Доспехи света

44

После того как союзники вошли в Париж, Наполеон Бонапарт отрекся от престола во второй раз и был заключен в тюрьму, на этот раз на удаленном острове Святой Елены в середине Атлантического океана, в двух тысячах миль к западу от Кейптауна и в двух с половиной тысячах миль к востоку от Рио-де-Жанейро.

107-й пехотный полк вернулся в Кингсбридж, как и граф Ширинг, его жена Джейн и их мальчик Хэл. Два дня спустя Эймос, вернувшийся домой чуть раньше, получил записку от Джейн с просьбой зайти в Уиллард-Хаус на чай.

Он застал ее за разбором вещей, ее дорожные сундуки стояли вокруг на ковре в гостиной. С помощью прачки она брала свои великолепные платья одно за другим и решала, нужно ли их почистить и отгладить, или постирать, или отдать.

— Наконец-то мир! — сказала она Эймосу. — Разве это не чудесно?

— Теперь мы можем вернуться к нормальной жизни, — сказал Эймос. — Если кто-то из нас еще помнит, какова она.

— Я помню, — твердо сказала она. — И я собираюсь наслаждаться ею.

Эймос изучал ее. Ей было сорок два, по его подсчетам, и она всё ещё оставалась стройной и привлекательной. Много лет он обожал ее, но теперь мог быть объективным. Ему все еще нравилась ее жизнерадостность, которая и делала ее сексуальной, но теперь он часто замечал ее расчетливый взгляд и эгоистично надутые губы, когда она собиралась манипулировать людьми.

— Как граф? — спросил он. — Ему повезло выжить после ранения в голову.

— Сейчас увидите, — сказала она. — Он присоединится к нам через минуту или две. — Упоминание о битве навело ее на мысли о другой жертве: — Бедная Элси Маккинтош, осталась без мужа с пятью детьми.

— Мне жаль, что Маккинтош умер. Он стал совсем другим человеком, храбрым и человечным, знаете ли, после того как выбрал путь армейского капеллана.

— И все же, теперь вы можете жениться на Элси.

Эймос нахмурился.

— С чего вы решили, что я женюсь на Элси Маккинтош? — раздраженно спросил он.

— По тому, как вы танцевали с ней на балу у герцогини Ричмондской. Я никогда не видела вас таким счастливым.

— Неужели. — Эймос был еще больше раздражен, потому что она была права. Он и правда в тот вечер прекрасно провел время с Элси. — Это не значит, что я хочу на ней жениться, — сказал он.

— Нет, конечно, нет, — сказала Джейн, пренебрежительно махнув рукой. — Это просто мысль.

Дворецкий внес поднос с чаем, и Джейн освободила место на диване и двух креслах. Эймос думал о том, что она сказала. Он был счастлив с Элси кружась в вальсе, это правда, но это не означало, что он ее любит. Он был к ней привязан. Он восхищался ее мужеством, когда она, бросив вызов всем, кормила детей бастующих фабричных рабочих. Ему никогда не было скучно с ней. Все это, но не любовь.

Вспоминая бал, он вспомнил, как ему понравилась близость вальса, прикосновение к телу Элси, теплому сквозь шелк ее платья, и понял, что хотел бы повторить это.

Но танец — это ещё не брак.

— Унесите одежду, которую я посмотрела, и пустые сундуки, — сказала Джейн горничной, — а через полчаса вернитесь, и мы разберем остальное. — Она села и налила чай.

Появился граф в мундире. Его голова была перевязана, и он шел довольно нетвердо. Эймос встал, чтобы пожать ему руку, затем пристально посмотрел на него, когда тот сел и принял чашку чая от Джейн.

— Как вы себя чувствуете, милорд? — спросил Эймос.

— Как никогда лучше! — сказал Генри, но сказал это слишком быстро и слишком уверенно, словно хотел опровергнуть обратное.

— Поздравляю с вашим вкладом в победу в величайшей битве всех времен.

— Веллингтон был просто поразителен. Гениален.

— Судя по тому, что я слышал, это была упорная борьба.

Генри покачал головой.

