэл, ты скажешь ручным пряхам о новой машине?

— Не знаю, Джардж. Но я знаю, что была нищей и бездомной, пока не начала работать на первой прялке «Дженни» у Барроуфилда, и сегодня я могла бы потерять эту работу, если бы он не купил чесальную машину.

Заговорил Альф Нэш. Он не был звонарем, но часто присоединялся к ним, и Сэл думала, что он неравнодушен к Джоан. Сейчас он сидел рядом с ней. Альф был молочником, и из-за постоянно проливаемого на одежду молока от него пахло сыром. Сэл не думала, что Джоан когда-нибудь на него западет.

— А ведь Сэл дело говорит, Джардж, — сказал Альф.

Сайм Джексон, ткач, работавший со Спейдом, был одним из самых вдумчивых в их компании.

— Никак не могу взять в толк, никак, — сказал он. — Машины одним помогают, а у других работу отбирают. Как тут понять, что к лучшему?

— В этом-то и заключается наша беда, — сказала Сэл. — Мы знаем вопросы, но не знаем ответов. Нам нужно учиться.

— Учеба не для таких, как мы, — сказал Альф. — Нам в Оксфордский университет не поступать.

Спейд, который был старшим над звонарями, и дирижировал их усилиями, заговорил впервые.

— Ты не прав, Альф, — сказал он. — По всей стране рабочие люди занимаются самообразованием. Они записываются в библиотеки и клубы по обмену книгами, в музыкальные общества и хоры. Они ходят на изучение Библии и на политические дискуссии. У Лондонского корреспондентского общества сотни отделений.

Сэл загорелась этой идеей.

— Вот чем нам надо заниматься — учиться и просвещаться. Что это за «корреспондентское общество», о котором ты говорил?

— Его основали для обсуждения парламентской реформы. Голоса для рабочих, и все такое. Оно распространилось сейчас повсюду.

— Только не в Кингсбридж, — сказал Джардж.

— Что ж, значит, должно, — ответила Сэл. — Это именно то, что нам нужно.

Заговорил другой звонарь, Джеремайя Хискок, печатник с лавкой на Мейн-стрит.

— Я знаю о Лондонском корреспондентском обществе, — сказал он. — Мой брат в Лондоне печатает для них некоторые материалы. Ему они нравятся. Он говорит, они все решают большинством голосов. На их собраниях нет разницы между хозяином и работником.

— Вот, значит, можно! — сказал Джардж.

— Не знаю я… — с тревогой произнес Сайм. — Нас же революционерами назовут.

— Лондонское корреспондентское общество борется не за революцию, а за реформы, — сказал Спейд.

— Постойте-ка, — вставил Альф. — Разве некоторых из этих лондонских корреспондентов не судили за государственную измену, как раз перед прошлым Рождеством?

— Тридцать человек, — ответил Спейд, который запоем читал газеты. — Обвинили в заговоре против короля и парламента. Уликой послужило то, что они выступали за парламентскую реформу. Похоже, теперь говорить, что наше правительство неидеально, — это преступление.

— Не помню только, повесили их или что с ними сделали, — сказал Альф.

— У них хватило наглости вызвать в суд премьер-министра Уильяма Питта, — сказал Спейд. — Ему пришлось признать, что тринадцать лет назад он и сам выступал за реформу парламента. Дело развалилось под всеобщий хохот, и присяжные сняли обвинения.

Сайма это не успокоило.

— Все равно я бы не хотел, чтобы меня судили за измену. Лондонские присяжные могут решить одно, а кингсбриджские — совсем другое.

— А мне плевать на присяжных, — сказал Джардж. — Я готов рискнуть.

— Ты храбр как лев, Джардж, — сказала Сэл, — но нам нужно быть не только храбрыми, но и умными.

— Я согласен с Сэл, — сказал Спейд. — Создайте общество, да, но не называйте его филиалом лондонской группы — это значит нарываться на неприятности. Назовите его… Сократовским обществом, если хотите.

— Черт его знает, что это может значить, — буркнул Джардж.

— Сократ был греческим философом, который верил, что до истины можно докопаться через обсуждение и спор. Мне это каноник Мидуинтер рассказал. Он сказал, что я сократик, потому что люблю поспорить.

— Знавал я одного грека-моряка. Пил как сапожник, но в философы, черт возьми, не годился.

Остальные рассмеялись.

— Назовите как хотите, лишь бы не звучало крамольно, — сказал Спейд. — Начните с собрания на другую тему, например, о науке, о теориях Исаака Ньютона, скажем. Не держите собрание в тайне — сообщите в «Кингсбриджскую газету». Создайте комитет для управления. Попросите каноника Мидуинтера стать председателем. Чтобы все выглядело пристойно, по крайней мере поначалу.

Сэл была в восторге.

— Мы должны это сделать!

— Но кто придет говорить о науке с несколькими кингсбриджскими работягами? — спросил Джеремайя.

Все согласились, что это маловероятно. Но Сэл осенило.

— Я знаю одного человека, который учился в Оксфорде, — сказала она.

Все посмотрели на нее скептически, кроме Джоан, которая улыбнулась и сказала:

— Ты говоришь о Роджере Риддике.

— Верно. Он друг Эймоса Барроуфилда и часто бывает у нас на фабрике.

— Ты можешь его попросить? — спросил Спейд.

— Конечно. Я первой работала на его прялке «Дженни» и до сих пор на ней работаю. Он всегда останавливается и спрашивает, как у меня дела.

— Он не сочтет это слишком дерзким с твоей стороны?

— Не думаю. Он не такой, как его брат Уилл.

— Так ты его попросишь?

— Как только увижу.

Вскоре после этого они разошлись. Когда Сэл и Джоан шли домой, Джоан спросила:

— Ты уверена насчет этого?

— Насчет чего?

— Что стоит ввязываться в это общество.

— Да, мне не терпится.

— Почему?

— Потому что я работаю, сплю и забочусь о своем ребенке, и я не хочу, чтобы вся моя жизнь сводилась только к этому.

Она снова подумала о своей тете Саре, которая рассказывала о том, что читала в газетах.

— Но ты же наживешь неприятностей.

— Не за изучение науки.

— Но дело не ограничится одной наукой. Они все хотят говорить о свободе, демократии и правах человека. Ты же это знаешь.

— Что ж, предполагается, что у англичан есть право на собственное мнение.

— Когда они так говорят, они имеют в виду господ. Они не считают, что у таких, как мы, должно быть свое мнение.

— Но тех людей в Лондоне признали невиновными.

— И все же Сайм прав — нельзя быть уверенной, что кингсбриджские присяжные поступят так же.

Сэл начала думать, что Джоан, возможно, права.

— Если фабричные начнут говорить о политике, — продолжала Джоан, — олдермены и судьи испугаются, и первым их порывом будет наказать нескольких, чтобы запугать остальных. Джарджу и Спейду хорошо — у них нет детей. Если их сошлют в Австралию или даже повесят, страдать будут только они сами. Но у тебя есть Кит, а у меня — Сью, и кто о них позаботится, если нас не будет?

— О, Иисусе, ты права.

Сэл была так очарована идеей Сократовского общества, что не уделила должного внимания рискам.

— Но я сказала, что поговорю с Роджером Риддиком. Я не могу теперь подвести остальных.

— Тогда будь осторожна. Очень осторожна.

— Буду, — сказала Сэл. — Клянусь.

12

В одной из боковых часовен Кингсбриджского собора была настенная роспись с изображением святой Моники, покровительницы матерей. Роспись была средневековой и во времена Реформации ее забелили, но за двести пятьдесят лет побелка истончилась, и лик святой снова стал виден. Кожа ее была бледной, что озадачило Спейда, ведь она была африканкой.

Спейд зажег там свечу в первый день августа, ровно через двенадцать лет после смерти его жены, Бетси. Снаружи по небу неслись облака, и когда пробивалось солнце, оно озаряло арки нефа, на мгновение превращая серые камни в яркие серебряные всполохи.

Спейд стоял, глядя на пламя свечи, и вспоминал Бетси. Он думал о том, как волнующе было им обоим, девятнадцатилетним, начинать совместную жизнь в маленьком коттедже на окраине Кингсбриджа. Они чувствовали себя детьми, играющими в семейную жизнь. Его ткацкий станок и ее прялка занимали одну из двух крошечных комнат, а на кухне они готовили и спали. Работая, он всегда мог поднять глаза и увидеть ее темноволосую голову, склоненную над веретеном, и он никогда не был несчастен. Они еще больше обрадовались, когда она забеременела, и без конца говорили о том, каким будет их ребенок: красивым, умным, высоким, шаловливым? Но Бетси умерла при родах, и их ребенок так и не появился на свет.

Время текло незаметно, пока он вспоминал, пока не осознал, что кто-то стоит рядом. Он обернулся и увидел Арабеллу Латимер, наблюдающую за ним. Молча она протянула красную розу, как он предположил, из своего сада. Догадавшись о ее намерении, он взял розу из ее руки и осторожно положил в центр алтаря.

Цветок алел, словно свежее кровавое пятно на бледном мраморе.

Арабелла молча удалилась.

Спейд постоял еще несколько мгновений, размышляя. Красная роза была символом любви. Она предназначала ее для Бетси. Но отдала ее Спейду.

Он вышел из часовни. Она ждала его в нефе.

— Вы понимаете, — сказал он.

— Конечно. Вы приходите в эту часовню первого августа каждый год.

— Вы заметили.

— Вы делаете это уже давно.

— Двенадцать лет.

— Методисты обычно не молятся святым.

— Я странный методист. У меня плохо получается следовать правилам. — Спейд пожал плечами. — Самое лучшее в методистах то, что они считают, что сердце важнее правил.

— И вы тоже так считаете?

— Да.

— И я тоже.

— Тогда вам лучше присоединиться к методистам.

Она улыбнулась.

— Какой был бы скандал. Жена епископа! — Она обернулась и подняла небольшую стопку свежевыстиранных облачений для хора, которую положила на купель. — Мне нужно убрать это в ризницу.

Он не хотел, чтобы разговор заканчивался.

— Полагаю, вы не сами занимаетесь стиркой, миссис Латимер.

Конечно, нет.

— Я руковожу, — сказала она.

— Что ж, вы можете руководить мной, если я понесу для вас облачения.

Он взял у нее стопку, и она охотно ее отпустила.

— Иногда мне кажется, что половина моей жизни — это руководство, — сказала она. — Если бы не книги, я не знаю, чем бы занимала время.

Он заинтересовался.

— Что вы любите читать?

— У меня есть книга о правах женщин, написанная Мэри Уолстонкрафт. Но мне приходится ее прятать.

Спейду не нужно было спрашивать почему. Он был уверен, что епископ этого бы категорически не одобрил.

— Я люблю и романы, — сказала она. — «История Тома Джонса, найденыша». — Она улыбнулась. — Вы напоминаете мне Тома Джонса.

Они пересекли неф. Ничего особенного не происходило, но он чувствовал между ними напряжение, подобное невысказанной тайне.

Он не забыл тот миг в лавке сестры, случившийся больше двух лет назад, когда она застала его, любующегося ее станом, и приподняла брови, словно заинтригованная, а не оскорбленная. Этот взгляд живо стоял у него в памяти. Он велел себе забыть о ней, но не смог.

Он последовал за ней через низкую дверь в южном трансепте. Ризница была маленькой, пустой комнатой с книжной полкой, зеркалом и большим дубовым сундуком для облачений. Она подняла тяжелую крышку сундука, и Спейд осторожно уложил ризы внутрь. Арабелла рассыпала немного сушеной лаванды, чтобы отпугнуть моль.

Затем она повернулась к нему и сказала:

— Двенадцать лет.

Он посмотрел на нее. Снаружи на мгновение выглянуло солнце, и луч из маленького окна упал на ее волосы, высветив рыжеватые пряди, которые, казалось, вспыхнули.

— Я вспоминал, как все было весело, когда мы были наивными юнцами, — сказал он. — Этот беззаботный восторг. Такого больше никогда не будет.

— Вы были влюблены в Бетси.

— Любовь — лучшее, что есть на свете, и самое худшее, что можно потерять.

На мгновение его охватила такая мучительная скорбь, что ему пришлось сдерживать слезы.

— Нет, вы ошибаетесь, — сказала она. — Гораздо хуже быть в плену и знать, что любви у тебя никогда не будет.

Спейд был поражен не тем, что она сказала, — об этом он и другие могли догадываться, — а тем, что она сделала столь сокровенное признание. Однако, удивленный, он был и любопытен.

— Как это случилось? — спросил он.

— Парень, которого я хотела, женился на другой. Я думала, у меня разбито сердце, но на самом деле я просто злилась. А потом Стивен сделал мне предложение, и я согласилась, чтобы утереть нос тому парню.

— Стивен был гораздо старше.

— Вдвое старше меня.

— Трудно представить, что вы могли быть такой опрометчивой.

— Я была глупа в молодости. Я и сейчас не очень мудра, но раньше была еще хуже. — Она отвернулась и опустила крышку сундука. — Вы спросили, — сказала она.

— Простите за любопытство.

— Но большинство мужчин стали бы мне говорить, что я должна делать.

— Я понятия не имею, что вы должны делать.

— Немногие мужчины готовы в этом признаться.

Это была правда, и Спейд рассмеялся.

Арабелла подошла к двери. Спейд положил руку на дверную ручку, но, прежде чем он успел открыть для нее дверь, она его поцеловала.

Поцелуй вышел неуклюжим. Она метнулась вперед и неловко ткнулась губами ему в подбородок.

«Видно, практики у нее маловато», — подумал он.

Но она быстро исправилась и поцеловала его в губы. Затем отстранилась, но он почувствовал, что это еще не все, и через мгновение она поцеловала его снова. На этот раз она прижалась к его губам и замерла. «Она это всерьез», — подумал он. Он положил руки ей на плечи и ответил на поцелуй, касаясь губами ее губ. Она вцепилась в него, всем телом прижимаясь.

«Кто-нибудь может войти», — подумал он. Он не был уверен, что в Кингсбридже сделают с мужчиной, поцеловавшим жену епископа. Но он слишком утопал в неге, чтобы остановиться. Она взяла его руки со своих плеч, опустила их ниже, и он ощутил ее мягкую грудь. Она наполнила его ладони. Когда он осторожно сжал ее, она издала тихий горловой звук.

Она внезапно опомнилась. Отстранилась, пристально глядя ему в глаза.

— Боже, спаси меня, — тихо прошептала она.

Затем отвернулась, открыла дверь и поспешно вышла.

Спейд стоял неподвижно, думая: «Что это было?»

*

Олдермен Джозеф Хорнбим любил, чтобы завтрак был накрыт с размахом: бекон, почки и сосиски, яйца, тосты с маслом, чай, кофе, молоко и сливки. Сам он ел немного, как правило кофе со сливками и тост, но ему было приятно сознавать, что при желании он может пировать, как король.

Его дочь, Дебора, была похожа на него, но его жена, Линни, и их сын, Говард, уплетали за обе щеки, отчего оба были пухлыми. Такими же были и слуги, доедавшие остатки.

Хорнбим читал «Таймс».

— Испания заключила мир с Францией, — сказал он, отпив глоток своего сливочного кофе.

— Но война ведь не окончена? — спросила Дебора. Она была сообразительной. Вся в него.

— Для Англии не окончена, нет, — ответил он. — Мы не заключили мира с этими кровожадными французскими революционерами, и, надеюсь, никогда не заключим.

Он оценивающе посмотрел на Дебору. Она была не очень привлекательна, подумал он, хотя судить так о собственных детях трудно. У нее были густые темные волнистые волосы и красивые карие глаза, но подбородок был слишком велик для красавицы. В восемнадцать лет ей было пора уже замуж. Возможно, ее можно было бы подтолкнуть к супругу, который принес бы пользу семейному делу.

— Я видел, как ты разговаривала с Уиллом Риддиком в театре, — сказал он.

Она одарила его прямым взглядом. Она его не боялась. Его боялись ее брат и мать. Дебора была почтительна, но не покорна.

— Неужели? — нейтрально спросила она.

Пытаясь казаться безразличным, Хорнбим спросил:

— Тебе нравится Риддик?

Она задумчиво помолчала.

— Да, нравится. Он из тех мужчин, что получают желаемое. А почему вы спрашиваете?

— Мы с ним ведем выгодные дела.

— Военные контракты.

Она ничего не упускала.

— Именно, — сказал он. — Я пригласил его сегодня на ужин. Рад, что он тебе нравится — вечер обещает быть приятным.

В комнату вошел лакей Симпсон и сказал:

— Олдермен Хорнбим, сэр, молочник хотел бы с вами переговорить, если вам будет удобно.

— Молочник? — Хорнбим был озадачен. — Что это, черт возьми, значит?

Хорнбим редко разговаривал с торговцами, поставлявшими продукты в дом. Затем он вспомнил, что давал этому человеку в долг. Звали его Альфред Нэш. Он встал, бросил салфетку на стул и вышел.

Нэш стоял в заднем холле, который называли обувной. С его пальто и шляпы капал дождь. Хорнбим уловил запах молока.

— Зачем вы пришли ко мне, Нэш? — резко спросил он. Он надеялся, что тот не собирается просить еще денег.

— Чтобы сообщить вам кое-что, олдермен.

Это меняло дело.

— Продолжайте.

— Я случайно услышал кое-что, что может вас заинтересовать, и подумал, что передам вам, раз уж вы так любезно одолжили мне деньги на расширение моей молочной.

— Хорошо. Что вы слышали?

— Дэвид Шовеллер, тот, которого зовут Спейд, создает в Кингсбридже отделение Лондонского корреспондентского общества.

Вот это действительно была интересная информация.

— Вот как, черт побери!

Хорнбим ненавидел Спейда. Тот разрушил его давний план по захвату дела, принадлежавшего Обадайе Барроуфилду и унаследованного Эймосом. Заем, который Спейд организовал для Эймоса, расстроил планы Хорнбима, и вся его работа пошла насмарку.

— А поскольку вы председатель Общества Ривза… — продолжал Нэш.

— Да, конечно.

Общества Ривза были созданы правительством в противовес Лондонскому корреспондентскому обществу. Кингсбриджское Общество Ривза провело несколько вялых собраний и заглохло, но у Хорнбима все еще был полезный список благонамеренных людей, выступавших против радикализма.

— Кто еще замешан в этой новой группе?

— Джардж Бокс, ткач. Еще Сэл Клитроу, которая работает на прялке «Дженни» у Эймоса Барроуфилда. Хоть она и всего лишь женщина, ее слушают.

Такие люди бесили Хорнбима.

— Они просто хотят затащить нас всех в ту же грязь, в которой сами сидят, — горько сказал он. — Мы вытравим этих смутьянов, как нечисть. Спейда повесят за измену.

Нэш, казалось, был ошеломлен яростью Хорнбима.

— Но они говорили, что лондонских признали невиновными, — сказал он.

— Слабость, слабость. Вот что позволяет подобному процветать. Но Лондонские дела это одно. А тут у нас Кингсбридж.

— Да, сэр.

— Присмотрите за этим для меня, Нэш, не так ли?

— Могу, сэр. Они попросили меня войти в их комитет.

— Вы согласились?

— Я сказал, что подумаю.

— Вступайте в комитет. Так вы будете знать все.

— Очень хорошо, сэр.

— И будете обо всем докладывать мне.

— С радостью услужу вам.

— Мы преподадим им урок.

— Да, сэр. Могу я упомянуть еще одно дело?

Хорнбим догадался, что Нэшу что-то нужно. Всегда была услуга за услугу.

— Продолжайте.

— Дела идут плохо, из-за военных налогов и цен на еду, и у многих рабочих не хватает заработка.

— Я знаю. У меня тоже дела плохи.

Это была неправда. Хорнбим наживался на военных контрактах. Но его правилом было никогда не признаваться в успехах.

— Если бы я мог пропустить следующий квартальный платеж, это было бы большой помощью.

— Отсрочка.

— Да, сэр. Я, конечно, в конце концов все выплачу.

— В этом не сомневайтесь. Но я разрешаю вам пропустить следующий взнос.

— Благодарю вас, сэр. — Нэш коснулся своей шапки.

Хорнбим вернулся к завтраку.

*

Несколько дней спустя на фабрике Барроуфилда появился Роджер Риддик.

Чем больше Сэл думала об этом, тем важнее ей казалось, чтобы именно Роджер прочел первую лекцию в Сократовском обществе. Никто не мог возразить против лекции о науке. А Роджер был сыном сквайра Бэдфорда, что делало его членом правящей элиты. К тому же Роджер не попросит платы, что было важно, потому что общество не могло себе этого позволить.

Она знала Роджера с детства. Дети не обращали особого внимания на правила сословного деления, и сын сквайра мог плескаться в ручье с отпрысками батраков. Она видела, как Роджер рос, и в юности он показал, что отличается от остальной своей семьи.

Но это не означало, что он сделает все, о чем она его попросит.

«Он утратил свой мальчишеский вид», — подумала Сэл, когда он вошел в прядильную. Ему было уже за двадцать. Он все еще был красив, строен и светловолос, но это был не тот тип, что ей нравился, — она предпочитала мужчин помужественнее. И все же в нем было обаяние, особенно когда он улыбался своей озорной ухмылкой. Он нравился всем женщинам и даже позволял себе легкий флирт.

— Здравствуй, Сэл, как поживает старушка? — спросил он. — Все еще в строю?

— Да, и прялка «Дженни» тоже в порядке, мистер Риддик.

Это была шутка, которую они повторяли уже несколько раз, и оба рассмеялись.

— Теперь она кажется такой маленькой, — сказал Роджер. — В наши дни делают машины с девяноста шестью веретенами.

— Слыхала.

Роджер заметил Кита.

— Здравствуй, парень, — сказал он. — Как голова?

— Не беспокоит, сэр, — ответил Кит.

— Хорошо.

Остальные женщины перестали работать, чтобы послушать. У соседней машины Джоан спросила:

— А почему вы не в Оксфорде, мистер Риддик?

— Потому что я больше не студент. Я отучился свои три года.

— Надеюсь, вы сдали экзамены.

— Да. Я был первым в классе по проигрыванию денег в карты.

— И теперь вы знаете все.

— О нет. Только женщина может знать все.

При этих словах остальные радостно зашумели.

— После Рождества я еду в другой университет, — сказал он, — в Прусскую академию наук в Берлине.

— В Пруссию! — воскликнула Сэл. — Вам придется учить немецкий.

— И французский. Почему-то лекции там читают на французском.

— Опять учеба! Неужели этому нет конца?

— По правде говоря, я думаю, что нет.

— Что ж, жители Кингсбриджа собираются заняться самообразованием, так что берегитесь, мы можем вас догнать.

Он нахмурился.

— Это как же?

— Мы создаем новую группу под названием Сократовское общество.

— Вы создаете Сократовское общество.

Она видела, что он пытается скрыть свое удивление.

— И мне велели спросить, не прочтете ли вы вступительную лекцию.

— Неужели.

Он все еще был в замешательстве от этого разговора, что позабавило Сэл.

— Лекцию, — сказал он, очевидно, собираясь с мыслями. — Да, что ж.

— Мы думали, вы могли бы рассказать об Исааке Ньютоне.

— Вот как?

— Но на самом деле вы можете выбрать любую научную тему.

— Ну… в Оксфорде я изучал Солнечную систему.

Она понятия не имела, что такое Солнечная система.

Он почувствовал ее недоумение и сказал:

— Солнце, луна и планеты, ну, знаете, и как они вращаются.

Это не казалось очень интересным. «Но что я в этом понимаю?» — подумала она.

— Я сделал небольшую модель, — добавил он, — которая показывает, как они все движутся относительно друг друга. Я сделал ее просто для удовольствия, но она может помочь людям понять.

Это звучало неплохо. И Роджер быстро загорался идеей. У нее могло получиться.

— Она называется «Орерри», — сказал он. — Планетарная модель. Другие люди тоже их делали.

— Я думаю, вам стоит показать ее всем, мистер Риддик. Звучит чудесно.

— Возможно, так и сделаю.

Она постаралась не улыбнуться торжествующе.

Появился Эймос Барроуфилд.

— Ты отрываешь женщин от работы, Роджер, — сказал он.

— Они создают Сократовское общество, — ответил Роджер.

— Надеюсь, не в рабочее время. — Эймос обнял Роджера за плечи. — Пойдем, посмотришь, как работает чесальная машина. Это чудо.

Они пошли прочь.

Затем Роджер остановился у лестницы.

— Сообщите мне дату, — крикнул он Сэл. — Пришлите записку.

— Пришлю, — ответила она.

Двое мужчин исчезли.

— Ты не можешь послать ему записку, Сэл, — сказала одна из женщин. — Ты же почти не умеешь писать.

— Вы удивитесь, — ответила Сэл.

*

Арабелла разговаривала со Спейдом так, словно ничего не произошло. Когда их пути пересекались на рыночной площади, в лавке его сестры или в соборе, она холодно улыбалась ему, говорила несколько вежливых слов и проходила мимо; словно она никогда не дарила ему красную розу, они не были наедине в ризнице, и она никогда не целовала его жадными губами и не прижимала его руки к своей груди.

Что он должен был думать? На удивление, ему нужен был совет, но он не мог ни с кем об этом говорить. То немногое, что они сделали, даже будучи полностью отдетыми, — поцелуй, длившийся минуту, — было опасно для Арабеллы и для него, но в основном для Арабеллы, ведь вину всегда возлагали на женщину.

Возможно, повторения не будет. Возможно, она хотела, чтобы о поцелуе никогда не вспоминали, чтобы эта тайна была похоронена вместе с ними и забыта до Страшного суда. Если так, он будет разочарован, но поступит, как она желает. Однако инстинкт подсказывал ему, что она не станет придерживаться такого плана. Поцелуй не был случайным, кокетливым, игривым пустяком. Он выражал чувство, что-то глубоко прочувствованное.

Он пытался представить себе ее жизнь. Епископ был не просто старше. Это могло бы быть и неплохо, будь он живым, энергичным стариком, страстно влюбленным в нее. Но он был тяжелым, медлительным, самодовольным и лишенным чувства юмора. Возможно, от того желания, что подарило им Элси, не осталось и следа. Спейд никогда не был наверху в епископском дворце, но был уверен, что у них раздельные спальни.

И это, вероятно, продолжалось уже давно, достаточно долго, чтобы нормальная женщина средних лет почувствовала разочарование и злость и начала предаваться фантазиям о других мужчинах.

Почему именно Спейд? Он знал, хотя и не решился бы сказать это кому-либо еще, что женщины часто ему симпатизировали. Ему нравилось болтать с женщинами, потому что в их словах был смысл. Если он задавал женщине серьезный вопрос, например: «Чего вы ждете от жизни?», она отвечала что-то вроде: «Главное, я хочу, чтобы мои дети выросли и стали счастливыми взрослыми, желательно со своими детьми». Если он задавал тот же вопрос мужчине, он получал глупый ответ, вроде: «Я хочу жениться на двадцатилетней девственнице с большой грудью, у которой есть своя таверна».

Если Спейд был прав и Арабелла в конце концов поддастся своему желанию и попытается завести настоящий роман, как он отреагирует? Вопрос был излишним, он понял это сразу. Он не станет принимать рациональное решение. Это не то же самое, что покупать дом. Его чувство к ней было плотиной, готовой прорваться в любой момент. Она была умной, страстной женщиной, которая, казалось, влюблена в него, и он даже не попытается сопротивляться.

Но последствия могли быть трагическими. Он вспомнил дело леди Уорсли, которую подвергли мучительному унижению. Ему было тогда восемнадцать, и он был влюблен в Бетси, но у него уже выработалась привычка читать газеты, обычно старые номера, выброшенные более состоятельными людьми. У леди Уорсли был любовник. Ее муж подал на любовника в суд на двадцать тысяч фунтов. Именно в такую сумму он оценил целомудрие своей жены. Двадцать тысяч было огромной суммой, достаточной для покупки одного из лучших домов в Лондоне. Любовник, не будучи джентльменом, доказывал в суде, что ее целомудрие ничего не стоит, потому что до него она изменяла мужу с двадцатью другими мужчинами. Каждая деталь романтической жизни леди Уорсли была раскрыта в суде, освещена в газетах и обсосана публикой во многих странах. Суд встал на сторону любовника и присудил сэру Ричарду возмещение ущерба в один шиллинг, подразумевая, что целомудрие леди Уорсли большего не стоит. Таков был жестоко презрительный вердикт.

Такой кошмар рисковал пережить Спейд, если бы сошелся с женой епископа.

И больше всех пострадала бы Арабелла.

*

Спейд прошел через парадный вход с колоннами в Кингсбриджский зал собраний, где вскоре должно было начаться первое заседание Сократовского общества.

Он волновался, чтобы все прошло хорошо. Сэл и остальные возлагали на это большие надежды. Рабочие Кингсбриджа пытались самосовершенствоваться, и они заслуживали успеха. Сам Спейд считал это большим шагом в развитии города. Он хотел, чтобы Кингсбридж стал местом, где в рабочих видели людей, а не просто «рабочие руки». Но что, если никто не поймет лекцию? Что, если заскучавшие люди начнут шуметь? Хуже всего, что, если никто не придет?

Он вошел в здание одновременно с Арабеллой Латимер и ее дочерью Элси. Городская элита проявила интерес. Он стряхнул капли дождя со шляпы и поклонился обеим дамам.

— Я слышала, вы были в Лондоне, мистер Шовеллер, — чопорно произнесла Арабелла. — Надеюсь, ваша поездка прошла удачно.

Это была обычная светская беседа, и он был разочарован ее формальностью, но подыграл.

— Мне понравилось, и я заключил несколько выгодных сделок, миссис Латимер. Как дела в Кингсбридже?

— Все по-старому, — сказала она, не глядя на него. Затем тихо добавила: — Здесь всегда по-старому.

Спейд гадал, чувствует ли Элси это напряжение. Женщины чувствительны к таким вещам. Но Элси не подавала вида.

— Я хочу поехать в Лондон, — сказала она. — Я никогда там не была. Там и вправду так интересно, как говорят?

— Интересно, да, — ответил Спейд. — Суетно, да. Тесно, шумно, грязно, да.

Они вошли в карточный салон, где должна была состояться лекция. Он был почти полон, что сняло одно из беспокойств Спейда.

На столе в центре комнаты стоял деревянный ящик, и Спейд догадался, что внутри — планетарий Роджера Риддика. Стулья и скамьи были расставлены кругами вокруг стола.

Публика была смешанной: состоятельные горожане в своих лучших нарядах и фабричные рабочие в тех же серых пальто и поношенных шляпах, что они носили каждый день. Он заметил, что рабочие сидели на скамьях сзади, в то время как нарядно одетые заняли стулья впереди. Он знал, что это не было запланировано. Люди, должно быть, инстинктивно создали социальное разделение. Он не был уверен, забавно это или просто немного грустно.

Женщин было всего несколько. Спейд этому совсем не удивился. Подобные мероприятия считались мужскими, хотя явного запрета для женщин не было.

Арабелла отвернулась от Спейда, указала через комнату на двух или трех женщин, сидевших вместе, и сказала Элси:

— Нам следует сесть там.

Она ясно дала понять, что не хочет сидеть со Спейдом. Он понял, но почувствовал себя отвергнутым.

Элси повернулась в ту сторону. На секунду Спейд ощутил руку Арабеллы на своем плече. Она крепко сжала его, тут же убрала руку и пересекла комнату. Это было очень короткое прикосновение, но в нем был безошибочный знак близости.

У Спейда слегка закружилась голова. Неопытная девушка могла бы подать ложный сигнал, но взрослая женщина не коснулась бы мужчины так, если бы не имела это в виду. Она говорила ему, что у них есть тайное взаимопонимание, и ему не следует обращать внимания на ее показную холодность.

Он был взволнован, но не собирался ничего предпринимать. В наибольшей опасности была она, поэтому она и должна была все контролировать. Он просто будет следовать ее указаниям.

К нему подошел Джардж Бокс, выглядевший сердитым. Джарджа было нетрудно рассердить, так что Спейд не обеспокоился.

— Что-то не так? — мягко спросил он.

— Слишком много господ здесь! — возмущенно сказал Джардж.

Это была правда. Спейд видел Эймоса Барроуфилда, виконта Нортвуда, олдермена Дринкуотера и Уилла Риддика.

— Разве это так плохо? — спросил он Джарджа.

— Мы не для них это общество создавали!

Спейд кивнул.

— В этом ты прав. С другой стороны, с ними здесь нас вряд ли обвинят в государственной измене.

— Мне это не нравится.

— Давай поговорим об этом позже. У нас после этого собрание комитета.

— Хорошо, — сказал Джардж, на время успокоившись.

Они сели. Каноник Мидуинтер встал и призвал к тишине, затем сказал:

— Приветствую вас на первом собрании Кингсбриджского Сократовского общества.

Те, кто сидел сзади, зааплодировали.

— Бог дал нам способность учиться, — продолжал Мидуинтер, — понимать мир вокруг нас: ночь и день, ветры и приливы, траву, что растет, и существ, что ею питаются. И он дал эту способность всем нам, богатым и бедным, низкородным и знатным. Сотни лет Кингсбридж был центром учености, и это новое общество — последнее проявление этой священной традиции. Да благословит Бог Сократовское общество.

Несколько человек сказали:

— Аминь.

— Наш сегодняшний лектор, — продолжал Мидуинтер, — мистер Роджер Риддик, недавно окончивший Оксфордский университет. Он будет говорить о Солнечной системе. Вам слово, мистер Риддик.

Роджер встал и подошел к столу. Он выглядел расслабленным, подумал Спейд. Возможно, он уже занимался подобным в университете. Прежде чем заговорить, он медленно обернулся, оглядывая публику с приятной улыбкой.

— Если я буду так вращаться, но быстрее, мне покажется, что все вы несетесь вокруг меня, — сказал он, продолжая кружиться. — И когда Земля вращается, создавая день и ночь, нам кажется, что движется солнце, поднимаясь утром и заходя вечером. Но внешность обманчива. Вы ведь не движетесь? Это я. И не солнце движется, а Земля. — Он остановился, сказав: — У меня голова кружится, — и публика рассмеялась.

