Доспехи света

32

«Дорогой Спейд,

Что ж, я все еще жив после 13 лет в армии, мне должны дать медаль просто за то, что выдержал! Сейчас я нахожусь в Испании, и у них тут есть штуки, которые они называют «сигаррос», табак, завернутый в лист, все это горит, и трубки не нужны, мы все теперь их курим.

В общем, мы только что одержали победу, хотя она и досталась дорогой ценой. Мы осаждали город под названием Бадахос, у которого была очень крепкая стена, и французы дрались как черти, к тому же погода была против нас, мне приходилось сутки напролёт рыть траншеи под проливным дождем.

Нам понадобилась неделя, чтобы подкатить пушки на позиции. Деревянные настилы, которые наши инженеры строили по грязи, постоянно смывало. Но в конце концов мы справились, и хотел бы я иметь по фунту за каждое выпущенное нами ядро, они сыпались на город как дождь. Прошло еще почти две недели, но в конце концов мы пробили их стены и пошли на штурм.

Ну, это была худшая битва, которую я видел, потому что они палили по нам сверху из всего, что у них было. В нас летели пули, шрапнель, гранаты, бомбы, даже горящие тюки сена. Мы потеряли тысячи людей, это была настоящая бойня, Спейд, но в конце концов мы прорвались за стену, и тогда, скажу я тебе, мы устроили жителям ад, больше ничего об этом не скажу, нескольких человек на следующий день выпороли за изнасилование.

Утром все выглядело еще хуже. Повсюду лежали горы тел, траншеи были полны крови. Я видел нашего командующего, Веллингтона, он смотрел на все эти трупы своих солдат и плакал, вытирая слезы белым платком.

Дальше мы идем на север. В своих молитвах, пожалуйста, проси Бога и дальше меня хранить.

Твой любящий шурин Фредди Кейнс.»

*

Граф Ширинг умер в июле 1812 года. Два дня спустя Эймос столкнулся с Джейн у книжной лавки Керкапа на Хай-стрит. Она была одета в черное, но при этом вся искрилась от возбуждения.

— Не смей выражать мне свои искренние соболезнования, — сказала она. — Я устала притворяться скорбящей. Надеюсь, с тобой мне не придется лицемерить. Я прожила бок о бок с этим скучным стариком целых шестнадцать лет, кто бы знал, что он дотянет до семидесяти пяти! С таким же успехом я могла бы выйти замуж за него, а не за его сына.

Ей шел сороковой год, и она все еще была сокрушительно привлекательна. Мелкие морщинки в уголках глаз и несколько серебряных нитей в ее темных волосах, казалось, лишь добавляли ей очарования. И черный цвет ей тоже необычайно шел. Однако Эймос больше не был в нее влюблен. По иронии судьбы, это сделало их дружбу только крепче. И она была добра, позволяя ему незаметно проводить время с Хэлом, которому сейчас приближалось семь лет и которого он подозревал, не имея подтверждения, своим сыном.

Он не жалел об изменении своего отношения к Джейн. В юности он испытывал к ней страсть, которая, к несчастью, продлилась слишком долго после того, как его отрочество закончилось. В некотором смысле, думал он, его взросление было медленным. Теперь он мог бы снова влюбиться, теоретически. Однако ему оставалось меньше года до сорокалетия, и он чувствовал себя слишком старым для ухаживаний. Одинок он был только по ночам. У него было много друзей, и дни его были всегда наполнены делами и общением, но не с кем было разделить постель.

Джейн, как обычно, была сосредоточена на себе.

— Я наконец-то свободна от своего свекра, — ликующе сказала она. — И я графиня!

— Чего ты всегда и хотела, — сказал Эймос. — Поздравляю.

— Спасибо. Мне нужно организовать похороны, потому что Генри слишком занят. Он теперь граф, разумеется. Ему придется занять свое место в Палате лордов. Он будет новым лордом-наместником Ширинга. А маленький Хэл стал виконтом Нортвудом.

Эймос об этом не подумал. Мальчик, который мог быть или не быть его сыном, теперь стал аристократом. Да что там, лет через десять он мог бы поехать в Оксфорд и учиться. Эймос всегда жалел, что не смог учиться сам, и, раз уж так вышло, надеялся, что сын исполнит его мечту. Возможно, так оно и случится.

Тут Эймосу пришло в голову, что Хэл, возможно, захочет пойти по стопам отца и стать солдатом. Эта мысль была ужасна. Чтобы Хэла убили саблей или пушечным ядром! На мгновение Эймосу стало дурно.

В этот момент из лавки с книгой в руках вышел сам мальчик. Эймос вдруг почувствовал, как забилось его сердце. Ему пришлось скрыть нахлынувшую волну чувств при виде Хэла.

Пока что внешность мальчика не давала никаких намеков к тому, что он может быть его отцом. У него были темные волосы и милое личико, как у матери. Он изменится в подростковом возрасте. Возможно, тогда Эймос и узнает правду.

За Хэлом из лавки вышел ее владелец, Джулиан Керкап, круглый лысый мужчина, который подобострастно радовался аристократическому покупателю.

Заставив себя говорить небрежным тоном, Эймос спросил:

— Какую книгу ты взял, Хэл?

— Она называется «История Сэндфорда и Мертона». Это про двух мальчиков.

— Весьма подходит для юного лорда Нортвуда, если позволите так выразиться, — сказал Керкап. — Доброго вам утра, леди Ширинг и олдермен Барроуфилд.

Эймоса несколько лет назад сделали олдерменом на волне поддержки либеральной терпимости, которая наконец-то привела в городское управление и Спейда.

— У меня нет денег, — сказал Хэл, — но мистер Керкап сказал, что может записать это на ваш счет, мама.

— Да, дорогой, конечно, — ответила Джейн. — О чем эта книга?

— История рассказывает о Томми Мертоне, довольно избалованном молодом человеке, который подружился с простым и честным Гарри Сэндфордом, — сказал Керкап. — Весьма нравоучительная история, миледи, и очень популярная.

Эймосу это показалось несколько ханжеским, но он ничего не сказал.

— Спасибо, мистер Керкап, — пренебрежительно бросила Джейн.

Книготорговец удалился, кланяясь.

— Мне жаль, что ты потерял дедушку, Хэл, — сказал Эймос.

— Он был очень славный, — ответил Хэл. — Он мне читал, но теперь я и сам умею.

Вспоминая смерть своих собственных дедушек и бабушек, Эймос не припоминал сильных эмоций. Они казались ему такими древними, что были уже почти мертвы, и его удивляло горе родителей. Его реакция была похожа на реакцию Хэла — деловитое сожаление, не доходившее до скорби.

— Похороны пройдут в соборе, я полагаю? — спросил он у Джейн.

— Да. Его похоронят в Эрлкасле, в семейном склепе, но служба будет здесь, в Кингсбридже. Я очень надеюсь, что вы придете.

— Непременно.

Они расстались, и Эймос пошел дальше. Почти сразу же он встретил Элси в платье цвета первоцвета. Они поговорили о смерти графа, поскольку это была главная новость дня.

— Теперь, когда Генри стал графом, Кингсбриджу понадобится новый член парламента, — сказала Элси.

— Я об этом не подумал, — ответил Эймос. — Могут быть довыборы, хотя, возможно, в них не будет нужды. Поговаривают, скоро состоятся всеобщие выборы.

Накануне все были потрясены убийством премьер-министра Спенсера Персеваля. Его застрелил в вестибюле Палаты общин одержимый человек с весьма запутанными обидами. Новым премьер-министром стал граф Ливерпуль, и он, возможно, захочет укрепить свои позиции, заручившись поддержкой избирателей.

— Хэл Нортвуд, очевидно, слишком молод, — сказала Элси.

— Хорнбим захочет это место, — сказал Эймос.

— Он всегда всего хочет, — презрительно бросила она. — Он и чиновник по надзору за бедными, и председатель мировых судей, и олдермен. Если бы была должность инспектора навозных куч, он бы и ее захотел.

— Ему нравится иметь власть над людьми.

Элси ткнула пальцем в грудь Эймоса.

— Ты. Ты должен быть нашим членом парламента.

Это удивило Эймоса.

— Почему я?

— Потому что ты умен и справедлив, и все в городе это знают, — с теплым энтузиазмом сказала она. — Ты был бы очень полезен городу.

— У меня нет на это времени.

— Ты мог бы назначить заместителя для управления фабриками, пока заседает парламент.

Эймос понял, что ее предложение не было спонтанной идеей, а чем-то, что она обдумывала. Он задумчиво потянул себя за кончик носа.

— Хэмиш Лоу мог бы справиться. Он знает дело досконально.

— Вот видишь.

— Но смогу ли я победить?

— Все методисты проголосуют за тебя.

— Но большинство избирателей в нашем округе англикане.

— Хорнбима никто не любит.

— Но его боятся.

— Какая унылая перспектива, получить члена парламента, которого никто не хочет, лишь потому, что мы боимся ему противостоять.

Эймос кивнул.

— Это не так должно работать.

— Что ж, пожалуйста, подумай о том, чтобы выдвинуть свою кандидатуру.

Она была очень убедительна.

— Хорошо.

— Возможно, ты смог бы помочь заключению мира.

— Я, безусловно, был бы за.

Британия уже двадцать лет воевала с Францией Бонапарта, и конца этому не было видно. Более того, конфликт распространился по всему миру.

Британия привела в ярость молодую Американскую республику, захватывая американские корабли и заставляя их матросов служить в Королевском флоте, что стало новым витком идеи насильственной вербовки. Это привело к тому, что Соединенные Штаты объявили войну Британии и вторглись в Канаду.

Испания была захвачена французской армией, и Бонапарт сделал своего брата Жозефа королем. Испанские националисты-повстанцы сражались с французскими завоевателями при поддержке британских сил, в которые входил и 107-й Кингсбриджский пехотный полк. Главнокомандующий там, граф Веллингтон, пользовался большим уважением, но особого успеха не добился.

А теперь Бонапарт вторгся в Россию.

Бесконечная война вызвала дальнейший упадок мировой торговли и безудержную инфляцию. Британцы становились все беднее и голоднее, пока их сыновья гибли в далеких краях.

— Должен же быть какой-то выход, — сердито сказала Элси. — Война не может длиться бесконечно!

Эймосу нравилось, как она сердится из-за таких вещей. Какой контраст с Джейн, которая сердилась только из-за себя.

— Член парламента, — задумчиво произнес он. — Надо будет над этим еще подумать.

Элси улыбнулась, и, как всегда, ее улыбка была лучезарной.

— Продолжай думать, — сказала она, уходя.

Эймос перешел мост и направился в промышленную зону на южном берегу реки. Теперь у него было три фабрики. На одной из них, Новой Фабрике Барроуфилда, Кит Клитроу устанавливал паровой двигатель, который заказал Эймос.

Кит отслужил пять лет в ополчении, дослужившись до звания майора, после чего он уволился и основал совместное предприятие, которое они с Роджером Риддиком давно планировали. Роджер проектировал машины, а Кит их строил. Несмотря на спад экономики, вызванный войной, они зарабатывали деньги.

Эймос все еще думал о Ките как о мальчике, хотя тому было уже двадцать семь лет, он был состоятелен и гениален в инженерии. Возможно, потому, что Кит все еще был холост и, казалось, не интересовался поиском подруги, не говоря уже о женитьбе. Эймос гадал, не был ли Кит рабом безнадежной страсти, как он сам по отношению к Джейн.

Кингсбридж переходил на паровую энергию. Река была дешевле как источник энергии для машин, но менее надежна и предсказуема. Ее сила то росла, то убывала. После засушливого лета уровень воды падал, течение становилось вялым, и колеса фабрик лениво вращались, пока все ждали осенних дождей. Уголь стоил денег, но он никогда не кончался.

Новый паровой двигатель Эймоса был установлен в отдельном помещении, чтобы ограничить ущерб в случае взрыва, что иногда случалось при отказе предохранительного клапана. Помещение хорошо проветривалось, с дымоходом для отвода пара. Котел покоился на прочном дубовом основании. Он будет использовать воду, накачиваемую из реки и фильтрованную.

— Когда ты будешь готов подключить его к механизмам? — спросил Эймос.

— Послезавтра, — ответил Кит. Он всегда был точен и уверен.

Эймос проверил две другие фабрики, в основном чтобы убедиться, что сможет доставить товар каждому клиенту в обещанный срок. В конце дня он вернулся в контору и писал письма. В семь часов вечера машины замедлили ход и остановились, и он пошел домой.

Он сел за ужин, который его экономка оставила на кухонном столе. Мгновение спустя в парадную дверь настойчиво постучали, и он встал, чтобы открыть.

На пороге стояла Джейн.

— Такое уже бывало, — сказал он.

— Но дождя нет, и я не настроена на любовный лад, — ответила она. — Я в ярости. Я так зла, что не могу оставаться в одном доме с мужем. — Она вошла без приглашения.

Эймос закрыл дверь.

— Что случилось?

— Генри едет в Испанию! И это как раз тогда, когда я думала, что наконец-то смогу начать жить жизнью графини!

Эймос догадался почему.

— Он собирается вступить в Кингсбриджский полк.

— Да. Видимо, это семейная традиция. Когда старый граф унаследовал свой титул в двадцать с лишним лет, он три года провел на действительной службе в 107-м пехотном. Генри говорит, что от него ожидают того же, особенно сейчас, когда страна в состоянии войны.

— Это одна из немногих жертв, которые английская аристократия приносит, чтобы оправдать свою праздную роскошную жизнь.

— Ты говоришь как революционер.

— Методист — это революционер, который не хочет никому отрубать голову.

Джейн внезапно сникла.

— Прошу тебя, не умничай, — сказала она. — Что мне теперь делать?

— Пойдем, поужинаешь со мной.

— Я не смогу есть, но посижу с тобой.

Они прошли на кухню. Эймос налил Джейн вина, и она сделала глоток.

— Хэл хорошо выглядит, — сказал он.

— Он прелесть.

— Через несколько лет он, возможно, начнет походить на своего отца, кем бы тот ни был.

— О, Эймос, он твой.

Эймос был поражен. Она никогда раньше этого не говорила. Особенно с такой уверенностью.

— Ты не сомневаешься? — спросил он.

— Ты же видел, как он выходил из книжной лавки! Генри за всю свою жизнь не купил ни одного романа. Он читает только военную историю.

— Это, в общем-то, ничего не доказывает.

— Я не могу ничего доказать. Я просто каждый день вижу в нем тебя.

Эймос некоторое время размышлял. Он был склонен доверять инстинкту Джейн.

— Возможно, когда Генри уедет в Испанию, я смогу чаще видеться с Хэлом? Но, полагаю, ты будешь жить в Эрлкасле.

— Одна? Нет уж, спасибо. Я заставлю Генри оставить Уиллард-Хаус. У меня будет своя квартира, а ополчение сможет использовать остальную часть здания. Я скажу ему, что это нужно для блага нации. Он сделает все, если сочтет это патриотичным.

— Ты уверена, что не хочешь кусочек этого пирога? Он вкусный.

— Пожалуй, съем.

— Я отрежу тебе тонкий ломтик. Будучи сытой ты почувствуешь себя лучше.

Она взяла тарелку, которую он ей протянул, и поставила ее, но вместо того, чтобы есть, уставилась на него.

— Что я сделал? — спросил он.

— Ничего, — ответила она. — Ты просто как всегда — внимателен и предан. Мне следовало выйти за тебя замуж.

— Следовало, — сказал Эймос. — А теперь уже слишком поздно об этом думать.

*

Элси знала, как ей повезло. Она была все еще жива после рождения пятерых детей. Последний, Джордж, родился в 1806 году. Многие женщины умирали в родах, и немногие доживали до такого количества детей. Что еще более необычно, все ее дети были совершенно здоровы. Но рождение Джорджи не было похоже на остальные. Роды были долгими, и она потеряла много крови. Когда все закончилось, она твердо сказала Кенелму, что больше детей не будет. Он принял ее решение. Супружеская близость никогда не была для него высоким приоритетом, и он не сильно жалел, что от нее отказался. Теперь, шесть лет спустя, она ощущала в своем теле перемены, которые говорили ей, что скоро она все равно потеряет способность к зачатию.

Они с Кенелмом никогда не были по-настоящему близки. Он не умел обращаться с детьми, поэтому мало участвовал в их воспитании. И он редко посещал ее воскресную школу. Он не был ленив и как декан он энергично исполнял свои обязанности. Но у них было слишком мало общего. Ее настоящим партнером был Эймос, который тихо и преданно занимался воскресной школой и легко находил общий язык с молодежью, несмотря на то, что у него не было своих детей.

Все пятеро детей приходили завтракать в столовую дома декана. Кенелм, вероятно, предпочел бы, чтобы младшие ели в детской, но Элси сказала, что они уже достаточно взрослые, Джорджи было уже шесть, и в любом случае, это был единственный способ научить их манерам за столом. Стивену, старшему, было пятнадцать, и он учился в Кингсбриджской гимназии.

Кенелм время от времени пользовался возможностью проверить их знания в области религии, и сегодня он спросил, у кого в Библии не было ни матери, ни отца. Он велел им отвечать по старшинству, начиная с самого младшего.

— У Иисуса, — сказал Джорджи.

— Нет, — ответил Кенелм. — У Иисуса были мать, Мария, и отец, Иосиф.

Элси подумала, не заведет ли Кенелма в тупик вопрос о том, как Иосиф мог быть отцом, если мать была девственницей. Старшие дети могли бы задуматься. Но он обошел этот вопрос, немедленно спросив:

— Марта, ты знаешь?

Марта была на год старше Джорджи, и у нее был ответ получше.

— У Бога, — сказала она.

— Верно, у Бога нет родителей, но я думаю о ком-то другом, о человеке.

— Я знаю, я знаю. Это Адам, — сказал десятилетний Ричи.

— Очень хорошо. И есть еще один.

Билли, следующий по очереди, выглядел несчастным и сказал:

— Я не знаю.

Кенелм посмотрел на Стивена.

— Это вопрос с подвохом, — сказал Стивен, который был угрюмым подростком.

— Неужели? — спросил Кенелм. — Почему?

— Правильный ответ — Иисус Навин, потому что он был сыном Навина. Так звали его отца, Навин, но это звучит как слово, означающее «никто»[3].

Билли был возмущен.

— Нечестно! — сказал он. — Ты сжульничал, папа.

Элси рассмеялась.

— Билли прав, это был нечестный вопрос. Я думаю, все дети молодцы. Каждый получит по шесть пенсов на лакричные конфеты.

Мейсон принесла почту, и Кенелм переключил свое внимание на корреспонденцию. Дети закончили есть и ушли. Элси уже собиралась встать, когда Кенелм оторвался от письма и сказал:

— О!

— Что? — спросила Элси.

— Епископ Мелчестерский умер.

— Разве он не был довольно молод?

— Ему было пятьдесят лет. Это довольно неожиданно.

— Жаль.

— Значит, архиепископ будет искать замену.

Кенелм был взволнован, но Элси не почувствовала ничего, кроме уныния.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

Он все равно сказал это.

— Это тот самый большой шанс, которого я ждал. Это не одно из крупных и важных епископств, так что оно подходит для молодого человека. Мне сорок лет, я был деканом Кингсбриджа восемь лет, у меня есть степень Оксфорда. Я идеальный кандидат на пост епископа Мелчестерского.

Элси помрачнела.

— Разве тебе здесь не нравится?

— Конечно, нравится, но этого недостаточно. Моя судьба — быть епископом. Я всегда это знал.

Это была правда, но по мере того, как молодые люди становились старше, их амбиции обычно утихали.

— Я не хочу ехать в Мелчестер, — сказала она. — Это за сто миль отсюда.

— О, но тебе придется, — небрежно бросил Кенелм. — Ради епископства.

Он был прав, конечно. Женщина следовала за своим мужем. У нее было меньше свободы, чем у служанки.

— Ты очень уверен в себе, — сказала Элси. — Ты не можешь знать, что на уме у архиепископа.

— Но я скоро узнаю. Августус Таттерсолл совершает свой трехгодичный объезд епархии и на следующей неделе будет здесь, в Кингсбридже.

Таттерсолл был правой рукой архиепископа.

— Он остановится в епископском дворце.

— Разумеется. Но я приглашу его поужинать с нами однажды вечером.

— Очень хорошо.

С самодовольным видом Кенелм сложил салфетку и сказал:

— Думаю, я, вероятно, узнаю все, что мне нужно.

*

Три года назад, когда Кит еще служил в ополчении, Роджер пришел к нему домой в один из понедельничных вечеров и разделил с семьей ужин. Затем Джардж ушел на репетицию звонарей, Сэл — в «Колокол», а Сью — на прогулку с парнем, который ей нравился, Базом Хадсоном.

Кит и Роджер сидели на кухне у огня, Роджер попыхивал трубкой. Киту было странно оставаться наедине с Роджером в доме, но он не знал почему. Следовало бы радоваться, ведь Роджер ему нравился.

Они сидели в тишине минуту или две, затем Роджер отложил трубку и сказал:

— Все в порядке, знаешь ли.

Кит был озадачен.

— Что в порядке?

— Чувствовать то, что ты чувствуешь.

Лицо Кита внезапно потеплело. Он краснел. Его чувства были тайной, потому что они были постыдны. Неужели Роджер мог знать, что у него на сердце? Это было невозможно.

— Поверь мне, я знаю, что ты чувствуешь, — сказал Роджер.

— Как ты можешь знать, что чувствует другой человек, если он тебе не говорит? — спросил Кит.

— Я сам через это прошел. Через все, через что проходишь ты. И я хочу, чтобы ты понял, что все в порядке.

Кит не знал, как на это ответить.

— Ты должен сказать это, — сказал Роджер. — Скажи, что ты чувствуешь. Скажи мне. Обещаю тебе, это снова все сделает счастливым.

Кит был полон решимости ничего не говорить, но против его воли это вырвалось.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Я знаю, — ответил Роджер. — Я тоже тебя люблю.

Затем он поцеловал Кита.

Вскоре после этого Кит смог уволиться из ополчения, и они основали свое дело. Они сняли дом в Кингсбридже с мастерской на первом этаже и жилыми комнатами наверху. С тех пор они спали вместе каждую ночь.

Постепенно Кит стал ответственным, взрослым. Он распоряжался деньгами. Роджер сам поставил это условием их партнерства, зная, что всегда будет рисковать всем, что у него есть. Кит получал платежи, оплачивал счета и делил прибыль пополам. Его собственные деньги шли на его счет в Кингсбриджско-Ширингском банке. Половина Роджера рано или поздно уходила к Спорту Калливеру. Другим условием, наложенным Китом, было то, что Роджер никогда не будет занимать, но Кит не был уверен, что Роджер соблюдает это правило. Роджер был гением, его инженерный ум был поразителен, но он был зависим от азартных игр. Кит заботился о нем и оберегал его. Это была полная противоположность их отношениям в старые времена в Бэдфорде.

По воскресеньям Роджер ходил к Калливеру играть в «пятикарточный лу», а Кит навещал мать. Он встречался с семьей на методистской службе причастия, а затем шел с ними к ним домой. Он купил им скромный дом. Сэл было сорок пять, а Джарджу сорок три, и оба продолжали работать. Сэл у Эймоса, а Джардж у Хорнбима. Кит каждую зиму присылал им воз угля, а по субботам — кусок мяса к воскресному обеду. Они не стремились к роскоши. Сэл говаривала: «Мы не хотим жить как богачи, потому что мы не богачи». Но Кит следил за тем, чтобы они ни в чем не нуждались.

Сью вышла замуж за База Хадсона. Он был хорошим плотником, который редко сидел без работы. Он не был методистом, поэтому они со Сью ходили в церковь Святого Луки, но после службы присоединялись к семье за обедом.

Сэл подала эль. Кит предпочитал вино, но никогда не просил его у Сэл, зная, что Джардж выпьет слишком много. Даже трезвый, Джардж был задирист. Прекрасно зная, что Баз, патриотичный консерватор, он тем не менее заявил:

— Полагаю, русским пойдет только на пользу, если их завоюет Бонапарт.

— Вот уж неожиданная точка зрения, — мягко сказал Кит. — Почему ты так говоришь, Джардж?

— Ну, русские ведь рабы, не так ли?

— Крепостные, я полагаю.

— А какая разница?

— Они работают на своей земле.

— Но они же собственность местного графа, разве нет?

— Да, крепостные крестьяне рассматриваются как собственность.

— Вот видишь.

— Это ведь Бонапарт восстановил рабство во французской империи, не так ли? — заговорил Баз.

— Нет, — сказал Джардж. — Революция отменила рабство.

— Да, — сказал Баз, — но Бонапарт его вернул.

— Баз прав, Джардж, — сказал Кит. — Они боялись потерять свою империю в Вест-Индии, поэтому Бонапарт снова сделал рабство законным.

Джардж был раздосадован.

— Ну, я все равно думаю, что русским будет лучше под Бонапартом, чем под своими царями.

Баз упорствовал.

— Не думаю, что мы когда-нибудь это узнаем. Судя по всему, у французов в России дела идут неважно. Все их солдаты умирают от голода и болезней, а они еще даже не сражались, если верить газетам.

— Я не особо обращаю внимание на то, что пишут в газетах, — угрюмо буркнул Джардж. Он не любил, когда его поправляли.

— Что ж, это был прекрасный кусок говядины, Кит, спасибо, — сказала Сэл. — А я приготовила чудесный пудинг на сале с изюмом.

— Обожаю пудинг на сале, — сказал Баз.

Атмосфера разрядилась, когда убрали тарелки и принесли десерт.

— Дела все еще идут хорошо, Кит? — спросил Баз.

— Неплохо. Та дубовая опора, что ты сделал для котла Эймоса, вышла отличной, очень прочной, спасибо.

— Она должна прослужить дольше, чем сам котел.

Джардж взял ложку, но не ел.

— Ну, не знаю, — сказал он. — Вы двое делаете машины, чтобы лишать других людей работы. В чем тут смысл?

— Мне жаль, Джардж, — сказал Кит, — но времена меняются. Если мы не будем идти в ногу с новыми разработками, то останемся позади.

— Так вот я кто, значит, по твоему мнению. Оставшийся позади?

Сэл положила руку ему на плечо и сказала:

— Поешь пудинга, муж.

Джардж проигнорировал ее.

— Ты ведь знаешь, что луддиты делают на севере, не так ли?

Все слышали о луддитах. Говорили, что их возглавляет некий Нед Лудд, хотя это, вероятно, было вымышленное имя, если он вообще существовал.

— Они ломают станки! — продолжал Джардж.

— В основном это вязальщики, я полагаю, — сказал Кит.

— Это люди, которые не потерпят дурного обращения от владельцев фабрик, вот кто они, — сказал Джардж.

— Что ж, надеюсь, ты не желаешь, чтобы здесь, в Кингсбридже, тоже ломали станки, — сказала Сэл.

— Я говорю, нельзя винить людей, которые злятся на то, как их топчут.

— Мы, может, и не виним, но правительство винит. Ты же не хочешь, чтобы тебя сослали в Австралию.

— Я лучше проведу четырнадцать лет в Австралии, чем позволю хозяевам себя эксплуатировать.

Сэл рассердилась.

— Ты понятия не имеешь, каково это, быть сосланным в Австралию, и вообще, с чего ты взял, что это будет всего четырнадцать лет?

— Ну, моей сестре столько дали.

— Да, но она уехала семнадцать лет назад и не вернулась. Мало кто возвращается.

— В любом случае, правительство изменило закон, — сказал Кит. — Теперь за поломку станков полагается смертная казнь.

— С каких это пор? — спросил Джардж.

— Парламент принял Закон о защите станков еще в феврале или марте.

— Они пытаются сломить наш дух, вот что это такое, — сказал Джардж. — Сначала Закон о государственной измене и Закон о мятежных собраниях, потом Закон о союзах, а теперь это. Любой, кто встанет на защиту прав трудящихся, рискует быть повешенным. Мы превращаемся в нацию слюнтяев. — Он помолчал, глядя воинственно, а затем добавил: — Неудивительно, что мы не можем победить французов.

