Доспехи света

19

Эймос Барроуфилд встал в четыре часа. Он был один в доме, его мать умерла два года назад. Он быстро оделся и через несколько минут вышел, неся фонарь. Утро было свежее, весеннее. Несмотря на ранний час, он не был единственным, кто не спал. В бедных жилищах горели огни, и сотни рабочих уже брели по темным улицам к фабрикам.

Эймос заметил двух часовых у штаб-квартиры ополчения и с горечью подумал, что красное сукно их мундиров было соткано Хорнбимом.

Кингсбридж утратил свой вид процветающего города. Люди не могли позволить себе перекрасить входные двери или починить разбитые стекла. Некоторые лавки закрылись совсем, у других были унылые витрины и скудный товар. Покупатели брали самое дешевое, а не лучшее. Спрос на высококачественную одежду, в которой специализировался Эймос, упал.

Всему виной была война. Коалиция Британии, России, Османской империи и Неаполитанского королевства атаковала Французскую империю на большей части Европы и Ближнего Востока, и терпела поражения. Французы иногда отступали, но всегда отыгрывались. «Ради этой бессмысленной войны, — думал Эймос, — мы все едва сводим концы с концами. А рабочие только злятся».

Лунный свет поблескивал на ряби реки. Он перешел мост на остров Прокаженных. В больнице Кэрис горели огни. Второй пролет моста привел его в пригород под названием Лаверсфилд. Там он повернул налево.

На этой стороне реки Хорнбим построил длинные ряды домов, бок о бок и спина к спине, с водяной колонкой и отхожим местом посреди каждой улицы. Дома снимали рабочие, трудившиеся на близлежащих фабриках.

В холмистой местности к северу и востоку от города река и ее притоки текли достаточно быстро, чтобы вращать мельничные колеса и в то же время обеспечивать неограниченное количество воды для валяния и крашения. Здесь не было уличной планировки. Здания, мельничные механизмы и водоводы строились там, где текла вода.

Он пошел вверх по течению к своей фабрике. Кивнув сонному сторожу, он отпер дверь и вошел. Он зажигал лампы, когда прибыл Хэмиш Лоу, в сапогах для верховой езды и длинном синем плаще.

Хэмиш теперь выполнял работу, которую Эймос делал до смерти отца. Он объезжал деревни и посещал надомников. Хэмиш всегда был хорошо одет и старался быть дружелюбным с людьми. Однако, несмотря на добродушие, он был достаточно крепок, чтобы постоять за себя в дорожной стычке. Короче говоря, он был более молодой версией Эймоса.

Вместе они навьючили лошадей и обсудили места, которые Хэмиш сегодня посетит, и ремесленников, с которыми будет иметь дело. Большую часть пряжи теперь делали на фабрике, на машинах, так что надомных прядильщиц стало меньше, но ткачество все еще оставалось ручным трудом, и ткачи работали либо дома, либо на фабриках.

— Лучше предупреди их, что на следующей неделе работы может не быть, — сказал Эймос Хэмишу. — У меня больше нет заказов, и я не могу позволить себе складировать сукно.

— Может, в ближайшие дни что-нибудь подвернется, — с оптимизмом сказал Хэмиш.

— Будем надеяться.

Начали прибывать рабочие, они ели хлеб и пили из глиняных кружек слабый эль, щебеча, как воробьи поутру. У них всегда было о чем поговорить. Они работали так много и так долго, что Эймосу казалось чудом, что у них еще оставались силы на разговоры.

В пять часов началась работа. Глухо стучали валяльные молоты, гудели и жужжали прядильные машины, и щелкали станки, когда ткачи перебрасывали челноки справа налево и обратно. Этот стук и грохот были для Эймоса мелодией. Сукно ткалось, чтобы согревать людей, зарабатывались деньги, чтобы кормить семьи, накапливалась прибыль, чтобы все предприятие продолжало работать. Но вскоре его заботы вернулись.

Он разыскал Сэл Бокс, которая была неофициальным представителем рабочих. Она хорошо выглядела, несмотря на тяжелые времена. Замужество пошло ей на пользу, хотя ее муж, Джардж, казался Эймосу немного головорезом.

Прядильные машины теперь приводились в движение силой воды, так что прядильщицам не нужно было вращать колесо вручную. Это означало, что опытная прядильщица, такая как Сэл, могла одновременно присматривать за тремя машинами.

Им приходилось повышать голос, чтобы перекричать шум.

— У меня нет работы на следующую неделю, — сказал он. — Если только в последний момент не появится заказ.

— Вам бы военные заказы получить, — сказала Сэл. — Там все деньги.

Многие суконщики обиделись бы на совет от своих рабочих, но не Эймос. Ему нравилось знать, о чем они думают. Он только что узнал нечто важное. Работники полагали, что он не участвовал в торгах на контракты для Ширингского ополчения. Теперь у него был шанс все прояснить.

— Не думай, что я не пытался, — сказал он. — Но Уилл Риддик отдает все заказы своему тестю.

Ее лицо потемнело.

— По этому вашему Уиллу Риддику виселица плачет.

— В это дело невозможно вклиниться.

— Это неправильно.

— Уж кому, как не мне, это знать.

— В этой стране много чего неправильно.

— Но всякого, кто так скажет, могут обвинить в государственной измене, — поспешно сказал Эймос.

Сэл неодобрительно сжала губы.

Эймос заметил, что Кита нет рядом с Сэл.

— Где твой мальчик?

— Пошел помочь Дженни Дженкинс.

Эймос оглядел комнату. Одна из прядильных машин стояла неподвижно, и Кит склонился над ней, его рыжая голова была совсем близко к механизму. Эймос пересек цех, чтобы выяснить, в чем дело.

Киту было четырнадцать лет, но он все еще был совсем ребенком, с высоким голосом и без малейшего намека на бороду.

— Что ты делаешь? — спросил его Эймос.

Кит выглядел встревоженным, боясь, что ему сейчас сделают выговор.

— Подтягиваю веретено, мистер Барроуфилд, ногтем, но оно снова ослабнет. Надеюсь, я ничего плохого не сделал.

— Нет, парень, не беспокойся. Но это ведь не твоя работа, да?

— Нет, сэр, но женщины просят.

— Это правда, мистер Барроуфилд, — сказала Дженни. — Кит так хорошо разбирается в машинах, что мы все к нему обращаемся, когда что-то ломается, и он обычно чинит все за минуту.

Эймос повернулся к Киту.

— Как ты этому научился?

— Я работаю здесь с шести лет, так что, полагаю, неплохо изучил эти машины, сэр.

Эймос вспомнил, что Кит всегда был очарован механизмами.

— Но я мог бы справиться гораздо лучше, если бы у меня была отвертка, а не ноготь, — добавил Кит.

— Уверен, что мог бы.

Эймос задумался. Обычно рабочие сами чинили машины, на которых работали, зачастую тратя много времени на простую проблему. Специалист, который бы этим занимался, сэкономил бы всем время и увеличил объем производства.

Он посмотрел на юного механика и решил дать ему официальную должность. Ему нравилось вознаграждать тех, кто делал больше, чем от них требовалось, это поощряло остальных проявлять инициативу. Он решил дать Киту звание и еженедельное жалованье. Щедрость была ему не совсем по карману, но несколько шиллингов большой погоды не сделают.

Сперва, однако, лучше было это уладить с Сэл. Он не думал, что она будет возражать, но с ней лучше было убедиться наверняка. Он вернулся к ее станку.

— Кит и вправду очень умен, — сказал он.

Сэл просияла от гордости.

— По правде говоря, мистер Барроуфилд, я всегда верила, что он рожден для чего-то великого.

— Что ж, это не слишком-то великое дело, но я подумываю сделать его наладчиком — штатным мастером по ремонту.

Она расцвела.

— Это очень любезно с вашей стороны, сэр.

— Я лишь узакониваю то, что и так уже происходит.

— Это правда.

— Я буду платить ему пять шиллингов в неделю.

Сэл была поражена.

— Это очень щедро, мистер Барроуфилд.

— Я люблю платить людям столько, сколько они заслуживают, когда могу себе это позволить. — Он всмотрелся в ее лицо и увидел на нем облегчение. Несколько лишних шиллингов сыграют большую роль в ее недельном бюджете.

— Если мне придется закрыть фабрику на следующей неделе, — сказал он, — он сможет прийти и осмотреть все машины, пока они простаивают. Предотвратить поломку всегда лучше, чем чинить. Договорились?

— Да, сэр. Я ему скажу.

— Хорошо, — сказал Эймос. — Я куплю ему отвертку.

*

Хорнбим повел своего сына, Говарда, посмотреть на свою новую фабрику.

За три года, прошедшие с его женитьбы, Говард успел обзавестись ребенком. Его жена Бель родила мальчика, и они назвали его Джозефом в честь деда, что обрадовало Хорнбима больше, чем он ожидал. «Только никогда не зовите его Джоуи, — сказал Хорнбим. — Ненавижу имя Джоуи. Если уж надо сокращать, зовите Джо». Ему не хотелось вспоминать времена, когда он был тощим мальчишкой, копавшимся в лондонских мусорных кучах, и звали его Джоуи. Но объяснять свои чувства ему было не нужно. Семья сделает так, как он скажет, не спрашивая почему.

Джо сейчас было почти два года, и он был крупным для своего возраста. Будет высоким, как и сам Хорнбим. И никто не станет звать его Джоуи.

И огромное богатство Хорнбима перейдет к третьему поколению. Это было своего рода бессмертие.

Дебора и Уилл Риддик пока были бездетны, но было еще слишком рано терять надежду на внуков и от них.

Строительство новой фабрики подходило к концу на месте, где раньше был свинарник. Хорнбим и Говард брели по полю грязи, развороченной колесами телег. Строители, привезенные из Комба, разбили вокруг палатки, разожгли костры и вырыли отхожие места. Фабрика должна была заменить три существующие фабрики Хорнбима.

— Она будет полностью посвящена производству сукна для мундиров, — сказал Хорнбим. — Не только для Ширингского ополчения и 107-го Кингсбриджского пехотного полка, но и для дюжины других крупных заказчиков.

Фабрика стояла не у реки, а рядом с небольшим ручьем, поскольку станки приводились в движение не водой. Он держал все в секрете, не говоря даже семье, но скрывать размах работ становилось невозможно, и он решил обнародовать новость. Говард узнавал обо всем раньше других.

— Это будет первая паровая фабрика в Кингсбридже, — с гордостью заявил Хорнбим.

— Паровая! — выдохнул Говард.

Пар был надежнее реки, чья сила менялась день ото дня, и мощнее лошади или быка. И его уже использовали на сотнях фабрик, особенно на севере Англии. Кингсбридж долго отставал во внедрении этой технологии. Но больше не будет.

Они вошли внутрь. Зрелище было грандиозным. Единственным зданием в городе, которое было больше строящейся фабрики, был собор.

Рабочие белили стены и стеклили большие окна, ведь фабрике нужен был свет. Они перекрикивались через огромные пространства, а некоторые пели во время работы. Люди из Комба не знали, кто такой Хорнбим. Если бы знали, то умолкли бы при его появлении. На этот раз он не обратил внимания на такое упущение. Он был слишком доволен своим зданием.

Он показал Говарду топку, работающую на угле, размером с небольшой коттедж. На ней стоял котел таких же масштабов. Рядом с ними возвышался цилиндр ростом с самого Хорнбима, вращавший маховик, который, в свою очередь, был соединен с коллектором.

— Этот коллектор подает энергию во все части фабрики, — сказал Хорнбим. — А теперь за мной, наверх.

Он повел наверх.

— Это ткацкий цех. — В нем стояли десятки станков в четыре параллельных ряда. — Видишь валы, идущие вдоль потолка? Они соединены со станками приводными ремнями. Когда вал вращается, ремень приводит станок в движение, выполняя три действия ткача. Во-первых, он поднимает каждую вторую нить основы, открывая «зев» — зазор, похожий на пасть крокодила. Во-вторых, он пропускает челнок через этот зев, словно между зубами крокодила. И, наконец, в-третьих, он плотно прижимает нить к основанию зева — это движение называют «прибиванием». Затем он повторяет процесс в обратном порядке, завершая плетение.

— Фантастика, — сказал Говард.

— Но с помощью воды такого не сделать. Механическому станку нужна точная и постоянная сила, сто двадцать оборотов в минуту, плюс-минус пять. Иначе челнок может двигаться слишком быстро или не двигаться вовсе. Река не может обеспечить такую точную и постоянную мощность, а пару такое под силу.

— А рабочие нам понадобятся?

— Да. Но один человек может управлять тремя-четырьмя механическими станками одновременно, как мне говорят, а иногда и больше, в зависимости от человека. Нам понадобится не больше четверти нашей нынешней рабочей силы.

— Могу себе представить, — сказал Говард. — Все эти станки работают сами по себе, делают деньги весь день, а за ними наблюдает лишь горстка людей.

Хорнбим был в восторге, но одновременно и встревожен. К моменту завершения строительства фабрика поглотит все деньги, которые он скопил за последние двадцать лет, плюс значительный заем в кингсбриджском банке Томсона. Он был уверен, что она принесет прибыль, его деловое чутье подтверждалось много раз. И у него были надежные контракты на военное сукно. И все же, без риска не бывает бизнеса.

Говард думал в том же направлении.

— А что, если наступит мир? — спросил он.

— Маловероятно, — ответил Хорнбим. — Эта война идет уже шесть лет, и конца ей пока не видно.

На обратном пути они прошли через район домов, построенных ими для рабочих. На улицах, где жили люди, высились огромные кучи мусора и нечистот.

— Эти люди привыкли жить в грязи, — сказал Хорнбим.

— На самом деле, это наша вина, — сказал Говард.

— Как это может быть нашей виной, что люди живут в грязи? — возмутился Хорнбим.

Говард задрожал, но на этот раз не отступил.

— В этих домах, стоящих спина к спине, нет задних дворов.

— Ах, да, я и забыл эту деталь. Это экономит нам кучу денег.

— Но им некуда девать отбросы, кроме как на дорогу.

— Хм.

Строители заканчивали новую улицу.

— Ко мне уже трое подходили, хотят открыть здесь лавки, — сказал Говард.

— Но у нас есть свои лавки, и они приносят хорошую прибыль.

— Рабочие говорят, что в наших лавках цены выше. Некоторые ходят в центр города, лишь бы не переплачивать.

— Зачем нам приглашать конкурентов, чтобы уменьшить нашу прибыль?

Говард пожал плечами.

— В общем-то, незачем.

— Вот именно, — сказал Хорнбим. — Пусть платят или ходят пешком.

*

Майская ярмарка проходила на лугу у опушки леса на окраине города. Эймос наблюдал за выступлением канатоходцев, шоу, в котором молодые женщины в облегающей одежде выделывали пируэты на туго натянутом канате в десяти футах над землей, когда его отвлекла Джейн, теперь уже виконтесса Нортвуд. Она была куда более соблазнительным зрелищем, чем канатоходцы. На ней была соломенная шляпка, украшенная лентами и цветами, и она несла маленький зонтик от солнца, который был последним писком моды. Она выглядела необычайно хорошенькой.

Он задался вопросом, не было ли с ним что-то не так. Он был почти уверен, что это ненормально, быть семь лет одержимым одной женщиной, которая явно не отвечала ему взаимностью.

Она взяла его под руку, и они пошли дальше вместе, наслаждаясь весенним солнцем, разглядывая продуктовые лавки и пивные, делая вид, что не замечают проституток.

Они остановились посмотреть на труппу акробатов, и он спросил, как у нее дела. На банальный вопрос последовал неожиданно откровенный ответ.

— Я почти не вижу Генри! — воскликнула она. — Он все время проводит с ополчением, тренирует их, муштрует, и я не знаю, что еще. Они ведь даже не воюют. Не вижу в этом смысла.

— Они должны быть готовы защитить страну и тем самым дать возможность регулярной армии вести военные действия за границей.

Она не хотела слушать объяснений.

— Он настаивает, чтобы я жила в Эрлкасле, где никогда ничего не происходит. Я чаще вижу его отца, чем его самого! Так ему и надо будет, если я заведу роман.

Эймос огляделся, опасаясь, что кто-то мог подслушать это самое нелестное замечание, но, к счастью, поблизости никого не было.

Они подошли к боксерскому рингу, где боец по имени Одноногий Панч предлагал фунт стерлингов любому, кто сможет его свалить. Несмотря на свое увечье — у него и вправду была деревянная нога, — мужчина выглядел устрашающе, с огромными плечами, сломанным носом и шрамами на руках.

— Я бы не вышел против него и за пятьдесят фунтов, — сказал Эймос.

— Рада это слышать, — ответила Джейн.

Мунго Лэндсман, один из головорезов, ошивавшихся у «Бойни», заплатил свой шиллинг. Это был крупный парень со злобным взглядом, и он вскочил на ринг, жаждая драки. Не успел он поднять кулаки, как Одноногий приблизился, нанося удары по голове и телу так быстро, что за ними было трудно уследить. Когда парень упал, Одноногий пнул его деревянной ногой, и толпа взревела от восторга. Одноногий ухмыльнулся, показав, что у него почти не осталось зубов.

Эймос и Джейн отошли. Эймос задался вопросом, чем должна заниматься такая женщина, как Джейн, выйдя замуж за богатого, но занятого человека.

— Полагаю, вы хотели бы иметь детей, — сказал он.

— Мой долг произвести на свет наследника, — ответила она. — Однако вопрос этот чисто теоретический. Шансов на детей немного, учитывая, как мало времени мы с Генри проводим вместе.

Эймос задумался. Джейн получила то, чего хотела, она вышла замуж за Генри. Говорили, что он никогда не женится на той, кто так сильно ниже его по положению. Для него был устроен более подходящий брак, и он, должно быть, столкнулся с серьезным сопротивлением отца, когда решил отказаться от этого плана. Она преодолела все препятствия. Но это не сделало ее счастливой.

Они подошли к прилавку, где Спорт Калливер в красном цилиндре продавал мадеру бокалами. Они проходили мимо, но он окликнул Джейн.

— Миледи виконтесса, я не предлагаю вам обычную мадеру, это для простого люда. Для вас у меня есть особый сорт. — Он нагнулся и достал из-под стола бутылку. — Это лучшая мадера, которую когда-либо делали.

— Я бы с удовольствием выпила бокал, — сказала Джейн Эймосу.

— Два, пожалуйста, Спорт, — сказал Эймос Калливеру.

Калливер налил два больших бокала и протянул им. Когда Джейн отпила, он сказал:

— С вас два шиллинга, мистер Барроуфилд.

— Что в нем, золотая пыль? — спросил Эймос.

— Я же сказал, что это лучшее.

Эймос заплатил, затем попробовал. Вино было неплохим, но не лучшим. Он ухмыльнулся Спорту.

— Если когда-нибудь захочешь стать продавцом сукна, приходи ко мне, — сказал он.

— Очень любезно с вашей стороны, мистер Барроуфилд, но я лучше останусь при своем.

Эймос кивнул. Торговля сукном была определенно не для Калливера. В выпивке, азартных играх и проституции было куда больше денег.

Они осушили бокалы и отошли от прилавка, следуя дальше по тропинке к лесу. Джейн обернулась и заговорила с молодой женщиной позади них, и Эймос понял, что девушка следовала за ними, без сомнения, в качестве компаньонки.

— Сьюки, — сказала Джейн, — мне немного прохладно, не принесешь ли мою накидку из кареты?

— Да, миледи, — ответила Сьюки.

Джейн и Эймос пошли дальше без сопровождения.

— Что ж, по крайней мере, теперь вы можете покупать сколько угодно нарядов, — сказал Эймос. — Вы сегодня прекрасно выглядите.

— У меня комнаты забиты одеждой, но куда мне ее носить? Это унылое сборище, Кингсбриджская Майская ярмарка, самое захватывающее светское событие, на котором я была за последние три месяца. Я ожидала, что Генри будет водить меня на приемы в Лондон. Ха! Мы ни разу не съездили в Лондон. Он слишком занят — ополчением, разумеется.

«Вероятно, Нортвуд считает, что Джейн слишком низкого происхождения, чтобы вращаться в кругу его аристократических друзей», — подумал Эймос, но не сказал этого.

— У вас же должна быть какая-то светская жизнь.

— Вечеринки с офицерами и женами офицеров, — презрительно фыркнула она. — Он ни разу не представил меня никому, кто хоть отдаленно был бы связан с королевской семьей.

Это подтверждало его подозрения.

Джейн не была воспитана в стремлении к светским успехам. Ее отец отказался от высокого церковного поста, чтобы стать методистским пастором. Она отринула ценности, которым учил ее Чарльз Мидуинтер.

— Вы стремитесь совсем не к тому, — сказал Эймос.

Джейн не из тех, кто молча сносит критику.

— А вы? — с жаром спросила она. — Что вы делаете со своей жизнью? Вы посвятили себя своему делу. Живете один. Зарабатываете деньги, но не так уж много. В чем смысл?

Он задумался над этим. Она была права. Сначала он хотел перенять дело у отца, потом отчаянно пытался расплатиться с долгами, но теперь, когда он достиг обеих этих целей, он все еще работал с утра до ночи. Но дело не тяготило его. Напротив, оно приносило ему удовлетворение.

— Не знаю, мне это кажется естественным, — сказал он.

— Вам внушили, что мужчина должен много работать. Но это не делает данную идею правдой.

— Здесь нечто большее. — Он никогда особо не размышлял об этом, но теперь, когда она задала вопрос, он начал видеть ответ. — Я хочу доказать, что промышленность может существовать без эксплуатации, — сказал он. — А бизнес — без коррупции.

— Значит, все дело в методизме.

— Разве? Не уверен, что у методистов монополия на доброту и честность.

— Вы думаете, я несчастна, потому что вышла замуж не за того человека.

Вот это поворот.

— Я не хотел вас критиковать…

— Но я права, не так ли?

— Я, безусловно, думаю, что вы были бы счастливее, если бы вышли замуж по любви, — осторожно сказал Эймос.

— Я была бы счастливее, если бы вышла замуж за вас.

У нее был дар ошеломлять его неожиданными заявлениями.

— Я не это имел в виду, — защищаясь, сказал он.

— Но это правда. Я околдовала Генри, но чары рассеялись. Вы же меня по-настояшему любили. Вероятно, и сейчас любите.

Он огляделся, надеясь, что никто не находится в пределах слышимости. Он понял, что они вошли в лес и были одни.

Она приняла его молчание за согласие.

— Я так и думала, — сказала она. Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы.

Он был слишком удивлен, чтобы что-либо предпринять. Он стоял неподвижно, застыв, глядя на нее, ошеломленный.

Она обняла его и прижалась к нему всем телом. Он чувствовал ее грудь, ее живот, ее бедра.

— Мы одни, — сказала Джейн. — Поцелуй меня как следует, Эймос.

Он мечтал об этом моменте бесчисленное количество раз.

Но услышал, как сам говорит:

— Это неправильно.

— Это так же правильно, как и все остальное в этом мире. Дорогой Эймос, я знаю, что вы меня любите. Всего один поцелуй, вот и все.

— Но вы замужем за Генри, — упрямо сказал он.

— К черту Генри.

Он взял ее за запястья и убрал ее руки со своей талии.

— Мне было бы ужасно стыдно, — сказал он.

— О, так теперь я — то, чего следует стыдиться.

— Только когда вы так предаете своего мужа.

Она отстранилась, повернулась и ушла.

Даже сейчас, шагая в гневе, она выглядела неотразимо соблазнительной.

Он смотрел ей вслед и думал: «Какой же я дурак».

*

Однажды вечером в восемь часов, когда Сэл и Джардж готовились ко сну, Джардж сказал:

— Ходят слухи, что на новой фабрике Хорнбима будет гигантский паровой двигатель, который будет приводить в движение десятки станков, и большинство из нас, ткачей, окажутся не у дел, потому что на новой фабрике один человек будет присматривать за четырьмя паровыми станками.

— Разве это возможно? — спросила Сэл. — Может ли паровой двигатель быть ткачом?

— Не представляю себе.

Она нахмурилась.

— Я слышала, что паровые станки используют на хлопковых фабриках на севере.

— Мне в это трудно поверить, — сказал Джардж.

— Допустим, это правда, — сказала Сэл. — Каковы будут последствия?

— Трое из четырех ткачей Хорнбима останутся без работы. И при нынешнем положении дел мы ее вряд ли найдем. Но что мы можем с этим поделать?

Сэл не была уверена, что у нее есть ответ. Казалось, она стала кем-то вроде предводительницы кингсбриджских рабочих, но сама не знала, когда и как это произошло, и не чувствовала себя способной исполнять эту роль.

— Раньше рабочие бунтовали против новых машин, — воинственно сказал Джардж.

— И были потом за это наказаны, — ответила Сэл.

— Это не значит, что мы должны позволять хозяевам делать с нами все, что им вздумается.

— Давай не будем горячиться, — миролюбиво сказала Сэл. — Прежде чем что-либо предпринимать, нам следует выяснить, правдив ли этот слух.

— А как мы это сделаем? — спросил Джардж.