— Земля вращается, и она также летит. Она совершает полный оборот вокруг солнца за год. Как мяч для крикета, она может вращаться, летя по воздуху. И Земля — одна из семи планет, которые делают то же самое. Все довольно сложно, не так ли?

Раздались смешки и бормотание согласия. «Роджер хорош в этом деле, — подумал Спейд, — он преподносит все так, будто это обыденные, всем понятные вещи».

— Поэтому я сделал модель, чтобы показать, как планеты вращаются вокруг солнца.

Люди подались вперед, когда он открыл ящик на столе и достал устройство, похожее на стопку маленьких металлических дисков. Из центра стопки торчал штырь с желтым шариком на конце.

— Это называется планетарий, — сказал Роджер. — Желтый шарик — это солнце.

Спейд был доволен. Все шло хорошо. Он поймал взгляд Сэл и увидел, что она сияет от удовольствия.

К каждому диску в стопке была прикреплена Г-образная штанга с маленьким шариком на конце.

— Маленькие шарики — это планеты, — сказал Роджер. — Но в этой модели есть одна ошибка. Кто-нибудь знает, какая?

На несколько мгновений воцарилась тишина, затем Элси сказала:

— Она слишком маленькая.

Раздался ропот неодобрения из-за того, что заговорила женщина, но Роджер громко сказал:

— Верно!

Элси не училась в гимназии, девочек туда не пускали, но Спейд вспомнил, что у нее какое-то время был наставник.

— Если бы эта модель была в масштабе, — сказал Роджер, — Земля была бы меньше слезинки и находилась бы в десяти ярдах отсюда, на другом конце комнаты. В действительности солнце находится в девяноста трех миллионах миль от Кингсбриджа.

На это немыслимо большое расстояние они отреагировали возгласами изумления.

— И все они движутся, как мы сейчас увидим. — Он оглядел публику. — Кто здесь самый младший?

Тут же тоненький голосок произнес:

— Я, я.

Спейд посмотрел через комнату и увидел вставшего рыжеволосого мальчика: сына Сэл, Кита. Ему было лет девять, предположил Спейд. Люди засмеялись его рвению, но Кит не видел ничего смешного. Он был довольно серьезным ребенком.

— Выходи вперед, — сказал Роджер. Он повернулся к публике. — Это Кит Клитроу, родом из Бэдфорда, как и я.

Кит подошел к столу, и ему похлопали.

— Просто возьмись за эту ручку, осторожно, — сказал Роджер. — Вот так. А теперь медленно вращай.

Планеты начали двигаться вокруг солнца.

Кит с восхищением наблюдал за результатом своего вращения.

— Планеты все движутся с разной скоростью! — сказал он.

— Верно, — ответил Роджер.

Кит присмотрелся.

— Это потому, что вы поставили шестеренки. Это как часовой механизм, — восхищенно произнес он.

Спейд догадывался, что в модели Роджера использованы шестеренки, но он был удивлен и впечатлен тем, что девятилетний мальчик это понял. Все фабричные, конечно, работали с машинами, но не все понимали, как они устроены.

Роджер отправил Кита на его место, сказав:

— Через несколько минут все желающие смогут попробовать покрутить механизм.

Продолжая лекцию, он назвал планеты и их расстояния от солнца. Он указал на луну, прикрепленную короткой штангой к земле, затем объяснил, что у некоторых других планет есть одна или несколько лун. Он показал, как наклон земной оси создает разницу между летом и зимой. Публика слушала, затаив дыхание.

В конце ему восторженно зааплодировали, затем люди столпились у стола, горя желанием попробовать заставить планеты вращаться вокруг солнца.

В конце концов публика разошлась. Роджер убрал свой планетарий обратно в ящик и ушел с Эймосом Барроуфилдом. Когда остались только члены комитета, они сдвинули несколько скамеек в круг и сели.

Настроение было триумфальным.

— Поздравляю вас всех, — сказал каноник Мидуинтер. — Вы сделали это — я вам был не нужен.

Джардж был недоволен.

— Это не то, чего я хотел! — сказал он. — Солнечная система — это все очень хорошо, но нам нужно знать больше о том, как изменить положение вещей, чтобы наши дети не голодали.

— Джардж прав, — сказала Сэл. — Это было хорошее начало, и оно придало нам респектабельности, но это не помогает, когда цены на еду заоблачные, а люди не могут найти работу.

Спейд согласился с ними обоими.

— Может, нам стоит обсудить «Права человека», книгу Томаса Пейна, — сказал печатник Джеремайя Хискок.

— Я полагаю, в ней говорится, что революция оправдана, когда правительство не в состоянии защитить права народа, и, следовательно, Французская революция была благом, — мягко заметил Мидуинтер.

— Из-за этого у нас будут неприятности, — сказал Сайм Джексон.

Спейд читал «Права человека» и был ярым приверженцем идей Тома Пейна, но понимал резон в опасениях, высказанных Мидуинтером и Джексоном.

— У меня есть идея получше, — сказал он. — Возьмем книгу, которая критикует Пейна.

— Зачем? — возразил Джардж.

— Взять, к примеру, «Доводы в пользу довольства: обращение к трудящейся части британского общества» архидьякона Пейли.

Джардж был возмущен.

— Мы не хотим продвигать подобные вещи! О чем ты думаешь?

— Успокойся, Джардж, и я скажу тебе, о чем я думаю. Выберем мы Пейна или Пейли, тема одна и та же — реформа британского правительства, так что у нас будет та же самая дискуссия. Но для посторонних это будет выглядеть по-другому. И как они могут возражать против того, что мы обсуждаем книгу, адресованную нам и призывающую нас довольствоваться своей участью?

Джардж выглядел сердитым, затем растерянным, потом задумчивым, и наконец он улыбнулся и сказал:

— Черт побери, Спейд, а ты хитрец.

— Я приму это за комплимент, — сказал Спейд, и остальные усмехнулись.

— Очень хороший план, Спейд, — сказал Мидуинтер. — Группа может обнаружить, что аргументы архидьякона Пейли разочаровывающе слабы, конечно, но это никак нельзя будет истолковать как государственную измену.

— Есть брошюра под названием «Ответ архидьякону Пейли», изданная Лондонским корреспондентским обществом, — сказал Джеремайя. — Я знаю, потому что мой брат ее для них печатал. У меня даже есть экземпляр дома. Я мог бы напечатать стопку.

— Это было бы очень полезно, — сказала Сэл, — но помни, что это для людей, которые, возможно, не умеют читать. Я думаю, нам нужен лектор, чтобы ввести в тему.

— Я знаю одного человека, — сказал Мидуинтер. — Священник, который преподает в Оксфорде, Бартоломью Смолл, своего рода вольнодумец среди профессоров. Он не революционер, но сочувствует идеям Пейна.

— Идеально, — сказал Спейд. — Пожалуйста, попросите его, каноник. — Он повернулся ко всей группе. — Нам нужно держать это в секрете как можно дольше и объявить в последнюю минуту. Поверьте мне, в этом городе полно людей, которые хотят держать рабочих в невежестве. Если мы разгласим новость слишком рано, мы дадим нашим врагам время организоваться. Секретность — вот наш девиз.

Все согласились.

13

В детстве, когда он рос в Лондоне, Хорнбим до смерти боялся судей и наказаний, которые они могли назначить. Теперь он сам был одним из них, и ему нечего было бояться. И все же где-то в глубине его сознания оставалась слабая дрожь, призрак воспоминания, от которого ему на мгновение становилось холодно, когда на Михайлов день клерк объявлял открытие выездной сессии суда и начинались процессы. Ему приходилось дотрагиваться до своего парика, чтобы напомнить себе, что теперь он один из господ.

Зал совета в Ратуше также использовался как зал суда для выездных сессий и ассизов. Хорнбиму нравилось величие старого зала. Лакированные панели и древние балки подтверждали его высокий статус. Но когда он был полон кингсбриджских правонарушителей и их плачущих семей, ему хотелось лучшей вентиляции. Он ненавидел запах бедняков.

С помощью клерка, имевшего юридическое образование, судьи рассматривали дела о кражах, нападениях и изнасилованиях перед присяжными из числа кингсбриджских собственников. Они судили все преступления, кроме тех, что карались смертной казнью, поскольку для них приходилось созывать большое жюри, чтобы решить, передавать ли дело в ассизы, суд высшей инстанции.

Сегодня они разбирали множество краж. Был сентябрь, и урожай не удался — второй год подряд. Четырехфунтовая буханка хлеба теперь стоила шиллинг, почти вдвое дороже обычной цены. Люди воровали еду или то, что можно было быстро продать за наличные, чтобы купить еду. Многие были в отчаянии. Но, по мнению Хорнбима, это не было оправданием, и он настаивал на суровых приговорах. Воров нужно было наказывать, иначе вся система рухнет, и все окажутся в канаве.

В конце дня судьи собрались в комнате поменьше на мадеру и фунтовый кекс. Самые важные решения в жизни города часто принимались в такие неформальные моменты. Хорнбим воспользовался возможностью поднять тему Сократовского общества Спейда в разговоре с олдерменом Дринкуотером, председателем мировых судей.

— Я считаю это опасным, — сказал Хорнбим. — Он будет приглашать лекторов, которые будут сеять смуту, говоря рабочим, что им недоплачивают и их эксплуатируют, и что они должны восстать и свергнуть своих правителей, как это сделали французы.

— Согласен, — сказал Уилл Риддик, который стал сквайром Бэдфорда и мировым судьей после смерти отца. — Эта буйная баба Сэл Клитроу одна из таких смутьянов. Ее изгнали из Бэдфорда за попытку напасть на меня.

Хорнбим слышал другую версию этой истории, в которой Сэл на самом деле сбила Риддика с ног, но было понятно, что Риддик опустил эту унизительную деталь.

Хорнбим надеялся, что другие судьи оценят опасность, но он был разочарован. Олдермен Дринкуотер засунул палец под парик, чтобы почесать лысину, и мягко сказал:

— Я был на том собрании. Речь шла о Солнечной системе. В этом нет ничего дурного.

Хорнбим вздохнул. Дринкуотер не знал ничего, кроме комфортной жизни. Он унаследовал дело своего отца, продал его Хорнбиму, купил дюжину больших домов, сдал их в аренду и с тех пор жил в праздности. Он не знал, что процветание может быть хрупким. Он не извлек никаких уроков из Французской революции. Его возражения не были удивительны, но все же Хорнбиму пришлось подавить приступ паники, который поднимался в нем, когда либерально настроенные люди закрывали глаза на угрозу восстания черни. Он сделал успокаивающий глоток сладкого вина, стараясь казаться расслабленным.

— Очень хитро с их стороны, — сказал он. — Но мне доподлинно известно, что на их втором собрании будут ратовать за реформу парламента.

Дринкуотер покачал головой.

— Вы ошибаетесь, Хорнбим, если позволите так сказать. Как я понял от моего зятя, каноника Мидуинтера, они изучают книгу архидьякона Пейли, в которой доказывается, что трудящиеся должны быть довольны и не волноваться по поводу реформ или революции.

Риддик ткнул пальцем в Дринкуотера.

— Ваш зять скоро перестанет быть каноником. Он порвал с Англиканской церковью и собирается стать методистским священником. Они уже собирают деньги, чтобы платить ему жалованье.

— Но Пейли по-прежнему архидьякон, — возразил Дринкуотер. — И его книга предназначена для изучения трудящимися. Я, право, не вижу, как тут можно возражать.

Оглядев небольшую группу, Хорнбим понял, что не смог их убедить, и быстро сменил тему.

— Очень хорошо, — сказал он с неохотой. Все равно у него был запасной план.

Судьи разошлись, и Хорнбим пошел прочь от Ратуши вместе с Риддиком. Лил сильный дождь, как и все лето, и они подняли воротники пальто и надвинули шляпы. Второй год плохой погоды взвинтил цены на зерно. Поэтому Хорнбим купил сто бушелей и спрятал их на складе. Он рассчитывал удвоить свои деньги при продаже.

Пока они шли, Риддик заговорил нерешительно, что было для него необычно.

— Должен сказать… я восхищаюсь вашей дочерью, Деборой… очень, — сказал он. — Она… весьма прелестна, а также, гм, очень, гм, умна.

Он был прав наполовину. Дебора была умна и выглядела достаточно мило, со стройной фигурой, какая бывает у девятнадцатилетних девушек, но по-настоящему прелестной она не была. Однако Риддик в нее влюбился или, по крайней мере, решил, что из нее выйдет хорошая жена. Хорнбим был доволен: его план продвигался. Но он постарался не выдать своего удовлетворения.

— Благодарю вас, — нейтрально ответил он.

— Я счел, что должен вам это сказать.

— Я ценю это.

— Вы знаете мое положение и мои средства, — сказал Риддик. Он гордился тем, что был сквайром Бэдфорда, хотя как правитель всего лишь тысячи или около того деревенских жителей он принадлежал лишь к мелкому дворянству. — Полагаю, мне не нужно доказывать вам, что я могу позволить себе поддерживать для неё тот образ жизни, к которому она привыкла.

— Разумеется, нет.

Хорнбима больше интересовало положение Риддика в ополчении Ширинга. Хорнбим платил ему жирные взятки и получал за свои деньги сполна. Другие поставщики выстраивались в очередь, чтобы давать Риддику на лапу и продавать военным по завышенным ценам. В выигрыше были все.

— Я не знаю, отвечает ли Дебора на мои чувства взаимностью, — сказал Риддик, — но я хотел бы попытаться выяснить, с вашего позволения.

Хорнбим приглушил свой энтузиазм, не желая поощрять Риддика просить о щедром брачном договоре.

— Вы имеете мое позволение и мои наилучшие пожелания.

— Благодарю вас.

Дебора была достаточно благоразумна, чтобы понимать, что ей следует заключить выгодный для дела брак, и Риддик, казалось, ей нравился. Но у него была репутация человека, жестоко обращающегося со своими крестьянами, и это могло ее оттолкнуть. В таком случае у Хорнбима возникла бы проблема.

Они дошли до дома Хорнбимов.

— Зайдите на минутку, — сказал он Риддику. — Есть еще кое-что, что я хочу с вами обсудить.

Они сняли мокрые пальто и повесили их, вода стекала на плиточный пол. Хорнбим увидел своего сына Говарда, пересекавшего холл, и сказал:

— Позови кого-нибудь вытереть здесь, Говард.

— Конечно, — послушно ответил Говард и направился вниз по лестнице в подвал.

Это напомнило Хорнбиму, что ему также нужно решить проблему с невестой для сына. Говард даже не попытается выбрать себе жену сам. Он будет доволен той, кого выберет его отец. Но какая женщина захочет выйти замуж за Говарда? Та, что хочет достатка и изобилия, но не может добиться такой жизни своей внешностью. Или, говоря прямо, девушка амбициозная, но некрасивая. Хорнбиму придется смотреть в оба.

Он провел Риддика в свой кабинет, где горел камин. Он заметил, что гость с жадностью смотрит на графин с хересом на буфете, но они только что пили мадеру в Ратуше, и Хорнбим считал, что мужчине необязательно пить вино каждый раз, когда он садится.

— Мне жаль, что вы не добились своего с другими судьями, — сказал Риддик. — Я сделал все, что мог, но они не последовали моему примеру.

— Не волнуйтесь. Не одна дорога ведет в Лондон, как говорится.

— У вас есть запасной план. — Риддик улыбнулся и понимающе кивнул. — Мог бы догадаться.

— Я не все рассказал Дринкуотеру.

— Вы приберегли козырь в рукаве.

— Именно. Джеремайя Хискок печатает экземпляры брошюры Лондонского корреспондентского общества под названием «Ответ архидьякону Пейли». Я так понимаю, она опровергает все, что говорит Пейли. Они планируют распространить экземпляры на собрании.

— Кто вам это сказал?

Это был Нэш, молочник, но Хорнбим не сказал об этом. Он коснулся кончика носа, что было общепринятым жестом, означавшим секретность.

— Я оставлю это при себе, если вы не возражаете.

— Как пожелаете. Как мы можем использовать эту информацию?

— Я думаю, все просто. Подозреваю, что брошюра подстрекательская до степени преступности. Если так, Хискоку будет предъявлено обвинение.

Риддик кивнул.

— Как нам поступить?

— Мы отправимся в дом Хискока с шерифом, обыщем его, и, если он виновен, воспользуемся нашим правом, как судей, вынести упрощенное решение.

Риддик улыбнулся.

— Хорошо.

— Пойдите сейчас же к Филу Дойлу. Скажите ему, чтобы он встретил нас здесь завтра на рассвете. Пусть лучше возьмет с собой констебля.

— Очень хорошо. — Риддик встал.

— Не говорите шерифу Дойлу, в чем дело. Ведь мы не хотим, чтобы новость просочилась и дала Хискоку шанс сжечь улики до нашего прихода. И в любом случае Дойлу не нужна причина, достаточно того, что двое судей скажут ему, что обыск необходим.

— Это уж точно.

— Увидимся на рассвете.

— Можете рассчитывать на меня. — Риддик ушел.

Хорнбим сидел, глядя в огонь. Люди вроде Спейда и каноника Мидуинтера считали себя умными, но им было не тягаться с Хорнбимом. Он положит конец их подрывной деятельности.

Ему пришло в голову, что он рискует. Информация Альфа Нэша могла быть неверной. Или же Хискок мог напечатать брошюры и спрятать их, или отдать кому-то на хранение. Это были неприятные возможности. Если Хорнбим на рассвете ворвется в дом Хискока с шерифом и констеблем и не найдет ничего компрометирующего, он будет выглядеть глупо. Унижение — вот единственное, чего он не мог вынести. Он был важным человеком и заслуживал почтения. К сожалению, иногда риски были необходимы. За свои сорок с лишним лет он несколько раз шел на опасные авантюры, размышлял он, но всегда выходил сухим из воды и обычно богаче, чем прежде.

Его жена, Линни, открыла дверь и заглянула. Он женился на ней двадцать два года назад, и она больше не подходила ему в качестве супруги. Если бы он мог вернуть время вспять, он бы сделал лучший выбор. Она не была красива и речь у нее была как у простолюдинки из Лондона, коей она, по сути, и была. Она упрямо держалась за привычки вроде той, чтобы класть на стол большую буханку хлеба и отрезать ломти по мере надобности большим ножом. Но избавиться от нее было бы слишком хлопотно. Развод был делом сложным, требовал частного Акта парламента и плохо сказывался на репутации мужчины. В любом случае, она эффективно вела домашнее хозяйство, и в тех редких случаях, когда ему хотелось секса, она всегда была готова. И слуги ее любили, что смазывало колеса домашнего быта.

Слуги не любили Хорнбима. Они его боялись, что его вполне устраивало.

— Ужин готов, если вы готовы, — сказала она.

— Я сейчас приду, — ответил он.

*

Симпсон, угрюмый лакей, разбудил его рано, сказав:

— Мокрое утро, сэр. Мне жаль.

«А мне не жаль», — сказал себе Хорнбим, думая о зерне, заготовленном на его складе, которое росло в цене все больше с каждым дождливым днем.

— Мистер Риддик здесь, с шерифом и констеблем Дэвидсоном, — сказал Симпсон, словно объявляя о трагической смерти. Его тон никогда не менялся. Он звучал разочарованно, даже когда говорил, что ужин подан.

Хорнбим выпил чай, который принес Симпсон, и быстро оделся. Риддик ждал в холле. Он тихо разговаривал с шерифом Дойлом, маленьким напыщенным человечком в дешевом парике. Дойл нес тяжелую палку с большим набалдашником из полированного гранита вместо рукояти — предмет, который мог сойти за трость, а также служить грозным оружием.

У двери стоял констебль, Рег Дэвидсон, плечистый мужчина, носивший на лице шрамы нескольких драк: сломанный нос, один полузакрытый глаз и след от ножевого ранения. Хорнбим подумал, что если бы Дэвидсон не был констеблем, он, вероятно, зарабатывал бы на жизнь как разбойник, нападая и грабя неосторожных людей при деньгах после наступления темноты.

С пальто всех троих мужчин капала дождевая вода.

Хорнбим ввел их в курс дела.

— Мы идем в дом Джеремайи Хискока на Мейн-стрит.

— В типографию, — уточнил Дойл.

— Именно. Я полагаю, Хискок виновен в печати брошюры, которая является подстрекательской и тянет на измену. Если я прав, его повесят. Мы собираемся его арестовать и конфисковать печатные материалы. Я ожидаю, что он будет громко протестовать, ссылаясь на свободу слова, но реального сопротивления не окажет.

— Его работники еще не на месте, — сказал Дэвидсон. — Драться с нами будет некому.

В его голосе прозвучало разочарование.

Хорнбим повел их из дома. Четверо мужчин быстро шли по Хай-стрит и вниз по склону Мейн-стрит. С горгулий собора обильно хлестала дождевая вода. Типография находилась в нижнем конце улицы, в пределах видимости реки, которая поднялась и неслась бурным потоком.

Как и все кингсбриджские торговцы, кроме, пожалуй, самых зажиточных, Хискок жил при своей мастерской. Подвала не было, а фасад дома не перестраивали, так что Хорнбим предположил, что типография должна быть сзади.

— Стучи в дверь, Дойл, — сказал Хорнбим.

Шериф четырежды ударил набалдашником своей палки. Семья внутри поймет, что это не вежливый визит дружелюбного соседа.

Дверь открыл сам Хискок, высокий, худой мужчина лет тридцати, наспех накинувший пальто поверх ночной рубашки. Он сразу понял, что у него неприятности, и внезапный страх в его глазах доставил Хорнбиму дрожь удовольствия.

Дойл заговорил с огромной самонадеянностью.

— Судьям донесли, что эти помещения используются для печати подстрекательских материалов.

Хискок нашел в себе толику мужества.

— Это свободная страна, — сказал он. — Англичане имеют право на свое мнение. Мы не русские крепостные.

— Ваша свобода не включает в себя право подрывать правительство. Это знает любой дурак, —сказал Хорнбим. Он сделал жест, подталкивая Дойла вперед.

— Прочь с дороги, — сказал Дойл Хискоку и ввалился в дом.

Хискок отступил, чтобы пропустить их, и Хорнбим последовал за Дойлом, а двое других — за ним.

Сделав властный жест, Дойл оказался в нерешительности, не зная, куда идти. Поколебавшись мгновение, он сказал:

— Гм, Хискок, вам приказано сопроводить судей в вашу типографию.

Хискок повел их через дом. На кухне на них уставились его испуганная жена, растерянная служанка и маленькая девочка, сосавшая палец. Проходя через комнату, Хискок взял масляную лампу. Задняя дверь дома вела прямо в мастерскую, пахнущую промасленным металлом, новой бумагой и чернилами.

Хорнбим огляделся, на мгновение ощутив неуверенность, разглядывая незнакомое оборудование, но быстро сообразил, что к чему. Он опознал наборные кассы с металлическими литерами, аккуратно рассортированными по колонкам; верстатку, в которой литеры выстраивались в слова и предложения; и тяжелое устройство с длинной ручкой, которое должно было быть прессом. Повсюду были сложены пачки и коробки с бумагой, некоторые чистые, некоторые уже с печатью.

Он посмотрел на литеры в верстатке: это, должно быть, текущая работа Хискока. «Возможно, это и есть та самая компрометирующая брошюра», — подумал он, и его сердце забилось чуть быстрее. Но он не мог прочесть слова.

— Больше света! — сказал он, и Хискок послушно зажег несколько ламп. Хорнбим все еще не мог прочесть, что было в верстатке: слова, казалось, были написаны задом наперед. — Это шифр? — обвиняюще спросил он.

Хискок посмотрел на него с презрением.

— То, что вы видите, — это зеркальное отражение того, что появится на листе бумаги, — сказал он, а затем, с ноткой презрения, добавил: — Это знает любой дурак.

Как только ему на это указали, Хорнбим понял, что очевидно, что металлические литеры должны быть отражением печатного изображения справа налево, и почувствовал себя глупо.

— Конечно, — резко сказал он, задетый словами Хискока.

Присмотревшись к набору в этом свете, он увидел, что это был календарь на грядущий 1796 год.

— Календари — моя специализация, — сказал Хискок. — В этом указаны все церковные праздники года. Он популярен у духовенства.

Хорнбим нетерпеливо отвернулся от верстатки.

— Это не то, что мы ищем. Открывайте все эти коробки и развязывайте пачки. Где-то здесь революционная пропаганда.

— Когда вы поймете, что здесь нет таких материалов, вы поможете мне снова упаковать коробки и связать пачки? — спросил Хискок.

Такой глупый вопрос не заслуживал ответа, и поэтому Хорнбим его проигнорировал.

Дойл и Дэвидсон начали обыск, а Хорнбим и Риддик наблюдали. Вошла жена Хискока, стройная женщина с точеными чертами лица. Она приняла вызывающий вид, который был не совсем убедителен.

— Что происходит?

— Не волнуйся, дорогая, — сказал Хискок. — Шериф ищет то, чего здесь нет.

Хорнбима немного обеспокоило, насколько уверенно он это сказал.

Миссис Хискок посмотрела на шерифа Дойла.

— Вы устраиваете ужасный беспорядок.

Дойл открыл рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, не смог придумать, что, и просто снова его закрыл.

— Возвращайся на кухню, — сказал Хискок жене. — Покорми Эмми завтраком.

Миссис Хискок помедлила, явно недовольная тем, что ее выпроваживают, но через мгновение исчезла.

Хорнбим огляделся. Женщина была права, в мастерской начинался беспорядок, но, что важнее, они не нашли ничего подрывного.

— В основном календари, — сказал Дойл. — Коробка с листовками для театра, все о предстоящих спектаклях, и рекламный проспект нового магазина, торгующего изящной посудой.

— Теперь вы удовлетворены, Хорнбим? — спросил Хискок.

— Олдермен Хорнбим, для вас.

Он боялся, что это будет унизительно. Упрямо он сказал:

— Оно где-то здесь. Обыщите жилые помещения.

Они прошли по первому этажу, ничего не найдя. Дом был обставлен удобно, хоть и дешево. Хискок и его жена внимательно наблюдали за обыском. Наверху были три спальни, плюс чердачная комната, вероятно, для служанки. Сначала они вошли в то, что было очевидно супружеской спальней, где большая двуспальная кровать все еще была не заправлена, завалена пестрыми одеялами и скомканными подушками. Когда Дойл обыскивал комод миссис Хискок, она саркастически спросила:

— Нашли что-нибудь интересное для вас среди моего белья, шериф?

— Не беспокойся, дорогая, — сказал Хискок. — Их послали по ложному следу.

Но в его голосе прозвучала дрожь страха, и Хорнбим подумал, что обыскивающие, возможно, близки к открытию.

Они ничего не нашли ни в шкафу, ни в сундуке для одеял. У кровати лежала большая Библия в коричневом кожаном переплете, не старая, но сильно зачитанная. Хорнбим поднял ее и открыл. Это был стандартный перевод короля Иакова. Он пролистал страницы, и из книги что-то выпало. Он наклонился к полу и поднял это.

Это была шестнадцатистраничная брошюра, и заголовок на обложке гласил: «Ответ архидьякону Пейли».

— Ну-ну, — с удовлетворенным вздохом произнес Хорнбим.

— В этом нет ничего подрывного, — сказал Хискок, но он побледнел. С отчаянием в голосе он добавил: — Это пособие для изучения Библии.

Хорнбим открыл брошюру наугад.

— Страница три, — сказал он. — «Преимущества Французской революции». — Он поднял глаза, его губы скривились в усмешке. — Скажите мне, пожалуйста, где в Библии мы находим упоминание о Французской революции?

— В Книге Притчей, глава двадцать восьмая, — без колебаний ответил Хискок и процитировал: — «Как рыкающий лев и голодный медведь, так и нечестивый властелин над бедным народом».

Хорнбим не обратил внимания, но продолжал изучать брошюру.

— Страница пять, — сказал он. — «Некоторые преимущества республиканской формы правления».

— Автор имеет право на свое мнение, — сказал Хискок. — Я не обязательно согласен со всем, что он говорит.

— Последняя страница: «Франция — не наш враг». — Хорнбим поднял глаза. — Если это не подрыв наших вооруженных сил, то я не знаю, что это. — Он повернулся к Риддику. — Я думаю, он был застигнут с подстрекательскими и предательскими материалами. Что вы думаете?

— Я согласен.

Хорнбим снова повернулся к Хискоку.

— Двое судей признали вас виновным. Измена — преступление, караемое повешением.

Хискок задрожал.

— Мы выйдем, чтобы обдумать наказание. — Хорнбим открыл дверь и придержал ее для Риддика. Они вышли на площадку, и Хорнбим закрыл дверь, оставив шерифа и констебля с Хискоками.

— Мы не можем повесить его сами, — сказал Риддик, — и я не уверен, что суд присяжных признает его виновным.

— Согласен, — сказал Хорнбим. — К сожалению, нет доказательств, что он печатал или иным образом распространял этот яд. Возможно, брошюры уже отпечатаны и спрятаны где-то в тайнике, но это не более чем догадка.

— Значит, порка?

— Это лучшее, что мы можем сделать.

— Дюжина ударов, пожалуй.

— Больше, — сказал Хорнбим, вспоминая, с каким презрением Хискок произнес: «Это знает любой дурак».

— Как вам будет угодно.

Они вернулись в комнату.

— Ваше наказание будет легким, учитывая ваше преступление, — сказал он Хискоку. — Вас выпорют на городской площади.

Миссис Хискок закричала:

— Нет!

— Вы получите пятьдесят ударов плетью, — с удовлетворением произнес Хорнбим.

Хискок пошатнулся и едва не упал.

Миссис Хискок истерически зарыдала.

— Шериф, — сказал Хорнбим, — отведите его в кингсбриджскую тюрьму.

*

Спейд был за своим станком, когда в его мастерскую ворвалась Сьюзен Хискок — без шляпы, ее темные волосы промокли от дождя, большие глаза покраснели от слез.

— Они его забрали! — сказала она.

— Кто?

— Олдермен Хорнбим, сквайр Риддик и шериф Дойл.

— Кого они забрали?

— Моего Джерри… и его собираются выпороть!

— Успокойтесь. Пойдемте ко мне в комнату. — Он провел ее через дверной проем. — Садитесь. Я заварю вам чаю. Сделайте глубокий вдох и расскажите мне все.

Она рассказала ему все, пока он ставил чайник на огонь и готовил чайные листья, заварник, молоко и сахар. Он сделал ей чай очень сладким, чтобы придать ей сил. То, что она рассказала, его встревожило. Хорнбим действовал против Сократовского общества, несмотря на все предосторожности Спейда.

Когда она закончила, он сказал:

— Пятьдесят ударов! Это возмутительно. Это же не флот.

Пятьдесят ударов были не наказанием, а пыткой. Хорнбим хотел запугать людей. Он был фанатично настроен помешать рабочим Кингсбриджа заниматься самообразованием.

— Что мне делать?

— Вы должны навестить Джерри в тюрьме.

— Мне позволят?

— Я поговорю с тюремщиком, Джорджем Гилмором, его зовут Гил. Он вас впустит. Просто дайте ему шиллинг.

— О, слава богу, я хотя бы смогу увидеть Джерри.

— Отнесите ему горячей еды и кувшин пива. Это поможет поддержать его дух.

— Хорошо.

Сьюзен выглядела немного бодрее. Возможность что-то сделать для Джеремайи придала ей сил.

Теперь ему предстояло усугубить ее горе.

— Ему также понадобятся старые штаны и широкий кожаный ремень.

Она нахмурилась.

— Зачем?

Это нужно было сказать.

— Штаны будут изорваны в клочья плетью. Ремень нужен, чтобы защитить почки. — Некоторые мужчины после этого неделями мочились кровью. Некоторые так и не восстанавливались.

— О, Боже, — снова заплакала Сьюзен, теперь уже тише, от горя, а не от паники.

Спейд задал вопрос, который тяжким грузом лежал у него на душе.

— Они сказали, кто донес на вашего мужа?

— Нет.

— Хоть какой-то намек?

— Нет.

Спейд кивнул. Это должен был быть кто-то из комитета. Было два-три варианта, но наиболее вероятным ему казался Альф Нэш. Было что-то скользкое в этом молочнике.

«Я выясню», — мрачно подумал он.

Сьюзен едва ли заботило, кто был предателем. Она думала о своем муже.

— Я отнесу ему рагу из бекона с бобами, — сказала она. — Его мать готовила ему такое. — Она встала. — Спасибо вам, Спейд.

— Передайте ему мой лучший… — Спейд не знал, как закончить фразу. Привет? Пожелания? Благословения? — Мою лучшую любовь, — сказал он.

— Передам.

Она ушла, все еще убитая горем, но теперь более спокойная и решительная. Спейд вернулся к своему станку и обдумывал новости, работая на машине. Если Сократовскому обществу в будущем понадобятся печатные работы, ему придется использовать другую типографию, недосягаемую для кингсбриджских судей, вероятно, в Комбе.

Он не успел много сделать, как его снова прервали, на этот раз его сестра Кейт, в холщовом фартуке с воткнутыми в него булавками.

— Можешь зайти в дом? — спросила она. — К тебе пришли.

— Кто?

Она понизила голос, хотя поблизости никого не было, кто мог бы услышать.

— Жена епископа.

Спейд почувствовал смесь нетерпения и трепета. Просто видеть Арабеллу было уже волнующе, а теперь она искала его. Но их влечение друг к другу было опасно. И все же он не собирался отказывать ей в вызове.

— Сейчас буду, — сказал он и поспешил через залитый дождем двор вместе с Кейт.

Когда они вошли внутрь, Кейт сказала:

— Она наверху, дверь справа. Там больше никого нет.

— Спасибо.

Спейд поднялся по лестнице. Три комнаты на этом этаже были спальнями, но в основном использовались как примерочные для клиентов. Арабелла была в самой большой комнате, стояла у кровати в клетчатом пальто, которое Кейт сшила из ткани Спейда три года назад.

— Миссис Латимер! Какая честь, — официально произнес Спейд. Он видел, что она взволнована.

— Закройте дверь, — тихо сказала она.

Он закрыл за собой дверь.

— В чем дело?

— Джеремайю Хискока выпорют за хранение подстрекательской брошюры.

— Я знаю. Его жена только что мне сказала. Новости быстро распространяются. Почему вы так обеспокоены?