*

Когда Августус Таттерсолл пришел на ужин в дом декана, он расспрашивал Элси о воскресной школе, задавая ей подробные вопросы с неподдельным интересом, что ее порадовало и польстило. Он ел с энтузиазмом, но пил мало вина. Кенелма явно раздражала эта светская беседа, и вскоре его терпение иссякло. Когда подали фрукты и орехи, он сказал:

— Я должен спросить вас, архидьякон, о вакантном епископстве Мелчестерском.

— Непременно.

— Мне крайне любопытно знать, какого человека ищет архиепископ.

— Я с радостью удовлетворю ваше любопытство, — мягким, точным голосом ответил Таттерсолл. — Полагаю, вы считаете себя достойным кандидатом и, полагаю, не без оснований, поэтому я должен сразу вам сказать, что выбрали не вас.

«Самый быстрый способ является самым добрым», — подумала Элси, но Кенелм не смог скрыть своего отчаяния. Его лицо покраснело, и на тревожное мгновение она испугалась, что он разрыдается, но гнев взял верх. Он сжал кулаки на белой скатерти.

— Вы считаете меня хорошим кандидатом, и все же… — Он едва не задохнулся от этих слов. — И все же вы намекаете, что место получил кто-то другой.

— Да.

— Кто он? — потребовал Кенелм. Затем он понял, что ведет себя невежливо, и поспешно добавил: — Если вы не возражаете против моего вопроса.

— Вовсе нет. Архиепископ выбрал Горация Томлина.

— Томлина? Я знаю Томлина! Он был на два года младше меня в Оксфорде. Я не слышал, чтобы с тех пор у него была особо выдающаяся карьера. Скажите честно, архидьякон, это потому, что я шотландец?

— Абсолютно нет. Могу вас в этом заверить.

— Тогда в чем причина?

— Я вам скажу. Томлин провел последние пять лет капелланом в драгунском полку и уволился только из-за болезни, подхваченной в Испании.

— Капелланом?

— Я знаю, о чем вы думаете. Сливки духовенства нечасто становятся армейскими капелланами.

— Именно.

— В некотором смысле, в этом-то и дело. Архиепископ очень серьезно относится к войне. Мы сражаемся против атеистических идей, по его мнению, и, хотя Бонапарт отменил некоторые из наиболее оскорбительных антихристианских актов французских революционеров, он не вернул собственность, украденную у французской Церкви. Наше духовенство должно быть частью этой битвы, таков аргумент. Солдаты на передовой, зная, что могут умереть в любую минуту, больше всего нуждаются в Божьем утешении. Наши лучшие священнослужители не должны оставаться дома в уютных приходах, они должны идти туда, где они нужны людям. Именно такую службу архиепископ стремится вознаградить в первую очередь.

Кенелм долго молчал. Элси чувствовала, что сейчас не время для нее говорить. Наконец Кенелм сказал:

— Позвольте мне убедиться, что я вас правильно понял.

Таттерсолл ободряюще улыбнулся.

— Пожалуйста, говорите свободно.

— Вы считаете, что я достоин епископства.

— Считаю. Вы умны, порядочны и трудолюбивы. Вы были бы ценным приобретением для любой епархии.

— Но вы знаете, что в нынешних обстоятельствах архиепископ всегда отдаст предпочтение человеку, служившему капелланом.

— Верно.

— Значит, единственный способ для меня быть уверенным в достижении своих надежд это стать капелланом.

— Единственный верный способ, да.

Кенелм взял бокал с вином и осушил его. Он выглядел как человек, идущий на казнь.

«О нет», — подумала Элси.

— В таком случае, — сказал Кенелм, — завтра утром я предложу свои услуги 107-му пехотному полку.

33

Пастор Мидуинтер сказал, что сделает объявление в воскресенье утром после причастия. Эймос нервничал всю службу. Он не мог предвидеть, какую поддержку получит. Элси говорила, что люди знают его и любят, но захотят ли они, чтобы он представлял их в парламенте?

Они находились в третьей методистской молельне, построенной в Кингсбридже. Эта была самой большой, настолько внушительной, что некоторые члены общины считали ее слишком впечатляющей. Люди должны трепетать перед деяниями Божьими, а не перед творениями рук человеческих, считали они. Но другие думали, что методизму пора не только хорошо себя чувствовать, но и хорошо выглядеть.

Эймос в этом споре занимал нейтральную позицию. У него были дела поважнее.

— Вы, вероятно, все знаете, что парламент распущен и назначены всеобщие выборы, — начал Мидуинтер.

Он тоже был внушителен и впечатляющ. Ему было шестьдесят семь, но годы лишь придали ему благородства. Его волосы и борода теперь были совершенно белыми, но такими же густыми, как и прежде. Молодые девушки видели в нем отца, но женщины средних лет часто краснели и смущались, когда он заговаривал с ними своим бархатным голосом.

— Я с большим удовольствием сообщаю вам, что один из уважаемых представителей нашей общины выдвигает свою кандидатуру, — сказал он. Он сделал паузу для драматического эффекта, а затем произнес. — Эймос Барроуфилд.

В церкви не аплодировали, даже в методистских молельнях, но свое одобрение выражали, говоря «Аминь» или «Слава Господу». Несколько человек поймали взгляд Эймоса и сделали ободряющие знаки.

Это было хорошо.

— Нашему движению пора оказывать большее влияние на управление нашей страной, — сказал Мидуинтер. — Я согласился выдвинуть Эймоса и верю, что это встретит ваше одобрение.

Снова послышались «аминь».

— Тех, кто хотел бы помочь в предвыборной кампании Эймоса, приглашаю остаться после службы для организационного собрания.

Эймос гадал, сколько человек останется.

Когда служба закончилась, прихожане расходились не сразу. Они приветствовали друг друга, болтали, обменивались новостями. Примерно через полчаса половина из них ушла, а остальные снова начали садиться, с ожиданием глядя на пастора.

Мидуинтер призвал их к порядку и попросил Эймоса выступить.

Он никогда раньше не произносил речей.

Элси сказала ему говорить так же, как он говорит с классом в воскресной школе. «Будь естественным, дружелюбным и просто ясно скажи, что хочешь сказать. Ты увидишь, это легко». Она всегда в него верила.

Он встал и огляделся. В основном это были мужчины.

— Спасибо вам всем, — сказал он довольно скованно, но затем решил быть честным и добавил: — Я не был уверен, что кто-то останется.

Они рассмеялись его скромности, и лед тронулся.

— Я буду баллотироваться как виг, — продолжил он. Виги были партией религиозной терпимости. — Но я не планирую вести кампанию по религиозным вопросам. Если меня изберут, я должен буду работать в интересах всех жителей Кингсбриджа: методистов и англикан, богатых и бедных, имеющих право голоса и не имеющих.

Это было слишком общо, понял он.

— Полагаю, они все так говорят, — с досадой сказал он, и его честность снова была вознаграждена одобрительным смехом.

— Позвольте мне быть более конкретным, — продолжил он. — Я считаю, что этой стране нужны две простые вещи: хлеб и мир.

Он сделал глоток воды из стакана. Некоторые в зале согласно кивали.

— Стыдно, что у нас есть законы, поддерживающие высокие цены на зерно. Это защищает доходы самых богатых людей в стране, а простые люди расплачиваются за это ростом цен на хлеб. Эти законы должны быть отменены, и у людей должен быть хлеб, который Библия называет посохом жизни.

Раздался хор «аминь». Он задел за живое. Землевладельческая знать страны беззастенчиво использовала свою власть, особенно свои голоса в Палате лордов, чтобы гарантировать сельскохозяйственную прибыль и, следовательно, высокую арендную плату за свои тысячи акров пахотных земель. Методисты, в основном ремесленники и мелкие предприниматели из среднего класса, были возмущены. Бедняки просто голодали.

— И мир нам нужен почти так же, как бедным нужен хлеб. Война нанесла ужасный ущерб и предпринимателям, и рабочим, однако наши премьер-министры Уильям Питт, герцог Портлендский, Спенсер Персеваль, а теперь и граф Ливерпуль, даже не пытались заключить мир. Это должно измениться. — Он помедлил. — Я мог бы сказать больше, но по вашим лицам я вижу, что вас не нужно убеждать.

Над этим они тоже рассмеялись.

— Так что давайте поговорим о том, что нам нужно сделать, чтобы все изменить.

Он сел и жестом указал на пастора.

Мидуинтер снова встал.

— В Кингсбридже около ста пятидесяти человек имеют право голоса, — сказал он. — Нам нужно выяснить, кто они, как они голосовали в прошлом и как настроены на этот раз. Затем мы можем начать работу по изменению их мнения.

Эймосу это показалось огромной задачей.

— Мэр обязан опубликовать список избирателей, имеющих право голоса, так что мы должны увидеть этот список на городских досках объявлений в ближайшие несколько дней, а также он появится в «Кингсбриджской газете». Нам нужно выяснить, как они голосовали на последних всеобщих выборах пять лет назад: это общедоступная информация, и в Ратуше, а также в архивах газеты, должны быть записи. — В голосовании не было никакой тайны, оно было открытым. Мужчины должны были выкрикивать свой выбор перед залом, полным людей, и каждый отдельный голос сообщался в «Газете». — А затем, когда мы будем информированы, мы начнем с ними разговаривать. — Он помолчал. — Простите, если я сейчас скажу вам нечто, что покажется излишним. В нашей кампании не будет ни подкупа, ни намека на подкуп.

На самом деле выборы в Кингсбридже всегда были довольно свободны от коррупции. В последние годы избиратели с радостью выбирали виконта Нортвуда. Но Мидуинтер считал, что позицию методистов необходимо подчеркнуть, и Эймос был с ним согласен.

— Мы не будем покупать выпивку для избирателей в трактирах, — продолжал Мидуинтер. — Никаких услуг не будет предложено или обещано в обмен на поддержку. Мы будем просить людей голосовать за лучшего кандидата и говорить, что надеемся на их выбор.

С задних рядов раздался голос, и Эймос увидел, что это Спейд.

— Я думаю, женщины играют важную роль на выборах, — сказал он. Его жена, Арабелла, сидела рядом с ним. Она стала методисткой, когда они поженились. Между ними сидел Эйб, тринадцатилетний пасынок Спейда, или сын, если верить сплетням Белинды Гуднайт. — Они, может, и не горят желанием спорить о зерновых законах или Бонапарте, — продолжал Спейд, — но почти каждая женщина в этой общине может, положа руку на сердце, сказать, что знает Эймоса Барроуфилда много лет и что он честный и трудолюбивый человек. Такое замечание может принести больше пользы, чем долгие разговоры об Австрии и России.

— Очень хорошо, — сказал Мидуинтер. — Теперь я предлагаю встретиться снова после молитвенного собрания в среду. К тому времени у нас должен быть список избирателей. Но прежде, чем мы разойдемся сегодня вечером, нам нужно подписать документы о выдвижении. Я предложу кандидатуру. Спейд, ты поддержишь? Было бы хорошо иметь олдермена в списке.

— С удовольствием, — сказал Спейд.

— И было бы полезно иметь и англиканца. Как сказал ранее Эймос, он не хочет быть только кандидатом от методистов.

— А как насчет Сесила Прессмана, строителя? — сказал Эймос. — Я знаю, он против войны, но ходит в церковь Святого Луки.

— Хорошая идея.

— Я знаю Сесила, — сказал Спейд. — Я поговорю с ним.

И на этом началась избирательная кампания.

*

Элси почти каждый день навещала мать. Дом был просторный, довольно большой для двух взрослых и ребенка, подумала Элси. Когда он принадлежал Уиллу Риддику, он был отделан дубовыми панелями и темным бархатом и славился количеством входивших в него шлюх и выносимых пустых бутылок. Теперь все было совсем иначе. Спейду нравилась классическая мебель, стулья с прямыми спинками, прямые ножки столов, но с тканями со сложным узором. Арабелла любила изгибы и подушки, пышную обивку и шторы, свисающие гирляндами и фестонами. Элси наблюдала на протяжении многих лет, как их разные предпочтения слились в уникальный стиль, богато-уютный, но не вычурный. А летом в вазах стояли розы из сада.

В свои пятьдесят восемь Арабелла все еще была прекрасна. Спейд тоже так считал. Достаточно было увидеть их вместе, чтобы это понять. Сегодня на ней было шелковое платье оливкового цвета с кружевами на рукавах и по подолу. Спейд любил, чтобы она была хорошо одета.

Когда Элси приходила в гости, обычно они были вдвоем: Спейд на работе, а Эйб в школе. Наедине они говорили о самом сокровенном. Арабелла знала, что Элси все еще безнадежно влюблена в Эймоса, а Элси знала, что Эйб сын Спейда, а не епископа. Эйб был счастливым мальчиком, проклятие епископа не сработало.

Они пили чай в гостиной, выходившей на запад и залитой сейчас бледным октябрьским солнцем.

— По дороге сюда я столкнулась с Белиндой Гуднайт, — сказала Элси.

— В детстве вы с ней были большими подругами, — заметила Арабелла.

— Помню, у нее был игрушечный театр. Мы сочиняли пьесы о девочках, которые влюблялись в цыганских мальчиков.

— Ты заставила меня посмотреть одну. Это было ужасно.

Элси рассмеялась. Затем сказала:

— А теперь Белинда — ужасная сплетница.

— Знаю. Ее называют «Кингсбриджской газетой».

— Она сказала мне кое-что, что меня обеспокоило. Похоже, люди открыто говорят, что Эймос — отец юного виконта Нортвуда.

Арабелла пожала плечами.

— Может, это и правда, хотя никто точно не знает. Когда он родился, были шепотки, но они утихли. Интересно, почему слух снова всплыл?

— Из-за выборов, очевидно. Сторонники Хорнбима его распространяют.

— Думаешь, сплетни помешают людям голосовать за Эймоса?

— Возможно.

— Я расскажу об этом Дэвиду. — Арабелле нравилось называть мужа Дэвидом, а не Спейдом.

На минуту воцарилась тишина, необычная для этих двух женщин, затем Арабелла сказала:

— У тебя на уме явно что-то еще.

Элси кивнула.

— Кенелм собирает вещи, чтобы ехать в Испанию.

— Когда он уезжает?

— Пока не определился. В новом году мы отправляем подкрепление Веллингтону, и из Комба будет уходить корабль, чтобы забрать офицеров и солдат, вступивших в 107-й пехотный полк. Кенелм ждет уведомления.

— Тебе придется съехать из дома декана. Куда ты пойдешь?

— Не уверена. Может, сниму дом.

— Ты выглядишь обеспокоенной. Скажи мне, что у тебя на уме.

— О, мама, — сказала Элси, — я бы хотела жить здесь, с тобой.

Арабелла кивнула, не удивившись.

— И я бы хотела, чтобы ты жила здесь, ты это знаешь.

— Но как же Спейд?

— Вот в этом я не уверена. Он добрый и щедрый человек, но будет ли он рад делить свой дом с детьми другого мужчины — с пятерыми?

— Я знаю, это много, о чем просить. Но ты поговоришь с ним об этом?

— Конечно, — сказала Арабелла. — Но я не знаю, что он скажет.

*

Спейд был в холле, собираясь на заседание совета, а Арабелла наблюдала за ним. Бриджи выходили из моды, и на нем были брюки из серой полосатой ткани. Он надел синий двубортный фрак и высокую шляпу с загнутыми полями, затем заглянул в зеркало, висевшее у двери.

— Мне нравится, как ты носишь одежду, — сказала она. — Так много мужчин неряшливы и безлики. Ты всегда выглядишь как с картинки в рекламе портного.

— Спасибо, — ответил он. — Я и есть реклама, правда, сукна, а не портновского искусства.

— Я сегодня слышала сплетню, о которой должна тебе рассказать, — сказала она.

— Надеюсь, пикантную.

— Вроде того, но она тебя обеспокоит.

— Продолжай.

— Элси заходила сегодня днем, как обычно.

Спейд вспомнил, что зять Арабеллы вступил в 107-й пехотный полк в качестве капеллана.

— Когда Кенелм уезжает в Испанию?

— Он все еще улаживает дела.

— Я тебя перебил, прости. Что за сплетня?

— Люди говорят, что Эймос является отцом маленького виконта Нортвуда.

Это была плохая новость, подумал Спейд. Намек на безнравственность мог повредить на выборах. Нечто подобное омрачило его первую попытку стать олдерменом. Во второй раз он был уже женат, и скандал потерял свою остроту.

— Что Элси имеет в виду под «людьми»? — спросил он.

— Она узнала это от Белинды Гуднайт, а та настоящая сплетница.

— Хм. Слухи о юном Хэле ходили, но это было много лет назад.

Спейд помнил, потому что положение Хэла было похоже на положение Эйба. Считалось, что оба мальчика были зачаты в прелюбодеянии. Первый муж Арабеллы, епископ Латимер, отреагировал яростью, но, когда Джейн подарила Генри сына и наследника, тот, казалось, не усомнился в отцовстве мальчика, и сплетни утихли.

— Слухи, похоже, снова всплыли, — сказала Арабелла.

Спейд с отвращением хмыкнул.

— И я знаю почему. Это выборы.

— Думаешь, это Хорнбим начал?

— У меня нет абсолютно никаких сомнений.

На лице Арабеллы появилось брезгливое выражение, словно она съела что-то кислое.

— Этот человек одна сплошная проблема.

— Верно. Но я думаю, что смогу заставить его замолчать. Я поговорю с ним сегодня вечером.

— Удачи.

Спейд поцеловал ее в губы и вышел.

Городской совет, состоящий из всех двенадцати олдерменов, заседал в зале Ратуши. Как всегда, на столе стоял графин с хересом и поднос со стаканами, чтобы олдермены могли угощаться. Мэр, Фрэнк Фишвик, вел заседание со своей обычной смесью дружелюбия и твердости.

Оба кандидата в парламент были олдерменами и присутствовали на заседании. Спейда поразил контраст между ними. Эймосу еще не было сорока, а возраст Хорнбима подбирался к шестидесяти, но их разделяли не только годы. Эймос, казалось, был в гармонии с собой и своим положением, а у Хорнбима было лицо человека, чья жизнь представляет один непрерывный конфликт. Он склонил голову и смотрел на присутствующих из-под густых бровей, словно готовый принять любой вызов.

Выборы были главной темой. Парламент назначил их проведение между 5 октября и 10 ноября. Точную дату оставляли на усмотрение местных властей. Совет решил провести предвыборные дебаты на рыночной площади в день святого Адольфа, а голосование на следующий день в Ратуше. Было выставлено две кандидатуры, и обе были представлены в соответстующем порядке. Подсчет голосов должен был контролировать секретарь мировых судей, Люк Маккаллох. Организационные вопросы не вызвали споров, и Спейд провел это время, планируя свой разговор с Хорнбимом.

Как только заседание закончилось, он сразу подошел к Хорнбиму и сказал:

— Пару слов, олдермен, если позволите.

Хорнбим посмотрел свысока и ответил:

— У меня мало времени.

Спейд сменил тон.

— На это у тебя найдется время, Джоуи, если тебе дорога твоя шкура.

Хорнбим был слишком ошеломлен, чтобы ответить.

— Отойдем на минутку. — Спейд отвел Хорнбима в угол. — Тот старый слух об Эймосе и Хэле Нортвуде снова выкопали из могилы.

Хорнбим вновь обрел свое обычное высокомерие.

— Надеюсь, вы не думаете, что я хожу по городу и распространяю грязные сплетни.

— Ты несешь ответственность за то, что говорят твои друзья и сторонники. Не притворяйся, что они тебе неподконтрольны. Они делают то, что ты им говоришь, и когда ты скажешь «стоп», они остановятся. Сейчас ты должен приказать им держать язык за зубами насчет Хэла Нортвуда.

Хорнбим повысил голос.

— Даже если бы я поверил в то, что вы говорите, с какой стати я должен вас слушаться?

Один или два человека обернулись на них.

Спейд ответил так же громко:

— Потому что тем, кто живет в стеклянных домах, не следует бросаться камнями.

Хорнбим понизил голос.

— Я понятия не имею, о чем вы говорите, — сказал он, но его манера противоречила его словам.

Спейд говорил тихо, но настойчиво:

— Вы вынуждаете меня это сказать. Вы и сами незаконнорожденный.

— Вздор! — Дыхание Хорнбима стало прерывистым, и он с трудом пытался его контролировать.

— Вы всегда говорили, что ваша мать умерла во время эпидемии оспы в Лондоне.

— Это чистая правда.

— Вы не могли забыть Мэтта Карвера.

Хорнбим крякнул, словно его ударили под дых. Его лицо побледнело, и он с трудом дышал. Казалось, он не мог говорить.

— Я встретил Мэтта Карвера, — сказал Спейд. — Он вас хорошо помнит.

К Хорнбиму вернулся дар речи.

— Я не знаю никого с таким именем.

— Мэтт стоял рядом с вами у эшафота, пока вы смотрели, как умирает ваша мать.

Это было жестоко, но он должен был убедиться, что Хорнбим понял, что он знает все.

Хорнбиму удалось выдавить:

— Дьявол.

Спейд покачал головой.

— Я не дьявол, и я не собираюсь разрушать вашу репутацию. Вы не заслуживаете сочувствия, но выборы не должны выигрываться и проигрываться на злобных сплетнях. Я знаю о вашем прошлом уже семь лет и никому об этом обмолвился, даже Арабелле. И не скажу, при условии, что разговоры об Эймосе и Хэле прекратятся.

Хорнбим задыхаясь, выдавил:

— Я этим займусь.

— Хорошо, — сказал Спейд и ушел. Хорнбим никогда не простит ему этого, но они и без того враждовали долгие годы, так что Спейд ничего не терял.

Дома на обеденном столе его ждал ужин. Спейд налил себе капустного супа и отрезал два ломтя холодной говядины. Арабелла потягивала вино, и он почувствовал, что она хочет что-то сказать. Закончив есть, он отодвинул тарелку и произнес:

— Ну же, выкладывай.

Она улыбнулась.

— Ты всегда знаешь, когда я о чем-то беспокоюсь.

— Продолжай.

— Мы очень счастливы в этом доме: ты, я и Эйб.

— Слава Господу, и спасибо тебе.

— И тебе спасибо, Дэвид. Я тебе нравлюсь.

— Поэтому я на тебе и женился.

— Ты думаешь, это обычное дело, но это не так. Я никогда прежде не жила с мужчиной, которому бы я нравилась. Отец считал меня уродливой и непослушной, а Стивену я была просто не очень интересна.

— Трудно себе представить.

— Я не хочу, чтобы что-то менялось.

— Но жизнь меняется. И…

— И Элси с детьми негде будет жить, когда Кенелм уедет в Испанию.

— А! — сказал он. — Я-то думал, они переедут сюда и будут жить с нами.

— Правда?

— Места у нас хватит.

— И ты не будешь против?

— Я буду только рад! Я их всех люблю.

— О, Дэвид, спасибо, — сказала она и разрыдалась.

*

Эймос Барроуфилд не переставал приводить Хорнбима в ярость. Эймос расстроил план Хорнбима по захвату дела старого Обадайи Барроуфилда, а позже ухитрился сместить Уилла Риддика с его должности ответственного за закупки для ополчения. Теперь Эймос пытался стать членом парламента. Хорнбим так долго ждал, чтобы занять место Нортвуда, что уже считал это своим правом. Он не ожидал, что за это место придется бороться.

Он надеялся разрушить репутацию Эймоса историей о том, что тот был отцом Хэла Нортвуда, но хитрый Спейд подорвал эту тактику. Теперь Хорнбиму придется выкатить свою тяжелую артиллерию.

Он отправился к Уолли Уотсону, производителю пряжи. Уолли не занимался ткачеством, а лишь прял и красил продукт стабильного качества на мануфактуре, которая была крупнейшей прядильной фабрикой в городе. Он должен бы быть тори и голосовать за Хорнбима, но он был методистом, что могло склонить его на сторону вигов и Барроуфилда.

Люди вроде Уолли составляли значительную часть электората. Но Хорнбим полагал, что знает, как с ними обращаться.

Когда он вышел за дверь, к нему присоединился внук, направлявшийся в гимназию на площади, и они вместе пошли по Мейн-стрит. Юный Джо Хорнбим теперь был выше своего деда. Ему было пятнадцать, но выглядел он взросло. У него даже были вполне приличные усы. Его глаза все еще были голубыми, но уже не невинными. Теперь они были пронзительными и испытывающими. Он был серьезен, необычно для своего возраста. Он усердно учился и планировал поступать в Эдинбургский университет, чтобы изучать естественные науки и инженерное дело.

Хорнбим годами беспокоился о том, кто возглавит предприятие после него. У Деборы были способности, но женщине трудно руководить мужчинами. Его сын Говард на эту роль не годился. А вот Джо сможет. Он был единственным внуком и наследным принцем Хорнбима.

Для Хорнбима было важно, чтобы дело продолжалось. Это был труд всей его жизни. Он обеспечил себе участок на соборном кладбище, что стоило ему цены целого нового комплекта искусно вырезанных дубовых хоровых скамей, но его настоящим памятником станет крупнейшее суконное предприятие на западе Англии.

— Как твоя предвыборная кампания, дедушка? — спросил Джо. — Хорошо началась?

— Я не ожидал никакого сопротивления, — ответил Хорнбим. — Обычно бывает только одна кандидатура.

— Не понимаю, как методист может быть законодателем. Они ведь уже нарушили законы Церкви.

Единственным недостатком юного Джо была склонность к строгой морали. Он не был мягкосердечным, отнюдь нет, но порой настаивал на том, чтобы поступать так, как считал правильным, даже когда обстоятельства требовали компромисса. В школе он отказался от награды, потому что другой мальчик помог ему написать победное сочинение. Он выступал против мирных переговоров, потому что Бонапарт был тираном. Он восхищался армией, потому что офицеры отдавали приказы, а солдаты должны были подчиняться. Хорнбим был уверен, что эти взгляды смягчатся с возрастом.

— Мы должны иметь дело с людьми такими, какие они есть, а не такими, какими они должны быть, — сказал он теперь.

Джо, казалось, не хотел с этим соглашаться, но, прежде чем он успел придумать ответ, они дошли до площади и расстались.

Хорнбим перешел мост, миновал свои фабрики и направился к прядильной фабрике Уотсона. Как и большинство владельцев, Уотсон проводил много времени на производстве, наблюдая за станками и рабочими, и именно там Хорнбим его и нашел. У Уотсона была отдельная контора, отгороженная от шума, и теперь он провел Хорнбима туда.

Уолли был молод. Хорнбим заметил, что если люди и становились диссентерами, то обычно в молодости.

— Надеюсь, та красная пряжа из шелка и мериносовой шерсти, что я для вас произвёл, хорошо себя показала, мистер Хорнбим?

Мериносовая шерсть была мягкой, а шелк делал ее прочнее и придавал легкий блеск. Она была популярным материалом при пошиве женских платьев.

— Прекрасно, спасибо, — сказал Хорнбим. — Вероятно, скоро закажу еще.

— Великолепно. Мы готовы вам ее поставить.

Уолли нервничал, потому что не знал, что его ждет.

— Мы с вами много лет вели дела, — сказал он, — и я верю, что это всегда было к обоюдной выгоде.

— Именно. За последние двенадцать месяцев я потратил у вас две тысячи триста семьдесят четыре фунта.

Уолли был поражен точностью суммы, но сказал:

— И я очень рад этому заказу, мистер Хорнбим.

Хорнбим резко перешел к делу.

— Надеюсь, я могу рассчитывать на ваш голос на предстоящих выборах.

— Хм, — сказал Уолли, выглядя смущенным и немного напуганным. — Как вам известно, Барроуфилд мой единоверец-методист, так что я в трудном положении.

— Неужели? — спросил Хорнбим. — Вот как?

— Хотел бы я проголосовать за вас обоих! — Уолли глупо рассмеялся.

— Но раз уж вы не можете…

Наступила тишина.