— Можем пойти и посмотреть. Строители разбили лагерь на месте, но им будет все равно, кто там ходит, лишь бы мы ничего не повредили.

— Ладно, — согласился Джардж.

— Пойдем в воскресенье днем, — сказала Сэл.

*

Кит никогда не видел парового двигателя, но слышал о них, и они его завораживали. Каким образом пар может приводить в движение машину? Он понимал, как текущая вода может вращать мельничное колесо, но пар — это же просто воздух, разве нет?

В воскресенье после обеда, когда они со Сью готовились отправиться в воскресную школу Элси Маккинтош, мать Кита и Джардж стали собираться на прогулку.

— Вы куда? — спросил Кит у Сэл.

— Хотим взглянуть на большую новую фабрику Хорнбима.

— Я с вами.

— Нет, не пойдешь.

— Я хочу посмотреть паровой двигатель.

— Ты ничего не увидишь, там все закрыто.

— Тогда зачем вы идете?

Сэл вздохнула так, как всегда вздыхала, когда он оказывался прав, а она — нет.

— Делай, что велено, и отправляйся в воскресную школу.

Они со Сью ушли, но как только дом скрылся из виду, Кит сказал:

— Давай проследим за ними.

Сью не была такой смелой, как Кит.

— Нам влетит.

— Мне все равно.

— Ну, я пойду в воскресную школу.

— Тогда прощай.

Он наблюдал за домом из-за угла, спрятался, когда вышли взрослые, а затем пошел далеко позади них, примерно зная, куда они направляются. В воскресные дни многие семьи прогуливались за городом на свежем воздухе, так что он не выделялся. Погода была прохладной, но солнце то и дело весело проглядывало сквозь тучи, напоминая, что лето не за горами.

Фабрики молчали, и в воскресной тишине Кит слышал пение птиц, шум ветра в деревьях и даже рокот реки.

На месте старого свинарника несколько строителей играли в мяч с импровизированными воротами, а другие смотрели. Кит увидел, как Сэл заговорила с одним из них, выглядевшим дружелюбнее остальных. Он догадался, что она уверяет его, что просто хочет осмотреться. Мужчина пожал плечами, словно это не имело значения.

Новая фабрика была длинной и узкой, построенной из того же камня, что и собор. Кит издалека наблюдал, как взрослые обошли здание кругом, заглядывая в окна.

Кит догадался, что они хотят войти внутрь. Он тоже хотел. Но, похоже, двери были заперты, а окна первого этажа закрыты. Разом они посмотрели наверх. На втором этаже окна были открыты. Кит услышал, как Джардж сказал:

— Кажется, я видел сзади лестницу.

Они обошли здание с той стороны, что была дальше от футбольного матча. На земле лежала лестница, ее перекладины были запачканы побелкой. Джардж поднял ее и прислонил к стене. Она доставала до окон второго этажа. Он полез наверх, а Сэл встала на нижнюю перекладину, чтобы удержать лестницу.

Джардж несколько мгновений всматривался в окно, затем сказал:

— Будь я проклят.

— Что ты там видишь? — нетерпеливо спросила Сэл.

— Станки. Так много, что не сосчитать.

— Можешь залезть внутрь?

— Оконный проем слишком мал, я не пролезу.

Кит вышел из-за штабеля досок.

— Я бы мог протиснуться, — сказал он.

— Ах ты, негодник! — воскликнула Сэл. — Ты должен быть в воскресной школе!

— А ведь он и правда мог бы залезть, — сказал Джардж. — А потом открыл бы нам дверь.

— Мне бы его выпороть, — сказала она.

Джардж спустился.

— Давай, Кит, — сказал он. — Я подержу лестницу.

Кит полез наверх и протиснулся в окно. Оказавшись внутри, он выпрямился и с изумлением огляделся. Он никогда не видел столько станков в одном месте. Ему хотелось понять, как они работают, но он знал, что сначала нужно впустить взрослых. Он сбежал по лестнице и нашел дверь, запертую изнутри на засов, но не на ключ. Он открыл ее, посторонился, чтобы Джардж и Сэл вошли, а затем быстро закрыл дверь, как только они оказались внутри.

Паровой двигатель был здесь, на первом этаже.

Кит изучал его, пораженный размерами и очевидной мощью. Он опознал огромную топку и котел наверху, где вода должна была превращаться в пар. Труба вела горячий пар в цилиндр. Очевидно, что-то внутри цилиндра двигалось вверх и вниз, потому что верхняя часть цилиндра была соединена с одним концом коромысла, похожего на гигантские весы. Когда этот конец коромысла поднимался и опускался, другой конец опускался и поднимался, вращая при этом огромное колесо.

«Дальше, — предположил он, — все работает как водяное колесо».

Удивительным было то, что пар был достаточно силен, чтобы двигать тяжелый механизм из металла и дерева.

Сэл и Джардж поднялись по лестнице, и Кит последовал за ними. На втором этаже стояли четыре ряда станков, все блестящие, новые, еще без заправленной пряжи. «Паровой двигатель, должно быть, вращает большой вал на потолке, — сообразил Кит, — а вал соединен с каждым станком приводными ремнями».

Джардж был в растерянности.

— Ничего не понимаю, — сказал он, почесывая голову сквозь шляпу.

— Потяни за тот ремень и посмотри, что будет, — сказал Кит.

Джардж посмотрел с сомнением, но сказал:

— Ладно.

Сначала ничего не произошло.

Затем из станка раздался громкий щелчок, и одно из ремизных устройств поднялось. Если бы пряжа была заправлена, ремизка подняла бы каждую вторую нить основы, образуя зев.

Следом раздался стук — это «летучий челнок» пронесся с одной стороны станка на другую.

Кит видел механизм сзади — систему шестеренок и стержней, которая передавала движение для следующей задачи.

Джардж был поражен.

— Все происходит само собой, без ткача!

Еще один стук, и бердо вонзилось в зев, прибивая нить вглубь V-образного зазора.

С громким треском одна ремизка опустилась, а другая поднялась, чтобы поднять остальные нити. Челнок вернулся в исходное положение, и бердо снова ударило.

Затем процесс начался снова.

— Откуда он знает, что делать дальше? — спросил Джардж. В его голосе послышался суеверный ужас, когда он добавил: — Должно быть, в машине сидит бес.

— Это механизм, — сказал Кит. — Как в часах.

— Как в часах, — пробормотал Джардж. — Я никогда толком не понимал, как работают часы.

Кит был поражен по другой причине.

— Все эти станки будут работать вместе, приводимые в движение тем паровым двигателем!

— Тут дело не только в паре, — сказал Джардж, и в его взгляде появился страх.

— Спорю, хорошего гладкого сукна он не сделает, — сказала Сэл.

Кит заметил, что рабочие всегда говорили, будто в машинах сидит дьявол, и они никогда не сделают работу так же хорошо, как ремесленник. Он считал, что они ошибаются.

— Хорнбим, может, и мерзкий дьявол, — задумчиво произнесла Сэл, — но денег на ветер он не бросает. Если эти машины заработают…

— Если эти машины заработают, — сказал Джардж, — какой тогда смысл быть ткачом?

— Этого нельзя допустить, — пробормотала Сэл, словно про себя. — Но что мы можем сделать?

— Сломать машины, — сказал Джардж. — У Хорнбима работает около сотни ткачей. Если они все придут сюда с молотками, кто их остановит?

«Тогда их сошлют в Австралию, как Джоан», — подумал Кит.

— Знаешь что? — сказала Сэл. — Я бы хотела рассказать об этом Спейду и послушать, что он скажет.

«А у Спейда будет идея получше, чем все ломать», — подумал Кит.

*

Сэл отправила Кита в воскресную школу.

— Как раз успеешь на суп, — сказала она.

Разговор со Спейдом должен был пойти о том, как действовать против хозяев, и она не хотела, чтобы ребенок это слушал. Кит был смышленым парнем, но слишком мал, чтобы доверять ему секреты.

Спейд как раз заканчивал обедать, и на столе были хлеб и сыр. Он велел гостям угощаться, и Джардж принялся за еду. Сэл вкратце рассказала, что они видели на новой фабрике.

— Слухи до меня доходили, — сказал Спейд, когда она закончила. — Теперь я знаю, что это правда.

— Вопрос в том, что нам с этим делать, — сказала Сэл.

— Ломать машины, — снова сказал Джардж, набив рот хлебом с сыром.

Спейд кивнул.

— Но это крайняя мера.

— А что еще остается?

— Могли бы основать союз… рабочее объединение.

Сэл кивнула. Она и сама думала в этом направлении, но смутно, потому что не была уверена, что такое союз и что он делает.

Джардж задал вопрос:

— И как это поможет?

— Прежде всего, это значит, что все рабочие будут действовать сообща, а вместе вы сильнее, чем поодиночке.

Сэл раньше об этом не думала, но, стоило это произнести, как все стало очевидно.

— А что потом?

— Попытайтесь поговорить с хозяином. Поймёте, насколько он решителен.

— А если он будет упорствовать в своем плане?

— Что сделает Хорнбим, если однажды ни один из его ткачей не выйдет на работу?

— Забастовка! — воскликнул Джардж. — Мне нравится эта мысль.

— Такое часто случается в других частях страны, — сказал Спейд.

Сэл медленно кивнула.

— А как живут бастующие без жалованья?

— Придется собирать деньги с других рабочих, чтобы им помочь. Собирать на рыночной площади по полупенни, по фартингу. Но это нелегко. Ткачам придется затянуть пояса.

— А Хорнбим не будет получать никакой прибыли.

— Он будет терять деньги каждый день. Я слышал, он взял большой заем в банке Томсона на эту фабрику — не забывай, он платит по нему проценты.

— И все же, — сказала Сэл, — ткачи проголодаются раньше Хорнбима.

— Тогда мы сломаем машины, — сказал Джардж.

— Это как война, — произнес Спейд. — Вначале обе стороны рассчитывают на победу. Но одна из них ошибается.

— Если мы решимся на это, каков будет первый шаг? — спросила Сэл.

— Поговорите с другими ткачами, — ответил Спейд. — Выясните, хватит ли у них духу на борьбу. Если решите, что поддержки достаточно, снимите комнату и созовите собрание. Ты знаешь, как это организовать, Сэл.

«Пожалуй, что так», — подумала Сэл. Не то чтобы у нее было много свободного времени после четырнадцатичасового рабочего дня и заботы о двоих детях. Но она знала, что не может отказаться от этого вызова. Слишком долго ее возмущало то, как с ней и с такими, как она, обращались в их собственной стране. Теперь у нее появился шанс что-то с этим сделать. Она не могла от него отказаться.

Те, кто говорил, что ничего никогда не изменится, были неправы. Англия менялась в прошлом, вспоминала она слова отца, от католичества к протестантизму, от абсолютной монархии к парламентскому правлению, и изменится снова, если такие, как она, на этом настоят.

— Да, — сказала она. — Я знаю, как это организовать.

*

Спейд любил свою сестру Кейт, но не настолько, чтобы жить с ней. Она делила дом с Беккой, а у Спейда была своя комната в мастерской. Они жили раздельно, но все же их отношения были близкими. Они знали секреты друг друга.

Во вторник в одиннадцать часов утра он вошел в дом с черного хода. На мгновение он замер у двери в магазин, прислушиваясь. Он слышал голоса. Кейт и Бекка часто ссорились, но сейчас их разговор казался спокойным. Третьего голоса он не слышал, значит, покупателей у них не было. Он постучал в дверь и заглянул внутрь.

— Все чисто? — спросил он.

— Все чисто, — с улыбкой ответила Кейт.

Он закрыл дверь и поднялся по лестнице. Наверху он свернул в одну из примерочных.

На кровати лежала Арабелла.

Она была нагой.

«Как же мне повезло», — подумал он.

Он закрыл и запер дверь, затем обернулся и улыбнулся ей.

— Хотел бы я иметь твой портрет… вот такой, как сейчас, — сказал он.

— Боже упаси.

Он сел на стул и снял сапоги.

— Я мог бы сам тебя нарисовать. В детстве я рисовал.

— А если кто-нибудь увидит картину? Новость разнесется по городу в мгновение ока.

— Я бы спрятал ее в тайном месте, доставал по ночам и рассматривал при свете свечи. — Он снял сюртук, жилет и бриджи. — А ты не хотела бы мой портрет?

— Нет, спасибо. Мне нужен ты сам.

— Я никогда не был красавчиком.

— Мне нравится, какой ты на ощупь.

— Значит, хочешь скульптуру?

— Статую в натуральную величину, со всеми деталями.

— Как та знаменитая итальянская статуя?

— Ты имеешь в виду «Давида» Микеланджело?

— Если ты так говоришь.

— Ни в коем случае. У него же крошечный, сморщенный член.

— Может, натурщику было холодно.

— А на моей статуе будет твоя славная толстая шишка.

— И где бы ты спрятала это произведение искусства?

— Под кроватью, конечно. А потом доставала бы, как ты — картину.

— И что бы ты делала, пока на нее смотришь?

Она положила руку себе между ног и начала ласкать себя, темные рыжеватые волосы виднелись меж ее пальцев.

— Вот это.

Он лег рядом с ней.

— К счастью, сегодня утром у нас есть ты сам.

— О да, — сказала она и перекатилась на него.

Они были любовниками со дня Бала ассизов три года назад. Магазин Кейт был их постоянным местом встреч. Они любили друг друга, но не могли пожениться, поэтому брали то счастье, какое могли. Спейд почти не чувствовал вины. Он не мог поверить, что Бог, наделив своих детей непреодолимыми сексуальными желаниями, станет мучить их неудовлетворенностью. Что до Арабеллы, то она, казалось, и не думала о грехе.

Они были осторожны. Все это время их связь оставалась тайной, и Спейд думал, что так может продолжаться бесконечно.

Позже, когда они лежали на спине, бок о бок, тяжело дыша, она сказала:

— Я никогда не была такой, знаешь. То, как я с тобой говорю… то, что я делаю.

— Ты саму себя удивила.

Она и его удивила. Он был моложе, ниже по положению, а она была замужем.

— Откуда ты знаешь такие слова? — спросил он.

— От других девочек, когда мы были юными. Но я никогда не говорила их мужчине, до тебя. Такое чувство, будто я всю жизнь провела в тюрьме, а ты меня выпустил.

— Я рад, что выпустил.

Она стала серьезнее.

— Я должна тебе кое-что сказать.

— Хорошие новости или плохие?

— Пожалуй, плохие, хотя я не могу заставить себя сожалеть об этом.

— Интригующе!

— Я беременна.

— Боже милостивый!

— Ты думал, я слишком стара. Ничего, можешь так и сказать. Я тоже так думала. Мне сорок пять.

Она была права, он полагал, что она уже не может зачать, но женщины все разные.

— Ты сердишься? — спросила Арабелла.

— Конечно, нет.

— А что тогда?

— Не обижайся.

— Постараюсь.

— Я счастлив… счастливее, чем могу выразить. Я вне себя от радости.

Она была удивлена.

— Правда? Почему?

— Шестнадцать лет я жил с горем от того, что мой единственный ребенок умер, даже не родившись. Теперь Бог дает мне еще один шанс стать отцом. Я вне себя от счастья.

Она обняла его.

— Я так рада.

Спейд наслаждался блаженством, пока мог, но им предстояло столкнуться с грядущими трудностями.

— Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности, — сказал он.

— Не думаю, что они будут. Люди будут так заняты обсуждением моего возраста, что им и в голову не придет гадать, кто отец.

По ее лицу было видно, что она беспокоится больше, чем притворяется.

— Что ты скажешь епископу? — спросил он ее. — Вы с ним ведь не…

— Уже лет десять как нет.

— Полагаю, ты могла бы сделать так, чтобы это случилось…

Она посмотрела с отвращением.

— Не уверена, что он на это вообще способен в наши дни.

— Тогда…

— Я не знаю.

Он видел, что она боится.

— Тебе придется ему что-то сказать.

— Да, — мрачно ответила она. — Пожалуй, придется.

*

Неделю спустя в таверне «Колокол» Сэл и Джардж сели за стол со Спейдом.

— Хорнбим хочет вас видеть, — сказал Спейд. — Вас обоих.

— А меня-то за что? — спросила Сэл. — Я не угрожаю забастовкой.

— У Хорнбима всегда есть свои люди, так что он знает, что ты помогаешь Джарджу. А зять Хорнбима, Уилл Риддик, убедил его, что ты сущий дьявол в женском обличье.

— Удивлена, что он вообще снисходит до разговора со мной.

— Он бы предпочел этого не делать, но я его уговорил.

— И как тебе это удалось?

— Я сказал ему, что девять из десяти его работников вступили в ваш союз.

Это было неправдой. На самом деле их было около пяти из десяти. Но этого удалось достичь за неделю, и число продолжало расти.

Сэл была взволнована успехом, но нервничала перед личной встречей с Хорнбимом. Он был уверенным в себе человеком, привыкшим спорить, опытным деспотом. Как она могла противостоять ему? Она скрыла свою робость за саркастическим замечанием:

— Как мило с его стороны снизойти до моего уровня.

Спейд улыбнулся.

— Он не так умен, как думает. Будь он по-настоящему умен, он бы постарался с тобой подружиться.

Ей нравилось, как мыслит Спейд. Он всегда хотел предотвратить превращение спора в состязание.

— Мне стоит подружиться с Хорнбимом? — спросила она.

— Он никогда не позволит себе дружить с фабричной работницей, но ты можешь его обезоружить. Можешь сказать, что у вас двоих общая проблема.

«Хороший подход, — подумала Сэл, — лучше, чем лобовая атака».

Появился половой и спросил:

— Что будете, Спейд?

— Ничего, спасибо, — ответил Спейд. — Нам пора.

— Он хочет видеть нас прямо сейчас? — спросила Сэл.

— Да. Он в ратуше и поговорит с вами, прежде чем пойти домой ужинать.

Сэл растерялась.

— Но на мне нет моей лучшей шляпки!

Спейд рассмеялся.

— Уверен, на нем тоже.

— Ладно, тогда, — сказала Сэл и встала.

Спейд и Джардж сделали то же самое.

— Я пойду с вами, если хотите, — сказал Спейд. — У Хорнбима, вероятно, кто-то будет с ним.

— Да, пожалуйста.

— Но вы должны говорить за себя сами. Если я буду говорить за вас, у Хорнбима сложится впечатление, что рабочие слабы.

Она поняла его логику.

Они поднялись по Мейн-стрит от «Колокола» до ратуши. Хорнбим ждал их со своей дочерью, Деборой, в большом зале, служившем и залом заседаний совета, и залом суда. Уилл Риддик тоже был там. Сэл стало не по себе от того, что она находится здесь с двумя мировыми судьями. Ничто не мешало им осудить ее здесь и сейчас. У нее перехватило горло, и она испугалась, что не сможет говорить. Она догадалась, что Хорнбим рассчитывал на что-то подобное. Он хотел, чтобы она почувствовала себя уязвимой и слабой. Она видела, что Джардж нервничал еще больше. Но она должна была дать отпор запугиванию. Она должна была быть сильной.

Хорнбим стоял во главе длинного стола, за которым олдермены заседали на советах, еще один символ его власти над такими, как Сэл. Что она могла сделать, чтобы почувствовать себя ему равной?

Как только она задала себе этот вопрос, она поняла ответ. Прежде чем Хорнбим успел заговорить, она сказала:

— Давайте сядем, а? — и выдвинула стул.

Он был озадачен. Как фабричная работница может приглашать суконщика сесть? Но Дебора взяла стул, и Сэл показалось, что она подавила улыбку.

Хорнбим сел.

Сэл решила сохранить инициативу. Вспомнив предложение Спейда, она сказала:

— У нас с вами проблема.

Он посмотрел на нее свысока.

— Какая проблема может быть у меня с вами?

— На вашей новой фабрике паровые ткацкие станки.

— Откуда вам это известно? Вы незаконно проникли на мою собственность?

— Нет закона, запрещающего заглядывать в окна, — четко ответила Сэл. — Для этого стекло и придумали.

Она услышала, как хмыкнул Спейд.

«У меня неплохо получается», — подумала она.

Хорнбим был сбит с толку. Он не ожидал, что она будет так складно говорить, не говоря уже об остроумии.

Уилл Риддик перешел в наступление.

— Мы слышали, вы создали союз.

— На это тоже нет закона.

— А должен быть.

Сэл снова повернулась к Хорнбиму.

— Из тех ткачей, что у вас сейчас, скольким скажут, что для них больше нет работы, когда вы переедете на фабрику у свинарника?

— Она называется «Фабрика Хорнбима».

Может, это и так, но все называли ее «фабрикой у свинарника». Казалось, эта деталь его чрезмерно разозлила.

Сэл повторила свой вопрос.

— Скольким?

— Это мое дело.

— А если ткачи объявят забастовку, это тоже будет вашим делом.

— Я буду поступать со своей собственностью так, как сочту нужным.

Дебора вмешалась. Она посмотрела на Джарджа.

— Мистер Бокс, вы работаете на Верхней фабрике Хорнбима.

«Значит, они это поняли», — подумала Сэл.

— Можете меня уволить, если хотите, — сказал Джардж. — Я хороший ткач, найду работу в другом месте.

— Но я хотела бы знать, на что именно вы надеетесь от этой встречи? Вы же не ожидаете, что мой отец откажется от новой фабрики и парового двигателя.

«Интересно, — подумала Сэл, — дочь разумнее отца».

— Ожидаю, — вызывающе сказал Джардж.

— Нас главным образом беспокоит, что ткачи останутся без работы из-за вашего парового двигателя, — сказала Сэл.

— Глупая мысль, — ответил Хорнбим. — Весь смысл парового двигателя в том, чтобы заменить рабочих.

— В таком случае будут неприятности.

— Вы мне угрожаете?

— Я пытаюсь объяснить вам, как обстоят дела, но вы не слушаете, — сказала Сэл, и презрение в ее собственном голосе поразило ее. Она встала, снова удивив Хорнбима, обычно именно он заканчивал встречу. — Доброго вам вечера.

Она вышла, а Джардж и Спейд последовали за ней.

Выйдя из здания, Спейд сказал:

— Ты была там просто великолепна!

Сэл больше не беспокоилась о своем выступлении.

— Хорнбим совершенно упрям, не так ли?

— Боюсь, что так.

— Значит, забастовке быть.

— Да будет так, — сказал Спейд.

20

В саду Арабеллы колючий куст шотландской розы, всегда расцветавшей первой, был усыпан, словно снегом, хрупкими белыми цветами с желтыми сердечками. Элси сидела на деревянной скамье, вдыхая прохладный, влажный воздух раннего утра, с двухлетним сыном Стиви на коленях. В отличии от темноволосой Элси у него были рыжие волосы, которые, должно быть, достались ему от Арабеллы, его бабушки. Вместе Элси и Стиви наблюдали, как Арабелла, стоя на коленях в фартуке, вырывает сорняки и бросает их в корзину. Арабелла обожала свой розарий. За те годы, что она им занималась, она казалась счастливее, более энергичной, но в то же время более спокойной.

Стиви был назван Стивеном в честь своего деда, епископа. Элси втайне хотела назвать его Эймосом, но не смогла придумать правдоподобного предлога. Сейчас он ерзал на коленях у Элси, желая помочь бабушке. Элси спустила его на землю, и он пошлепал к Арабелле.

— Не трогай кусты, у них шипы, — сказала Элси.

Он тут же схватился за веточку, уколол руку, расплакался и прибежал обратно к ней.

— Надо слушать маму! — сказала она.

— То, что твоя мама никогда не делала, — тихо произнесла Арабелла.

Элси рассмеялась. Это была правда.

— Как обстоят дела с твоей школой? — спросила Арабелла.

— Ох, это… просто невероятно! — ответила Элси.

Это была уже не просто воскресная школа. Все дети, работавшие на фабриках Хорнбима, теперь бастовали, так что Элси давала уроки каждый день. Родители отправляли детей в школу ради бесплатного обеда.

— Это такой замечательный шанс для нас, — с воодушевлением говорила Элси. — Это единственная возможность для этих детей получить полноценное образование, так что мы должны извлечь из этого максимум. Я боялась, что мои помощники скажут, что для них слишком много работы, но они все сплотились, да благословит их Господь. Пастор Мидуинтер преподает каждый день.

В разговоре наступила пауза, затем Элси сказала:

— Мама, я почти уверена, что жду еще одного ребенка.

— Как чудесно! — Арабелла отложила совок, встала и обняла дочь. — Может, на этот раз будет девочка. Разве это не славно?

— Да, хотя мне, по правде, все равно.

— Как бы ты назвала девочку?

— Арабелла, конечно.

— Твой муж, возможно, захочет назвать ее Мартой. Так звали его мать.

— Я не буду с ним спорить. — Помолчав, Элси добавила: — Во всяком случае, не из-за этого.

Арабелла снова опустилась на колени и продолжила полоть. Она была в задумчивом настроении.

— Похоже, весна выдалась плодородной, — пробормотала она.

Элси не была уверена, что мать имеет в виду.

— Одна беременность — это еще не повод считать весну плодородной.