Она понизила голос до отчаянного шепота.

— Потому что следующим можете быть вы!

То, что она так заботилась, тронуло сердце Спейда. Но права ли она в своем беспокойстве? Нарушал ли он закон? У него не было подстрекательских материалов, но он, безусловно, был вовлечен в организацию собрания, которое могло критиковать правительство, ставить под сомнение мудрость войны против Франции и выступать за республиканизм. Было ли это преступлением, было неясно, но судьи имели широкие полномочия толковать закон по своему усмотрению.

Порка была болезненным и унизительным наказанием. Но он не мог сейчас отказаться от Сократовского общества. Хорнбим и Риддик были задирами и мошенниками, и им нельзя было позволить править Кингсбриджем, словно они короли.

— Не думаю, что я в опасности, — сказал он Арабелле, сумев прозвучать увереннее, чем чувствовал себя на самом деле.

— Я не могу вынести эту мысль! — сказала она и бросилась ему в объятия. — Я так часто и так долго думала о вашем теле, и теперь не могу перестать представлять вашу кожу разорванной, изрезанной и окровавленной.

Он обнял ее.

— Вы действительно заботитесь обо мне, — сказал он, ошеломленный силой ее страсти.

Она отступила и вытерла глаза.

— Вы должны бросить Сократовское общество. Оно навлечет беду. Епископ говорит, что судьи этого не допустят.

— Я не могу его бросить.

— Это просто ваша гордость говорит!

— Возможно, и так.

— Но неужели все эти революционные разговоры приносят пользу? Они лишь заставляют людей быть недовольными своей участью.

— Епископ тоже так говорит?

— Ну, да, но разве он не прав?

— Он не понимает. Такие люди, как мы, дорожат правом иметь собственное мнение и выражать его. Вы не можете себе представить, насколько это важно.

— Вы говорите «такие, как вы». Вы думаете, я другая?

— Ну, да. Вы жена епископа. Вы можете делать все, что захотите.

— Вы знаете, что это неправда. Если бы я могла делать, что хочу, я была бы с вами в этой постели. — Она смотрела на него, и он дивился чудесному рыжевато-карему цвету ее глаз. — Нагая, — добавила она.

Это было невероятно. Он никогда не слышал, чтобы какая-либо женщина так говорила, тем более жена епископа. Он почувствовал безмерное воодушевление.

— За это стоило бы и порку вытерпеть, — сказал он.

Она подошла ближе и расстегнула пальто. Это было приглашение, и он погладил ее тело, исследуя изгибы, чувствуя ее теплое тело сквозь платье. Она смотрела ему в глаза, пока он ее касался. Он был уверен, что они сейчас займутся любовью, здесь, на кровати.

Затем он услышал снаружи голос Кейт:

— Можете примерить наверху, миссис Толливер.

Спейд и Арабелла замерли.

На лестнице послышались шаги, и другой голос сказал:

— О, благодарю вас.

Спейд повернулся к двери. Она была закрыта, но ключа в замке не было. Он увидел, что Арабелла побледнела. Он прижал носок своего сапога к низу двери, чтобы ее нельзя было открыть.

Затем он услышал, как повернулась еще одна ручка и открылась еще одна дверь. Миссис Толливер вошла в комнату напротив. Та дверь закрылась, потом раздался тихий стук, и голос Кейт так же тихо произнес:

— Все чисто.

Спейд открыл дверь для Арабеллы.

— Вы первая, — сказал он.

Она ушла, не сказав ни слова.

Кейт посмотрела на замок и сказала:

— Надо бы мне раздобыть для него ключ.

Он знал, что она сохранит его тайну. Он хранил ее тайну много лет. Он помнил, как, будучи подростками, вошел в ее спальню и увидел, как она целует грудь своей подруги. Он поспешно вышел, но позже они поговорили, и она сказала ему, что любит женщин, а не мужчин, но никто не должен об этом знать. Он пообещал не говорить и никогда не говорил.

Теперь она пристально посмотрела на него и сказала:

— Ради всего святого, будь осторожен.

Он улыбнулся.

— Я много раз говорил тебе то же самое. Но ради любви мы рискуем.

— Это не одно и то же. Двух женщин никто не заподозрит. Они думают, что без члена сексом не займешься. Но ты холостой мужчина, а она — жена епископа. Если люди узнают, они тебя распнут.

Они, конечно, не распяли бы его в буквальном смысле, но могли сделать так, что он не смог бы вести дела в Кингсбридже.

— Да мы ничего и не делали! — сказал он. — Ну, один поцелуй.

— Но вы собираетесь пойти дальше, не так ли?

— Ну…

Она в отчаянии покачала головой.

— Мы с тобой из одного теста, ты и я.

Они вместе спустились по лестнице. Спейд вышел через заднюю дверь и пересек двор, направляясь к себе.

Ему нужно было поговорить с Альфом Нэшем. Возможно, реакция этого человека выдаст его вину. В это время дня Альф должен был быть в своей молочной лавке. Спейд надел шляпу и пальто, взял молочный кувшин и снова вышел.

Альф был в лавке один, пересчитывая деньги после утреннего обхода. Он был пухлолицый и пышущий здоровьем, каким и положено быть, имея в достатке масло и сыр. Спейд поставил свой кувшин на прилавок.

Альф зачерпнул мерным кувшином из ведра с молоком. Спейд дождался, пока тот сосредоточится на переливании из своего кувшина в кувшин Спейда, а затем сказал:

— Слышал, Джеремайю арестовали?

Он внимательно следил за лицом Альфа, ожидая ответа.

Альф ответил твердо и без колебаний.

— Я слышал это дюжину раз за свой обход. Все об этом говорят. — Он закончил наливать и сказал: — Пенни, пожалуйста, Спейд.

Выражение его лица было непроницаемым, но в глаза Спейду он не смотрел.

Спейд протянул монету.

Он думал, что Альф виновен, но хотел быть увереннее, и вдруг придумал способ. Он наклонился через прилавок и заговорил доверительно:

— Они нашли только одну брошюру, ту, что из Лондона.

— Слыхал.

— К счастью, Джеремайя закончил печатать экземпляры вчера и спрятал их у меня на складе.

Это была ложь.

Альф впервые посмотрел ему прямо в глаза.

— У тебя на складе? Это умно.

«Альф поверил лжи», — с удовлетворением подумал Спейд.

— Мы обвели этого борова Хорнбима вокруг пальца, — сказал он. Затем он развил свою ложь: — У нас будут все необходимые экземпляры для нашего собрания.

— Отличные новости, — сказал Альф, но его тон был безэмоциональным, и Спейд был уверен, что он притворяется.

Спейд взял свой кувшин и пошел к двери. Ему нужно было сказать еще кое-что. Он обернулся.

— Только никому не говори, что я тебе сказал, ладно?

— Конечно, нет, — ответил Альф.

— Даже не обсуждай это с другими членами комитета. У стен есть уши.

— Могила, — сказал Альф.

*

В предполуденный час на рыночной площади, несмотря на дождь, собралась толпа, чтобы посмотреть на порку. На прилавках были разложены товары, и таверна «Колокол» была открыта, но у людей было не так много денег, чтобы тратить. Тем не менее площадь заполнилась, за исключением пространства вокруг позорного столба, которого люди сторонились, словно оно было зачумленным и они боялись заразы.

Кингсбриджский палач стоял у столба с плетью в руке. Его звали Морган Айвинсон, и порка была одной из его обязанностей. Он был человеком нелюдимым и популярности не искал, что, впрочем, было и к лучшему, потому что никто не хотел дружить с палачом. Ему платили фунт в неделю плюс фунт за каждую казнь. Очень хорошая плата за небольшую работу.

За порку он получал два шиллинга и шесть пенсов.

Джеремайю привели из кингсбриджской тюрьмы, стоявшей рядом с Ратушей. Голый по пояс, со связанными спереди руками, его вели по Мейн-стрит двое констеблей. Когда люди на площади увидели его, пронесся сочувственный ропот.

Если бы осужденным был грабитель или разбойник, толпа бы улюлюкала, выкрикивая оскорбления и даже бросая мусор. Воров люди ненавидели. Но это было другое. Они знали Джеремайю, и он не причинил им вреда. Он всего лишь прочел брошюру, призывавшую к реформам, и большинство из собравшихся искренне считало, что реформы давно назрели. Так что насмешек было немного, а когда несколько парней у столба начали свистеть, другие из толпы велели им заткнуться.

Спейд стоял на ступенях собора, обозревая сцену. Рядом с ним Джоан держала что-то похожее на большую чистую простыню.

— Зачем это? — спросил Спейд.

— Увидишь, — ответила Джоан.

Сэл тоже была там.

— Скажи мне, Спейд, кто нас предал? — спросила она. — Кто-то сказал Хорнбиму, что Джеремайя собирается печатать эту брошюру. Кто это был?

— Я не знаю, — ответил Спейд. — Но я собираюсь это выяснить.

— Когда выяснишь, дай мне знать, — сказал Джардж.

— Что ты сделаешь?

— Объясню человеку суть его заблуждений.

Спейд кивнул. Он знал, что будет представлять собой это «объяснение» Джарджа, и это были отнюдь не тихие слова мудрости.

Шериф Дойл нагло проталкивался сквозь толпу. Констебли подвели Джеремайю к позорному столбу, представлявшему собой грубое сооружение из трех деревянных балок в форме дверной рамы. Хорнбим и Риддик замыкали шествие как судьи, вынесшие приговор.

Джеремайю поместили в деревянный прямоугольник, словно фигуру в раме картины. Его руки привязали к перекладине над головой, полностью открыв спину.

Плеть была стандартной «кошкой-девятихвосткой», убойная сила девяти ее хвостов была увеличена вшитыми в кожу камнями и гвоздями. Айвинсон встряхнул ее, словно проверяя вес, и тщательно расправил хвосты.

Такое орудие было в каждом городе и деревне. И на каждом корабле Королевского флота, и в каждом подразделении армии. Считалось, что оно необходимо для поддержания закона, порядка и военной дисциплины. Говорили, что оно отпугивает преступников и нарушителей. Спейд в этом сомневался.

Из собора вышел священник. Спейд, Джардж, Сэл и Джоан посторонились. Спейд не знал этого человека, но он был довольно молод и, вероятно, занимал низший сан. Епископ не унизился бы до присутствия на этом рутинном наказании, но Церковь должна была показать, что одобряет происходящее. Толпа, завидев церковное облачение, немного притихла, и священник громко произнес молитву и попросил Бога простить преступление виновного. «Аминь» сказали немногие.

Хорнбим кивнул Айвинсону, который встал позади Джеремайи и слева от него, чтобы его правая рука могла широко замахнуться.

Толпа затихла.

Айвинсон ударил.

Звук удара плети по коже был громким. Джеремайя не издал ни звука. На его спине появились красные рубцы, но крови еще не было.

Айвинсон отдернул руку и ударил снова. На этот раз показались капельки крови.

Айвинсон двигался медленно: наказание не должно было быть быстрым. Если он устанет, пытка просто продлится дольше. Он в третий раз занес руку и в третий раз ударил, и теперь Джеремайя начал кровоточить в нескольких местах. Он издал стон.

Порка продолжалась. На спине Джеремайи появлялось все больше порезов. Для разнообразия Айвинсон ударил его по ногам, разрывая штаны в клочья и обнажая ягодицы.

— Десять, — выкрикнул шериф Дойл. Считать удары было его обязанностью.

Спина Джеремайи вскоре вся была в крови. Теперь плеть опускалась уже не на кожу, а на мясо под ней, и он начал кричать от боли.

— Двадцать, — сказал шериф.

На агонию стало утомительно смотреть, и некоторые зрители отошли, чувствуя отвращение и скуку, но большинство осталось, чтобы досмотреть до конца. Джеремайя начал кричать при каждом ударе плети, а между ударами он издавал ужасный звук, не то рыдание, не то стон.

— Тридцать.

Айвинсон уже уставал и делал более долгие паузы между ударами, но бил, казалось, с той же силой. Когда он поднимал плеть, с нее слетали куски кожи и плоти, и зрители отшатывались, испытывая отвращение к этим частицам человеческого тела, падавшим на них, словно живой дождь.

Джеремайя был теперь голым, если не считать сапог и кожаного ремня. Он уже не мог кричать и вместо этого плакал, как ребенок.

— Сорок, — сказал Дойл, и Спейд поблагодарил Бога, что все близится к концу.

На сорок пятом ударе Джардж сказал Джоан:

— Пора.

Спейд смотрел, как они, брат и сестра, проталкиваются сквозь толпу к позорному столбу.

Глаза Джеремайи были закрыты, но он все еще плакал.

Последний удар был нанесен, и Дойл сказал:

— Пятьдесят.

Джардж встал перед Джеремайей. Констебли развязали ему руки, и он обмяк, но Джардж удержал его. Джоан развернула простыню и набросила ее на то, что осталось от спины Джеремайи. Джардж повернул его, затем Джоан обмотала простыню вокруг тела Джеремайи, чтобы прикрыть его наготу. Джардж снова повернул его, нагнулся, позволил полубессознательному человеку упасть ему на плечо и выпрямился.

Затем он понес Джеремайю домой, к его жене.

*

Два дня спустя, на рассвете, Спейда разбудил громкий стук в дверь его склада.

Он знал, кто это. Менее чем сорок восемь часов назад он сказал Альфу Нэшу, что здесь, на складе, спрятаны подстрекательские листовки. Альф поверил лжи и, как и задумал Спейд, передал эти ложные сведения Хорнбиму, а тот, в свою очередь, сообщил их шерифу Дойлу. Это и был властный стук шерифа.

Альф был предателем и попал в ловушку.

— Иду! — крикнул Спейд. Но он не торопился, надевая штаны и сапоги, рубашку и жилет. Он не собирался представать перед властью полуодетым. Важно было выглядеть достойно.

Стук повторился, громче и настойчивее.

— Терпение! — крикнул он. — Иду!

Затем он открыл.

Как он и ожидал, он увидел Хорнбима, Риддика, Дойла и Дэвидсона.

— Судьям донесли, — сказал Дойл, — что на этих складах хранятся подстрекательские и призывающие к измене печатные материалы.

Спейд повернулся к Хорнбиму, который сверлил его взглядом, напомнившим Спейду фразу «если бы взглядом можно было убить».

— Добро пожаловать, олдермен.

Хорнбим выглядел озадаченным.

— Добро пожаловать?

— Конечно. — Спейд улыбнулся. — Вы тщательно обыщете помещения и очистите мое имя от этой грязной клеветы. Я буду вам очень признателен.

Он увидел, как черты лица Хорнбима исказились от беспокойства.

— Прошу вас, входите.

Он придержал дверь и отступил, пока они входили.

Они начали осматриваться.

— Вам понадобится свет, — сказал Спейд и начал зажигать лампы, давая по одной каждому из четырех мужчин. Все они выглядели неловко. Они привыкли к негодованию и препятствиям со стороны тех, чьи дома обыскивали, и не могли понять дружелюбной реакции Спейда.

Они осмотрели тюки с сукном на складе, сдернули одеяла с кровати Спейда и проверили его станок и станки других его ткачей, словно сотни листовок могли быть спрятаны в основе и утке.

В конце концов они сдались. Хорнбим был так зол и раздосадован, что, казалось, вот-вот взорвется.

Спейд проводил компанию до улицы. Уже совсем рассвело, и на Хай-стрит были люди, идущие на работу и открывающие лавки. Спейд настоял на том, чтобы пожать руку разъяренному Хорнбиму, громко поблагодарив его за любезность, чтобы привлечь внимание прохожих. Вскоре весь город будет знать, что Хорнбим обыскал склад Спейда и ничего не нашел.

Спейд вернулся в свою комнату и приготовил завтрак. Когда он мыл тарелку, вошел Джардж.

— Я все слышал, — сказал он. — Почему шериф Дойл думал, что у тебя есть подстрекательские брошюры?

— Потому что Альф Нэш ему так сказал.

Джардж пытался понять.

— Но у тебя их не было.

— Конечно, нет.

— Так почему Альф думал, что они у тебя есть?

— Кто-то ему так сказал.

— Кто?

— Я ему сказал.

— Но… — Джардж выглядел озадаченным. — Погоди-ка.

Спейд улыбнулся, наблюдая, как тот пытается сообразить. Наконец до него дошло.

— А ты хитер, Спейд.

Спейд кивнул.

— Это доказывает, что Альф Нэш — предатель, — сказал Джардж. — Значит, это именно он донес на Джеремайю.

— Я тоже так думаю.

Джардж помрачнел.

— Кажется, я знаю, что нужно делать дальше.

— Уверен, что знаешь, — сказал Спейд.

14

За завтраком Хорнбим с интересом разглядывал Изобель Марш.

Ее звали Бель, но красивой она не была. Однако она была живой, и семье Хорнбима она нравилась. Бель осталась на ночь. За завтраком Дебора и Бель рассматривали картинки в журнале под названием «Галерея моды» и смеялись над тем, что считали нелепыми шляпами — широкополыми и увешанными лентами, перьями и брошами.

Говард смеялся вместе с ними, и именно это привлекло внимание Хорнбима. Теперь он присмотрелся к Бель повнимательнее. У нее были ярко-голубые глаза и полный красный рот, с губами, которые с трудом смыкались над сильно выступающими передними зубами. Она вполне могла бы подойти в качестве невесты для Говарда.

Ее отец, Айзек Марш, владел лучшей красильней в городе. У него работало около дюжины рабочих, и он зарабатывал много денег. Несколько лет назад Хорнбим осторожно разузнавал, не хочет ли Марш продать дело. Это стало бы великолепным дополнением к империи Хорнбима. Но ответ был «нет».

Однако Бель была единственным ребенком. Если она выйдет замуж за Говарда, они унаследуют красильню. И она фактически станет собственностью Хорнбима.

Пока он наблюдал за молодыми людьми за столом, Говард сказал:

— Похоже, в этой шляпе гнездится целое семейство голубей!

Девушки захихикали, и Бель игриво шлепнула Говарда по руке. Он притворился, что ему больно, и сказал, что у него сломана рука, и Бель снова рассмеялась. Похоже, Говард ей нравился.

Хорнбим никогда прежде не видел, чтобы Говард флиртовал. Мальчик был в этом хорош, по-своему. Это умение он унаследовал не от отца. «Что ж, что ж, — подумал Хорнбим, — может, я все-таки получу красильню».

Его жена, Линни, попросила у лакея еще молока. С обычным трагическим выражением лица Симпсон сказал:

— Прошу прощения, мадам, но в данный момент молока больше нет.

Это разозлило Хорнбима. Неужели все эти слуги не могут организовать достаточное количество молока для семейного завтрака?

— Как это у нас могло закончиться молоко? — сердито спросил он.

— Нэш сегодня утром не доставил, сэр, поэтому мне пришлось послать служанку в молочную. Она должна вернуться с минуты на минуту.

— Все в порядке, Симпсон, мы можем подождать несколько минут, — сказала Линни.

— Благодарю вас, мадам.

Хорнбиму не нравилась манера Линни прощать слуг, но он ничего не сказал, потому что думал о чем-то более важном. Сообщение Симпсона прозвучало как тревожный звонок. Альф Нэш не доставил сегодня утром молоко. Почему?

Хорнбима беспокоил отрицательный результат обыска склада Спейда. Он подозревал, что хитрый Спейд переместил злополучные листовки, вероятно, получив наводку. Но кто мог его предупредить? Хорнбим еще не разобрался в этом. Между тем, это было новое развитие событий. Что помешало Нэшу выйти на свой утренний обход?

Хорнбим забеспокоился. Он встал. Линни приподняла бровь, ведь он не допил свой кофе.

— Мне нужно кое-что уладить, — пробормотал он в качестве объяснения и вышел из комнаты.

Он надел пальто, шляпу и пару сапог для верховой езды, чтобы ноги оставались сухими, а затем вышел из дома. Он торопливо, с тревогой, шел под дождем к молочной лавке и с облегчением вошел внутрь. Там была небольшая толпа людей, в основном слуги из больших домов к северу от Хай-стрит, все с кувшинами разных размеров. Его служанка, Джин, была среди них, но он не обратил на нее внимания.

Сестра Нэша, Полин, стояла за прилавком, бойко обслуживая необычно большое количество покупателей так быстро, как только могла. Хорнбим протолкнулся вперед.

— Доброе утро, мисс Нэш.

Она одарила его холодным взглядом.

— Доброе утро, олдермен. Прошу прощения, что вам не доставили молоко…

— Не до того, — нетерпеливо бросил он. — Мне нужен Нэш.

— Боюсь, он болен и лежит. Молока не желаете? Могу одолжить вам кувшин…

Хорнбим был не в том настроении, чтобы сносить дерзости от женщины. Он повысил голос:

— Просто проводите меня к нему!

Она помедлила с непокорным видом, но ослушаться его не хватило духу.

— Раз вы настаиваете, — угрюмо сказала она.

Он обошел прилавок. Полин бросила своих покупателей и повела его в жилые комнаты. Он последовал за ней вверх по лестнице. Она открыла дверь и заглянула внутрь.

— Олдермен Хорнбим здесь, Алфи, — сказала она. — Ты в состоянии его принять?

Хорнбим протолкнулся мимо нее. Спальню Нэша можно было тотчас узнать по запаху скисшего молока. Она была обставлена просто, в сдержанных тонах, без каких-либо женских штрихов вроде подушек, безделушек или вышитых тканей. Хотя Нэшу было за тридцать, он все еще был холост.

Он лежал поверх одеял, и Хорнбим с ужасом увидел, что тот почти весь в бинтах. Одна нога и одна рука были зафиксированы шинами, а на голове виднелась повязка. Местами сквозь нее просачивалась кровь. Вид у него был ужасный.

Он говорил с трудом, будто ему было больно шевелить губами:

— Входите, мистер Хорнбим.

Полин, уперев руки в бока, стояла в дверях и сказала Хорнбиму:

— Это всё ваша вина.

Хорнбим рассердился. Сдерживая гнев, он холодно произнес:

— На этом все, мисс Нэш.

Она проигнорировала его слова.

— Надеюсь, вы пришли, чтобы загладить свою вину.

— Я ничего не сделал.

— Возвращайся в лавку, Полин, — сказал Нэш. — Теряешь деньги, пока тут стоишь.

С недовольным видом она вышла из комнаты, не сделав реверанса.

— Что, черт возьми, с тобой случилось? — спросил Хорнбим у Нэша.

Нэш не повернулся, чтобы посмотреть на Хорнбима. Возможно, ему было больно двигать головой. Глядя в потолок, он сказал:

— Сегодня утром, еще до рассвета, когда я вышел в коровник, чтобы начать работу, на меня напали трое мужчин в масках и с дубинками в руках.

Этого Хорнбим и боялся. И он был уверен, что за этим стоит Спейд.

— Вы, очевидно, виделись с хирургом.

— Он говорит, у меня сломана рука и треснула голень.

— Вы кажетесь очень спокойным.

— Я был полной противоположностью спокойствия, пока он не дал мне лауданум.

Лауданум был спиртовой настойкой опиума.

Хорнбим пододвинул стул и сел рядом с Нэшем. Подавляя ярость, он заговорил размеренным голосом:

— А теперь подумайте хорошенько. Хоть они и были в масках, не показался ли вам кто-нибудь из них знакомым?

Он не думал, что среди них был Спейд. Этот человек был слишком хитер для такого. Но, возможно, нападавшие были людьми, которых можно было связать со Спейдом.

— Было темно, — безнадежным тоном сказал Нэш. — Я почти ничего не видел. В мгновение ока я оказался на земле. Я думал лишь о том, как бы увернуться от этих дубинок.

— Что вы слышали?

— Только мычание. Никто из них не говорил.

— Вы не кричали?

— Кричал, пока мне не разбили рот.

— Значит, вы не можете их опознать.

Нэш возмутился:

— Могу. Это были те, кто основал Сократовское общество.

— Разумеется.

— Они в ярости из-за порки Хискока и каким-то образом узнали, что это я виноват. И все же, они, может, и смирились бы с дюжиной ударов. Но вы зашли слишком далеко.

Хорнбим проигнорировал упрек.

— Мы не докажем вину, если вы никого не опознали. Вы же не можете встать в суде и заявить, что вас избили за то, что вы на меня шпионили.

— Так мне сидеть сложа руки? Что мне сказать шерифу Дойлу? Он обязательно придет с расспросами.

— О Дойле не беспокойтесь. Просто скажите ему, что на вас напали люди в масках. Они что-нибудь украли?

— Они забрали мой мешочек с мелочью, все пенни да полупенсовики. Там и пяти шиллингов не набралось бы.

— Людей убивали и за меньшее. Для «Кингсбриджской газеты» эта история сойдет. Но на самом деле вашим нападавшим не нужны были деньги. Они взяли их, чтобы нападение выглядело как ограбление и отвести подозрения от Сократовского общества.

— Никто не обманется.

— Нет, но это затрудняет доказательство нашей правоты. А значит, мы должны действовать иначе.

Минуту-другую царила тишина, пока Хорнбим думал, затем он сказал:

— Это сделал тот дьявол Спейд, знаете ли. Должно быть, это он вас и разоблачил.

— С чего вы так решили?

Хорнбим начал видеть картину целиком.

— Он сказал вам, что брошюры у него на складе. Больше он никому не говорил. Когда я явился туда с обыском, это и доказало, что вы мне все рассказали, а значит, вы и есть шпион.

— И брошюр там никогда не было.

— Возможно, их даже не печатали.

— Это была ловушка.

— И мы в нее попались.

«Спейд дьявольски хитер», — со злостью подумал Хорнбим. Его нужно раздавить. Да, как жука под каблуком.

— Мои шпионские деньки закончились, — сказал Нэш.

— Безусловно. Теперь вы мне бесполезны.

— Не могу сказать, что я огорчен. Но вам придется помочь мне с деньгами. Хирург говорит, что я не смогу снова развозить молоко еще несколько месяцев.

— Наймите кого-нибудь другого развозить.

— Найму. Но ему придется платить, вероятно, двенадцать шиллингов в неделю.

— Я покрою эти расходы, пока вы нетрудоспособны.

— И еще хирург.

Хорнбим не видел способа, как избежать этих трат. Если он откажется, Нэш будет жаловаться по всему городу, и вся история выплывет наружу. Как Хорнбим подослал шпиона, чтобы следить за Сократовским обществом. Это выглядело бы очень плохо.

— Хорошо.

Но деньги не были главной заботой Хорнбима. Его перехитрил Спейд, что приводило его в бешенство. Он должен был что-то предпринять.

Он встал.

— Дайте мне знать, когда найдете кого-нибудь для развозки молока, и я пришлю деньги.

Он направился к двери, стремясь уйти прежде, чем Нэш придумает еще какие-нибудь требования. Он оглянулся, но Нэш лежал неподвижно, глядя в потолок, бледный, как покойник. Хорнбим вышел.

Он размышлял, пока шел под дождем. У него было чувство, что события выходят из-под контроля, и это выбивало его из колеи. Он уже дважды пытался покончить с Сократовским обществом, и оба раза неудачно. Сначала олдермен Дринкуотер отказался запрещать группу, а теперь наказание Хискока обернулось против него же.

«Настоящая беда, — с досадой подумал он, — в том, что закон слишком расплывчат и слаб». Стране нужен был более жесткий запрет на подстрекательство. В газетах поговаривали об ужесточении законов о государственной измене. Членам парламента следовало бы перестать болтать, поднять свои задницы и что-то сделать. Для чего еще нужен парламент, если не для поддержания мира и подавления смутьянов?

Членом парламента от Кингсбриджа был виконт Нортвуд.

Нортвуд никогда не относился к своим парламентским обязанностям слишком серьезно, а теперь, когда страна была в состоянии войны и ополчение было в состоянии готовности, у него был хороший предлог. Однако он все же время от времени бывал в Вестминстере, так что, возможно, его можно было бы убедить поддержать новые законы против таких групп, как Сократовское общество.

Хорнбим направился на рыночную площадь и вошел в Уиллард-Хаус.

Топая мокрыми сапогами в холле, чтобы стряхнуть дождь, он обратился к седовласому сержанту:

— Олдермен Хорнбим к полковнику Нортвуду, немедленно.

— Я осведомлюсь, свободен ли полковник, — надменно ответил сержант.

«Типичный выскочка из низов», — подумал Хорнбим. Вероятно, этот человек был дворецким, прежде чем его призвали в ополчение.

— Как вас зовут? — спросил Хорнбим.

Мужчине явно не понравилось, что его допрашивают, но ему не хватило смелости перечить олдермену.

— Сержант Бич.

— Выполняйте, Бич.

Нортвуд был вигом, а они были либеральнее тори, размышлял Хорнбим, пока ждал. Однако у Нортвуда была репутация человека, ценящего военную эффективность, а это обычно сочеталось со строгим отношением к неповиновению. В целом, был хороший шанс, что Нортвуд выступит против Сократовского общества.

Он решил не упоминать о том, что случилось с Альфом Нэшем. Ему следовало избегать вида человека, одержимого личной местью. Лучше представить себя гражданином, озабоченным общим благом.

Сержант Бич вернулся быстро. Похоже, Нортвуд понимал статус Хорнбима, даже если его сержант — нет. Через несколько мгновений Хорнбима провели в просторную комнату в передней части дома, с пылающим камином и видом на западный фасад собора.

Нортвуд сидел за большим столом. Сбоку стоял молодой человек в лейтенантской форме, очевидно, адъютант. К удивлению Хорнбима, Джейн Мидуинтер, красивая дочь каноника-отступника, тоже была там, одетая в красный мундир, словно солдат. Она сидела на краю стола Нортвуда, расположившись так, словно он принадлежал ей.

Увидев Хорнбима, она встала и сделала реверанс, а он вежливо поклонился. Он припомнил, как слышал разговор Деборы и Бель о Джейн. Они говорили, что она нацелилась на Нортвуда, так что, предположительно, она была здесь, чтобы продвигать свой план по завоеванию его сердца. Середина утра была не самым обычным временем для светских визитов, но, возможно, Джейн Мидуинтер была из тех красивых женщин, которые считают, что им все позволено.

Девушки считали, что у Джейн нет шансов заполучить виконта, поскольку ее отец был методистом. Глядя сейчас на одурманенное выражение лица Нортвуда, Хорнбим почувствовал, что они, скорее всего, ошибаются.

Он надеялся, что она не останется при разговоре. К его облегчению, она подошла к двери, послала Нортвуду воздушный поцелуй и вышла.

Нортвуд покраснел и смутился, затем сказал:

— Садитесь, олдермен, прошу вас.

— Благодарю вас, милорд.

Хорнбим сел на стул. Уязвимость Нортвуда перед Джейн говорила о том, что у него есть слабая сторона. Это была плохая новость. Времена требовали жестких людей.

Времена всегда требовали жестких людей.

— Могу я предложить вам что-нибудь освежающее? — вежливо спросил Нортвуд. — Погода на улице отвратительная.

На столе Нортвуда стоял поднос с кофейником и сливочником. Хорнбим вспомнил, что не закончил свой завтрак.

— Чашечка кофе была бы очень кстати, особенно если бы в ней была капелька сливок.

— Разумеется. Чистую чашку, сержант, живо.

— Немедленно, сэр.

Бич вышел.

Нортвуд был любезен, но деловит.

— Итак, олдермен, полагаю, у вашего визита есть цель?

— Надеюсь, сукно, которое я поставляю для мундиров ополчения, вас полностью устраивает?

— Полагаю, да. Жалоб не было.

— Хорошо. Я знаю, что вы делегируете ответственность за закупки, но если по какой-либо причине вы захотите поговорить со мной о сукне, я, естественно, буду рад сделать для вас все, что в моих силах.

— Благодарю вас, — с ноткой нетерпения ответил Нортвуд.Хорнбим быстро перешел к своей настоящей цели.

— Однако я пришел к нашему члену парламента, а не к командующему нашим ополчением. Надеюсь, это не возбраняется.

— Конечно.

— Я обеспокоен Сократовским обществом, которое было создано Дэвидом Шовеллером, известным как Спейд, и некоторыми низшими элементами города. Я считаю, что истинные цели этого общества исключительно подрывные.

— Вот как? Я был на их первом собрании.

Это была неудача.

— Оно было довольно хорошим, — продолжал Нортвуд. — И совершенно безобидным.

— Это лишь мера хитрости Спейда, милорд. Они убаюкали некоторых из нас ложным чувством безопасности.

Нортвуду не понравился намек на то, что его одурачили.

— Я не вижу никаких признаков того, что они могут прибегнуть к насилию.

— Мне доподлинно известно, что их второе собрание будет посвящено реформе парламента.

Нортвуда это не слишком впечатлило.

— Это, конечно, другое дело, — сказал он, но, казалось, не очень обеспокоен.

Сержант принес фарфоровую чашку с блюдцем, налил кофе со сливками и подал Хорнбиму, а Нортвуд продолжал:

— Все зависит от того, что будет сказано. Но мы, безусловно, не можем запретить собрание заранее. Простое планирование собрания для обсуждения парламента не противоречит никакому закону.

— В этом-то и проблема, — сказал Хорнбим. — Это должно быть противозаконно. И я слышал, что в Вестминстере много говорят об ужесточении законов о подстрекательстве.

— Хм. В этом вы правы. Премьер-министр Питт хочет навести порядок. Но англичане имеют право на свое мнение, знаете ли. Мы свободная страна, в разумных пределах.

— Разумеется. И я ярый сторонник свободы слова. — Это было полной противоположностью правде, но сказать так было правильно. — Однако мы находимся в состоянии войны, и страна должна быть едина против проклятых французов.

Нортвуд покачал головой.

— С репрессиями можно и перегнуть, знаете ли.

Хорнбима это никогда не беспокоило.

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Ну, я уверен, вы слышали, что случилось с Альфом Нэшем, молочником.

Хорнбим был поражен. Откуда Нортвуд уже об этом знает?

— Какое это имеет ко всему отношение?

— Люди говорят, что Нэш донес на того печатника, которого выпороли, и был избит в отместку.

— Это возмутительно! — запротестовал Хорнбим, прекрасно зная, что это правда. Спейд и его друзья уже распространили эту историю по городу, догадался Хорнбим.