— Разумеется, не мне указывать вам, как голосовать, — сказал Хорнбим.

— Очень мило с вашей стороны так говорить.

Уолли, казалось, пребывал в иллюзии, что Хорнбим отступает.

Его пришлось избавить от иллюзий.

— Вы должны решить, что для вас важнее. Ваша дружба с Барроуфилдом или мои две тысяч триста семьдесят четыре фунта.

— Ох…

— Что для вас важнее? Вот какой выбор перед вами стоит.

Лицо Уолли исказилось от муки.

— Если вы так ставите вопрос…

— Именно так я и ставлю вопрос.

— Тогда будьте уверены, что я проголосую за вас.

— Благодарю. — Хорнбим встал. — Я был уверен, что в конце концов мы найдем общий язык. Доброго вам дня.

— И вам доброго дня, мистер Хорнбим.

*

День святого Адольфа был холодным, но солнечным. Площадь была забита до отказа, а предвыборные дебаты стали дополнительным развлечением. Сэл пошла с Джарджем, как всегда, но была встревожена. Он работал на Верхней фабрике Хорнбима, которая была закрыта три дня в неделю, потому что Хорнбим больше не поставлял товар ополчению. Его доход сократился вдвое, и свои выходные он проводил в тавернах. Сочетание безделья и пьянства сделало его вспыльчивым. Его собутыльниками были другие бедствующие ткачи, и они подпитывали недовольство друг друга.

На ярмарке всегда случались мелкие неприятности: карманные кражи, пьянство и ссоры, которые иногда заканчивались драками, но сегодня Сэл ощущала в воздухе большую угрозу. Движение по уничтожению станков разрослось в начале года, начавшись на севере и распространившись по всей стране, и было организовано с такой степенью военной дисциплины, что приводило в ужас правящую элиту. Джардж этому аплодировал.

И еще кое-что ее встревожило. Хотя убийство премьер-министра Персеваля не имело ничего общего с суконной промышленностью, убийца был одержим личной обидой, новость об убийстве была встречена ликованием в некоторых городах. Классовая ненависть в Англии достигла нового пика.

Сэл боялась, что сегодня, когда кандидаты в парламент будут произносить свои речи, начнется бунт. Если это случится, ее главной заботой будет уберечь Джарджа от неприятностей.

Пока они прогуливались среди ларьков, к ним подошел друг Джарджа, Джек Кэмп.

— Пропустим по кружечке, Джардж? — спросил он.

— Может, попозже, — ответил Джардж.

— Я буду в «Колоколе». — Джек ушел.

— У меня нет денег, — сказал Джардж Сэл.

Ей стало его жаль, и она дала ему шиллинг.

— Развлекись, дорогой, только пообещай, что не напьешься, — сказала она.

— Обещаю. — Он ушел.

Сэл увидела, что вербовочный сержант из 107-го пехотного полка устроил свой ларек. Он разговаривал с группой местных парней, показывая им мушкет, и Сэл остановилась послушать.

— Это новейший пехотный мушкет с кремневым замком модели «Лэнд Паттерн», поступающий на вооружение полков, — сказал он. — Длина три фута и три дюйма, без штыка. Известен как «Смуглая Бесс».

Он передал его высокому парню, стоявшему рядом, и Сэл узнала внука Хорнбима, Джо. На него с большим интересом смотрела девушка с фабрики, и через мгновение Сэл вспомнила ее имя: Марджери Рив. Она была хорошенькой, с дерзким выражением лица, и явно имела виды на Джо. Сэл вздохнула, вспоминая свои собственные юношеские томления.

Джо взвесил ружье на руке и вскинул его к плечу. Сэл с усмешкой наблюдала.

— Заметьте, ствол не блестящий, а вороненый, — сказал сержант. — Кто-нибудь из вас, молодые люди, догадается, зачем это сделано?

— Чтобы не чистить его до блеска? — предположил Джо.

Сержант рассмеялся.

— Армии плевать на ваши хлопоты, — сказал он, и остальные парни рассмеялись вместе с ним. — Нет, тускло-коричневый цвет нужен для того, чтобы ствол не отражал свет. Солнечный блик от вашего оружия может помочь французу точнее в вас прицелиться.

Парни слушали, разинув рты.

— Здесь есть вырезной целик, чтобы улучшить прицеливание, и фигурная спусковая скоба, чтобы рука не дрожала. Как вы думаете, какое самое важное качество для мушкетера?

— Хорошее зрение, — снова ответил Джо.

— Это очень важно, очевидно, — сказал сержант. — Но, по-моему, пехотинцу больше всего нужно хладнокровие. Оно поможет вам тщательно целиться и плавно стрелять. Это самое трудное, когда вокруг свистят пули и гибнут люди, но именно это сохранит вам жизнь, когда все вокруг будут в панике.

Он взял мушкет у Джо и передал его другому парню, Сэнди Драммонду, сыну торговца вином.

— Сейчас мы в основном используем готовые патроны, — сказал сержант, — пороховница и мешочек для пуль замедляют дело. Сегодняшний пехотинец может перезарядить и выстрелить три раза в минуту.

Сэл отошла.

У ступеней собора, на расстоянии двадцати ярдов друг от друга, стояли две открытые повозки. Соперничающие политические группы развешивали гирлянды и флаги, готовясь использовать их как трибуны. Сэл заметила Мунго Лэндсмана и его дружков из «Бойни», слонявшихся неподалеку. Они всегда были не прочь подраться.

Эймос стоял у трибуны вигов в сюртуке бутылочно-зеленого цвета и белом жилете, пожимая руки и разговаривая с прохожими. Один из них заметил Сэл и сказал:

— Эй, миссис Бокс, вы ведь на этого человека работаете, скажите правду, каков он как хозяин?

— Лучше многих других, отдам ему должное, — с улыбкой ответила Сэл.

Появился Люк Маккаллох, секретарь мировых судей и юрисконсульт совета. За ним шел Хорнбим, одетый в строгий черный костюм, в парике и шляпе. Маккаллох отвечал за надлежащее проведение выборов.

— Мистер Барроуфилд, мистер Хорнбим, я сейчас подброшу этот пенни. Мистер Хорнбим, как старший олдермен, вы имеете привилегию выбрать орла или решку. Победитель выбирает, выступать первым или вторым.

Он подбросил монету, и Хорнбим сказал:

— Орел.

Маккаллох поймал пенни, зажал его в кулаке и положил на тыльную сторону другой ладони.

— Решка, — сказал он.

— Я буду выступать вторым, — сказал Эймос.

Сэл догадалась, что он сделал этот выбор, чтобы иметь возможность опровергнуть все, что скажет Хорнбим.

— Мистер Хорнбим, мы можем начинать, как только вы будете готовы, — сказал Маккаллох.

Хорнбим вернулся к повозке тори и поговорил с Хамфри Фрогмором, который его выдвинул. Фрогмор передал Хорнбиму стопку бумаг, и Хорнбим их изучил.

Жители Кингсбриджа все еще помнили Томми Пиджена, и Хорнбим никогда не будет популярен, но ему не нужно было беспокоиться об общественном мнении, размышляла Сэл. Значение имели только избиратели, а это были дельцы и собственники, которые вряд ли стали бы сочувствовать вору.

Сэл увидела, что Джардж и Джек Кэмп вышли из «Колокола» вместе с еще несколькими друзьями, все с кружками в руках. Сэл пожалела, что они не остались внутри.

Маккаллох взобрался на повозку тори и энергично зазвонил в ручной колокольчик. Вокруг собралось еще больше народу.

— Выборы члена парламента от Кингсбриджа, — объявил он. — Сначала выступит Джозеф Хорнбим, затем Эймос Барроуфилд. Прошу слушать кандидатов в тишине. Беспорядки допущены не будут.

«Ну-ну, удачи с этим», — подумала Сэл.

Хорнбим взошел на помост, сжимая в руке бумаги, и на мгновение замер, собираясь с мыслями. Толпа притихла, и в наступившей паузе какой-то мужчина крикнул:

— Брехня!

Острота вызвала всеобщий хохот, и Хорнбим был сбит с толку.

Однако он быстро оправился.

— Избиратели Кингсбриджа! — начал он.

Из тысячи или около того людей на площади слушала примерно половина. Однако в городе было всего сто пятьдесят избирателей. Большинство сегодняшних слушателей не имели права голоса, и многих это возмущало. В тавернах шли гневные разговоры о недостатках «наследственного правления» — эвфемизм для короля и Палаты лордов, которых по закону нельзя было критиковать.

Самые радикальные завсегдатаи таверн с одобрением отзывались о Французской революции. Сэл говорила о Франции с партнером Кита, Роджером Риддиком, который там жил. Роджер не испытывал ничего, кроме презрения, к англичанам, одобрявшим революцию. Она сменила одну тиранию на другую, говорил он, а англичане пользуются гораздо большей свободой, чем их соседи. Сэл ему верила, но говорила, что недостаточно просто утверждать, что в Англии не так плохо, как в других местах. Несправедливости и жестокости все еще было предостаточно. Роджер не спорил.

— Наш король и наша Церковь под угрозой, — сказал Хорнбим.

Сэл уважала Церковь, или, по крайней мере, некоторую ее часть, но до короля ей не было дела. Она догадывалась, что большинство фабричных рабочих чувствуют то же самое.

Кто-то рядом с Джарджем крикнул:

— Король для меня никогда ничего не делал!

Это вызвало одобрительные возгласы толпы.

Хорнбим заговорил о Бонапарте, который теперь был императором французов. Здесь Хорнбим стоял на более твердой почве. У многих рабочих Кингсбриджа сыновья служили в армии, и они видели в Бонапарте правую руку Сатаны. Хорнбим сорвал несколько одобрительных возгласов, понося его.

Он говорил о Французской революции, намекая, что виги ее поддерживали. Сэл гадала, сколько людей на это купится. Некоторые в толпе, возможно, и да, но большинство из тех, кто имел право голоса, были более осведомлены.

Величайшей ошибкой Хорнбима была его манера. Он говорил так, словно отдавал распоряжения управляющим своих фабрик. Он был тверд и авторитетен, но холоден и недружелюбен. Если обращения к избирателям что-то и могли изменить, то это лишало его голосов.

В конце он вернулся к теме короля и Церкви и заговорил о необходимости уважения к обоим. Это была совершенно неверная линия поведения с фабричными рабочими, и улюлюканье и свист стали громче. Сэл протиснулась сквозь толпу, чтобы встать рядом с Джарджем. Увидев, как Джек Кэмп наклонился и поднял камень, она схватила его за руку и сказала:

— Ну-ка, Джек, подумай дважды, прежде чем пытаться убить олдермена.

Этих слов было достаточно, чтобы отбить у того всю охоту.

Хорнбим закончил под жидкие аплодисменты и громкий свист. «Пока все идет хорошо», — подумала Сэл.

Эймос повел себя совсем иначе. Он взошел на помост и снял шляпу, словно выказывая уважение к слушателям. Он говорил без бумажки.

— Когда я спрашиваю жителей Кингсбриджа, что их сегодня беспокоит, большинство называют две вещи: войну и цену на хлеб.

Это сразу вызвало взрыв аплодисментов.

Он продолжил:

— Олдермен Хорнбим говорил о короле и Церкви. Никто из вас мне об этом не упоминал. Думаю, вы хотите мира и хлеба по семь пенсов за буханку.

Начались одобрительные возгласы, и ему пришлось повысить голос, чтобы закончить мысль.

— Я прав?

Возгласы переросли в рев.

Враждебность к войне не ограничивалась рабочими. Среди тех, кто имел право голоса, было немало людей, уставших от нее за двадцать лет. Слишком много молодых людей погибло. Многие хотели вернуться к нормальной жизни, когда европейский континент был местом для путешествий, где можно было купить одежду в Париже и посмотреть на руины в Риме, а не местом, куда твои сыновья отправлялись умирать. Но большинство членов парламента были сосредоточены на победе, а не на мире. Некоторые избиратели могли посчитать, что парламенту нужно больше таких людей, как Эймос.

Он был прирожденным оратором, подумала Сэл, из тех, кто мог завоевать толпу, не прилагая видимых усилий. Часть его обаяния заключалась в том, что он и сам не знал, насколько обаятелен.

Освистывали его мало, и камнями никто не бросался.

Когда все закончилось, она поздравила Эймоса.

— Вы им понравились, — сказала она. — Гораздо больше, чем Хорнбим.

— Полагаю, да, — ответил он. — Но Хорнбима они боятся больше.

*

Голосование состоялось на следующее утро. Сто пятьдесят семь избирателей Кингсбриджа втиснулись в Ратушу. Люк Маккаллох и его помощник сидели за столом в центре зала, у каждого был алфавитный список. Избиратели толпились вокруг стола, пытаясь привлечь внимание Маккаллоха. Когда он ловил чей-то взгляд или слышал имя, он сверялся со своим списком, чтобы убедиться, что человек зарегистрирован, а затем громко повторял имя. В этот момент избиратель выкрикивал, за кого он голосует, и Маккаллох писал «Х» или «Б» рядом с именем избирателя.

Хорнбим испытывал приятное чувство самоуважения каждый раз, когда кто-то голосовал за него, каждый голос за Эймоса Барроуфилда заставлял его морщиться. Голосование шло медленно, и он скоро сбился с точного счета. Все, с кем Хорнбим вел дела, голосовали за него, он позаботился об этом во время своих личных визитов. Но будет ли этого достаточно? Единственное, в чем он был уверен, это в том, что ни одному из кандидатов не удастся вырваться далеко вперед.

Прошло почти два часа, но наконец Маккаллох крикнул:

— Есть ли еще желающие проголосовать? — и никто не ответил.

Затем он и его помощник начали считать. Когда оба закончили, помощник что-то прошептал Маккаллоху на ухо, и Маккаллох согласно кивнул. Но затем они пересчитали снова, просто чтобы убедиться. Похоже, результат был тот же, потому что Маккаллох встал.

— Член парламента от Кингсбриджа был избран в ходе свободных и честных выборов, — сказал он и в зале стало очень тихо. — Настоящим я объявляю победителем Джозефа Хорнбима.

Его сторонники разразились аплодисментами.

Когда аплодисменты стихли, один из сторонников Барроуфилда громко сказал:

— В следующий раз, Эймос.

Алан Драммонд, торговец вином, пожал руку Хорнбиму и поздравил его. Его сын и внук Хорнбима были друзьями. Вчера днем они играли в футбол, и Джо попросил разрешения остаться на ночь у Драммондов.

— Полагаю, наши мальчишки хорошо провели время, — сказал теперь Хорнбим. — Наверное, всю ночь проговорили о девчонках.

— Несомненно, — ответил Драммонд, — но я был удивлен, не увидев их сегодня утром в церкви. Может, вам стоило поднять их с постели.

Хорнбим был озадачен.

— Мне стоило их поднять? Но они ведь были у вас дома.

— Нет, у вас, прошу прощения.

Хорнбим был совершенно уверен, что мальчики не ночевали у него дома.

— Но Джо сказал мне, что остается у Сэнди.

Двое мужчин в недоумении уставились друг на друга.

— И я заглянул сегодня утром в комнату Сэнди, — добавил Драммонд, — его постель была нетронута.

Это, казалось, все прояснило.

— Тогда они, должно быть, у меня дома, — сказал Хорнбим. — Очевидно, я неправильно понял.

Но он нечасто что-то неправильно понимал, и беспокойство не покидало его.

— Я пойду домой и проверю.

— Я пойду с вами, если позволите, — сказал Драммонд. — Просто чтобы убедиться.

Они медленно пробирались из зала, потому что сторонники Хорнбима хотели его поздравить, но он был резок со всеми, пожимая руки и благодаря, продолжая двигаться к выходу и игнорируя все попытки вовлечь его в разговор. На холодной улице он ускорил шаг, и Драммонду пришлось поспешить, чтобы не отстать от длинноногого Хорнбима.

Через пару минут они добрались до дома Хорнбима. Лакей Симпсон открыл дверь, и Хорнбим без предисловий спросил:

— Вы видели Джо сегодня утром?

— Нет, сэр, он у мистера Драммонда… — Симпсон заметил Драммонда, стоявшего за спиной Хорнбима, и осекся.

— Я пойду проверю его комнату.

Хорнбим взбежал по лестнице, и Драммонд поспешил за ним.

Постель Джо была нетронута.

— Ну и что, черт возьми, эти двое затеяли? — спросил Драммонд.

— Надеюсь, это всего лишь шалость, — сказал Хорнбим. — Другой вариант, с ними случился какой-то несчастный случай или была драка, и они лежат где-нибудь в канаве. — Он нахмурился, размышляя. — Кто еще участвовал во вчерашнем футбольном матче, вы знаете?

— Сэнди упоминал сына Рупа Андервуда, Бруно.

— Давайте выясним, знает ли он что-нибудь.

Дело по производству шелковых лент у Рупа процветало, и теперь у него был прекрасный дом на Кукшоп-стрит. Хорнбим и Драммонд поспешили туда и постучали в дверь. Они застали семью Андервудов как раз садящейся за обед. Руп когда-то был одним из многих поклонников Джейн Мидуинтер, вспомнил Хорнбим, но он женился на женщине, выглядевшей менее красивой и более здравомыслящей, чем Джейн, и она, очевидно, родила ему трех здоровых подростков, сидевших теперь за столом.

— Олдермен Хорнбим, мистер Драммонд, какой сюрприз, — встал Руп. — Что-то случилось?

— Да, — сказал Хорнбим. — Мы не можем найти Джо и Сэнди. Я полагаю, ваш сын Бруно мог играть с ними вчера в футбол, и мы хотели бы спросить его, не знает ли он, где они могут быть.

— Я знаю, сэр, — сказал мальчик лет шестнадцати.

— Встань, когда с тобой говорит олдермен Хорнбим, парень, — сказал Руп.

— Простите. — Бруно вскочил на ноги.

— Так где же они? — спросил Хорнбим.

— Они вступили в армию, — ответил Бруно.

Наступила ошеломленная тишина.

Затем Драммонд сказал:

— Боже на небесах, помилуй.

— Глупые дураки, — произнес Хорнбим.

— Ты мне об этом ничего не говорил, Бруно, — сказал Руп своему сыну.

— Они просили нас никому об этом не говорить.

— С какой стати они это сделали? — спросил Драммонд.

— Да, — сказал Хорнбим. — Что на них нашло?

— Джо сказал, что его долг помочь защитить свою страну, и Сэнди согласился, — ответил Бруно.

— О, ради всего святого, — в тревожном раздражении сказал Драммонд.

— Остальные из нас думали, что они сошли с ума, — добавил Бруно.

— Куда они ушли? — спросил Хорнбим.

— Они ушли с тем вербовочным сержантом, который был на ярмарке.

— Этого нельзя допустить, — сказал Хорнбим. — Им всего по пятнадцать лет!

— Пятнадцатилетним теперь разрешено вступать в армию, если они достаточно высоки, — сказал Руп. — Закон изменили еще в 1797 году.

— Я не собираюсь с этим мириться, — сказал Хорнбим. Мысль о том, что его единственный внук рискует жизнью на войне, была слишком ужасна, чтобы ее вынести.

— К кому мы можем пойти по этому поводу? — спросил Драммонд.

107-й пехотный полк находился в Испании, и у него не было конторы в Кингсбридже. Военных здесь представляло ополчение. Новым почетным полковником был лорд Комб, но он не был действующим офицером, в отличие от Генри, который в этом отношении был исключением. Ополчением фактически руководил Арчи Дональдсон, который теперь был подполковником и сидел в старой комнате Генри в Уиллард-Хаусе.

— Я пойду разберусь с Дональдсоном, — сказал Хорнбим. — Он должен вернуть этих мальчишек.

Двое мужчин снова отправились в путь. Уиллард-Хаус находился на рыночной площади. Раздражающе педантичный сержант Бич дежурил в холле и после формального проявления нежелания провел их к Дональдсону.

Многие офицеры и солдаты ополчения перевелись в 107-й пехотный полк ради более высокого жалованья и возможности повидать чужие края, несмотря на опасность, но Дональдсон остался. Он был методистом и, возможно, брезговал убивать людей. Хорнбим помнил его свежещеким прапорщиком, но теперь он был мужчиной средних лет и грузным.

— Послушайте, Дональдсон, — сказал Хорнбим, — моего внука и сына Драммонда обманом заманил в армию вербовочный сержант.

— Боюсь, это не имеет ко мне никакого отношения, — без сочувствия ответил Дональдсон.

— Но вы должны знать, где они.

— Нет. Вербовщики не дураки. Они не говорят ни мне, ни кому-либо еще. В армии привыкли к тому, что новобранцы передумывают или родственники пытаются их вытащить. На сочувствие в таких случаях в воюющей армии рассчитывать не приходится.

Хорнбим кипел от злости, но попытался говорить убеждающим тоном.

— Ну же, Дональдсон, у вас ведь должно быть хоть какое-то представление, куда они направляются.

— Какое-то представление, да, конечно, — признал Дональдсон. — Они на пути в порт, где собирают подкрепление для Испании. Это может быть Бристоль, Комб, Саутгемптон, Портсмут, Лондон или какое-нибудь место, о котором я даже и не слышал. И где бы они ни были, пока они в Англии, их и на шаг не отпустят от офицеров. В следующий раз, когда у них появится шанс сбежать, они уже будут в Португалии.

— Я поеду в Военное министерство в Лондоне.

— Желаю вам удачи. Но, думаю, вы обнаружите, что у Военного министерства нет даже списка имен всех солдат в армии, не говоря уже о деталях того, куда кого направили.

— Проклятье.

Во взгляде Дональдсона появилось самодовольно-праведное выражение.

— Это очень похоже на то, что случилось с Джимом Пидженом, — мягко сказал он. — Вы, может, помните, его жена так и не смогла узнать, куда он делся. Полагаю, она чувствовала то же, что и вы сейчас. И когда она поняла, что его насильно забрали во флот, она не смогла его вернуть.

Хорнбим вскипел от ярости.

— Как вы смеете.

— Я лишь озвучиваю вам чистую правду.

— Вы чертов наглец, Дональдсон.

— Моя религия запрещает мне вызывать человека на дуэль, Хорнбим, к большому счастью для вас. Но если вы не способны вести себя как джентльмен, вам лучше убираться из моего кабинета.

— Пойдемте, Хорнбим, — сказал Драммонд. — Давайте просто уйдем.

Двое олдерменов направились к двери, и Драммонд открыл ее.

— Это еще не конец, Дональдсон, — бросил Хорнбим.

— Вы против армии, я правильно понимаю, Хорнбим? — ответил Дональдсон. — Должно быть, борьба обещает быть интересной. Но я знаю, кто победит.

Хорнбим вышел, и Драммонд последовал за ним. Когда они проходили через холл, Драммонд сказал:

— Дональдсон, безусловно, самодовольная свинья, но он прав, Хорнбим. Это безвыходная ситуация. Мы ничего не можем сделать.

— Я не верю в безвыходные ситуации, — сказал Хорнбим. — Я не ослышался, что декан собора вызвался стать капелланом в 107-м пехотном полку?

— Да, Кенелм Маккинтош, он женат на дочери старого епископа.

— Он уже уехал в Испанию?

— Не думаю. Полагаю, он все еще живет в доме декана.

— Давайте выясним, может ли он нам помочь.

Дом декана был в нескольких шагах. Дверь открыла служанка и провела их в кабинет Маккинтоша. Они застали его за укладкой книг в сундук. Его красивое лицо исказила тревога.

— Вы берете книги в зону боевых действий? — спросил Драммонд.

— Разумеется, — ответил Маккинтош. — Библию, молитвенник и несколько духовных томов. Это моя миссия, предоставлять сражающимся солдатам духовную пищу. Что еще мне прикажите паковать? Пистолеты?

Хорнбим не хотел обсуждать роль армейского капеллана.

— Джо Хорнбим и Сэнди Драммонд вчера вступили в 107-й пехотный полк, и мы не можем узнать, где они.

— Боже мой! — поразился Маккинтош. — Надеюсь, мой сын Стивен не поддастся такому искушению.

— Они почти наверняка уже на пути в Испанию, где 107-й полк сражается под командованием Веллингтона.

— Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Отправьте их домой!

— Что ж, я сочувствую вам, но не смогу этого сделать. Я еду туда не для того, чтобы подрывать армию, отправляя домой ее лучших молодых людей. Если я попробую, меня, вероятно, самого отправят домой. Они, без сомнения, решат, что капеллан не так полезен и необходим армии, как здоровые парни. Если это вас утешит, я обеспечу им христианское погребение, если это вдруг понадобится.

Внезапно Хорнбим почувствовал, как силы покидают его. Именно упоминание о погребении окончательно сразило его. Десятилетиями его поддерживала мысль, что боль и потери позади, что он теперь хозяин своей судьбы и что жизнь больше не должна ему трагедий. Но эта уверенность рассыпалась внутри него, оставив лишь дрожащий страх, которого он не знал с тех пор, как был мальчишкой-воришкой.

— Маккинтош, пожалуйста, я умоляю вас, — несчастно сказал он, — когда вы туда доберетесь, разыщите Джо, узнайте, как он, здоров ли, достаточно ли сыт и одет, и напишите мне, если сможете. Он мне дороже любого другого человека на свете, а теперь, внезапно, он вне досягаемости, на пути на войну, и я больше не могу о нем заботиться. Я беспомощен и на коленях умоляю вас, присмотрите за моим мальчиком, прошу вас!

Драммонд и Маккинтош с изумлением уставились на него. Он знал почему. Они никогда не видели его таким, даже не представляли его таким и с трудом верили своим глазам и ушам. Но Хорнбиму было уже все равно, что они о нем думают.

— Вы сделаете это, Маккинтош, пожалуйста? — спросил он.

С недоумением глядя на него, Маккинтош ответил:

— Я сделаю все, что смогу.

34

Джардж вернулся домой в скверном настроении, от него пахло элем и табачным дымом. Он явно провел большую часть дня в таверне с друзьями. Сэл была встревожена.

— Я думала, ты сегодня пойдешь к Мозесу Крокетту.

Крокетт был суконщиком. Год или два его фабрика еле сводила концы с концами, но теперь он получил армейский контракт с девонширским полком, и дела его пошли в гору. Джардж все еще был занят у Хорнбима всего три дня в неделю, и Сэл предположила, что Крокетт, возможно, теперь ищет ткачей на полную шестидневную неделю.

— Да, — сказал Джардж. — Я видел Моза сегодня утром.

— И что пошло не так?

— Он переходит на паровые станки, вот что. Он не может нанять всех ткачей, что были у него раньше, не говоря уже о том, чтобы взять новых. Один человек может следить за тремя-четырьмя паровыми станками одновременно.

— Какая жалость.

— Он говорит, что должен идти в ногу со временем.

— С этим не поспоришь.

— А я могу. Может, временам придется пойти вспять, я говорю.

Сэл стало жаль кроткого Моза Крокетта, столкнувшегося с разъяренным Джарджем.

— Надеюсь, вы не поссорились. — Она поставила перед ним дымящуюся миску. — Это твой любимый картофельный суп, и к хлебу есть свежее масло.

Она надеялась, что еда впитает часть выпитого.

— Нет, с Мозом я не ссорился, — сказал Джардж. — Но Нед Лудд может с ним еще поквитаться, в один прекрасный день. — Он отхлебнул супа.

Нед Лудд впервые появился как мифический предводитель разрушителей машин в Мидлендсе и на севере, затем луддизм распространился и на запад страны.

Сэл села напротив Джарджа и начала есть. Суп с хлебом был хорош и сытен. За столом они были вдвоем с тех пор, как Сью вышла замуж, а Кит съехался с Роджером.

— Ты ведь знаешь, что происходит в Йорке, не так ли? — спросила Сэл.

— Они арестовали людей.

— Будет суд. И ты полагаешь, это будет справедливый суд?

— Как же. Они, вероятно, арестовали случайных людей. Им будет все равно. Одних повесят, других сошлют в Австралию. Они просто хотят, чтобы рабочие боялись протестовать.