— О! — сказала ее мать, слегка смутившись. — Я… я думала о саде.

— Шотландские розы в этом году цвели прекрасно.

— Я это и имела в виду.

Элси почувствовала, что мать что-то недоговаривает. И, если подумать, в последнее время это чувство возникало у нее все чаще. Было время, когда они рассказывали друг другу все. Арабелла знала все о безнадежной любви Элси к Эймосу. Но Арабелла стала менее откровенной. Элси гадала, почему.

Прежде чем она смогла расспросить ее подробнее, появился ее муж, Кенелм, умытый, выбритый и полный деловитой энергии.

Элси и Кенелм все еще жили во дворце. Места было предостаточно, и это было удобнее любого дома, что Кенелм мог бы позволить себе на свое жалованье помощника епископа.

За три года брака Элси усвоила, что главная добродетель Кенелма — это усердие. Он все делал скрупулезно. Свою работу для ее отца он выполнял быстро и тщательно, и епископ не мог нарадоваться им. Кенелм был прилежен и с их ребенком. Каждый вечер он вставал на колени со Стиви у детской кроватки и читал молитву, хотя в остальное время никогда не разговаривал с мальчиком. Элси видела, как другие отцы подбрасывали своих детей в воздух и ловили их, заставляя визжать от восторга, но для Кенелма это было слишком недостойно. Секс был еще одной обязанностью, которую он исполнял добросовестно — раз в неделю, в субботу вечером. Им обоим это нравилось, хотя все всегда было одинаково.

Но главной причиной ее теплых чувств к Кенелму был маленький мальчик, сидевший у нее на коленях. Кенелм подарил ей Стиви, а теперь и ребенка, растущего в ее утробе. Тогда как Эймос все еще был одержим Джейн. Элси видела их вместе на Майской ярмарке, погруженных в разговор. Джейн, разодетая в пух и прах, с бесполезным маленьким зонтиком в руках, и Эймос, ловящий каждое ее слово, словно она была пророчицей, с уст которой слетают жемчужины мудрости. Если бы Элси возлагала свои надежды на Эймоса, она бы до сих пор ждала. Она поцеловала рыжую макушку Стиви, безмерно счастливая, что он у нее есть.

Хотя по субботам она все еще думала об Эймосе.

Кенелм поклонился Арабелле и сказал:

— Епископ шлет вам утренние приветствия, миссис Латимер, и просит сообщить, что завтрак подан.

— Благодарю вас, — сказала Арабелла и поднялась на ноги.

Все они вошли в дом. Элси отвела Стиви в детскую и передала его няне. Сама Элси позавтракала рано утром на кухне, а теперь надела шляпку и вышла, с нетерпением направляясь в школу.

По будням Элси не могла использовать Зал собраний для своей школы, но она дешево сняла старое здание в юго-западном пригороде под названием Фишпондс. Там обычно было не меньше пятидесяти детей. Те, кто раньше не посещал воскресную школу, не знали почти ничего, и их учителям приходилось начинать с нуля. Они осваивали алфавит, простую арифметику, «Отче наш» и как есть ножом и вилкой.

Она стояла с пастором Мидуинтером и с восторгом наблюдала, как прибывают дети, крикливые, тощие и оборванные, многие без обуви, но все с умами, жаждущими знаний, как пустыня дождя. Ей было жаль людей, жизнь которых занимало только производство шерстяного сукна. Им никогда не испытать этого трепета.

Сегодня она учила старших детей, с которыми обычно было труднее всего справиться. Сначала она нагрузила их мозги арифметикой. «Булочки с изюмом стоят полпенни, так сколько же их можно купить на шесть пенсов?» Затем она учила их писать свои имена и имена друг друга. После утреннего перерыва она заставила их выучить псалом наизусть и рассказала им историю о том, как Иисус Христос ходил по воде. В последний учебный час, когда здание наполнилось запахом сырного супа, они стали беспокойными.

Эймос пришел к обеду, как всегда безупречно одетый, сегодня в темно-красном фраке, который Элси так любила. Он помог раздать еду, затем они с Элси взяли по миске и сели поодаль, чтобы поговорить. Она подавила желание провести рукой по его волнистым волосам и старалась не смотреть в его глубокие карие глаза. Она мечтала засыпать рядом с ним ночью и просыпаться с ним утром, но этому никогда не суждено было случиться. По крайней мере, у нее была эта близкая дружба, и за это она была благодарна.

Она спросила его о забастовке.

— Хорнбим не идет на переговоры, — сказал он. — Он отказывается даже рассматривать возможность изменения своих планов.

— Но он не может управлять фабрикой совсем без рабочих.

— Конечно, нет. Но он думает, что сможет пересидеть бастующих. «Они приползут ко мне на коленях, умоляя взять их обратно», — говорит он.

— Думаешь, он прав?

— Может быть. У него больше запасов, чем у рабочих. Но у них есть ресурсы другого рода. В это время года леса кишат молодыми кроликами и птицами, если знать, как ставить на них силки. И есть дикие овощи — мокрица, почки боярышника, листья липы, стебли мальвы, щавель.

— Скудная пища.

— Есть и менее честные способы прожить. Сейчас не лучшее время гулять в темноте с деньгами в кошельке.

— О боже.

— Тебе не о чем беспокоиться. Ты, возможно, единственный состоятельный человек в городе, которого они не ограбят. Ты кормишь их детей. Они считают тебя святой.

«Но святая любила бы своего мужа, — подумала Элси, — своего мужа и никого другого».

— По правде говоря, никто не знает, чем это закончится, — сказал Эймос. — В других забастовках по всей стране где-то побеждали хозяева, а где-то — рабочие.

Послеобеденное занятие было короче, и Элси вернулась домой как раз вовремя, чтобы дать Стиви его полдник — тост с маслом. Затем она присоединилась к матери за чаем в гостиной.

Ее отец вошел через несколько минут. Что-то занимало его мысли. Элси поняла это по тому, как он ерзал.

— Вы ходили по магазинам, моя дорогая? — спросил он Арабеллу, когда та протянула ему чашку.

— Да.

— Вы, я полагаю, предпочитаете заведение Кейт Шовеллер.

— Она лучшая портниха в Кингсбридже, да и во всем Ширинге.

— Уверен. — Он бросил кусок сахара в чай и мешал его дольше, чем это было нужно. Наконец он спросил — Она все еще не замужем?

— Насколько я знаю, да, — ответила Арабелла. — А почему вы спрашиваете?

Элси тоже было интересно, к чему клонит епископ.

— Есть что-то странное в здоровой женщине, которая остается незамужней в свои тридцать с лишним лет, вам не кажется?

— Разве?

— Всегда задаешься вопросом, почему.

— Брак не для всех, — сказала Элси. — Некоторые женщины не видят смысла в том, чтобы провести всю свою жизнь в рабстве у мужчины.

Епископ был шокирован.

— В рабстве? Дорогая моя! Брак — это же святое таинство.

— Но он не обязателен, не так ли? Апостол Павел говорит, что лучше жениться, чем разжигаться, что является довольно прохладным одобрением.

— Какая же вы, однако, недовольная!

— Нам с мамой необычайно повезло с мужьями, конечно.

Епископ не был до конца уверен, издеваются над ним или нет.

— Очень мило с вашей стороны так говорить, — неуверенно сказал он. — В любом случае, — продолжил он, — брат мисс Шовеллер стоит за этой забастовкой. Интересно, знали ли вы об этом.

— Я думала, организатор, это Сэл Бокс, — сказала Элси.

— Она всего лишь женщина. Спейд — мозг, который стоит за ней.

Элси решила не оспаривать предположение, что у женщины не может быть организаторских способностей. Вместо этого она сказала:

— Зачем Спейду забастовка? Он и сам суконщик, хотя иногда все еще работает за станком.

— Хороший вопрос. На самом деле, были разговоры о том, чтобы сделать его олдерменом. Его поведение сбивает с толку. В любом случае, Арабелла, прошу вас, не становитесь никем большим, чем просто клиенткой мисс Шовеллер. Я бы не хотел, чтобы моя жена общалась с такими людьми на каких-либо условиях, кроме строго коммерческих.

Элси ожидала, что мать оспорит это распоряжение, но та кротко его приняла.

— Я и не собиралась, мой дорогой, — сказала она епископу. — Могли бы даже и не поднимать этот вопрос.

— Рад это слышать. Простите, что упомянул об этом.

— Ничего страшного.

За этим чопорным обменом любезностями что-то скрывалось, Элси была уверена. Ей показалось, что это как-то связано с партнершей Кейт Шовеллер, Беккой. Она слышала, как девушки говорили о женщинах, которые любят других женщин, предпочитая их мужчинам, хотя она не могла точно представить, что это могло бы означать. В конце концов, был же еще вопрос анатомии. А женщины, примеряя новую одежду, раздевались в комнатах над магазином Кейт. Неужели ее отец услышал какие-то нелепые слухи о том, что Арабелла замешана в подобных делах?

Епископ допил чай и вернулся в свой кабинет, а Элси спросила у матери:

— Что вообще это было?

Арабелла пренебрежительно хмыкнула.

— У твоего отца какая-то муха в голове, но я понятия не имею, что это.

Элси не была уверена, что верит такому объяснению, но не стала допытываться. Она поднялась наверх, чтобы помочь няне уложить Стиви спать. Позже пришел Кенелм, чтобы прочитать с ним молитву. Пока он был там, заглянула горничная, Мейсон, и сказала:

— Миссис Маккинтош, епископ хотел бы видеть вас в своем кабинете.

— Сейчас приду, — ответила Элси.

— Чего хочет твой отец? — спросил Кенелм.

— Не знаю.

— У епископа олдермен Хорнбим и сквайр Риддик, — услужливо подсказала Мейсон.

Кенелм нахмурился.

— Но епископ не просил позвать меня?

— Нет, сэр.

Кенелм был раздосадован. Он ненавидел, когда его оставляли в стороне. Он болезненно воспринимал любое пренебрежение. Ему тут же начинало казаться, что его не уважают, обходят стороной, не ценят по достоинству. Элси не раз говорила ему, что иногда люди просто забывчивы и оставляют его в стороне случайно, но он в это никогда не верил.

Она спустилась в кабинет. Хорнбим и Риддик были в париках, что было знаком официального визита. Риддик выглядел слегка подвыпившим, что для него в это время вечера было не редкостью. У Хорнбима был его привычный вид суровой решимости. Оба встали и поклонились ей, когда она вошла, а она сделала легкий реверанс и села.

— Дорогая моя, — сказал ее отец, — олдермен и сквайр хотели бы кое-что с тобой обсудить.

— В самом деле?

— Речь о вашей школе, — сказал Хорнбим.

Элси нахмурилась. Школа вызывала споры лишь потому, что ее поддерживали и англикане, и методисты, и время от времени одна фракция пыталась исключить другую. Но ни Хорнбима, ни Риддика, насколько она знала, религиозные разногласия не волновали.

— Что не так с моей школой? — спросила она, услышав враждебность в собственном голосе.

— Я полагаю, вы даете детям бастующих бесплатные обеды, — сказал Хорнбим.

Вот оно что. Она вспомнила, что нападение — это лучшая защита.

— Городу представилась великолепная возможность, — начала она. — На ограниченное время у нас есть шанс вложить толику знаний в детей, которые в ином случае проводят весь день, шесть дней в неделю, присматривая за машинами. Мы должны извлечь из этого максимум пользы, не так ли?

Хорнбим не дал ей увести разговор в сторону.

— К несчастью, вы поддерживаете забастовку. Уверен, вы не намерены этого делать, но именно таков эффект ваших действий.

— Что, ради всего святого, вы имеете в виду? — спросила Элси, хотя уже видела, к чему все идет, и у нее было дурное предчувствие.

— Мы надеемся, что голод заставит бастующих одуматься. И хотя они, возможно, готовы страдать сами, большинство родителей не могут смотреть, как голодают их дети.

— Вы хотите сказать… — Элси перевела дух. Она едва могла поверить в то, что слышала. — Вы хотите сказать, что я должна перестать кормить этих голодающих детей? Чтобы заставить рабочих вернуться на фабрики?

Хорнбима не тронуло ее недоверие.

— Так будет лучше для всех. Продлевая забастовку, вы продлеваете страдания.

— Олдермен Хорнбим прав, знаешь ли, моя дорогая, — сказал ее отец.

— Иисус сказал Петру: «Паси овец Моих», — возмущенно произнесла Элси. — Не рискуем ли мы забыть об этом?

Риддик заговорил впервые.

— Говорят, и дьявол может цитировать Писание в своих целях.

— Молчи, Уилл, это не твоего ума дело, — отрезала Элси.

Риддик побагровел от гнева. Его оскорбили, но он не смог придумать ответа.

— Право же, миссис Маккинтош, мы должны просить вас прекратить это вмешательство в наши дела, — сказал Хорнбим.

— Я не вмешиваюсь, — ответила она. — Я кормлю голодных детей, как и подобает всем христианам, и я не собираюсь прекращать это ради прибыли суконщиков.

— Кто поставляет еду?

Элси не хотела отвечать на этот вопрос, потому что ее отец не догадывался, какая часть детской похлебки поступает из кухни дворца.

— Ее жертвуют щедрые горожане, как англикане, так и методисты, — сказала она.

— Например, кто?

Она знала, к чему клонит Хорнбим.

— Вы хотите список имен, чтобы обойти их всех и заставить отказаться от поддержки.

Хорнбим покраснел, подтверждая правоту ее обвинения.

— Я хотел бы знать, кто подрывает коммерческий успех этого города! — сердито сказал он.

В дверь постучали, и заглянул Кенелм.

— Могу ли я чем-нибудь помочь вам, милорд епископ? — спросил он с нетерпением. Он хотел быть в курсе всего, что происходит.

Епископ выглядел раздраженным.

— Не сейчас, Маккинтош, — коротко бросил он.

У Кенелма был такой вид, словно ему дали пощечину. Поколебавшись, он закрыл дверь. Он будет злиться из-за этого весь вечер, Элси знала.

Пауза дала ей мгновение на раздумье, и теперь она сказала:

— Олдермен Хорнбим, если вас так заботит коммерческое будущее этого города, почему бы вам не провести переговоры со своими рабочими? Возможно, вы сможете прийти к соглашению.

Хорнбим выпрямился.

— Рабочие не будут указывать мне, как вести мои дела!

— Значит, дело не в торговле города, — сказала Элси. — Дело в вашей гордыне.

— Разумеется, нет!

— Вы просите меня перестать кормить пятьдесят голодных детей, но при этом не снизойдете до разговора со своими ткачами. Слабые у вас доводы, сэр.

Наступила тишина. И Риддик, и епископ посмотрели на Хорнбима в ожидании ответа, и Элси поняла, что они тоже считают его упрямство частью проблемы.

— В любом случае, — сказала она, — я не смогу прекратить бесплатные обеды, даже если захочу. Пастор Мидуинтер займет мое место и продолжит дело. Единственная разница будет в том, что это станет методистской школой.

Это не было правдой в полной мере. Именно Элси была движущей силой всего предприятия. Далеко не факт, что оно выживет без нее.

Однако ее отец поверил.

— О боже, — сказал он, — нам не нужна методистская школа.

Хорнбим был в ярости.

— Я вижу, что зря трачу здесь время, — сказал он. Он встал, и Риддик последовал его примеру.

Епископ не хотел, чтобы встреча закончилась на такой враждебной ноте.

— О, не уходите так скоро, — сказал он. — Выпейте по бокалу мадеры.

Хорнбима это не смягчило.

— Боюсь, у меня неотложные дела, — сказал он. — Доброго дня, епископ. — Он поклонился. — И вам, миссис Маккинтош.

Двое посетителей вышли.

— Это было ужасно неловко, — сердито сказал епископ.

Элси нахмурилась.

— Хорнбим не выглядел таким уж побежденным, каким должен был.

Хотя ее отец был зол, это замечание его заинтриговало.

— Что ты имеешь в виду?

— Он не достиг своей цели запугать меня. Он ушел ни с чем. И все же не выглядел побежденным, правда?

— Нет, пожалуй, что нет.

— Я скажу вам, что я думаю. Я думаю, у него есть запасной план.

*

В ту ночь Кенелм вошел в спальню Элси, когда она только надела ночную рубашку. Их комнаты соединяла дверь, но обычно он пользовался ею только по субботам. Она знала, что сейчас он думает не о любви.

— Твой отец рассказал мне, что произошло между тобой и олдерменом Хорнбимом, — сказал он.

— Он пытался заставить меня перестать кормить детей и у него не вышло. Вот, в общем-то, и все.

— Не совсем, — ответил Кенелм.

Элси легла в постель.

— Можешь лечь ко мне, если хочешь, — сказала она. — Так будет дружелюбнее.

— Не говори глупостей, я полностью одет.

— Просто сними ботинки.

— Перестань паясничать. Я серьезно.

— А когда ты бываешь несерьезен?

Он проигнорировал это.

— Как ты могла пойти против самого могущественного человека в Кингсбридже?

— Легко, — сказала она. — Ему нет дела до голодных детей. Любой добрый христианин пошел бы против него. Он злой человек, и наш долг противостоять ему.

— Ты ничего не понимаешь! — Кенелм кипел от возмущения. — Могущественных людей нужно умиротворять, а не провоцировать. Иначе они заставят тебя страдать.

— Не говори глупостей. Что Хорнбим может нам сделать?

— Кто знает? Нельзя наживать врагов среди таких людей. Однажды архиепископ Кентерберийский может сказать: «Я подумываю сделать Кенелма Маккинтоша епископом», а кто-нибудь ему ответит: «Ах, но жена-то у него, знаете ли, та еще смутьянка». Мужчины постоянно так говорят.

Элси была шокирована.

— Как ты можешь говорить о подобном, когда речь идет о голодающих детях?

— Я думаю об остатке своей жизни. Неужели мои усилия в служении Богу будут тормозиться из-за неподходящей жены?

— Твои усилия в служении Богу? Ты имеешь в виду свою карьеру в Церкви?

— Это одно и то же.

— И это важнее, чем дать похлебку и хлеб малым детям Божьим?

— Ты всегда все упрощаешь.

— С голодом все просто. Когда видишь голодных, даешь им еду. Если это не воля Божья, то и воли Божьей нет.

— Ты думаешь, что все знаешь о воле Божьей.

— А ты считаешь, что знаешь лучше.

— Я и знаю лучше. Я изучал этот вопрос с мудрейшими людьми в стране. Как и твой отец. Ты — невежественная, необразованная женщина.

Это было настолько глупо, что не стоило и спора.

— В любом случае, я не могу закрыть школу. Это не в моей власти. Я сказала это Хорнбиму.

— Мне нет дела до школы. И до забастовки мне тоже нет дела. Мне есть дело до моего будущего, и мне нужна жена, которая будет меня слушаться и держаться подальше от неприятностей.

— О, Кенелм, — сказала она, — мне кажется, что ты женился не на той женщине.

21

В субботу днем, после того как в пять часов фабрики закрылись, Кит с друзьями играл в футбол на пустыре у новых домов по ту сторону реки. Кит был ниже среднего роста. Он умел бегать и уворачиваться, но не мог сильно бить по мячу, и его легко было сбить с ног. И все же игра ему нравилась, и играл он с азартом.

Когда игра закончилась, мальчишки разошлись. Бесцельно бродя, Кит очутился на улице с пустыми новыми домами, двери которых выходили прямо на улицу. Из праздного любопытства он заглянул в окно и увидел маленькую пустую комнату: дощатый пол, оштукатуренные стены и лестница наверх. Там был камин, небольшой стол и две скамьи.

Без особой причины он подергал входную дверь и обнаружил, что она не заперта. На пороге он помедлил. Он посмотрел вверх и вниз по улице и не увидел никого, кроме нескольких своих друзей по футболу. Он вспомнил поговорку Джарджа: «Любопытство сгубило кошку».

Он скользнул в дом и тихо прикрыл за собой дверь.

В доме пахло свежей штукатуркой и краской. Он на мгновение прислушался, но наверху не было ни звука. Он был в здании один. На столе стояли четыре миски, четыре чашки и четыре ложки, все новые, деревянные. Это напомнило ему одну из маминых сказок, про Златовласку и трех медведей. Но в мисках не было каши. Камин был чист и холоден. В доме еще никто не жил.

Он поднялся по лестнице, ступая мягко, на случай если наверху кто-то есть и спит беззвучно.

Там были две спальни, каждая с одним окном на улицу. Он понял, что сзади окон нет, и вспомнил, как слышал выражение «дома спина к спине». В такой застройке имелся практический смысл, поскольку каждый дом делил стену с тем, что был позади, что позволяло экономить кирпич.

Кроватей не было, как и спящих людей. В одной из комнат он увидел стопку из четырех холщовых тюфяков, набитых, по-видимому, соломой, и небольшую груду одеял. Дом был готов к заселению, пусть и едва-едва.

«Кем же он будет заселен?» — подумал он.

Пустой дом больше не представлял для него интереса. Он спустился по лестнице и вышел на улицу. К своему ужасу, он увидел плотного краснолицего мужчину, стоявшего в нескольких ярдах от него. Мужчина был потрясен не меньше. Мгновение они смотрели друг на друга, затем мужчина гневно взревел и шагнул к Киту.

Кит бросился бежать.

— Воришка! — заорал мужчина, хотя руки у Кита были пусты.

Кит помчался прочь, сердце колотилось от страха. Этот тип, вероятно, был каким-то сторожем. Должно быть, он спал на посту, когда Кит пришел, но теперь явно проснулся. Мужчины бегают быстрее мальчиков, если они в хорошей форме, но, судя по беглому взгляду Кита, этот был не в лучшей. Однако, оглянувшись через плечо, он увидел, что мужчина его нагоняет. «Сейчас меня побьют», — подумал Кит и постарался бежать быстрее. Он видел, как его друзья в панике разбегаются.

Впереди, двигаясь по улице, он увидел странное зрелище. Большая повозка, запряженная четырьмя лошадьми, до отказа набитая мужчинами, женщинами и детьми. Он пробежал мимо, затем снова оглянулся на своего преследователя. Он увидел, как тот остановился, тяжело дыша, и оперся на борт повозки, чтобы поговорить с возницей.

Кит начал думать, что ему удалось убежать от сторожа.

Он сбавил шаг, но продолжал бежать, пока не оказался на безопасном расстоянии. Затем остановился и обернулся, переводя дух.

Люди в повозке были все незнакомые, и они с живым интересом оглядывались по сторонам. Кит слышал, как они разговаривают, но не понимал, что они говорят. Некоторые слова были узнаваемы, но произносились со странным акцентом.

Приезжие начали спускаться с повозки, неся узлы и мешки. Похоже, это были целые семьи: муж, жена и дети, плюс несколько молодых парней — всего около тридцати человек. Пока Кит смотрел, появилась вторая повозка, нагруженная так же.

«Шестьдесят человек», — подумал Кит, как обычно, считая в уме. Пятнадцать или двадцать семей.

Затем прибыла третья повозка, а за ней и четвертая.

Краснолицый мужчина теперь забыл о Ките и был занят тем, что направлял людей в дома. Они не всегда понимали, что он говорит, и он в ответ кричал на них. Один из приезжих, казалось, был их предводителем, высокий мужчина с копной черных волос. Он говорил с группой, видимо, переводя им слова краснолицего.

Семьи начали расходиться, и предводитель пошел в сторону Кита в сопровождении женщины и двух детей. Кит решил заговорить с ними.

— Здравствуйте, — сказал он.

Мужчина сказал что-то, чего Кит не понял.

— Кто вы? — спросил Кит.

Ответ прозвучал неразборчиво.

Кит на мгновение задумался.

— Вы ткач?

— Я так и сказал. Мы все ткачи.

— Откуда вы приехали?

Мужчина сказал что-то, что прозвучало как «даблин».

— Это далеко?

Мужчина ответил, и на этот раз Кит, привыкая к акценту, понял.

— Три дня на корабле до Бристоля, потом полтора дня в этой повозке.

— Зачем вы приехали в Кингсбридж?

— Так это место называется?

— Да.

— Фабрика в нашей деревне закрылась, и у нас не было работы. Потом пришел человек и сказал, что мы можем работать на фабрике в Англии. А ты кто, паренек?

— Меня зовут Кристофер Клитроу, а зовут меня Кит. — Он с гордостью добавил: — Я наладчик на фабрике Барроуфилда.

— Что ж, Кит-наладчик, я Колин Хеннесси, и я рад с тобой познакомиться.

Семья вошла в дом. Все входные двери были заранее отперты, понял Кит, поэтому он и смог войти. Заглянув в открытую дверь, он увидел, как дети возбужденно носятся по комнате. Жена выглядела довольной.

Кит почувствовал, что это важное событие, хотя не мог до конца понять почему. Он направился домой, взволнованный тем, что принесет новость.

Его мать готовила ужин — кашу с диким луком. Джардж сидел с кувшином эля. Он бастовал, и Кит слышал, как Сэл говорила: «Безделье вредно для Джарджа. Он слишком много пьет».

— Я видел кое-что странное, — сказал им Кит.

Джардж не обратил внимания, но Сэл спросила:

— И что же это?