— Я иногда приказываю пороть людей, — сказал Нортвуд. — Это подходящее наказание за воровство или изнасилование. Но дюжины ударов вполне достаточно. Человек страдает, его унижают перед друзьями, и он дает себе обещание больше никогда не рисковать по глупости. Однако приговоры к пятидесяти и более ударам воспринимаются как жестокая расправа и вызывают сочувствие к преступнику. Человек становится героем. Он показывает шрамы, как боевые медали. Наказание оборачивается против нас.

Хорнбим видел, что ничего не добьется.

— Что ж, могу лишь сказать, что кингсбриджские торговцы в целом хотели бы, чтобы подрывные собрания были запрещены.

— Я не удивлен. Но у нас есть и долг перед нашими низшими сословиями, не так ли? Лошадь, которая никогда не покидает конюшни, очень быстро теряет силу.

Хорнбим зря тратил время. Он резко встал.

— Благодарю вас за прием, милорд.

Нортвуд не встал.

— Всегда рад поговорить с одним из моих самых видных избирателей.

Хорнбим ушел с предчувствием, близким к панике. Он потерпел уже три поражения. У сил беспорядка были союзники в самых неожиданных местах.

Ему нужно было подумать, и он не хотел идти домой, где его могли отвлечь повседневные проблемы. Он пересек рыночную площадь и вошел в собор. Тихая атмосфера и прохладные серые камни помогли ему сосредоточиться.

Суть проблемы была в самодовольстве. Люди не видели опасности в клубе для рабочих, ищущих знаний. Хорнбим знал лучше. Но ему нужно было вытряхнуть других из их летаргии. Любая группа, поощряющая рабочих свободно высказываться, открывала дверь. Восстание всегда было где-то рядом, под поверхностью.

Если следующее собрание общества обернется насилием, это докажет его правоту.

Возможно, это можно было бы устроить.

Да, подумал он, это может быть ответом.

Вспышка насилия на собрании настроит город против общества. Могут быть споры о том, кто начал, но мало кого это будет волновать. Их привязанность к свободе слова не переживет нескольких разбитых окон.

Но как это организовать?

Его мысли немедленно обратились к Уиллу Риддику. Хотя Риддики и были дворянами, Уилл водил компанию с кингсбриджским отребьем. Он проводил много времени в печально известном заведении Спорта Калливера. Он должен знать несколько головорезов.

Хорнбим снова вышел под дождь и направился к дому Риддика.

Дворецкий Риддика взял мокрое пальто и шляпу Хорнбима и повесил их у камина в холле.

— Сквайр Риддик завтракает, олдермен, — сказал он.

Хорнбим посмотрел на свои карманные часы. Приближался полдень. Это был поздний завтрак.

Дворецкий открыл дверь и сказал:

— Вы можете принять олдермена Хорнбима, сэр?

Раздался голос Риддика:

— Впустите его.

Хорнбим вошел в столовую и увидел, что Риддик был не один. Рядом с ним сидела молодая женщина в ночной рубашке и халате, ее длинные черные волосы были не расчесаны. Перед ними стояло блюдо с мозговыми костями, расколотыми и зажаренными, и они вдвоем вычерпывали костный мозг ложками и с аппетитом его поглощали.

— Входите, Хорнбим, — сказал Риддик. — О, кстати, это… — Он, казалось, не мог вспомнить имя девушки.

— Мариана, — сказала она. Она бросила на Хорнбима кокетливый взгляд. — Я испанка, видите ли.

«Такая же испанка, как моя задница», — подумал Хорнбим.

— Угощайтесь косточкой, — гостеприимно предложил Риддик. — Они восхитительны.

Он сделал большой глоток из кружки с пивом. Его глаза были налиты кровью.

— Нет, благодарю вас, — сказал Хорнбим. Он повернулся к дворецкому, который собирался выйти из комнаты. — Но я был бы признателен за чашку крепкого кофе со сливками.

— Немедленно, сэр.

Хорнбим сел. Ему было не по себе за одним столом с Марианой. Проституция вызывала у него отвращение. Но ему была нужна помощь Уилла.

— Я пытался добиться запрета этого так называемого Сократовского общества, основанного Спейдом.

— И этой бешеной коровы Сэл Клитроу.

— Да. Альфа Нэша избили, а виконт Нортвуд, наш член парламента, отказывается помогать.

— Но у вас ведь есть план, не так ли? — со знанием дела спросил Риддик.

— Ой, смотри, — сказала Мариана. — Я пролила немного костного мозга себе на грудь. Поможешь мне его стереть, Уилли?

Риддик взял салфетку и вытер верх ее груди, видневшийся из-под одежды.

— А почему бы тебе не воспользоваться языком? — спросила Мариана.

Это было уже слишком для Хорнбима.

— Слушай, Уилл, мы можем поговорить наедине?

— Конечно, — ответил Риддик. — Ступай, дорогуша.

Мариана встала, надув губы.

— Я воспользуюсь языком позже, дорогая, — сказал Риддик.

— Буду ждать.

Когда дверь закрылась, Хорнбим сказал:

— Давно пора тебе завязывать с подобными вещами. Ты скоро женишься — на моей дочери.

Риддик смутился.

— Конечно, конечно, — сказал он. — На самом деле, я как раз прощался с Марианой.

— Хорошо.

Хорнбим ни на секунду в это не поверил. Но настаивать не стал. Он не хотел рисковать жирными прибылями, которые получал с помощью Риддика.

— Я буду образцовым мужем, — поклялся Риддик. — Холостяцкая жизнь для меня закончена.

— Очень рад это слышать. Шлюха за твоим завтраком действительно за гранью пристойного поведения.

Дворецкий вошел с кофе для Хорнбима.

— Расскажи мне о своем плане, — сказал Риддик.

— Люди, которые, скорее всего, пойдут на собрания Спейда, и так ему сочувствуют. Возможно, там не будет никого, кто представил бы иную точку зрения. Им нужна энергичная оппозиция.

— Энергичная?

«Риддик быстро соображает», — подумал Хорнбим.

— Не сомневаюсь, в городе найдется много стойких патриотов, которых возмутит та чушь, что несут Спейд и Сэл.

Риддик медленно кивнул.

— Полагаю, ты можешь знать некоторых из этих парней.

— Я точно знаю, где их найти. Можно начать поиски с таверны «Бойня» у набережной.

Это звучало хорошо.

— Как думаешь, ты сможешь зазвать некоторых из них на следующее собрание?

— О да, — с ухмылкой ответил Риддик. — Они придут с большой охотой.

15

Эймос столкнулся с Рупом Андервудом на Хай-стрит и понял, что они давно не виделись. Методисты наконец отделились от Англиканской церкви, и Руп, вероятно, был среди тех, кто решил остаться с официальной церковью. Эймос спросил его прямо:

— Ты от нас, методистов, отказался?

— Я отказался от Джейн, — кисло ответил Руп. Он тряхнул головой, чтобы убрать волосы с глаз. — Вернее, это она от меня отказалась.

Для Эймоса это была важная новость.

— Что случилось?

Красивое лицо Рупа исказила гримаса разочарования и обиды.

— Она меня бросила, вот что. Так что можешь забирать ее себе. Я даже ревновать не буду. Что до меня, она вся твоя.

— Она расторгла помолвку?

— Мы никогда не были официально помолвлены. У нас было «взаимопонимание». А теперь его нет. «Прощай, — сказала она, — и да благословит тебя Бог».

Эймосу было жаль Рупа, но в то же время он не мог не преисполниться надеждой. «Если Джейн больше не хочет Рупа, — гадал он, — есть ли шанс, что она захочет меня?» Он едва смел об этом думать.

— Она сказала, почему разрывает отношения?

— Она не сказала правды. Говорит, что осознала, что не любит меня. Не уверен, что она вообще когда-либо любила. Правда в том, что по ее представлениям у меня недостаточно денег.

Эймос все еще не понимал.

— Но что-то должно было случиться, что изменило ее чувства.

— Да. Ее отец ушел из англиканского духовенства. Он больше не каноник собора.

— Я знаю, но…

Тут его осенило.

— Теперь он беден.

— Он будет жить на то, что методистская община сможет наскрести ему на жалованье. Больше никаких модных нарядов для Джейн, никаких служанок, чтобы одевать ее и причесывать, никакого вышитого белья.

Эймос был шокирован упоминанием белья. Руп ведь не мог ничего знать о белье Джейн, не так ли? Но они были своего рода парой долгое время. Возможно, она позволяла ему вольности.

«Конечно, нет».

Эймос решил не думать об этом.

— Она влюбилась в кого-то другого? — спросил он.

— Насколько я знаю, нет. Она флиртует со всеми. Говард Хорнбим, вероятно, самый богатый холостяк в Кингсбридже — может, она на него нацелится.

«Это возможно», — подумал Эймос. Говард был не очень умен и уж точно не красив, но он был любезен, в отличие от своего отца.

— Говард, кажется, на пару лет моложе Джейн, — сказал он.

— Это ее не остановит, — ответил Руп.

*

По воскресеньям, после утренних служб в городских церквях и часовнях, некоторые жители Кингсбриджа имели обыкновение посещать кладбище. Эймос иногда чувствовал порыв провести несколько минут в воспоминаниях об отце и шел из методистского зала на соборное кладбище.

Он всегда останавливался у гробницы приора Филиппа. Это было очень большой монумент. Филипп, монах двенадцатого века, был фигурой легендарной, хотя о нем было мало что известно. Согласно «Книге Тимофея», истории собора, начатой в средние века и дополненной позже, Филипп организовал перестройку собора после того, как тот был уничтожен пожаром.

Эймос отвел взгляд от монумента и увидел Джейн Мидуинтер у другой могилы в нескольких ярдах от него, одетую в мрачное серое платье. После разговора с Рупом он надеялся на возможность поговорить с ней. Момент был самый неподходящий, но он не смог устоять перед искушением. Он подошел и встал рядом с ней, прочитав надгробие:

Джанет Эмили Мидуинтер

4 апреля 1750 — 12 августа 1783

Возлюбленная жена Чарльза

и мать Джулиана, Лайонела и Джейн

«Быть со Христом несравненно лучше»

Он попытался представить себе мать Джейн, но это было трудно.

— Я почти ее не помню, — сказал он. — Мне, должно быть, было лет десять, когда она умерла.

— Она любила красивые наряды, вечеринки и сплетни. Ей нравились аристократы и аристократки. Она бы с удовольствием познакомилась с королем.

Глаза Джейн увлажнились. Что-то сжалось у него в сердце. Но не играла ли она? Она часто так делала.

Он констатировал очевидное:

— И вы похожи на свою мать.

— А мои братья — нет.

Джулиан и Лайонел учились в шотландских университетах.

— Они оба похожи на моего отца, сплошная работа и никаких развлечений. Я люблю своего отца, но не могу вести такую жизнь, как он.

«Она в необычном настроении, — подумал он, — я никогда не знал ее настолько откровенной перед самой собой».

— И беда с Рупом в том, — сказала она, — что он тоже похож на моего отца.

Большинство кингсбриджских суконщиков были такими. Они много работали, и у них было мало времени на досуг.

Эймоса осенило.

— Полагаю, и я тоже.

— И вы тоже, дорогой Эймос, хотя я не имею права вас критиковать. Где могила вашего отца?

Он предложил ей руку, и она легко оперлась на его рукав, дружелюбно, но не интимно, пока они пересекали кладбище.

Она никогда прежде не говорила с ним так ласково, объясняя при этом, почему никогда не станет его возлюбленной. «Не понимаю я женщин», — подумал он.

Они подошли к могиле его отца. Он опустился на колени у надгробия и убрал с земли мусор: мертвые листья, клочок тряпки, голубиное перо, скорлупу каштана.

— Полагаю, я тоже похож на своего отца, — сказал он, вставая.

— В этом, возможно. Но вы так благородны. Это делает вас грозным.

Он рассмеялся.

— Я не грозный, хотя и хотел бы им быть.

Она покачала головой.

— Скажем так, я бы не хотела быть вашим врагом.

Он заглянул в ее широкие серые глаза.

— И женой, — грустно сказал он.

— И женой. Мне жаль, Эймос.

Он страстно желал ее поцеловать.

— Да, — сказал он. — Мне тоже жаль.

*

Кингсбриджский театр выглядел как большой особняк в классическом стиле с рядами одинаковых окон. Внутри был большой зал со скамьями на плоском полу и приподнятой сценой на одном конце. Вдоль стен располагались балконы, поддерживаемые деревянными столбами. Самые дорогие места были на сцене, и Эймосу казалось, что богато одетые люди там тоже являлись частью представления.

Первой пьесой вечера был «Венецианский еврей», и на расписном заднике виднелся прибрежный город с кораблями и лодками. К Эймосу подошла и села рядом Элси. Они уже больше двух лет вместе вели воскресную школу и стали теперь близкими друзьями.

Эймос никогда не был на Шекспире. Он видел в театре балет, оперу и пантомиму, но драму он смотрел впервые, и с нетерпением этого ждал. Элси уже видела Шекспира и читала именно эту пьесу.

— На самом деле она называется «Венецианский купец», — сказала она.

— Полагаю, билеты лучше продаются, если в названии «еврей», а не «купец».

— Наверное.

В Комбе и Бристоле были евреи, в основном занимавшиеся реэкспортом. Они покупали табак из Вирджинии и перепродавали его на европейском континенте. Многие их ненавидели, но Эймос не понимал почему. Разве они верили не в того же Бога, что и англикане с методистами?

— Говорят, Шекспира трудно понять, — сказал Эймос.

— Иногда. Язык старомоден, но если слушать внимательно, он все равно трогает до глубины души.

— Спейд говорит, там бывают жестокие сцены.

— Да, порой кровожадные. В «Короле Лире» есть одна сцена…

Эймос увидел, как вошла Джейн Мидуинтер.

Элси оставила тему Шекспира.

— Вы знаете, что Джейн порвала с бедным Рупом Андервудом? — спросила она.

— Да. Он очень озлоблен.

— И что она себе думает? Она два года водила этого беднягу за нос, а теперь просто отшила, как дурного слугу.

— Руп не очень богат, а она хочет жить в достатке. Многие этого хотят.

— Могла бы догадаться, что вы станете ее оправдывать, — сказала Элси. — Эта девица не знает, что такое любовь.

Эймос пожал плечами.

— Не уверен, что знаю я.

— Несчастен тот, кто влюбится в Джейн.

Критика Элси в адрес Джейн заставила Эймоса почувствовать себя неловко. Он сказал:

— Джейн из тех женщин, которые нравятся мужчинам и не нравятся женщинам. Не понимаю почему.

— А я понимаю.

Зрители затихли, и Эймос указал на сцену, с облегчением уходя от спора. Появились трое актеров, и один из них произнес:

— Поистине, не знаю, отчего я так печален.

— А я знаю, отчего печальна я, — сказала Элси.

Эймос задумался, что она имела в виду, но его захватила пьеса. Когда Антонио объяснил, что все его состояние вложено в корабли, находящиеся сейчас в море, Эймос прошептал Элси:

— Я понимаю, каково это, когда у тебя в пути ценный товар, и ты до смерти боишься за его сохранность.

Во второй сцене, когда Порция жаловалась, что ей не позволено самой выбрать мужа, а придется выйти за победителя состязания, в котором нужно выбрать правильный ларец из трех — золотого, серебряного и свинцового, — он почувствовал беспокойство.

— Зачем ее отцу такое придумывать? — сказал он. — В этом нет никакого смысла.

— Это же сказка, — ответила Элси.

— Я слишком стар для сказок.

Все ожило, когда в третьей сцене появился Шейлок. Он вылетел на сцену с накладным носом и в парике, похожем на огненно-рыжий куст, и когда публика загудела, он подбежал к краю сцены и зарычал на них. Поначалу над ним смеялись. Затем настал момент, когда он согласился одолжить Антонио три тысячи дукатов при условии, что если Антонио не вернет ему долг вовремя, то заплатит неустойку.

— Пусть неустойкой будет назначен фунт твоей же прекрасной плоти, что будет вырезан и взят из той части твоего тела, какая мне будет угодна, — со скрытой злобой произнес Шейлок.

— Он никогда на это не согласится, — сказал Эймос, а затем ахнул, когда Антонио ответил: — Согласен, клянусь, я подпишу такой договор.

Во время антракта был балет, но большая часть публики его проигнорировала, предпочтя размять ноги, купить еды и напитков и поболтать с друзьями. Элси куда-то исчезла. Гул множества голосов перерос в рев. Эймос заметил, что Джейн прямиком направилась к виконту Нортвуду. Она была бесстыдной карьеристкой, но Генри Нортвуд, казалось, не возражал. Эймос подошел ближе, чтобы услышать, о чем говорит Джейн.

— Мой отец говорит, что мы не должны ненавидеть евреев, — сказала Джейн. — А вы что думаете, лорд Нортвуд?

— Не могу сказать, что жалую иностранцев любого толка, — ответил тот.

— Я с вами согласна, — сказала Джейн.

«Джейн согласится со всем, что скажет Нортвуд», — кисло подумал Эймос. На самом деле она не ненавидела евреев, просто обожала аристократов.

— Англичане лучше всех, — сказал Нортвуд.

— О да. И все же я хотела бы путешествовать. Вы бывали за границей?

— Я провел год на континенте. Подхватил несколько слов по-французски и по-немецки, купил несколько картин в Италии.

— Счастливчик! Вы любитель живописи?

— В своей простой солдатской манере, знаете ли. Все, где есть лошади или собаки.

— Я бы с удовольствием посмотрела при случае ваши картины.

— О, ну, конечно, да, но они в Эрлкасле, а у меня столько дел здесь, в Кингсбридже. Видите ли, ополчение, хоть и не служит за границей, взяло на себя обязанности по обороне нашей страны, чтобы регулярная армия могла свободно воевать за рубежом. — Генри вдруг стал необычайно словоохотлив, заметил Эймос, как только речь зашла о военных делах. — Но многое зависит от того, насколько ополчение боеспособно, понимаете ли.

Джейн не хотела говорить об ополчении.

— Я никогда не была в Эрлкасле, — сказала она.

Эймос не стал дожидаться ответа Генри на этот жирный намек, потому что пьеса возобновлялась. Он поспешил на свое место. Когда он сел, Элси сказала:

— Вы проводите меня потом домой?

— Конечно, — ответил он.

Она казалась очень довольной, хотя он не мог представить почему.

Он был очарован Шейлоком и раздосадован влюбленными в Бельмонте, но он никогда не видел ничего подобного, и к концу ему захотелось пойти и на другие пьесы Шекспира.

— Возможно, мне понадобится, чтобы вы мне кое-что объясняли, — сказал он Элси, и она снова выглядела довольной.

Когда они выходили, он спросил:

— Может ли Джейн выйти замуж за Нортвуда? Разве она не слишком низкого происхождения? Он станет графом Ширингом, когда умрет его отец, а она всего лишь дочь простого священника, да еще и методиста. Графине Ширинг ведь приходится иногда встречаться с королем, не так ли? Вы в этом разбираетесь лучше меня.

Это была правда. Как дочь епископа, Элси была ближе к знати, чем к суконщикам. Она, вероятно, и сама могла бы выйти замуж за Нортвуда, хотя Эймос был уверен, что у нее такого желания нет. И она подхватывала все сплетни от посетителей епископского дворца.

— Это было бы трудно, но не невозможно, — сказала она. — Аристократы иногда женятся на неподходящих девушках. Но уже много лет как решено, что Генри женится на своей троюродной сестре Миранде, единственной дочери лорда Комба, и тем самым объединит два поместья.

— Но договоренность можно расторгнуть, — сказал Эймос. — Любовь побеждает все.

— Нет, к сожалению, не побеждает, — ответила Элси.

*

Холодным, дождливым сентябрьским утром на кладбище церкви Святого Луки хоронили троих детей из одной семьи. Все трое были постоянными учениками воскресной школы Элси, и она видела, как с каждой неделей они становились все бледнее и тощее. Одного толстого куска пирога оказалось недостаточно, чтобы их спасти.

Их отец работал на валяльной машине в Кингсбридже, пока однажды сорвавшийся молот не слетел с вала и не ударил его по голове, убив на месте. После этого его жена с детьми переехали в дешевую каморку в подвале ветхого дома. Вдова пыталась заработать на жизнь шитьем, оставляя детей одних в подвале, пока искала тех, кому нужно было что-то сшить быстро и дешево. Дети заболели той самой болезнью с кашлем и хрипами, что поражала людей в сырых подвалах, и, ослабев, все трое умерли в один день. Теперь их мать рыдала у могилы, ее голова была покрыта хлопчатобумажной тряпицей, потому что у нее не было шляпы. Пели псалом «Господь, Пастырь мой», и Элси посетила грешная мысль, что пастырь не сумел уберечь этих трех агнцев.

Церковь Святого Луки была маленькой кирпичной церковью в бедном районе, а у викария на тощих ногах были грубо заштопанные черные чулки. Удивительно много людей стояло вокруг могилы, большинство из них были одеты в лохмотья. Они пели без воодушевления, вероятно, думая, что и для них этот пастырь сделал не много.

Элси задумалась, перерастет ли однажды их горе в гнев, и если да, то как скоро?

Она и сама чувствовала муку и одновременно бессилие. Она подумала, что могла бы забирать этих троих детей домой и каждый день кормить их на дворцовой кухне, и в следующее мгновение поняла, что это безнадежная фантазия. Но она должна была что-то сделать.

Когда до смешного маленькие гробики опускали в могилу, Эймос Барроуфилд подошел и встал рядом с Элси. Он был в длинном черном пальто и пел псалом сильным баритоном. Его лицо было мокрым — от слез, от дождя или от того и другого вместе.

Его присутствие успокоило и утешило Элси. Она забыла, что ей холодно, мокро и тоскливо. Он не решал проблем, он просто делал их менее значительными и более преодолимыми. Она продела свою руку под его, и он с сочувствием прижал ее ладонь к своей груди.

Когда похороны закончились, они вместе отошли от могилы, все еще под руку.

— Это повторится, — тихо сказала она ему. — Еще больше наших детей умрет.

— Я знаю, — ответил он. — Одного пирога недостаточно.

— Неужели мы не можем дать им что-то большее… — Она думала вслух. — Например, похлебку. Почему бы и нет?

— Давай подумаем, как это можно сделать.

Она любила в нем эту черту. Он вел себя так, будто все возможно. Возможно, это было потому, что он преодолел столько трудностей после смерти отца. Этот опыт оставил в нем позитивный настрой, который совпадал с ее собственным.

— Вместо того чтобы печь кексы, — сказала она, — наши сторонники могли бы готовить похлебку с горохом и репой.

— Да, и с дешевыми кусками мяса, вроде бараньей шеи. — Эймос потянул себя за кончик носа — верный признак того, что он думает. — Станут ли они это делать?

— Зависит от того, кто их попросит. Пастор Чарльз обратится к методистам?

— Я его попрошу.

— А я поработаю с англиканами.

— Мы могли бы обходить пекарей по воскресеньям утром и просить черствый хлеб, который они не продали в субботу.

— Они продают излишки по дешевке в субботу вечером, но, вероятно, у них все равно что-то остается.

— В любом случае, мы можем их попросить.

Они стояли у епископского дворца. Элси с нетерпением спросила:

— Попробуем?

Эймос серьезно кивнул.

— Я думаю, мы должны.

Ей хотелось его поцеловать, но вместо этого она высвободила руку.

— В следующее воскресенье?

— Конечно. Чем скорее, тем лучше.

Они расстались.

Ей не хотелось сразу входить во дворец, поэтому она зашла в собор, который всегда был отличным местом для того, чтобы подумать. В данный момент в собор не было службы. Ей нужно было продумать детали новой программы раздачи еды, но все ее мысли были заняты Эймосом. Он понятия не имел, как сильно она его любит, ведь он думал, что они просто друзья. А он по-глупому был одержим Джейн Мидуинтер, девушкой, которая не отвечала ему взаимностью и в любом случае была куда меньше того, чего он заслуживал. Элси хотела помолиться, попросить Бога, чтобы Эймос полюбил ее и забыл Джейн, но это казалось слишком эгоистичным для молитвы, не тем, о чем следует просить Бога.

В южном нефе она прошла мимо двух спорящих мужчин. Она узнала Стэна Гиттингса, заядлого игрока, и Спорта Калливера, владельца крупнейшего игорного притона в городе. Ни один из них не был завсегдатаем церкви, так что они, вероятно, зашли сюда, чтобы поспорить, укрывшись от дождя. Это было неудивительно. Люди часто приходили сюда, чтобы обсудить проблему, сделку или даже любовную интригу. В данном случае, похоже, речь шла о деньгах, но она не обратила на это особого внимания.

Она заметила незнакомца, преклонившего колени перед главным алтарем. Мужчина выглядел молодо. Он был закутан в большое пальто, скрывавшее одежду, так что Элси не могла понять, священник ли он. Его лицо было поднято, но глаза закрыты, а губы шевелились в напряженной, безмолвной молитве. Она задумалась над тем, кто же он такой.

Она собиралась тихо присесть в южном трансепте, но спор в нефе разгорелся. Мужчины повысили голоса и приняли агрессивные позы. Она подумывала вмешаться и предложить им выйти на улицу, но, поразмыслив, решила, что в церкви меньше шансов на то, что дело дойдёт до драки. Она оставила свою затею с тихим уединением и направилась к выходу, пройдя мимо них, не говоря ни слова.

За ее спиной Калливер крикнул:

— Если ставишь деньги, которых у тебя нет, будь готов принять последствия!

Мгновение спустя другой голос возвысился в праведном негодовании:

— Я приказываю вам немедленно покинуть это святое место!

Она обернулась и увидела молодого человека, который молился у главного алтаря. Он шагал к двум спорщикам, его лицо — довольно красивое, как она заметила, — порозовело от возмущения.

— Вон! — сказал он Гиттингсу и Калливеру. — Вон отсюда, немедленно!

Гиттингс, тощий мужчина в поношенной одежде, выглядел пристыженным и уже готов был убраться, но Калливера было не так-то просто запугать. Он был не только высок и крепко сложен, но и одним из самых богатых людей в городе. Он не был из тех, кем можно помыкать.

— Какого черта, кто ты такой? — спросил он.

— Меня зовут Кенелм Маккинтош, — с ноткой гордости ответил молодой человек.

«Его ждали», — знала Элси. Отставка каноника Мидуинтера вызвала целую серию повышений среди соборного духовенства, что оставило вакансию в личном штате епископа, и отец Элси назначил на это место дальнего родственника, молодого священника, недавно окончившего Оксфордский университет. Так вот кто это. Должно быть, только что сошел с дилижанса.

Он быстро расстегнул пальто, под которым оказалось облачение священника.

— Я помощник епископа Латимера. Это дом Божий. Я приказываю вам перенести свой спор в другое место.

Калливер впервые заметил Элси и сказал ей:

— Да кто он такой, по-твоему? Сопляк.

— Иди домой, Спорт, — тихо сказала Элси. — И если ты позволяешь Сиду Гиттингсу играть в долг, будь готов принять последствия.

Спорт был явно взбешен этим презрительным замечанием от молодой женщины и, казалось, готов был возразить. Но в итоге передумал, и после паузы оба мужчины понуро удалились, направляясь к дверям южного притвора.

Элси с интересом посмотрела на новичка. Он был примерно ее возраста, двадцати двух лет, и достаточно красив для девушки, с копной светлых волос и интересными зелеными глазами. И у него была смелость, чтобы противостоять такому здоровенному задире, как Калливер. Но на его лице застыло недовольное выражение. Очевидно, он был не в восторге от того, как закончилось противостояние.

— Они не хотели ничего плохого, — сказала Элси.

— Я и сам смог с ними справиться, — надменно ответил Маккинтош, — но все равно благодарю вас.

«Обидчивый», — подумала она. «Ну и ладно».

— Похоже, вы пользуетесь у них авторитетом, — продолжал он, явно удивленный, что какая-то девица смогла утихомирить двух разъяренных мужчин.

— Авторитетом? — сказала она. — Не совсем. Я Элси Латимер, дочь епископа.

Он был сбит с толку.

— Прошу прощения, мисс Латимер. Я и не подозревал.

— Не за что извиняться. А теперь мы представлены. Вы уже виделись с епископом?

— Нет. Я отправил свой сундук во дворец и пришел прямо сюда, чтобы возблагодарить Бога за благополучное путешествие.

«Очень набожный, — подумала она, — но это искренне или напоказ?»

— Что ж, позвольте мне проводить вас к епископу.

— С радостью.

Они вышли из собора и пересекли площадь.

— Мне говорили, вы шотландец, — сказала она.

— Да, — сухо ответил он. — Это имеет значение?

— Для меня нет. Я просто удивлена, что у вас нет акцента.

— Я избавился от него в Оксфорде.

— Намеренно?

— Я не жалел, что потерял его. В университете существует определенное предубеждение.

Слова были мягкими, но в них слышалась горечь.

— Мне жаль это слышать.

Они вошли во дворец, и Элси провела его в кабинет отца, уютную комнату с большим камином и без письменного стола.

— Прибыл мистер Маккинтош, отец, — сказала она.

— Его багаж уже здесь! — Епископ встал с обитого кресла и с энтузиазмом пожал ему руку. — Добро пожаловать, дорогой мой.

— Для меня большая честь быть здесь, милорд епископ, и я смиренно благодарю вас за эту привилегию.

Епископ посмотрел на Элси.

— Спасибо, дорогая, — сказал он, отпуская ее.

Она не ушла.

— Я только что была на похоронах троих детей из воскресной школы, все из одной семьи. Их отец умер, мать с трудом пыталась их прокормить, они простудились в сырой комнате, где жили, и все умерли в один день.

Епископ кивнул.

— Теперь они со своим небесным отцом, — сказал он.

Его самодовольство разозлило Элси.

— Их небесный отец может спросить, почему соседи ничего не сделали, чтобы им помочь, — повышенным тоном сказала она. — Иисус сказал: «Паси агнцев Моих», как вы, я уверена, помните.

— Я думаю, тебе лучше оставить богословие священнослужителям, Элси, — сказал он и заговорщически подмигнул Маккинтошу, который ответил подобострастной улыбкой.

— Так и поступлю, — сказала она, а затем с вызовом добавила: — И я собираюсь кормить питательной похлебкой агнцев Господних.

— Вот как? — скептически произнес он.

— По крайней мере тех, кто ходит в мою воскресную школу.

— И как же ты это сделаешь?

— Наша кухня достаточно велика, а вы едва ли заметите увеличение расходов на продукты.

Он был ошеломлен.

— Наша кухня? Ты серьезно предлагаешь кормить бедных детей города из нашей кухни?

— Не только из нашей. Сторонники воскресной школы будут делать то же самое.

— Это абсурд. Нехватка продовольствия — проблема национального масштаба. Мы не можем накормить всех.

— Не всех, только моих учеников из воскресной школы. Как я могу говорить им быть добрыми и милосердными, как Иисус, а потом отправлять их домой голодными?

Епископ повернулся к новичку.

— А вы что думаете, мистер Маккинтош?

Маккинтош выглядел неловко. Он был не в восторге от того, что его просят быть третейским судьей между Элси и ее отцом. Поколебавшись, он сказал:

— Единственное, в чем я уверен, это то, что мой долг — руководствоваться указаниями моего епископа, и, полагаю, то же самое относится и к мисс Латимер.

Он оказался не таким смелым, как думала Элси.

— Методисты особенно горячо поддерживают эту идею, — сказала она. Это была скорее надежда, чем факт, но она сказала себе, что это ложь во спасение.

Ее отец передумал. Он не хотел показаться менее щедрым по сравнению с методистами.

— Сколько детей посещает воскресную школу?

— Никогда не меньше сотни. Иногда двести.

Маккинтош был удивлен.

— Боже мой! Обычно это двенадцать детей в маленькой комнате.

— И вы с вашими друзьями-методистами хотите накормить их всех? — спросил епископ у Элси.

— Конечно. Но среди наших сторонников много и англикан.

— Что ж, тебе лучше поговорить с матерью и выяснить, на что, по ее мнению, способна наша кухня.

Элси сохраняла невозмутимое выражение лица, чтобы не улыбнуться торжествующе.

— Да, отец, — сказала она.

16

Когда Сэл впервые заговорила о Сократовском обществе, она и не представляла, что это выльется в такое большое дело. Она помнила, как небрежно сказала: «Нам бы следовало этим заняться — учиться и познавать. Что это за корреспондентское общество, о котором ты говорил?» Она представляла себе дюжину или около того людей в комнате над таверной. Успех лекции Роджера Риддика изменил ее взгляд. Присутствовало более ста человек, и о событии написали в «Кингсбриджской газете». И этот триумф был ее триумфом. Джардж и Спейд поддерживали и помогали, но движущей силой была она. Она гордилась тем, что сделала.

Но теперь она чувствовала, что общество — это лишь первый шаг. Это было частью движения, охватившего всю страну. Рабочие люди занимались самообразованием, читали книги и посещали лекции. И у этого движения была цель. Они хотели иметь право голоса в управлении своей страной. Когда была война, им приходилось сражаться, а когда цены на хлеб взлетали, они голодали. «Мы страдаем, — рассуждала она, — значит, мы и должны решать».

«Как далеко я ушла от Бэдфорда», — подумала она.

Месяц спустя второе собрание общества казалось еще более важным. Рабочие Кингсбриджа были разгневаны ростом цен, особенно на еду. В некоторых городах случались хлебные бунты, часто возглавляемые женщинами, отчаявшимися прокормить свои семьи.

Собрание было назначено на субботу, когда люди заканчивали работу на пару часов раньше. За несколько минут до его начала Сэл и Джардж отправились в дом пастора Чарльза Мидуинтера, чтобы встретиться с приезжим лектором, преподобным Бартоломью Смоллом.

Пастор Мидуинтер съехал из дома каноника, особняка, который был практически дворцом. Его новый дом, удобно расположенный рядом с методистским залом, был ненамного больше коттеджа рабочего. «Должно быть, это ощущалось как падение, — подумала Сэл, — особенно для Джейн, которая так жаждала благ жизни».