— А если здесь, в Кингсбридже, начнут ломать станки, как думаешь, кого арестуют первым? — Она намазала маслом кусок хлеба и протянула ему.

Джардж не ответил на ее вопрос. Вместо этого он сказал:

— Ты знаешь, кто продал Мозу его проклятые паровые станки, не так ли? Твой сын, вот кто.

— Кит и твой тоже, уже семнадцать лет как.

— Мой пасынок.

— Ай, да и как отчим ты неплохо устроился за его счет, не так ли? Приличное жилье и хороший обед каждое воскресенье, все за его счет.

— Я не хочу подачек. Я хочу хороший обед за свой счет. Мужчина хочет работать, зарабатывать и платить за все сам.

— Знаю, — сказала Сэл, смягчив тон. Она знала. Деньги больше не были ее главной проблемой, ведь Кит так хорошо зарабатывал и был так щедр. Проблема была в гордости Джарджа. Все мужчины горды, но он был гордее большинства. — Безделье тяжело для хорошего человека. Бездельники его любят, а такой, как ты, изводится. Только не дай этому стать твоей погибелью.

Некоторое время они ели в тишине, затем Сэл помыла посуду. Сегодня вечером была репетиция звонарей. Сэл привыкла сопровождать Джарджа. В былые времена она ходила с Джоан в «Колокол» ожидать когда звонари освободятся, но с тех пор, как Джоан сослали, ей не нравилось ходить в таверну одной.

Они пошли по освещенной фонарями Мейн-стрит к собору. Пересекая площадь, они миновали друга Джарджа, Джека Кэмпа, одетого в старый дырявый сюртук.

— Как дела, Джардж? — спросил он.

— Все в порядке, — ответил Джардж. — Сейчас на репетицию звонарей.

— Может, увидимся позже.

— Ага.

Когда они подошли к собору, Сэл сказала:

— Джек, кажется, очень к тебе привязан.

— С чего ты взяла?

— Он весь день провел с тобой в таверне, а теперь еще и вечером хочет увидеться.

Джардж ухмыльнулся.

— Ничего не поделаешь, раз я такой обаятельный.

Сэл рассмеялась.

Северная дверь собора была не заперта, знак того, что Спейд уже внутри. Они поднялись по винтовой лестнице в комнату звонарей, где те уже снимали сюртуки и закатывали рукава. Сэл села у стены, чтобы не мешать. Ей нравилась слушать музыку колоколов, но еще больше, перепалки мужчин, порой умные и всегда забавные.

Спейд призвал их к порядку, и они начали разминку со знакомого перезвона. Затем перешли к особым, праздничным перезвонам, которые готовили для свадеб и крестин. Слушая, Сэл погрузилась в свои мысли.

Как всегда, она беспокоилась о своих близких. Уберегать Джарджа от неприятностей стало делом ее жизни. Отстаивать свои права безусловно важно, но делать это нужно правильно, скорее с печалью, чем с гневом. Джардж же с головой бросался в любую ссору.

Киту было двадцать семь, а он все еще был холост. Насколько она знала, у него никогда не было девушки. Во всяком случае, домой он никого не приводил. Она была почти уверена, что знает почему. Люди сказали бы, что он «не из тех, кто женится», выражаясь иносказательно. Она не возражала, но была бы разочарована, не дождавшись внуков.

Кит всегда ладил с механизмами, и дело его процветало, но Роджер был неидеальным партнером. На азартного игрока никогда нельзя было положиться.

Ее племянница, Сью, доставляла ей меньше всего беспокойства. Она была замужем и, казалось, счастлива. У нее было две дочери, так что у Сэл, по крайней мере, были две внучатые племянницы.

Ее раздумья прервал Джардж.

— Мне нужно выйти. Зов природы. Ты знаешь следующий перезвон, Сэл, можешь меня подменить?

— С радостью.

За эти годы она часто выступала в качестве подмены, обычно когда кто-то из звонарей не приходил в последнюю минуту. Силы у нее было достаточно, и чувство ритма не подводило.

Она встала у свисающей веревки Джарджа, пока тот спускался по каменной лестнице. Его уход ее немного удивил, поскольку ранее он не страдал от внезапных позывов природы. Может, съел что-то не то. Во всяком случае дело было не в ее картофельном супе, в этом она была уверена, но, возможно, какое-то блюдо в «Колоколе».

Она отогнала эту мысль и сосредоточилась на указаниях Спейда. Время пролетело быстро, и она удивилась, когда репетиция подошла к концу. Джардж не вернулся. Она искренне надеялась, что он не заболел. Спейд дал ей шиллинг, заработанный Джарджем, и она сказала, что обязательно ему передаст.

Все вместе они пересекли площадь и направились к «Колоколу», где у дверей встретили Джарджа.

— Ты не заболел? — с тревогой спросила Сэл.

— Нет.

Она отдала ему шиллинг.

— Можешь купить мне на него кружку эля, — сказала она. — Я ее заработала.

Они уселись на часок отдохнуть, прежде чем идти домой спать. Люди, которым нужно было быть на работе в пять утра, не засиживались допоздна.

Однако отдых не продлился и часа. Всего через несколько минут в таверну вошел шериф Дойл в своем дешевом парике и с тяжелой тростью в руке. Вид у него был одновременно агрессивный и напуганный. Его сопровождали два констебля, Рег Дэвидсон и Бен Крокетт. Сэл уставилась на них, гадая, что их так взволновало. Она поймала обеспокоенный взгляд Спейда, который, казалось, догадывался, что на уме у шерифа, в отличии от Сэл.

Завсегдатаи таверны вскоре уловили перемену в атмосфере. В зале постепенно стих шум, и все уставились на Дойла. Его никто не любил.

— На фабрике Моза Крокетта был пожар, — объявил Дойл.

По залу пронесся удивленный гул.

— Судя по обломкам, многие станки были разбиты до начала пожара.

Толпа отреагировала потрясенно.

— Кроме того, замок на двери был сломан.

Сэл услышала, как Спейд произнес:

— О, черт.

— На стене снаружи кто-то написал красной краской «НЕД ЛУДД».

«Теперь все ясно, — подумала Сэл, — на фабрику напали луддиты».

— Те, кто это сделал, будут повешены, можете не сомневаться, — продолжал Дойл. Затем он указал прямо на Джарджа. — Бокс, ты главный смутьян в городе. Что скажешь?

Джардж улыбнулся, и Сэл удивилась, как он может выглядеть таким уверенным, когда ему грозит смертная казнь.

— Вы что, оглохли, шериф? — спросил он.

Дойл рассердился.

— О чем ты говоришь?

Джардж, казалось, наслаждался моментом.

— А то придется звать вас Дойлом-Тетерей.

— Я не глухой, болван.

— Ну, если вы не глухой, то должны были слышать то же, что и все в Кингсбридже этим вечером, — как я последний час звонил в седьмой соборный колокол.

Толпа в таверне рассмеялась, довольная тем, что непопулярного Дойла выставили дураком. Но Сэл не улыбалась. Она поняла, что сделал Джардж, и разозлилась. Он втянул ее в заговор, не сказав ни слова. Она не сомневалась, что он был одним из тех, кто вломился на фабрику Крокетта. Но у него было алиби. В момент нападения на фабрику он был на репетиции звонарей. Только Сэл и другие звонари знали, что он отлучался, и он рассчитывал, что они сохранят его тайну. «Либо я солгу, — подумала Сэл, — либо предам собственного мужа и увижу, как его повесят». Это было совершенно несправедливо.

Во второй раз за этот вечер она встретилась с умным взглядом Спейда. Он, несомненно, проделал тот же ход мыслей и пришел к тому же выводу. Джардж подставил их всех.

Однако на данный момент Дойл был сбит с толку. Он не отличался быстротой ума. У его главного подозреваемого было алиби, и он не знал, что делать дальше. После долгой паузы он многозначительно произнес:

— Мы еще посмотрим!

Это прозвучало так слабо, что толпа снова рассмеялась.

Дойл поспешно ретировался.

Разговоры возобновились, и шум наполнил комнату. Спейд наклонился вперед и заговорил с Джарджем тихим, отчетливым голосом, который могли слышать и другие звонари.

— Не стоило тебе этого делать, Джардж, — сказал он. — Ты поставил всех нас в положение, когда нам придется лгать ради тебя. Что ж, хорошо, я это сделаю. Но лжесвидетельство является тяжким преступлением, и я не собираюсь совершать его ради тебя.

Остальные согласно кивнули.

— До суда дело не дойдет, — с притворным презрением бросил Джардж.

— Надеюсь, что нет, — сказал Спейд. — Но если дойдет, и я не смогу избежать дачи показаний, то говорю прямо тебе об этом сейчас. Я скажу правду. И если тебя повесят, это будет исключительно твоя собственная чертова вина.

*

В начале февраля, когда Элси жила у своей матери и Спейда, она получила письмо из Испании, надписанное знакомым аккуратным почерком Кенелма. Она взяла его в гостиную и с нетерпением вскрыла.

Сьюдад-Родриго, Испания

Рождество, 1812 год

Моя дорогая жена,

Вот я и в городе Родриго, в Испании. Это небольшой городок, расположенный на утесе над рекой. Здесь есть собор. К сожалению, римско-католический, разумеется. Я живу в крошечной комнатке в доме, занимаемом офицерами 107-го пехотного полка…

Что ж, он добрался благополучно, и это ее успокоило. Морское путешествие всегда вызывало беспокойство.

Она не была влюблена в Кенелма, никогда не была, но за эти годы она научилась ценить его сильные стороны и мириться со слабостями. И он был отцом ее пятерых детей. Его безопасность была для нее важна.

Она читала дальше:

…Я думал, что Испания — жаркая страна, но холод здесь стоит лютый, а в окнах дома нет стекол, как и в большинстве здешних домов. На востоке мы видим снег на горах, которые они называют «сьеррас»…

Нужно будет послать ему теплой шерстяной одежды: белье, возможно, и чулки. Бедняжка. А ведь люди говорят о невыносимой жаре Испании.

…Армия приходит в себя после некоторой неудачи. Осада Бургоса провалилась, и наши войска отступили в некотором беспорядке, теряя людей от холода и голода во время долгого марша обратно на зимние квартиры. Это случилось еще до моего прибытия…

Она читала об этом отступлении в газетах. Маркиз Веллингтон одержал несколько побед в прошлом году, но в итоге, казалось, вернулся к тому, с чего начал. Она засомневалась, так ли уж хорош этот полководец, каким его выставляли.

…Люди здесь остро нуждаются в духовном наставлении. Можно было бы подумать, что битва напомнит им о близости рая и ада, заставит их задуматься о своем положении и обратиться к Богу, но, похоже, это так не работает. Мало кто из них желает посещать службы. Многие проводят время, пьянствуя, проигрывая свое жалованье и, прости меня, дорогая, предаваясь разврату. Так что работы у меня здесь хватает! Но в основном я говорю им, что я их капеллан и всегда готов помолиться с ними, если им это понадобится…

Это было что-то новое, почувствовала Элси. Кенелм всегда был привязан к обрядовой стороне христианства. Он придавал огромное значение облачениям, драгоценным сосудам и процессиям. Молитва с людьми в беде до сих пор не была для него в приоритете. Армия уже расширяла его духовный кругозор.

…Теперь, когда я обустроился, я счел своим долгом нанести визит Веллингтону. Его штаб-квартира находится в деревне под названием Фрейнеда, в некотором отдалении отсюда, но я не стал требовать для себя армейскую лошадь. Деревня ужасающе ветхая и грязная. К своему огорчению, я заметил присутствие нескольких молодых женщин определенного сорта, надеюсь ты пропустишь это предложение, когда будешь читать письмо детям.

Наш главнокомандующий занимает дом рядом с церковью. Это лучший дом в этом месте, что, впрочем, не говорит о многом, всего несколько комнат над конюшней. Его отец был графом Морнингтоном, и он вырос в замке Данган, так что для него это, должно быть, существенная перемена!

Когда я прибыл, я поговорил с адъютантом и узнал, что Веллингтон на охоте. Полагаю, ему нужно чем-то заниматься, когда нет сражений. Адъютант был довольно высокомерен и сказал, что не уверен, найдется ли у генерала время меня принять. Разумеется, у меня не было иного выбора, кроме как ждать.

И пока я ждал, угадай, кого я встретил. Генри, графа Ширинга! Он худ, но выглядит бодро. На самом деле, я бы сказал, он здесь в своей стихии. Он был прикомандирован к штабу, поэтому тесно работает с Веллингтоном. Они ровесники и познакомились еще в 1786 году, будучи студентами Королевской школы верховой езды в Анже…

И у этих двоих было еще кое-что общее, подумала Элси. Генри больше интересовался армией, чем своей женой, и, если верить слухам, Веллингтон был таким же.

…Я вспомнил о горе олдермена Хорнбима и упомянул, что Джо Хорнбим и Сэнди Драммонд пошли в армию добровольцами из патриотических чувств, и Генри это заинтересовало. Я сказал ему, что это два способных молодых человека из Кингсбриджской гимназии и что из них могут выйти офицеры, и Генри ответил, что присмотрит за ними. Так что, пожалуйста, передай Хорнбиму, что я сделал все возможное, чтобы проложить его внуку путь в офицеры…

Элси непременно передаст это Хорнбиму. Это было не особенно утешительно, но, по крайней мере, он будет знать, что в Испании за его внуком присматривают двое земляков из Кингсбриджа.

…Наконец появился Веллингтон, в небесно-голубом сюртуке и черной накидке, что, как я позже узнал, было формой Солсберийского охотничьего клуба. Я сразу понял, почему его называют «Старый Носач». У него грандиозный «клюв» с высокой переносицей и длинным кончиком. В остальном он красивый мужчина, чуть выше среднего роста, с вьющимися волосами, зачесанными вперед, чтобы скрыть намечающиеся залысины.

Генри представил меня, и Веллингтон несколько минут говорил со мной, стоя у своей лошади. Он расспросил меня о моей карьере в Оксфорде и Кингсбридже и сказал, что рад меня видеть. Он не пригласил меня в дом, но я был весьма доволен, что так много людей видели, как он проявил ко мне интерес. Он был любезен и держался просто, хотя что-то подсказывало мне, что я не хотел бы оказаться в положении человека, вызвавшего его недовольство. «Железный кулак в бархатной перчатке». Такова была моя первая инстинктивная мысль…

Элси порадовалась за Кенелма. Она знала, как он ценит подобные вещи. Разговор с главнокомандующим на глазах у множества людей сделает его счастливым на несколько месяцев. Это была безобидная слабость, и она научилась относиться к ней терпимо.

…На этом я закончу и позабочусь, чтобы это письмо попало на еженедельный пакетбот из Лиссабона в Англию. Мое письмо отправится вместе с депешами Веллингтона и множеством других писем домой к родным и близким. Я часто думаю о детях — пожалуйста, передай им мою любовь. И вряд ли нужно говорить, что я питаю самые нежные чувства уважения и любви к тебе, моя дорогая жена.

Твой преданный муж,

Кенелм Маккинтош»

Она отложила письмо и некоторое время думала, затем перечитала его снова. Она заметила, что в последнем абзаце он трижды упомянул слово «любовь». Это было примерно столько же раз, сколько он произносил это слово за восемнадцать лет их брака.

Через минуту-другую она позвала всех детей в гостиную.

— У нас письмо от вашего отца, — сказала она им, и все ахнули и охнули. — Садитесь тихо, — сказала она, — и я вам его прочту.

*

Мэр Фишвик созвал экстренное заседание городского совета, чтобы обсудить вспышку луддизма. Спейд знал о случившемся больше, чем кто-либо другой, но ему приходилось скрывать это. Он решил присутствовать, но говорить мало или вовсе ничего не говорить. Он мог бы и не приходить, но это выглядело бы подозрительно.

Заседания совета, состоявшего из всех олдерменов, обычно проходили оживленно. Хорошо одетые и уверенные в себе мужчины с уверенностью принимали решения по управлению городскими делами, угощаясь хересом из графина, стоявшего посреди древнего стола. Они считали своим правом управлять Кингсбриджем и полагали, что справляются с этим весьма неплохо.

Сегодня они были не так самодовольны, подумал Спейд. Настроение было подавленным. Они выглядели напуганными.

Фишвик обрисовал причины.

— После нападения на фабрику Мозеса Крокетта еще три заведения стали мишенью этих злодеев, — сказал он. — Фабрика Пиггери олдермена Хорнбима, Старая фабрика олдермена Барроуфилда и моя собственная фабрика. Во всех случаях были повреждены станки, устроены поджоги, а на стене крупными заглавными буквами красной краской было написано имя «НЕД ЛУДД». И подобные инциденты произошли в соседних городах.

— Мы думаем, этот человек перебрался сюда с севера? — спросил Хорнбим.

— Я не думаю, что он вообще существует, — сказал Фишвик. — Нед Лудд, вероятно, мифический персонаж, вроде Робина Гуда. Эти злодеяния, по моему мнению, не организуются каким-то центральным лицом. Это просто случай, когда недовольные подражают другим недовольным.

— Мне посчастливилось пока избежать подобных неприятностей, — сказал Руп Андервуд.

Рупу, как и Эймосу, было за сорок. Его светлый чуб уже седел, но он все еще по привычке отбрасывал волосы со лба. Вероятно, он и дальше будет избегать вандализма, подумал Спейд. Процессы производства шелковых лент были те же, что и для шерстяной ткани — прядение, крашение и ткачество, но это было специализированное предприятие с небольшим числом работников.

— Я должен спросить, — продолжил Руп, — охранялись ли фабрики, подвергшиеся этим нападениям?

— Все, — ответил Фишвик.

— Так почему же охрана оказалась неэффективной?

— Моих людей одолели и связали.

— Мои побросали дубинки и разбежались, — с отвращением сказал Хорнбим. — Я нанял новых людей и выдал им пистолеты, но это все равно что запирать конюшню, когда лошадь уже сбежала.

Эймос Барроуфилд нахмурился.

— Меня беспокоит огнестрельное оружие. Если оно будет у наших охранников, возможно, луддиты его отберут, и тогда будут смерти. Я увеличил число своих охранников, но оставил то же оружие — просто дубинки.

Это разозлило Хорнбима.

— Если мы будем щепетильничать с контрмерами, мы никогда не избавимся от этих проклятых луддитов.

Фишвик ощетинился.

— Я понимаю, что эмоции накалены, но обычно мы стараемся избегать непристойных выражений на заседаниях совета, олдермен Хорнбим, если вы меня простите.

— Прошу прощения, — угрюмо буркнул Хорнбим. — Но я уверен, большинство из нас читали о суде над луддитами в Йорке. Шестьдесят четыре человека предстали перед специальным выездным судом. Семнадцать были повешены, двадцать четыре сосланы. И разрушение станков прекратилось.

— Но мы ни разу не поймали преступников на месте преступления, — сказал Фишвик. — Они всегда нападают ночью. Носят капюшоны с прорезями для глаз, так что мы даже не знаем цвета их волос. Они, очевидно, хорошо ориентируются на фабриках, потому что работают очень быстро. Проникают внутрь, наносят ущерб и уходят прежде, чем можно поднять тревогу. А потом исчезают.

— Вероятно, они отбегают на небольшое расстояние, снимают капюшоны, а затем возвращаются под видом отзывчивых соседей и начинают тушить пожар, — сказал Руп.

Спейд подумал, что именно так они и поступают.

— Минуточку, — произнес Хорнбим. — В Йорке эти проблемы властей не остановили. Они знали, кто смутьяны, и признали их виновными, не утруждая себя юридическим крючкотворством и поиском улик.

Это была правда, Спейд знал. Он читал о суде в газетах. Дело было очень спорным. Некоторые из обвиняемых не имели никакого отношения к луддитам, а у некоторых было алиби, но их все равно признали виновными. Хорнбим, очевидно, хотел такого же правосудия и в Кингсбридже.

— Мы знаем, какие кингсбриджские рабочие лишились заработка из-за новых станков, — продолжал Хорнбим. — Нам просто нужно составить список.

— И что, всех повесить? — спросил Эймос.

— Можно начать с того, чтобы всех их арестовать. По крайней мере, мы будем уверены, что луддиты попали в наши сети.

— А вместе с ними и пара сотен законопослушных людей.

— Их не так много.

— Когда вы их считали, мистер Хорнбим?

Хорнбим не любил, когда ему задавали вопросы.

— Хорошо, Барроуфилд, скажите, что предлагаете лично вы?

— Больше помогать безработным ремесленникам.

— Например?

— Убедиться, что они получают пособие для бедных, и без всяких придирок.

Это был прямой упрек Хорнбиму как чиновнику по надзору за бедными.

— Они получают то, на что имеют право, — возмущенно ответил тот.

— И поэтому они ломают станки, — сказал Эймос. — И, возможно, будут продолжать это делать, если мы им не поможем, независимо от того, на что они могут иметь право согласно строгому толкованию правил.

Спейд мысленно поаплодировал Эймосу.

— Правила есть правила! — отрезал Хорнбим.

— А люди есть люди, — возразил Эймос.

Хорнбим начал злиться.

— Нам нужно преподать им урок! Несколько повешений положат конец луддизму.

— Если мы сознательно повесим невинных, мы, может, и прекратим вандализм, но будем виновны в убийстве.

Хорнбим побагровел.

— Среди них нет невинных!

Эймос вздохнул.

— Послушайте, если мы будем относиться к рабочим как к врагам, они и будут вести себя как враги.

— Вы оправдываете преступников.

— Мы сами станем преступниками, если поступим так, как суд в Йорке.

Вмешался Фишвик:

— Джентльмены, позвольте. Мы не собираемся оправдывать преступников и не собираемся вешать невинных. Мы соберем свидетелей и подготовим обвинение против тех, кто действительно виновен. И тогда, если мы их повесим, то сделаем это с Божьего благословения.

— Аминь, — сказал Эймос.

*

Хорнбим стоял в ткацком цехе своей фабрики № 2, которая все еще работала. На нее пока не нападали, но она была уязвима, потому что использовала паровые станки, которые, казалось, особенно распаляли луддитов.

Хорнбим никогда не был в бою, но представлял, что его звуки, должно быть, очень похожи на грохот цеха, полного паровых станков. Весь день машины так громко стучали и грохотали, что разговаривать было невозможно. Рабочие, которые годами трудились у станков, часто глохли.

Основной задачей рабочих был поиск дефектов ткани. В основном это были пропуски стежков, поднырки и перекрытия. Они чинили обрывы нитей с помощью маленького плоского ткацкого узла, и делать это нужно было быстро, чтобы свести к минимуму потери продукции. Другой важной задачей была смена челнока каждые несколько минут, потому что нить из-за высокой скорости станков заканчивалась очень быстро. Один человек мог обслуживать два-три станка одновременно.

Несчастные случаи были довольно часты. По мнению Хорнбима, это происходило сугубо из-за неосторожности рабочих. Он видел, как свободный рукав рубашки одного мужчины зацепило приводным ремнем, который оторвал ему руку от плеча.

Причиной большинства несчастных случаев был «летучий челнок». Он двигался очень быстро, пролетая через зев два-три раза в секунду. Он был сделан из дерева, но имел металлические концы для защиты от повреждений при ударе о буфер. Если оператор работал на станке слишком быстро, челнок ударялся о буфер слишком сильно и на высокой скорости вылетал из станка, калеча любого на своем пути.

Когда прибыл Фил Дойл, Хорнбим покинул ткацкий цех и встретился с шерифом в конторе, вдали от шума.

— Мы должны найти хотя бы одного из луддитов и привлечь его к ответственности, — сказал он. — Я дам вам с полдюжины имен людей, которые, как я думаю, могут дать нам информацию.

Это были все те, кто задолжал Хорнбиму деньги и не мог расплатиться, но Дойлу этого знать было не нужно.

— Очень хорошо, мистер Хорнбим, — сказал Дойл. — Какую информацию я должен искать?

— Очевидно, имена луддитов, но нам нужно больше. Попытайтесь найти кого-нибудь, кто видел их приближающимися к одной из разгромленных фабрик после наступления темноты. Их могли заметить, когда они надевали или снимали капюшоны.

— Что ж, я могу попробовать, — с сомнением ответил Дойл.

— Любому, кто сможет нам в этом помочь, можно предложить скромное вознаграждение. Они будут рисковать, донося на жестоких людей, поэтому им нужен стимул. Мы могли бы заплатить фунт любому, кто даст показания на суде. Однако эти выплаты должны держаться в секрете, иначе рабочие начнут намекать, что наши свидетели подкуплены и их показаниям нельзя доверять.

— Ясно, сэр.

Более задумчивым тоном Хорнбим добавил:

— Я все еще подозреваю Джарджа Бокса.

— Но он же звонил в колокола.

— Выясните, не видел ли его кто-нибудь идущим по городу, пока звучали колокола.

— Как такое могло случиться?

— Его мог подменить другой человек. Откуда нам знать?

— Это ведь навык, сэр. Этому нужно учиться.

— Заменой мог быть бывший звонарь, который уже на пенсии. Или звонарь из другого города. Поговорите с людьми, которые знают звонарей и могли что-то слышать.

— Да, сэр.

— Хорошо, — пренебрежительно бросил Хорнбим. — Вам лучше приступить. Я хочу, чтобы кого-нибудь признали виновным. И я хочу, чтобы его повесили.

35

Кит Клитроу посетил фабрику Спейда и спросил, как у него дела со станком Жаккарда.

— Он просто замечательный, — ответил Спейд. — Им управляет Сайм Джексон, но на самом деле станку не нужен ткач. После настройки с ним справился бы и подросток. Теперь все мастерство заключается в разработке узора и изготовлении перфокарт.

— Вам стоит заказать еще один, — сказал Кит. — Удвоите производство.

Именно за этим он и пришел.

— Если бы у меня все еще были мои французские клиенты, я бы так и сделал, — сказал Спейд. — В Париже много маленьких магазинчиков, которые называются «marchands de modes»[4]. Они продают платья, шляпы и всевозможные аксессуары, кружева, шарфы, пряжки и так далее. Раньше эти заведения закупали почти половину моей продукции.

— Но вы заменили их покупателями на Балтике и в Америке.

— Заменил, слава Богу. Но им нужна простая, износостойкая ткань. Я куплю еще один ваш станок Жаккарда, как только закончится эта проклятая война.

— Я приду и постучусь в вашу дверь.

Кит сделал храброе лицо, но на душе у него было горько.

Спейд, чувствительный к настроениям людей, сказал:

— Мне жаль вас разочаровывать. Дела сейчас идут неважно?

— Да, немного. Все из-за луддитов.

— Я бы подумал, что многие суконщики захотят заменить свои разбитые станки.

— Не скоро. Они не могут себе этого позволить. Уолли Уотсон не будет покупать еще одну чесальную машину. Он вновь вернулся к чесальщикам шерсти.

— Полагаю, тот, кто раскошелится на новые станки, может дождаться второго визита луддитов.

— В этом-то и заключается проблема. — Кит встал. Даже перед Спейдом он не хотел показаться слабым. — Но ничего, еще поборемся.

— Удачи.

Кит ушел.

Он пытался скрыть свои чувства, но был подавлен. Впервые с тех пор, как они с Роджером начали свое дело, у него не было ни текущей работы, ни заказов на будущее. Он не был уверен, что сможет как-то выбраться из сложившейся ситуации. Тратить свои сбережения ему не хотелось.

Серый февральский день клонился к вечеру, и у него не было сил на еще один отчаянный визит к клиенту, поэтому он пошел домой. Он вошел в мастерскую на первом этаже. Пахло свежераспиленным деревом и машинным маслом. Аромат, который всегда дарил ему чувство покоя. Все было в безупречном порядке, пол подметен, инструменты аккуратно развешаны, доски сложены в дальнем углу. Это была в большей степени его заслуга, Роджер был не так щепетилен в подобных вопросах.

Он поднялся по лестнице в жилую часть на втором этаже. Там он застал Роджера, ссутулившегося на диване и смотревшего на тлеющие угли в камине. Он поцеловал Роджера в губы и сел рядом.