— Знаете новые дома?

— Да, — сказала Сэл. — У фабрики возле свинарника.

— Их достроили. Я заглянул в один. Там все было готово для размещения людей: матрасы, стол и чашки.

Мать нахмурилась.

— Не похоже на Хорнбима, чтобы он дарил своим жильцам подарки.

Кит решил пропустить эпизод со сторожем.

— А потом приехала повозка, полная людей, которые смешно разговаривали.

Сэл отложила ложку, которой мешала кашу, и повернулась к Киту.

— Правда? — сказала она. Ее реакция подсказала ему, что он был прав, считая эту новость важной. — Сколько людей?

— Около тридцати. А потом приехали еще три повозки.

Джардж отставил кружку.

— Да это же больше сотни человек.

— Сто двадцать, — уточнил Кит.

— Ты с ними говорил? — спросила Сэл.

— Я поздоровался с высоким мужчиной с черными волосами. Он сказал, что они три дня плыли на корабле.

— Иностранцы, — сказал Джардж.

— Ты спросил, откуда они? — спросила Сэл.

— Прозвучало как «даблин».

— Дублин, — сказала Сэл. — Это ирландцы.

— Он сказал, что он ткач, но фабрика в его деревне закрылась.

— Я и не знала, что в Ирландии есть фабрики, — сказала Сэл.

— Есть, — ответил Джардж. — У ирландских овец длинная, мягкая шерсть, из которой делают хороший теплый твид под названием «Донегол».

— Он сказал, они все ткачи, — добавил Кит.

— Черт побери, — сказал Джардж, — Хорнбим привез штрейкбрейхеров.

— Штрейкбрехеры? — недоуменно переспросил Кит. Незнакомое слово напоминало «струпья», подобные тем, что вскакивали у него на коленках после падения.

— Работники на замену бастующим, — объяснила Сэл. — Хорнбим поставит их работать на своих фабриках.

— Да, — мрачно подтвердил Джардж. — Это если они доживут до этого момента.

*

По воскресеньям Джейн ходила на причастие в собор. Эймос хотел поговорить с ней, поэтому пропустил службу в методистском зале и дождался у собора, пока не выйдет англиканская паства.

Джейн была в пальто мрачного темно-синего цвета и простой шляпке, подходящей для церкви. Она выглядела довольно серьезной, но посветлела, увидев Эймоса. Виконт Нортвуд шел неподалеку, но был поглощен разговором с олдерменом Дринкуотером.

— Несколько дней назад в «Таймс» писали, что герцог Йоркский планирует радикальные реформы в британской армии, — сказал Эймос Джейн.

— Боже мой, — протянула Джейн. — Умеете же вы завести светский разговор с девушками, не так ли?

Эймос рассмеялся над собой.

— Простите, — сказал он. — Как вы? Я в восторге от вашей шляпки. Этот темно-синий вам очень идет. Так вы слышали об армейских реформах?

— Ладно. Я слишком хорошо знаю вас, и понимаю, когда вы одержимы идеей словно собака, что ухватила кость. Да, я знаю об армейских реформах — Генри сейчас почти ни о чем другом не говорит. Герцог хочет, чтобы у каждого солдата была шинель. Мне это кажется очень разумным. Как они могут сражаться, если замерзают от холода?

— Герцог также считает, что армия переплачивает за снабжение. Он думает, что ополчение грабят, и он прав. Эти шинели обойдутся в три-четыре раза дороже, чем должны.

— Надеюсь, вы не станете столь же скучным, как мой муж.

— Это не скучно. Кто отвечает за закупки для Ширингского ополчения?

— Майор Уилл Риддик. О, кажется, я понимаю, к чему вы клоните.

— У кого Риддик покупает все сукно для мундиров?

— У своего тестя, олдермена Хорнбима.

— Шесть лет назад, до того, как Риддик женился на дочери Хорнбима, я подавал заявку на армейский контракт. Уилл согласился на мою цену, а затем попросил взятку в десять процентов.

Джейн была шокирована.

— Вы донесли на него?

— Нет. — Эймос пожал плечами. — Он бы все отрицал, а я не смог бы доказать, так что я ничего не сделал.

— Тогда зачем вы мне это рассказываете?

— В надежде, что вы расскажете своему мужу.

— Но вы все равно ничего не можете доказать.

— Нет. Но вы знаете мои убеждения. Я бы не солгал.

— Конечно. Но чего вы хотите от Генри? Если вы не можете доказать коррупцию, он тоже не сможет.

— Ему не нужно ничего доказывать. Он командует ополчением. Он может просто перевести майора Риддика на другую должность, например, заведующего вооружением, и назначить кого-то другого ответственным за закупки.

— А что, если новый человек окажется таким же продажным, как Уилл?

— Скажите Генри, чтобы он назначил методиста.

Джейн задумчиво кивнула.

— Он может это сделать. Он говорит, что из методистов получаются хорошие офицеры.

Генри Нортвуд отделился от олдермена Дринкуотера и подошел к жене. Эймос поклонился ему.

— Что вы думаете об этой забастовке, Барроуфилд? — спросил виконт.

— Суконщики должны получать прибыль, а рабочие — прожиточный минимум. Это не так уж и сложно, милорд. Но жадность и гордыня мешают.

— Вы считаете, что владельцы предприятий должны уступить?

— Я считаю, что обе стороны должны пойти на компромисс.

— Весьма разумно, — сказал Нортвуд, по-хозяйски взял Джейн под руку и увел ее.

*

В понедельник ирландцы приступили к работе на фабриках Хорнбима. В тот вечер после репетиции звонарей в задней комнате «Колокола» состоялось собрание. Комната была большой, но сегодня она была забита до отказа. Собрались почти все бастующие ткачи, а также Сэл, Джардж и Спейд.

Пили мало. В воздухе висело напряженное ожидание. Что-то должно было произойти, хотя никто не знал, что именно. Некоторые ткачи принесли с собой крепкие палки, деревянные лопаты и киянки.

Сэл хотела избежать насилия.

Джардж был за то, чтобы дать бой.

— Сотня наших, у фабрики возле свинарника завтра в полпятого утра, вооруженные дубинками. Любого, кто попытается войти на фабрику, ждет трепка. Проще простого.

— Вот это по-нашему, — сказал приятель Джарджа Джек Кэмп, тоже ткач с Верхней фабрики Хорнбима, и гневный ропот показал, что у такого подхода много сторонников.

— А что потом? — спросила Сэл.

— Хорнбиму придется уступить, — сказал Джардж.

— Как думаешь, Джардж, он из тех, кто уступает? — спросил Спейд. — Не вызовет ли он ополчение?

Джардж рассмеялся.

— Это ему не поможет. Ополченцы — наши друзья и соседи.

— Верно, они отказались стрелять в женщин во время хлебного бунта, — признал Спейд. — Но можем ли мы быть уверены, что то же самое произойдет снова? Что, если вместо стрельбы они начнут арестовывать людей?

— Меня им арестовать будет непросто, — презрительно фыркнул Джардж.

— Знаю, — сказал Спейд. — Значит, будет драка, трое-четверо солдат против тебя.

— Против меня и моих друзей.

— А потом подтянутся еще солдаты, и еще твои друзья.

— Очень вероятно.

— И это будет бунт.

— Ну…

Спейд настаивал на своем.

— И, Джардж, прости, что напоминаю, но твою сестру, Джоан, осудили за бунт, она едва избежала виселицы, и ее сослали в Австралию, и, возможно, она никогда не вернется.

— Знаю, — раздраженно бросил Джардж, понимая, что проигрывает спор.

Спейд был неумолим.

— Так вот, если рабочие последуют твоему плану, как думаешь, сколько еще из вас окажутся в ссылке или на виселице?

Джардж возмутился.

— Что ты хочешь сказать, Спейд, что мы должны просто сидеть здесь и ничего не делать?

— Подождите неделю, — сказал Спейд.

— Зачем?

— Посмотрим, что произойдет.

Раздался недовольный ропот, и Сэл сказала:

— Послушайте его, послушайте. Спейд всегда говорит дельные вещи.

— Ничего не произойдет, если мы будем просто ждать, — обеспокоенно сказал Джардж.

— Не будь так уверен. — Как всегда, тон Спейда был мягким, рассудительным. — Послушай, что ты теряешь? Подожди неделю. За неделю многое может случиться. Давайте снова встретимся здесь в субботу вечером, после ужина. Если я ошибусь и ничего не изменится, тогда и будем планировать что-то более решительное.

Сэл одобрительно кивнула.

— Никаких ненужных рисков.

— А пока, — сказал Спейд, — держитесь подальше от неприятностей. Если увидите ирландца, просто отойдите в сторону. Вы всего лишь фабричные рабочие. По неписаным законам Англии, вы виновны, пока не докажете обратное.

*

Джардж принял решение группы, но оно ему не понравилось. Сэл с тревогой наблюдала, как он все больше злится и все больше пьет. Во вторник вечером, когда она закончила работу, она увидела его у новой фабрики Хорнбима, наблюдающим за выходящими ирландцами. Но он ни с кем не заговорил и пошел домой вместе с Сэл.

— Почему мы воюем с Бонапартом и французами? — сказал он. — Мы должны воевать с Хорнбимом и ирландцами.

Сэл была с ним согласна.

— Чертовски верно, — сказала она. — Но мы должны действовать с умом. Хорнбим хитер, и люди, подобные ему, тоже. Нельзя позволить этим ублюдкам нас перехитрить.

Джардж посмотрел на нее с мятежным видом и ничего не ответил.

То, что он не работал, усугубляло его настроение. От нечего делать он проводил дни в пивной. Когда Сэл пришла домой в четверг вечером, она увидела, что Библия ее отца исчезла. «Он заложил ее, — сказала она себе. — Заложил и тратит деньги на выпивку». Она села на кровать и немного поплакала.

Но у нее были дети, о которых нужно было заботиться.

Когда она кормила их ужином, дешевым черствым хлебом со свиным жиром, ввалился Джардж, воняющий элем, злой, потому что у него не было денег на выпивку.

— Где мой ужин? — спросил он.

— Где Библия моего отца? — ответила Сэл.

Он сел за стол.

— Я выкуплю ее после забастовки, не беспокойся. — Он говорил так, будто это было не очень важно, что еще больше разозлило ее.

Она отрезала ломоть хлеба, намазала его жиром и положила перед ним.

— Заешь, чтобы жир впитал немного эля.

Он откусил, пожевал, проглотил и скривился.

— Хлеб с жиром? — сказал он. — А почему нет масла?

— Сам знаешь, почему нет масла, — пробормотала Сэл.

— Потому что забастовка, ты разве не знал? — встрял Кит.

Это разозлило Джарджа.

— Не дерзи мне, сопляк, — сказал он, запинаясь. — Я хозяин в этом доме, и не забывай об этом. — И с этими словами он так ударил Кита по голове, что мальчик свалился со стула на пол.

Это сломило выдержку Сэл. К ней вернулось воспоминание, яркое, будто это было вчера: шестилетний Кит лежит в постели в усадьбе Бэдфорда с повязкой на голове после того, как лошадь Уилла Риддика проломила ему череп. Ярость вскипела в ней, как вулкан. Она шагнула к Джарджу, обезумев от гнева. Он увидел выражение ее лица и быстро вскочил, на его лице отразились шок и страх, а затем она набросилась на него. Она ударила его ногой в пах и услышала крик Сью, но не обратила внимания. Когда рука Джарджа прикрыла его промежность, она ударила его по лицу дважды, трижды, четырежды. У нее были большие руки и сильные предплечья. Он попятился, крича:

— Отстань от меня, бешеная корова!

Она услышала крик Кита:

— Перестань, Ма, перестань!

Она снова ударила Джарджа, высоко по скуле. Он схватил ее за руки, но он был пьян, а она сильна, и он не смог ее удержать. Она ударила его в живот, и он согнулся от боли. Она подсекла ему ноги, и он рухнул, как срубленное дерево.

Она схватила со стола хлебный нож и опустилась ему на грудь. Поднеся лезвие к его лицу, она сказала:

— Если ты еще хоть раз тронешь этого мальчика, клянусь, я перережу тебе горло посреди ночи, видит Бог.

Она услышала, как Кит сказал:

— Ма, слезь с него.

Она встала, тяжело дыша, и убрала нож в ящик. Дети стояли на полпути вверх по лестнице, с открытыми ртами, глядя на нее со страхом и трепетом. Она посмотрела на лицо Кита. Левая сторона покраснела и начала опухать.

— Голова болит? — спросила она.

— Нет, щека, — ответил он.

Дети осторожно спустились по лестнице.

Сэл обняла Кита, чувствуя облегчение. Она жила в постоянном страхе, что он повредит голову.

Ее костяшки были в синяках, а безымянный палец левой руки, казалось, был вывихнут. Она потерла руки, пытаясь унять боль.

Джардж медленно поднялся на ноги. Сэл посмотрела на него, вызывая на бой. Его лицо было в порезах и синяках, но он не выказывал и тени желания драться. Он ссутулился, опустив голову. Он сел, сложил руки на столе и уткнулся в них лицом. Он задрожал, и она поняла, что он плачет. Через некоторое время он немного поднял голову и сказал:

— Прости, Сэл. Не знаю, что на меня нашло. Я не хотел обидеть бедного мальчика. Я тебя не заслуживаю, Сэл. Я недостаточно хорош. Ты хорошая женщина, я это знаю.

Она стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на него.

— Не проси меня простить тебя.

— Не буду.

Она не могла не почувствовать укола жалости. Он был жалок и не причинил Киту настоящего вреда. Но она чувствовала, что нужно провести черту. Иначе Джардж мог подумать, что может снова ударить Кита и снова извиниться.

— Мне нужно знать, что это никогда не повторится, — сказала она.

— Не повторится, клянусь. — Он вытер лицо рукавом и посмотрел на нее. — Не бросай меня, Сэл.

Она долго смотрела на него, потом приняла решение.

— Лучше тебе прилечь и проспаться от всего этого эля. — Она взяла его за плечо и помогла встать. — Пойдем, наверх.

Она отвела его в их общую спальню и усадила на край кровати. Она опустилась на колени и стянула с него сапоги.

Он закинул ноги на кровать и откинулся назад.

— Побудь со мной минутку, Сэл.

Она помедлила, потом легла рядом с ним. Она просунула руку ему под голову и положила его лицо себе на грудь. Он заснул через несколько секунд, и все его тело обмякло.

Она поцеловала его избитое лицо.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Но во второй раз я тебя не прощу.

*

Суббота выдалась погожей, и солнце все еще светило в полшестого, когда Хорнбим вышел подышать воздухом в сад своего дома. Неделя у него была хорошая. Все его фабрики работали с ирландскими рабочими, а некоторых из новоприбывших обучали работе на паровых станках. Он хорошо пообедал и теперь курил трубку.

Но его покой нарушило сообщение от зятя, Уилла Риддика. Посланником был молодой ополченец в форме, вспотевший и запыхавшийся. Он вытянулся по стойке смирно и сказал:

— Олдермен Хорнбим, сэр, прошу прощения, майор Риддик шлет вам свои приветствия и просит вас встретиться с ним у таверны «Бойня» как можно скорее.

— Что-то случилось? — спросил Хорнбим.

— Не знаю, сэр, мне просто передали сообщение.

— Хорошо. Следуй за мной.

— Есть, сэр.

Хорнбим вошел в дом и обратился к лакею Симпсону:

— Скажи миссис Хорнбим, что меня вызвали по делам. — Затем он надел парик, поправляя его перед зеркалом в холле, и вышел на улицу.

Ему и посыльному потребовалось всего несколько минут, чтобы быстрым шагом спуститься по Мейн-стрит в Нижний город. Не доходя до «Бойни», Хорнбим понял, почему Риддик его вызвал.

В город шли ирландцы.

Хорнбим смотрел, как они идут через мост, ведя с собой детей. У каждого был всего один комплект одежды, но, как и кингсбриджские фабричные рабочие, они принарядились ярким шарфом, лентой в волосах, кушаком или щегольской шляпой. Хорнбим привез из Ирландии сто двадцать человек, и, похоже, все они сегодня вечером вышли развлечься.

Он задался вопросом, как отреагируют местные.

Посыльный привел его к «Бойне», самой большой из прибрежных таверн. Толпа выпивающих стояла снаружи, наслаждаясь солнцем. Заведение было оживленным, и многие ирландцы уже прибыли и пили из кружек. Их можно было отличить по несколько иной одежде — твиду со случайными цветными вкраплениями в ткани, а не с упорядоченными полосками и клеткой сукна как в западной Англии.

Посыльный провел Хорнбима внутрь, где он заметил Риддика с кружкой в руке.

— Я должен был это предвидеть, — сказал Хорнбим.

— Я тоже, — ответил Риддик. — Им только что заплатили, и они хотят повеселиться.

— Но, кажется, вражды между местными и приезжими нет.

— Пока что.

Хорнбим кивнул.

— Нам следует собрать отряд ополчения на всякий случай.

Риддик обратился к посыльному:

— Мои приветствия лейтенанту Дональдсону, и пусть он будет любезен немедленно собрать первую, вторую и седьмую роты, но держать их в штабе до дальнейших распоряжений.

Молодой человек точно повторил сообщение, и Риддик его отпустил.

Хорнбим был обеспокоен. Если начнутся беспорядки, вину свалят на ирландцев, и, возможно, на него даже окажут давление, чтобы он от них избавился. Это поставит его в зависимость от проклятого союза.

Ему нужно было осмотреться.

— Давай прогуляемся, — сказал он.

Риддик осушил свою кружку, и они вышли на улицу.

В нескольких шагах был еще один, поменьше, паб, на вывеске которого был изображен лебедь.

— «Белый лебедь», — сказал Риддик. — В шутку его называют «Грязной уткой».

Они заглянули внутрь. Приезжие сидели и стояли вместе с местными, и никто не создавал проблем.

Уличные торговцы продавали горячие и холодные закуски: печеные яблоки, орехи, горячие пироги и имбирные пряники. У причала баржа разгружала бочки с улитками-литторинами, крошечными съедобными морскими улитками, которых нужно было выковыривать из раковин булавкой, и какой-то мужчина уже варил их в ведре на угольном огне. Хорнбим отказался, но Риддик купил кулек улиток, сбрызнутых уксусом, и ел их на ходу, бросая пустые раковины на землю.

Они с Хорнбимом обошли весь район. Они заглядывали в таверны, игорные притоны и бордели. Пабы были очень простыми, с грубой самодельной мебелью. В основном там продавали эль и дешевый джин. Ирландцев за игорными столами не было, для этого у них было недостаточно денег, предположил Хорнбим. Белла Лавгуд, которая постарела, теперь была хозяйкой собственного заведения, и четверо или пятеро молодых ирландцев были там, терпеливо ожидая своей очереди к девушке. В доме Калливера ирландцев не было, без сомнения, потому что для фабричных рабочих это было слишком дорого.

К тому времени, как они вернулись к «Бойне», солнце начало клониться к реке, и выпивающие становились все шумнее. Посыльный ждал их, чтобы сообщить, что лейтенант Дональдсон собрал три роты.

— Держись рядом со мной, — сказал Риддик, — может будет еще одно сообщение.

Настроение в таверне было буйным, но признаков напряженности не было. Риддик взял еще одну кружку, а Хорнбим — бокал мадеры, и они вынесли свои напитки на улицу, где воздух был еще теплым, но свежее. Хорнбим начал чувствовать, что все будет в порядке.

Кое-кого из взрослых начинали раздражать дети. Они носились как угорелые, играя в догонялки. Время от времени кто-нибудь налетал на взрослого и тут же удирал, даже не извинившись.

— Не предложить ли людям держать своих детей в узде или, еще лучше, отвести их домой спать, — с беспокойством сказал Хорнбим.

Появился продавец имбирных пряников и стал продавать толстые ломти своего сладкого пирога выпивающим у «Бойни». Хорнбим увидел, как мальчик лет восьми выхватил кусок из рук молодой женщины и тут же сунул его в рот. Но он оказался недостаточно проворен, и спутник женщины схватил ребенка за руку.

— Воришка! — заорал мужчина.

Мальчик попытался вырваться, но не смог освободиться из его хватки и завизжал. Люди обернулись.

Хорнбим узнал в мужчине, державшем ребенка, Нэта Хэммонда, одного из молодых хулиганов, завсегдатаев «Бойни». Хэммонд уже два или три раза попадал к мировым судьям по обвинению в нападении.

Мгновение спустя к Хэммонду подошел ирландец и сказал:

— Оставь маленького Майки в покое.

Хорнбим услышал, как Риддик пробормотал:

— Ох, черт.

Хэммонд тряхнул мальчика и агрессивно спросил:

— Это твой?

— Ты отпустишь моего мальчика, — сказал ирландец, — или пожалеешь.

Риддик обратился к посыльному:

— Беги в штаб и скажи Дональдсону, чтобы живо вел сюда ополчение.

Маленький Майки, ободренный появлением отца, что есть силы пнул своего обидчика. Хэммонд вскрикнул от удивления и боли и, отпустив руку мальчика, хлестнул его по лицу. Ребенок упал на землю, из его курносого носика потекла кровь.

Отец бросился на Хэммонда и ударил его в живот. Когда Хэммонд согнулся пополам, ирландец сказал:

— А ну-ка, попробуй теперь ударить по носу меня, а не маленького мальчика.

Риддик взял Хорнбима за руку.

— Давай отойдем, — сказал он. Хорнбим проворно подчинился.

Пока они отступали, двое мужчин, один местный, другой ирландец, вклинились между дерущимися, желая их разнять, но тут же сами начали колотить друг друга. К ним присоединились и другие. Каждый начинал с попытки разнять дерущихся, и столь же быстро оказывался втянут в собственную потасовку. Некоторые женщины бросились на выручку своим мужчинам и тоже вступили в драку. Крики переросли в оглушительный гвалт, который выманил людей из «Бойни» и «Грязной утки». Продавец улиток пытался отогнать людей от своей бочки, но, поскольку для этого он пускал в ход кулаки, вскоре и сам оказался втянут в потасовку, а бочку опрокинули. Она покатилась, рассыпая по булыжникам улиток и разливая морскую воду.

К ужасу Хорнбима, в драке участвовало уже не меньше пятидесяти человек. Он посмотрел вдоль улицы, но не увидел и следа ополчения. Он отчаянно искал способ остановить это, но любое его действие или действие Риддика лишь вовлекло бы их в драку.

Это дискредитирует ирландских штрейкбрехеров и самого Хорнбима. Это была катастрофа, и, теперь он это видел, она расползалась по соседним улицам, выманивая людей из других таверн. Его могли даже заставить отправить ирландцев домой.

«Это порадует бастующих рабочих», — со злостью подумал он.

Наконец прибыл Дональдсон с ополчением. Некоторые несли мушкеты, но другие были безоружны. Дональдсон приказал вооруженным солдатам держаться поодаль от толпы с оружием наготове, а остальным арестовывать всех, кто дерется.

Хорнбим хотел бы, чтобы ополчение открыло огонь, но понимал, что это навредит ему еще больше.

Ополченцы начали вытаскивать людей из свалки и связывать их. Это возымело некоторый эффект, как увидел Хорнбим. Некоторые драчуны высвобождались из объятий противников и спешили убраться, пока их тоже не схватили.

— Мы должны свалить это на новый союз, — сказал Хорнбим Риддику. — Постарайся арестовать всех бастующих, каких увидишь.

— Я их в лицо не знаю.

— Тогда ищи зачинщиков — Джарджа Бокса, Джека Кэмпа, Сэл Бокс или того парня, Спейда.

Хорнбим знал, что найдет людей, которые поклянутся, будто забастовщики намеренно спровоцировали беспорядки.

— Хороший план, — сказал Риддик и отдал приказ капралу.

«Если повезет, — подумал он, — они и так подберут кого-нибудь из бастующих».

Вскоре он увидел, что битва подходит к концу. Больше людей убегало, чем дралось. Многие из тех, кто еще оставался на виду, лежали на земле, зализывая раны. Он догадался, что те ирландцы, кто избежал ареста, вернулись за мост.

Теперь Хорнбиму нужно было найти способ минимизировать ущерб.

— Скольких вы арестовали? — спросил он Риддика.

— Двадцать или тридцать. Их пока заперли в сарае при «Бойне».

— Отведите их в кингсбриджскую тюрьму. Соберите все имена и прочие сведения и приходите ко мне домой. Ирландцев мы отпустим. Я проведу малый суд рано утром, хоть это и воскресенье. Я вынесу суровые приговоры бастующим и их предводителям, а с остальными обойдусь мягко. Я хочу, чтобы люди в Кингсбридже поняли, что это дело рук союза, а не ирландцев.

— Хороший план.

Хорнбим откланялся и пошел домой ждать следующего этапа.

*

Маленький мальчик ворвался в «Колокол», подбежал к Спейду и выпалил:

— Мужики дерутся со штрейкбрехерами у «Бойни»! Ополченцы людей арестовывают!

— Так! — сказал Джардж, вскакивая. — Надо живо туда, черт побери.

— Сядь, Джардж, — твердо сказал Спейд.