В гостиной Мидуинтер предложил им херес. Сэл чувствовала себя неловко, а Джардж — и того хуже. Они оделись как можно лучше, но их ботинки были в заплатках, а одежда выцвела. Однако пастор представил их с большой помпой:

— Преподобный Смолл, эти двое — интеллектуальные лидеры кингсбриджского рабочего люда.

— Для меня честь познакомиться с вами, — сказал Смолл. Это был худощавый мужчина с тихим голосом, выглядевший именно так, как Сэл всегда представляла себе профессора: седовласый, в очках, сутулый от долгих лет, проведенных за книгами.

— По правде говоря, преподобный, — сказал Джардж, — наш интеллектуал здесь исключительно Сэл.

Похвала смутила Сэл. «Я не интеллектуал», — подумала она. «Но ничего, я учусь».

— Скажите, — спросил Смолл, — сколько людей вы ожидаете сегодня в аудитории?

— Пару сотен, плюс-минус, — ответила Сэл.

— Так много! Я привык к дюжине или около того студентов.

Он слегка нервничал, что удивило Сэл и в то же время придало ей уверенности.

Пастор Мидуинтер осушил свой бокал с хересом и встал.

— Нам нельзя опаздывать, — сказал он.

Они пошли вверх по Мейн-стрит, где уличные фонари заставляли сверкать падающий дождь. Приближаясь к Залам собраний, Сэл с ужасом увидела дюжину или около того ополченцев Ширинга, стоявших у здания, — промокших, но щеголеватых в своих мундирах, с мушкетами в руках. Среди них был и шурин Спейда, Фредди Кейнс. Зачем они здесь?

Она с ужасом увидела с ними Уилла Риддика, с саблей на боку, который, очевидно, был у них за главного.

Она встала перед ним, уперев руки в бока.

— Это еще что? — спросила она. — Нам не нужны вы и ваши солдаты.

Он уставился на нее в ответ. В его выражении смешались презрение и тень страха.

— Как мировой судья, я привел сюда ополчение, чтобы справиться с любыми беспорядками, — самодовольно произнес он.

— Беспорядками? — сказала она. — Это дискуссионный кружок. Никаких беспорядков не будет.

— Посмотрим.

У нее возник вопрос, и она нахмурилась.

— Почему здесь нет виконта Генри Нортвуда?

— Полковник Нортвуд сегодня не в городе.

Жаль. Нортвуд никогда бы не пошел на такую провокацию. Уилл был злобен и глуп. И он лично ненавидел Сэл.

Но она ничего не могла поделать.

Войдя в здание, она увидела шерифа Дойла и констебля Дэвидсона, стоявших прямо у входа и пытавшихся делать вид, будто они не знают, насколько их не любят.

Стулья стояли рядами, обращенные к лекторской трибуне. Сэл увидела, что народу собралось много, больше, чем на первом собрании. Множество ремесленников — ткачей и красильщиков, перчаточников и сапожников — смешались с фабричными рабочими. Спейд сидел сзади вместе со звонарями.

Печатник Джеремайя Хискок был там, хотя было очевидно, что он еще не полностью оправился от порки. Он был бледен и выглядел нервным, а громоздкий вид его пальто говорил о том, что на спине все еще тяжелые повязки. Его жена, Сьюзен, сидела рядом с ним с вызывающим видом, словно бросая вызов любому, кто осмелится назвать ее мужа преступником.

Сьюзен и Сэл были среди немногих женщин в зале. Часто говорили, что политику следует оставить мужчинам, и некоторые женщины в это верили или делали вид, что верят.

Среди публики была группа молодых людей, которых Сэл видела слоняющимися у таверны «Бойня», что у реки. Она прошептала Джарджу:

— Мне не нравится вид этих парней.

— Я их знаю, — сказал Джардж. — Мунго Лэндсман, Роб Эпплъярд, Нэт Хэммонд — за ними глаз да глаз нужен.

Сэл и Джардж сели в первом ряду с Мидуинтером и преподобным Смоллом. Минуту спустя Спейд встал и подошел к трибуне. По залу прошел ропот удивления. Спейд был умен, все знали, и он читал газеты, но все же он был всего лишь ткачом.

Он поднял экземпляр «Доводов в пользу довольства, обращенных к трудящейся части британского общества».

— Нам следует внимательно прислушаться к тому, что говорит мистер Пейли, — начал он. — Он очень мудр в том, как нам следует вести наши дела здесь, на западе Англии, потому что он архидьякон… Карлайла.

По залу прокатился смешок. Карлайл находился на границе с Шотландией, примерно в трехстах милях от Кингсбриджа.

Он продолжал в том же духе. Сэл пролистала брошюру Пейли и знала, что та содержит напыщенные и снисходительные замечания о трудящихся. Спейд с непроницаемым лицом зачитывал худшие из них, и с каждой цитатой смех становился все громче. Он начал играть на публику, делая вид, что озадачен и оскорблен ее реакцией, что смешило их еще больше. Даже тори веселились, и не было ни враждебности, ни выкриков. Мидуинтер прошептал Сэл:

— Все идет хорошо.

Спейд сел под аплодисменты и одобрительные возгласы, и Мидуинтер представил преподобного Смолла.

Пейли был философом, также как и Смолл, и подход Смолла был сугубо академическим. Он не упоминал ни Французскую революцию, ни британский парламент. Его аргументы касались права на власть. Короли, признавал он, избираются Богом, но так же избираются и герцоги, и банкиры, и лавочники, и никто из них не совершенен, так что никто не правит по божественному праву. Публика начала беспокоиться, ерзать и переговариваться. Сэл была разочарована, но, по крайней мере, Смолл не сказал ничего подстрекательского.

Внезапно кто-то вскочил и закричал:

— Боже, храни короля!

Это был Мунго Лэндсман, увидела Сэл.

— О, черт, — сказала она.

Несколько мужчин в зале сделали то же самое, встали и закричали «Боже, храни короля!», а затем сели.

Это была компания из «Бойни», отметила Сэл, но их, казалось, было больше, чем трое, которых назвал Джардж. Ее охватило смятение. Что происходит? Смолл не говорил ничего конкретного о короле Георге, так что его речь вряд ли могла их воспламенить. Неужели они планировали это сделать независимо от того, что будет сказано? Зачем им приходить, чтобы просто сорвать собрание?

Смолл продолжал свою речь, но вскоре его снова прервали.

— Предатель! — крикнул кто-то, затем: — Республиканец! — и: — Уравнитель!

Сэл обернулась на своем месте.

— Вы не можете знать, кто он, если не слушаете его! — сердито крикнула она.

— Шлюха! — крикнули они, а затем последовало — Папистка! Проваливай во Францию!

Джардж встал и медленно прошел в заднюю часть зала, поближе к крикунам. К нему присоединился его друг Джек Кэмп, который был еще крупнее. Они не заговорили с смутьянами, а встали, скрестив руки на груди, и смотрели вперед.

— Это нехорошо, Сэл, — пробормотал Мидуинтер. — Может, нам стоит сейчас же закрыть собрание.

Сэл была встревожена.

— Нет, — сказала она, хотя и беспокоилась. — Это будет означать, что мы им уступили.

— Может быть и худший исход.

Сэл чувствовала, что он, возможно, прав, но не могла смириться с поражением.

Смолл продолжал, но недолго. Крики возобновились, и Сэл сказала:

— Такое чувство, будто они на самом деле ищут драки!

— Уверен, это все было подстроено заранее, — сказал Мидуинтер. — Кто-то твердо решил дискредитировать общество.

У Сэл возникло тошнотворное чувство, что он прав. Парни из «Бойни» не реагировали на сказанное, они следовали заранее определенному плану.

«И Риддик знал об этом, — поняла она, — вот почему он пришел с ополчением. Это заговор».

Но кто его спланировал? Люди, правившие городом, не одобряли общество, но неужели они действительно попытались бы устроить бунт?

— Но кто мог это сделать? — спросила она.

— Испуганный человек, — ответил Мидуинтер.

Сэл не поняла, что он имел в виду.

Люди, сидевшие рядом с крикунами, начали вставать и отходить, без сомнения, опасаясь того, что может произойти дальше.

Преподобный Смолл бросил свою лекцию и сел.

Мидуинтер встал и громко сказал:

— А сейчас у нас будет короткий перерыв, а через четверть часа начнется обсуждение.

Сэл надеялась, что это всех успокоит, но, к своему отчаянию, увидела, что ничего не изменилось. Люди начали бросаться к дверям. Сэл не сводила глаз с толпы из «Бойни». Они оставались на своих местах, довольные вызванной ими паникой.

Сэл увидела, как убегающая женщина наткнулась на Мунго Лэндсмана. Тот пошатнулся, а затем ударил ее по лицу. Из ее носа брызнула кровь. Тут же Джардж ударил Мунго. В мгновение ока уже полдюжины человек дрались.

Сэл с удовольствием уложила бы на пол нескольких из этих смутьянов, но удержалась от соблазна. Где шериф Дойл? Мгновение спустя после того, как этот вопрос пришел ей в голову, она увидела, как Дойл входит через дальнюю дверь. Почему он выходил? Ответ пришел секундой позже. За ним вошел Уилл Риддик с ополчением. Солдаты вместе с констеблем Дэвидсоном начали разнимать дерущихся, арестовывать людей, связывать их и укладывать на пол. Увидев это, большинство драчунов забыли о своих обидах и разбежались.

— Я прослежу, чтобы они арестовали этих головорезов из «Бойни», — сказала Сэл. Она решительно направилась к солдатам.

Уилл Риддик встал у нее на пути.

— Не лезь в это, Сэл Клитроу, — сказал он. С ехидной усмешкой он добавил — Не хочу, чтобы ты пострадала.

— Поскольку вы были снаружи, вы не можете знать, кто это начал, но я могу вам сказать, — сказала Сэл.

— Приберегите это для судей, — ответил Риддик.

— Но вы и есть судья. Разве вы не хотите знать?

— Я занят. Прочь с дороги.

Сэл начала мысленно составлять список всех арестованных. Некоторые были из толпы «Бойни», но другие были их жертвами. Среди них был и Джардж.

Риддик заставил всех встать. Их связали вместе и вывели наружу. Сэл и Мидуинтер последовали за ними. Они направились в кингсбриджскую тюрьму, что была прямо через улицу от Залов собраний. Заключенных принял Гил Гилмор, тюремщик. Когда они исчезли в темноте тюрьмы, Сэл сказала Риддику:

— Вам лучше проследить, чтобы все арестованные предстали перед судом. Убедитесь, что никого не отпустят из-за фаворитизма.

По выражению лица Риддика Сэл поняла, что он планировал именно это.

— Не беспокойтесь, — легкомысленно ответил он.

— Доказательства вашей предвзятости подорвут обвинение против них всех, не так ли? — сказал Мидуинтер.

— Оставьте закон мне, пастор. А вы сосредоточьтесь на богословии.

*

Судьи собрались в понедельник утром в приемной рядом с залом совета. Хорнбим был доволен, что второе собрание Сократовского общества превратилось в потасовку — как он и планировал, — но он не успокаивался. Воскресенье он провел, готовясь к суду, закладывая основу для обвинительного приговора и суровых наказаний.

Все присяжные были мужчинами в возрасте от двадцати одного до семидесяти лет, владевшими в Кингсбридже собственностью, приносящей годовой доход не менее сорока шиллингов. Мужчины из этой группы также имели право голоса, и это правило называлось «сорокашиллинговый ценз». Они составляли правящую элиту города и, в целом, не медлили с признанием рабочих виновными.

Обязанностью шерифа было составить список присяжных, и он должен был выбирать людей случайным образом. Однако некоторые из подходящих кандидатов были, по мнению Хорнбима, ненадежны, поэтому он переговорил с Дойлом и велел ему исключить методистов и других вольнодумцев, которые могли бы сочувствовать людям, пытающимся организовать дискуссионный кружок. Дойл согласился без возражений.

Хорнбима разочаровало лишь то, что Спейда не арестовали.

Олдермен Дринкуотер был председателем мировых судей, и он должен был вести заседание. Хорнбим опасался, что Дринкуотер будет снисходителен, но надеялся, что Уилл Риддик сможет компенсировать его мягкость.

Пока судьи ждали, когда приведут обвиняемых из тюрьмы, Хорнбим читал «Таймс», делая вид, что расслаблен.

— Роялисты снова потерпели поражение во Франции, — сказал он. — Я ничего не знаю об этом молодом генерале, Наполеоне Бонапарте. Кто-нибудь о нем слышал?

— Не я, — ответил Дринкуотер, поправляя парик перед зеркалом.

— И не я, — сказал Риддик, который не очень-то читал газеты.

— Звучит он как сущий дьявол, — продолжал Хорнбим. — Он разместил сорок пушек на улицах Парижа и смел роялистов картечью, так здесь написано. Продолжал стрелять, даже когда под ним убили лошадь.

— Не люблю я слышать, как людей расстреливают из пушек, — сказал Дринкуотер. — Мне это кажется не по-джентльменски. Бой должен быть один на один, пистолет к пистолету, шпага к шпаге.

— Может, и так, — сказал Хорнбим. — И все же, хотел бы я, чтобы генерал Бонапарт был на нашей стороне.

Клерк заглянул в комнату и сказал, что суд готов.

— Очень хорошо, велите им замолчать, — сказал Дринкуотер.

Трое судей вошли в зал суда и заняли свои места.

Зал был полон. Там были дюжина обвиняемых, многочисленные свидетели, все их семьи и друзья, а также те, кто пришел просто потому, что это было большое событие в городе. Сбоку на скамьях сидели присяжные. Все остальные стояли.

В зале не было адвокатов, кроме клерка мировых судей, Люка Маккаллоха. Адвокаты редко появлялись перед мировыми судьями, разве что в Лондоне. В большинстве случаев потерпевший выступал и в роли обвинителя. Сегодня, поскольку драка была публичным событием, обвинителем будет шериф Дойл.

Дойл зачитал имена обвиняемых в простом нападении, среди которых были Джардж Бокс, Джек Кэмп и Сьюзен Хискок. В списке не было парней из «Бойни»: Мунго Лэндсмана, Роба Эпплъярда и Нэта Хэммонда. Хорнбим велел шерифу отпустить их без предъявления обвинений. Однако они присутствовали в зале в качестве свидетелей.

— Жаль, что эту стерву Сэл Клитроу не арестовали, — пробормотал Риддик Хорнбиму.

— Один из обвиняемых, Джардж Бокс, также был среди организаторов мероприятия, так что давайте сначала заслушаем его дело, — сказал Дринкуотер.

Хорнбим понял, что не он один строил планы на этот суд. Он удивился, что Дринкуотер проявил такую предусмотрительность. Но, возможно, Дринкуотер обсуждал дело со своим более умным зятем, пастором Мидуинтером, который и подсказал, как лучше поступить. И Джардж Бокс, похоже, тоже был проинструктирован, потому что не выглядел удивленным, когда его вызвали первым.

Бокса обвиняли в нападении на Мунго Лэндсмана, и он не признал себя виновным. Лэндсман поклялся говорить правду и заявил, что Бокс сбил его с ног, а затем пнул. Бокса спросили, есть ли ему что сказать.

— Если будет угодно вашим милостям, я хотел бы рассказать, что произошло, — сказал он, и Хорнбим был уверен, что эта фраза была отрепетирована. Кроме того, Бокс был одет в приличное пальто и добротные ботинки, которые, несомненно, были взяты напрокат по случаю.

— Да, хорошо, продолжайте, — сказал Дринкуотер.

Бокс нервничал в официальной обстановке суда, но преодолел свою тревогу и начал уверенно:

— Собрание было мирным и тихим почти час, прежде чем начались беспорядки. Преподобный Смолл из Оксфорда…

— Смолл был не единственным оратором, не так ли? — прервал Хорнбим.

Это сбило Бокса с толку. Он на мгновение собрался с мыслями, а затем сказал:

— Говорил Спейд. Дэвид Шовеллер, то есть.

— На какую тему? — спросил Хорнбим.

— Гм, о книге архидьякона Пейли для трудящихся.

— Не правда ли, что он рассмешил публику?

— Он лишь зачитывал отрывки из книги.

— Смешным голосом?

— Своим обычным голосом.

— Что ж, если люди смеются, когда зачитывают книгу, возможно, это вина автора, а не чтеца, — сказал Дринкуотер. Среди зрителей прошел смешок. — Продолжайте, Бокс.

Бокс ободрился.

— Преподобный Смолл говорил о монархах в целом, ничего о самом короле Георге, когда Мунго Лэндсман встал и закричал: «Боже, храни короля». Некоторые другие тоже встали и закричали то же самое. Мы не могли понять, что их оскорбило. Казалось, они пришли на собрание с намерением устроить беспорядки. Мы задавались вопросом, не заплатил ли им кто-то за это.

Из толпы зрителей раздался крик:

— Сущая правда!

Это был женский голос, и Риддик пробормотал:

— Эта баба Клитроу.

— Мистер Смолл продолжал свою речь, — продолжал Бокс, — но они снова его прервали, крича, что он предатель, республиканец и уравнитель. Миссис Сара Клитроу сказала, что они не могут знать, кто он, если не слушают его, но они закричали, что она шлюха, а это гнусная ложь.

Хорнбим снова прервал его.

— Вы говорите о Сэл Клитроу?

Говорили, что она и была настоящим организатором общества.

— Да, — ответил Бокс.

— О женщине, которую изгнали из деревни Бэдфорд за нападение на сына сквайра? — сказал Хорнбим, глядя прямо на Сэл.

Бокс был вынужден защищаться, и после паузы он ответил:

— Риддик убил ее мужа.

— Я этого совершенно точно не делал, — произнес Уилл Риддик со своего места.

— Мы здесь не для того, чтобы разбирать это дело, — нетерпеливо сказал Дринкуотер. — Продолжайте свои показания, Бокс.

— Да, ваша милость. Я и Джек Кэмп подошли и встали рядом со смутьянами, но это не помогло. Шум был такой сильный, что оратор не мог продолжать, и пастор Мидуинтер объявил перерыв, надеясь, что Мунго и его друзья заткнутся или уйдут, чтобы мы могли спокойно подискутировать и чему-то научиться. Но многие бросились к дверям, я думаю, крики их напугали, и они просто решили пойти домой.

Хорнбим прервал его в третий раз.

— К делу, человек. Вы нападали на Мунго Лэндсмана?

Джарджа было не так-то легко сбить с его рассказа. Он сказал:

— Лидия Маллет пыталась уйти, когда наткнулась на Мунго, и он ударил ее по лицу.

— Лидия Маллет здесь? — спросил Дринкуотер.

Из толпы вышла молодая женщина. Она была хорошенькой, если не считать того, что ее нос и рот были красными и опухшими.

— Мунго Лэндсман сделал это с вами? — спросил Дринкуотер.

Она кивнула.

— Пожалуйста, скажите «да», если вы это имеете в виду, — сказал он.

— Да, — сказала она с присвистом, и все рассмеялись. — Профтите, я не могу говорить правильно, — добавила она, и смех усилился.

— Думаю, мы примем это как подтверждение, — сказал Дринкуотер. Он посмотрел на шерифа. — Если этот рассказ точен, удивительно, что Лэндсман не числится среди обвиняемых.

— Недостаток улик, ваша милость, — ответил шериф Дойл.

Дринкуотер был явно недоволен, но решил не развивать эту тему.

— Что случилось дальше, Бокс?

— Я сбил Мунго с ног.

— Почему?

— Он ударил женщину! — возмущенно ответил Джардж.

— А почему вы его пнули? — спросил Хорнбим.

— Чтобы он не вставал.

— Вам не следовало этого делать, — сказал Дринкуотер. — Это самосуд. Вам следовало доложить о Лэндсмане шерифу.

— Фил Дойл вышел на улицу за ополчением!

— Могли бы доложить позже. С вас достаточно, Бокс, думаю, мы получили всю необходимую информацию.

Хорнбим был раздосадован тем, как шел суд. Он бы не позволил Боксу рассказывать длинную историю о том, как было спровоцировано насилие. Это могло вызвать сочувствие у присяжных. И Дринкуотер был явно недоволен тем, что парней из «Бойни» отпустили.

Как обычно, суд должен был заслушать все дела, прежде чем просить присяжных вынести вердикты. Это была плохая практика. К концу дня они забывали многое из того, что слышали. С другой стороны, когда они сомневались, они обычно склонялись к обвинительным вердиктам, что Хорнбим считал хорошим делом, поскольку, по его мнению, почти каждый, кто имел проблемы с законом, заслуживал наказания.

Дела были однотипными. А ударил Б, потому что Б толкнул В. Каждый обвиняемый ссылался на провокацию. Ни одна из травм не была очень серьезной: синяки, треснувшие ребра, выбитый зуб, вывихнутое запястье. В каждом случае Дринкуотер усердно подчеркивал, что провокация не оправдывает насилие. В конце концов, присяжные признали всех виновными.

Пришло время судьям решить вопрос о наказании. Они тихо переговаривались.

— Явный случай для порки, я бы сказал, — произнес Хорнбим.

— Нет-нет, — сказал Дринкуотер. — Думаю, мы должны приговорить их всех к дню в колодках.

— С возможностью уплаты штрафа в десять шиллингов вместо этого, я предлагаю, — пробормотал Хорнбим. Он хотел иметь возможность спасти избранных.

— Нет, — твердо сказал Дринкуотер. — Все должны быть равны. Я не хочу, чтобы половина из них сидела в колодках, а другая половина гуляла по городу только потому, что кто-то заплатил за них штраф.

Именно это Хорнбим и планировал, но он знал, когда терпел поражение, поэтому просто сказал:

— Очень хорошо.

Как всегда, у него был запасной план.

*

Хорнбим презирал рабочих, особенно в толпе, а худшей толпой из всех была лондонская чернь. И все же даже он был шокирован новостью в утренней газете. Когда король ехал в парламент, его карета была атакована хулиганами, скандировавшими: «Хлеба и мира!». Камни разбили окно кареты.

Они забросали камнями короля! Хорнбим никогда не слышал о подобном оскорблении монарха. Это была государственная измена. И все же, даже кипя от негодования, он понял, что эта новость может помочь ему сегодня на встрече с лордом-наместником, графом Ширингом. Он аккуратно сложил газету и сунул ее под пальто. Затем вышел.

Он гордился каретой, стоявшей у парадной двери. Ее изготовил для него королевский каретный мастер Джон Хэтчетт с лондонской улицы Лонг-Акр. Мальчишкой он видел подобные экипажи и мечтал о таком же. Это была модель под названием «берлин», быстрая, но устойчивая, с меньшей вероятностью опрокидывания на скорости. Кузов был синим с позолоченными полосами, а лак сиял на солнце.

Риддик уже сидел внутри. Они вместе ехали в Эрлкасл. Лорду-наместнику наверняка будет трудно проигнорировать жалобу двух мировых судей.

Они проехали через рыночную площадь, уже оживленную, несмотря на ранний час. Хорнбим остановил карету, чтобы они могли посмотреть на наказанных.

Приспособление, называемое колодками, зажимало ноги, заставляя преступника весь день сидеть на земле в неудобной позе. Это было скорее унизительно, чем больно. Этим утром все двенадцать человек, признанные виновными судьями, были выставлены на всеобщее обозрение под дождем.

Часто над преступниками издевались и оскорбляли их, беспомощных и неспособных сопротивляться. В них могли бросать нечистоты из навозных куч. Настоящее насилие было запрещено, но грань была тонка. Однако сегодня люди на площади не проявляли враждебности. Это был знак того, что они сочувствовали.

Хорнбиму было все равно. Он не стремился к популярности. В этом не было денег.

Он посмотрел на Джарджа Бокса, зачинщика, и его сестру, Джоан, сидевших бок о бок. Они, казалось, не сильно страдали. Джоан болтала с женщиной с корзиной для покупок. Джардж пил пиво из кружки, которую, по-видимому, принес ему какой-то доброжелатель.

Затем Хорнбим заметил Сэл Клитроу, организатора, которой даже не предъявили обвинений. Она стояла рядом с Боксом, держа на плече тяжелую деревянную лопату. Она была там, чтобы в случае необходимости защитить Бокса. Хорнбим сомневался, что кто-то осмелится ей бросить вызов.

Все это было очень неудовлетворительно.

— Настоящие виновники — организаторы, а их там нет, — прокомментировал Риддик.

Хорнбим согласно кивнул.

— Когда мы вернемся сегодня днем из Эрлкасла, у нас должен быть более жесткий контроль над судами в городе.

Он велел кучеру ехать дальше.

Путь был долгим. Риддик предложил сыграть несколько партий в фаро, но Хорнбим отказался. Он не любил игр, особенно тех, в которых можно было проиграть деньги.

Риддик спросил его, насколько хорошо он знает графа.

— Почти совсем не знаю, — ответил он. Он припомнил более старую версию виконта Нортвуда, с тем же большим носом и острыми глазами, но с лысой головой вместо каштановых кудрей. — Я встречался с ним на церемониях и он собеседовал меня, прежде чем сделать мировым судьей. Вот, пожалуй, и все.

— У меня то же самое.

— Он, конечно, не разбирается в делах, но мало кто из этих аристократов разбирается. Они думают, что богатство происходит от земли. Они все еще живут как в Средних веках.

Риддик кивнул.

— У сына есть мягкотелость. Он склонен рассуждать о том, что Англия — свободная страна. Не знаю, таков ли старик.

— Сейчас узнаем.

На кону стояло многое. Если встреча пройдет хорошо, Хорнбим вернется в Кингсбридж значительно более могущественным.

Несколько часов спустя они увидели Эрлкасл. Это уже не был замок, хотя и сохранился короткий участок оборонительной стены с зубцами и бойницами. Современная часть жилища была из красного кирпича с длинными свинцовыми окнами и множеством высоких труб, выпускавших дым в дождевые облака. Грачи на высоких вязах презрительно каркали, когда Хорнбим и Риддик сошли с кареты и поспешили внутрь.

— Надеюсь, граф предложит нам ужин, — сказал Риддик, пока они снимали пальто в холле. — Я умираю с голоду.

— Не рассчитывай, — ответил Хорнбим.

Граф принял их в своей библиотеке, а не в гостиной — знак того, что они были ниже его по социальному положению и, следовательно, он считал эту встречу деловой. На нем было сливового цвета пальто и серебристо-серый парик.

Хорнбим удивился, увидев там виконта Нортвуда, не в форме, а в одежде для верховой езды. Должно быть, именно здесь он и был в вечер собрания Сократовского общества. Его присутствие было неприятным сюрпризом. Вряд ли он одобрит план, который собирался предложить Хорнбим.

В огромном камине ярко пылал огонь. Хорнбим был этому рад, потому что в карете было холодно.

Лакей предложил им херес и печенье. Хорнбим отказался, чувствуя, что ему нужно сохранять трезвый рассудок.

Он рассказал историю о собрании Сократовского общества: революционный оратор, протест верных королю граждан, запугивание со стороны республиканских громил и бунт.

Граф слушал внимательно, но на лице Нортвуда был скепсис, и он сказал:

— Кто-нибудь был убит?

— Нет. Но несколько человек получили ранения.

— Серьезные?

Хорнбим собирался солгать и сказать «да», но ему пришло в голову, что Нортвуд мог получить отчет от своего адъютанта, лейтенанта Дональдсона. Пришлось признать правду.

— Не очень, — сказал он.

— Значит, скорее потасовка, чем бунт, — сказал Нортвуд, вторя тому, что сказал Дринкуотер в суде.

Да, виконта определенно кто-то проинформировал.

— Двенадцать человек предстали перед судом, — сказал Хорнбим. — Председательствовал олдермен Дринкуотер, и вот тут-то все и пошло наперекосяк. Сначала он переквалифицировал обвинения с бунта на нападение. Присяжные были разумны и признали всех двенадцать виновными. Но Дринкуотер настоял на мягких приговорах. Всех приговорили к дню в колодках. Они там и сейчас, болтают с прохожими, а им носят кружки с пивом.

— Это превращает правосудие в посмешище, — добавил Риддик.

— Вы считаете это серьезным, — сказал граф.

— Да, — ответил Хорнбим.

— И что, по-вашему, следует сделать?

Хорнбим сделал вдох. Это был решающий момент.

— Олдермену Дринкуотеру уже семьдесят, — сказал он. — Возраст, конечно, это еще не все, — поспешно добавил он, вспомнив, что графу было под шестьдесят. — Однако Дринкуотер вступил в ту благодушную пору зрелости, когда некоторые мужчины становятся всепрощающими. Отношение, подходящее, возможно, для дедушки, но не для председателя мировых судей.

— Вы просите меня уволить Дринкуотера?

— С поста мирового судьи, да. Олдерменом он, конечно, останется.

— Полагаю, вы хотите стать председателем вместо Дринкуотера, Хорнбим, не так ли? — вставил Нортвуд.

— Я бы смиренно принял этот пост, если бы мне его предложили.

— Олдермен Хорнбим — очевидный выбор, милорд, — сказал Риддик. — Он ведущий суконщик в городе и рано или поздно наверняка станет мэром.

«Вот и все, — подумал Хорнбим, — Мы выложили свои карты на стол. Теперь посмотрим, как их примут».

Граф выглядел сомневающимся.

— Не уверен, что рассказанное вами оправдывает увольнение. Это довольно решительный шаг.

Хорнбим этого и боялся.

— Давайте не будем делать из мухи слона, — сказал Нортвуд. — Англичанин имеет право на свое мнение, а Кингсбриджское Сократовское общество — это всего лишь дискуссионный кружок. Несколько разбитых носов это еще не революция. Я не верю, что общество представляет хоть малейшую угрозу Его Величеству королю Георгу или британской конституции.

«Приятные мечты», — подумал Хорнбим, но не осмелился сказать это вслух.

Наступила тишина. Граф казался непреклонным, а его сын — довольным тем, как складывался разговор. Риддик выглядел растерянным. Он не был гением и не имел понятия, что делать дальше.

Но у Хорнбима был козырь в рукаве, а точнее, в кармане.

— Интересно, милорд, видели ли вы сегодня газету?

Он достал «Таймс».

— Сообщается, что короля забросала камнями лондонская чернь.

— Боже милостивый! — воскликнул граф.

— Я этого не знал, — сказал Риддик.

— Это правда? — спросил Нортвуд.

— Согласно этому сообщению, они скандировали «Хлеба и мира».

Хорнбим развернул газету и протянул ее графу.

— Они разбили окна его кареты! — сказал граф, пробежав глазами несколько строк.

— Возможно, я преувеличиваю, — неискренне сказал Хорнбим. — Но я действительно считаю, что нам, облеченным властью в этой стране, нужно действовать решительнее против агитаторов и революционеров.

— Я начинаю думать, что вы правы, — сказал граф.

Нортвуд молчал.

— Эти люди настоящие исчадия ада, — сказал Риддик.

— Так ведь и начинаются революции, не правда ли? — произнес Хорнбим. — Подрывные идеи ведут к насилию, а насилие нарастает.

— Возможно, вы правы, — сказал граф.

«Он смягчается, — подумал Хорнбим, — но сын — это препятствие».

В комнату вошла молодая женщина, дорого одетая для верховой езды, в прелестной маленькой шляпке. Она сделала реверанс графу и сказала:

— Прошу прощения, что прерываю вас, дядя, но компания для верховой прогулки ждет моего кузена Генри.

Нортвуд встал.

— Прошу прощения, мисс Миранда. Важный разговор… — Он явно не хотел уходить.

Но граф сказал:

— Ты свободен, Генри. Спасибо за помощь.

Хорнбим понял, что это была кузина Генри, Миранда Литтлхэмптон. Говорили, что они неофициально помолвлены. Хорнбим не был экспертом в амурных делах, но ему показалось, что Миранда проявляет больше рвения, чем Генри.

Однако Генри ушел, и это было для Хорнбима большой удачей.

— Хорошенькая девушка, — с восхищением произнес Риддик.

«Заткнись, дурак, — подумал Хорнбим. — Графу не нужно твое одобрение его будущей невестки». Он поспешно сказал:

— Благодарю вашу милость за то, что приняли меня и сквайра Риддика сегодня. Мы оба ценим эту привилегию и знаем, что этот разговор имел высочайшую важность для вашего графства и особенно для города Кингсбриджа.

Это была чистая лесть, но она отвлекла внимание графа от грубого замечания Риддика о Миранде.

— Да, — сказал граф. — Благодарю вас, что донесли это до моего сведения. Думаю, я должен поступить, как вы предлагаете, и сказать Дринкуотеру, что ему пора на покой.

«Это успех», — с глубоким удовлетворением подумал Хорнбим, сохраняя на лице деревянное, непроницаемое выражение.

— Я напишу Дринкуотеру, — продолжал граф.

— Если вы хотите, чтобы я доставил письмо… — с жаром сказал Хорнбим.

— Думаю, не стоит, — сурово ответил граф. — Дринкуотер может счесть это за неучтивость. Я передам письмо Нортвуду.

Хорнбим понял, что слишком поспешил торжествовать.

— Да, милорд, конечно, глупо с моей стороны.

— Полагаю, вы стремитесь поскорее вернуться в дорогу. До Кингсбриджа путь неблизкий.

Тон графа не располагал к дискуссии. И он не собирался просить своих гостей остаться на ужин. Хорнбим встал.

— С вашего позволения, милорд, мы откланяемся.

Граф потянулся к шнуру звонка, и через минуту появился лакей. Хорнбим и Риддик поклонились и вышли в холл. Граф за ними не последовал.

Они надели пальто и вышли на улицу. Карета Хорнбима ждала, поблескивая от дождя. Они сели внутрь, и лошади тронулись.

— Должен признать, Хорнбим, — сказал Риддик, — ты хитрая сволочь.

— Да, — ответил Хорнбим, — я знаю.

17

Рабочим платили в субботу днем в пять часов, когда на фабриках прекращалась работа. Хотя все они работали установленные часы, размер их заработка зависел от того, сколько пряжи они произвели. Сэл и Кит обычно производили достаточно, чтобы заработать около двенадцати шиллингов. Три года назад это заставило бы ее почувствовать себя богатой, но с тех пор плохие урожаи взвинтили цены на еду, а военные налоги сделали другие предметы первой необходимости дороже. Теперь двенадцати шиллингов едва хватало на неделю.