— Дай мне немного денег? — капризно спросил Роджер. — Я знаю, еще не время, но я на мели.

Такое случалось часто. Каждый месяц Кит подсчитывал прибыль, откладывал часть на непредвиденные расходы, а остальное делил пополам и отдавал половину Роджеру, но чаще всего Роджер оставался без денег еще до конца месяца. Обычно Кит выдавал ему деньги авансом, но времена изменились.

— Не могу, — сказал Кит. — Не думаю, что в этом месяце будет какая-то прибыль.

— Почему это? — раздраженно спросил Роджер.

— Никто не покупает станки из-за луддитов. — Кит провел рукой по светлым волосам Роджера. Он с удивлением заметил маленькую прядь седины над ухом Роджера. Тому было почти сорок, так что, пожалуй, в седине не было ничего удивительного. Кит решил не упоминать об этом. — Тебе придется на время прекратить играть в карты, — сказал он. — Оставайся по вечерам дома, со мной. — Он приблизил губы к уху Роджера и тихо произнес: — Я придумаю, чем нам заняться.

Роджер наконец улыбнулся.

— Danke schoen, — ответил тот. Он учил Кита немецкому. — Может, в бедности тоже есть своя прелесть.

Но Кит чувствовал, что тот что-то недоговаривает.

— Давай выпьем по бокалу вина, — предложил Кит. — Может, это поднимет нам настроение.

Он встал и подошел к буфету. У них всегда под рукой была бутылка мадеры. Кит налил два бокала и снова сел.

Он любил Роджера давно. Мальчишкой он был охвачен детским обожанием своего взрослого защитника. Потом Роджер уехал в Германию, и Кит перерос свое поклонение герою. Но когда Роджер снова появился в его жизни, его захлестнули чувства, которые удивили и напугали его. Он подавлял эти мысли и пытался их скрыть.

Но Роджер все понял и просветил Кита насчет правды жизни.

— Нет ничего необычного в том, что мужчины любят друг друга, — сказал он тогда.

Кит с трудом мог в это поверить.

— Не обращай внимания на то, что говорят люди. Такое случается постоянно, особенно в Оксфорде. — Роджер хихикнул, а затем снова стал серьезен. — Я люблю тебя и хочу лежать с тобой, целовать тебя и касаться всего твоего тела, и ты хочешь того же. Я это знаю! Даже не пытайся притворяться.

Когда Кит оправился от потрясения, он был безмерно счастлив, и оставался счастлив до сих пор. У Роджера бывали минуты уныния, как сейчас. Кит как раз думал, как бы спросить его, в чем дело, когда в парадную дверь громко постучали.

— Я открою, — сказал Кит. У них была экономка, но ее рабочий день уже закончился. Он сбежал по лестнице и открыл дверь.

На пороге стоял Спорт Калливер в красном цилиндре.

— Мне нужно поговорить с Роджером, — резко сказал он.

— И вам доброго вечера, Спорт, — с сарказмом ответил Кит.

— Обойдемся без любезностей.

Кит обернулся и крикнул наверх:

— Ты примешь Спорта Калливера?

— Лучше впусти его, — ответил Роджер.

— Он будет рад вас видеть, — сказал Кит. Он закрыл дверь и повел Спорта наверх.

Не снимая шляпы, Спорт без приглашения сел, выбрав стул напротив Роджера.

— Время вышло, Роджер, — сказал он.

— У меня нет денег, — ответил Роджер. — Зачем ты напялил эту дурацкую шляпу?

— Господи, спаси и сохрани, — сказал Кит. — Ты что, играл на заемные деньги?

Роджер виновато потупился и не ответил.

— Да, играл, — сказал Спорт, — и должен был заплатить мне вчера.

Кит давно подозревал, что Роджер мог нарушить свое обещание, так что это откровение не стало для него таким уж шоком. Он воздержался от упоминания об обещании сейчас. Роджер и так был достаточно несчастен.

— О, Родж, — сказал он. — Сколько ты должен?

— Девяносто четыре фунта, шесть шиллингов и восемь пенсов, — ответил на вопрос Спорт.

Теперь Кит был потрясен.

— У нас нет таких денег! — сказал он.

— А сколько есть? — спросил Спорт.

Кит уже собирался ответить, но Роджер заговорил первым.

— Неважно, — сказал он. — Ты получишь свои деньги, Спорт. Я заплачу тебе завтра.

Кит был уверен, что тот блефует.

Спорт подозревал то же самое.

— Я даю тебе срок до завтра, — сказал он. — Но, если снова не справишься, тебе придется встретиться с Жабоглазом и Быком.

— Кто это? — спросил Кит.

— Они на него работают, — ответил Роджер. — Вышвыривают пьяных и избивают тех, кто ему должен.

— А какой в этом смысл? — спросил Кит. — Если у кого-то нет денег, их и после избиения не появится.

— Зато другие лишний раз подумают, когда решат меня обмануть, — сказал Спорт. Он встал. — Либо ты приходишь ко мне завтра, либо послезавтра жди в гости Жабоглаза и Быка.

Он вышел из комнаты. Кит проводил его вниз по лестнице. Спорт сам открыл дверь и ушел, не проронив ни слова. Кит закрыл ее и вернулся наверх.

Роджер не смотрел ему в глаза, но сказал:

— Прости. Мне так жаль. Я тебя подвел.

Кит обнял Роджера.

— Неважно. Что будем делать?

— Это не твоя проблема. Ты не при чем, ты никогда не играл.

— И что, по-твоему, я буду делать? Ждать, пока сюда придут эти типы со смешными именами и изобьют тебя?

— Я уйду до того, как они придут. Мне придется уйти завтра.

Киту стало больно. Как Роджер мог говорить о том, чтобы оставить его?

— Но куда ты пойдешь? Что будешь делать?

— Я думал об этом, — сказал Роджер. — Я вступлю в Королевскую артиллерию. Им всегда нужны люди, которые умеют чинить вещи, особенно пушки.

Кит молчал, осмысливая услышанное. Роджер в армии! Его, вероятно, отправят в Испанию. Он может никогда не вернуться. Киту было почти невыносимо думать об этом.

Но что он мог сделать? Он не мог заплатить долг, не мог защитить Роджера или себя от наемных головорезов Спорта, и не мог жить без Роджера.

В конце концов он понял, каково решение.

— Ты серьезно? — спросил он Роджера. — Ты действительно вступишь в армию?

— Да, — ответил Роджер. — Это единственный выход.

— Когда?

— Я завтра сяду на дилижанс до Бристоля. Я слышал, там стоит корабль, который ждет подкрепление для отправки в Испанию.

— Так скоро!

— Это должно быть завтра.

— В таком случае, — сказал Кит, — я отправлюсь с тобой.

*

Сэл и Джардж закрывали дом Кита. Джардж смазывал инструменты и заворачивал их в промасленную ткань. Сэл складывала одежду и постельное белье в мешки и зашивала их, положив внутрь лаванду от моли. Остальные домашние вещи она укладывала в одолженные чайные ящики.

В рукаве у нее была спрятана записка от Кита:

«Моя любимая мама,

Нам нужно бежать. Роджер должен денег и не может заплатить, а наше дело рухнуло из-за луддитов. К тому времени, как ты прочтешь это, я буду далеко от Кингсбриджа. Мы собираемся вступить в Королевскую артиллерию.

Прости за такой удар.

Пожалуйста, отправь все наши вещи в мастерскую Роджера в Бэдфорде. Ключ при этой записке.

Твой любящий сын,

Кит»

Сэл была в ужасе и не могла сдержать слез. Он был ее единственным ребенком. Умом она понимала, что двадцативосьмилетний мужчина не обязан жить рядом с матерью, но в сердце чувствовала себя покинутой. И она была в ужасе от того, что может случиться с ним на войне. У Кита было много прекрасных качеств и один выдающийся талант, но он никогда не был бойцом. «Артиллерия» означала пушки, так что и Кит, и Роджер окажутся в самом пекле любого сражения, и вражеские солдаты будут изо всех сил стараться их убить. Если Кит погибнет, это разобьет сердце Сэл. И, что еще хуже, она всегда будет чувствовать, что в этом виноват Джардж, ведь это он спровоцировал кризис, ломая станки.

Пока они работали, появились двое мужчин. Один был невысок и короткошеий, у другого были выпученные глаза. Каждый держал в руке грубо обтесанную тяжелую дубовую дубину.

Тот, что с выпученными глазами, спросил:

— Где Роджер Риддик?

Джардж медленно повернулся к мужчине.

— И зачем ты ищешь его с дубиной в руке, Жабоглаз?

Сэл готова была вступить в драку, но не хотела ее. Она пробормотала пословицу:

— Кроткий ответ отвращает гнев, Джардж, помни.

— Риддик задолжал, раз уж тебе так надо знать, — сказал Жабоглаз.

— Вот как? — сказал Джардж. — Ну, его здесь нет, а у меня самого руки чешутся сломать эту дубину о твою уродливую башку, так что советую тебе проваливать отсюда, пока я еще в благодушном настроении. — Он повернулся ко второму мужчине. — А тебя это тоже касается, Бык.

— А как насчет денег мистера Калливера? — спросил Жабоглаз. — Риддик должен ему девяносто четыре фунта, шесть шиллингов и восемь пенсов.

Сэл была потрясена суммой. Это было больше, чем все сбережения Кита. Она возмущенно сказала:

— Если Спорт Калливер позволил Роджеру Риддику влезть в такие долги, то он еще больший дурак, чем я думала.

— Нам велено забрать деньги мистера Калливера.

— Ну, у меня в кармане около шести пенсов, — сказал Джардж. — Можете попробовать отобрать их у меня, если считаете, что вам повезет.

— Куда делся Риддик?

— Он пошел поговорить с архиепископом Кентерберийским о пагубности азартных игр.

Жабоглаз выглядел озадаченным, затем его лицо прояснилось, и он сказал:

— А ты, я смотрю, шутник?

Он отвернулся, и Бык последовал за ним.

Отойдя на безопасное расстояние, Жабоглаз крикнул напоследок:

— Мы еще увидимся, Джардж Бокс. Посмотрим, каким ты будешь шутником, когда будешь болтаться на виселице.

*

Джардж предстал перед мартовским судом квартальных сессий, где председательствовал Хорнбим в качестве главы мировых судей. Было созвано большое жюри, чтобы решить, следует ли передавать дело Джарджа в суд ассизов по обвинению в разрушении станков, каравшемуся смертной казнью.

Обвинителем выступал шериф Дойл. Так бывало не всегда. Обычно обвинение выдвигала потерпевшая сторона, в данном случае это был бы Мозес Крокетт, но строгих правил на этот счет не было.

Первой свидетельницей была Мейзи Робертс, работница с фабрики, жившая на одной из принадлежащих Хорнбиму улиц на южном берегу реки, рядом с фабриками. Она была молода и одета в лохмотья. Сэл знала ее в лицо, но никогда с ней не разговаривала.

Мейзи, казалось, была довольна оказаться в центре внимания. Сэл подумала, что та, вероятно, солжет под присягой и за шесть пенсов.

Она показала, что видела Джарджа идущим в сторону фабрики Крокетта, и заметила, что в это же время звонили колокола. Она запомнила это, потому что удивилась.

— Я ведь знала, что он звонарь, — сказала она.

Сэл обсуждала с Джарджем, какие вопросы ему следует задавать свидетелям. Он не записал их, потому что не умел читать, но привык запоминать важное. Он сказал Мейзи:

— Вы помните, что в тот вечер, когда мы звонили, было темно?

— Да, было темно, — ответила Мейзи.

— Так как же вы меня узнали?

— Вы несли фонарь.

Ответ последовал незамедлительно, и Сэл догадалась, что кто-то подготовил Мейзи к этому вопросу.

— И света от фонаря хватило, чтобы вы меня узнали, — сказал Джардж.

— Этого и вашего роста, — ответила Мейзи. Ухмыльнувшись, она добавила: — Таких здоровяков немного.

Она была находчива.

В зале суда раздался смешок, и Мейзи выглядела довольной.

— Тот человек, которого вы видели и приняли за меня, он говорил с вами? — спросил Джардж.

— Нет.

Джардж выглядел так, будто забыл, что говорить дальше. Сэл прошептала:

— Спроси, кто ее домовладелец.

Джардж последовал ее указанию.

— Мой домовладелец мистер Хорнбим, — сказала Мейзи.

— И сколько вы должны за аренду?

— У меня все уплачено. — Она выглядела еще более довольной собой.

Сэл была уверена, что Мейзи каким-то образом подкупили. Но возмущаться по этому поводу было трудно, Джардж, в конце концов, был виновен.

Второй свидетельницей была Мэри Доддс, вдова Бенни Доддса, который был звонарем. Много лет назад Бенни влюбился в Сэл, и хотя Сэл никогда его не поощряла, Мэри невзлюбила ее. Она все еще таила обиду.

Мэри показала, что Бенни говорил ей, будто Сэл иногда подменяет Джарджа. Это было очень веское обвинение, поскольку оно сводило на нет алиби Джарджа.

— Но женщины не могут звонить в эти колокола, — сказал Джардж Мэри, — у них силенок не хватит.

— Она может, — ответила Мэри. — Вы только на нее посмотрите, — язвительно добавила она, и зрители рассмеялись.

Затем шериф Дойл удивил Сэл, вызвав ее в качестве свидетельницы.

Ей нужно было принять решение, и на это у нее было всего несколько секунд. Она злилась на Джарджа, была в ярости, за то, что он поставил ее в такое положение, но кипятиться из-за этого не было смысла. Солжет ли она под присягой ради него? Это был и грех, и преступление. Она могла поплатиться за это и в загробной жизни, и на земле.

Но если она скажет правду, Джарджа, вероятно, повесят.

Она принесла присягу, затем Дойл спросил:

— Миссис Бокс, вы были в комнате звонарей во время их репетиции в ту ночь, о которой мы говорим?

В этом не было ничего плохого.

— Да, — сказала она.

— Все это время?

«Кто-то подсказал Дойлу, что говорить», — подумала Сэл. Сам по себе он был не так умен.

— Да, — сказала она.

— И за это время ваш муж, Джардж Бокс, покидал комнату?

Настал решающий миг, и Сэл не колебалась.

— Нет, — солгала она. — Не покидал.

— Вы когда-нибудь звонили в церковный колокол?

— Нет. — Ложь теперь давалась легко.

— Как вы думаете, вы бы смогли?

— Понятия не имею.

— Миссис Бокс, совершили бы вы лжесвидетельство, чтобы спасти своего мужа от виселицы?

Этот вопрос застал ее врасплох. Она только что совершила это преступление, но не могла ответить на вопрос «да», поскольку это подорвало бы ее показания. С другой стороны, она не была уверена, что «нет» тоже будет хорошим ответом, ведь это выставило бы ее бессердечной. Мужчины не любят бессердечных женщин. А все присяжные были мужчинами.

Она колебалась, но это было нормально. В конце концов, это был гипотетический вопрос, так почему бы ей не быть в нерешительности?

В итоге она решила так и сказать.

— Я не знаю, — ответила она. — Меня никогда об этом не просили.

Глядя на лица присяжных, она почувствовала, что это был правильный ответ.

В конце Сэл и Джардж коротко посовещались, затем он встал, чтобы сказать то, о чем они договорились.

— Мейзи Робертс, вероятно, действительно видела крупного парня, идущего по темной улице, пока звонили колокола. Она с ним не перемолвилась ни словом, так что не может сказать, что голос был похож на мой. Она просто ошиблась, вот и все.

Это была правда, и присяжные должны были это понять.

— Мой старый друг Бенни Доддс был склонен немного преувеличивать, — продолжал Джардж, — и, возможно, сказал своей жене, что Сэл Бокс выглядит достаточно сильной, чтобы звонить в церковный колокол. Бенни умер шесть лет назад, упокой Господь его душу, так что миссис Доддс можно простить, если она не совсем точно все помнит. И это все, что услышали присяжные! Нельзя повесить человека на таких доказательствах.

Он отступил назад.

Последним говорил Хорнбим.

— Джентльмены присяжные, Джардж Бокс, ткач, потерявший работу из-за паровых станков, так что у него есть мотив для луддизма. Он утверждает, что звонил в колокола, но миссис Робертс уверена, что видела его на улице, пока звонили колокола. Он говорит, что его жена недостаточно сильна, чтобы звонить в колокола за него, но Бенни Доддс, другой звонарь, сказал, что она сильна и делала это.

— Помните, присяжные, что вас сегодня просят не решать, виновен ли Джардж Бокс. Вы здесь, чтобы решить, достаточно ли оснований для обвинения, чтобы передать его дело в суд ассизов. Доказательства есть, но на них была брошена тень сомнения, и вы вполне можете счесть, что этот вопрос должен быть решен высшим судом.

— Прошу вас принять решение.

Двенадцать мужчин посовещались, и, к ужасу Сэл, головы быстро закивали в знак согласия. Через несколько мгновений один из них встал и сказал:

— Мы передаем обвиняемого в суд ассизов.

36

Кит Клитроу никогда раньше не видел пустыни, но был почти уверен, что это она и есть. Земля была твердой и пыльной, а солнце нещадно палило весь день. Он всегда представлял себе пустыню плоской, но за последние несколько недель он пересек горы выше любых, что он когда-либо видел.

Они с Роджером сидели на земле и ели тушеную баранину с фасолью, пока солнце садилось за рекой Садорра на севере Испании. Все говорили, что завтра будет большая битва. Это будет первый бой Кита, и, возможно, последний. Он был так напряжен от страха, что ему приходилось заставлять себя глотать.

Это был июнь, и они пробыли в Испании уже два месяца. Прибыв в Сьюдад-Родриго, они немедленно были отправлены на обслуживание орудий. Пушки простояли на хранении всю зиму, и теперь их нужно было привести в боевую готовность. Командиром Королевской артиллерии здесь был подполковник Александр Диксон, человек, которого Кит быстро зауважал за его энергию и ум. Кит и сам некоторое время проработал управляющим и понимал первостепенную важность ясных и понятных солдатам приказов.

Пушки были бронзовые и стояли на двухколесных лафетах из дерева, усиленного железом. Климат в Испании не был влажным, но железо ржавело там, как и везде. Кит и Роджер руководили солдатами, пока те чистили, смазывали и проверяли колесную артиллерию, готовя ее к походу. Британские орудия весили три пятых тонны. Перемещать их с места на место по грунтовым дорогам было нелегкой задачей, а порой превращалось всущий кошмар. Каждое орудие прицеплялось к двухколесной артиллерийской тележке с дышлом, и получившуюся повозку тянуло шесть лошадей.

Большую часть времени Кит был так занят, что забывал беспокоиться о сражениях.

Армия двигалась с сотнями повозок, в основном нагруженных разнообразными припасами, и их тоже нужно было обслуживать, проверять и часто чинить по окончании зимы. Волы и лошади, тянувшие их, к счастью, были чьей-то другой заботой. У Кита никогда не было своей лошади, и он ненавидел их с тех пор, как в шесть лет ему проломил череп дикий жеребец Уилла Риддика.

Новобранцев муштровали, учили стрелять и отправляли в долгие походы в полной выкладке, чтобы набить ноги и научить выносливости. Из Англии прибывали корабли с припасами: новые сапоги, свежие мундиры, мушкеты, боеприпасы и палатки. Так правительство тратило деньги, собранные за счет всех новых налогов на родине.

Повышения в звании были быстрыми. Прошлогодние битвы лишили армию Веллингтона многих офицеров. Кита и Роджера быстро повысили, чтобы дать им необходимую власть для руководства работами. Роджер стал лейтенантом, а Кит, благодаря годам службы в ополчении, стал капитаном.

В Сьюдад-Родриго они часто узнавали солдат 107-го пехотного полка. Джо Хорнбима и Сэнди Драммонда произвели в прапорщики, что было самым низким офицерским званием.

Кит был удивлен, увидев в городе сотни английских женщин. Он и не подозревал, сколько жен путешествует со своими мужьями-солдатами. Он узнал, что армия это терпит, потому что женщины часто бывали полезны. На поле боя они приносили своим мужчинам еду, питье, а иногда и боеприпасы. Вдали от сражений они делали все то, что всегда делают жены: стирали, готовили и дарили любовь по ночам. Офицеры считали, что присутствие жен уменьшает вероятность того, что солдаты будут чрезмерно пить, ссориться, драться и подхватывать мерзкие болезни от проституток.

Они встретили Кенелма Маккинтоша в качестве капеллана 107-го полка и нашли его серьезно изменившимся. Его священническое облачение было покрыто пылью, лицо небрито, руки грязны. Его отношение к людям тоже изменилось. Ранее он всегда был высокомерно-отстраненным, разговаривал с необразованными фабричными рабочими свысока, но теперь он утратил этот надменный вид. Он спрашивал, достаточно ли у них еды и есть ли приличные одеяла для холодных ночей. Он, по сути, превратился в более-менее приятного человека.

В середине мая армия Веллингтона покинула Сьюдад-Родриго, направляясь на север. Некоторые солдаты горели нетерпением, проскучав всю зиму. Кит же просто думал, что лучше скучать, чем быть мертвым.

Союзная армия насчитывала примерно сто двадцать тысяч человек, как узнал Роджер, болтая со штабными. Пятьдесят тысяч британцев составляли основной боевой контингент, усиленный сорока тысячами испанских и тридцатью тысячами португальских войск. Партизаны испанского сопротивления были величиной неизвестной.

Французская армия на севере Испании, по оценкам, насчитывала около ста тридцати тысяч человек. Подкреплений им ждать было неоткуда. Говорили, что более половины всей французской национальной армии было потеряно в катастрофическом походе Бонапарта на Москву. Так что Бонапарт не только не усилил свою армию в Испании, но и отозвал лучших людей для своих продолжающихся сражений в северо-восточной Европе, в то время как силы Веллингтона всю зиму получали непрерывный поток людей и припасов.

Бонапарт всегда умел застать врага врасплох, но Бонапарта в Испании не было. Здесь командовал его брат Жозеф.

Поход был тяжелым. Шея Кита обгорела на солнце, а на ногах появились волдыри. Хотя он был невысокого роста, он не был слабаком, но каждый день к закату, когда можно было отдохнуть, он чувствовал себя смертельно уставшим. Облегчением было, когда ломалась ось или гнулось колесо повозки, и можно было остановиться на час и починить его. Еще лучше был участок мягкого или песчаного грунта, где колеса увязали слишком глубоко, чтобы катиться, и приходилось тратить полдня на строительство временной дороги из досок через препятствие.

Кит утешал себя мыслью, что каким бы тяжелым ни был поход, он в любом случае лучше, чем бой.

Роджер поддерживал связь с друзьями в штабе и узнавал о поступающих разведданных, большая часть которых приходила от испанских партизан. Король Испании Жозеф, брат Бонапарта, перенес свою столицу из Мадрида на север, в Вальядолид, город, занимающий господствующее положение в центре северной Испании. Армия Веллингтона двигалась на северо-восток, к Вальядолиду, но он также отправил обходной отряд по северной дуге, чтобы подойти к французам с неожиданной стороны.

Вместо того чтобы противостоять этому маневру, французы неожиданно отступили. Британский штаб недоумевал почему. Разведка оценивала численность противника ниже ожидаемой: всего около шестидесяти тысяч человек. Возможно, многие из них были в горах, сражаясь с партизанами. Их отступление на северо-восток приближало их к французской границе. Возможно ли, что они сбегут через горы на родину? У Кита промелькнула мысль, что британцы могут победить без боя. Затем он сказал себе, что это принятие желаемого за действительное.

Так оно и было. Король Жозеф дал бой в долине реки Садорра к западу от баскского города Витория, и теперь, наконец, Киту предстояло поучаствовать в настоящем сражении.

Они находились на широкой равнине, с горами на севере и юге, узкими каньонами на востоке и западе, и рекой, змеящейся с северо-востока на юго-запад. Французы расположились лагерем на дальнем берегу этой диагональной реки. Армии Веллингтона придется пересечь воду, чтобы атаковать.

Кит был в ужасе.

— Как все начнется? — с тревогой спросил он Роджера.

— Они выстроятся в линию поперек нашего пути, чтобы остановить наше продвижение.

— А потом?

— Мы, вероятно, будем атаковать колоннами, пытаясь пробить бреши в их линии.

Это показалось Киту логичным.

— Нашей главной проблемой является река, — сказал Роджер. — Армия, переправляющаяся через реку, по мосту или вброд, скучена и медлительна. И представляет собой легкую мишень. Если у короля Жозефа есть хоть капля ума, он разместит сильные отряды у каждой переправы и будет надеяться скосить нас именно тогда, когда мы будем наиболее уязвимы.

— Мы можем построить временные мосты.

— Для этого и существуют Королевские инженеры. Но если противник будет проворен, он нападет, пока мы будем пытаться это сделать.

Кит начал думать, что у солдата просто нет шанса остаться в живых. Но люди выживали, говорил он себе. Он просто не мог представить, как.

Той ночью он спал урывками и встал с солнцем, чтобы проследить за запряжкой волов.

К каждому орудийному лафету прилагались две вспомогательные повозки, называемые зарядными ящиками, с боеприпасами. Для ускорения процесса заряжания выстрел представлял собой готовый заряд в виде холщового мешка, содержащего ядро и необходимое количество пороха. Британская армия в основном использовала шестифунтовые железные ядра диаметром три с половиной дюйма. Зарядные ящики были тяжелыми, их тянула упряжка из шести лошадей.

Британская, испанская и португальская армии двинулись вперед в восемь часов. «Спешим к своим могилам», — подумал Кит.

К всеобщему удивлению, большинство существующих мостов и бродов не были защищены противником. Офицеры едва верили своей удаче.

— Жозеф точно не Наполеон, — сказал Роджер.

Артиллеристы, включая Кита и Роджера, переправили пушки через реку, не встретив сопротивления, и подошли к деревне под названием Ариньес, занятой противником. Они оставались вне досягаемости мушкетного огня, но вскоре их начала обстреливать французская артиллерия из деревни, расположенной на склоне. Британские солдаты встали за лафеты и стали толкать пушки быстрее. Киту приходилось осматривать местность и направлять орудия на относительно ровные участки, где отдача не заставила бы их катиться обратно под гору. Он был опасно открыт, но заставлял себя это делать.

Для выстрела из пушки требовалось пятеро. Наводкой занимался командир орудия, обычно сержант, вооруженный квадрантом и отвесом. Банник выполнял простую задачу. Он чистил внутреннюю часть бронзового ствола мокрой тряпкой на длинной палке, чтобы погасить оставшиеся угли и предотвратить преждевременное воспламенение при перезарядке. Затем заряжающий вставлял в ствол заряд. Банник переворачивал свою палку и сухим концом плотно утрамбовывал выстрел в стволе, в то время как четвертый солдат, затравочник, затыкал запальное отверстие большим пальцем, чтобы предотвратить случайную детонацию от шальной искры. Когда заряд был надежно установлен, затравочник протыкал мешок острым протравником через запальное отверстие, а затем засыпал в него еще пороха. Наконец, когда командир убеждался, что пушка наведена верно, он кричал: «Огонь!», и пятый человек подносил тлеющий кончик своего длинного фитиля к запальному отверстию, после чего происходил выстрел пушки.

Орудие откатывалось примерно на шесть футов. Любой глупец, оказавшийся на его пути, был бы убит или искалечен.

Расчет немедленно толкал и тянул пушку обратно на позицию, и процесс начинался снова.

Каждые десять-двенадцать выстрелов расчету приходилось делать паузу, чтобы охладить орудие водой. Если оно слишком нагревалось, порох в мешке мог взорваться, как только его заталкивали в ствол, что приводило к осечке.

Киту говорили, что слаженный расчет мог произвести около сотни выстрелов за день боя.

Вскоре пушки стреляли так быстро, как только расчеты могли их перезаряжать. Они работали в густом дыму от черного пороха, использовавшегося в боеприпасах.