— Что? Мы будем сидеть тут и хлебать эль, пока наши соседи дерутся со штрейкбрехерами? Я — нет!

— Подумай минутку, Джардж. Если мы туда пойдем, некоторых из нас арестуют.

— Ну, это не самое страшное в мире.

— А потом нас потащат к мировым судьям. И судьи скажут, что бунт — не вина ирландцев, потому что его начали бастующие.

— Они, вероятно, и так это скажут, не так ли?

— Они не смогут, потому что мы все здесь. Почти все ткачи Хорнбима провели с нами весь вечер, пили эль. И здесь сотня человек, которые могут это подтвердить, включая трактирщика, чей дядя — олдермен.

— Значит… значит… — Джарджу потребовалась минута, чтобы сообразить. — Значит, им придется винить штрейкбрехеров.

— Именно.

Джардж еще немного подумал.

— Ты знал, что так будет, Спейд?

— Я предполагал, что это вероятно.

— Поэтому ты не хотел, чтобы мы шли к фабрике в прошлый понедельник.

— Да.

— Поэтому ты собрал нас всех здесь сегодня вечером.

— Да.

— Вот же черт. — Джардж рассмеялся. — Я и раньше говорил, Спейд, что ты хитрый сукин сын.

*

В воскресенье утром после церкви мэр, Фрэнк Фишвик, организовал экстренное собрание в ратуше. Были приглашены все ведущие суконщики, и англикане, и методисты. Присутствовали и Хорнбим, и Спейд.

Спейд знал, что его пригласили не потому, что он был одним из самых богатых, а потому, что он был близок к рабочим. Он мог рассказать остальным, что говорят и делают их работники.

Мэру Фишвику было за пятьдесят, он был тучен, с седеющей бородой. От него исходила спокойная властность. Он считал своей задачей обеспечить кингсбриджским суконщикам возможность беспрепятственно вести дела. При этом ему были чужды глупые идеи о правах человека, но он не был так воинственен, как Хорнбим. Спейд не был уверен, чью сторону Фишвик займет сегодня.

Фишвик начал со слов:

— Уверен, в одном мы все можем согласиться. Мы не можем допустить уличных боев в Кингсбридже. Мы должны немедленно положить этому конец.

Хорнбим сразу же перешел в наступление.

— Мои ирландские рабочие мирно тратили свои честно заработанные деньги в субботу вечером, когда на них напали головорезы. Я знаю. Я там был.

Люди посмотрели на Спейда, ожидая, что он возразит Хорнбиму, но тот молчал.

Как он и надеялся, Хорнбиму ответил другой. Это был Эймос Барроуфилд, тихий малый, который порой удивлял всех твердостью своих взглядов.

— Мне, по большому счету, все равно, кто начал драку, — отрезал он. — Этот бунт случился потому, что в Кингсбридж привезли больше сотни чужаков, чтобы сорвать забастовку.

— Я действовал в полном своем праве! — сердито выпалил Хорнбим.

— Этого я отрицать не могу, но это ни к чему не приведет, не так ли? — ответил Эймос. — Что случится в следующую субботу, Хорнбим? Можете ли вы предложить, как нам избежать повторения?

— Еще как могу. Вчерашняя драка была намеренно спровоцирована союзом, который создали недовольные ткачи. Их нужно подавить.

— Интересно, — ответил Эймос. — Если это так, то, конечно, виновные должны предстать перед судом. Но, насколько я знаю, вы сегодня утром провели заседание по делам арестованных вчера, и…

— Да, но…

— Позвольте мне закончить, — повышенным голосом сказал Эймос. — Я настаиваю, чтобы меня выслушали.

— Дай ему высказаться, Хорнбим, — твердо произнес Фишвик. — Здесь мы все равны.

Спейд был доволен. Это вмешательство мэра было знаком того, что Хорнбим не получит всего, чего хочет.

— Благодарю вас, господин мэр, — сказал Эймос. — Хорнбим, ваши коллеги-судьи не были извещены о сегодняшнем заседании, поэтому не смогли присутствовать, но, насколько я понимаю, среди обвиняемых не было ни одного из ваших ткачей и ни одного из предполагаемых организаторов союза.

— Они были очень хитры! — воскликнул Хорнбим.

— Настолько хитры, возможно, что они ловко не участвовали в бунте и, следовательно, невиновны.

Хорнбим побагровел от гнева, но на мгновение лишился дара речи.

Спейд решил, что пора ему высказаться.

— Я могу это подтвердить, господин мэр, — сказал он. — Если позволите?

— Пожалуйста, мистер Шовеллер.

— Бастующие и несколько их сторонников встретились вчера вечером, чтобы обсудить стоящие перед ними проблемы. Я случайно оказался в «Колоколе» и могу подтвердить, что они все были в зале весь вечер. Их известили о бунте, и они договорились не предпринимать никаких действий. Они оставались в таверне до тех пор, пока беспорядки не утихли. Трактирщик, его персонал и около сотни посетителей могут это засвидетельствовать. Так что мы можем быть совершенно уверены, что бастующие и их сторонники не имели к этому никакого отношения.

— Они все равно могли это организовать, — сказал Хорнбим.

— Возможно, — ответил Эймос. — Но доказательств этому нет. А мы не можем действовать на основании одних лишь догадок.

— В таком случае, — сказал Фишвик, снова взяв на себя ведение дискуссии, — возможно, мы можем поговорить о том, что нам сделать, чтобы положить конец забастовке и предотвратить дальнейшие конфликты подобного рода в нашем городе. Очевидно, мы не можем просить нашего друга Хорнбима отказаться от использования его новых паровых машин, мы не должны сдерживать прогресс.

— Спасибо хоть на этом, — сказал Хорнбим.

— Но, возможно, найдется какая-нибудь менее значительная уступка, которая убедит рабочих прекратить забастовку, — продолжил Фишвик. — Мистер Шовеллер, вы, возможно, лучше меня знаете настроения рабочих. Как вы думаете, что могло бы убедить их вернуться к работе?

— Я не могу говорить за них, — сказал Спейд и почувствовал разочарование собравшихся. — Однако, возможно, я могу предложить путь вперед.

— Прошу вас, продолжайте, — сказал Фишвик.

— Можно было бы назначить небольшую группу суконщиков, скажем, три-четыре человека, для встречи с представителями рабочих. Возможно, мы могли бы объяснить им, какие требования невыполнимы, а по каким возможно договориться. Вооружившись этим пониманием, наша группа могла бы доложить мистеру Хорнбиму, а представители забастовщиков — рабочим, и мы, возможно, смогли бы достичь соглашения.

Все суконщики привыкли к переговорам в делах и понимали язык торга и компромисса. За столом послышался одобрительный шепот и кивки.

Воодушевленный, Спейд добавил:

— Очевидно, группа не будет иметь полномочий принимать решения от имени мистера Хорнбима или, тем более, от имени рабочих. И все же ей нужен некоторый авторитет, и с этой целью я предлагаю, чтобы вы, господин мэр, стали ее ведущим членом.

Это тоже было встречено с одобрением.

— Я к вашим услугам, конечно, — сказал Фишвик. — И вы, мистер Шовеллер, очевидно, были бы большой помощью для группы.

— Благодарю вас. Рад сделать все, что в моих силах.

— И миссис Бэгшоу, — сказал кто-то.

Спейд одобрил. Сисси Бэгшоу была единственной женщиной-суконщицей, управлявшей делом, которое она унаследовала после смерти мужа. Она была умна и обладала широтой взглядов.

— И мистер Барроуфилд, возможно? — спросил Фишвик.

Снова послышались голоса согласия.

— Очень хорошо, — сказал Фишвик. — И с вашего согласия, господа и леди, я бы хотел, чтобы мы начали работу сегодня же.

«И таким образом, — с удовлетворением подумал Спейд, — союз добивается официального признания.

Интересно, что Хорнбим предпримет теперь?»

*

— Другие мужчины так делают? — спросила Арабелла у Спейда.

— Не знаю, — ответил он.

Он расчесывал ее лобковые волосы.

— Ни один мужчина никогда не смотрел на меня там, — сказала она.

— О? Но вам же удалось зачать Элси…

— В темноте.

— Епископы обязаны делать это в темноте?

Она хихикнула.

— Вероятно, есть такое правило.

— Значит, я первый мужчина, который видит этот великолепный золотисто-рыжий цвет.

— Да. Ой! Не тяни.

— Прости. Я поцелую, чтобы прошло. Вот так. Но мне нужно распутать колтуны.

— Нет никакой нужды, тебе просто нравится это занятие.

— Может, сделать тебе пробор?

— Это было бы так вульгарно.

— Как скажешь. Вот, так гораздо аккуратнее. — Он сел на кровати рядом с ней. — Я сохраню этот гребень навсегда.

— Ты не считаешь, что у меня там некрасиво?

— Напротив.

— Хорошо. — Она замолчала, и он понял, что у нее что-то на уме. — Эм… я должна тебе сказать… — Она помедлила. — Я спала с ним позапрошлой ночью.

Спейд поднял брови.

— Он выпил много портвейна в тот вечер, а под конец еще и бренди. Мне пришлось помочь ему раздеться. Потом он практически рухнул в постель и начал храпеть. Я увидела в этом свой шанс.

— Ты легла к нему в постель.

— Да.

— И…

— И всю ночь он только и делал, что пускал ветры.

— Ох, это отвратительно.

— Он был поражен, когда проснулся и обнаружил меня в постели с ним. Прошли годы с тех пор, как мы в последний раз спали вместе.

Спейд был заинтригован, но и встревожен. Что она наделала? Он боялся, что какая-нибудь драма между Арабеллой и епископом все испортит.

— Что он сказал?

— Он сказал: «Что ты здесь делаешь?»

Спейд рассмеялся.

— Ну и вопрос от мужа к жене в постели! Как ты ответила?

— Я сказала: «Вы были очень настойчивы прошлой ночью». Я пыталась выглядеть, знаешь ли, застенчивой.

— Должно быть, это было то ещё зрелище. Не могу себе представить.

Арабелла очень хорошо изобразила жеманную девушку, сказав:

— О, мистер Шовеллер, вы заставляете меня краснеть.

Спейд хмыкнул.

— Затем он захотел узнать, что произошло, — продолжила она. — Он спросил: «Я действительно?..», и я ответила: «Да». Это была ложь. Затем, чтобы сделать это более правдоподобным, я сказала: «Недолго, но достаточно».

— Он тебе поверил?

— Думаю, да. Он выглядел шокированным, потом сказал, что у него болит голова. Я ответила, что не удивлена, после бренди поверх портвейна.

— Что ты сделала?

— Я пошла в свою комнату, позвала горничную и велела ей послать к епископу лакея с большим чайником чая.

— Так что теперь, когда ты скажешь ему, что беременна…

— Я напомню ему о той ночи.

— Но у вас был всего один раз.

— Каждая беременность — результат одного полового акта.

— Он попадется на эту уловку?

— Думаю, да, — снова сказала она.

*

Суконщики снова встретились через неделю, в том же месте и в то же время.

Спейд чувствовал, что сам факт соглашения будет важнее его условий. Это утвердит союз как полезный и для хозяев, и для рабочих.

Мэр Фишвик доложил о ходе обсуждений.

— Прежде всего, — сказал он, — рабочие выдвинули два требования, на которые, как мы им объяснили, хозяева никогда не согласятся.

Такой способ подачи информации был идеей Спейда.

— Они просили отправить ирландцев домой.

— Исключено, — сказал Хорнбим.

Фишвик проигнорировал реплику.

— Мы объяснили, что это зависит от олдермена Хорнбима. Хотя некоторые суконщики, возможно, и согласны с тем, что ирландцам следует уехать, у нас нет власти приказывать мистеру Хорнбиму.

— Чистая правда, — пробормотал кто-то.

— Во-вторых, они потребовали, чтобы рабочим, оставшимся без работы, предоставляли приходское пособие без необходимости отправляться в кингсбриджский работный дом.

Рабочие ненавидели работный дом. Там было холодно и неуютно, а главное, он унижал своих обитателей. Он мало чем отличался от тюрьмы.

— И снова, — сказал Фишвик, — нам пришлось объяснить, что мы не имеем юрисдикции над приходским пособием, которое контролируется Церковью.

Спейд предложил этот подход, потому что знал: суконщики успокоятся, услышав, что группа решительно отвергла некоторые требования рабочих. Это сделает их более сговорчивыми, когда они услышат остальное.

— А теперь я перехожу к третьему требованию, которое я бы рекомендовал нам принять, — продолжил Фишвик. — Они хотят, чтобы рабочим, оставшимся без места из-за машин, предоставлялось преимущественное право на другую работу. Если мы согласимся, совет олдерменов, членами которого большинство из нас здесь являются, мог бы принять постановление, гласящее, что таков отныне установленный порядок в Кингсбридже. Это ослабит нынешний кризис и облегчит нам всем внедрение новой техники в будущем.

Спейд следил за лицами и видел, что большинство было согласно.

— Чтобы эта система работала гладко, было внесено еще два предложения. Первое: перед установкой нового оборудования хозяин должен объяснить его принцип рабочим и обсудить, сколько человек будет работать на машине и сколько из-за нее лишится места.

Хорнбим, как и ожидалось, был язвителен.

— Значит, я должен советоваться с рабочими перед покупкой новой машины? Нелепо!

— Некоторые из нас и так это делают, — сказал Эймос. — Это помогает делу.

Хорнбим презрительно фыркнул.

— И второе, — продолжал Фишвик, — представители хозяев и рабочих должны в будущем следить за соблюдением договора обеими сторонами, чтобы любые разногласия можно было разрешить до того, как они перерастут в конфликт.

Это была новая идея, совершенно не вязавшаяся с тем, как большинство из них привыкли общаться со своими рабочими. Однако против высказался только Хорнбим.

— Вы сделаете из тех, кто работает владельцев, — сказал он с презрением в голосе. — А владельцев поставите в зависимость от тех кто на них работает.

Фишвик выглядел раздосадованным.

— Люди за этим столом не дураки, Хорнбим, — с раздражением сказал он. — Мы сможем выстроить сотрудничество с рабочими, не превращаясь в их марионеток.

Раздался одобрительный гул.

Хорнбим вскинул руки, признавая поражение.

— Валяйте, — сказал он. — Кто я такой, чтобы стоять у вас на пути?

Спейд был удовлетворен. Именно такого исхода и ждали Сэл с Джарджем, и это положит конец забастовке. Союз стал признанной частью суконного дела в Кингсбридже. Но ему нужно было сказать еще кое-что.

— Рабочие рады, что удалось достичь соглашения, но они ясно дали понять, что не должно быть никаких попыток наказать лидеров забастовки. Это, боюсь, полностью сведет на нет все договоренности.

Наступила тишина, пока они переваривали сказанное.

Затем мэр Фишвик сказал:

— На этом наши дела на сегодня закончены, господа и леди, и я желаю всем вам сытного воскресного обеда.

Когда они собрались уходить, Хорнбим бросил на прощание:

— Вы сдались этому союзу. Но это лишь временно. Рабочие союзы скоро будут объявлены вне закона.

Воцарилось изумленное молчание.

— Доброго вам дня, — сказал он и вышел из комнаты.

22

Большинство суконщиков решили, что Хорнбим несет чепуху из одного лишь бахвальства. Спейд был не согласен. Хорнбим не стал бы лгать о том, что легко проверить, ведь это выставило бы его глупцом. В его словах что-то было. Любая угроза от Хорнбима вызывала беспокойство. Поэтому Спейд пошел к Чарльзу Мидуинтеру.

Пастор считал, что методисты должны быть хорошо осведомлены о делах своей страны, даже если они не могут позволить себе покупать газеты и журналы, поэтому он подписывался на несколько изданий и хранил их в течение года в читальном зале методистского молитвенного дома. Спейд отправился туда, чтобы просмотреть старые номера. Он рассказал Мидуинтеру, что сказал Хорнбим, и Мидуинтер помог ему искать упоминания о законе против рабочих союзов. Они сидели по разные стороны дешевого стола в маленькой комнате с большим окном и пролистывали газеты, начиная с самых свежих.

Поиски не заняли много времени.

Они узнали, что 17 июня — в прошлый понедельник — премьер-министр Уильям Питт объявил о «Законе о рабочих союзах», который сделает преступлением для рабочих объединяться, «вступать в союз», чтобы требовать повышения заработной платы или иным образом вмешиваться в свободу владельцев предприятий поступать по своему усмотрению. Говорилось, что законопроект стал ответом на нынешнюю эпидемию забастовок. Спейд считал «эпидемию» преувеличением, но это правда, что в отраслях, пострадавших от военных налогов и торговых ограничений, было много волнений.

Сообщения были краткими, подробностей мало, и, вероятно, поэтому Спейд, ежедневно читая газеты, не заметил опасности, но при внимательном прочтении становилось ясно, что рабочие союзы будут объявлены вне закона.

А это меняло все. Рабочие станут армией без оружия.

Законопроект был представлен парламенту на следующий день и прошел «второе чтение» в Палате общин, то есть получил одобрение, еще днем позже.

— Боже мой, как быстро, — сказал Мидуинтер.

— Сволочи протаскивают его в спешке, — ответил Спейд.

В соответствии с парламентской процедурой, законопроект затем был отправлен в комитет, которому было поручено изучить его в деталях и представить отчет.

— Ты знаешь, сколько времени это занимает? — спросил Спейд.

Мидуинтер не был уверен.

— Думаю, по-разному.

— Это важно. У нас может быть не так много времени. Давай спросим нашего члена парламента.

— Я не голосую, — сказал Мидуинтер, который не владел собственностью и, следовательно, не проходил по сорокашиллинговому цензу.

— А я голосую, — сказал Спейд. — И ты можешь пойти со мной.

Они вышли из зала. Июньское солнце грело им лица, пока они быстрым шагом шли к рыночной площади и сворачивали к Уиллард-Хаусу.

Виконт Нортвуд как раз заканчивал свой полуденный обед и предложил им по бокалу портвейна. На столе были орехи и сыр. Мидуинтер от портвейна отказался, но Спейд согласился. Напиток был очень хорош: гладкий и сладкий, с бодрящей ноткой бренди в приятном послевкусии.

Спейд рассказал ему о язвительном замечании Хорнбима и о том, что они впоследствии обнаружили в газетах за прошлую неделю. Нортвуд был удивлен, узнав о Законе о союзах, но он никогда и не относился добросовестно к своим парламентским обязанностям.

— Мне не нравится, как это звучит, — сказал он. — Я понимаю, почему вы обеспокоены. Конечно, срыва производства нужно избегать, мы все это знаем, но полностью запретить рабочим объединяться для защиты своих интересов — это уже смахивает на притеснение. Терпеть не могу притеснителей.

— И здесь, в Кингсбридже, союз как раз помог положить конец забастовке, — сказал Спейд.

— Я этого не знал, — ответил Нортвуд.

— Это только что произошло. Но поверьте мне, без союза промышленных конфликтов будет больше, а не меньше.

— Что ж, я должен узнать больше об этом Законе о союзах.

Просить дворянина поторопиться было дурным тоном, но Спейд все же сказал:

— Сколько времени это может занять, милорд?

Нортвуд поднял бровь, но решил не обижаться.

— Я напишу сегодня же, — сказал он. — Мой человек в Лондоне пришлет мне подробности.

Спейд настаивал:

— Я не могу не задаться вопросом, сколько времени понадобится комитету, чтобы представить отчет.

— Учитывая очевидную спешку правительства, вероятно, всего несколько дней.

— Можем ли мы что-нибудь сделать, чтобы убедить парламент пересмотреть решение?

— Поскольку рабочие не могут голосовать, обычный способ для них попытаться повлиять на парламент — это подать петицию.

— Я начну работать над этим сегодня же.

В следующую пятницу Нортвуд получил ответ на свое письмо. Ответ явился в виде невысокого, круглого, лысого мужчины по имени Клемент Китли. Сидя в кабинете Нортвуда напротив собора, он объяснил Спейду, что он юрист, работающий помощником члена парламента Бенджамина Хобхауса. Хобхаус знал Кингсбридж, потому что его отец был бристольским купцом.

Китли, учившийся в бристольской гимназии вместе с Хобхаусом, с гордостью сказал, что мистер Хобхаус яростно выступал против Закона о союзах, но его оппозиции было недостаточно, чтобы похоронить законопроект, который теперь будет рассматриваться верхней палатой, Палатой лордов.

— Правительство мистера Питта ужасно торопится с этим делом, не так ли? — спросил Нортвуд.

— Именно так, милорд, и у их противников не было времени организовать петиции.

— У нас уже есть петиция с несколькими сотнями подписей, — сказал Спейд.

— Тогда мы должны собрать еще и представить ее Палате лордов. — Китли повернулся к Нортвуду. — Милорд, не будете ли вы так любезны созвать публичное собрание, чтобы объяснить это дело вашим избирателям?

— Очень хорошая мысль. Когда?

— Сегодня или завтра. Медлить нельзя.

— Что ж, уверен, на завтра это можно устроить.

— Я сейчас же пойду и удостоверюсь, что Зал собраний свободен, — сказал Спейд.

— Будьте любезны, — отозвался Нортвуд.

— И, возможно, мистер Китли захочет пойти со мной и посмотреть на место, где ему предстоит выступать.

— Да, хотел бы, — сказал Китли.

Они ушли. Выйдя из здания, Китли остановился, чтобы полюбоваться собором. На солнце он всегда выглядел лучше всего, подумал Спейд.

— Я помню это, — сказал Китли. — Должно быть, я был здесь мальчишкой. Великолепно. И все это сделано без применения машин.

— Я не против машин как таковых, — сказал Спейд. — В любом случае, их внедрение в производство не остановить. Но мы можем облегчить последствия.

— Именно.

Они поднялись по Мейн-стрит к Залам собраний на перекрестке. Дверь была открыта. Внутри несколько человек занимались уборкой и мелким ремонтом. Спейд провел Китли в кабинет управляющего. Да, главный зал был свободен в субботу вечером, и, конечно, управляющий будет рад принять виконта Нортвуда для политического собрания.

Они остановились в бальном зале. Солнечный свет, проникавший через окна, золотил пыль, поднятую в воздух уборщиками.

— Места, как видите, предостаточно, — сказал Спейд. — В Кингсбридже около двухсот избирателей, но, полагаю, мы позволим присутствовать и рабочим.

— О, непременно. Ваш член парламента должен стать свидетелем силы настроений, когда рабочие узнают, что против них замышляется. Сколько рабочих в Кингсбридже?

— На шерстяных фабриках — около тысячи.

— Посоветуйте им прийти.

— Я разнесу весть.

— Превосходно. Предлагаю вам собрать подписи под вашей петицией сразу после собрания, а я в воскресенье отвезу все в Лондон.

— По вашему честному мнению, — сказал Спейд, — каковы наши шансы остановить законопроект?

— Его не остановить, — ответил Китли. — Как и внедрение машин. Все, на что мы можем надеяться, это добиться его изменения. Облегчить последствия, как вы выразились.

Это разочаровывало. Спейд почувствовал злость. «Хотел бы я быть в парламенте, — подумал он. — Я бы задал этим мерзавцам перцу».

*

Сэл показалось, что посланник из Лондона не производит впечатления. Хорошие ораторы часто бывали людьми с яркой внешностью, как Чарльз Мидуинтер, но Китли был полной противоположностью. Она надеялась, что он не окажется таким же, как преподобный Бартоломью Смолл, который на всех нагнал скуку. Ей хотелось, чтобы рабочие воспламенились.

Однако собрание привлекло большую толпу. Сэл увидела большинство крупных суконщиков и несколько сотен фабричных рабочих. Все места были заняты, и люди стояли сзади. Впереди была сцена со столом. Виконт Нортвуд сидел за столом в центре, явно руководя процессом. По одну сторону от него сидел мэр Фишвик, по другую — Китли, а в конце ряда — Спейд. Сэл сидела в зале. Несмотря на ее ключевую роль в забастовке, никто не ожидал увидеть женщину на сцене.

Сбоку от зала за столом с бумагой, перьями и чернилами сидела Элси Маккинтош, готовая позже собирать подписи под петицией.

Нортвуд открыл собрание. Намерения у него были благие, но говорил он так, словно обращался к солдатам с ободряющей речью перед боем.

— А теперь внимание, все. Мы собрались здесь, чтобы узнать о важном законопроекте, который сейчас рассматривается в парламенте, поэтому вы все должны внимательно слушать то, что скажет мистер Китли, который проделал весь этот путь из Лондона, чтобы обратиться к нам.

Китли держался более раскованно.

— Если этот законопроект будет принят в его нынешнем виде, он изменит жизнь каждого рабочего мужчины, женщины и ребенка в нашей стране, — сказал он. — Так что, если что-то будет неясно, пожалуйста, вставайте и говорите, или задавайте уточняющие вопросы. Я не против, если меня будут перебивать.

Сэл знала, что такой стиль больше подходит рабочим, они хорошо реагировали на неформальность.

Китли начал с поспешного прохождения законопроекта через парламент.