— В какие-то моменты, возможно, но в моем представлении никогда не было сомнений в конечном результате.

Это было не то, что слышал Эймос.

— Блюхер, похоже, прибыл в самый последний момент.

На мгновение Генри растерялся.

— Блюхер? — сказал он. — Кто такой Блюхер?

— Командующий прусской армией в Нидерландах.

— А! Да, да, конечно, Блюхер. Но победил-то Веллингтон, знаете ли.

Эймос был озадачен. Война всегда была единственным, что интересовало графа, и он много о ней знал. Но он вел этот обмен банальностями, подобно невежде в таверне. Эймос сменил тему.

— Что до меня, то я рад вернуться в Англию и в Кингсбридж. Как Хэл?

— В следующем году он пойдет в местную гимназию, — ответил Генри.

Джейн скривилась.

— Не понимаю, почему он не может просто заниматься с гувернером, как вы, Генри, в детстве.

Генри не согласился.

— Мальчику нужно проводить время с другими мальчиками, учиться ладить со всякими людьми, как в армии. Мы же не хотим вырастить офицера, который не умеет разговаривать с солдатами.

Эймос на мгновение был ошеломлен предположением, что Хэл, его сын, станет солдатом, но затем он вспомнил, что однажды Хэлу предстоит исполнять все обязанности графа, включая пост полковника 107-го Кингсбриджского пехотного полка.

Джейн вздохнула.

— Как вы считаете нужным, конечно, Генри. — Эймос был уверен, что она так не думает. Спор еще всплывет.

Вошел Хэл. Ему было уже десять лет, так что скоро ему предстояло пойти в школу.

Генри взглянул на Хэла, нахмурился, затем отвернулся, почти так, словно не узнал мальчика. Затем Джейн весело сказала:

— А вот и Хэл пришел выпить с нами чаю, Генри. Правда же, наш сын быстро растет?

Генри на мгновение показался удивленным, затем сказал:

— Хэл, да, входи, мой мальчик, съешь пирожное.

Это было странное взаимодействие. Эймосу показалось, что Генри не понял, кто такой Хэл, пока не заговорила Джейн. И он забыл Блюхера, третьего по важности человека при Ватерлоо после Веллингтона и Бонапарта. Возможно, тот обломок лафета, пролетевший по воздуху, не просто оцарапал Генри кожу головы. Он вел себя как человек с повреждением мозга.

Хэл съел три куска торта, прямо как в Брюсселе, затем выпил чай и ушел. Вскоре за ним последовал и граф. Эймос посмотрел на Джейн, и она сказала:

— Ну, теперь вы знаете.

Эймос кивнул.

— Насколько все плохо?

— Он стал другим человеком. Большую часть времени он вполне справляется. — Она понизила голос. — Но потом он что-нибудь скажет, и ты думаешь: «О, господи, он понятия не имеет, что вокруг него происходит».

— Это очень печально.

— Он совершенно не способен управлять полком и все решения оставляет Джо Хорнбиму, который должен быть его адъютантом, а теперь уже майор.

Эймосу не было дела до Генри, но он беспокоился о его сыне.

— Хэл понимает, что граф…

— Не в своем уме? Не совсем.

— Что вы ему сказали?

— Что его отец все еще не пришел в себя после ранения, и мы уверены, что скоро ему станет лучше. Правда в том, что я не думаю, что он когда-нибудь поправится. Но для Хэла будет лучше, если он поймет это постепенно.

— Мне очень жаль это слышать. Ради графа и ради вас, но больше всего ради Хэла.

— Что ж, вы могли бы кое-чем помочь.

Эймос догадался, что именно ради этого его и позвали на чай.

— С радостью, — сказал он.

— Будьте для Хэла кем-то вроде наставника.

Эймос оживился. Он был бы рад любому предлогу проводить с Хэлом больше времени.

— Ничего официального, — продолжала Джейн. — Просто разговаривайте с ним о жизни в целом. О школе, о делах, о девушках…

— Вы же знаете, в последнем у меня очень мало опыта.

Она кокетливо улыбнулась ему.

— Может, у вас и было немного уроков, но учительница была очень хороша.

Он покраснел.