Сэл и Джоан немедленно отправились платить за жилье, тащась под моросящим дождем, а за ними следовали Кит и Сью. Дом с камином был даже важнее еды. От холода можно было умереть быстрее, чем от голода. Задолженность по квартплате была первым шагом по наклонной к полному обнищанию.

Их дом принадлежал собору, но контора по сбору арендной платы находилась в том же бедном районе, где они жили. Плата составляла шиллинг в неделю, и Сэл заплатила пять из двенадцати пенсов, так как занимала чуть меньше половины дома. Они отдали деньги и пошли на рыночную площадь. Уже стемнело, но прилавки ярко освещались лампами.

Сэл попросила у пекаря стандартную четырехфунтовую буханку, и тот сказал:

— С вас один шиллинг и два пенса.

Сэл возмутилась:

— Вчера было шиллинг и один пенс, а всего год назад — семь пенсов!

Пекарь выглядел уставшим, словно весь день слушал одни и те же причитания.

— Я знаю, — сказал он. — А мука стоила тринадцать шиллингов за мешок, а теперь двадцать шесть. Что мне делать? Если я буду продавать ниже себестоимости, через неделю разорюсь.

Сэл была уверена, что он преувеличивает, но все же понимала его. Она купила буханку, и Джоан сделала то же самое, но что они будут делать, если цена поднимется еще больше?

Это была проблема не только Кингсбриджа. Спейд говорил, что такое происходит по всей стране. В некоторых городах женщины устраивали бунты, которые часто начинались у дверей лавок.

На крытом рынке на южной стороне собора был мясник с аппетитной витриной, на которой были разложены куски говядины, свинины и баранины, но все было слишком дорого. Сэл поискала фазана или куропатку, тощих диких птиц с жестким мясом, которое пришлось бы тушить. Обычно в это время года они были в продаже, но сегодня их не было.

— Это все погода виновата, — пожал плечами мясник. — В эти темные, дождливые дни охотники даже не видят птиц, не говоря уже о том, чтобы поймать этих тварей.

Сэл и Джоан посмотрели на вяленое и копченое мясо, бекон и солонину, но даже они были дороги. В конце концов они купили соленую треску.

— Я ее не люблю, — заныла Сью, и Джоан грубо ответила:

— Будь благодарна, у некоторых детей нет ничего, кроме каши.

По дороге домой они прошли мимо Зала собраний, где вот-вот должен был начаться праздник. К входу подъезжали кареты, и дамы пытались не намочить свои сказочные платья, спеша в здание. Сзади, на кухню, доставляли последние заказы: огромные мешки с хлебом, целые окорока и бочки портвейна. Некоторые люди все еще могли себе позволить такое.

Джоан заговорила с носильщиком, который нес корзину с апельсинами из Испании.

— По какому случаю праздник?

— У олдермена Хорнбима, — ответил мужчина. — Двойная свадьба.

Сэл слышала об этом. Говард Хорнбим женился на Бель Марш, а Дебора Хорнбим выходила замуж за Уилла Риддика. Сэл было жаль любую девушку, вышедшую замуж за Уилла Риддика.

— Будет грандиозная вечеринка, — сказал носильщик. — Пару сотен человек ждем.

В это число входило более половины избирателей города. Хорнбим теперь был председателем мировых судей и однажды наверняка выставит свою кандидатуру в мэры. В некоторых городах пост мэра ежегодно переходил от одного олдермена к другому, но в Кингсбридже мэра избирали, и он оставался на посту до своей отставки или до тех пор, пока его не свергнут олдермены. Сейчас мэр Фишвик был в добром здравии и популярен. Но Хорнбим вел долгую игру.

Они направились домой. Сэл выложила на кухне хлеб и соленую рыбу. Позже они дадут огню погаснуть и пойдут в «Колокол», взяв с собой детей. Сэкономив на дровах, они могли позволить себе кружку пива. Эта мысль ее подбодрила. А завтра был день отдыха.

Джоан крикнула наверх, зовя тетю Дотти. Джардж вошел на кухню, и они сели за стол, пока он нарезал рыбу. Дотти не появлялась, поэтому Джоан сказала Сью:

— Сбегай наверх за тетей. Она, наверное, спит.

Сью сунула в рот хлеб и побежала наверх.

Через минуту она вернулась и сказала:

— Она не отвечает.

Наступила тишина, затем Джоан произнесла:

— О, Иисусе.

Она поспешила наверх, за ней последовали остальные, и все они столпились в чердачной комнате Дотти. Старушка лежала на спине на кровати. Ее глаза были широко открыты, но ничего не видели, рот тоже был открыт, хотя она не дышала. Сэл видела смерть и знала, как она выглядит, и у нее не было сомнений, что Дотти скончалась. Джоан молчала, но по ее лицу текли слезы. Сэл пыталась нащупать сердцебиение, затем пульс, но это было лишь для проформы. Ощупывая тело, она поняла, что Дотти очень похудела. Сэл не замечала этого раньше, и ей стало стыдно.

Вот что случалось, когда не хватало еды, знала она: умирали самые молодые и самые старые.

Дети смотрели на все широко раскрытыми от потрясения глазами. Сэл подумала, не выпроводить ли их из комнаты, но потом решила, что им следует остаться. В своей жизни они еще увидят немало мертвецов, так что пусть привыкают с малых лет.

Дотти была сестрой матери Джоан и растила ее после смерти последней. Теперь Джоан была убита горем. Она оправится, но какое-то время Сэл придется взять все на себя. Дотти была и тетей Джарджа, но они никогда не были близки. К тому же, многое из того, что предстояло сделать, было женской работой.

Сэл и Джоан должны были обмыть тело и завернуть его в саван — обременительный расход вдобавок ко всем подорожаниям. Затем Сэл пойдет к викарию церкви Святого Марка и договорится о похоронах. Если бы их можно было провести завтра, в воскресенье, то в понедельник все они смогли бы нормально работать и не терять в заработке.

— Джардж, — сказала Сэл, — покормишь детей ужином, пока мы с Джоан позаботимся о теле бедной Дотти?

— Ох! — сказал он. — Да, конечно. Пойдемте со мной вниз, вы двое.

Они вышли.

Сэл засучила рукава.

*

Элси и ее мать, Арабелла, сидели сбоку от бального зала, наблюдая, как танцоры то сходятся, то расходятся в гавоте. У женщин были пышные юбки, ниспадающие рукава и пышные оборки, все ярких цветов, плюс высокие башни из украшенных лентами волос, в то время как мужчины были закованы в тесные жилеты и фраки с жесткими плечами.

— Кажется странным танцевать, — задумчиво произнесла Элси. — Мы проигрываем войну, люди едва могут позволить себе хлеб, а короля забросали камнями в его карете. Как мы можем быть такими легкомысленными?

— Именно в такие времена людям больше всего нужно легкомыслие, — сказала ее мать. — Мы не можем все время думать о несчастьях.

— Полагаю. Или, может быть, людям здесь нет дела ни до войны, ни до короля, ни до голодных фабричных рабочих.

— Может, так и неплохо жить, если получается. Счастливая апатия.

«Не для меня», — подумала Элси, но решила не говорить этого вслух. Она любила свою мать, но у них было мало общего. С отцом у нее тоже было мало общего. Иногда она задавалась вопросом, откуда она вообще взялась.

Она задумалась о том, какие дети могут родиться у двух пар новобрачных, что сейчас кружились в танце. Отпрыски Говарда Хорнбима, вероятно, будут пухлыми и ленивыми, как и он сам.

— Говард выглядит растерянным, но счастливым, — заметила она.

— Помолвка была короткой, и я слышала, у него не было особого выбора в невесте, — сказала Арабелла. — Он имеет право быть растерянным.

— Во всяком случае, он, кажется, доволен своей невестой.

— Несмотря на ее кроличьи зубы.

— Возможно, он думает, насколько хуже все могло бы быть. Олдермен Хорнбим мог бы выбрать для него кого-нибудь ужасного.

— А Бель Марш, может быть, благодарна по той же причине. Говард — славный мальчик, и ничуть не похож на своего отца.

Элси согласно кивнула.

— Бель выглядит вполне довольной собой.

Она перевела внимание на другую пару, которая казалась более серьезной. Сквайр Риддик, она была уверена, будет пренебрегать своими детьми, и для них же это будет лучше.

— Уверена, Риддику просто нужен кто-то, кто будет управлять его домом, чтобы он мог все свое время пить, играть и развратничать, — сказала она.

— Возможно, он обнаружит, что у Деборы на этот счет свои соображения. Посмотри на ее подбородок. Это признак решимости.

— Очень на это надеюсь. Я бы с удовольствием посмотрела, как Риддик будет мучиться с сильной женщиной.

Кенелм Маккинтош подошел и сел рядом с Элси.

— Какой приятный вечер, — сказал он. — Две пары обретают счастье в священном браке.

«Время покажет, обретут ли они счастье», — подумала Элси.

— Разве брак свят, если он устроен родителями? — спросила она.

Он помедлил, затем сказал:

— Важен выбор Божий.

Это был уклончивый ответ, но Элси промолчала.

Гавот закончился, и объявили менуэт. Его танцевали парами. Красильщик Айзек Марш, отец Бель, подошел и пригласил Арабеллу на танец.

— С восторгом, — сказала она, вставая.

Такое случалось часто. Арабелла была, вероятно, самой привлекательной женщиной средних лет в Кингсбридже, и многие мужчины пользовались возможностью пройтись с ней в танце. Ей нравились внимание и восхищение, поэтому она обычно соглашалась.

— А на что бы вы надеялись в браке? — спросила Элси у Маккинтоша.

— На ту, что поддержит мое священное призвание, — быстро ответил он.

— Очень мудро, — сказала она. — Супруги должны поддерживать друг друга, — добавила она, превращая это в двусторонний процесс.

— Именно.

Он не заметил, что она изменила его мысль.

— А вы? Чего бы вы хотели от брака?

— Детей, — сказала она. — Я представляю себе большой дом, полный детей — четверо, может, пятеро, все здоровые и счастливые, с игрушками, книгами и домашними животными.

— Что ж, это, безусловно, воля Божья. Конечно, после замужества вы не продолжите вести воскресную школу.

— Еще как продолжу.

Он поднял брови.

— Разве вы не посвятите себя мужу?

— Думаю, я смогу совмещать и то, и другое. И, в конце концов, воскресная школа — это Божье дело.

Он неохотно кивнул в знак согласия.

— Да, это так.

«Разговор принял личный оборот», — подумала Элси. Она лишь хотела оспорить его легкомысленное предположение, что брак означает счастье, но он свернул на то, продолжит ли она свою работу после свадьбы и как она посвятит себя мужу. Это было почти так, как если бы он рассматривал ее в качестве возможной жены.

Прежде чем она успела на это отреагировать, она увидела мужчину, за которого вышла бы замуж не раздумывая. Эймос был в новом темно-красном фраке и бледно-розовом жилете. Элси поняла, что он раньше не встречался с Маккинтошем, и представила их друг другу.

— Я много о вас слышал, конечно, — сказал Маккинтош. — Мисс Латимер проводит с вами очень много времени.

В его тоне, когда он это сказал, слышалось легкое неодобрение.

— Мы вместе ведем воскресную школу, — ответил Эймос. — Кстати, думаю, вы можете знать моего друга Роджера Риддика. Он только что окончил Оксфорд, как и вы, я полагаю.

Маккинтош насторожился.

— Я действительно сталкивался с Риддиком пару раз, да.

— Он уезжает в Берлин в январе.

— Боюсь, мы с ним вращались в разных кругах.

— Уверен. — Эймос рассмеялся. — Роджер — заядлый игрок, не лучшее занятие для студента-богослова. Но он блестящий инженер.

— Скажите, — спросил Маккинтош, — какую подготовку вы имели для преподавания в воскресной школе?

У Эймоса, конечно, ее не было, и Элси почувствовала, что Маккинтош повел себя бестактно.

Эймос помедлил, затем сказал:

— Вспоминая свою учебу, я думаю, лучшими учителями были те, кто мог говорить ясно. Путаные умы порождают путаные предложения. Так что я делаю все возможное, чтобы все было легко для понимания.

— Эймос в этом очень хорош, — добавила Элси.

— Но вы не проводили никакого систематического изучения Писания, — упрямо сказал Маккинтош.

Элси поняла, что Маккинтош пытается установить свое превосходство. Он заметил, что Элси проводит много времени с Эймосом. Возможно, он рассматривал Эймоса как соперника за ее расположение.

Если он так думал, то был абсолютно прав.

— Но я хорошо знаю Писание, — с жаром ответил Эймос. — Я посещаю методистский кружок по изучению Библии раз в неделю, и так уже много лет.

— Ах, да, — со снисходительной улыбкой сказал Маккинтош. — Методистский кружок по изучению Библии.

Он подчеркивал тот факт, что он учился в университете, а Эймос — нет. «Молодые люди таковы», — знала Элси. Ее мать, которая порой бывала вульгарна, говорила ей, что подобные споры между двумя мужчинами называются «состязанием в мочеиспускании».

Появился ее отец, он шел медленно, словно уставший, и Элси с тревогой подумала, не болен ли он.

Маккинтош с готовностью вскочил на ноги.

— Милорд, — сказал он.

— Будьте добры, найдите мне архидьякона, — сказал епископ. Он, казалось, задыхался. — Мне нужно переговорить с ним о завтрашних службах.

— Немедленно, милорд епископ.

Маккинтош поспешил прочь, и епископ двинулся дальше.

— Роджер сказал мне, что Маккинтош не был очень популярен в Оксфорде, — сказал Эймос Элси.

— Он сказал, почему?

— Этот человек — подхалим, вечно пытается снискать расположение важных особ.

— Думаю, он честолюбив.

— Кажется, он тебе нравится.

Элси покачала головой.

— Ни то, ни другое.

— У вас нет ничего общего.

Такой разговор был неприятен Элси. Она нахмурилась.

— Зачем ты его так принижаешь?

— Потому что я знаю, что у этого хитреца на уме.

— Вот как?

— Он хочет на тебе жениться, потому что это поможет его карьере.

Это ее взбесило.

— Вот, значит, в чем причина? Что ж, что ж.

Эймос не заметил ее реакции.

— Конечно. Зять епископа вряд ли останется без продвижения в Церкви.

Элси вскипела.

— Ты в этом уверен.

— Да.

— Ты не допускаешь, что преподобный Маккинтош мог просто в меня влюбиться?

— Нет, конечно нет.

— С чего ты взял, что это так уж невероятно — чтобы молодой человек в меня влюбился?

Эймос, кажется, понял, на что она намекает. Он возмутился.

— Я не это имел в виду.

— А похоже, что именно это.

— Ты не знаешь, о чем я думаю.

— Конечно, знаю. Женщины всегда знают, о чем думают мужчины.

Появилась Джейн Мидуинтер, одетая в черный шелк.

— Мне не с кем танцевать, — сказала она.

Эймос вскочил на ноги.

— Теперь есть, — сказал он и увел ее.

Элси хотелось плакать.

Ее мать вернулась на свое место. Элси спросила ее:

— С отцом все в порядке? Он казался немного слабым. Я подумала, не болен ли он.

— Не знаю, — ответила Арабелла. — Он говорит, что в порядке. Но у него сильный избыток веса, и малейшее усилие, кажется, его утомляет.

— Ох, беда.

— Тебя беспокоит что-то еще, — проницательно заметила Арабелла.

Элси не могла ничего скрыть от матери.

— Эймос меня рассердил.

Арабелла удивилась.

— Это необычно. Ты ведь к нему хорошо относишься, не так ли?

— Да, но он хочет жениться на Джейн Мидуинтер.

— А она положила глаз на виконта Нортвуда.

Элси решила рассказать матери о Маккинтоше.

— Думаю, мистер Маккинтош хочет на мне жениться.

— Конечно, хочет. Я видела, как он на тебя смотрит.

— Правда?

Элси не замечала.

— Что ж, я никогда не смогу его полюбить.

Арабелла пожала плечами.

— У нас с твоим отцом никогда не было великой страсти. Он ужасно напыщен, но он дал мне покой и стабильность, и за это я его ценю. Он, в свою очередь, считает меня чем-то особенным, да благословит его Господь. Но с обеих сторон это не та любовь, что отчаянно взывает к своему свершению… если ты понимаешь, о чем я.

Элси понимала. Разговор стал интимным. Она смутилась, но была заинтригована.

— А теперь? Ты рада, что вышла за него замуж?

Арабелла улыбнулась.

— Конечно! — Она протянула руку и взяла Элси за ладонь. — Иначе, — сказала она, — у меня не было бы тебя.

*

В святой день никто не работал. Важные религиозные праздники были днями отдыха для кингсбриджских рабочих. У них были Страстная пятница, Духов день, День Всех Святых и Рождество, а также еще один праздник связанный с местным святым: День святого Адольфа, в конце года. Адольф был святым покровителем Кингсбриджского собора, и в его день устраивалась особая ярмарка.

Шел легкий дождь, не такой сильный, как недавние ливни. Примерно в это время года фермеры должны были решать, сколько скота они могут позволить себе содержать зимой, а остальных забивали, поэтому цена на мясо обычно падала. Кроме того, большинство фермеров придерживали часть урожая зерна, чтобы продать позже, когда летнее изобилие иссякнет.

Сэл, Джоан и Джардж отправились на рыночную площадь в надежде найти выгодные покупки, может быть, немного дешевой говядины или свинины, а дети увязались за ними ради развлечения.

Но их ждало разочарование. Еды на продажу было немного, и ничего дешевого. Женщин возмущали цены. Они с трудом выносили страх, что не смогут прокормить свои семьи. Женщины, которые не могли назвать имя премьер-министра, говорили, что его следует вышвырнуть вон. Они хотели, чтобы война закончилась. Некоторые из них говорили, что стране нужна революция, как в Америке и Франции.

Сэл купила требуху — овечьи кишки, которые нужно было варить часами, чтобы они стали достаточно мягкими для жевания, и у них не было никакого вкуса, если не готовить их с луком. Ей хотелось достать хоть немного настоящего мяса для Кита; такой маленький мальчик, а так тяжело работает.

На северной стороне площади, рядом с кладбищем, продавали зерно с аукциона. За аукционистом возвышались груды мешков, каждая принадлежала разному продавцу. Сэл слышала, как пекари сердито бормочут по поводу цен. Один сказал:

— Если я столько заплачу за зерно, мой хлеб будет стоить дороже говядины!

— Самый большой лот на сегодня, сто бушелей пшеницы, — объявил аукционист. — Что мне предложат?

— Посмотри вон туда, — сказала Джоан. — За той женщиной в красной шляпе.

Сэл окинула взглядом толпу.

— Это тот, о ком я думаю? — спросила Джоан.

— Ты говоришь об олдермене Хорнбиме?

— Я так и подумала. Что он делает на зерновом аукционе? Он же суконщик.

— Может, ему просто любопытно — как и нам.

— Любопытен, как змея.

По мере роста цены на лот по толпе пронесся недовольный ропот. Они никогда не смогут позволить себе хлеб из этой пшеницы.

— Фермер, который продает этот лот, зарабатывает кучу денег, — сказала Джоан.

Что-то щелкнуло в мозгу у Сэл, и она сказала:

— Это может быть и не фермер.

— А кто еще может продавать пшеницу?

— Тот, кто купил ее у фермера во время жатвы и припрятал до тех пор, пока цена не взлетела до небес. — Она вспомнила слово из газеты. — Спекулянт.

— А? — сказал Джардж, пораженный этой мыслью. — Разве это не противозаконно?

— Не думаю, — ответила Сэл.

— Тогда, черт побери, должно быть!

Сэл с этим согласилась.

Зерно было продано по цене, превосходящей ее воображение. Оно было также не по карману ни одному кингсбриджскому пекарю.

Несколько мужчин начали подбирать мешки и грузить их на ручную тележку. В каждом мешке был бушель, и весил он около шестидесяти фунтов, так что мужчины работали парами, каждый хватаясь за один конец мешка, а затем вместе перебрасывая его на тележку. Сэл никого из них не узнала. Должно быть, приезжие.

— Интересно, кто купил зерно? — вслух произнесла Сэл.

Женщина перед ней обернулась. Сэл смутно ее знала; ее звали миссис Доддс.

— Не знаю, — сказала она, — но тот мужчина в желтом жилете, что сейчас говорит с аукционистом, — это Сайлас Чайлд, торговец зерном из Комба.

— Думаешь, это он покупатель? — спросила Джоан.

— Похоже на то, не правда ли? А те мужчины, что подбирают мешки, — вероятно, люди с его баржи.

— Но это значит, что зерно увезут из Кингсбриджа.

— Именно так.

— Ну, это неправильно, — сердито сказала Джоан. — Кингсбриджское зерно не должно уходить в Комб.

— Оно может уйти и дальше, — сказала миссис Доддс. — Я слышала, будто наше зерно продают во Францию, потому что французы богаче нас.

— Как можно продавать зерно врагу?

— Некоторые люди ради денег готовы на все.

— Это правда, дьявол их побери, — сказал Джардж.

Тележку быстро загрузили, и двое мужчин повезли ее, каждый держась за одну ручку. Тележка свернула на Мейн-стрит, мужчины откинулись назад и тянули за ручки, чтобы она не покатилась вниз по склону.

— Кит и Сью, — сказала Сэл, — бегите за той тележкой, посмотрите, куда она поедет, а потом со всех ног обратно сюда и расскажите мне.

Дети помчались прочь.

Появился Сайм Джексон и сказал Сэл:

— Говорят, этот груз в сто бушелей идет во Францию.

Слух уже распространился по толпе.

Некоторые женщины сгрудились у второй тележки, накинувшись на мужчин с упреками. На расстоянии Сэл услышала слова «Франция» и «Сайлас Чайлд», а затем кто-то крикнул: «Хлеба и мира!» Это был тот самый лозунг, который они выкрикивали королю в Лондоне.

Сайлас Чайлд в своем желтом жилете выглядел обеспокоенным.

Хорнбим исчез.

Кит и Сью вернулись, задыхаясь от бега вверх по Мейн-стрит.

— Тележка поехала к реке, — сказал Кит.

— Они грузят мешки на баржу, — добавила Сью.

— Я спросил, чья это барка, и один мужчина сказал, что Сайласа Чайлда, — сказал Кит.

— Это все объясняет, — сказала Сэл.

Миссис Доддс слушала Кита. Теперь она повернулась к соседке.

— Вы слышали? — сказала она. — Наше зерно грузят на баржу из Комба.

Соседка повернулась к другой женщине и повторила новость.

— Я пойду к реке, посмотрю сама, — сказала Джоан.

Сэл хотела предостеречь ее, но Джоан была упряма, как и ее брат Джардж. Не дожидаясь совета, она двинулась через площадь. Сэл, Джардж и дети последовали за ней. Миссис Доддс пошла следом, и та же мысль пришла в голову и другим в толпе. Они начали скандировать:

— Хлеба и мира!

Сэл увидела, как Уилл Риддик, явно спеша, вошел в Уиллард-Хаус, штаб-квартиру ополчения. Проходя мимо окна, она заметила стоявшего внутри Хорнбима, который с тревогой смотрел на улицу.

*

Хорнбим был в кабинете Нортвуда.

— Вы должны немедленно это прекратить, — сказал он Риддику.

— Я не уверен, как…

— Любой ценой. Собирайте своих ополченцев.

— Полковник Нортвуд дал людям выходной на День святого Адольфа.

— Где, черт возьми, этот Нортвуд?

— В Эрлкасле.

— Все еще?

— Да. Многие из солдат прямо здесь, на площади, со своими подружками.

Это была правда. Хорнбим смотрел в окно, сгорая от досады. Ополченцы были в мундирах — они были недостаточно богаты, чтобы иметь два комплекта одежды, — но наслаждались праздником, как и все остальные.

— В некоторых городах порядок охраняет ополчение из другого графства, — сказал он. — Это лучшая система. Она мешает подобному братанию. Солдаты охотнее применяют силу к смутьянам, которых не знают.

— Согласен, но Нортвуд на это не пойдет, — ответил Риддик. — Говорит, это противоречит традиции.

— Нортвуд — чертов дурак.

— И герцог Ричмонд тоже против. Он — генерал-фельдцейхмейстер. Говорит, это затрудняет вербовку — люди не хотят, чтобы их увозили далеко от дома.

Хорнбим знал, что не может бороться с герцогами и виконтами — по крайней мере, пока не станет членом парламента.

— Просто иди и вели им строиться, — сказал он Риддику.

Риддик помедлил.

— Им это не понравится.

— У них не будет выбора, кроме как делать то, что им говорят. А дело идет к бунту.

Риддик не мог не согласиться.

— Очень хорошо, — сказал он и вышел в холл. Хорнбим последовал за ним.

В холле был сержант Бич.

— Сэр?

— Обойди площадь и поговори со всеми, кто в форме. Скажи им явиться сюда. Выдай им мушкеты и патроны. Затем построй их у реки.

Сержант выглядел неловко и, казалось, готов был возразить, но, встретившись взглядом с Хорнбимом, передумал.

— Немедленно, сэр. — Он вышел.

С лестницы спустился молодой лейтенант Дональдсон.

— Выдать мушкеты и патроны, — приказал Риддик.

— Есть, сэр.

С площади вошли двое солдат с угрюмым видом.

— Застегнуть мундиры, оба, — сказал Риддик. — Постарайтесь выглядеть как солдаты. Где ваши шляпы?

— Я свою не надел, сэр, — ответил один из них и с обидой добавил: — Сегодня праздник.

— Был. Больше нет. Привести себя в порядок. Сержант Бич выдаст вам оружие.

Вторым был Фредди Кейнс, который, как припомнил Риддик, был родственником того смутьяна Спейда.

— В кого мы будем стрелять, сэр? — спросил Кейнс.

— В того, в кого я прикажу.

Кейнсу эта мысль явно не понравилась.

Дональдсон вернулся с мушкетами и патронами. Хорнбим не был военным, но знал, что стандартные кремневые мушкеты были гладкоствольными и не очень точными. В некоторых полках снайперам выдавали винтовки со спиральной нарезкой внутри ствола, чтобы закручивать пулю и заставлять ее лететь прямо, но большинство солдат обычно стреляли по плотному построению вражеских солдат, и точность не была приоритетом.

Сегодня врагом будет толпа гражданских — в основном женщин, — и точность снова не понадобится.

Дональдсон выдал каждому по ружью и горсти бумажных патронов. Они убрали боеприпасы в водонепроницаемые кожаные сумки на поясах.

С площади вошли еще двое, и Риддик повторил свои инструкции. За ними последовали другие, затем вернулся сержант Бич.

— Это все, сэр, — сказал он.

— Что? — В холл вошло всего пятнадцать или двадцать человек. — На площади было не меньше сотни!

— Честно говоря, майор, когда они увидели, что происходит, многие из них как бы растворились.

— Составить список их имен. Всех выпороть.

— Я сделаю все возможное, сэр, но я не смогу назвать тех, с кем не говорил, если вы понимаете…

— О, да закрой ты свой дурацкий рот! Собрать всех в этом здании, офицеров и рядовых. По пути к набережной подберем еще.

— Это плохая дисциплина! — с досадой произнес Хорнбим.

— Я не понимаю, — сказал Риддик. — Я специально приказываю пороть кого-нибудь хотя бы раз в неделю, чтобы держать людей в узде. У меня никогда не было особых проблем с жителями Бэдфорда. Что не так с этими ополченцами?

— Майор, — сказал Дональдсон, — может, кто-нибудь зачитает Закон о мятежах?

— Да, — ответил Риддик. — Пошлите человека за мэром.

*

Толпа медленно продвигалась вниз по Мейн-стрит. По пути их следования к ним присоединялись новые люди. Сэл была поражена, как быстро росла толпа. Не пройдя и половины пути к реке, их было уже не меньше сотни, в основном женщины. Сэл услышала, как кто-то из зевак крикнул: «Зовите ополчение!» Она начала думать, что поступает неразумно. Конечно, люди имели право знать, куда идет зерно, но толпа явно была настроена не только на вежливые вопросы.

Она беспокоилась за Джарджа. У него было доброе сердце, но вспыльчивый нрав.

— Не делай ничего опрометчивого, пожалуйста, — сказала она.

Он бросил на нее мрачный взгляд.

— Не женское это дело — мужчине советы давать.

— Прости, но я не хочу видеть, как тебя порют, подобно Джеремайе Хискоку.

— Я и сам могу за себя постоять.

Она спросила себя, почему так беспокоится. Он был братом ее лучшей подруги, но это не делало ее за него ответственной.

Джоан вырвалась вперед и вела за собой толпу. Сэл оглянулась и убедилась, что дети идут следом.

Они добрались до реки и повернули на запад вдоль набережной, пока не наткнулись на ручную тележку, припаркованную перед таверной «Бойня». Она была уже наполовину разгружена. Один из баржевиков взвалил мешок на плечо, прошел по короткой узкой доске на палубу. Второй возвращался обратно. Это была тяжелая работа, и мужчины выглядели сильными.

Джоан встала перед тележкой, уперев руки в бока и вызывающе выставив подбородок.

— Что с тобой такое? — спросил баржевик.

— Вы должны прекратить работу, — сказала она.

Он выглядел озадаченным, но презрительно рассмеялся и ответил:

— Я работаю на мистера Чайлда, а не на тебя.

— Это кингсбриджское зерно, и оно не пойдет ни в Комб, ни во Францию.

— Это не твое дело.

— Мое, и ты не будешь грузить эту баржу.

— И кто меня остановит — ты?

— Да. Я и все остальные.

— Кучка баб?

— Именно. Кучка баб, которые не отправят своих детей спать голодными. Они не дадут тебе увезти это зерно.

— Что ж, я работать не перестану. — Он наклонился к мешку.

Джоан поставила ногу на мешок.

Мужчина замахнулся и ударил ее кулаком в висок. Она отшатнулась. Сэл в ярости вскрикнула.

Он снова наклонился к мешку, но не успел его поднять, как на него набросилось с полдюжины женщин. Он был сильным мужчиной и отчаянно сопротивлялся, раздавая мощные удары, которые сбивали с ног двух-трех женщин, но на их место тут же вставали другие. Сэл собиралась присоединиться, но в этом не было уже нужды. Женщины схватили его за руки и за ноги и повалили на землю.

Его напарник, возвращавшийся с баржи за очередным мешком, увидел, что происходит, и ринулся в драку, нанося удары женщинам и пытаясь оттащить их от своего товарища. Еще двое баржевиков спрыгнули на берег и вступили в бой.

Сэл обернулась и увидела за спиной Кита и Сью. Быстрым движением она подхватила обоих и, держа по одному под каждой мышкой, протиснулась сквозь толпу. Мгновение спустя она заметила сердобольную соседку, Дженни Дженкинс, бездетную вдову, которая любила Кита и Сью.

— Дженни, отведи их домой, где им будет безопасно.

— Конечно, — сказала Дженни. Она взяла каждого ребенка за руку и ушла.

Сэл обернулась и увидела прямо за собой Джарджа.

— Молодец, — сказал он. — Хорошо придумала.

Сэл смотрела мимо него. Прибывали тридцать или сорок ополченцев во главе с Уиллом Риддиком. Среди них был и шурин Спейда, Фредди Кейнс. Солдаты смеялись над сценой у реки, подбадривая кингсбриджских женщин, которые избивали баржевиков из Комба. Она услышала, как Риддик взревел:

— Какого черта вы делаете, солдаты? В строй!

Сержант повторил приказ, но солдаты его проигнорировали.

В то же время баржевики, которые грузили телеги на площади, сбежали вниз по Мейн-стрит, грубо проталкиваясь сквозь толпу, без сомнения, спеша на выручку своим товарищам на набережной. У некоторых было самодельное оружие: деревянные обрезки, кувалды и тому подобное, которым они безжалостно пробивали себе дорогу.

Перед таверной «Бойня» мэр Фишвик зачитывал Закон о мятежах. Никто не слушал.

Сэл услышала, как Риддик прокричал:

— На плечо!

Она уже слышала эту команду. Ополченцы целыми днями муштровались на поле за рекой, недалеко от фабрики Барроуфилда. В порядке ведения огня было что-то около двадцати различных движений. После «На плечо» шло «К ноге», затем «На караул» и «Примкнуть штыки», а что дальше, она забыла. Солдаты делали это так часто, что их движения стали автоматическими, как у Сэл, когда она работала на прядильной машине. Теория, как объяснил ей Спейд, заключалась в том, что в бою они будут следовать заученному порядку, невзирая на хаос вокруг. Сэл сомневалась, что это действительно работает.

Сэл видела, что сегодня солдаты действовали неохотно, их движения были медленными и нескоординированными, но они не ослушались.

Каждый откусил кончик бумажного патрона и насыпал немного пороха на затравочную полку. Затем вставил основную часть патрона в ствол и плотно утрамбовал его шомполом, висевшим под стволом. Кит, интересовавшийся всякими механизмами, рассказал Сэл, что ударный механизм высечет искру, которая подожжет затравочный порох, вспышка которого через запальное отверстие воспламенит основной пороховой заряд и с силой вытолкнет пулю.

«Неужели, — подумала Сэл, — кингсбриджские парни вроде Фредди Кейнса будут стрелять в своих же женщин?»

Она не сводила глаз с Риддика, но тихо сказала Джарджу:

— Можешь найти мне камень?

— Легко.

Улица была мощеной, и железные колеса телег, едущих к набережной, постоянно повреждали поверхность и расшатывали раствор. Ремонт шел непрерывно, но всегда находились шатающиеся камни. Джардж передал ей один. Гладкая круглая поверхность удобно легла ей в правую руку.

Она услышала, как Риддик крикнул:

— К бою!

Это было предпоследнее движение, и солдаты застыли, выпрямившись, с ружьями, направленными в небо.

Затем:

— Пли!

Солдаты нацелили мушкеты на толпу, но никто не выстрелил.

— Пли! — снова повторил Риддик.

Она увидела, как Фредди начал ковыряться со своим ружьем, открывая ударный механизм, осматривая затравочную полку и другие быстро последовали его примеру. Сэл знала, что ружье могло не выстрелить по многим причинам. Например, кремень не высек искру, порох отсырел, затравочный порох вспыхнул, но пламя не прошло через запальное отверстие.

Но было практически невозможно, чтобы такое случилось с двадцатью пятью ружьями одновременно.

Этого не могло быть.