— Объявлен премьер-министром в позапрошлый понедельник, первое чтение пройдет на следующий день, а второе чтение — еще через день. Комитет представил свой отчет через поспешные семь дней, то есть в прошлую среду, а послезавтра он будет представлен Палате лордов. Однако они не так торопятся выслушать рабочих мужчин и женщин нации, которой они правят. Парламент до сих пор не нашел времени рассмотреть петицию против законопроекта от лондонских набойщиков ситца.

— Позор им! — крикнул кто-то.

— И что же гласит этот закон? — Китли драматически понизил голос. — Друзья мои, слушайте очень внимательно. — Затем он заговорил, наращивая силу голоса. — Он гласит, что любой рабочий, который объединится с другим, даже всего лишь с одним, чтобы попросить повышения зарплаты, совершает преступление и может быть наказан двумя месяцами каторжных работ!

Из толпы вырвался крик протеста.

«Китли производит большее впечатление, чем кажется на вид», — с благодарностью подумала Сэл. Она его недооценила.

— Минуточку, — раздался резкий, пронзительный голос.

Сэл поискала глазами говорившего и увидела вставшего Хорнбима.

Она заметила, как Спейд что-то шепчет Китли, и догадалась, что он объясняет, кто прервал речь.

— Позвольте мне отметить, — сказал Хорнбим, — что закон в равной степени запрещает и союзы владельцев предприятий.

— Благодарю вас за это замечание, — сказал Китли. — Мне сказали, что я имею честь обращаться к олдермену Хорнбиму, это так?

— Да, — ответил Хорнбим.

— И вы суконщик, мистер Хорнбим.

— Да.

— И мировой судья.

— Да.

— Вы употребили слово «в равной степени», но давайте посмотрим поближе. — Китли отвернулся от Хорнбима к толпе. — Этот закон, друзья мои, позволит мистеру Хорнбиму обвинить любых двух своих рабочих в сговоре. Затем он сможет судить их дело единолично, без второго судьи и без присяжных. Признав их виновными, он может приговорить их к каторжным работам, и все это без консультации с кем-либо еще в мире.

По залу пронесся гул негодования.

— Заметьте следующее различие, — продолжал Китли. — Владельцы предприятий, обвиняемые по этому закону, должны будут предстать перед судом как минимум из двух судей и присяжных.

— Это не правосудие! — громко сказала Сэл. Люди вокруг нее согласно загудели.

— И это не единственное неравенство, — сказал Китли. — Рабочих могут допрашивать о разговорах с их товарищами по работе, и отказ отвечать будет считаться преступлением. Вы будете обязаны свидетельствовать против себя и своих товарищей, либо отправиться в тюрьму за отказ это делать.

Хорнбим снова встал.

— Я полагаю, вы юрист, мистер Китли, так что вы должны знать, что сговор, или заговор, как известно, очень трудно доказать. Этот пункт необходим для работы закона. Обвиняемые должны сами предоставить доказательства, иначе ни одно обвинение никогда не увенчается успехом.

— Благодарю вас, что указали на это, мистер Хорнбим. Я повторю ваш довод, ибо он очень важен. Друзья мои, мистер Хорнбим верно утверждает, что доказать заговор трудно, если обвиняемых не заставить свидетельствовать против самих себя. И именно поэтому этот пункт необходим. Возможно, друзья мои, именно поэтому этот пункт применяется только к рабочим, а не к их хозяевам!

Толпа взревела от негодования.

Сэл поняла, что Хорнбим никогда не сталкивался с кем-то калибра Китли. Это был человек с грозным мастерством в дебатах, в этом он превосходил даже Спейда, который считался лучшим в этом деле в Кингсбридже. Хорнбим обычно добивался своего запугиванием, а не спором. Сегодня он был разгромлен.

— Есть возможность апелляции, — отчаянно сказал Хорнбим.

— Благодарю вас, мистер Хорнбим. Вы произносите мою речь за меня. Мистер Хорнбим напоминает мне, что рабочий, осужденный по этому закону, может обжаловать свой приговор. Это справедливо, не так ли? Все, что ему нужно сделать для подачи апелляции, это заплатить двадцать фунтов.

Толпа разразилась смехом. Ни один фабричный рабочий никогда не держал в руках двадцати фунтов.

— Если по какому-то несчастному стечению обстоятельств у этого рабочего не окажется двадцати фунтов в запасе… — Теперь в смехе слышались издевательские нотки, и Хорнбим покраснел. Его публично унижали. — Возможно, этот рабочий мог бы собрать группу сторонников, чтобы попытаться собрать двадцать фунтов. Это большие деньги, но они могли бы справиться. Вот только сделав это, они вступили бы в сговор и, следовательно, нарушили бы закон!

— Так они нас со всех сторон обложили! — крикнул кто-то.

— Еще кое-что, — сказал Китли. — Некоторые из вас, возможно, вносили деньги в фонд, которым распоряжается профессиональный союз или подобная группа.

Сэл кивнула. Союз собирал деньги на поддержку бастующих. Поскольку забастовка закончилась быстро, кое-что осталось.

— И как вы думаете, что гласит закон? — Китли сделал драматическую паузу. — Правительство заберет эти деньги!

— Проклятые воры! — крикнул кто-то.

Хорнбим встал, покинул свое место и направился к выходу.

Китли указал на него и сказал:

— Вот вам представление мистера Хорнбима о справедливости.

Лицо Хорнбима теперь пылало.

Когда Хорнбим скрылся за дверью, Китли добавил:

— Похоже, таково и представление о справедливости у премьер-министра. Но это не мое представление о справедливости, и, подозреваю, не ваше.

Из зала донеслись одобрительные возгласы.

— Если это не ваше представление о справедливости, вы, возможно, захотите подписать петицию. — Китли указал на Элси в стороне. — У миссис Маккинтош есть бумага и чернила. Пожалуйста, напишите свое имя или поставьте крестик и позвольте миссис Маккинтош написать ваше имя.

Люди начали вставать и направляться к столу Элси. Китли повысил голос:

— Завтра я отвезу вашу петицию в Лондон и сделаю все возможное, чтобы убедить парламент принять ее во внимание.

Очередь, выстроившаяся к столу Элси, уже включала больше половины присутствующих.

Сэл была глубоко удовлетворена. Законопроект был объяснен живо и наглядно. Никто не сомневался в его злонамеренности.

Фрэнк Фишвик встал, чтобы выступить.

— Как мэр Кингсбриджа, я хотел бы поблагодарить мистера Китли, — начал он.

Никто не слушал, и мэр Фишвик сдался.

*

Спейд был доволен. Правительство пыталось протащить новый закон незаметно для народа, но у них не вышло. Китли кристально ясно обрисовал опасность, и законопроект не пройдет без боя.

Пока сотни рабочих терпеливо стояли в очереди, чтобы подписаться, Китли сказал Спейду:

— Вы не могли бы поехать со мной в Лондон завтра?

Спейд удивился, но, немного подумав, ответил:

— Да. Ненадолго, но я мог бы поехать.

— Может быть полезно иметь под рукой человека из Кингсбриджа на случай, если парламентский комитет пожелает получить показания, так сказать, из первых уст.

— Очень хорошо.

Подошел Чарльз Мидуинтер, и Спейд представил его.

— Пастор Мидуинтер — казначей союза, созданного ткачами Хорнбима, — объяснил он.

Они пожали друг другу руки, и Чарльз сказал:

— Вопрос, если позволите, мистер Китли?

— Конечно.

— У меня десять фунтов, принадлежащих союзу, все пожертвовано сочувствующими жителями Кингсбриджа. Могу ли я что-нибудь сделать, чтобы они не попали в руки правительства?

— Да, — ответил Китли. — Создайте общество взаимопомощи.

Общества взаимопомощи были популярны. Группа людей вносила небольшие еженедельные взносы, и когда один из них заболевал или оставался без работы, клуб выплачивал скромное пособие. В Англии были сотни, а может, и тысячи таких обществ. Власти поощряли их, поскольку они поддерживали людей, которые в противном случае могли бы обратиться за приходским пособием.

— Сделайте всех членов союза также членами общества взаимопомощи, — сказал Китли, — затем переведите деньги союза в общество. Тогда у союза не будет денег, которые правительство могло бы забрать.

Мидуинтер улыбнулся.

— Очень хитро.

— Кроме того, — добавил Китли, — общество взаимопомощи может незаметно выполнять многие функции профсоюза. Например, общество может вести переговоры с хозяевами о новом оборудовании под предлогом, что это влияет на его расходы.

Спейду понравилась эта идея, но он увидел загвоздку.

— А что, если мы добьемся своего, и «Закон о союзах» провалится?

— Тогда просто порвите документ о переводе денег.

— Благодарю вас, мистер Китли, — сказал Мидуинтер.

— Как полезно иметь под рукой юриста, — заметил Спейд.

*

Спейд дружил с одним из своих лучших клиентов в Лондоне, Эдвардом Барни, молодым торговцем сукном. Спейд привез с собой сундук с образцами, чтобы оправдать расходы на поездку, совершив несколько продаж. Он посетил склад Эдварда в Спиталфилдсе, где у входа были выставлены дорогие эксклюзивные ткани, такие как муар, бархат, кашемир и необычные смесовые ткани, а в глубине на стеллажах стояли тюки с повседневной саржей и линси-вулси.

Эдвард пригласил Спейда остановиться в квартире над складом. Спейд с готовностью согласился. Он не любил останавливаться в тавернах, которые никогда не отличались особым комфортом или чистотой.

Вот уже неделю «Закон о рабочих союзах» не обсуждался в парламенте. В ожидании Спейд обошел всех своих постоянных клиентов в Лондоне. Дела, казалось, шли на поправку. Экспорт в Америку компенсировал падение европейской торговли.

Когда он закончил все дела с клиентами, он разговорился с отцом Эдварда, Сидом. Хотя Сиду было всего сорок пять, он отошел от дел из-за артрита и целыми днями сидел среди подушек, подложенных под его скрюченные конечности. Ему нравилось поговорить с кем-то, кто мог отвлечь его от дискомфорта.

Спейд рассказал ему все о «Законе о союзах» и реакции Кингсбриджа на него.

— Знавал я одного парня по фамилии Хорнбим, — сказал Сид. — Джоуи Хорнбим. Он был сиротой. Мы все были очень бедны, но я выбился в люди. И Джоуи тоже.

Спейду было любопытно узнать больше о прошлом самого богатого бизнесмена Кингсбриджа.

— Как ему это удалось?

— Так же, как и мне, хотя и в другой фирме. Начинал с подметания пола, стал посыльным, держал ухо востро и был начеку, узнал все, что можно было знать о суконном деле, и ждал своего часа. Тут наши пути разошлись. Я женился на дочери своего босса. Дорогая Эт подарила мне Эдварда и четырех дочерей, прежде чем умерла, упокой ее душу.

— А Хорнбим?

— Он основал собственную фирму.

— Откуда он взял деньги?

— Никто точно не знал. Через некоторое время он все продал и уехал из Лондона. Теперь я знаю, куда он отправился. Оказывается, в Кингсбридж.

— Он был каким-то мошенником?

— Вероятно. Я бы не стал его за это винить. Он был из Сент-Джайлса, района, где нет ни закона, ни добра, ни зла.

Спейд кивнул.

— Каким он был тогда?

— Он был жестким, — сказал Сид. — Жестким, как гвозди.

— Он и сейчас такой, — ответил Спейд.

*

Палата лордов заседала в средневековом Зале королевы в Вестминстерском дворце, и так было, как сообщил Спейду Китли, еще до того, как Гай Фокс попытался взорвать это место в ходе Порохового заговора. Посетители могли входить в зал, но должны были оставаться за ограждением, называемым барьером. Спейд стоял, опершись локтями о барьер, пока лорды обсуждали «Закон о союзах». Он никогда прежде не видел в одной комнате больше одного-двух аристократов. Здесь же их были десятки, и это не считая епископов. Его, естественно, интересовала их одежда, сшитая из хорошего сукна и отлично скроенная. Их речи, однако, не так впечатляли. Предложения были излишне сложными, и ему приходилось упрощать их в уме, прежде чем он мог уловить суть доводов. Возможно, именно так нравилось говорить высшему свету.

Несколько человек высказались в пользу законопроекта, заявив, что «незаконные» союзы между рабочими становятся все более распространенными и грозят серьезными бедами.

— Пустая болтовня, — пробормотал Спейд себе под нос.

Союзов было недостаточно. Миллионы рабочих не имели никакой защиты от алчности владельцев фабрик.

Чего на самом деле боялась Палата лордов, Спейд не сомневался, так это революции, подобной той, что произошла во Франции.

Китли по-свойски заговорил с человеком, стоявшим, как и Спейд, опершись локтями о барьер. После короткого разговора он вернулся к Спейду и сказал:

— Лорд Холланд должен выступать через одного.

Холланд был единственным пэром, от которого ожидали выступления против законопроекта.

— Кто тот человек, с которым вы говорили?

— Газетный репортер. Они все знают.

Спейд изучил мужчину.

— А где его блокнот?

— Запрещено, — сказал Китли. — Делать записи противоречит правилам палаты.

— Значит, он должен все запоминать.

— Столько, сколько сможет. Если когда-нибудь услышите, как пэр или член парламента жалуется на неточности в газетах, спросите их, почему они не разрешают репортерам делать записи.

— Кажется, глупо.

— В этом месте слишком много дурацких правил.

Спейд снова почувствовал желание стать членом парламента и бороться за реформы.

Китли указал на лорда Холланда, красивого мужчину лет двадцати пяти, с густыми черными бровями и вьющимися черными волосами, которые только начинали редеть на висках. Хотя он владел плантацией с рабами на Ямайке, в остальном он придерживался либеральных взглядов.

— Женат на разведенной женщине, — с неодобрением пробормотал Китли. Спейд, будучи любовником замужней женщины, не мог разделить его неодобрения.

Через несколько минут Холланд уже стоял на ногах и говорил со страстью:

— Законопроект несправедлив по своей сути и пагубен по своим последствиям.

«Неплохое начало», — подумал Спейд.

— Цель законопроекта — предотвратить союзы среди рабочих, но его главная и особенная черта в том, что он заменяет суд присяжных на упрощенное судопроизводство. Мы должны спросить, не приведет ли этот законопроект, даже если он и разрушит союзы, к последствиям, столь же опасным для общества?

Все это было слишком отвлеченно для Спейда, слишком далеко от повседневной жизни людей, против которых был направлен законопроект.

— Стороны не равны, неравенство в пользу владельцев фабрик. У них есть преимущество перед своими рабочими, поскольку они могут дольше продержаться. У них больше возможностей склонить общественное мнение в свою пользу, их меньше числом, и, следовательно, им легче сосредоточить и объединить свои силы и избежать разоблачения.

Холланд использовал длинное и запутанное сравнение с егерями и браконьерами, чтобы доказать простую мысль о том, что у хозяев и рабочих противоположные интересы, и поэтому судьи, которые также являются фабрикантами, никак не могут быть объективными при рассмотрении дел своих рабочих или рабочих своих друзей.

— В интересах хозяина всегда приписать своим рабочим заговор, даже если у них есть совершенно справедливые основания для повышения заработной платы.

— Чертовски верно, — пробормотал Спейд себе под нос.

Холланд указал, что законопроект слишком широко раскидывает свои сети.

— Человека могут привлечь к ответственности за участие в сговоре просто за то, что он дал дружеский и благонамеренный совет!

Он закончил предложением отложить рассмотрение на три месяца, чтобы законопроект можно было лучше обдумать.

Его никто не поддержал. Авторы законопроекта не потрудились ответить на его речь. Предложение об отсрочке было отклонено.

Ни одна петиция не была рассмотрена.

Затем законопроект поставили на голосование. Тех, кто крикнул «Нет», было так мало, что подсчет не потребовался.

Два дня спустя законопроект был одобрен королем и стал законом.

23

Элси гадала, почему у ее матери такой встревоженный вид. Они завтракали во дворце. На тарелке у Арабеллы лежал кусочек тоста, который она намазала маслом, но так и не съела. Меж ее рыжевато-каштановых бровей залегла легкая морщинка. В остальном она выглядела прекрасно. В последнее время она поправилась, но, казалось, светилась здоровьем. Что же ее беспокоило?

Епископ уплетал сосиски и читал «Таймс».

— Англо-русские войска вторглись в Нидерланды, — сказал он. Ему нравилось рассказывать жене и дочери, что происходит в мире. — Эта часть Нидерландов была завоевана французами, которые решили назвать ее Батавской республикой.

Перед Элси лежала «Кингсбриджская газета».

— Здесь говорится, что 107-й пехотный полк, то есть кингсбриджский, входит в состав этих войск. Некоторые из моих бывших учеников воскресной школы служат в этом полку. Надеюсь, с ними все будет в порядке.

— Фредди Кейнс, должно быть, там, — сказала Арабелла.

— Кто такой Фредди Кейнс? — спросил епископ.

— О… он служил здесь в ополчении. Не помню, как я с ним познакомилась. Милый мальчик.

— Я помню, — сказала Элси. — Он шурин Спейда.

— Я и забыла, — ответила Арабелла.

Было прекрасное сентябрьское утро, и солнце светило в окна столовой. Кенелм встал и сказал:

— Прошу меня извинить. Плотник должен установить новую дверь в северном притворе. Старая то совсем сгнила, и мне нужно убедиться, что он поставит ее на правильное место. — Он вышел.

Элси уже провела два часа в детской, умывая и одевая Стиви, которому теперь было два года, с помощью няни. Сегодня она устраивала чаепитие для сторонников своей школы, которые поддержали ее во время забастовки. Она уже собиралась извиниться и уйти, когда мать сказала:

— У меня довольно неожиданные новости.

Элси снова села и произнесла:

— Как интересно.

Епископ не выказал интереса.

— Какие новости? — равнодушно спросил он.

Арабелла сказала:

— Я жду ребенка.

Элси в изумлении уставилась на мать. Ей было сорок пять! А епископ был на семнадцать лет старше — шестьдесят два. К тому же он был тучен и далеко не ловок. Более того, Элси много лет не видела, чтобы отец нежно прикасался к матери. Она чуть было не спросила «Как это случилось?», но вовремя остановилась и сказала:

— Когда?

— В декабре, я думаю, — ответила Арабелла.

Епископ был ошеломлен. Он произнес:

— Но, дорогая моя…

— Вы должны помнить. Это было в районе Пасхи.

— В этом году Пасхальное воскресенье было двадцать четвертого марта, — сказал он. Казалось, он был рад ухватиться за этот обыденный факт, пока землетрясение сотрясало его мир.

— Я хорошо помню, — сказала Арабелла. — Вы были полны весенней радости.

Он смутился.

— Пожалуйста, не при посторонних!

— О, не говори глупостей, Элси — замужняя женщина.

— И все же…

— В тот вечер вы наслаждались особенно прекрасным портвейном.

— О! — Казалось, он вспомнил.

— Помнится, вы, кажется, немного удивились, проснувшись и обнаружив меня в своей постели.

— Неужели это было так давно, еще на Пасху?

— Да, думаю, да, — сказала Арабелла, но Элси увидела тревогу в золотистых глазах матери и поняла, что что-то не так. Арабелла играла роль. Она, может, и была рада беременности, но что-то ее ужасно беспокоило. Но что? Это было бессмысленно.

Отношение епископа тоже было неожиданным. Почему он не был в восторге? Ребенок в его возрасте! Мужчины обычно гордятся своей способностью производить на свет детей. Жители Кингсбриджа скоро будут подталкивать друг друга в соборе и шептаться: «Есть еще у старика порох в пороховницах».

Поразительная мысль пришла Элси в голову. Возможно ли, что епископ думает, будто ребенок не его?

Предположение казалось смехотворным. Женщины возраста Арабеллы не совершают прелюбодеяний. По крайней мере, Элси так не думала. Разве они не теряют интерес ко всему подобному? Элси на самом деле ничего об этом не знала.

И вдруг она вспомнила разговор с Белиндой Гуднайт, городской сплетницей.

— Что я слышу о вашей матушке? — спросила Белинда у Элси в соборе в одно из воскресений. — Кажется, она ужасно подружилась со Спейдом.

Элси расхохоталась.

— Моя мать? — сказала она. — Не говорите глупостей.

— Кто-то сказал мне, что она постоянно бывает в лавке его сестры.

— Как и любая модная женщина в Кингсбридже.

— О, ну, я уверена, вы правы, — сказала тогда Белинда.

Элси была уверена, что права, до сего момента.

Не поэтому ли Арабелла так тревожилась, сообщая новость, которая должна была быть радостной? Если епископ поверит, что она была ему неверна, его гнев будет чудовищен. В нем была мстительная жилка, которая по-настоящему пугала. Однажды он запер Элси в ее комнате и неделю кормил хлебом и водой за какую-то провинность, которую она уже и забыла. Мать плакала, но это никак не повлияло на упрямство епископа.

Теперь она пристально смотрела на отца, пытаясь прочесть его мысли. Сначала он был поражен, затем смущен. Теперь, как ей казалось, он был озадачен. Она догадалась, что ему трудно поверить, будто он впервые за много лет вступил в половую связь, а потом забыл об этом. С другой стороны, он должен был прекрасно понимать, что порой выпивал больше портвейна, чем следовало, а всем известно, что от этого мужчина может забыть, что делал.

И он признал, что помнит утро после. Они проснулись в одной постели. Разве это не решало вопрос? Не совсем, поняла она. Женщина, забеременевшая от любовника, могла переспать с мужем, чтобы убедить его, что ребенок его. Неужели Арабелла могла быть настолько коварна, подумала она? Моя мать?

Отчаявшаяся женщина способна на многое.

*

Сэл была довольна тем, как идут дела. Хотя «Закон о союзах» и вынудил их закрыться, его место заняло общество взаимопомощи, которое разрослось до масштабов всего города. Представители с фабрик теперь собирали еженедельные взносы «на дружеские нужды» и периодически встречались для обсуждения дел общества и смежных тем. Уже двое суконщиков, внедрявших новое оборудование, сочли для себя удобным заранее обратиться к представителю общества и обсудить грядущие перемены.

Ирландские рабочие обосновались в Кингсбридже, и никто уже не помнил, почему когда-то случались драки. Они облюбовали две-три прибрежные таверны, которые стали известны как ирландские пабы и были только рады такому наплыву посетителей. Колин Хеннесси, ирландец, которого Кит встретил в день их приезда, был представителем общества на фабрике у свинарника.

Однажды октябрьским вечером Колин появился в «Колоколе», где Сэл сидела с Джарджем и Спейдом. Сэл нравился Колин. Он был из тех мужчин, что ей по душе: большой, сильный и бесстрашный. Спейд купил ему кружку эля. Он сделал большой глоток, вытер рот рукавом и рассказал, зачем их искал.

— Хорнбим купил новую машину, гигантскую чесальную.

Сэл нахмурилась.

— Мы впервые об этом слышим.

— Я узнал только сегодня. Они освобождали место для ее завтрашней доставки.

— Значит, он не обсуждал это с рабочими.

— Нисколько.

Сэл посмотрела на Спейда.

— Он нарушает соглашение.

— Придется снова бастовать, — сказал Джардж.

«Джардж во многом похож на Хорнбима, — подумала Сэл, — всегда за самую агрессивную реакцию». Такие мужчины верили, что воинственность всегда одержит верх, несмотря на все доказательства обратного.

— Может, ты и прав, Джардж, — сказал Спейд, — но сначала нам нужно поговорить с Хорнбимом и выяснить, что у него на уме. Зачем он это сделал? Трудно понять, что он может выиграть, кроме кучи неприятностей.

— Он не скажет тебе правды, — возразил Джардж.

— Но можно кое-что понять, просто изучив, какую именно ложь человек выбирает.

Джардж отступил.

— Полагаю, ты прав.

— Сэл, нам с тобой следует пойти к Хорнбиму, — сказал Спейд, — так как мы входим в группу, назначенную следить за соблюдением соглашения. И нам нужно взять с собой Колина, потому что он может засвидетельствовать, что Хорнбим нарушил договор.

— Согласна, — сказала Сэл.

— Когда пойдем?

— Сейчас, — ответила Сэл. — Я не могу тратить на это время в рабочий день.

Колин выглядел немного озадаченным, но сказал:

— Ладно, тогда, — и осушил свою кружку.

Они оставили Джарджа и пошли в престижный район к северу от Хай-стрит. Входную дверь Хорнбима открыл лакей, который смерил их презрительным взглядом, но затем узнал Спейда.

— Добрый вечер, мистер Шовеллер, — настороженно сказал он.

— Здравствуй, Симпсон, — ответил Спейд. — Пожалуйста, скажи ему, что я был бы благодарен за несколько минут его времени по очень важному делу.

— Слушаюсь, сэр. Прошу вас, пройдите в холл, пока я узнаю, дома ли олдермен Хорнбим.

Они вошли. Холл показался Сэл темным и унылым. В камине не было огня, а высокие часы важно тикали. На портрете над камином Хорнбим злобно взирал на любого, кто осмеливался войти в его дом. Какой смысл в огромном доме, если ты живешь без света и тепла? Иногда богатые люди и вправду не знают, как тратить свои деньги.