— Серьезно…

— Речь скорее о том, как разговаривать с девушками, как с ними обращаться, о чем не стоит шутить. Вы нравитесь женщинам, Эймос, и все благодаря тому, как вы с ними обращаетесь.

Это было новостью для Эймоса.

— Вы должны быть его советчицей, а не я.

— Он меня не послушает, я же его мать. Он приближается к тому возрасту, когда дети считают своих родителей глупыми и выжившими из ума и ничего не понимающими.

Эймос вспомнил, что и сам так думал о своем отце.

— Конечно, я это сделаю. С огромным удовольствием.

— Спасибо. Вы могли бы позволить ему провести день на одной из ваших фабрик, и, может быть, взять его на заседание городского совета, что-то в этом роде. Однажды он станет графом, и ему нужно будет знать обо всем, что происходит в графстве.

— Не уверен, что я хорошо справлюсь, но я попробую.

— Это все, чего я хочу. — Она встала, подошла к нему и тепло поцеловала в губы. — Спасибо, — сказала она.

*

Олдермен Хорнбим покинул фабрику в полдень, направляясь в центр города. Ему было шестьдесят два, и ходьба давалась уже не так легко, как раньше. Доктор велел ему курить меньше сигар и пить меньше вина, но что за удовольствие в такой жизни?

Он миновал длинные ряды домов, построенных «спина к спине», где жили многие его рабочие. Теперь, когда война закончилась, дела снова пойдут в гору, и для новых работников потребуется больше жилья.

Он пересек первый мост, прошел мимо больницы на Прокаженном острове, перешел второй мост, а затем начал подъем по Главной улице. Этот участок всегда выбивал его из сил.

Он прошел через рыночную площадь, мимо собора, и направился в кофейню на Хай-стрит, где его сын, Говард, ждал его к обеду. Он с облегчением сел. В груди слегка закололо. Через минуту-другую пройдет. Он оглядел зал, кивнул нескольким знакомым, а затем они с Говардом заказали обед.

Как он и ожидал, боль долго не продлилась, и он с аппетитом поел, а затем закурил сигару.

— Нам скоро придется построить еще одну-две улицы, — сказал он Говарду. — Я ожидаю послевоенного строительного бума.

— Надеюсь, вы правы, — сказал Говард. — В любом случае, у нас там несколько акров земли, и мы можем возвести дома в два счета.

Хорнбим кивнул.

— Я хочу ввести твоего сына в дело.

— Джо все еще в армии.

— Это ненадолго. Теперь, когда война закончилась, ему это наскучит.

— И ему всего восемнадцать.

— Он быстро взрослеет. А я не собираюсь жить вечно. Однажды делу понадобится новый хозяин.

Говард выглядел обиженным.

— Значит, это буду не я.

Хорнбим нетерпеливо вздохнул.

— Да брось, Говард, ты же себя лучше знаешь. Ты неплохо управляешься с жильем, но ты не из тех, кто сможет вести все предприятие. В глубине души ты и сам не хочешь этой работы. Ты бы ее возненавидел.

— Моя сестра могла бы.

— Не говори глупостей. Дебби умна, но рабочие не станут слушать приказы женщины. Впрочем, она сможет советовать своему племяннику, и Джо будет ее слушать, если у него есть хоть капля ума, а она у него есть.

— Я вижу, вы уже все решили.

— Решил. — Хорнбим зажал сигару между зубами и встал, Говард тоже поднялся. Отец и сын вышли вместе, но Говард направился к дому, он все еще жил с родителями, а Хорнбим свернул на Главную улицу, с довольным видом куря и радуясь спуску.

На рыночной площади, у Уиллард-Хауса, он увидел Джо, зрелище, которое всегда его радовало. Парень был высоким и широкоплечим и выглядел настоящим красавцем в новом мундире, который он приобрел, у портного Хорнбима, по возвращении из Брюсселя. Однако Хорнбим не мог не заметить, что Джо больше не выглядел юным. В нем не было абсолютно ничего мальчишеского.