Кит ходил взад-вперед за линией орудий, устраняя неполадки. Один расчет умудрился поджечь недостаточно смоченный банник, другой пролил воду на порох, третий потерял половину людей от французского ядра. Задача Кита состояла в том, чтобы заставить пушки снова стрелять с минимальной задержкой. Он понял, что больше не боится. Это показалось ему крайне странным, но у него не было времени на то, чтобы это обдумать.

Шум и жар были оглушительными. Люди ругались, обжигаясь, случайно коснувшись стволов орудий. Все были оглушены. Кит замечал, что артиллеристы, прослужившие достаточно долго, становились глухими на всю жизнь и теперь он знал почему.

Как только они опустошали один зарядный ящик, его отправляли обратно в артиллерийский парк для пополнения. Тем временем расчет использовал второй ящик.

Трудно было понять, какой эффект они производили, так как позиции противника были окутаны дымом от их собственных орудий. Говорили, что ядро, нацеленное на линию пехоты, убивало троих. Если раскаленный осколок от разорвавшегося снаряда попадал в ящик с порохом, он убивал гораздо больше.

Вражеский огонь, безусловно, наносил урон британским артиллеристам. Люди падали, часто с криками. Орудия и их лафеты были разбиты. Женщины-маркитантки оттаскивали раненых и мертвых. В далеком уголке сознания Кита, почти неосознанно, вспыхнуло ужасное воспоминание. Его отец, раздавленный повозкой Уилла Риддика, кричащий каждый раз, когда его пытались сдвинуть. Он не мог полностью изгнать эту картину из головы, но мог ее игнорировать.

Союзная пехота атаковала Ариньес с дальней стороны, и британским орудиям было приказано прекратить огонь из-за боязни попасть в своих.

Наконец французские пушки замолчали, и Кит догадался, что это означает победу союзников в битве за деревню. Он не знал, как и почему. В основном он был поражен тем, как погрузился в свою работу и забыл об опасности, в которой находился. Он не был храбрым, думал он, просто слишком занят, чтобы об этом думать.

Дым еще не совсем рассеялся, когда пришел приказ снова двигаться. Вывели лошадей и волов. Пока их запрягали, мимо проехала группа офицеров, во главе которой был высокий, худощавый человек в пыльном генеральском мундире. Кто-то сказал:

— Это Старый Носач!

«Должно быть, Веллингтон», — подумал Кит. У этого человека действительно был большой нос, с легкой горбинкой на конце.

— Вперед! — торопливо крикнул Веллингтон.

Стоявший рядом полковник спросил:

— В колонне или в линию, сэр?

— Как угодно, но ради всего святого, двигайтесь! — нетерпеливо ответил Веллингтон и поскакал дальше.

Они продвинули орудия на милю вперед. Затем, недалеко от деревни, которую кто-то назвал Гомечей, они наткнулись на мощную французскую батарею. Пока они занимали позицию, к ним присоединились еще орудия. Кит прикинул, что с каждой стороны было не меньше семидесяти пушек. Дыма было так много, что сержанты не видели цели и целились наугад. Теперь союзные орудия были сгруппированы слишком близко, и французские ядра находили свои цели, несмотря на дым.

Повозка, подвозившая свежие боеприпасы, врезалась в пушку и повредила лафет. Кит увидел, что колеса и ось лафета целы, и чинил дышло деревом, когда снаряд попал в соседнее орудие, угодив в боеприпасы. Кита сбило с ног взрывной волной, и мир погрузился в тишину. Он лежал оглушенный, не зная сколько, затем с трудом поднялся на ноги. Шея болела. Он коснулся чего-то липкого, и его рука оказалась в крови.

Он возобновил починку дышла. Слух возвращался медленно.

Союзная пехота пошла в атаку. Пушки стреляли поверх их голов, надеясь вывести из строя французские орудия, но, несмотря на их усилия, Кит видел, как падали многие пехотинцы. Их выжившие товарищи просто бежали дальше, прямо в жерла вражеских пушек. Вчера Кит восхитился бы их храбростью. Сегодня он понял, что им было уже все равно, как и ему.

Затем французские пушки замолчали.

Союзная артиллерия снова двинулась вперед, но на этот раз они не могли догнать свою пехоту. Когда дым рассеялся, Кит увидел, что союзные войска растянулись по всей ширине равнины в линию, должно быть, в две мили длиной. Линия наступала, и сопротивление, казалось, таяло. Артиллеристам было приказано остановиться и ждать новых приказов.

Кит внезапно почувствовал полное изнеможение и лег на землю без сил. Неподвижность была величайшей роскошью, которую он когда-либо испытывал. Он перевернулся на спину и закрыл глаза от солнца.

Через некоторое время голос сказал:

— Боже мой, Кит, ты умер?

Это был Роджер. Кит открыл глаза.

— Не умер, еще нет.

Он вскочил на ноги, и они обнялись. Они простояли так несколько мгновений, затем по-мужски похлопали друг друга по спине, просто для вида.

Роджер отступил, посмотрел на Кита и рассмеялся.

— В чем дело? — спросил Кит.

— Ты бы видел, как ты выглядишь. Лицо черное от дыма, на мундире кровь, а одной штанины, кажется, нет.

Кит посмотрел вниз.

— Интересно, как это случилось?

Роджер снова рассмеялся.

— У тебя, должно быть, был тот еще денек.

— Да, был, — сказал Кит. — Мы победили?

— О да, — ответил Роджер. — Мы победили.

*

Дело Джарджа Бокса слушалось в летнем суде ассизов. Сэл стояла рядом с ним в зале совета Ратуши. Когда вошел судья, она с ужасом увидела, что это тот самый стервятник с крючковатым носом, который восемь лет назад повесил юного Томми Пиджена. Она почти сразу потеряла всякую надежду.

«Если бы Томми выжил, он был бы сейчас молодым человеком», — с грустью подумала она. «Дай ему шанс, он мог бы стать порядочным гражданином. Но ему не дали шанса».

Она молилась, чтобы сегодня Джарджу дали шанс.

Когда присяжные приносили присягу, она смотрела на их сытые, уверенные, самодовольные лица и поняла, что все они являются владельцами суконных мануфактур. Несомненно, Хорнбим заставил шерифа Дойла об этом позаботиться. Это были люди, которым больше всего следовало бояться луддизма, те, кто больше всего жаждал устроить показательную порку, над кем угодно, в надежде запугать луддитов и заставить их сдаться.

Затем она увидела, что Дойл допустил ошибку. Одним из присяжных был Айзек Марш. Его дочь была замужем за Говардом Хорнбимом, и Дойл, вероятно, предположил, что Марш займет жесткую позицию. Однако он был красильщиком, его отрасль суконной промышленности не была механизирована, так что у него было меньше мотивов для осуждения. Кроме того, он был методистом и мог поколебаться, прежде чем приговорить человека к смерти.

Это был слабый лучик надежды.

Показания, данные в суде квартальных сессий, были повторены. Мейзи Робертс утверждала, что видела Джарджа на улице, пока звонили колокола, а Мэри Доддс сказала, что Сэл могла звонить в колокола, но Сэл поклялась, что Джардж не покидал комнату звонарей, пока звонили колокола, тем самым совершив лжесвидетельство во второй раз.

Судья, подводя итог, и не пытался быть беспристрастным. Он сказал присяжным, что они должны взвесить показания двух человек, миссис Робертс и миссис Доддс, у которых не было причин лгать, против показаний одного человека, миссис Бокс, которая могла лгать, чтобы спасти жизнь своего мужа.

Присяжные, единственные, кто сидел, кроме судьи, начали совещаться, но не пришли к быстрому заключению. Вскоре стало очевидно, что одиннадцать из них были согласны, и лишь один Айзек Марш упорствовал. Он говорил мало, но, когда говорили другие, он иногда торжественно качал головой.

Ее надежды возросли. Присяжные должны были вынести единогласный вердикт. Если они не смогут этого сделать, в теории должно было состояться повторное слушание. На практике, как она слышала, присяжные иногда пытались достичь компромисса, например, признать обвиняемого виновным в менее тяжком преступлении.

Через некоторое время они все начали кивать и откидываться на спинки стульев, словно пришли к решению.

Затем один из них встал и объявил, что они достигли единогласного вердикта.

— Виновен, милорд, с настоятельнейшей рекомендацией о помиловании.

Судья поблагодарил его, затем потянулся за чем-то под столом. Сэл мгновенно поняла, что он собирается надеть свою черную шапочку и приговорить Джарджа к смерти, несмотря на рекомендацию присяжных.

— Нет, — прошептала она, — пожалуйста, Господи, нет.

Его руки, державшие шапочку, показались над столом и тут Эймос Барроуфилд шагнул вперед и громким, ясным голосом сказал:

— Милорд, 107-й Кингсбриджский пехотный полк сражается с французами в Испании.

Судья выглядел раздраженным. Такое вмешательство на стадии вынесения приговора было необычным, хотя и не неслыханным.

— Какое это имеет отношение к данному суду? — спросил он.

— Многие жители Кингсбриджа погибли за правое дело, и полк нуждается в новобранцах. Я полагаю, в вашей власти отправить человека в армию в качестве альтернативы смертной казни. Тогда уже Богу решать, жить ему или умереть. Я настоятельно призываю вас избрать этот путь для Джарджа Бокса, не из сострадания, а потому, что он сильный человек и станет грозным солдатом. Благодарю вас за то, что позволили мне говорить.

Он отступил назад.

Эймос говорил бесстрастно, словно ему не было дела до Джарджа лично, а он лишь хотел помочь армии. Сэл знала, что это было сделано намеренно. Эймос выбрал ту линию поведения, которая с наибольшей вероятностью убедит судью, которого, очевидно, сострадание не слишком беспокоило.

Но сработает ли это? Судья колебался, сидя с черной шапочкой в руках. Дыхание Сэл стало прерывистым. В зале воцарилась тишина.

Наконец судья сказал:

— Я приговариваю вас к службе в 107-м пехотном полку.

Сэл ослабела от облегчения.

— Если вы будете храбро сражаться за свою страну, — сказал судья, — вы, возможно, в какой-то мере искупите свои преступления.

— Молчи и ничего не говори, — прошептала Сэл Джарджу.

Джардж молчал.

— Следующее дело, — сказал судья.

37

После битвы при Витории для Наполеона Бонапарта все пошло наперекосяк.

Битва при Лейпциге стала крупнейшим сражением в Европе для того времени. Она произошла в октябре, в ней участвовало более полумиллиона человек, и Бонапарт эту битву проиграл. Тем временем армия Веллингтона пересекла Пиренеи и вторглась во Францию с юга.

Бонапарт вернулся в Париж, но армии, победившие его при Лейпциге, следовали по пятам. В марте 1814 года союзники во главе с русским царем и прусским королем с триумфом вошли в Париж.

Несколько дней спустя Эймос прочитал в «Кингсбриджской газете» заголовок:

БОНАПАРТ ОТРЕКСЯ ОТ ПРЕСТОЛА!

Неужели это правда? Текст продолжался:

Это событие официально подтверждено депешами от генерала сэра Чарльза Стюарта. Павший тиран сложил с себя заботы правления и принял ссылку на острове Эльба, незначительном клочке суши у побережья Тосканы.

— Слава Богу, — сказал Эймос. Война закончилась.

В тот вечер на улицах Кингсбриджа царило ликование. Мужчины, никогда не служившие ни в какой армии, поднимали кружки и разделяли славу победы. Женщины спрашивали, когда вернутся домой их мужья и сыновья, но никто не мог им ответить. Маленькие мальчики мастерили деревянные мечи и клялись сражаться в следующей войне. Маленькие девочки мечтали выйти замуж за храброго солдата в красном мундире.

Веллингтону был пожалован титул герцога.

Эймос зашел в дом Джейн с глобусом на подставке в качестве подарка для их сына. Он час объяснял его устройство Хэлу, который проявлял живой интерес к подобным вещам. Эймос показал ему места, где армии Британии и ее союзников сражались с войсками Бонапарта.

Затем он сидел в гостиной на втором этаже Уиллард-Хауса, глядя на собор, пока Джейн читала ему письмо от своего мужа.

Моя дорогая жена,

Я в Париже, и наконец-то наступил мир. 107-й пехотный полк отличился до самого конца. Мы одержали сокрушительную победу при Тулузе. Сражение произошло, на самом деле, через несколько дней после того, как Бонапарт признал поражение, но, к сожалению, до нас эта новость дошла до нас уже после битвы.

Полк хорошо провел войну. В последних битвах мы потеряли сравнительно мало людей. Среди офицеров погиб только прапорщик Сэнди Драммонд, сын торговца вином. Капеллан, Кенелм Маккинтош, получил пулю в зад, что, следует признать, ужасно неловко для священнослужителя! Хирург извлек пулю, промыл рану джином и наложил повязку, и с капелланом, кажется, все в порядке, хотя он немного хромает. Прапорщик Джо Хорнбим оказался довольно хорошим солдатом, несмотря на свою молодость. Можешь сказать задиристому олдермену, что его внук все еще жив.

Двое кингсбриджцев, вступивших в артиллерию, оказались полезны при Витории, особенно Кит Клитроу, которого я уже знал как хорошего офицера по его службе в ополчении. Я переманил его к себе в адъютанты.

Теперь наш полк перебрасывают в Брюссель.

— В Брюссель? — спросил Эймос. — Почему в Брюссель?

— Слушай, — сказала Джейн и продолжила читать.

Представители стран-победительниц собираются в Вене, где они будут делить Европу определяя ее будущее и попытаются сделать так, чтобы у нас никогда больше не было такой долгой и ужасной войны, как эта. Один из важнейших вопросов, стоящих перед ними, является судьба Нидерландов. Мы освободили от Бонапарта завоеванную им территорию, но кому она теперь принадлежит? Пока этот вопрос решается в Вене, кто-то должен править в Брюсселе, и ходят слухи, что британская и прусская армии будут совместно контролировать Нидерланды до принятия политического решения.

И 107-й пехотный полк будет частью британских сил.

— А это значит, что никто из кингсбриджцев домой не вернется, — сказал Эймос. — Многие из их близких будут разочарованы.

— Что ж, я не буду в их числе. Для меня мало что меняется, здесь Генри или за тысячу миль отсюда.

Эймосу хотелось, чтобы она перестала твердить о том, как она несчастна с мужем. С этим ничего нельзя было поделать. Но он не жаловался. Он хотел оставаться с ней в хороших отношениях, чтобы иметь возможность видеться с Хэлом.

— Читай дальше, — попросил он.

*

К августу 1814 года полк расположился лагерем в поле под Брюсселем. Перевод Кита из Королевской артиллерии в 107-й пехотный полк в качестве адъютанта графа Ширинга был большой честью, но Кит все равно отказался бы, будь у него выбор, потому что это разлучало его с Роджером, который остался с артиллеристами. Кит понятия не имел, где сейчас Роджер, и это его удручало.

В остальном он был счастлив. Он зарабатывал десять шиллингов в день, до всех вычетов. Рядовой солдат получал восемь пенсов в день. Его работа в основном заключалась в передаче сообщений и выполнении поручений для графа, но в мирное время дел было немного, и он проводил свободное время, совершенствуя свой немецкий.

Он подружился с младшим офицером Королевского Германского легиона, британского армейского подразделения численностью четырнадцать тысяч человек, базировавшегося в Бексхилл-он-Си. Подобный парадокс с двойной государственной принадлежностью подразделения объяснялся тем, что король Англии Георг III был также и правителем германского государства Ганновер. Батальон немцев расположился лагерем в соседнем поле, и Кит с приятелем давали друг другу уроки языка.

Кит заставил солдат 107-го пехотного полка расставить палатки ровными рядами и вырыть отхожие места на краю поля. За справление нужды в неположенном месте полагался штраф. Еще на фабрике Барроуфилдов он усвоил, что даже правила, приносящие пользу всем, приходится насаждать силой.

У капеллана Маккинтоша, как и у офицеров, была своя маленькая палатка. Кит зашел к нему и нашел его лежащим на тонком матрасе, укутанным в одеяла. Его светлые волосы были влажными. Кит опустился на колени рядом с ним и потрогал его лоб. Тот был горячим.

— Вы нездоровы, мистер Маккинтош, — сказал он.

— Думаю, у меня простуда. Пройдет.

— Дайте-ка я посмотрю на вашу задницу. — Не дожидаясь согласия, Кит откинул одеяла и спустил бриджи Маккинтоша. Рана сочилась, и кожа вокруг нее покраснела. — Выглядит нехорошо, — сказал Кит, поправил одежду капеллана и снова укрыл его одеялами.

— Я буду в порядке, — сказал Маккинтош.

На пустом ящике из-под боеприпасов стояли кувшин с водой и чашка. Кит налил немного воды и подал Маккинтошу, тот жадно выпил. Воды оставалось мало, поэтому Кит взял кувшин и сказал:

— Я принесу вам еще воды.

— Спасибо.

В углу поля протекал ручей с чистой водой, что явилось одной из причин, по которой это место выбрали для лагеря. Кит наполнил кувшин и вернулся. Войдя снова в палатку, он уже решил, что делать.

— Не думаю, что вам стоит спать на земле, — сказал он. — Я подыщу вам место поудобнее, пока вы не поправитесь.

— Мое место здесь, с солдатами.

— Пусть это решает полковник.

В обязанности Кита входило докладывать полковнику обо всем важном, что происходило в полку, и он сообщил о болезни капеллана.

— Его рана не заживает как следует, — сказал он. — У него жар.

— Что, по-вашему, нам следует делать? — Граф знал, что если Кит приходит к нему с проблемой, у него обычно есть и решение.

— Нам следует поместить его в приличный пансион в Брюсселе. Тепло, мягкая постель и покой — возможно, это все, что ему нужно.

— Он может себе это позволить?

— Сомневаюсь. — Капелланам платили меньше, чем офицерам. — Я напишу его жене домой, чтобы выслала денег.

— Очень хорошо.

— Мне нужно завтра поехать в город, чтобы забрать новобранцев из Англии. Заодно посмотрю, не смогу ли я найти хороший пансион.

— Хороший план. Я оплачу счет, пока не придут деньги из Англии.

Кит ожидал, что граф это предложит.

— Благодарю вас, сэр.

Рано утром на следующий день Кит пошел в конюшню, где держали несколько лошадей для офицеров. Он выбрал старую кобылу. В армии он привык к лошадям и теперь ездил верхом, не задумываясь, но все еще предпочитал медленных, ленивых скакунов.

Он взял с собой молодого прапорщика, который немного говорил по-французски. Парень выбрал широкогрудого пони.

Они въехали в Брюссель. Минуя пышный, дорогой центр города, они стали искать пансионы на оживленных узких улочках. Некоторые были настолько грязными, что Кит отвергал их с порога. В конце концов он нашел чистое место, которым владела итальянская вдова по имени Анна Бьянко. Она показалась ему доброй женщиной, которая могла бы взять под свое крыло больного, а из кухни доносился аппетитный аромат. У нее была просторная комната наверху, с большими окнами, выходящими на улицу. Кит заплатил за две недели вперед и сказал, что жилец въедет завтра.

Маккинтоша придется везти туда в повозке. С такой раной он точно не смог бы сидеть на лошади.

Затем Кит и прапорщик поехали в таверну под названием «Отель де Аль» на восточном берегу канала, ведущего из Антверпена. Он увидел большую конную баржу, пришвартованную рядом, и догадался, что новобранцы уже прибыли. Во дворе оказалось около сотни мужчин и несколько женщин, под присмотром английского сержанта.

— Сто три человека, сэр, — доложил тот Киту, — плюс шесть маркитанток, все вполне приличные.

«Баржа, должно быть, была переполнена», — подумал Кит. Вероятно, сержанту дали денег на две лодки, а он втиснул новобранцев в одну, а разницу положил в карман.

— Спасибо, сержант. Когда они в последний раз ели?

— У них был хороший завтрак на рассвете, сэр. Хлеб, сыр и слабое пиво.

— Этого им должно хватить на некоторое время.

— Легко, сэр.

— Хорошо. Постройте их в колонну по пять, и я поведу их.

— Есть, сэр.

Он оценивающе оглядел их, пока сержант их строил. Мундиры были грязными после поездки. За исключением нескольких рьяных юнцов, это была угрюмая компания, вероятно, уже жалеющая о порыве, заставившем их пойти добровольцами. Впрочем, в основном они выглядели здоровыми. Их будут муштровать и гонять на маршах, чтобы держать в тонусе, но сражаться им не придется. Война закончилась.

Его взгляд зацепился за спину высокого мужчины с широкими плечами, и он подумал, как полезен был бы этот человек при маневрировании пушками в бою. У мужчины были длинные, всклокоченные светлые волосы, и он показался ему смутно знакомым. Мужчина обернулся, и Кит с изумлением узнал Джарджа Бокса.

Почему он здесь? Возможно, он потерял надежду найти работу и в отчаянии пошел в армию. Или, что более вероятно, его осудили за серьезное преступление, в котором он вполне мог быть виновен, и приговорили к службе в армии.

Отношения Кита с отчимом были непростыми, но сейчас он был рад его видеть. Когда он подошел, лицо Джарджа, до этого выражавшее стойкое перенесение тягот долгого, неудобного путешествия, расплылось в улыбке.

— Чтоб мне провалиться, — сказал он. — Я вот гадал, не встречу ли я тебя.

Кит энергично пожал ему руку.

— Ты как раз вовремя, — сказал он. — Бои уже закончились.

Затем он заглянул за плечо Джарджа и увидел свою мать.

Он разрыдался.

Он подошел к ней, и они обнялись. Кит не мог найти слов. Его переполняло счастье и любовь.

Наконец она отстранилась и оглядела его с ног до головы.

— Ну и ну, — сказала она. — Такой смуглый, такой худой, и все же такой мужчина. — Она коснулась его шеи чуть ниже уха. — И со шрамом.

— Сувенир из Испании. Мама, ты хорошо выглядишь.

Ей было за сорок, но она казалась такой же здоровой и сильной, как и всегда.

— Как дорога?

— На той барже было тесновато. Но теперь мы на свободе.

— Вы ели?

— Скудный завтрак.

— В лагере будет ужин.

— Не могу дождаться.

— В таком случае, выдвигаемся.

Он отступил и позволил сержанту заняться построением их в походную колонну.

Когда они были готовы, он сел на лошадь, чтобы обратиться к ним. Повысив голос так, чтобы его было слышно издалека, как он научился, он сказал:

— Служить в армии очень просто. Если вы будете делать то, что я вам говорю, когда я говорю, и делать это правильно, то у вас все будет хорошо.

Послышался тихий гул согласия. Это звучало справедливо.

— Если вы будете меня злить, я сделаю вашу жизнь такой несчастной, что вы пожалеете, что на свет родились.

Над этим они рассмеялись, хотя и с ноткой нервозности.

Правда заключалась в том, что Кит никогда никого не доводил до отчаяния. Однако угроза была эффективной.

Наконец он сказал:

— По моему слову… марш!

Он развернул лошадь, тронул ее в шаг, и новобранцы последовали за ним.

*

Была середина утра, когда Элси получила письмо от Кита Клитроу. Она помнила его как смышленого маленького мальчика из воскресной школы. Так вот, маленький Кит теперь был капитаном 107-го пехотного полка и базировался в Брюсселе.

Если бы Кит и его мать остались в своей деревне, они оба так и были бы бедными батраками, никогда не выезжавшими дальше Кингсбриджа. Как же изменила их жизни промышленность и война.

Она перечитала письмо Кита несколько раз. Ей показалось, что Кенелм серьезно болен. Она размышляла все утро, а затем взяла письмо с собой к обеду и показала его своей матери и Спейду.

Арабелла согласилась с ней, что дело выглядит плохо.

— Инфекция держится слишком долго, — сказала она. — Хотелось бы, чтобы он был здесь, чтобы мы могли о нем позаботиться, но путешествие сделает ему только хуже.

— Со стороны графа было очень мило заплатить за пансион, — сказала Элси, — и я немедленно вышлю деньги. У меня еще осталось почти все наследство от отца.

Арабелла все еще выглядела обеспокоенной.

— Не могу придумать, что еще мы можем сделать для бедного Кенелма.

Этот вопрос мучил Элси все утро, но она нашла решение.

— Я должна поехать в Брюссель и позаботиться о нем, — сказала она.

— О, Элси, нет! — воскликнула Арабелла. — Такое опасное путешествие.

— Нет, это не так, — возразила Элси. — Дилижанс до Фолкстона, короткая переправа по морю, а затем на барже по каналу до Брюсселя.

— Любое морское путешествие само по себе опасно.

— Мы ведем речь о недолгом плавании.

— Надолго ты собираешься задержаться в Брюсселе?

— Пока Кенелм не поправится.

— Мы, конечно, можем присмотреть за детьми, не так ли, Дэвид?

— С огромным удовольствием.

Пятерым детям Элси было от восьми до семнадцати лет.

— В этом не будет необходимости, — сказала она. — Они могут поехать со мной. Я сниму там дом. Это будет полезно для детей. Они выучат французский.

— Это расширит их кругозор, — сказал Спейд. — Я одобряю.

Арабелле все еще не нравился план Элси.

— А как же воскресная школа?

— Лидия Маллет будет ею управлять в мое отсутствие. Эймос ей поможет.

— Все равно…

— Я должна помочь Кенелму. Я вышла за него замуж и обязана быть с ним в болезни.

Арабелла надолго задумалась, а затем уступила.

— Да, — неохотно сказала она. — Полагаю, обязана.

*

Джейн прочитала в «Дамском журнале» длинный репортаж, который захватил ее воображение, и показала его Эймосу. Брюссель стал новым популярным местом для светского общества, говорилось в статье. Люди, которые годами стекались в Бат, якобы чтобы лечиться на водах, а на самом деле — чтобы танцевать, сплетничать и щеголять в самых красивых нарядах, теперь делали все то же самое в Брюсселе. Званые обеды, пикники, охота и театр были любимыми занятиями экспатриантов. Город был полон галантных офицеров в великолепных мундирах. Рискованный вальс, со скандально близкими прикосновениями, танцевали там при каждом удобном случае. Могли завязаться плодотворные знакомства между людьми, которые вряд ли встретились бы в Лондоне, замечание, которое показалось Эймосу намеком на прелюбодеяние. Там было много аристократических гостей из Англии, а законодательницей брюссельской моды стала герцогиня Ричмондская.

Эймос испытал легкое отвращение.

— Пустоголовые светские львицы, танцующие непристойный танец, — сварливо сказал он. Затем ему пришла в голову другая мысль. — Но ведь им всем захочется покупать новую одежду.

— Ого! — торжествующе воскликнула Джейн. — Теперь ты запел по-другому.

«Спрос на роскошные ткани будет расти», — думал Эймос. Это было бы полезно, поскольку спрос на армейские мундиры, насущный хлеб его бизнеса, теперь резко упадет. Ему нужно было обзаводиться связями с покупателями в Нидерландах.

— Я, может быть, поеду в Брюссель, — сказала Джейн.

— И ты тоже! — воскликнул Эймос.

— Что ты имеешь в виду?

— Элси едет туда, чтобы ухаживать за Кенелмом. Он ранен. Лидия возьмет на себя воскресную школу, а я ей помогу.

— Ты сделаешь для Элси что угодно.

Эймоса это озадачило.

— Что ты имеешь в виду?

— Вы странный человек, Эймос Барроуфилд.

— Понятия не имею, о чем вы говорите.

— Да, не имеете.

У Эймоса не было терпения для загадочных разговоров.

— В любом случае, кто будет присматривать за Хэлом, пока вас не будет?

— Я возьму его с собой.

— Ох. — Это означало, что Эймос его не увидит. — Надолго?

— Не знаю. По крайней мере, пока там Генри.

— Понятно.

— Не могу дождаться. Похоже, это именно та жизнь, о которой я всегда мечтала, но которую Генри никогда бы мне не дал. Сплошные вечеринки, танцы и новые платья.

«Она никогда не изменится», — подумал Эймос. Как хорошо, что она ему отказала. Если он когда-нибудь женится, то на ком-то серьезном.

Ему крупно повезло.