Симпсон вернулся и провел их в довольно маленькую комнату, которая, по-видимому, служила Хорнбиму кабинетом. Она была такой же негостеприимной, как и холл. Хорнбим сидел за большим столом, одетый в сюртук из дорогого темно-коричневого сукна.

— Что такое, Шовеллер? — коротко бросил он.

Спейд не собирался пренебрегать любезностями.

— Добрый вечер, олдермен, — сказал он.

Хорнбим не предложил им сесть. Он пристально посмотрел на Колина, затем снова перевел взгляд на Спейда.

— Что этот человек здесь делает?

Спейд не позволил Хорнбиму вести разговор. Проигнорировав вопрос, он сказал:

— Вы купили новую чесальную машину.

— А вам-то что до этого?

— Миссис Бокс и я входим в число тех, кому поручено следить за соблюдением соглашения, положившего конец забастовке, вызванной вашими паровыми станками.

Хорнбим ощетинился.

— Вызванной вмешательством посторонних.

Спейд продолжал игнорировать сварливые реплики Хорнбима.

— Мы надеемся избежать еще одной забастовки.

Хорнбим презрительно рассмеялся.

— Тогда не объявляйте ее!

Спейд не ответил на это.

— Вы помните, Хорнбим, что суконщики коллективно договорились консультироваться с рабочими при внедрении важного нового оборудования, чтобы избежать волнений, которые так часто вызываются внезапными переменами.

— Чего вы от меня хотите?

— Мы хотим, чтобы вы проинформировали своих рабочих о новой машине, сообщили им, сколько человек будет на ней работать и сколько лишится места, и обсудили последствия.

— Мой ответ вы получите завтра.

Наступила тишина. Сэл поняла, что это должно было означать конец встречи. После неловкой паузы трое посетителей вышли из комнаты.

Уже на улице Спейд сказал:

— Все прошло не так плохо, как я ожидал.

— Что? — удивился Колин. — Да он был зол как черт! Смотрел так, будто с радостью бы нас всех повесил.

— Да, и под конец я ожидал категорического отказа, но он сказал нам подождать до завтра. Это говорит о том, что он собирается все обдумать. А это уже более многообещающе.

— Не знаю, — сказала Сэл. — Мне кажется, у него что-то на уме.

*

Сэл снилось, что Колин Хеннесси занимается с ней любовью, его черные волосы падают ему на лицо, когда он задыхается от удовольствия. Ее разбудил стук в дверь дома. Она с чувством вины посмотрела на спящего рядом мужа. Как хорошо, что другие не могут знать, о чем ты видишь сны.

Она подумала, что стучит будильщик, который бегал по улицам, будя фабричных рабочих около четырех часов утра. Но стук повторился, как будто кто-то хотел войти.

Джардж подошел к двери в одном белье, и она услышала, как он сказал:

— Какого черта, который час?

Затем голос произнес:

— Ну-ка, не создавай мне проблем, Джардж Бокс. Мне нужна твоя жена, а не ты.

«Похоже на шерифа Дойла», — подумала Сэл, и ее охватил страх. Сам по себе Дойл ее не пугал, но он представлял собой деспотичную власть безжалостных людей, таких как Хорнбим. Она боялась Хорнбима.

Она встала с кровати и натянула платье через голову. Сунула ноги в туфли и плеснула водой в лицо. Затем подошла к двери.

Дойл был с констеблем, Регом Дэвидсоном.

— Какого дьявола вам двоим от меня надо? — спросила Сэл.

— Ты должна пойти с нами, — сказал Дойл.

— Я ничего плохого не сделала.

— Тебя обвиняют в сговоре.

— Но союз закрыт.

— Я ничего об этом не знаю.

— Кто меня обвинил?

— Олдермен Хорнбим.

Ее пробрала дрожь ужаса. Так вот что Хорнбим имел в виду, когда сказал: «Мой ответ вы получите завтра».

— Это нелепо, — сказала она, но это было не нелепо, а страшно.

Она надела пальто и вышла.

Дойл и Дэвидсон повели ее по холодным, темным улицам в центр города. Она с ужасом думала о возможных наказаниях, которые ей грозили: порка, колодки, тюрьма или каторжные работы. Женщин, приговоренных к каторжным работам, заставляли заниматься так называемой трепкой пеньки: двенадцать часов в день они били кувалдами по замоченной конопле, отделяя волокна от древесной сердцевины, чтобы из них можно было делать веревки. Это была изнурительная работа. Но она не понимала, как ее вообще могут признать виновной.

Она предполагала, что их ведут в дом Хорнбима, но, к ее удивлению, ее привели в особняк Уилла Риддика.

— Что мы здесь делаем? — спросила она.

— Сквайр Риддик мировой судья, — ответил Дойл.

Хорнбим был опасен, а Риддик был марионеткой в его руках. Что они задумали? Это было плохо.

В холле дома Риддика пахло табачным пеплом и пролитым вином. В углу на цепи сидел мастиф и лаял на них. Сэл с удивлением увидела там Колина Хеннесси, сидевшего на скамье, и со смущением вспомнила свой сон. Колина охранял констебль, Бен Крокетт.

— Это все из-за нашего вчерашнего визита к Хорнбиму, — сказала Сэл Колину.

— Я-то думал, мы выполняем то, о чем договорились суконщики, — ответил Колин.

— Так и было. — Сэл была не только напугана, но и сбита с толку. Она повернулась к Дойлу. — Очевидно, это Хорнбим велел вам нас арестовать.

— Он председатель мировых судей.

Это была правда. Дойл не виноват. Он всего лишь орудие.

Сэл села на скамью рядом с Колином.

— И что теперь? — спросила она Дойла.

— Ждем.

Ждать пришлось долго.

Дом постепенно просыпался. Угрюмый лакей почистил камин и сложил дрова для нового огня, но не зажег их. Альф Нэш доставил к парадной двери молоко и сливки. Сквозь грязное окно в холл просачивался дневной свет, а вместе с ним и звуки города: стук лошадиных копыт, грохот тележных колес по булыжнику и утренние приветствия мужчин и женщин, выходивших из домов и направлявшихся на работу.

Сэл почуяла запах жареного бекона и поняла, что сегодня еще ничего не ела и не пила. Но никто не предложил подкрепиться, даже шерифу.

Как раз когда часы где-то в доме пробили десять, появился Хорнбим. Угрюмый лакей впустил его. Он ничего не сказал тем, кто был в холле, а лишь последовал за лакеем наверх.

Однако через несколько минут лакей появился на верхней площадке лестницы и сказал:

— Ладно, поднимайтесь.

Лакей Риддика был настоящим болваном. Сэл подумала, не являются ли лакеи подобием своих хозяев, как собаки.

Они поднялись по лестнице, и их провели в большую гостиную. Комнату еще не убрали после вчерашних увеселений, и повсюду стояли немытые бокалы и кофейные чашки. Сэл подумала, что жена Риддика, дочь Хорнбима Дебора, похоже, не слишком-то повлияла на его образ жизни.

Сам Риддик сидел на стуле с прямой спинкой, в гражданской одежде и парике, хотя вид у него был такой, будто он еще не отошел от вчерашней попойки. Хорнбим сидел на диване, прямой и суровый. Между ними за небольшим столом с бумагой и чернилами расположился какой-то незнакомый Сэл мужчина, по-видимому, писарь.

— Шериф Дойл, назовите имена обвиняемых и суть обвинения, — сказал Риддик.

— Колин Хеннесси и Сара Бокс, оба фабричные рабочие из Кингсбриджа, обвиняются олдерменом Хорнбимом в сговоре, — произнес Дойл.

Писарь быстро заскрипел пером.

Сэл поняла, что все это тщательно разыграно, чтобы выглядеть как справедливый суд.

— Что обвиняемые скажут в ответ на обвинение? — спросил Риддик.

— Невиновен, — ответил Колин.

— Никакого сговора не было, — сказала Сэл. — Союз распущен. Мы выполняли волю суконщиков, а не вступали в заговор против них.

— Олдермен Хорнбим, каковы факты? — спросил Риддик.

Хорнбим заговорил совершенно безэмоциональным тоном:

— Бокс и Хеннесси пришли ко мне домой вчера около восьми часов вечера. Они заявили, что я купил новую большую чесальную машину и что мне нужно разрешение моих рабочих на ее установку. Они угрожали забастовкой в случае отказа.

— Что ж, на мой взгляд, они вступили в сговор с целью помешать торговле, что явно нарушает «Закон о союзах», — сказал Риддик.

— Нет, не нарушает, — возразила Сэл.

— Сэл Бокс, я знал тебя в Бэдфорде, когда ты была Сэл Клитроу, ты и тогда была смутьянкой.

— А ты был жестоким пьяницей. Но сейчас мы не в Бэдфорде, а в Кингсбридже, и у суконщиков Кингсбриджа есть соглашение с рабочими. Соглашение положило конец забастовке, и фабрики Хорнбима снова открылись. Но он не желает соблюдать это соглашение. Он как человек, что молит Господа о помощи, а после и в церковь не заглянет. Вчера вечером мы с Колином сказали ему, что он нарушает соглашение, и я добавила, что соблюдение соглашения является лучшим способом избежать забастовок. Это не угроза, а факт, а против фактов закона нет.

— Значит, вы признаете, что вступили в сговор, и признаете, что пытались вмешаться в дела олдермена Хорнбима.

— Когда говоришь глупцу, что он вредит сам себе, это вмешательство?

Уилл не ответил на этот вопрос.

— Я признаю вас обоих виновными, — сказал он. — И приговариваю к двум месяцам каторжных работ.

24

«Дорогой Спейд,

Ну вот я и в Нидерландах, пережил свой первый бой, все еще жив и не сильно ранен. Остальные новости сплошь плохие.

Собрали нас в Кентербери, и должен сказать, их собор даже больше нашего в Кингсбридже. Многие парни, как и я, перешли из ополчения, так что мы были в основном «зеленые», как тут говорят, то есть в настоящих боях не бывали. Ну, это продолжалось недолго.

Мы высадились в местечке под названием Каллантсог, смешные у них тут названия, и враг тут же пошел на нас через песчаные дюны. Ну, я так испугался, что удрал бы, но позади было только море, так что пришлось стоять и драться. В общем, наши корабли дали залп из всех пушек через наши головы по врагу, так что удрали в итоге они.

Они оставили нам несколько славных пустых крепостей, в которые мы и заселились, но ненадолго. Скоро у нас был бой у Краббендама, где французским генералом был некий Мари-Анн, странное имя для генерала, но, видать, был он не больно хорош, потому что мы победили.

Потом прибыл герцог Йоркский с подкреплением, и мы думали, что теперь-то заживем. Мы дошли до города под названием Хорн и взяли его, но скоро покинули и вернулись туда, откуда начали. В армии такое сплошь и рядом, хорошо, что ты так свои дела не ведешь, Спейд, ха-ха.

Тяжко нам пришлось, когда мы шли по узкому пляжу без пресной воды, а по нам стреляли французы. Неясно было, от чего помрем — от жажды или от пуль. Моего приятеля Гаса убило в голову, в армии быстро сходишься с людьми, но так же быстро можешь их и потерять. Потом стемнело, и нам сказали, что враг отступил, уж не знаю, чем мы их так напугали!

Беда случилась у города Кастрикюм. Лило как из ведра, но, к несчастью, это была не самая большая наша проблема. Французы пошли в штыковую, была страшная резня, и мы побежали. Нас преследовала французская кавалерия. У меня была порезана рука, и меня бы точно убили, если бы не легкие драгуны, которые выскочили из какой-то лощины в дюнах и прогнали французишек.

Мы потеряли много людей в том бою, и герцог решил отступить, так что было заключено перемирие, и он вернулся в Лондон. Думаю, это значит, что нас разбили.

Мы на побережье, ждем кораблей, чтобы нас забрали. Никто не знает, куда мы отправимся, но я надеюсь, что домой, так что, может, скоро мы сможем выпить по кружке эля в «Колоколе».

твой любящий шурин, Фредди Кейнс.»

*

Хорнбим наблюдал за работой гигантской чесальной машины. Это было чудо. Приводимая в движение паром, она никогда не делала перерывов, не ходила в отхожее место, не болела. Она никогда не уставала.

Его не беспокоил оглушительный грохот машин, ведь он приносил ему деньги. Его не смущал даже запах рабочих, у которых не было ванн, да и не знали бы они, что с ними делать. Это был звук и запах денег.

Новая фабрика удвоила его производственные мощности. Теперь он один мог поставлять все сукно, необходимое ополчению Ширинга, и заниматься множеством других дел.

Он лишь надеялся, что мир не наступит.

Этот приятный миг созерцания прервало внезапное появление Уилла Риддика, в форме и злого.

— Черт побери, Хорнбим! — прокричал он, перекрывая шум. — Меня переводят.

— Что?

— Меня назначили ответственным за военную подготовку.

— Пойдем на улицу.

Они спустились по лестнице и вышли на промозглый ноябрьский воздух. Дети, слишком маленькие для работы, играли в грязи вокруг фабрики. Пахло угольным дымом из котельных.

— Так-то лучше, — сказал Хорнбим. — Почему ты не хочешь отвечать за подготовку?

— Потому что я больше не занимаюсь закупками.

— Ох. — Это было проблемой. И Хорнбим, и Риддик наживались на должности Риддика как главного закупщика для ополчения. Они потеряют много денег, если его снимут с этого поста. — С чего это вдруг?

— Герцог Йоркский.

— А он тут при чем?

— Он теперь командует британской армией.

Хорнбим припомнил, что читал что-то в «Таймс».

— Французы только что разгромили его в Нидерландах.

— Да, но говорят, он скорее хороший управленец, чем военачальник. Во всяком случае, Нортвуд встретился с ним в Лондоне и теперь полон энтузиазма по поводу новых методов: теплые шинели для всех солдат, больше винтовок, меньше порки и, что самое главное, улучшение системы закупок.

— И под «улучшением» герцог подразумевает…

— Он навел справки и обнаружил, что слишком много интендантов закупают все у своих друзей и родственников.

— Ох, беда.

— Нортвуд сказал мне: «Конечно, я уверен, вы не покровительствуете своей семье, Риддик, но все же это выглядит нехорошо, когда вы покупаете у своего тестя». Ехидный мерзавец.

— А кто теперь отвечает за закупки?

— Арчи Дональдсон. Его произвели в майоры.

— Я его знаю?

— Он правая рука Нортвуда. Полдня сидит с ним в кабинете.

— Как он выглядит?

— Молодой, румяный…

— Припоминаю.

— Он методист.

— Это еще хуже. — Хорнбим на минуту задумался. Затем сказал. — Пройдемся со мной до города.

Он обдумывал проблему, пока они шли по новым улицам с домами для фабричных рабочих и вдоль капустного поля к мосту. Ополчение формировалось по призывному принципу, но оставался элемент выбора. Можно было заплатить кому-то, чтобы он пошел вместо тебя. Дональдсон этого не сделал. Это означало, что он либо слишком беден, чтобы заплатить за замену, либо слишком благороден, чтобы уклониться от своего патриотического долга. Если он беден, его можно подкупить. Если благороден, это может оказаться невозможным. Хотя у каждого человека есть своя цена, разве не так?

— Тебе следует поздравить Дональдсона, — сказал Хорнбим, когда они поднимались по булыжной мостовой Мейн-стрит.

Риддик возмутился:

— Поздравить этого негодяя?

— Да. Скажи, что ты свое отслужил и пора бы кому-то другому занять твое место. Скажи ему, как ты рад, что он получил эту должность.

— Но это же полная неправда.

— Когда это тебя волновала правда?

— Хм.

Они поравнялись с винной лавкой Драммонда, и Хорнбим направил Риддика внутрь. За прилавком стоял Алан Драммонд, лысеющий мужчина с красным носом. После обычных любезностей Хорнбим сказал:

— Принеси мне перо, чернила и лист хорошей писчей бумаги, Драммонд, будь добр.

Мужчина повиновался.

— Отправь дюжину бутылок хорошего портвейна средней цены майору Дональдсону из ополчения и запиши на мой счет.

— Дональдсону?

— Он живет на Вест-стрит, — подсказал Риддик.

Хорнбим написал: «Поздравляю с повышением. С наилучшими пожеланиями, Джозеф Хорнбим».

Риддик прочел через его плечо и сказал:

— Очень умно.

Хорнбим сложил лист и передал его Драммонду со словами:

— Отправь эту записку вместе с вином.

— Слушаюсь, мистер Хорнбим.

Они вышли из лавки.

— Я сделаю, как ты советуешь, и подмажусь к нему, — сказал Риддик. — Мы перетянем его на свою сторону.

— Надеюсь, — ответил Хорнбим.

На следующее утро вино было оставлено на пороге Хорнбима с запиской:

«Благодарю за ваши добрые поздравления, которые очень ценю.

Сожалею, но я не могу принять ваш дар.

Арчибальд Дональдсон (майор)».

*

Элси взяла на дворцовой кухне фунт бекона, небольшой круг сыра и блюдо свежего масла. По договоренности она встретилась со Спейдом на рыночной площади. Он нес окорок. Они поднялись по Мейн-стрит и вошли в бедный северо-западный квартал Кингсбриджа, направляясь к дому Сэл Бокс, которая отбывала каторгу в тюрьме. Они хотели убедиться, что с ее семьей все в порядке.

— Не могу поверить, что я этого не предвидел, — сказал Спейд. — Мне просто в голову не пришло, что Хорнбим использует «Закон о союзах» таким образом.

— Это кажется слишком возмутительным даже для него.

— Именно. Но мне следовало быть умнее. И Сэл страдает из-за моей оплошности.

— Не мучай себя. Невозможно все предусмотреть.

Был понедельник, половина восьмого вечера. Они застали Джарджа и детей за столом, ужинающих овсянкой.

— Не буду прерывать ваш ужин, — сказала Элси, ставя свои приношения на буфет. — Я пришла посмотреть, как вы тут, но, кажется, у вас все хорошо.

— Мы скучаем по Сэл, но справляемся, — сказал Джардж. — Хотя то, что вы принесли, очень кстати, миссис Маккинтош.

— Я приготовила ужин, — сказала Сью. — Добавила в кашу жира, чтобы было вкуснее.

Ей было четырнадцать, как и Киту. Она взрослела на его глазах, и в ее фигуре уже угадывались женские очертания.

— Они хорошие дети, — сказал Джардж. — Я бужу их утром и слежу, чтобы они поели перед работой. Завтра на завтрак у нас будет бекон, благодаря вам. Мы давно не ели бекона.

— Полагаю, вы не знаете, как там Сэл?

Джардж покачал головой.

— Никак не узнать. Она сильная, но трепать пеньку — адская работа.

— Я молюсь за нее каждую ночь.

— Спасибо.

— Вы пойдете сегодня на репетицию звонарей?

— Да, и мне лучше поторопиться, они меня ждут.

— Есть кому присмотреть за Китом и Сью?

— Наша жилица, миссис Фэруэзер, она снимает чердак. Она вдова, ее двое детей умерли от голода четыре года назад.

— Я помню.

— Не то, чтобы с ними были хлопоты. Они лягут спать после ужина и проспят до утра.

«Неудивительно, — подумала Элси, — после четырнадцати часов работы». И все же Джардж хорошо заботился об этих двоих, ни один из которых не был ему родным: Кит был его пасынком, а Сью — племянницей. В глубине души он был хорошим человеком.

Они со Спейдом ушли. Когда они возвращались в центр города, Спейд сказал:

— Я кое-что узнал о прошлом Хорнбима, когда был в Лондоне в последний раз. Он рано осиротел и должен был сам пробивать себе дорогу в жизни. Устроился посыльным к торговцу сукном, потом изучил ремесло и выбился в люди.

— Можно было бы подумать, что он будет больше сочувствовать бедным.

— Иногда бывает наоборот. Думаю, он до смерти боится снова впасть в нищету своего детства. Это иррациональное чувство, от которого он не может избавиться. Никакие деньги никогда не заставят его почувствовать себя в безопасности.

— Хочешь сказать, ты его жалеешь?

Спейд улыбнулся.

— Нет. В конечном счете, он все равно остается злобным ублюдком.

Они расстались на рыночной площади. Когда Элси вошла во дворец, она сразу почувствовала, что что-то происходит. В доме было странно тихо. Никто не разговаривал, не гремел кастрюлями, не подметал и не мыл. Затем она услышала крик с верхнего этажа, похожий на стон женщины от боли.

Неужели ее мать рожает? Был только ноябрь, а она говорила, что в декабре. Но, возможно, она ошиблась в расчетах.

Или, может, солгала.

Элси взбежала по лестнице и ворвалась в спальню Арабеллы. Мейсон, горничная, сидела на краю кровати, держа белое полотенце. Арабелла лежала в постели, прикрытая лишь простыней, ее ноги были широко расставлены, колени смотрели в потолок. Лицо ее покраснело от натуги и было мокрым от слез, или пота, или и того и другого. Мейсон нежно вытерла ей щеки полотенцем и сказала:

— Уже скоро, миссис Маккинтош.

Мейсон была с Арабеллой, когда родилась сама Элси, она это знала. Она помнила, как Мейсон заботилась о ней, когда она была совсем маленькой. Помнила свое удивление, когда узнала, что у Мейсон есть другое имя — Линда. Мейсон также помогала при рождении собственного ребенка Элси, Стиви, и она будет присутствовать при родах ребенка, которого Элси носила сейчас. Ее присутствие успокаивало.

Арабелла, казалось, испытала мгновение облегчения.

— Здравствуй, Элси, я рада, что ты здесь, — сказала она. — Ради всего святого, только не говори мне тужиться.

Затем новый спазм охватил ее, и она вскрикнула. Элси взяла ее за руку, и Арабелла сжала ее так сильно, что Элси показалось, будто ее кости вот-вот сломаются. Мейсон передала Элси полотенце, и Элси взяла его свободной рукой и промокнула лицо матери.

Мейсон приподняла простыню.

— Я вижу головку ребенка, — сказала она. — Почти все.

«Вот только все только начинается», — подумала Элси. Еще одно человеческое существо борется за начало жизненного пути, устремляясь навстречу любви и смеху, кровопролитию и слезам.

Хватка Арабеллы ослабла, ее лицо расслабилось, но она не открыла глаз.

— Хорошо, что трахаться так здорово, иначе женщины никогда бы не подвергали себя такому.

Элси была шокирована, услышав такие слова из уст своей матери.

— Женщины говорят странные вещи в муках родов, — извиняющимся тоном сказала Мейсон.

Затем Арабелла снова напряглась.

Мейсон, все еще заглядывая под простыню, сказала:

— Возможно, это последняя схватка.

Арабелла издала звук, который был отчасти стоном от усилия, отчасти криком агонии. Мейсон отбросила простыню и просунула руки между бедер Арабеллы. Элси увидела, как появилась головка ребенка, и услышала стон Арабеллы.

— Вот так, малыш, иди к тетушке Мейсон, о, какое же ты милое, прекрасное создание, — сказала Мейсон.

Ребенок был покрыт слизью и кровью, его все еще связывала с матерью пуповина, а на лице застыла гримаса дискомфорта, но даже так Элси согласилась, что он прекрасен.

— Мальчик, — сказала Мейсон. Она перевернула ребенка, легко удерживая его в левой руке, и шлепнула по попке. Он открыл рот, сделал свой первый вдох и издал протестующий вопль.

Элси поняла, что по ее щекам текут слезы.

Мейсон положила ребенка на спину и подошла к прикроватному столику, где лежали сложенная шаль, ножницы и два отрезка хлопковой тесьмы. Она завязала два узла на пуповине, затем перерезала ее между узлами. Она завернула ребенка в шаль и передала его Элси.

Элси осторожно взяла его, поддерживая головку, и прижала к себе. Ее захлестнуло чувство любви, такое сильное, что она ослабела.

Арабелла села в постели, и Элси передала ей ребенка. Она спустила ворот ночной рубашки и приложила его к груди. Его ротик нашел сосок, губы сомкнулись, и он начал сосать.

— У вас сын, — сказала Элси.

— Да, — ответила Арабелла. — А у тебя — брат.

*

Эймосу было трудно понять, что происходит в Париже. Казалось, 9 ноября, что по революционному календарю было «18 брюмера», произошел какой-то переворот. Генерал Бонапарт вторгся во французский парламент с вооруженными войсками и назначил себя первым консулом Франции. Английские газеты, казалось, не знали, что означает «первый консул». Единственное, что было ясно, событиями управлял Наполеон Бонапарт, и никто другой. Он был величайшим генералом своего времени и пользовался огромной популярностью у французского народа. Возможно, в итоге он станет их королем.

Что было важнее для Эймоса, так это то, что конца войне не предвиделось. Это означало продолжающиеся высокие налоги и нехватку заказов.

Прочитав газету, Эймос отправился в штаб ополчения в Уиллард-Хаусе.

Виконт Нортвуд сделал то, что Эймос предложил Джейн. Эймос не был уверен, что Джейн передаст его предложение или что Нортвуд его рассмотрит. Но Нортвуд перевел Уилла Риддика на другую должность и поставил во главе закупок методиста, как и рекомендовал Эймос.