Это сделала война. Она заставила мальчика быстро повзрослеть. Хорнбим сравнил это со своим собственным опытом, когда он осиротел в двенадцать лет и вынужден был воровать еду и искать теплое место на ночь без всякой помощи взрослых. Ты делал то, что должен был, и это меняло твой взгляд на мир. Он вспомнил, как одной холодной ночью зарезал пьяного ради его кошелька и после этого спал с чувством удовлетворения.

Затем он заметил, что Джо не один. Он был с девушкой примерно его возраста, и, более того, обнимал ее за талию, его рука легко лежала на ее бедре, что говорило о приятной близости, которая, впрочем, еще не перешла в полное обладание. Это была хорошо одетая работница с милым личиком и дерзкой улыбкой. Любой, кто увидел бы их вдвоем, предположил бы, что они «гуляют».

Хорнбим был в ужасе. Эта девушка не подходила его внуку, совсем не подходила. Он хотел проигнорировать их и пройти мимо, но было уже поздно делать вид, что он их не заметил. Он должен был что-то сказать. Он не мог подобрать слов, подходящих для этой мучительной встречи, поэтому просто сказал:

— Джо!

Джо не смутился.

— Добрый день, дедушка, — сказал он. — Это моя подруга, Марджери Рив.

— Приятно познакомиться, мистер Хорнбим, — сказала она.

Хорнбим не протянул ей руки.

Она, казалось, не заметила пренебрежения.

— Зовите меня мисс Марджи, все так зовут.

Хорнбим не собирался называть ее никак.

Она не обращала внимания на его холодное молчание.

— Я раньше работала на вас в «Свинарнике». — Она с гордостью добавила: — Но теперь я продавщица в магазине. — Она явно считала, что поднимается по социальной лестнице.

Джо определенно заметил неодобрение Хорнбима, что, конечно, не могло его удивить, и произнёс:

— Мой дедушка очень занят, Марджи, не будем его задерживать.

— Я поговорю с тобой позже, Джо, — сказал Хорнбим и пошел дальше.

Продавщица в магазине. Вот почему ее одежда была довольно хороша, ее предоставил работодатель. Но изначально она была фабричной работницей, с грязными ногтями и самодельной одеждой. Джо не должен ухаживать за такой девушкой! Она была миленькой, в этом не было сомнений, но этого было недостаточно, совсем недостаточно.

Хорнбим вернулся на фабрику на вторую половину дня, но с трудом мог сосредоточиться и все время думал о подружке Джо. Неподходящая связь в юности могла разрушить жизнь человека. Он должен был защитить Джо.

Он спросил управляющего фабрики «Свинарник», знает ли он семью Рив.

— О, да, — сказал тот. — Юная Марджи была здесь, пока не нашла работу получше, а оба ее родителя работают на нашей Старой фабрике. Мать управляет прядильной машиной, а отец валяльной.

Мысли об этой проблеме не покидали Хорнбима и когда он шел домой вечером. Как только он вошел в холл, он спросил Симпсона, меланхоличного лакея:

— Мистер Джо дома?

— Дома, олдермен, — ответил Симпсон с таким видом, будто это была трагедия.

— Позовите его в мой кабинет. Я хочу поговорить с ним перед ужином.

— Будет исполнено, сэр.

В ожидании Джо Хорнбим снова почувствовал боль в груди, несильную, но острую на мгновение-другое. Он гадал, не от беспокойства ли это.

Джо вошел, уже говоря на ходу:

— Простите, что так внезапно представил вам Марджи, дедушка. Я собирался упомянуть ее имя до того, как вы с ней познакомитесь, но не успел.

Хорнбим перешел прямо к делу.

— Она не годится, ты же знаешь, — твердо сказал он. — Я не хочу, чтобы тебя видели гуляющим с женщиной такого сорта.

Джо задумчиво помолчал, затем нахмурился.

— Какого именно сорта вы имеете в виду?

Джо прекрасно знал, какой сорт имел в виду его дед. Однако, если мальчишка хочет, чтобы это было сказано вслух, так тому и быть.

— Я имею в виду, что она из низшего класса, едва ли выше фабричной работницы, и ты должен метить выше.