38

Элси никогда не путешествовала на корабле, не бывала в чужой стране и не останавливалась в пансионе. Она лишь немного знала французский, с трудом разбиралась в иностранной валюте и была поражена непривычным видом домов, магазинов и одежды людей. Она не была робкой, но никогда не представляла себе трудностей, с которыми столкнется в одиночку.

Теперь она знала, что совершила ужасную ошибку, отправившись в Брюссель с пятью детьми, и когда, наконец, она села на скомканную кровать в пыльной гостиничной комнате, окруженная сундуками и детьми, она заплакала.

С немалым трудом ей удалось передать сообщение графу Ширингу в лагерь 107-го пехотного полка, и после этого дела пошли на лад. Ее посыльный вернулся с дружеской запиской от графа и отдельным, незапечатанным письмом, которое она должна была передать герцогине Ричмондской. В письме граф просил герцогиню протянуть руку дружбы миссис Кенелм Маккинтош и упоминал, что Элси была дочерью покойного епископа Кингсбриджского и женой британского армейского капеллана, раненного в сражении при Тулузе.

На следующий день Элси отправилась в резиденцию Ричмондов на улице де ла Бланшиссери. Дом был в три этажа, и в нем хватало места для четырнадцати детей, которых родила герцогиня. Местоположение не было самым дорогим районом Брюсселя, и ходили слухи, что герцог и герцогиня приехали сюда, чтобы сэкономить. Жить здесь было дешевле, чем в Лондоне. Шампанское стоило всего четыре шиллинга за бутылку, что мало влияло на бюджет Элси, но, вероятно, экономило целое состояние для любящих вечеринки Ричмондов.

Рекомендации графа в сочетании с упоминанием епископа и раненого армейского капеллана оказалось достаточно, чтобы преодолеть знаменитый снобизм герцогини, и она любезно приняла Элси. Она была скорее величественна, чем хорошенькая, с сильным носом и подбородком, между которыми затаился рот-бутончик. Она дала Элси записку к брюссельскому торговцу, который хорошо говорил по-английски и мог помочь ей найти хороший дом для аренды.

Элси остановила свой выбор на городском доме недалеко от собора Святых Михаила и Гудулы и переехала туда с пятью детьми. Она поехала в пансион забрать Кенелма и с удивлением отметила, что он, казалось, почти сожалел, прощаясь с синьорой Бьянко, которая, очевидно, заслужила его благодарность.

Дом, который сняла Элси, не был роскошным, но был удобным. Лучше всего было то, что он находился недалеко от жемчужины Брюсселя, его парка, который представлял собой тридцать или сорок восхитительных акров газонов, гравийных дорожек, статуй и фонтанов. Верхом в парк не пускали, благодаря чему люди могли позволить своим детям бегать без страха, что их собьет карета.

Всякий раз, когда погода была хорошей, Элси брала Кенелма в парк. Сначала ей приходилось возить его в инвалидном кресле, но вскоре он оправился настолько, что мог ходить, хотя и медленно. Их всегда сопровождали двое или трое детей, которые обычно брали с собой мяч для игр.

Иногда она сталкивалась с Джейн, графиней Ширинг, которая теперь жила в Брюсселе. Они любезно болтали. Джейн стала близкой подругой герцогини Ричмондской.

Джейн спросила Элси, почему она отклоняет так много приглашений на вечеринки от герцогини и других. Элси ответила, что у нее почти нет времени на подобные вещи, ведь нужно заботиться о пятерых детях и выздоравливающем муже. Это была правда, но, кроме того, она находила балы, пикники и скачки тривиальными и скучными. Она ненавидела постоянную бессмысленную светскую болтовню. Джейн она этого не сказала.

Однажды Элси видела Джейн с красивым офицером, капитаном Персивалем Дуайтом, и в тот раз Джейн не остановилась поболтать. Она была особенно весела и очаровательна, флиртуя с капитаном, и Элси подумала, не роман ли у них. Она могла себе представить, что прелюбодеяние легче случается в чужом городе, хотя она и не была уверена почему.

В один из декабрьских дней, холодных, но солнечных, Элси и Кенелм отдыхали на скамейке, наблюдая за игрой воды в фонтане и присматривая за Мартой и Джорджем, двумя младшими детьми. Элси была поражена переменой в своем муже. Его рана была лишь частью причины. Он видел много страданий и смертей, и это отражалось на его изможденном лице. Его глаза смотрели внутрь, и он видел картины пережитой бойни. От дерзко-амбициозного молодого священника, за которого она вышла замуж, почти ничего не осталось. Таким он ей нравился больше.

— Я почти готов вернуться в полк, — сказал он.

По мнению Элси, он не был готов. Его тело заживало быстрее, чем его разум. Любой внезапный шум на улице, будь это тяжелый ящик, упавший на платформу повозки, или молоток рабочего, сносящего стену, заставлял его вжимать голову в плечи и падать на колени на ковер в гостиной.

— Не торопись, — сказала она. — Давай убедимся в том, что ты полностью поправился. Я считаю, что ты заболел именно потому, что слишком рано вернулся к своим обязанностям.

Он не согласился.

— Бог послал меня сюда, чтобы заботиться о духовном благополучии солдат 107-го пехотного полка. Это святая миссия. — Он, казалось, забыл, что единственной причиной, по которой он стал капелланом, было желание улучшить свои шансы на получение епископского сана.

— Война окончена, — сказала она. — Конечно, теперь в этом меньше нужды.

— Солдатам трудно вернуться к нормальной жизни. Они привыкли к мысли, что жизнь ничего не стоит. Они убивали людей и видели, как умирают их друзья. Такой опыт притупляет сострадание. Только очерствев душой можно выдержать весь ужас этой войны. Они не могут просто так снова стать обычными парнями. Им нужна помощь.

— И ты можешь им помочь.

— Я совершенно точно не могу, — сказал он со вспышкой былой самоуверенности. — Но Бог может им помочь, если они только обратятся к нему.

Она несколько мгновений молча смотрела на него, а затем спросила:

— Ты осознаешь, как сильно ты изменился?

Он задумчиво кивнул.

— Все началось в Испании, — сказал он. Он смотрел на фонтан, но она знала, что он видит выжженное солнцем поле боя. — Я видел молодого солдата, умирающего на земле, его кровь впитывалась в сухую почву.

Он замолчал, но Элси ничего не сказала, давая ему время.

— Враг был уже почти у наших позиций. У товарищей раненого не было времени его утешить, они стреляли из мушкетов, перезаряжали и снова стреляли так быстро, как только могли. Я опустился на колени рядом с ним и сказал, что он попадет в рай. Он заговорил, и мне пришлось приложить ухо к его губам, чтобы разобрать слова, из-за грохота мушкетов и гула пушек. «В рай? — сказал он. — Я, правда?» И я ответил: «Да, если ты веришь в Господа нашего Иисуса Христа». Затем я предложил нам вместе прочитать «Отче наш». «Не обращай внимания на шум, — сказал я. — Бог нас слышит». И тогда он сказал мне, что не знает слов. — Слезы навернулись на глаза Кенелма, когда он вспомнил. — Ты можешь себе это представить? Он не мог прочитать «Отче наш».

Элси могла. Новые дети, приходившие в воскресную школу, иногда не знали, кто такой Иисус Христос. Это было необычно, но не неслыханно.

— Я взял его за руку и прочитал молитву за него, и к тому времени, как я дошел до «Ибо Твое есть Царство и сила, и слава», мальчик покинул этот мир и отправился туда, где нет войны.

— Да упокоится его душа с миром, — сказала Элси.

*

Спейд был потрясен Пассажем Панорам в Париже. Ничего подобного в Лондоне не было. Это была крытая стеклянной крышей мощеная галерея, по обеим сторонам которой располагались магазины, торгующие ювелирными изделиями, бельем, конфетами, шляпами, писчей бумагой и многим другим. Она тянулась от бульвара Монмартр до улицы Сен-Марк. У каждого входа стоял дородный мужчина в форме, в Англии его бы назвали бидлом, чтобы не пускать оборванцев и карманников. Элегантные парижанки, а также многие иностранки, могли делать покупки, не боясь намочить волосы под дождем или испачкать туфли в тоннах грязи на улицах. Дополнительной достопримечательностью была ротонда с панорамными картинами знаменитых городов, включая Рим и Иерусалим.

Арабелла была очарована. Она купила соломенную шляпку, шарф и коробку миндаля в сахаре. Спейд повел ее в магазин, торгующий роскошными тканями, среди которых были шелк, кашемир, тонкий лён и смесовые ткани, множества расцветок и узоров. Он достал из кармана плотную карточку, на которой по-французски было написано, что он является производителем исключительных тканей для высококлассных нарядов и будет рад показать управляющей образцы в удобное для нее время.

Управляющая ответила на беглом французском. Эйб, которому было пятнадцать и который учил французский в Кингсбриджской гимназии, попросил ее повторить сказанное, но медленнее, а затем перевел:

— Она будет рада видеть вас завтра утром в десять.

Спейд поклонился и поблагодарил ее по-французски. Его акцент был ужасен, но он одарил ее своей самой очаровательной виноватой улыбкой, и она рассмеялась.

Когда они вышли из аркады, Спейд почувствовал изменение в атмосфере на улице. Некоторые люди праздно прогуливались, но другие были поглощены оживленными разговорами. Не в первый раз он пожалел, что не понимает языка.

Они прошли мимо женщины, сидевшей у обочины за столиком, заваленным газетами на продажу. Взгляд Спейда упал на заголовок, гласивший:

NAPOLÉON A FUI!

— Что там написано? — спросил он Эйба.

— Не знаю. Бонапарт что-то сделал, очевидно, но я не знаю, что именно.

— Спроси у продавщицы.

Эйб указал на заголовок и сказал:

— Madame, qu’est-ce que ça veut dire?

— Il a échappé, — ответила она. Видя, что они не понимают, она повторила еще несколько раз. — Il est parti! Il s’est sauvé! Il a quitté son prison!

— Думаю, он сбежал, — сказал Эйб Спейду.

Спейд был поражен.

— С Эльбы?

Торговка газетами отчаянно закивала.

— Oui, oui, oui! — Помахав на прощание рукой, она сказала: — Au revoir, Elba! Au revoir! — Затем она расхохоталась.

Они поняли, что это значит.

— Спроси ее, куда он направляется, — сказал Спейд.

— Où va-t-il? — спросил Эйб.

— Il est déjà arrivé en France! Au Midi!

Спейд купил газету.

Арабелла выглядела расстроенной.

— Как это могло случиться? Я думала, его охраняют!

Спейд покачал головой, озадаченный и обеспокоенный. Неужели этот человек может вернуться?

— Давай вернемся в наш пансион, — сказал он. — Может, там у кого-нибудь будет больше новостей.

Они остановились в пансионе, которым управлял француз с английской женой, и поэтому он был популярен среди английских туристов. Когда они приехали, все были в гостиной и оживленно разговаривали. Спейд показал им газету, спросив:

— Кто-нибудь может это прочитать?

Хозяйка, Элеонора Делакруа, взяла ее и пробежала глазами по статье.

— Это невероятно! — воскликнула она. — Каким-то образом ему удалось собрать небольшой флот и армию в тысячу человек!

— Там же был англичанин, который должен был его охранять, — сказал Спейд.

— Нил Кэмпбелл, — сказала мадам Делакруа. — Похоже, он отбыл с Эльбы на корабле «Партридж» с депешей для лорда Каслри.

Спейд безрадостно усмехнулся.

— Интересно, что было в депеше, предупреждение о том, что Бонапарт планирует побег?

— Я бы не удивилась, но здесь об этом не говорится.

— Где он сейчас?

— В Гольф-Жуане, на южном побережье.

— Значит, он не едет сюда. Это облегчение.

— Если это правда, — сказала хозяйка. — Эти газеты не все знают.

— Но что он может сделать во Франции, имея всего тысячу человек?

Она пожала плечами, как француженка.

— Все, что я знаю, — сказала она, — это то, что никогда не стоит недооценивать Наполеона.

*

Эймос Барроуфилд собирался отправить большую партию темно-синей мериносовой шерсти на барже вниз по реке в Комб, а затем морем в Антверпен. Это был его первый крупный заказ из недавно освобожденных Нидерландов, и он хотел, чтобы сукно было доставлено быстро и надежно. Он надеялся получить больше заказов от этого клиента и других, а поэтому он лично сопровождал груз через Ла-Манш.

За день до отъезда он ужинал в кофейне на Хай-стрит — жареный ягненок с картофелем — и читал последние новости.

Заголовок в «Газете» гласил:

БОНАПАРТ ВО ФРАНЦИИ

— Черт, — сказал он.

— Того же мнения, — раздался голос, и Эймос, подняв глаза, увидел за соседним столиком Рупа Андервуда, который ел того же ягненка и читал ту же газету.

С годами Эймос и Руп довольно неплохо сдружились, хотя когда-то были соперниками в борьбе за сердце Джейн Мидуинтер. Им обоим было уже за сорок, и Эймоса поразило, как постарел Руп, а затем он понял, что и сам постарел точно так же. Немного седины в волосах, мягкость в талии, отвращение к бегу.

— Бонапарт высадился на южном побережье Франции в местечке под названием Канны, — сказал Руп. — А затем отправился на мессу в местную церковь.

— Хуже всего, — сказал Эймос, — что, похоже, местные жители толпами вступают в его армию.

— Все думали, что он сбежит туда, где у власти остаются его сторонники.

— Я так понимаю речь о Неаполе.

— Но мы снова его недооценили.

Эймос согласно кивнул.

— Есть только одна причина для него возвращаться во Францию с армией, пусть даже и небольшой. Он хочет снова стать императором.

— Разве это возможно?

— Полагаю, многие французы были бы рады его возвращению. Новый король, Людовик XVIII, кажется, сделал все возможное, чтобы напомнить им, почему они вообще устроили революцию.

— Например?

— Я так понимаю, он возродил древнюю королевскую традицию забывать платить солдатам.

— Бонапарт доберется до Парижа?

— Вот и я думаю. Завтра я должен отбыть в Антверпен.

— Это сколько, семьсот-восемьсот миль от южного побережья Франции?

— Что-то около того.

— Далековато.

— И все же я подумываю, не отменить ли мне поездку.

— Дорога в Париж не будет для него легкой прогулкой. Есть части французской армии, которые могут преградить ему путь.

Эймос кивнул. Французская армия теперь, по крайней мере в теории, служила новому королю, и ей будет приказано защищать страну от Бонапарта.

— Да, — сказал он. — От Парижа до Антверпена еще пара сотен миль. А Нидерланды теперь защищают британская и прусская армии. Так что…

— Опасность того, что Наполеон доберется до Антверпена, невелика, как мне представляется.

— А груз у меня солидный, так что я не хочу отпускать его без присмотра. К тому же я планирую встретиться там со своими клиентами, чтобы лично пожать им руки. Дела идут гораздо проще, когда вы видели друг друга в лицо.

— Так что же ты планируешь делать?

— Я еще не принял решения. В конце концов, если подумать, то скольких рулонов синей мериносовой шерсти стоит моя жизнь?

Руп вздохнул.

— Эта проклятая война, — сказал он. — Она уже двадцать два года тянется, а все никак по-настоящему не закончится. Большую часть нашей взрослой жизни она отравляет нам дело. Плюс у нас были хлебные бунты, и разрушение станков, и законы, которые превращают критику правительства в преступление. И чего мы добились?

— Полагаю, правительство сказало бы, что мы предотвратили превращение Европы во французскую империю.

— Вот только мы этого не сделали, — сказал Руп. — Пока нет.

*

Жильцы пансиона с тревогой следили за новостями из газет, которые им переводила мадам Делакруа. Прованс и юго-запад Франции были роялистскими, настроенными против революции и враждебными к Наполеону. Спейд предположил, что именно поэтому тот держался восточной границы, двигаясь на север от Канн по обледенелым горным дорогам. Тем не менее, многие обозреватели уверяли, что его остановят, как только он столкнется с регулярной французской армией.

Газеты сообщали, что за шесть дней он достиг Гренобля, который находился примерно в двенадцати днях пути от Парижа. Но новости доходили до столицы за четыре дня, так что теперь Наполеон должен был быть в восьми днях пути.

И новости из Гренобля были плохими.

Наполеон и его растущая армия столкнулись с батальоном 5-го линейного полка у городка Лаффре, недалеко от Гренобля. Силы Наполеона уступали в численности правительственным войскам. Это должно было стать концом его возвращения.

По-видимому, он отделился от своих людей и направился бесстрашно в одиночку к солдатам, прибывшим, чтобы его остановить.

Согласно газетному отчету, который, возможно, был несколько приукрашен, Наполеон распахнул свою знаменитую серую шинель, указал на свое сердце и сказал:

— Ну что, солдаты, вы готовы убить своего императора?

Никто не выстрелил.

Один из солдат 5-го полка крикнул:

— Vive l’empereur! Да здравствует император!

Клич был подхвачен, и солдаты сорвали свои белые бурбонские кокарды, символ короля Людовика XVIII, и обнялись с солдатами Наполеона.

Полк в полном составе перешел на сторону Наполеона и двинулся дальше на столицу вместе с ним.

— До сих пор это были лишь крестьяне и национальная гвардия, — сказал Спейд Арабелле, — но это первый раз, когда солдаты регулярной армии перешли на его сторону. Это серьезная перемена.

То же самое произошло в следующем городе, Визиле, где на сторону Наполеона перешел 7-й линейный полк. Затем в Гренобле его встретили как героя-победителя.

— Вот дерьмо, — сказал Спейд, когда эти детали стали неопровержимо ясны. Он вышел и заказал три места в дилижансе до Брюсселя.

С него потребовали в десять раз больше обычной цены, и он заплатил не колеблясь. Они уехали на следующее утро на рассвете.

20 марта, в ранние утренние часы, Людовик XVIII бежал из Парижа.

Несколько часов спустя Наполеон беспрепятственно вошел в столицу.

39

После посещения своих клиентов в Антверпене Эймос отправился в Брюссель. Хэл не должен был находиться в потенциальной зоне боевых действий, и Эймос хотел, чтобы Джейн увезла мальчика обратно в Англию, в безопасность. Он больше не сомневался в том, что Хэл его сын. Джейн любила их ребенка, неужели она не понимает, что Брюссель сейчас не безопасное место для девятилетнего мальчика?

Джейн сняла большой дом возле парка. «Семье из трех человек вряд ли нужно столько места», — подумал Эймос, изучая дом с улицы. Войдя в холл, он заметил, что признаков мужского присутствия почти нет: ни сапог для верховой езды на полу, ни шпаги на крюке, ни двууголки на вешалке. «Неудивительно, — размышлял Эймос, — если Генри проводит больше ночей с полком, чем с семьей».

Эймоса провели в гостиную, где Джейн сидела и читала модный журнал. Она была прекрасно одета, как всегда, и воздух вокруг нее был пропитан легким цветочным ароматом.

Ее лицо раскраснелось от возбуждения. Она казалась счастливой, и он задался вопросом, почему. Энергии ей придавало отнюдь не его присутствие. Дни взаимной страсти прошли для них обоих. У него промелькнула мысль, что у нее мог быть любовник. «Подлое подозрение», — сказал он себе, но не смог полностью отбросить эту возможность.

Она позвонила, чтобы подали чай, и они несколько минут вели светскую беседу. Он рассказал ей о последних событиях в Кингсбридже, а она с энтузиазмом говорила о светской жизни в Брюсселе.

— Герцогиня Ричмондская дает бал, — сказала она. — Ты должен прийти. Я достану тебе приглашение.

Когда-то она жаловалась, что почти не бывает на балах. Эймос догадался, что теперь она посещает их в избытке.

Герцогиня была известным снобом.

— Ты уверена, что она не будет возражать против визита скромного суконщика? — спросил он.

— Совершенно уверена. Она уже пригласила более двухсот человек. Еще один ей не помешает.

Принесли чай, и появился Хэл. Эймос почувствовал знакомый укол в сердце. Хотя до возмужания было еще несколько лет, его сын менялся. Хэл торжественно пожал руку Эймосу, который дорожил прикосновением его мягкой кожи. С аппетитом растущего мальчика он съел три куска торта один за другим.

Наблюдая за ним, Эймоса поразился чему-то в его лице, и неожиданно понял, что оно напоминает ему лицо, которое он видел в своем зеркале для бритья. Если другие заметят это сходство, это может вызвать неприятности. Он решил отпустить бороду.

Хэл ушел, и Эймос перевел разговор на цель своего визита.

— Союзники, собравшиеся в Вене, объявили войну, — сказал он. — Не Франции, а лично Наполеону. Не думаю, что такое когда-либо случалось.

— Это потому, что у нас нет претензий к Франции как к миролюбивой монархии, — сказала Джейн. — Мы собираемся вторгнуться во Францию только для того, чтобы свергнуть Бонапарта. И на этот раз корсиканский выскочка не сбежит.

Это была одна из тех фраз, которые англичане любили повторять как попугаи. Джейн не представляла, как непросто будет победить Бонапарта.

— Ты знаешь, что он собирает свою армию всего в пятидесяти милях отсюда, по ту сторону границы, — сказал Эймос.

— Да, конечно, я знаю, — ответила она. — Но герцог Веллингтон теперь здесь, и он уже доказал, что Бонапарту он более чем ровня.

Это было неправдой. Два генерала еще ни разу не встречались в бою. Но Эймос не хотел придираться к словам.

— Я просто чувствую, что вам с Хэлом будет гораздо безопаснее в Англии.

— В Эрлкасле, я полагаю, — с презрением сказала она. — Где никогда ничего не происходит. Думаю, нам и здесь достаточно безопасно.

— Нет, правда, небезопасно, — настаивал он. — Безрассудно недооценивать Бонапарта.

— Мой муж, знаещь ли, состоит в штабе Веллингтона, — с ноткой высокомерия сказала Джейн. — Возможно, я знаю о военной обстановке больше тебя.

— Я не эксперт, — уступил Эймос. — Но я считаю, что исход битвы абсолютно невозможно предсказать.

Джейн сменила тему.

— Надеюсь, ты приехал сюда не для того, чтобы читать мне лекции.

— Я хочу, чтобы вы с Хэлом были в безопасности, вот и все.

— Это ты о Хэле беспокоишься. До меня тебе нет дела.

— Конечно, есть! — возразил он. — Ты же мать моего единственного ребенка!

— Говори тише, ради всего святого.

— Прости.

Наступила пауза, затем Эймос сказал:

— Просто подумай о том, что я сказал, пожалуйста.

Она была явно раздражена и смущена.

— Я подумаю, конечно, подумаю, — сказала она таким пренебрежительным тоном, который говорил, что она и не собирается.

Разочарованный, он откланялся.

Весна в северо-западной Европе выдалась дождливой, но сегодня был редкий погожий день, и он шел по залитым солнцем улицам в менее дорогой район, где Элси поселилась со своим мужем и детьми. Элси встретила его в холле со своей привычной широкой улыбкой. Когда они поднимались по лестнице, она сказала:

— Пожалуйста, не говори Кенелму, как хорошо он выглядит. Я пытаюсь удержать его от возвращения в полк, пока он не будет готов.

Эймос подавил улыбку. «Типичная Элси, полная решимости все контролировать», — с нежностью подумал он.

— Я учту, — сказал он.

Кенелм был в гостиной. Его лицо, некогда херувимски красивое, теперь было изможденным. Однако в остальном он не походил на больного. Он был полностью одет в священническое облачение и уличные туфли, словно собирался на прогулку. Эймос тактично сказал:

— Рад вас видеть. Я так понимаю, вы идете на поправку.

— Я в прекрасной форме, — сказал Кенелм, словно не соглашаясь. — Это заняло больше времени, чем ожидалось, но теперь я готов вернуться к своим обязанностям.

— Куда так спешить? — спросил Эймос.

— Я нужен солдатам.

«Неужели?» — подумал Эймос. Они, вероятно, сказали бы, что им нужны хорошие сапоги, много боеприпасов и умные командиры.

Кенелм прочитал его мысли.

— Вы не знаете, какова жизнь в армейском лагере, — сказал он. — Пьянство, азартные игры и порочные женщины. Элси простит меня за грубые слова, но я не хочу преуменьшать ситуацию. Вы знаете, каков дневной рацион британского солдата?

— Боюсь, что нет.

— Фунт говядины, фунт хлеба и полпинты джина. Целых полпинты! И когда у них есть деньги на руках, и они не проигрывают их в карты, они тратят их на то, чтобы купить еще больше джина.

— И вы способны спасти их от такой жизни?

Кенелм криво усмехнулся.

— Ах, Эймос, я бы почти подумал, что вы надо мной смеетесь. Нет, я не могу их спасти, но иногда это может сделать Бог.

— Но вы объясняете им как важно не предаваться таким порокам.

— Одна из многих вещей, которые я осознал в армии, это то, насколько бессмысленно объяснять людям как важно быть хорошими. Вместо того чтобы обличать их пороки, я стараюсь поощрять в них другое. Я провожу службы в полях. Я рассказываю им библейские истории. Когда они ранены, или тоскуют по дому, или до смерти напуганы перед боем, я молюсь с ними. Они любят петь, и иногда у меня получается заставить целый взвод петь сообща знакомый им гимн. Когда это происходит, я чувствую, что оправдал свое существование здесь, на земле.

Эймосу пришлось скрыть свое удивление. Он слышал, что армейская жизнь изменила Кенелма, но этот человек преобразился до неузнаваемости.

— Это все очень хорошо, Кенелм, — сказала Элси, — но тебе не следует возвращаться, пока ты полностью не окрепнешь.

— В лагере полно людей, которые не совсем здоровы.

Спор прервался взрывом возбужденной болтовни из холла.

— Это дети возвращаются, — объяснила Элси. — Они были в парке с моей матерью и Спейдом.

Эймос не ожидал увидеть Спейда и Арабеллу. Он знал, что они уехали в Париж, но с тех пор ничего о них не слышал. Он был рад видеть, что им удалось спастись от Бонапарта. Он надеялся, что здесь, в Брюсселе, им всем будет безопасно, но знал, что это может быть и не так.

Дети ворвались в комнату. Они хорошо знали Эймоса и не чувствовали необходимости вести себя образцово. Младшие наперебой рассказывали ему о том, что они видели и делали в парке. Старшие были более сдержанны. Стивену, сыну Элси, было восемнадцать, а Эйбу, сыну Арабеллы, уже пятнадцать, но они, очевидно, ничуть не меньше были довольны прогулкой в парке.

Спейд рассказал Эймосу, что получил в Париже много заказов, и их количество обещало только расти. Он надеялся, что сможет доставить товары по принятым заказам, но это зависело от того, как дальше будет развиваться ситуация с Бонапартом.

Арабелла купила в Париже одежду, догадался Эймос. Ей был шестьдесят один год, и она была стройна и грациозна в зеленом шелковом платье.

Эймосу во второй раз за день предложили чай, и он из вежливости согласился. Дети набросились на сэндвичи. Затем они ушли.

— Теперь, когда волна схлынула, Эймос, я хочу попросить вас об одолжении, — сказал Кенелм.

— Все, что смогу, конечно.

— Не могли бы вы сопроводить Элси на бал герцогини Ричмондской? Ее пригласили, и я хочу, чтобы она пошла. Она заслуживает вечер отдыха и развлечений, но я не могу пойти с ней туда. Если меня увидят пьющим шампанское на аристократической вечеринке, это произведет совершенно неверное впечатление.

Элси смутилась.

— Кенелм, пожалуйста! Какое это было бы бремя для Эймоса. Кроме того, я не думаю, что его пригласили.

— Вообще-то, Джейн, графиня Ширинг, обещала достать мне приглашение.

— Да неужели? — неодобрительно произнесла Элси.

— Я не планировал его принимать, но был бы очень рад, и даже почту за честь, сопроводить вас, миссис Маккинтош.

— Вот, — с удовлетворением сказал Кенелм. — Значит, решено.