Сэл услышала, как Фредди сказал:

— Все отсырело, сержант. Это из-за дождя. Мокрый порох никуда не годится.

Лицо Риддика побагровело.

— Чушь! — взревел он.

— Они не будут стрелять в своих друзей и соседей, сэр, — сказал сержант Риддику.

Риддик был вне себя от ярости.

— Тогда я буду стрелять! — сказал он. Он выхватил мушкет у одного из солдат. Когда он прицелился, Сэл бросила камень. Тот угодил Риддику прямо в затылок. Он выронил мушкет и рухнул на землю.

Сэл вздохнула с полным удовлетворением.

Тут Джардж крикнул:

— Берегись, Сэл!

Что-то ударило ее по голове, и она потеряла сознание.

*

Сэл очнулась, лежа на чем-то твердом. Голова болела. Она открыла глаза и увидела изнанку соломенной крыши. Она была в большой комнате. Пахло застарелым пивом, стряпней и табаком. Она была в таверне, на столе. Она повернула голову, чтобы осмотреться, но было слишком больно.

Затем она услышала, как Джардж сказал:

— Ты в порядке, Сэл?

Почему-то его голос был полон чувств.

Она снова попыталась повернуть голову, и на этот раз было не так мучительно. Она увидела лицо Джарджа, склонившееся над ней сбоку.

— У меня ужасно болит голова, — сказала она.

— О, Сэл, — сказал он, — я думал, ты умерла.

И, к ее изумлению, он разрыдался.

Он наклонился к ней и положил голову рядом с ее. Медленно, задумчиво, она обняла его за широкие плечи и прижала к груди. Ее удивила его реакция. Три года назад она думала, что он, возможно, хотел на ней жениться, но она его отвадила и полагала, что его пыл угас.

Видимо, нет.

Он тихо плакал, и его слезы мочили ей шею.

— Тебя ударил баржевик доской, — сказал он. — Я поймал тебя, прежде чем ты упала на землю. — Его голос перешел на шепот. — Я боялся, что потерял тебя.

— Им придется бить сильнее, чтобы убить меня, — сказала она.

Женский голос произнес:

— Выпей-ка вот этого.

Сэл осторожно повернула голову и увидела жену трактирщика со стаканом в руке. Трактирщик из «Бойни» был головорезом, но жена у него была в порядке.

— Помоги мне сесть, — сказала Сэл, и Джардж подхватил ее одной сильной рукой под плечи и поднял в сидячее положение. На мгновение у нее закружилась голова, но потом разум прояснился, и она взяла стакан. Пахло бренди. Она отхлебнула, почувствовала себя лучше, а затем выпила все до дна.

— То, что надо, — сказала она.

— Наша Сэл, — произнес Джардж. Он смеялся и плакал одновременно.

Он дал хозяйке монету, и та унесла стакан.

— Я ведь разделалась с Уиллом Риддиком, да? — спросила Сэл у Джарджа.

Он рассмеялся.

— Еще как.

— Кто-нибудь видел?

— Все были слишком заняты, уворачиваясь от тех баржевиков.

— Хорошо. Что сейчас происходит?

— Судя по звукам, все успокаивается.

Сэл прислушалась. Она слышала, как кричат женщины и мужчины, иногда сердито, но это не было похоже на бунт: ни воплей, ни звона разбитого стекла, ни звуков разрушения.

Она свесила ноги и поставила их на пол. Снова закружилась голова, и снова это быстро прошло.

— Надеюсь, с Джоан все в порядке.

— Последний раз, когда я ее видел, она всех успокаивала.

Сэл оперлась на ноги и почувствовала себя хорошо.

— Выведи меня через заднюю дверь, Джардж, чтобы я могла прийти в себя.

Он обнял ее за плечи, поддерживая, а она обхватила его за талию. Они медленно вышли через заднюю дверь во двор. Они прошли мимо открытой двери сарая.

Сэл охватил сильный порыв. Она повернулась к Джарджу и обняла его обеими руками.

— Поцелуй меня, Джардж, — сказала она.

Он склонил голову к ее и поцеловал с удивительной нежностью.

Прошло больше трех лет с тех пор, как она так целовалась с мужчиной, и она поняла, что забыла, как это хорошо.

Она прервала поцелуй и сказала:

— Я пила бренди, от одного моего дыхания можно опьянеть.

— Я пьянею, просто глядя на тебя, — сказал он.

Она всмотрелась в его лицо. В его взгляде была нежность.

— Я недооценивала тебя, Джардж, — сказала она, а затем снова его поцеловала.

На этот раз поцелуй был страстным, сексуальным. Он коснулся ее шеи, груди, а затем просунул руку ей между ног. Она почувствовала прилив желания и поняла, что в следующие несколько секунд он захочет войти в нее, и она тоже этого захочет.

Она оттолкнула его, оглядела двор и сказала:

— В сарае.

Они вошли внутрь, и Джардж закрыл дверь. В полумраке Сэл разглядела пивные бочки, мешки с картошкой и скучающую лошадь в стойле. Затем она оказалась спиной к стене, а Джардж задирал ей платье. Рядом с ней стоял деревянный ящик с пустыми бутылками, и она подняла ногу и поставила на него. Она была вся мокрая внутри, и он без усилий вошел в нее. Теперь она вспомнила, как это было приятно, чувствовать себя наполненной таким образом.

— Аах, — сказал он, и его голос задрожал.

Они двигались вместе, сначала медленно, потом быстрее.

Конец наступил быстро, и она укусила его за плечо, чтобы не закричать. Затем они застыли, обнявшись, прижавшись друг к другу. Через несколько мгновений она снова начала двигаться, и через секунды почувствовала, как спазмы удовольствия возобновились, на этот раз острее.

Это случилось в третий раз, а потом она слишком вымоталась, чтобы стоять, и, разорвав объятия, опустилась на пол, где и сидела, прислонившись спиной к стене сарая. Джардж рухнул рядом с ней. Переводя дыхание, она заметила, что он потирает плечо, и вспомнила, как укусила его.

— О нет, я сделала тебе больно? — спросила она. — Прости.

— Тебе не за что просить прощения, клянусь, — сказал он, и она хихикнула.

Она заметила, что лошадь смотрит на нее с праздным любопытством.

Где-то рядом раздался общий крик толпы, и Сэл вернулась в настоящее.

— Надеюсь, с Джоан все в порядке, — сказала она.

— Лучше пойти посмотреть.

Они встали.

У Сэл снова закружилась голова, но на этот раз от секса, и она быстро пришла в себя. Тем не менее, она держалась за руку Джарджа, пока они обходили таверну и вышли на набережную.

Они оказались в задних рядах толпы, смотревшей в сторону реки. Сбоку стоял небольшой отряд Ширингского ополчения в форме и с мушкетами, но с видом бунтарским и угрюмым. Уилл Риддик сидел на пороге, и кто-то осматривал его затылок. Очевидно, его люди так и не решились атаковать. В некоторых городах, слышала она, ополчение и вовсе переходило на сторону бунтующих домохозяек и помогало им воровать еду.

Баржевиков нигде не было видно.

Впереди, стоя на чем-то, кричала Джоан.

— Мы не воры! — кричала она. — Мы не собираемся воровать зерно!

Толпа недовольно роптала, но продолжала слушать, ожидая, что она скажет дальше.

Джардж и Сэл протиснулись вперед. Зерно было выгружено с баржи, и Джоан стояла на груде мешков.

— Я говорю, кингсбриджские пекари могут купить это зерно — по цене, которая была до войны, — кричала Джоан.

— Какой в этом смысл? — тихо спросил Джардж. Но Сэл догадывалась, к чему клонит Джоан.

— При условии, — добавила Джоан, — при условии, что они пообещают продавать четырехфунтовую буханку по старой цене — семь пенсов!

Толпа это одобрила.

— Любой пекарь, который попытается нарушить это правило, получит визит… от нескольких кингсбриджских женщин… которые объяснят ему… что он должен делать.

Раздались одобрительные возгласы.

— Найдите кто-нибудь мистера Чайлда. Он не мог уйти далеко. На нем желтый жилет. Скажите ему, чтобы пришел и забрал свои деньги. Это будет не так много, как он заплатил, но лучше, чем ничего. А пекари, пожалуйста, стройтесь здесь, с деньгами в руках.

Джардж с изумлением качал головой.

— Моя сестра, — сказал он. — Единственная в своем роде.

Сэл забеспокоилась.

— Надеюсь, у нее не будет из-за этого неприятностей.

— Она помешала толпе украсть зерно — судьи должны бы ее наградить!

Сэл пожала плечами.

— С каких это пор они справедливы?

Несколько кингсбриджских пекарей протиснулись вперед. Появился желтый жилет Сайласа Чайлда. Началось обсуждение, и Сэл догадалась, что речь идет о точной цене бушеля зерна три года назад. Однако, похоже, вопрос был решен. Деньги перешли из рук в руки, и подмастерья пекарей начали уходить с мешками зерна на плечах.

— Ну, — сказал Джардж, — похоже, все кончено.

— Не будь так уверен, — ответила Сэл.

*

На следующий день, на малом суде перед мировыми судьями, Джоан обвинили в бунте — преступлении, каравшемся смертной казнью.

Никто этого не ожидал. Она была той, кто сказал, что толпа не может воровать зерно, — и все же ей грозила смертная казнь.

Сегодняшнее слушание не могло признать ее виновной. Мировые судьи не могли решать дела, караемые смертью. Они могли лишь созвать большое жюри, чтобы либо передать дело Джоан на рассмотрение в высший суд, ассизы, либо отклонить обвинение.

— Они не могут тебя передать на суд ассизов, — сказал Джардж Джоан, у которой на левой стороне лица красовался огромный синяк.

Сэл, у которой на голове была шишка, не была так уверена.

Бедного Фредди Кейнса выпороли на рассвете за то, что он возглавил мятеж ополченцев. Спейд сказал Сэл, что Фредди записался добровольцем в регулярную армию, чтобы направлять свое ружье на врагов Англии, а не на своих соседей. Он должен был вступить в 107-й Кингсбриджский пехотный полк.

Хорнбим председательствовал на суде. Уилл Риддик сидел рядом с ним. Не было сомнений, на чьей они стороне, но последнее слово было не за ними. Решение должны принять присяжные.

Сэл была почти уверена, что Хорнбим не понял, что Джардж — один из его ткачей. У Хорнбима были сотни рабочих, и он не знал их всех, и даже большинство. Если бы он узнал, то мог бы уволить Джарджа. Или мог бы решить, что лучше, чтобы тот ткал на фабрике, чем устраивал беспорядки на улице.

Шериф Дойл составил список присяжных, и Сэл изучала их, пока они приносили присягу. Все они были зажиточными кингсбриджскими дельцами, гордыми и консервативными. Многие горожане, имевшие право быть присяжными, были либерально настроены. А некоторые даже были методистами: Спейд, Джеремайя Хискок, лейтенант Дональдсон и другие, но никого из таких людей к присяге не привели. Очевидно, Хорнбим заставил Дойла подтасовать состав присяжных.

Джоан не признала себя виновной.

Первым свидетелем был Джоби Дарк, баржевик, который заявил, что Джоан напала на него, а он был вынужден защищаться.

— Мы погрузили на баржу около половины мешков, потом она появилась с толпой и попыталась помешать мне делать мою работу, — сказал он. — Так что я ее оттолкнул.

Джоан прервала его.

— И как же, по-вашему, я это сделала? — спросила она. — Как я вам помешала?

— Вы встали передо мной.

— Я поставила ногу на мешок с зерном, не так ли?

— Да.

— Вам от этого было больно?

Люди в зале суда рассмеялись.

Дарк смутился.

— Конечно, нет.

Сэл начала чувствовать себя более оптимистично.

Джоан коснулась своего синяка.

— Так почему же вы ударили меня по голове?

— Никогда такого не было.

Несколько человек в зале закричали:

— Было! Было!

— Тишина! — сказал Хорнбим.

Спейд шагнул вперед.

— Я видел это, — сказал он. — Клянусь, что Джоби Дарк ударил Джоан по голове.

«Молодец, Спейд», — подумала Сэл. Он был из суконщиков, но заступался за рабочих.

Хорнбим был раздражен.

— Когда я захочу, чтобы вы говорили, Шовеллер, я вас вызову. Продолжайте, Дарк. Что случилось дальше?

— Ну, она упала.

— А потом?

— А потом на меня напало с полдюжины женщин.

Кто-то крикнул:

— Счастливчик! — и все рассмеялись.

— Кто был предводителем этих женщин? — спросил Хорнбим.

— Это была она, Джоан, та, которую обвиняют.

— Она вела толпу от рыночной площади к реке?

— Да, вела.

«Это правда», — подумала Сэл.

— Значит, она была подстрекательницей бунта.

Это было преувеличением, но Дарк сказал «да».

— Сколько раз я вас ударила, Джоби? — спросила Джоан.

Он ухмыльнулся.

— Если и ударили, я и не почувствовал, — хвастливо сказал он.

— Но вы все еще утверждаете, что я начала бунт?

— Вы привели всех этих баб.

— И они вас избили?

— Не совсем, но я не мог от них всех отбиться!

— Значит, они вас не избивали.

— Они помешали мне делать мою работу.

— Вы все время это повторяете.

— И вы их вели.

— Что я сказала, чтобы они пошли к реке?

— Вы сказали «За мной» и все такое.

— Когда я это сказала?

— Я слышал, когда уходил с рыночной площади.

— И вы говорите, что я заставила женщин пойти за вами.

— Да.

— А потом я помешала вам работать.

— Да.

— Но вы сказали, что выгрузили половину мешков, прежде чем я пришла с женщинами.

— Верно.

— Значит, вы должны были уйти с рыночной площади задолго до женщин.

— Да.

— Так как же вы могли слышать, как я говорю им идти за мной, если вы уже были на набережной и выгружали мешки?

— Ага! — громко сказал Джардж.

Хорнбим нахмурился в его сторону.

— Может, вы их долго уговаривали, — сказал Дарк.

— Правда в том, что вы никогда не слышали, как я говорю им идти за мной, потому что я этого не делала. Вы все выдумываете.

— Нет, не выдумываю.

— Вы лжец, Джоби Дарк. — Джоан отвернулась от него.

«Она хорошо справилась, — подумала Сэл, — но убедила ли она присяжных?»

Другие баржевики рассказывали похожие истории, но они могли лишь сказать, что женщины напали на них, и они отбивались. Сэл подумала, что путаные показания Дарка заставили их всех выглядеть ненадежными свидетелями.

Затем Джоан рассказала свою версию, подчеркнув, что ее главной задачей было не дать толпе растащить мешки с зерном.

Хорнбим прервал ее:

— Но вы его продали!

Это было неопровержимо.

— По справедливой цене, да, — ответила Джоан.

— Цену на зерно устанавливает рынок. Вы не можете ее решать.

— А вот вчера решила, не так ли?

Зрители рассмеялись.

— И я отдала деньги мистеру Чайлду, — добавила Джоан.

— Но это было гораздо меньше, чем он за них заплатил.

— А кто продал ему зерно по такой высокой цене? Не вы ли, олдермен Хорнбим? Сколько прибыли вы получили? — Хорнбим пытался ее перебить, но она перекрыла его крик своим. — Может, вам стоит сейчас же вернуть эти деньги мистеру Чайлду? Вот это была бы справедливость, не так ли?

Хорнбим побагровел от гнева.

— Вы поосторожнее со словами.

— Прошу прощения, ваша милость.

— То, что вы сделали, немногим отличается от воровства.

— Отличается. Я не получила прибыли. Но это неважно, не так ли?

— С какой это стати?

— Потому что меня обвиняют не в воровстве. Меня обвиняют в бунте.

«Умно», — подумала Сэл. Но поможет ли? Хозяевам не по нраву, когда их работники слишком умны. «Я плачу тебе не за то, чтобы ты думал, — любили они говорить, — а за то, чтобы делал, что велят».

— Полагаю, Люк Маккаллох подтвердит мои слова, — сказала Джоан.

— Я не отвечаю на вопросы обвиняемых, — кисло бросил Маккаллох, клерк.

И все же Хорнбим был сбит с толку. Он повел допрос в неверном направлении.

— Вы устроили бунт, вы украли зерно мистера Чайлда, а затем продали его, — сказал он.

— И отдала деньги мистеру Чайлду.

— Хотите вызвать свидетелей?

— Разумеется.

Сначала дала показания Сэл, затем Джардж, потом миссис Доддс и еще несколько человек. Все они говорили, что Джоан не призывала людей следовать за ней, ни на кого не нападала и помешала растащить зерно.

Присяжные удалились в совещательную комнату.

Сэл, Джардж и Спейд сгрудились вокруг Джоан. Ее беспокоило то же, что и Сэл.

— Как думаешь, я не была слишком умной?

— Не знаю, — ответил Спейд. — Нельзя быть кроткой и смиренной, иначе они решат, что ты виновна и раскаиваешься. Нужно показывать характер.

— Присяжные — жители Кингсбриджа, — сказал Джардж. — Они должны понимать, что это неправильно, продавать зерно из нашего города, когда у нас есть люди, которым нечем себя прокормить.

— В одном они все согласны, — сказал Спейд, — в своем праве получать прибыль, независимо от того, кто страдает.

— Вот это чертова правда, — буркнул Джардж.

Присяжные вернулись.

— Только не дай себя выпороть, Джардж, — тихо сказала Сэл.

— О чем ты?

— Если решение будет не в пользу Джоан, не кричи и не угрожай присяжным или судьям. Тебя только накажут. Этот боров Риддик с удовольствием посмотрит, как тебя будут сечь. Держи рот на замке, что бы ни случилось. Сможешь?

— Конечно, смогу.

Присяжные встали перед судьями.

— Каково ваше решение? — спросил Хорнбим.

Один из них ответил:

— Она предается суду ассизов.

Из толпы вырвался крик протеста.

Сэл посмотрела на Джарджа.

— Сохраняй спокойствие, — сказала она.

Джардж лишь тихо произнес:

— Черт бы их всех побрал.

18

Сэл лежала в постели в объятиях Джарджа, положив голову ему на плечо. Ее грудь прижималась к его груди, которая тяжело вздымалась и опадала. Кроме их дыхания, в доме не было ни звука, Кит и Сью крепко спали наверху. На улице, где-то поодаль, спорили двое пьяных, но в остальном город был тих. Шея Сэл была влажной от пота, а простыни казались грубыми на ее обнаженных ногах.

Она была счастлива. Она скучала, почти не осознавая, по теплу мужской близости, по простому наслаждению любовью. После гибели Гарри она потеряла интерес к романтике. Однако со временем, незаметно, она все больше и больше привязывалась к большому, сильному, страстному, порывистому Джарджу, и теперь была рада оказаться в его объятиях. Со дня бунта и их внезапного безрассудства в сарае за «Бойней» она спала с ним каждую ночь. Единственное, о чем она жалела, что не решилась на это раньше.

Когда ее дыхание замедлилось и эйфория угасла, она подумала о бедной Джоан, лежащей в кингсбриджской тюрьме. У Джоан было одеяло, и Сэл каждый день носила ей еду, но в здании было холодно, а кровати были жесткими. Это злило Сэл. В суд ассизов должны были попасть те, кто наживался на высоких ценах.

Никто не знал, чем закончится суд, но слушание в малом суде прошло плохо, и это было дурным предзнаменованием. «Неужели, — думала Сэл, — они ее повесят?» Но могли. После того как забросали камнями карету короля и начались хлебные бунты, в воздухе повисло ощущение тревоги. Британская правящая элита была настроена беспощадно. В Кингсбридже лавочники не давали в долг, домовладельцы выселяли неплательщиков, а судьи выносили суровые приговоры. Хорнбим и Риддик и без того были жестокими людьми, но сейчас их поддерживали многие из их собратьев-дельцов. Как постоянно говорил Спейд, хозяева были напуганы.

Сэл также беспокоили деньги. Джоан не зарабатывала, как и Сью, но обеих нужно было кормить. Сэл сдала чердак одной вдове, но та платила всего четыре пенса в неделю, так как это была одна комната без камина.

Сэл вздохнула, и Джардж услышал.

— Скажи, о чем думаешь, — сказал он. Иногда он бывал чутким.

— О том, что у нас не хватает денег.

Она почувствовала, как он пожал плечами.

— Ничего нового, значит, — сказал он.

Она задала ему тот же вопрос:

— А ты о чем думаешь?

— О том, что нам надо пожениться.

Это ее удивило, хотя, если поразмыслить, не должно было. Они жили вместе как муж и жена, заботились о его племяннице и ее сыне. Они вели себя как семья.

— Мы, простой народ, не строги в таких делах, — сказал Джардж, — но скоро наши друзья и соседи будут ждать, что мы все узаконим.

Это была правда. Слухи расходились, и в какой-то момент на пороге появится викарий, чтобы указать, что им нужно Божье благословение на их союз. Но хотела ли она этого? Сейчас она была счастлива, но была ли она достаточно уверена, чтобы объявить всему миру, что принадлежит Джарджу?

— И кроме того… — Он замялся, беспокойно пошевелился и почесал бедро — признаки, по которым она знала, что мужчина пытается выразить непривычное чувство.

Она подбодрила его:

— Кроме того… что?

— Я хотел бы на тебе жениться, потому что люблю тебя. — Смутившись, он добавил: — Вот, все, я сказал.

Это ее не удивило, хотя и тронуло. Однако она не так уж много думала о своем будущем с Джарджем. Он мог быть добрым, он был предан своим друзьям и семье, но в нем была жестокая жилка, что ее настораживала. Насилие было обычным делом для сильных мужчин, которых топтал мир и сбивала с толку его несправедливость, как она заметила. А закон давал женщинам мало защиты.

— Я тоже тебя люблю, Джардж, — сказала она.

— Ну, тогда решено!

— Не совсем.

— О чем ты?

— Джардж, мой Гарри никогда меня не бил.

— И что?..

— Некоторые мужчины, многие мужчины, считают, что брак дает им право поучать женщину. Кулаками.

— Я знаю.

— Ты знаешь, но что ты об этом думаешь?

— Я никогда не бил женщину и никогда не буду.

— Поклянись, что никогда не обидишь ни меня, ни Кита.

— Ты мне не доверяешь? — В его голосе прозвучала боль.

Она настаивала.

— Я не выйду за тебя, если ты не дашь торжественного обещания. Но не обещай, если не уверен.

— Я никогда не обижу ни тебя, ни Кита. Я говорю это от всего сердца и клянусь, да поможет мне Бог.

— Тогда я выйду за тебя, и с радостью.

— Хорошо. — Он повернулся на бок, чтобы обнять ее обеими руками. — Я поговорю с викарием насчет оглашения.

Он был счастлив.

Она поцеловала его в губы и коснулась его мягкого члена. Она хотела лишь ласково его погладить, но он быстро набух в ее руке.

— Опять? — сказала она. — Уже?

— Если хочешь.

— О да, — сказала она. — Хочу.

*

После причастия в методистском зале пастор Чарльз Мидуинтер сделал объявление.

— На днях премьер-министр Питт издал два новых закона, о которых нам следует знать, — сказал он. — Спейд их объяснит.

Спейд встал.

— Парламент принял Закон о государственной измене и Закон о мятежных собраниях. Они объявляют преступлением критику правительства или короля, а также созыв собраний с целью критики правительства или короля.

Эймос знал это и был против. Его приверженность нонконформистской религии сделала его страстным поборником свободы слова. «Никто не имеет права затыкать другому рот», — думал он.

Другие в общине не задумывались о новых законах, и прямолинейное изложение Спейда вызвало гул негодования.

Когда шум утих, Спейд сказал:

— Мы не знаем точно, как они будут применять эти законы, но, по крайней мере в принципе, такое собрание, как обсуждение в Сократовском обществе книги архидьякона Пейли, будет незаконным. Суду не придется доказывать, что был бунт, достаточно того, что была критика.

— Но мы же не крепостные! — воскликнул лейтенант Дональдсон. — Они пытаются вернуться в Средневековье.

— Это больше похоже на террор в Париже, когда казнили любого, кого подозревали в нелояльности к революции, — сказал Руп Андервуд.

— Совершенно верно, — ответил Спейд. — Некоторые газеты называют это «террором Питта».

— И как, черт возьми, они оправдывают такой закон?

— Питт произнес речь, в которой сказал, что народ должен обращаться к парламенту, и только к парламенту, для исправления тех обид, на которые он может жаловаться, с уверенной надеждой на то, что ему будет оказана помощь.

— Но парламент не представляет народ. Он представляет аристократию и землевладельцев.

— Именно. Лично я считаю речь Питта смехотворной.

— Значит, мы преступники просто за то, что ведем эту беседу? — спросила Сьюзен Хискок, жена выпоротого печатника.

— Короче говоря, да, — ответил Спейд.

— Но зачем они это сделали?

— Они напуганы, — сказал он. — Они не могут выиграть войну и не могут накормить народ. Кингсбридж далеко не единственный город, где был хлебный бунт. Их ужасает, когда толпа скандирует «Хлеба и мира!» и бросает камни в короля. Они думают, что их всех гильотинируют.

Снова встал пастор Мидуинтер.

— Мы методисты, — сказал он. — Это значит, что мы верим, что каждый имеет право на свои убеждения о Боге. Это пока не противозаконно. Но нам нужно быть осторожными. Что бы мы ни думали о премьер-министре Питте, его правительстве и войне, мы должны держать свое мнение при себе, по крайней мере до тех пор, пока не узнаем, как будут действовать новые законы.

— Я с этим согласен, — сказал Спейд.

Спейд и Мидуинтер были двумя самыми уважаемыми людьми в либеральных кругах Кингсбриджа, и община приняла их слова.

Собрание закончилось, и Эймос подошел к Джейн Мидуинтер. У нее больше не было новой одежды каждые несколько месяцев, теперь, когда ее отец был простым пастором, а не соборным каноником, но она все равно умудрялась выглядеть неотразимо в своем мундире британского красного цвета и шляпке в военном стиле.

На этот раз она не поспешила уйти после службы. Обычно она ухитрялась пересекать площадь как раз в тот момент, когда англиканская община выходила из собора, чтобы пофлиртовать с виконтом Нортвудом. Но он был в Эрлкасле.

— Ваш друг Нортвуд пропустил бунт, — сказал Эймос.

— Уверена, бунта не было бы, если бы ополчением командовал виконт, — сказала она. — А не этот дурак Риддик.

Риддик был дураком, согласился Эймос, но он не был уверен, что Генри или кто-либо другой смог бы предотвратить бунт.

— А зачем он вообще поехал в Эрлкасл?

— Полагаю, он хотел сказать отцу, что не желает жениться на своей лошадиной кузине Миранде.

— Он вам это сказал?

— Не то чтобы прямо.

— Думаете, он хочет жениться на вас?

— Уверена в этом, — весело ответила она, но Эймос ей не поверил.

Он заглянул в серебристую дымку ее глаз и спросил:

— Вы его любите?

Она вполне могла бы ответить, что это не его дело, но ответила на вопрос.

— Я буду очень счастлива в браке с лордом Нортвудом, — сказала она. Вызывающая нотка подсказала Эймосу, что она утверждает то, в чем не была уверена. — Я буду графиней, и все мои подруги будут аристократками. У меня будут прекрасные наряды, и я буду носить их на изумительных балах. Меня представят королю. Он, вероятно, попросит меня стать его любовницей, а я скажу: «Но, ваше величество, разве это не будет грехом?» — и сделаю вид, что сожалею.

Джейн никогда не разделяла методистских добродетелей скромности и самоотречения, поэтому подобные речи не шокировали Эймоса. Она следовала религии своего отца без серьезной приверженности. Если бы она вышла замуж за Нортвуда, то в мгновение ока вернулась бы в лоно Англиканской церкви.

— Но вы не любите Нортвуда, — сказал он.

— Вы говорите, как мой отец.

— Ваш отец — лучший человек в Кингсбридже, и это сравнение для меня чрезмерная честь. Но я все равно говорю, что вы не любите Нортвуда.

— Эймос, вы милый человек, и я к вам хорошо отношусь, но у вас нет права меня донимать.

— Я люблю вас. Вы это знаете.

— Какими же несчастными мы были бы вместе, рабочая пчела в браке с бабочкой.

— Вы могли бы быть пчелиной маткой.

— Эймос, вы не можете сделать меня королевой.

— Вы уже королева моего сердца.

— Как поэтично!

«Я выставляю себя дураком», — подумал он. Но факт остается фактом, Нортвуд не сделал ей предложения. Он даже не пригласил ее познакомиться с отцом.

Возможно, этого никогда и не случится.

*

Сэл и Джардж поженились в церкви Святого Луки в субботу вечером после работы. У них не было денег на празднование, поэтому они взяли с собой в церковь только Кита и Сью. Однако, к удивлению Сэл, появились Эймос Барроуфилд и Элси Латимер и подписались в качестве свидетелей. Затем Эймос удивил ее снова, сказав, что снаружи их ждет галлон эля и бочонок устриц.

— Ничего, если мы разделим их с Джоан? — спросила Сэл.

— Конечно, ничего, — ответил Эймос. — Я дам Гилу Гилберту шиллинг, предложу ему кружку эля, и он с радостью нас впустит.

Свадебная процессия покинула церковь и направилась к тюрьме. Это были два больших старых дома, объединенных в один, с решетками на окнах и замками на всех дверях. Гил весело проводил их в маленькую комнату Джоан. Половицы были неровными, на стенах плесень, а камин был холодным и пустым, но никому не было до этого дела. Их было пятеро взрослых и двое детей, и они быстро согрели помещение. Эймос налил всем эля, а Джардж открыл устрицы своим карманным ножом. Гил предложил продать им буханку хлеба к пиршеству и запросил возмутительную цену в два шиллинга, но Эймос все равно заплатил, сказав:

— Пусть подзаработает немного.

— За моего брата, — сказала Джоан, поднимая кружку в тосте. — Я думала, он никогда не найдет хорошую женщину, но он выбрал себе лучшую из всех, да благословит его Господь.

— А ведь правда, да? — сказал Джардж. — Ну, кто теперь скажет, что я не умный?

— Вы отличная пара, — сказал Эймос, — два человека с сильными руками и добрыми сердцами. А Кит — самый умный мальчик в воскресной школе.

— А Сью — самая популярная девочка в школе, — поспешно добавила Элси.

Сэл была в эйфории. Она предвкушала тихий вечер дома с тушеной бараньей шеей, а вместо этого получила банкет.

— Спорю, свадьбы аристократов не такие веселые, — сказала она. — Со всеми их накрахмаленными одеждами и изысканными манерами.

— Сударыня, смею вас заверить, что я — леди Иоганна, герцогиня Ширинг, — сказала Джоан.

Кит и Сью взвизгнули от смеха.

Сэл подыграла. Она сделала реверанс, а затем сказала:

— Для меня честь ваше снисхождение, герцогиня Иоганна, но должна заметить, что я — графиня Кингсбридж, и почти так же хороша, как и вы.

Джоан повернулась к Джарджу и сказала:

— Эй ты, открой-ка мне еще одну устрицу.

— Дорогая герцогиня, — ответил Джардж, — вы приняли меня за дворецкого, но на самом деле я епископ Боксский и не могу открывать устрицы своими белоснежными ручками. — Он показал свои ладони, коричневые, в шрамах и не совсем чистые.

— Дорогой епископ, — сказала Сэл, хихикая, — вы мне очень симпатичны, поцелуйте меня.

Джардж поцеловал ее, и все зааплодировали.

Сэл оглядела комнату и поняла, что все важные люди в ее жизни находятся здесь: ее ребенок, ее муж, ее лучшая подруга, ребенок ее подруги, женщина, которая учила Кита, и Эймос, хозяин, который всегда приносил ей удачу. В Кингсбридже и в мире вокруг хватало жестоких и злых людей, но все в этой комнате были добрыми.

— Наверное, так и выглядит рай, — сказала она.

Она проглотила еще одну устрицу, запила ее долгим глотком эля и сказала:

— Сомневаюсь, что на небесах найдется что-то вкуснее устриц с элем.

*

Кингсбридж гордился тем, что был городом, где заседал суд ассизов. Это отличало город среди других и служило признанием того, что это самое важное место в графстве Ширинг. Дважды в год визит судьи из Лондона становился большим событием в светской жизни, и у него всегда было больше приглашений, чем он мог принять.

Совет устраивал в его честь великолепный Бал ассизов. Олдермены, однако, не были расточительны без умысла. Билеты стоили дорого, и бал приносил прибыль.

Дом Хорнбима находился всего в четверти мили от Зала собраний, и вечер был погожий, так что он с семьей отправился пешком. Бесконечные летние и осенние дожди, к счастью, прекратились, хотя для спасения урожая было уже слишком поздно.

В компании Хорнбима было три пары: он сам с Линни, Говард с Бель и Дебора с Уиллом Риддиком. Молодые люди были в белых перчатках и блестящих сапогах, а их шейные платки завязаны огромными бантами, которые Хорнбиму казались дурацкими. Декольте у молодых дам были глубже, чем ему хотелось бы, но заставлять их переодеваться было уже поздно.

У входа с портиком стояла толпа горожан, в основном женщины, кутавшие озябшие плечи в шали, и наблюдала за прибытием богачей. Они ахали при виде драгоценностей и аплодировали любому особенно экстравагантному наряду: ярко-желтой накидке, белому меху, высокой шляпе с перьями и лентами. Хорнбим игнорировал чернь и устремил взгляд прямо перед собой, но его родные махали и кивали знакомым, проходя сквозь восхищенную толпу.

И вот они внутри. На свечи было потрачено целое состояние, и все помещение было ярко освещено, открывая взору сонм великолепно одетых женщин и блистательных мужчин. Даже Хорнбим был впечатлен. Кингсбриджские суконщики и их семьи надевали на такие мероприятия свои лучшие ткани. Мужчины были во фраках фиолетового, ярко-синего, лаймово-зеленого и насыщенного каштанового цветов. Женщины носили смелую клетку и яркие полосы, складки, сборки и пояса-кушаки, и ярды кружев. Все это было лучшей рекламой талантов кингсбриджских мастеров.

Люди выстраивались для контрданса, в котором ведущая пара постоянно менялась. Хорнбим заметил, что виконт Нортвуд тоже участвует. Удивительно, но Нортвуд выглядел так, будто уже выпил немало шампанского.