— Она очень умна, прекрасно читает и пишет, у нее доброе сердце, и с ней весело.

— Но она работница. Как и ее родители, которые оба работают на моей Старой фабрике.

Джо ответил спокойно и рассудительно, словно это было то, о чем он уже думал.

— В армии я сблизился со многими рабочими и обнаружил, что они почти такие же, как и все мы. Некоторые нечестны и ненадежны, а некоторые самые верные друзья, каких только можно пожелать. Я не стану судить человека за то, что он рабочий. Или работница.

— Это не одно и то же, и ты это знаешь. Не притворяйся глупее, чем ты есть, мальчишка. — Хорнбим тут же пожалел, что сказал «мальчишка».

Но Джо, казалось, не обиделся. Возможно, он усвоил, что из-за слов не стоит ссориться. Он на несколько мгновений задумался, а затем сказал:

— Кажется, я не рассказал вам всей истории о том, как я чуть не погиб при Ватерлоо.

— Рассказал. Ты сказал, что кто-то другой подставился под тесак, предназначенный для тебя.

— Там было нечто большее. Я расскажу вам сейчас, если у вас есть время.

Хорнбим не хотел этого слышать. Ему было слишком больно думать, что его единственный внук чуть не погиб. Но он не мог отказать.

— Хорошо.

— Это было под вечер, и, как оказалось, в последней фазе битвы. 107-й пехотный полк находился на самом западном краю линии фронта Веллингтона, ожидая приказов. Майор Денисон был убит, и я остался единственным живым старшим офицером, так что я принял командование.

Хорнбим не мог не подумать, что именно такой дух он и хотел видеть в человеке, который однажды возглавит его дело.

— Бонапарт бросил в бой Императорскую гвардию, свои лучшие войска, видимо, надеясь, что они сметут нашу армию. Я повёл полк в атаку, и мы, а с нами и другие, ударили гвардейцам во фланг, в самое их мягкое подбрюшье. В разгар схватки подо мной подстрелили лошадь, и я упал на спину. Я поднял глаза и увидел гвардейца с занесенным солдатским тесаком, готового меня прикончить. Я был абсолютно уверен, что это мой конец.

«Не дай бог», — подумал Хорнбим. Ему было почти невыносимо думать об этом. Но он должен был дать Джо продолжить.

— Один из моих людей шагнул вперед с выставленным штыком. Гвардеец увидел это, развернулся и обрушил свой тесак на моего солдата. Тесак и штык ударили одновременно. Гвардейцу распороли живот, а моему солдату перерубили шею наполовину. А я встал, совершенно невредимый, и продолжил сражаться.

— Слава богу.

— Этот человек спас мне жизнь, отдав свою.

— Кто он был? Кажется, ты не говорил.

— Я полагаю, вы его знали. Его звали Джардж Бокс.

Хорнбим был сражен.

— Знал его? — Он не знал, что сказать. — Я определенно его знал. И его жену.

— Сэл. Она тоже была при Ватерлоо. Маркитантка. Хороший человек. Была столь же полезна, как и любой мужчина.

Хорнбим искал слова, чтобы выразить свои чувства.

— Последние годы они были худшими смутьянами в Кингсбридже!

— И все же он спас мне жизнь.

Хорнбим был в замешательстве. Он не знал, что чувствовать. Как он мог быть благодарен человеку, который десятилетиями был его врагом? С другой стороны, как он мог ненавидеть человека, спасшего жизнь его внука?

— Так что, — сказал Джо, — надеюсь, вы понимаете, почему я не согласен с тем, что Марджери Рив мне не пара. Я надеюсь, что я сам окажусь ее достоин.

Хорнбим умолк.

Через минуту Джо встал.

— Пойду посмотрю, готов ли ужин.

— Хорошо, — сказал Хорнбим.

*

Кит так и не полюбил лошадей. Он никогда не получал от них удовольствия, не восхищался их силой и красотой, не наслаждался вызовом норовистого скакуна. Но теперь он ездил верхом так же бездумно, как ходил пешком.