Эймос размышлял об этом браке. Нортвуд, очевидно, был способен на страсть. Он, без сомнения, безумно влюбился в Джейн, хотя это и не продлилось долго. Однако не ходило слухов ни о другой женщине в жизни Нортвуда, ни, если уж на то пошло, о Нортвуде и мужчинах. Он никогда не бывал в борделе Калливера. Соперницей Джейн, казалось, была армия. Управление ополчением поглощало Нортвуда. Это было все, что его по-настоящему волновало.

Замена Риддика на Дональдсона открывала возможность для Эймоса и других кингсбриджских суконщиков. Военные нужды в сукне были единственным стабильным спросом в эти дни. Эймос вошел в здание штаба, полный надежд. Даже доля заказов от ополчения могла бы впервые поставить его предприятие на прочную основу.

Он поднялся в кабинет на втором этаже, который раньше занимал Риддик. Он застал Дональдсона сидящим за старым столом Уилла. Окно было открыто, и запах табачного пепла и прокисшего вина исчез. На столе, довольно демонстративно, лежала небольшая черная Библия.

Эймос и Дональдсон не были друзьями, но знали друг друга по методистским собраниям. В дискуссиях Дональдсон часто высказывал догматическую точку зрения, основанную на скрупулезно буквальном толковании Писания. Эймос считал это несколько наивным.

Дональдсон жестом пригласил его сесть.

— Поздравляю с повышением, — сказал Эймос. — Я и многие другие очень рады, что Хорнбим больше не держит мертвой хваткой поставки сукна для ополчения.

Дональдсон не улыбнулся.

— Я не хочу, чтобы между нами было какое-либо недопонимание, — сурово сказал он. — Я намерен действовать исключительно в интересах ополчения Его Величества.

— Конечно…

— Вы совершенно правы, полагая, что я не буду покровительствовать олдермену Хорнбиму.

— Хорошо.

— Но, пожалуйста, поймите, что я не буду покровительствовать и никому другому, включая моих собратьев-методистов.

Дональдсон был излишне категоричен. Эймос ожидал от него щепетильности, но не хотел, чтобы он заходил слишком далеко. Он ответил с такой же твердостью:

— Но я уверен, вы не будете исключать методистов лишь для того, чтобы избежать видимости фаворитизма.

— Разумеется, нет.

— Благодарю вас.

— На самом деле, полковник Нортвуд приказал мне разделить заказы между англиканскими и методистскими суконщиками, а не отдавать все одному производителю.

Эймос и не мог просить о большем.

— Это меня полностью устраивает, — сказал он. Он достал из-за пазухи запечатанное письмо и положил его на стол. — Вот мое предложение.

— Благодарю вас. Я рассмотрю его так же, как и любое другое.

— Именно этого я и ожидал от методиста, — сказал Эймос и откланялся.

*

Младенца Арабеллы крестил епископ в соборе холодным зимним утром.

Элси изучала лицо отца. Он не выказывал никаких эмоций. Она не была уверена, что он чувствует по отношению к своему второму ребенку. Многие мужчины были немного неловки с младенцами, особенно мужчины такого высокого сана, как епископ. И все же было заметно, что он ни разу не взял на руки, не поцеловал и даже не улыбнулся мальчику. Возможно, он стеснялся отцовства в столь позднем возрасте. Или, возможно, он не был уверен, что является отцом мальчика. Так или иначе, он провел церемонию торжественно, но мрачно.

Никто не знал, какое имя он даст ребенку. Он отказался обсуждать это даже с женой. Арабелла сказала ему, что ей нравится имя Дэвид, но он не ответил ни да, ни нет.

Крещение обычно было семейной церемонией, но ребенок епископа — случай особый, и толпа собралась у древней каменной купели в северном нефе, все в самых теплых зимних пальто. Здесь были самые важные люди Кингсбриджа, включая виконта Нортвуда, мэра Фишвика, олдермена Хорнбима и большинство высшего духовенства. Многие принесли дорогие серебряные подарки на крестины: кружки, ложки, погремушку.

Элси стояла рядом с Кенелмом, держа на руках двухлетнего Стиви. С другой стороны от нее был Эймос, и когда их плечи соприкоснулись, она почувствовала старую знакомую боль тоски.

В задних рядах стояли Спейд, его сестра Кейт и ее спутница Бекка — трое людей, как подумала Элси, благодаря которым Арабелла была так хорошо одета.

Настроение было сдержанным, даже немного настороженным. Никто не был уверен, насколько сердечно поздравлять епископа, поскольку он сам не выказывал ни отцовской радости, ни гордости.

У младенца было много темных волос. На нем была белая крестильная рубашка, щедро отделанная кружевом, та самая, в которой крестили саму Элси, а затем и ее сына Стиви. После сегодняшнего дня ее тщательно выстирают, выгладят и уберут в муслиновый мешочек для следующего ребенка. Им, несомненно, будет следующий ребенок Элси, который должен был родиться в Новом году. Она сказала об этом лишь нескольким людям, не желая отвлекать внимание от матери, но ее беременность скоро станет очевидной, даже под искусно задрапированной одеждой.

«Кенелм стал больше общаться со Стиви», — размышляла Элси во время молитв. Он теперь иногда разговаривал с маленьким мальчиком. Теперь, когда Стиви мог ходить и говорить, Кенелм прилагал усилия, чтобы его воспитывать: «Не ковыряй в носу, мальчик», — говорил он. И давал ему информацию: «Эта лошадь не коричневая, а гнедая, посмотри на ее черные ноги и хвост». Она напомнила себе, что люди по-разному проявляют любовь.

Церемония была недолгой. В конце, пока Арабелла держала младенца, епископ полил струйку воды на крошечную головку. Ребенок тут же громко заплакал — вода была холодной. Епископ произнес:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, крещу тебя… Авессалом.

По толпе пронеслись удивленные возгласы и потрясенные вздохи. Имя было странным. Когда он произнес заключительное «аминь», Арабелла метнула в него гневный взгляд:

— Авессалом?

— Отец мира, — ответил епископ.

«Что ж, да, — подумала Элси, — на иврите Авессалом означает „отец мира“, но известен он был не этим». Один из сыновей царя Давида, Авессалом убил своего сводного брата, восстал против отца, провозгласил себя царем и погиб в битве с войском отца.

Имя, поняла Элси, было проклятием.

25

Внук Хорнбима, маленький Джо, кого-то ему напоминал. Джо было два с половиной года, он был рослым и уверенным в себе, и в этом походил на деда, но было и что-то еще. Хорнбим не сюсюкал с младенцами, как его жена и дочь, но он изучал мальчика, пока женщины суетились, и что-то в младенческом личике тронуло его кремневое сердце. Глаза, решил он. У мальчика были не глаза Хорнбима, глубоко посаженные под грозными бровями, скрывавшими его чувства. Глаза Джо были голубыми и ясными. Возможно, он никогда не будет подчинять других одной лишь силой характера, как Хорнбим, но будет добиваться своего обаянием. Было что-то знакомое в этих невинных глазах, но Хорнбим не мог понять, что именно, пока с содроганием не осознал, что, глядя на Джо, видит свою давно умершую мать. У нее были такие же глаза. Хорнбим поспешно отогнал эту мысль. Он не любил вспоминать о матери.

Он надел сюртук, вышел из дома и направился к Уиллард-Хаусу, где попросил принять его майора Дональдсона.

Дональдсон выглядел по-мальчишески, но, по расчетам Хорнбима, у него должны были быть мозги, иначе Нортвуд не держал бы его так долго своей правой рукой. Было не разумно его недооценивать. Хорнбим заметил, но не прокомментировал Библию, выставленную на столе. Некоторые методисты выставляли свою веру напоказ. Хорнбим считал, что религия вещь хорошая, пока к ней не относятся слишком серьезно. Во время этой встречи он решил оставить это мнение при себе.

— Я уже направил вам письменное предложение по текущим потребностям в сукне, — начал он, — но подумал, что было бы неплохо немного с вами побеседовать.

— Продолжайте, — коротко ответил Дональдсон.

— Ваша военная карьера впечатляет, и, если можно так выразиться без снисходительности, вы, очевидно, очень способный человек. Но у вас нет опыта в суконной торговле, и, возможно, вам будет полезно, если я дам вам несколько советов.

— Весьма интересно. Прошу, садитесь.

Он сел на стул перед столом. Пока все шло хорошо.

— В любом деле есть формальные и неформальные способы ведения дел, — сказал он.

— Что вы имеете в виду, олдермен? — настороженно спросил Дональдсон.

— Есть правила, а есть то, как все на самом деле делается.

— Хм.

— Например, мы подаем вам заявки, и вы отдаете заказ тому, кто предложил самую низкую цену, в теории. Но на практике это еще не все.

— Разве? — Тон голоса Дональдсона не выдавал его чувств.

Хорнбим не был уверен, что его понимают, но продолжил:

— В действительности, мы используем Систему Особых Скидок.

— И что же это такое?

— Вы принимаете мое предложение, скажем, на сто фунтов, но я выставляю вам счет на сто двадцать. Вы платите мне сто фунтов, и у вас остается излишек в двадцать фунтов, который, будучи уже учтенным в ваших записях, может быть использован вами для других целей.

— Других целей?

— Вы можете, например, отложить эти деньги для вдов и сирот солдат, погибших в бою. Или можете купить виски для офицерского собрания. Это своего рода фонд на ваше усмотрение, для полезных трат, которые, возможно, не должны фигурировать в бухгалтерских книгах. Разумеется, вам никогда не придется говорить мне, или кому-либо еще, как вы их потратили.

— Таким образом, отчетность становится лживой.

— Можно посмотреть на это и так, а можно увидеть в этом способ смазать шестеренки машины.

— Боюсь, я придерживаюсь иного мнения, мистер Хорнбим. Я не буду участвовать в обмане.

Лицо Хорнбима превратилось в маску. Это был серьезный удар. Он опасался этого, но не думал, что все произойдет именно так. Дональдсон мог бы сколотить состояние, но не собирался пользоваться возможностью. Это было непостижимо.

Хорнбим тут же пошел на попятную.

— Разумеется, вы должны поступать так, как считаете нужным. — Контракт все еще можно было выиграть. — Я буду рад вести с вами дела любым угодным вам способом. Надеюсь, мое письменное предложение вам понравится.

— На самом деле, нет, мистер Хорнбим. Я уже рассмотрел заявки с полковником Нортвудом, и, боюсь, вы не выиграли контракт.

Хорнбим почувствовал, будто его ударили под дых. У него отвисла челюсть. Ему потребовалось мгновение, чтобы прийти в себя, затем он сказал:

— Но я построил новую фабрику, чтобы выполнить ваши требования!

— Интересно, почему вы были так уверены, что получите контракт?

— Кому вы его отдали? Одному из ваших собратьев-методистов, полагаю!

— Я не обязан вам сообщать, но у меня нет причин этого не делать. Контракт был разделен между двумя лучшими предложениями. Один из победителей — методист…

— Я так и знал!

— …а другой — убежденный англиканец.

— Кто они? Назовите мне имена!

— Пожалуйста, не пытайтесь на меня давить, мистер Хорнбим. Я понимаю, что вы разочарованы, но вы не можете приходить ко мне в кабинет и оскорблять меня, знаете ли.

Хорнбим сдержал ярость.

— Простите меня. Но если вы любезно назовете мне победителей, я буду признателен.

— Англиканка — миссис Бэгшоу, а методист — Эймос Барроуфилд.

— Баба и какой-то выскочка!

— Кстати, ни один из них не упомянул Систему Особых Скидок.

Хорнбима выставили дураком. Дональдсон позволил ему нести чепуху, зная, что вопрос уже решен, пока Хорнбим не раскрыл систему взяточничества, которую он практиковал с Риддиком. Собирается ли Дональдсон, или даже Нортвуд, преследовать Хорнбима по закону? Но доказательств не было. Он мог отрицать этот разговор или сказать, что произошло недоразумение. Нет, реальной опасности судебного дела было мало. Но он потерял контракт. Ему придется потрудиться, чтобы загрузить свою новую фабрику. Он потеряет деньги.

Он был готов задушить Дональдсона. Или Барроуфилда. Или вдову Бэгшоу. Желательно всех троих. Ему нужно было кого-то убить или что-то сломать. Он кипел от ярости, и не на ком было ее сорвать.

Он встал. Сквозь стиснутые зубы он процедил:

— Доброго дня, майор.

— Доброго дня, олдермен.

В том, как Дональдсон произнес «олдермен», даже прозвучала нотка сарказма.

Хорнбим вышел из кабинета и вылетел из здания. Люди расступались перед ним, пока он шагал по булыжной мостовой, сверкая глазами на всех и ни на кого.

Он был побежден и унижен.

И на этот раз у него не было запасного плана.

*

— Надо же! — сказала Элси, читая «Кингсбриджскую газету» за завтраком. — Мистер Хорнбим не получил контракт на красное сукно для мундиров ополчения.

— А кто получил? — спросила Арабелла.

— Двое, как здесь говорится: половину получила миссис Сисси Бэгшоу, а другую половину — мистер Эймос Барроуфилд. А дорогое сукно для офицерских мундиров будет поставлять мистер Дэвид Шовеллер.

Епископ оторвался от своей «Таймс».

— Дэвид Шовеллер?

— Тот, кого все зовут Спейд. — Сказав это, Элси поймала взгляд матери. Арабелла вдруг испугалась.

— Я и забыл, что его настоящее имя — Дэвид, — сказал епископ.

Элси пожала плечами.

— Большинство и не знает.

Ее отец казался почему-то поражен этим незначительным фактом.

Она снова посмотрела на мать. Рука Арабеллы дрожала, когда она размешивала сахар в чае.

— Арабелла, дорогая, — сказал епископ, — тебе ведь нравится имя Дэвид, не так ли?

Элси встревожил его взгляд.

— Оно многим нравится, — ответила Арабелла.

— Разумеется, имя еврейское, но популярное в Уэльсе, где их покровитель святой Давид. Они сокращают его до «Дай», хотя, естественно, не когда говорят о святом.

Элси чувствовала, что за этим будничным разговором скрывается какая-то драма, но не могла понять ее сути. Какая разница, нравится ли Арабелле имя Дэвид?

Когда епископ заговорил снова, на его лице застыло злобное выражение.

— Собственно, я, кажется, припоминаю, что ты хотела назвать своего сына Дэвидом.

Почему он сказал «своего сына»?

Арабелла подняла взгляд и посмотрела прямо на него.

— Это было бы лучше, чем Авессалом, — с вызовом сказала она.

Элси начала понимать. Епископ думал, что он не отец Авессалома. Его всегда смущала история той пьяной ночи на прошлую Пасху. Арабелла хотела назвать мальчика Дэвидом, а это было настоящее имя Спейда. Белинда Гуднайт говорила, что Арабелла на удивление дружна со Спейдом.

Епископ думал, что Спейд является отцом Авессалома.

Спейд? Если Арабелла и совершила прелюбодеяние, то неужели со Спейдом?

Епископ, казалось, не сомневался. Он встал, его глаза пылали. Указывая пальцем на Арабеллу, он произнес:

— Ты будешь наказана за это!

И вышел из комнаты.

Арабелла разрыдалась.

Элси села рядом с ней и обняла ее, вдыхая аромат ее духов с запахом флердоранжа.

— Это правда, мама? — спросила она. — Спейд его настоящий отец?

— Ну конечно! — всхлипывая, ответила Арабелла. — Епископ на это давно уже не способен, и я была дурой, что притворялась. Но что еще я могла сделать?

Элси чуть не сказала: «Но ты же, должно быть, на десять лет старше Спейда», но поняла, что это не поможет. И все же она так подумала, и не только об этом. Ее мать была женой епископа, одной из первых дам кингсбриджского общества и самой хорошо одетой женщиной в городе. Как она могла завести роман? Прелюбодейную связь с мужчиной моложе себя? С методистом?

С другой стороны, подумала Элси, он был обаятелен и забавен, умен и начитан, и даже по-своему красив своей грубоватой красотой. Он стоял куда ниже Арабеллы на социальной лестнице, но это было наименьшее из правил, которые она нарушила.

Но где они встречались? Где они делали то, что делают прелюбодеи? Внезапно Элси вспомнила примерочные в лавке Кейт Шовеллер. Она тут же почувствовала уверенность, что это было именно там. В тех комнатах на втором этаже были кровати.

Она видела свою мать новыми глазами.

Рыдания утихли.

— Давай я помогу тебе подняться наверх, — сказала Элси.

Арабелла встала.

— Нет, спасибо, дорогая, — сказала она. — С ногами у меня все в порядке. Я просто немного полежу в тишине.

Элси проводила ее в холл, а затем смотрела, как та медленно поднимается по лестнице.

«Сегодня Сэл выходит из тюрьмы», — вспомнила Элси. Она хотела увидеть Сэл, убедиться, что с ней все в порядке. Теперь она могла оставить мать.

Она надела пальто, сшитое Кейт и Беккой из сукна, сотканного Спейдом, как она вспомнила. Она вышла под дождливое утро и быстрым шагом направилась в северо-западный квартал, к дому семьи Бокс. По дороге ее преследовал непрошеный образ, как мать целует Спейда в примерочной. Она отогнала его.

Сэл была не в порядке. Когда Элси вошла, она сидела на кухне, опершись локтями на стол. Она была худой, усталой и грязной. Кит и Сью стояли, уставившись на нее. Перемена в ее внешности шокировала и лишила детей дара речи. Перед ней стояла кружка эля, но она не пила. «Должно быть, голодна, — рассудила Элси, — но слишком измучена, чтобы двигаться».

— Она совсем без сил, миссис Маккинтош, — сказал Джардж.

Элси села рядом с Сэл.

— Тебе нужно отдохнуть и поесть, чтобы набраться сил, — сказала она.

— Сегодня отдохну, но завтра надо на работу, — безжизненно проговорила Сэл.

— Джардж, возьми у мясника баранины и свари ей жирного бульона, — сказала Элси. Она достала из кошелька соверен и положила его на стол. — И хлеба, и свежего масла. Когда она поест, то уснет.

— Вы очень добры, — сказал Джардж.

— Должно быть, это было жестоко, — сказала Элси, обращаясь к Сэл, — отбывать каторгу.

— Самая тяжелая работа в моей жизни. Женщины падают в обморок от слабости, но их бьют кнутом, пока они не придут в себя, не встанут и не начнут снова.

— А надзиратели? Как они с вами обращались?

Глаза Сэл метнули предостерегающий взгляд. Это был мимолетный взгляд, и Джардж его не заметил, но Элси догадалась о его значении. Тюремщики насиловали женщин. Сэл не хотела, чтобы Джардж об этом знал. Если бы он узнал, он, вероятно, убил бы одного из тюремщиков, и тогда его бы повесили.

Сэл заполнила короткую паузу.

— Они были суровыми надсмотрщиками, — сказала она.

Элси взяла руку Сэл и сжала ее. Сэл коротко сжала в ответ. Это был женский код. Они сохранят тайну тюремного насилия.

Элси встала.

— Еда и отдых, — сказала она. — Скоро ты снова будешь прежней. — Она подошла к двери.

— Вы ангел, миссис Маккинтош, — сказал Джардж.

Элси вышла.

Она шла под дождем обратно в центр города, мрачно размышляя о жестокости людей друг к другу и о том, как одна золотая монета может показаться бедняку вроде Джарджа чудом, сотворенным ангелом.

Она продолжала беспокоиться о матери. Что происходит дома? Какое наказание задумал ее отец? Запрет ли он Арабеллу на неделю, оставив на хлебе и воде, как когда-то ее, Элси?

Когда она вернулась во дворец, матери не было в утренней гостиной, а отца в его кабинете. Она пошла в спальню матери и нашла ее сидящей на кровати и горько плачущей.

— Что такое, мама? — спросила Элси. — Что он еще сделал?

Арабелла, казалось, не могла ответить.

Ужасная мысль пронзила Элси. Неужели отец причинит вред ребенку?

— С Авессаломом все в порядке? — спросила она.

Арабелла кивнула.

— Слава Богу. Но где мой отец?

— В саду, — с трудом выговорила Арабелла.

Элси сбежала по лестнице и прошла через кухню, где слуги выглядели подавленными и напуганными. Она вышла через заднюю дверь и огляделась. Отца она не видела, но слышала голоса. Она пересекла лужайку и прошла под плетеной аркой, которая летом была увита сотней роз, а теперь, зимой, держала лишь связки прутьев. Затем она вошла в розарий.

От открывшегося зрелища она была потрясена.

Квадрат низких розовых кустов в центре был выкопан, и изуродованные стебли теперь смешивались с развороченной землей. С дальней стороны шпалера была сорвана со старой стены и брошена на землю, а украшавшие ее розовые кусты были выкорчеваны и отброшены в сторону. Холодная морось уныло падала на перевернутые комья. Двое садовников с лопатами энергично разравнивали участок под присмотром епископа, чьи белые шелковые чулки были в грязи. Он увидел Элси и ухмыльнулся с восторгом, который показался ей граничащим с безумием.

— Здравствуй, дочь, — сказал он.

— Что вы делаете? — недоверчиво спросила она.

— Я подумал, устроим здесь огород, — прокричал он. — Кухарка в восторге от этой идеи!

Элси с трудом сдержала слезы.

— Моя мать любит свой розарий, — сказала она.

— Что ж, мы не можем иметь все, что хотим, не так ли? Кроме того, она будет слишком занята уходом за своим новорожденным, чтобы заниматься садоводством.

— Вы очень жестокий человек.

Садовники услышали это и испуганно переглянулись. Никто не критиковал епископа.

— Тебе следует быть осторожнее в словах, — сказал он ей, — особенно если ты хочешь и дальше кормить детей своей воскресной школы за мой счет.

— Мою школу! Как вы можете угрожать ей?

Он пересек участок, подошел к ней и понизил голос, чтобы никто другой не слышал.

— Я отнял у твоей матери то, что она любила, потому что она сделала то же самое со мной.

— Она никогда ничего у вас не отнимала!

— Она отняла то, что я ценил больше всего. Мое достоинство.

«Это правда», — поняла Элси. Она онемела от этого откровения. То, что он делал, было жестоко, это было неоспоримо, но теперь она понимала, почему он это делает.

— Так что не говори со мной непочтительно в присутствии садовников, да и кого бы то ни было еще, — продолжил он, — иначе я научу тебя, каково это — терять то, что ценишь больше всего.

С этими словами он отвернулся от нее и вернулся к садовникам.

*

Спейд стоял у своего станка, настраивая его для сложной полосатой ткани, когда появилась Кейт и сказала:

— Тебя ждет сюрприз дома.

Он выпрямился и, в спешке оставив Кейт позади, пересек двор, вошел в дом и взбежал по лестнице. Когда он вошел в комнату, его, как он и ожидал, ждала Арабелла, но не одна.

Она держала ребенка.

Он обнял их обоих, поцеловал Арабеллу в губы, а затем посмотрел на дитя. На крестинах в соборе ему не удалось его толком рассмотреть. У купели толпились важные персоны, и он не хотел привлекать к себе внимание, проталкиваясь вперед. Теперь он упивался зрелищем.

— Авессалом, — произнес он.

— Я зову его Эйб, — сказала Арабелла.

— Эйб, — повторил Спейд.

— Я никогда не буду называть его именем, которым его окрестил Стивен. Я не позволю ему жить под проклятием.

— Правильно, — сказал Спейд.

Глаза младенца были закрыты, и он выглядел умиротворенным.

— У него твои волосы, — сказала Арабелла. — Темные, вьющиеся, и их много.

— Я бы не возражал, если бы у него были твои. Какого цвета у него глаза?

— Голубые, но у большинства младенцев голубые глаза. У многих они потом меняются.

— Я никогда не считал младенцев красивыми, но Эйб прекрасен.

— Хочешь подержать его?

Спейд помедлил. У него не было в этом опыта.

— А можно?

— Конечно. Он твой.

— Хорошо.

— Положи одну руку ему под попу, а другую под голову, вот и все.

Спейд выполнил указания. Эйб был почти невесом. Спейд прижал ребенка к груди и вдохнул теплый, чистый аромат. Его охватили сильные чувства. Он испытывал глубокую гордость, любовь и желание защищать.

— У меня теперь есть ребенок, — изумился он. — Сын.

Через некоторое время он спросил Арабеллу:

— Как дела дома?

— Епископ отомстил. Он уничтожил мой розарий.

— Мне так жаль!

— Мне тоже. — Она пожала плечами. — Но у меня есть ты, и у меня есть Эйб. Я могу обойтись без роз.

И все же она выглядела грустной.

Спейд поцеловал Эйба в макушку.

— Очень странно, — сказал он.

— Что именно?

— Этот маленький мальчик причинил много хлопот своим появлением на свет, и, вероятно, будет еще больше. Но нам с тобой почти все равно. Мы оба в восторге от него и обожаем его. Мы с радостью посвятим наши жизни заботе о нем. Это хорошо, но это странно.

— Возможно, именно так действует Бог, — сказала Арабелла.

— Должно быть, — ответил Спейд.