— Надеюсь, этот оркестр сможет сыграть вальс, — сказала Дебора.

— Об этом не может быть и речи, — немедленно отрезал Хорнбим. Он никогда не видел вальса, но слышал о новом танцевальном помешательстве. — Это Бал ассизов, приличное мероприятие, организованное городским советом. Никаких непристойных танцев у нас тут не будет.

Дебора обычно уступала отцу, но сейчас воспротивилась.

— В нем нет ничего непристойного! В Лондоне его танцуют постоянно.

— Это не Лондон, и мы не позволяем танцы, в которых люди обнимаются… лицом к лицу. Это отвратительно. Они могут быть даже не женаты!

— Знаешь, отец, — ухмыльнулся Говард, — от вальса вообще-то не беременеют.

Остальные громко рассмеялись.

Хорнбим был раздосадован.

— Не очень-то уместное замечание, Говард, особенно в присутствии дам.

— Ох. Прости.

— Отец, ты говоришь, как старый суконщик, который боится новомодных станков. Тебе следует идти в ногу со временем! — сказала Дебора.

Слова задели Хорнбима. Он не считал себя ретроградом.

— Нелепое сравнение, — сердито бросил он. Дебора была единственной в семье, кто мог противостоять ему в споре.

— Может, хотя бы один-два вальса?

— Никаких вальсов не будет.

Молодежь сдалась и присоединилась к контрдансу. Хорнбим с гримасой отвращения увидел, что в нем участвует и Эймос Барроуфилд.

Вечно случается что-то, что испортит ему настроение.

*

После свадебного пира Сэл села за кухонный стол с одолженным пером, чернильницей и открыла Библию своего отца. Она написала дату, затем слово «Брак», а потом спросила:

— Как пишется «Джардж»?

— Что ты делаешь? — спросил Джардж.

— Записываю нашу свадьбу в семейную Библию.

Он заглянул ей через плечо.

— Добротная книга, — сказал он.

«Старая», — подумала Сэл, но с хорошей медной застежкой и напечатанная четкими, легко читаемыми буквами.

— Должно быть, стоила немало, — сказал Джардж.

— Вероятно, — ответила она. — Ее купил мой дед. Как пишется твое имя?

— Не знаю, видел ли я когда-нибудь, как оно пишется.

— Значит, если я напишу неправильно, ты не узнаешь.

Он рассмеялся.

— И не расстроюсь.

Сэл написала: «Джардж Бокс и Сара Клитроу».

— Очень хорошо, — сказал Джардж.

Сэл показалось, что выглядит это не совсем правильно, но дело было сделано. Она подула на чернила, чтобы высушить их. Когда они перестали блестеть и стали тускло-черными, она закрыла книгу.

— А теперь, — сказала она, — пойдем посмотрим, как гости съезжаются на бал.

*

Элси была неважной танцовщицей, но ей нравилось танцевать с Эймосом, грациозным и точным. Контрданс был энергичным, и в конце они покинули зал, тяжело дыша от усилия.

Залы собраний сегодня выглядели совсем не так, как когда Элси использовала их для своей воскресной школы. Именно таким это место и задумывалось. Полным музыки и болтовни, с вылетающими пробками, наполняемыми, осушаемыми и снова наполняемыми бокалами. Но она предпочитала, когда единственными обитателями здесь были бедные дети, жаждущие знаний.

— Ну вот, я и в тюрьме побывала, — сказала она Эймосу. — Впервые в жизни.

Он рассмеялся.

— Я давно знаю Сэл. Она очень любила своего первого мужа, Гарри, и я рад видеть ее снова счастливой.

— Вы добрый человек, Эймос.

— Иногда.

Она знала, что Эймос смущается от комплиментов, поэтому быстро сменила тему.

— Мне жаль, что Сократовское общество пришлось прикрыть.

— Спейд и пастор Мидуинтер считают, что так лучше.

— Какая жалость.

— Осталось немного денег, и они собираются на них основать книжный клуб.

— Что ж, это уже что-то, хотя тем, кто не умеет читать, это не поможет.

— Напротив, мужчины вступают в него, чтобы научиться читать. — Он посмотрел ей через плечо, и его лицо изменилось.

Она обернулась, чтобы увидеть, что привлекло его внимание. Джейн Мидуинтер разговаривала с Нортвудом. «Могла бы и догадаться», — подумала Элси. Она услышала, как Джейн сказала:

— Пойдем к буфету, съешь что-нибудь, прежде чем пить еще шампанское. Не хочу, чтобы ты опозорился.

Такое могла бы сказать жена или невеста.

Элси снова повернулась к Эймосу и спросила:

— Что вы будете делать, если Джейн выйдет замуж за Нортвуда?

— Она не выйдет. Граф не позволит.

Она настаивала.

— Но что бы вы сделали, если бы это случилось?

— Не знаю. — Эймос выглядел неловко. — Ничего, полагаю. — Он оживился. — Идет война, и Нортвуду рано или поздно придется сражаться. Если его убьют в бою, Джейн снова будет свободна.

Это было бессердечно, что не походило на Эймоса.

— Значит, вы бы просто ждали и надеялись.

— Вроде того. Прошу прощения. — Он оставил ее и последовал за Джейн и Нортвудом.

Отчаяние навалилось на Элси. Для нее не было надежды. Эймос останется верен Джейн, даже если она выйдет замуж за другого.

Пора было взглянуть правде в глаза.

«Мне двадцать два года, и я не замужем, — подумала она. — Все, чего я хочу, — это дом, полный детей. Бель Марш теперь Бел Хорнбим, а Дебора Хорнбим — Дебора Риддик, и у них, вероятно, скоро будут дети, а я все еще цепляюсь за мужчину, который любит другую.

Я не собираюсь превращаться в старую деву. Я должна забыть об Эймосе».

Она взяла бокал шампанского, чтобы подбодрить себя.

*

Арабелла Латимер выглядела восхитительно в рыжевато-коричневом платье из одного из кашемиров Спейда. Лиф со сборками и высокая талия подчеркивали ее пышную грудь. Спейд едва мог отвести от нее глаз.

— Если мне удастся уговорить оркестр сыграть вальс, вы потанцуете со мной? — спросил он.

— С удовольствием, — ответила она. — Но я не умею.

— Я вас научу. Я научился в Лондоне. Это легко. Будет много тех, кто только учится — в Кингсбридже его еще не танцевали.

— Хорошо. Надеюсь, духовенство не сочтет это возмутительным.

— Они любят возмущаться. Это их будоражит.

Спейд подошел к эстраде и, когда текущий танец закончился, показал капельмейстеру серебряную крону — монету в пять шиллингов — и спросил:

— Можете сыграть вальс?

— Конечно, — ответил капельмейстер. — Но не думаю, что олдермену Хорнбиму это понравится.

Это разозлило Спейда, но он заставил себя улыбнуться.

— Мистер Хорнбим не всегда добивается своего, — сказал он, сдерживая раздражение. Он поднял монету. — Решать вам.

Капельмейстер взял деньги.

Спейд вернулся к Арабелле.

— Движение такое: раз-два-три, раз-два-три. Вы делаете шаг назад левой ногой, затем в сторону и назад правой, а потом сводите ноги вместе, как те иностранцы, что щелкают каблуками при поклоне.

Он встал перед ней, не касаясь, и они вместе повторили шаги.

Арабелла быстро все поняла.

— Это и вправду несложно, — сказала она.

Ее глаза горели, и она была полна нетерпения. Спейд начал думать, что, возможно, она влюблена в него так же сильно, как и он в нее.

На них почти не обращали внимания. На таких балах часто можно было видеть, как люди учат друг друга сложным шагам строго поставленных танцев, вроде котильона, в котором участвовали четыре пары в каре, касаясь лишь рук друг друга.

Аллеманда подошла к концу, и в музыке наступила пауза. Обычно капельмейстер объявлял следующий танец, чтобы люди могли приготовиться, но на этот раз он промолчал, возможно, опасаясь, что вальс остановят, не дав ему начаться, и ему придется вернуть пять шиллингов. Музыка заиграла без объявления, но этот ритм «раз-два-три» нельзя было ни с чем спутать. Люди в толпе выглядели озадаченными незнакомой мелодией.

— Начинаем, — сказал Спейд. — Положите правую руку мне на левое плечо.

Он положил руку ей на талию, мягкую и слегка теплую. Другую ее руку он держал на уровне плеча. Их тела соприкоснулись.

— Это очень интимно, — сказала она. В голосе ее не было и тени упрека.

Спейд сделал первый шаг, и она плавно подстроилась. В мгновение ока они вальсировали так, будто делали это уже много раз.

— Мы танцуем одни, — сказала Арабелла.

Спейд заметил, что гул разговоров и смеха несколько поутих, и многие смотрели на него с женой епископа. Он начал сомневаться, не было ли это ошибкой. Он не хотел, чтобы у Арабеллы возникли неприятности с мужем.

Он заметил, что Хорнбим смотрит на него с яростным выражением лица.

— Ох, Боже, все на нас смотрят, — сказала Арабелла.

Спейд держал в объятиях свою любовь и не хотел прекращать танец.

— К черту их всех, — сказал он.

Она рассмеялась.

— Глупец, я вас обожаю.

Тут Дебора Хорнбим вытащила на паркет Уилла Риддика, а брат Деборы, Говард, последовал за ней со своей новоиспеченной женой Бел; и обе пары начали вальсировать.

— Слава небесам, — сказала Арабелла.

Спейд посмотрел на молодых Хорнбимов и сказал:

— Они репетировали дома. Спорю, Хорнбим об этом не знал.

К ним присоединились и другие пары, и вскоре уже сотня человек вальсировала или пыталась это делать. Почувствовав себя увереннее, Спейд притянул Арабеллу ближе, и она ответила, прижавшись к нему, пока они кружились по залу. Она прошептала ему на ухо:

— О боже, мы же как будто трахаемся.

Спейд счастливо улыбнулся.

— Если вы думаете, что это напоминает трахание, — пробормотал он, — значит, раньше вы делали это неправильно.

*

Вальс закончился, и капельмейстер объявил котильон. Кенелм пригласил Элси, и она согласилась. Он вел ее хорошо, и она подумала, что ее неловкость не слишком заметна. После танца он сказал:

— Давайте выпьем шампанского.

Это был ее третий бокал, и она расслабилась.

— Вы много танцевали в Оксфорде? — спросила она.

Кенелм покачал головой.

— Женщин не было. — Затем он добавил: — Во всяком случае, тех, с кем стал бы танцевать будущий священник.

— Прекратите, — сказала она.

— Что прекратить?

— Осуждать. В этом нет ни капли обаяния. Вы священник, все и так полагают, что неподходящие женщины вас не интересуют. Не нужно это подчеркивать.

Он обиженно нахмурился и, казалось, готов был возразить, но потом замялся и задумался.

*

Эймос любил танцевать и умел вальсировать, но не присоединился к танцующим. Он следовал за Джейн и Нортвудом. Он знал, что ведет себя дурно, но они его не замечали, поглощенные друг другом. Никто другой тоже этого не заметил; во всяком случае, пока.

Они подошли к буфету, затем присоединились к танцующим, а потом перешли на променад. Наконец, они вышли через двери в освещенный фонарями сад.

Ночной воздух был холоден, и на улице было мало людей. Эймос ощущал на языке привкус тумана.

Джейн накинула накидку от холода. Они прогуливались взад-вперед. Шаги Нортвуда были немного нетвердыми, но Джейн полностью владела собой. В полумраке было трудно разглядеть их лица, но их головы были склонены близко друг к другу, и разговор их был явно напряженным.

Эймос прислонился к внешней стене здания, словно человек, которому нужен свежий воздух. Между Джейн и Нортвудом происходило что-то серьезное, нечто большее, чем флирт.

Затем они исчезли.

Он понял, что они скрылись за группой высоких кустов. Теперь они были вне поля зрения. Что они там делают? Он должен был знать. Он пересек газон. Он не мог с собой совладать.

Подойдя ближе, он обнаружил, что может разглядеть их сквозь листву. Они обнимались и целовались, и он услышал страстный стон Нортвуда. Его охватила ярость, и в то же время ему было стыдно подглядывать. Нортвуд делал то, о чем Эймос лишь грезил. Он разрывался между желанием напасть на Нортвуда и стремлением уйти незамеченным.

Он увидел, как рука Нортвуда сжала грудь Джейн.

Он шагнул ближе.

— Нет, — тихо сказала Джейн и убрала руку Нортвуда.

Эймос замер.

Держа обе руки Нортвуда в своих, Джейн сказала:

— Мужчина, за которого я выйду замуж, сможет ласкать мою грудь, когда ему заблагорассудится, — и я с радостью ему это позволю.

Эймос услышал, как Нортвуд ахнул.

Затем Нортвуд сказал:

— Выходи за меня, Джейн.

— О, Генри! — воскликнула она. — Да!

Они снова поцеловались, но Джейн прервала объятие. Она взяла Нортвуда за руку и вывела его из-за кустов. Эймос быстро отвернулся, делая вид, что праздно прогуливается мимо.

Джейн не дала себя обмануть.

— Эймос! — воскликнула она. — Мы помолвлены!

Она не остановилась, а повела Нортвуда внутрь. Эймос последовал за ними.

Крепко держа Нортвуда под руку, Джейн подошла к своему отцу, пастору Мидуинтеру, который разговаривал с олдерменом Дринкуотером и двумя девушками Хорнбим, Деборой и Бель.

— Отец, — сказала Джейн, — Генри хочет вам что-то сказать.

Это могло означать только одно, особенно учитывая, что Джейн назвала Нортвуда по имени. И Дебора, и Бель взвизгнули от восторга.

Нортвуд был подвыпившим, но хорошие манеры пришли ему на помощь, и он сказал:

— Сэр, позвольте мне просить руки вашей дочери?

Пастор колебался. Последней надеждой Эймоса было то, что Мидуинтер найдет предлог и скажет Нортвуду прийти к нему завтра, чтобы они могли как следует обсудить предложение.

Но Дринкуотер, который был дедом Джейн, не смог сдержать радости.

— Как великолепно! — сказал он.

— Джейн выходит замуж за виконта Нортвуда! Ура! — громко объявила Бель Хорнбим.

Мидуинтер был явно недоволен тем, как все это происходило. Однако, если бы он отказал дочери, она была бы опозорена. После долгой паузы он наконец сказал Нортвуду:

— Да, милорд, вы можете просить ее руки.

— Благодарю вас, — ответил Нортвуд.

— Браво, мисс Мидуинтер, — с восхищением пробормотала Дебора Риддик. Она, очевидно, поняла, что все это было блестяще разыграно Джейн.

Джейн взяла Нортвуда за руку, повернулась к нему и сказала:

— Смыслом моей жизни станет счастье моего чудесного мужа.

Эймос отвернулся, вышел из здания и направился домой.

*

Элси видела, как ушел Эймос, и по его виду поняла, что случилось что-то плохое. Ей не потребовалось много времени, чтобы выяснить, что именно. Через несколько минут в зале воцарилась атмосфера возбуждения, люди оживленно переговаривались, их голоса звучали удивленно и немного скандализованно. Затем к ней подошел Кенелм Маккинтош и сказал:

— Нортвуд сделал предложение Джейн Мидуинтер, и Джейн его приняла.

— Что ж, что ж, — сказала Элси. — Значит, Джейн получила мужчину, которого хотела.

А я — нет.

— Разве вы не удивлены?

— Не очень. Джейн упорно работала над этим несколько месяцев.

— Но ее отец — методист, а Нортвуд станет графом Ширингом!

— А Джейн станет графиней.

— Меня беспокоит, что методизм начинают воспринимать как обычную часть английского христианства.

— А почему бы и нет? Протестантизм ведь стал обычной частью европейского христианства.

Этот ответ на мгновение выбил его из колеи. Элси с удовольствием наблюдала, как он барахтается в поисках ответа. И к тому же он был чертовски хорош собой.

Наконец он сказал:

— Иногда вы бываете ужасно легкомысленны.

— Ну что вы, мистер Маккинтош, вы говорите так, будто почти ко мне привыкли.

Он на мгновение задержал на ней взгляд.

— Вы очень умны.

— Боже мой, какой комплимент! Особенно от мужчины!

— Снова легкомыслие.

— Знаю.

— Несмотря на это, я восхищаюсь вами.

Это был шифр. Это означало: «я в вас влюбляюсь». Она подавила желание съязвить. Она догадывалась, что он испытывает к ней нежность, а над настоящим чувством смеяться нельзя. С другой стороны, он никогда не смотрел на нее с тем животным желанием, которое она видела во взгляде Эймоса, когда тот смотрел на Джейн. Она невольно вспомнила слова Эймоса: «Он хочет на тебе жениться, потому что это поможет его карьере. Зять епископа вряд ли останется без продвижения в Церкви».

— Вы честолюбивы? — спросила она.

— Честолюбив в служении Богу, да. И моя жена разделит со мной радость служения Ему.

Его слова были банальны, но он казался искренним.

— В служении Богу, да, но в каком качестве? — спросила она.

— Если на то будет Его воля, я верю, что смогу трудиться епископом. У меня есть необходимое образование, я предан делу и трудолюбив.

— Сказали бы вы, что вы горды?

Ему было неуютно под этим допросом, но он упорно его сносил.

— Мне случалось исповедоваться в грехе гордыни, да.

Это было честно.

— Я люблю детей, — сказала она. — А вы?

— У меня никогда не было такой возможности. У меня нет сестер, только один брат, который на двенадцать лет старше. Мое самое раннее воспоминание связано с тем, как он уезжает из дома, покидает Шотландию. Он уехал на работу в Манчестер, как я уехал в Оксфорд. В Шотландии честолюбивым молодым людям мало что светит.

— Для некоторых служение Богу может заключаться в преподавании.

— Согласен. «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное», — сказал Иисус.

— Вы пытаетесь помогать в воскресной школе, но вам никогда не бывает легко с малышами.

— Возможно, вы могли бы меня научить.

Впервые она видела, чтобы он проявил смирение. Где-то внутри него был достойный человек.

— Я говорил с вашим отцом, — сказал Маккинтош.

Ее охватила паника. Сейчас он сделает ей предложение, а она не знала, что ответить. Она оглядела комнату и сказала:

— Я не вижу отца.

— Он ушел. Ему нездоровилось. Я немного беспокоюсь о его здоровье.

Тяня время, Элси спросила:

— А моя мать?

— Она сказала, что найдет кого-нибудь, кто проводит ее домой, и чтобы он не беспокоился.

— О, хорошо.

— Я сказал вашему отцу, что полюбил вас…

— Для меня это честь. — Это была формальная фраза, которая ни к чему ее не обязывала.

— …и сказал, что питаю некоторую надежду, что и вы сможете ко мне привязаться.

«Я не знаю, — подумала она, — я правда не знаю».

— Мисс Латимер… или могу я сказать, моя дорогая Элси… вы выйдете за меня замуж?

Вот оно, и теперь ей предстояло принять решение, которое определит всю ее жизнь.

Насколько вообще можно было знать сердце другого человека, она знала, что Эймос никогда на ней не женится. А за последние несколько минут она увидела ту сторону Маккинтоша, которую он никогда ей не показывал. Возможно, из него все-таки выйдет хороший отец.

Она никогда не будет любить его страстно. Но брак ее родителей был таким же. И когда она спросила, рада ли мать, что вышла замуж за отца, та ответила: «Конечно! Иначе у меня не было бы тебя». «Вот так и я буду чувствовать, — подумала Элси, — рада браку из-за детей».

«Будь мне восемнадцать, я бы сказала «нет». Но мне двадцать три. И у меня нет той власти над мужчинами, что есть у Джейн. Я не могу склонить голову набок, застенчиво улыбнуться и говорить тихим, интимным голосом, чтобы им приходилось наклоняться ближе, чтобы расслышать. Я пробовала, и чувствовала себя лишь неискренней и глупой. Но я хочу, чтобы кто-то целовал меня на ночь, и я жажду родить детей, любить их и вырастить добрыми, умными и милосердными. Я не хочу стареть в одиночестве.

Я не хочу быть старой женщиной без детей».

— Благодарю вас за оказанную честь, Кенелм, — сказала она. — Да, я выйду за вас замуж.

— Слава Богу, — произнес Кенелм.

*

Спейд своим личным ключом отпер дверь в северном притворе собора. Он вошел, Арабелла последовала за ним. Внутри было холоднее, чем снаружи. Когда он закрыл дверь, стало ничего не видно. Наощупь он нашел замочную скважину и запер дверь.

— Держитесь за фалды моего пальто и идите за мной, — сказал он Арабелле. — Думаю, я найду дорогу в темноте.

Вытянув руки перед собой, как слепой, чтобы не врезаться в колонну, он двинулся на запад, стараясь идти прямо. Через несколько секунд он понял, что едва различает окна, темно-серые стрельчатые силуэты на фоне черной как смоль кладки. Когда он поравнялся с последним окном, он понял, что находится всего в двух-трех шагах от торцевой стены. Его руки коснулись холодных камней, и он повернул. Он пошел вдоль стены за угол к нартексу, вестибюлю под колокольней. Он нашел дверь и отпер ее. Когда они вошли внутрь, он снова ее запер.

Они поднялись по винтовой лестнице в комнату звонарей.

— Я ничего не вижу! — сказала Арабелла.

Он обнял ее и поцеловал. Она с энтузиазмом ответила на поцелуй, обхватив его голову руками и зарывшись пальцами в его волосы. Он коснулся ее груди сквозь платье, наслаждаясь ее тяжестью, мягкостью и теплом.

— Но я хочу вас видеть, — сказала она.

— Я припрятал тут сумку после репетиции в прошлый понедельник, — сказал Спейд, тяжело дыша. — Просто постойте спокойно, пока я ее найду.

Он пересек комнату, ступая по матам и чувствуя, как свисающие веревки задевают его пальто. Он опустился на колени и пошарил вокруг, пока не наткнулся на кожаную сумку, которую здесь припрятал. Он достал свечу и огниво, затем зажег свечу. В комнате звонарей не было окон, так что свет не мог быть виден снаружи.

Он обернулся и посмотрел на нее. В свете свечи они улыбнулись друг другу.

— Вы это спланировали, — сказала Арабелла. — Умница.

— Это было скорее похоже на мечту, чем на план.

Когда фитиль разгорелся ярче, он капнул воском на половицы, затем установил основание свечи в расплавленный воск и держал ее там, пока воск не застыл достаточно, чтобы удержать ее на месте.

— Давайте ляжем на пол, — сказала она. — Мне все равно, если будет неудобно.

— У меня есть идея получше.

На полу лежали маты, которыми пользовались звонари, чтобы уменьшить износ веревок, когда те терлись о пол. Он поднял несколько матов и сложил их в стопку, соорудив постель.

— Вы все продумали!

— Я месяцами представлял себе этот момент.

Она хихикнула.

— Я тоже.

Он лег и посмотрел на нее снизу вверх.

К его удивлению, она встала над ним и задрала платье до пояса. Ее ноги были белыми и стройными. Он гадал, не носит ли она панталоны, рискованную новую моду, но их не было, а волосы на ее лобке были темно-рыже-каштановыми. Ему захотелось их поцеловать.

Его эрекция бугром выпирала из-под клапана бриджей, и он почувствовал смущение, что было глупо, он понимал, но ничего не поделаешь.

Арабелла была далека от смущения. Она опустилась на колени, оседлав его ноги, и расстегнула клапан, освободив его член.

— О, как мило! — сказала она и взяла его в руку.

— Я сейчас взорвусь, — сказал Спейд.

— Нет, подождите меня! — Она переместилась над ним и ввела его в себя. — Не толкайтесь, пока нет.

Когда он вошел полностью, она наклонилась вперед, схватила его за плечи и поцеловала. Затем подняла голову, посмотрела ему в глаза и начала медленно двигаться. Он обхватил ее за бедра и двигался в такт.

— Не отводи глаз, — сказала она. — Смотри на меня.

«Несложная задача», — подумал он. Рыжеватые пряди разметались, ореховые глаза широко распахнуты, губы приоткрыты, а великолепная грудь тяжело вздымается в такт дыханию. За что мне такое счастье?

Ему хотелось, чтобы это длилось вечно, но он не был уверен, что продержится еще хотя бы минуту. Однако контроль потеряла она. Она так сильно стиснула его руки, что стало больно, но ему было все равно, потому что его тоже уносило потоком, и конец наступил для них обоих одновременно.

— Так хорошо, — выдохнула она, обессиленно упав ему на грудь. — Так хорошо.

Он обнял ее и погладил по волосам.

Через минуту она сказала:

— Как хорошо, что у тебя есть ключи.

Это показалось ему забавным, и он хмыкнул. Она тоже рассмеялась.

Затем она ахнула:

— Что я тебе говорила! Что я делала! Я обычно не… то есть я никогда раньше… о, черт, я лучше замолчу.

Еще через минуту она сказала:

— Я хотела, чтобы это длилось дольше, но не смогла сдержаться.

— Не беспокойся, — сказал он. — У нас еще будет завтра.

*

В суде ассизов обвинение против Джоан было тем же, но защита, как показалось Сэл, была лучше. Эймос Барроуфилд под присягой заявил, что Джоан работала на него много лет, всегда была честной и порядочной, никогда не проявляла насилия и не стала бы подстрекать людей к бунту. С похожими показаниями выступили и другие уважаемые жители Кингсбриджа: пастор Мидуинтер, Спейд и даже викарий церкви Святого Луки. А Сайлас Чайлд признал, что Джоан отдала ему все деньги.

Присяжные долго совещались. Это не было удивительным. Присяжные на малом суде решали лишь, предавать ли ее суду ассизов. Эти же присяжные решали вопрос жизни и смерти.

Сэл поговорила со Спейдом.

— Что думаешь?

— То, что она отдала деньги Чайлду, большой плюс в ее пользу. Но против нее та толпа, что забросала камнями карету короля.

— Но это же не вина Джоан! — сказал Джардж, стоявший рядом с Сэл.

— Я не говорю, что это справедливо, но нападение на короля настроило их всех на жестокость.

Под этим он подразумевал смертный приговор, Сэл знала.

— Молю Бога, чтобы ты ошибся, — горячо сказала она.

— Аминь, — ответил Спейд.

Для зрителей в зале суд был не единственной темой для разговоров. Многие обсуждали две помолвки, состоявшиеся на Балу ассизов. Нортвуд и Джейн были главной новостью. Вчера Джейн Мидуинтер присутствовала на причастии в соборе, а не в методистском зале, и сидела с Нортвудом, словно они уже были женаты. Затем пастор Мидуинтер пригласил Нортвуда на воскресный обед в свой скромный дом, и Нортвуд пошел. Однако все ждали реакции отца Нортвуда, графа Ширинга. Вероятно, он будет возражать, хотя в конечном счете не сможет помешать своему двадцатисемилетнему сыну жениться на избраннице.

Помолвка Элси Латимер и Кенелма Маккинтоша не была столь примечательной, хотя некоторые удивились, что Элси сказала «да».

Обе свадьбы, несомненно, состоятся в соборе. Сэл посмотрела на Джарджа и горько усмехнулась, подумав, как не похожи будут эти свадьбы на ее собственную. Но она бы ничего не изменила в своей свадьбе, даже если бы могла.

«Скажи я это вслух, никто бы мне не поверил», — подумала она.

Присяжные вернулись, и клерк спросил старшину, признают ли они Джоан виновной или невиновной.

— Виновна, — сказал старшина.

Джоан пошатнулась и, казалось, вот-вот упадет, но Джардж поддержал ее.

В толпе раздался возмущенный гул.

Сэл увидела улыбку на лице Уилла Риддика. «Лучше бы я убила его тем камнем», — подумала она.

— Подсудимая, — сказал судья. — Вы признаны виновной в преступлении, которое карается смертной казнью.

Джоан побелела от ужаса.

— Однако, — продолжал судья, — ваши сограждане настоятельно просили о снисхождении, а купец Сайлас Чайлд засвидетельствовал, что вы отдали ему все деньги, вырученные от продажи украденного зерна.

«Конечно, — подумала Сэл, — это значит, ее не повесят. Но каким будет наказание? Порка? Каторга? Колодки?»

— Посему я не приговариваю вас к смерти.

— О, слава Богу, — выдохнул Джардж.

— Вместо этого вы будете сосланы в каторжную колонию Новый Южный Уэльс в Австралии на четырнадцать лет.

— Нет! — закричал Джардж.

Он был не один. Толпа была возмущена, и послышались новые крики протеста.

— Очистить зал! — повысил голос судья.

Шериф и констебли начали выталкивать людей. Судья скрылся за дверью в совещательную комнату. Сэл схватила Джарджа за руку и заговорила с ним, чтобы отвлечь от мыслей о насилии.

— Четырнадцать лет, Джардж, ей будет всего сорок четыре.

— Они почти никогда не возвращаются, даже когда срок заканчивается, ты же знаешь. Когда ссылали в Америку, немногие вернулись, а Австралия еще дальше.

Сэл знала, что он прав. По окончании срока заключенные должны были сами платить за обратный путь, а заработать там достаточно денег было почти невозможно. В большинстве случаев ссылка фактически означала пожизненное изгнание.

— Мы можем надеяться, Джардж, — сказала Сэл.

Его гнев сменялся горем. Едва не плача, он сказал:

— А как же маленькая Сью?

— Ее оставят здесь. Никто не захочет везти ребенка в каторжную колонию, да это и не разрешено.

— Значит, у нее не будет ни матери, ни отца!

— У нее будем мы с тобой, Джардж, — торжественно прошептала Сэл. — Теперь она наша дочь.

*

Кит знал, что случилось что-то ужасное, но несколько дней не мог добиться от взрослых никаких подробностей. Затем однажды утром за завтраком его мать сказала:

— Кит, Сью, я попробую объяснить вам, что сегодня произойдет.

«Наконец-то», — подумал Кит. Он выпрямился, заинтересовавшись.

— Сью, твоя мама сегодня утром должна уехать.

— Почему? — спросила Сью.

Кит тоже хотел это знать.

— Судья решил, что она поступила неправильно, когда помешала мужчинам грузить мешки с зерном на баржу мистера Чайлда, — сказала Сэл.

Кит знал об этом. Он уверенно произнес:

— Это было кингсбриджское зерно, его нельзя было увозить.

— Мы все так думали, — сказал Джардж, — но судья посчитал иначе, и он обличен властью.

— Куда едет мама? — спросила Сью.

— В Новый Южный Уэльс, в Австралию, — ответила Сэл.

— Это далеко?

Кит знал ответ. Он коллекционировал такие факты.

— Десять тысяч миль, — сказал он, гордясь своими знаниями. Но Сью выглядела озадаченной, словно не могла понять, что такое десять тысяч миль. Он добавил: — Кораблю нужно полгода, чтобы туда добраться.

— Полгода! — Она поняла это и начала плакать. — Но когда она вернется?

— Это будет очень долго. Четырнадцать лет, — сказала Сэл.

— Мы с тобой к тому времени вырастем, — сказал Кит Сью.

— Кит, позволь мне отвечать на вопросы, пожалуйста, — сказала Сэл.

— Прости.

— Через минуту мы пойдем к реке, чтобы помахать ей на прощание. Она поедет на барже в Комб, а там пересядет на большой корабль для долгого путешествия. Так вот, шериф сказал, что мы не можем ее обнимать или целовать. На самом деле, мы не должны даже пытаться к ней прикоснуться.

— Это нечестно! — всхлипнула Сью.

— Совершенно нечестно. Но у нас будут большие неприятности, если мы попытаемся нарушить правила. Вы понимаете?

— Да, — ответила Сью.

— Кит?

— Да.

— Тогда можем идти.

Они надели пальто.

Кит знал, что происходит, но не мог по-настоящему этого постичь. Никто из его знакомых не считал Джоан преступницей. Как судья мог совершить такую подлость?

У реки собралась толпа. Жителей Кингсбриджа и раньше ссылали, но это были воры и убийцы. Джоан была женщиной и матерью. Он чувствовал ярость людей, стоявших вокруг него в своих поношенных пальто и старых шляпах, сбившихся в кучу под легким дождем, озлобленных, но беспомощных.

Появилась Джоан в сопровождении шерифа Дойла, и по толпе ожидавших пронесся глухой враждебный ропот. Кит увидел, что лодыжки Джоан скованы цепью, из-за чего она шла неестественно мелкими шажками. Сью увидела то же самое и закричала:

— Почему у нее ноги в цепях?

— Чтобы она не убежала, — сказал Кит.

Сью разрыдалась.

— Кит, — сердито сказала Сэл, — я же велела тебе дать мне отвечать на вопросы. Ты ее расстроил.

— Прости.

«Я лишь сказал правду», — подумал он, но мать была не в настроении спорить.

Кто-то начал хлопать, и другие присоединились. Джоан, казалось, внезапно заметила толпу, и ее осанка изменилась. Она не могла изменить свою странную походку, но выпрямила спину, высоко подняла голову и смотрела по сторонам, кивая знакомым. Кит смутно подумал, что так для Сью будет лучше. Хуже всего было бы видеть свою мать в жалком виде.

Аплодисменты усилились, когда Джоан приблизилась к барже.

Кит взял Сью за руку, чтобы успокоить ее. Его мать взяла другую руку, вероятно, чтобы удержать ее, если та попытается подбежать к Джоан.

Джоан пересекла сходни и ступила на палубу баржи.

Сью закричала, и Сэл быстро подхватила ее на руки. Руки и ноги Сью молотили воздух, но Сэл крепко ее держала.

Баржевик отвязал канаты и оттолкнулся от пристани. Течение мягко понесло баржу вниз по реке, сильно, но неторопливо.

На палубе Джоан повернулась лицом к берегу и к наблюдающей за ней толпе. Кит удивлялся, как она может стоять так неподвижно и тихо, просто провожая взглядом близких. Она покидала свою семью и место, где провела всю свою жизнь, и отправлялась куда-то на другой конец света. Мысль была настолько ужасающей, что Кит попытался ее отогнать.

Течение быстро уносило баржу вниз по реке. Крики Сью стихли. Толпа перестала хлопать.

Баржа обогнула первый изгиб реки и скрылась из виду.