Он ехал в Бэдфорд бок о бок с Роджером. Кит не возвращался в Бэдфорд с того дня, как уехал, двадцать два года назад. Деревня могла измениться с тех пор, как он ее помнил. Почувствует ли он привязанность к месту своего рождения? Или возненавидит его за то, что оно изгнало его и его мать?

Роджер за эти годы возвращался много раз, и теперь Кит спросил его:

— Что ты думаешь о текущем состоянии Бэдфорда?

— Унылое захолустье, — сказал Роджер. — Живут там в основном массе невежественные, необразованные фермеры. Ими довольно плохо управляет мой брат Уилл, но они слишком глупы, чтобы возмущаться. Я возненавидел Бэдфорд с тех пор, как уехал и поступил в Оксфорд и понял, что есть лучший мир.

— Ох, — сказал Кит. — Может, нам и не стоит возвращаться.

— Но мы должны.

Они возобновляли свое старое дело. Они оставили свой дом в Кингсбридже, когда вступили в армию, а все их инструменты Сэл и Джардж перевезли в старую мастерскую Роджера в Бэдфорде. Они планировали работать там и жить в усадьбе бесплатно.

Кит нервничал по этому поводу, хотя Роджер и говорил, что все будет в порядке. Уилл ненавидел Кита и его мать. Вспомнит ли он об этом и будет ли чувствовать то же самое сейчас? Кит боялся, что да.

Проблема была в том, что у них было очень мало денег. Некоторые вернулись с войны с туго набитыми кошельками, в основном за счет грабежа имущества мертвых солдат. Кит никогда не был в этом силен. Роджер был более расторопным, но он всегда проигрывал деньги в азартные игры. У Роджера все еще были долги, которые заставили его бежать, хотя кредиторы и поостереглись бы требовать долг с человека, сражавшегося при Ватерлоо. В итоге у них не было даже наличных денег на покупку материалов.

Их спас Эймос. Он заказал еще один станок Жаккарда и заплатил половину цены авансом. Кит был благодарен, но Эймос не принимал никаких благодарностей. «Когда я был в отчаянном положении, мне помогли, — сказал он. — Теперь я делаю то же самое». Так что они смогли купить дерево и железо, гвозди и клей, но у них не было ничего лишнего.

Когда они въехали в деревню, Кит заметил дом, где он когда-то жил. Он выглядел так же, но меньше. При взгляде на домик у него потеплело на душе, и он догадался, что это потому, что он был там в свое время так счастлив, пока не умер его отец и все не пошло наперекосяк.

Пока он смотрел, из дома вышел маленький мальчик с деревянной мисочкой семян и бросил их нескольким тощим курам. Птицы бросились к нему и жадно клевали семена. Мальчик наблюдал за ними. «Это мог бы быть я», — подумал Кит и попытался вспомнить, каково это быть ребенком и не иметь забот, но не смог. Он улыбнулся и покачал головой. Некоторые этапы прошлого было просто невозможно вернуть.

Они миновали церковь. «Там лежит мой отец», — подумал Кит. У него было искушение остановиться, но он передумал. Могила его отца была отмечена лишь деревянным крестом, который наверняка уже сгнил, и Кит не смог бы найти точное место. В воскресенье он проведет несколько минут на церковном дворе, просто постояв в тишине и предавшись воспоминаниям.

Они подъехали к усадьбе, и Кит был потрясен, увидев, насколько она в плохом состоянии. Краска на входной двери облупилась, а разбитое окно было заделано доской. Они объехали конюшню, но никто не вышел расседлать их лошадей, так что они сделали это сами.

Они вошли через парадную дверь. В холле было несколько больших собак, но они узнали Роджера и завиляли хвостами. В комнате стоял отвратительный запах. Ни одна женщина не потерпела бы столько грязи и запустения, но Уилл и его жена давно уже разошлись, Джордж умер, так и не женившись, да и Роджер, конечно, тоже был холост.

Роджер сказал Киту, что Уилл потратил все, что у него было, и все, что мог занять. Они нашли его в гостиной за игрой в карты с человеком, в котором Кит узнал Платтса, дворецкого. Волосы Уилла ниспадали до плеч. Платтс был в рубашке, но без пиджака и галстука. На столе стояла пустая бутылка портвейна, а два грязных стакана показывали, куда делось ее содержимое. В этой комнате тоже пахло собаками.