*

Герцог Веллингтон находился вдали от армии, будучи занят другими обязанностями в качестве британского посла в Париже, но теперь он вновь принял командование британской и голландской армиями. Союзная прусская армия находилась под отдельным командованием.

По возвращении Веллингтон попросил Генри, графа Ширинга, присоединиться к его штабу, как и в Испании. Генри согласился, поскольку это было скорее приказ, чем просьба, и попросил назначить Кита своим адъютантом.

— Он очень способный молодой человек, — сказал Генри герцогу. — Он начал работать на фабрике в семь лет, а к восемнадцати уже был ее управляющим.

Генри рассказал Киту, что герцог сказал:

— Именно такой человек мне и нужен.

Сегодня Киту нужно было доставить сообщение новому командиру 107-го пехотного полка. Он поскакал туда под проливным дождем. Находясь в лагере, он воспользовался возможностью разыскать свою мать.

Сэл была одета в мужскую одежду. Это не было маскировкой, Кит знал. Она не пыталась выдать себя за мужчину. Но брюки и жилеты были практичнее платьев в армейском лагере. Многие маркитантки одевались так же. Другим преимуществом было то, что это отличало их от проституток, так что им не приходилось отбиваться от нежелательных ухаживаний.

Она, естественно, спросила его, как скоро союзники вторгнутся во Францию.

— Веллингтон еще не решил, — сказал Кит, и это была правда. — Но не думаю, что до этого осталось много дней.

Кит хотел, чтобы его мать вернулась домой в Англию, в безопасность, но не стал ее уговаривать. Она решила быть рядом со своим мужчиной, когда тот будет рисковать жизнью в бою, и Кит должен был уважать ее выбор. В конце концов, он поступил так же, вступив в армию вместе с Роджером. Каждый из них войдет во Францию в составе британской армии и примут участие в атаке на силы Бонапарта. Он надеялся, что все они вернутся живыми.

Это была удручающая мысль, и он отогнал ее.

Они сидели в палатке, укрываясь от дождя. Вошел солдат и купил у Сэл трубку табака. Когда мужчина ушел, Кит спросил:

— Так ты теперь торгуешь табаком?

— И не только, — сказала Сэл. — Солдатам запрещено покидать лагерь. Некоторые нарушают правила, но таких немного, ведь в наказание полагается порка. Так что я раз в неделю хожу в Брюссель. Дорога занимает два часа. Я покупаю то, что солдаты не могут достать в лагере. И это не только табак, но и писчие принадлежности, игральные карты, апельсины, английские газеты, все такое. Продаю вдвое дороже, чем плачу.

— Они не возражают против цены?

— Я говорю им правду. Половину цены составляют мои затраты на покупку товара в Брюсселе, а другую половину оплата за то, что я прошла шесть миль туда и шесть миль обратно.

Кит кивнул. В любом случае, с его широкоплечей матерью мало кто решался спорить.

Дождь утих, и он попрощался. Он забрал свою лошадь и поехал назад, но вернулся в штаб не сразу. Артиллерийская батарея Роджера находилась всего в миле отсюда, и он поскакал туда в надежде увидеть человека, которого любил. Офицерам не запрещалось покидать лагерь, так что Роджера могло там и не быть.

Впрочем, Киту повезло и он застал Роджера в палатке за игрой в карты с другими офицерами, что было совсем неудивительно. Тот, вероятно, как обычно, попросит у Кита денег взаймы, а Кит, как обычно, откажет.

Кит понаблюдал за игрой несколько раздач, затем Роджер извинился, сунул деньги в карман и вышел из-за стола. Они побрели прочь под мелким моросящим дождем. Кит рассказал Роджеру о предприимчивости Сэл.

— Замечательная женщина, твоя мать, — сказал Роджер.

Кит согласился.

Пройдя несколько минут по размокшей земле, он почувствовал, что Роджер ведет его в определенном направлении. И точно, они миновали небольшой лесок и вышли к заброшенной хижине. Роджер вошел внутрь первым.

Там была всего одна дверь и ни одного окна. Дверь висела на одной петле. Роджер прикрыл ее и подпер большим камнем.

— В том маловероятном случае, если кто-то попытается войти, мы услышим, как он толкает дверь, и у нас будет достаточно времени, чтобы привести себя в приличный вид и сделать вид, будто мы зашли сюда переждать дождь.

— Хорошая мысль, — сказал Кит, и они поцеловались.

*

Веллингтон созвал совещание штаба, чтобы обсудить последние разведданные. Они собрались в арендованном доме Веллингтона на Рю-Руаяль и стояли вокруг большой карты, разложенной на обеденном столе. За окнами лил сильный дождь, как и большую часть июня. Кит стоял позади всех, пытаясь разглядеть карту через плечи более высоких мужчин. Настроение было напряженным. Вскоре им предстояло столкнуться с самым успешным полководцем своего времени, а может, и всех времен. По подсчетам Кита, Бонапарт провел шестьдесят сражений и выиграл пятьдесят. Этого человека определенно стоило бояться.

Французская национальная армия была разделена на четыре части и стратегически расположена для защиты страны от вторжений с севера, востока и юго-востока, а также от возможного роялистского восстания на юго-западе. Для британцев наибольшее значение имела Северная армия, защищавшая шестидесятимильный участок границы между Бомоном и Лиллем.

— По нашим оценкам, у Бонапарта сто тридцать тысяч человек, — сказал глава разведки. — Ближайшие находятся примерно в пятидесяти милях отсюда.

Британцы и голландцы были рассредоточены на огромной территории: иначе и быть не могло, ведь сельская местность должна была снабжать их продовольствием для людей и фуражом для лошадей.

— Наши силы составляют сто семь тысяч солдат, — продолжил офицер. — Но наши союзники, пруссаки, расположенные к юго-востоку от нас, насчитывают сто двадцать три тысячи человек.

«Значит, — подумал Кит, — у нас перед Бонапартом почти двукратное численное превосходство». Кит находился в армии Веллингтона уже более двух лет и знал, что «Старый Носач» всегда старался сражаться, имея численное преимущество, и скорее отступал, чем рисковал вступать в бой при неблагоприятных шансах. Это во многом и объясняло его успех.

Кто-то спросил:

— Какова будет стратегия Бонапарта?

Веллингтон улыбнулся.

— Когда я был в Вене, я обсуждал это с баварским фельдмаршалом, князем Карлом Филиппом фон Вреде, который сражался на стороне Наполеона до тех пор, пока пару лет назад не перешел на нашу сторону. Фон Вреде сказал, что Бонапарт говорил ему: «У меня нет стратегии. У меня никогда нет плана кампании». Бонапарт по своей природе оппортунист. Единственное, что можно предсказать в его случае, только то, что он непредсказуем.

«Эта мудрость не особо помогла», — подумал Кит. Разумеется, он ничего не сказал.

— Пруссаки хотели бы немедленно вторгнуться во Францию, — продолжал Веллингтон. — Блюхер говорит, что оставил свою старую трубку в Париже и хочет ее вернуть. — Мужчины вокруг герцога усмехнулись. Семидесятидвухлетний прусский командующий был обаятельным плутом. — Но реальная правда в том, что у его правительства не хватает денег и оно хочет поскорее закончить войну, а его люди отчаянно хотят вернуться домой к сбору урожая. Я бы предпочел подождать, но не хочу затягивать так долго, чтобы люди Блюхера начали разбегаться. Я отмахнулся от него, пообещав, что мы атакуем в июле.

Кит приветствовал отсрочку. Он не спешил вступать в еще одно сражение. Он хотел выжить, вернуться домой и возобновить свою прежнюю жизнь, делать станки для суконной промышленности и делить постель с Роджером. За две недели ожидания могло случиться что угодно. Бонапарт мог умереть. Французы могли сдаться. Возможно, больше вообще не будет сражений.

— Еще кое-что, — сказал офицер разведки. — Вчера патруль британского 95-го стрелкового полка столкнулся с группой французских улан к юго-западу отсюда, и мы можем предполагать, что они могут пересечь границу и атаковать через Монс.

— Вполне вероятно, — сказал Веллингтон. — Он может надеяться окружить нас и отрезать от побережья, чтобы мы не могли получать припасы. Но мы не можем быть уверены, пока не узнаем больше. А пока мы должны излучать невозмутимое спокойствие. У нас превосходящие силы, мы можем выбрать момент для битвы, нам почти нечего бояться. — Он улыбнулся. — И чтобы доказать это, завтра я буду присутствовать на балу у герцогини Ричмондской.

40

Рю-Руаяль была улицей великолепных особняков, граничащей с парком. Дом Веллингтона был не только его резиденцией как посла, но и штаб-квартирой как командующего армией. В день бала, в четверг 15 июня, его старшие офицеры собрались на обед в три часа дня. Это не было светское мероприятие, его жена была в Англии, и за столом не было других женщин. Да и еду подали простую. Веллингтон предпочитал говядину и к ней очень хорошее вино и ничего более.

На обеде присутствовал Генри, граф Ширинг. Кит ждал его в большом холле вместе с другими адъютантами. Граф был встревожен. Ходили упорные слухи, что французы вот-вот вторгнутся. Однако у Веллингтона были надежные шпионы в Париже, и они не видели никаких признаков неминуемых действий. Он подозревал, что Бонапарт сам распускает такие слухи, чтобы ввести его в заблуждение.

Один из слухов гласил, что Бонапарт отправит небольшой отвлекающий отряд для атаки на пруссаков к юго-востоку от Брюсселя, соблазняя Веллингтона разместить там англо-голландские армии, а затем основная атака последует на западе, перерезав линии коммуникаций Веллингтона с побережьем. Киту это показалось типичной уловкой Бонапарта. Веллингтон не был так уверен.

Через несколько минут после того, как старшие офицеры сели за стол, прибыл Вильгельм, принц Оранский. Он был командиром Первого корпуса Веллингтона, в который входили голландские войска. Худощавый, он получил прозвище «Тощий Билли». Дверь в столовую оставили открытой, чтобы адъютанты могли слышать его доклад.

Принц объявил, что передовые прусские отряды вступили в перестрелку с французскими силами, которые пересекли границу к югу от Брюсселя.

Именно о таком повороте событий и ходили слухи, от которых Веллингтон отмахнулся, сомневаясь в их достоверности.

Герцог на мгновение был озадачен. От его шпионов не поступало никаких сведений по этому поводу.

— Возможно, это была незначительная атака, — сказал Веллингтон. — Разведывательный отряд, может быть.

— Но может, и нет! — возразил принц.

Ложный маневр или настоящая атака? Узнать наверняка было невозможно. Главнокомандующий должен был сделать выбор. В его распоряжении была лишь интуиция.

— Нам нужно получить больше информации, — сказал Веллингтон.

Судя по голосу принца, он был обескуражен нерешительностью герцога. Очевидно, он считал, что Веллингтон должен отправить войска на юг для поддержки пруссаков. Кит не знал, что и думать. Бонапарт славился своей быстротой, любая задержка в реакции могла оказаться фатальной. Но если Веллингтон передвинет войска на основании недостоверной информации, он также может попасть впросак.

Выдвигать войска или ждать?

Обед возобновился, пусть и ненадолго. Следующим запыхавшимся гостем был сын герцога и герцогини Ричмондских. Он проскакал двадцать две мили, сменив нескольких лошадей, с новостью, что французские солдаты захватили крошечный средневековый город Тюэн, сразу за границей, заставив прусские войска отступить.

Насколько это было серьезно? Молодой аристократ, чья одежда была покрыта грязью после бешеной скачки, не мог дать точную оценку численности французов. Это было прискорбно. Веллингтону теперь позарез нужно было знать, сколько же французских войск пересекло границу. Слишком многое было поставлено на карту.

Орел или решка?

Через несколько минут прибыл прусский офицер связи, генерал-майор фон Мюффлинг, и сообщил, что французы продвинулись еще на десять миль на север и атакуют более крупный город Шарлеруа.

Веллингтон все еще считал маловероятным, что вся французская армия участвует в этом вторжении. Более вероятно, по его мнению, это был тот самый ложный маневр, о котором ходили слухи, чтобы отвлечь оборонительные силы от настоящего вторжения в другом месте. Другие за столом думали иначе.

Впрочем, в качестве меры предосторожности Веллингтон вызвал генерал-квартирмейстера, полковника сэра Уильяма Де Ланси, и приказал всем союзным войскам быть готовыми к выступлению. Он также проинструктировал Де Ланси, какие приказы на марш следует отдать.

Кит был обеспокоен. С самого начала он соглашался с Веллингтоном, что появление французских улан у Монса, к юго-западу от Брюсселя, указывало на основную атаку дальше на запад, но доказательств обратного становилось все больше. Тем не менее, Веллингтон придерживался своего первоначального суждения и истолковывал новые донесения как очередные признаки ложного маневра.

Что, если Веллингтон ошибся? Прямо сейчас союзные силы были разбросаны по сельской местности на сотни миль, но иначе и быть не могло, ведь нужно было найти достаточно продовольствия для людей и фуража для лошадей. Прежде чем они смогут сражаться, их нужно будет собрать и отправить в зону боевых действий, что требовало значительного времени, тогда как армия Бонапарта, возможно, уже была на марше, собранная для сражения.

К этому времени уже подходил к концу световой день. Кит боялся, что надвигается гигантская угроза, а Веллингтон отказывается ее видеть.

Когда столь часто прерываемый обед наконец закончился, Веллингтон, по своему обыкновению, отправился на прогулку в парк. Это не было таким уж беззаботным занятием, как могло показаться поскольку его подчиненные знали, где его найти в этот час, и, гуляя, он отдавал непрерывный поток приказов.

Затем он вернулся в свой дом. Экипажи уже ждали, чтобы отвезти всех на бал, но Веллингтон и его штаб медлили. В сумерках снова появился фон Мюффлинг с очередным донесением от прусской армии, и оно было глубоко шокирующим. Французы взяли крепость Шарлеруа, всего в сорока милях от Брюсселя, и пруссаки были вынуждены отступить.

Хуже того, подтвердилось, что в составе атакующих французских сил была Императорская гвардия. Это был элитный корпус, который всегда сопровождал Бонапарта.

Кит почувствовал леденящий страх. Веллингтон ошибся. Это не было ложным маневром. Пока союзники готовились вторгнуться во Францию, Бонапарт перевернул игру и вторгся в Нидерланды. Захватчики сами стали объектом вторжения.

Лицо Веллингтона слегка побледнело.

Кит вспомнил слова самого Веллингтона: «Бонапарт по своей природе оппортунист. Единственное, что можно предсказать в его случае, только то, что он непредсказуем».

«Теперь у нас проблемы», — подумал Кит.

Веллингтон быстро пришел в себя. Он посмотрел на карту. Две дороги, ведущие из Шарлеруа, были похожи на стрелки часов, показывающих два часа.

— В какую именно сторону отступили пруссаки?

— На северо-восток. — Мюффлинг провел пальцем по часовой стрелке до места, где была бы цифра два, и остановился у города Линьи. — Блюхер будет держать оборону здесь.

Веллингтон положил палец на минутную стрелку — длинную, прямую дорогу, идущую строго на север, к Брюсселю. Возле Шарлеруа были угольные шахты, и Кит знал, что по этой дороге непрерывным потоком тянулись тяжелые повозки, запряженные волами, доставляя уголь на мануфактуры и в камины Брюсселя.

— Угольная дорога теперь осталась без охраны? — спросил Веллингтон. — Или Блюхер ее прикрыл?

— Я не уверен.

Кит ощутил панику. Угольная дорога проходила по границе между прусскими и британскими силами, и теперь он понял, что в генеральном штабе даже не обсуждалось, кто именно должен ее защищать.

Веллингтон сохранил самообладание.

— Значит, мы должны быть готовы к любой атаке французов вдоль этой дороги.

Затем он приказал дивизии генерала Пиктона выступить из Брюсселя на двенадцать миль к югу, чтобы перекрыть угольную дорогу у деревни Мон-Сен-Жан.

Затем, к великому изумлению Кита, Веллингтон поехал на бал.

*

Элси выглядела восхитительно.

Ее обычно не считали красивой женщиной. Для общепринятой красоты ее рот был слишком широк, а нос при этом слишком велик. Теперь Эймос задумался, не ошибаются ли все эти условности. Ее широкая улыбка соответствовала ее щедрой душе, а мягкие карие глаза ее теплому большому сердцу. Или, может быть, она была из тех женщин, которые становятся привлекательнее в зрелом возрасте. А может, то, что на ней было, особенно ей шло. Ее платье было подарком от Спейда, сшитое его сестрой Кейт из огненно-красного и ярко-желтого шелка. Оно едва ли нуждалось в украшениях, но большинство женщин на балу будут сверкать бриллиантами, поэтому она одолжила ожерелье у Арабеллы.

Какова бы ни была причина, сердце Эймоса затрепетало, когда он посмотрел на нее. Эта реакция сбила его с толку. Они были просто друзьями, партнерами по воскресной школе. Он знал ее лучше, чем любую другую женщину, даже Джейн. Это было странное чувство по отношению к другу. Они сидели друг напротив друга в карете, оба улыбаясь без всякой видимой причины.

Резиденция Ричмондов находилась на улице де ла Бланшиссери. На французском «Blanchisserie» означало «прачечная», и герцог Ричмондский иногда в шутку называл свой дом «прачечной».

На улице выстроилась очередь из экипажей, а толпа зевак собралась поглазеть на богатых и знатных гостей, которые прибывали на бал: женщины в искусно драпированных шелках и кричащих драгоценностях, большинство мужчин — в мундирах.

Бальный зал находился не в самом доме, а в очень большом отдельном здании, которое, как сказали Эймосу, раньше было выставочным залом каретного мастера. Войдя внутрь, Эймос был поражен ослепительным светом сотни, возможно, тысячи свечей, и огромного числа цветов. Больше, чем он когда-либо видел в одном месте. От этого зрелища у него слегка закружилась голова, словно он только что выпил бокал шампанского.

— Это роскошнее всего, что мы видели в Зале собраний Кингсбриджа, — сказала Элси.

— Поразительно.

Их приветствовала герцогиня Ричмондская, привлекательная женщина лет сорока.

— Ваша светлость, позвольте представить вам мистера Эймоса Барроуфилда, моего дорогого друга, — сказала Элси.

Эймос поклонился. Герцогиня кокетливо посмотрела на него и сказала:

— Графиня Ширинг уверяла меня, что мистер Барроуфилд самый красивый мужчина на западе Англии, и теперь я вижу, что она имела в виду.

Эймос был озадачен ее флиртом и сказал первое, что пришло в голову:

— Очень мило с вашей стороны пригласить меня, ваша светлость.

— Держите его при себе, миссис Маккинтош, а то кто-нибудь его у вас украдет.

Она намекала на то, что Эймос и Элси — пара, что было неправдой.

Элси подтолкнула его, и они отошли от герцогини вглубь зала. Появился официант с шампанским на подносе, и они взяли по бокалу.

— Простите, я не знаю, как реагировать на подобные глупости, — сказал Эймос. — Это так неловко.

— Она просто шутила. А ваша застенчивость, это тоже своего рода часть игры. Не волнуйтесь, вы отлично справились.

— Полагаю, большинство мужчин на таких мероприятиях к этому привыкли и знают, что сказать.

— Да, и я рада, что вы не такой. Вы мне нравитесь таким, какой вы есть.

— И я чувствую то же самое по отношению к вам. Давайте не будем меняться.

Она улыбнулась, казалось, довольная.

Оркестр заиграл веселую мелодию в три четверти, и Элси сказала:

— Я знаю, вы любите танцевать, но как вы относитесь к вальсу?

— Думаю, я справлюсь.

Элси поставила свой бокал на стол и сказала:

— Тогда давайте попробуем.

Эймос осушил свой бокал, избавился от него, а затем обнял ее. Они закружились в вальсе на танцполе.

Талия Элси была теплой под его правой рукой. «Как приятно, — подумал он, — танцевать с женщиной, которая ему так нравится».

Он осторожно притянул ее немного ближе.

*

Когда прибыла компания Веллингтона, у резиденции Ричмондов образовалась пробка. Веллингтон был нетерпелив и выскочил из кареты в пятидесяти ярдах от ворот. Идя вместе с группой офицеров, Кит с удивлением увидел в толпе коренастую фигуру и круглое лицо Сэл, своей матери.

Он был с герцогом, и на одно постыдное мгновение он сделал вид, что не заметил ее. Затем герцог случайно взглянул на него, и он подумал, как обрадуется Сэл, если он ее поприветствует, поэтому он отделился от группы, подошел к ней и обнял ее.

— Ну и ну, — сказала она, сияя от удовольствия. — Мой маленький Кит, с самим герцогом Веллингтоном. Никогда не думала, что увижу когда-нибудь подобное.

— Как ты, мама? Как там Джардж?

— Мы в порядке. Он в лагере. Я пришла сюда кое-что купить. Тебе лучше вернуться к своему герцогу.

Вспомнив, что он в мундире, он официально поклонился, после чего они вернулись к своей компании.

Веллингтон мало что упускал из виду, и он обратил внимание на действия Кита.

— Кто это был?

— Моя мать, сэр, — ответил Кит.

— Господи, — сказал Веллингтон.

Кит обиделся.

— Это единственный человек в мире, которым я восхищаюсь больше, чем вами, сэр, — сказал он.

На мгновение герцог не знал, как воспринять это замечание. Его можно было счесть дерзостью. Но затем он улыбнулся и кивнул.

— Молодец, — сказал он, и они пошли дальше.

Бал был в самом разгаре, и молодые гости с энтузиазмом вальсировали. Кит был в замешательстве. Как можно танцевать, когда Бонапарт уже на подходе?

Прибытие герцога вызвало переполох. Он был самой важной персоной в Брюсселе и героем благодаря своим победам при Витории и Тулузе. Все хотели поприветствовать его и пожать ему руку.

Кит был голоден и напуган. Он с тоской заглядывал в дверь столовой, но должен был держаться рядом с графом Ширингом на случай, если вдруг понадобится. Придется подождать, пока граф проголодается.

Веллингтон не танцевал, но прогуливался под руку с беременной леди Фрэнсис Уэбстер, которую, по слухам, считали его любовницей. Хотя веселье продолжалось, постоянно прибывали офицеры в мундирах, пересекали бальный зал и что-то шептали герцогу на ухо. Он вступал с каждым в короткую беседу, а затем отсылал их с новыми приказами.

Он вернулся к проблеме угольной дороги и решил, что отправить дивизию Пиктона в Мон-Сен-Жан недостаточно. Теперь он направил голландцев под командованием Тощего Билли к перекрестку под названием Катр-Бра, южнее по угольной дороге, чтобы раньше преградить путь любому французскому наступлению.

В перерывах между танцами, когда оркестр умолкал, с улицы доносился топот марширующих ног и звон упряжи. Признак того, что все больше и больше войск собиралось в городе.

Появлялись офицеры из штаба генерал-квартирмейстера и, прерывая танцы, отдавали приказы о передвижении другим офицерам. Шокирующая новость об отступлении пруссаков из Шарлеруа распространила тревогу по бальному залу. Во время показательных шотландских танцев в исполнении Гордонских горцев мужчины начали расходиться. Одни уходили, получив приказ, другие просто догадываясь, что они нужны в своем подразделении.

Некоторые прощания между молодыми офицерами и девушками были поразительно страстными, ведь пары понимали, что могут больше никогда не встретиться.

Герцог уехал в три часа ночи, и его адъютанты наконец-то смогли отправиться спать.

*

Кит и граф были в свите Веллингтона, когда тот выехал в восемь часов утра в пятницу, 16 июня.

Они выехали из Брюсселя через Намюрские ворота и направились на юг по угольной дороге. Поверхность была вымощена булыжником для удобства колесного транспорта, а по обеим сторонам шли широкие грунтовые тропы для всадников. Угольная пыль с повозок окрасила грязь в черный цвет. Дорога с обеих сторон шла через лес.

Дождь, для разнообразия, прекратился, оставив после себя лужи и грязь. Солнце уже припекало и день обещал быть душным.

Веллингтон был напряжен. Лицо герцога не выдавало его чувств, но те, кто его знал, могли читать знаки. Вторжение застало его врасплох. Хуже того, он совершил ошибку в оценке, позволив Бонапарту дойти до Шарлеруа. Он должен был сосредоточить свои войска раньше, как он теперь понимал задним числом. Но Бонапарт собрал свои силы быстро и тихо, и сумел сохранить свое вторжение в тайне, пока оно не набрало обороты. Кит дважды слышал, как Веллингтон говорил: «Бонапарт меня надул».

Все знали, что главной задачей теперь было соединиться с пруссаками, чтобы создать армию, значительно превосходящую по численности армию Бонапарта. И хитрый Бонапарт сделает все возможное, чтобы этому помешать.

Офицеры штаба, двигаясь верхом, обогнали регулярные войска, направлявшиеся на юг. Кит был взволнован, увидев Роджера с его артиллерией. Тяжелые, запряженные лошадьми орудия уверенно продвигались по булыжнику. На минуту Кит поехал рядом с Роджером, который выглядел бодрым и энергичным, хотя, должно быть, выступил в ранний час.

— Береги себя, — сказал Кит, и он никогда не произносил эту избитую фразу с таким чувством.

Затем он пришпорил коня и двинулся дальше.

Чуть дальше они миновали 107-й пехотный полк. Кенелм Маккинтош вел некоторых солдат в исполнении гимна под названием «Пробудитесь, наши сонные души», что определенно было хорошим выбором для людей, вставших среди ночи. У баптистов были лучшие мелодии, и у Кита было ощущение, что это явно одна из них, но Маккинтош давно уже был выше сектантских мелочей.

Он вглядывался в лица, проезжая мимо, и вскоре заметил свою мать и отчима. У Джарджа был стандартный солдатский ранец, называемый «ротным ранцем». У Сэл был похожий, который она, должно быть, выпросила на обозе. Джардж был в короткой красной куртке и серых брюках, а на Сэл были брюки и жилет, обычная мужская одежда. Они весело шагали под солнцем. Оба были достаточно сильны, чтобы идти весь день без устали. На глазах у Кита Сэл достала из-под жилета кусок острой местной колбасы под названием «буден», вынула из ножен на поясе чересчур длинный нож, отрезала дюйм колбасы и дала Джарджу, который засунул его в рот и счастливо зажевал.

Кит испытал искушение остановиться, но он разговаривал с матерью всего несколько часов назад, поэтому ограничился тем, что привлек ее внимание и помахал рукой, а затем поехал дальше.

Пока он еще ехал рядом с кингсбриджским пехотным полком, он увидел, как подъехал Джо Хорнбим, очевидно, уехавший вперед и вернувшийся. Джо крикнул марширующим солдатам:

— Впереди, слева в лесу, чистый ручей. Остановитесь и быстро наполните фляги свежей водой.

Он проехал вдоль колонны, повторяя сообщение.

«Он был почти мальчишкой, но стал хорошим офицером, — размышлял Кит, — заботящимся о нуждах солдат. Это качество он унаследовал явно не от своего деда».

Дорога проходила через ферму, которую кто-то назвал Мон-Сен-Жан, где была развилка. Веллингтон остановился, чтобы поговорить со своим штабом.

— Я выбрал это место год назад, — сказал он. — Левая развилка в конечном итоге ведет к Шарлеруа, а правая к Нивелю. Так что здесь мы можем перекрыть оба основных подхода к Брюсселю.

Они находились у вершины длинного хребта, с которого открывался вид на поля пшеницы и ржи, еще зеленые, но уже высокие. Угольная дорога спускалась по пологому склону в низину с двумя большими фермами, расположенными в миле или двух друг от друга. Она пересекала дорогу, идущую с востока на запад, и снова поднималась к противоположному хребту, где стояла таверна.

— Если случится худшее, — сказал Веллингтон, — именно здесь мы дадим последний бой. Если мы потерпим здесь неудачу, мы потеряем Брюссель, а возможно, и всю Европу.

Это была отрезвляющая мысль, и группа замолчала.

Кто-то спросил:

— Как называлась последняя деревня, которую мы проехали?

— Это место называется Ватерлоо, — сказал герцог.