Кит вспомнил, каким был Уилл все эти годы назад. Большой, сильный молодой джентльмен, надменный, хорошо одетый, с полными карманами денег и сердцем, преисполненным гордости.

Уилл поднял глаза на брата и сказал:

— Роджер. Что ты здесь делаешь?

«Какой недружелюбный прием для брата», — подумал Кит.

— Я знал, что ты захочешь поздравить меня с моим вкладом в победу в битве при Ватерлоо, — саркастически сказал Роджер.

Уилл не принимал никакого участия в войне, кроме как зарабатывал на ней деньги.

Уилл не улыбнулся.

— Надеюсь, ты не собираешься надолго оставаться. Я не могу себе позволить кормить тебя. — Он заметил Кита и сказал: — Какого черта здесь делает этот мелкий?

— Мы с Китом деловые партнеры, Уилл. Мы будем пользоваться моей мастерской.

— Просто скажи ему, чтобы он не попадался мне на глаза.

— А тебе, возможно, не стоит попадаться на глаза ему, — сказал Роджер. — Он уже не тот маленький мальчик, которого ты когда-то мучил. Он был на войне и научился убивать людей. Если ты перейдешь ему дорогу, он перережет тебе горло быстрее, чем ты успеешь сказать «нож».

Это было преувеличением, но Уилл выглядел неуверенно. Он уставился на Кита, затем отвернулся, словно как будто испугался.

Кит больше не боялся Уилла. Но он был в ужасе от того, что придется жить в этом грязном, запущенном доме, принадлежащем пьянице. «Ну что ж, — подумал он, — на войне я спал и в худших местах. Это будет получше, чем мокрое одеяло в грязном поле».

— Посмотрим наверху, — сказал Роджер. — Надеюсь, мою спальню содержали в чистоте и порядке, пока я был в отъезде, защищая вас от Бонапарта.

Платтс заговорил впервые.

— Нам не хватает прислуги, — заныл он. — Слуг не найти. Слишком много мужчин ушло в солдаты. Что мы можем поделать?

— Мог бы и сам прибраться, бесполезный лентяй. Пойдем, Кит, посмотрим мою комнату.

Роджер вышел, и Кит последовал за ним. Они поднялись по лестнице, и Кит вспомнил, какой огромной она казалась ему в детстве. Роджер открыл дверь в спальню, и они вошли. Комната была пуста. Стояла кровать, но без матраса, не говоря уже о подушках или простынях.

Роджер открыл ящики и обнаружил, что они пусты.

— Я оставлял здесь одежду, — сказал он. — И серебряную щетку для волос, и зеркало для бритья, и пару сапог.

Вошла горничная, худая женщина лет тридцати с темными волосами и плохой кожей. На ней было простое самодельное платье, а на поясе висела связка ключей. Она тепло улыбнулась Киту, и через мгновение он узнал ее.

— Фан! — сказал он и обнял ее.

Он повернулся к Роджеру.

— Фан ухаживала за мной, когда мне проломили череп. Мы стали большими друзьями.

— Я хорошо это помню, — сказал Роджер. — И каждый раз, когда я с тех пор видел Фанни, она спрашивала, как ты.

Кит этого не знал. Он сказал ей:

— Я удивлен, что ты все еще здесь.

— Теперь она экономка, — сказал Роджер.

— И все еще без жалованья, — сказала Фанни.

— Почему ты никогда не уезжала? — спросил Кит.

— Мне некуда идти, — сказала она. — Я сирота, ты же знаешь. Это единственная семья, которая у меня есть, да поможет мне Бог.

— Но здесь все так запущено.

— Большая часть прислуги ушла. Остались только я и Платтс, а Платтс почти не работает. И денег на мыло, полироль, сажу для каминов и прочее почти нет.

Роджер указал на пустые ящики.

— Что случилось со всеми моими вещами?

— Мне очень жаль, мистер Роджер, — сказала она. — Слуги забрали все в счет невыплаченного жалованья. Я говорила им, что это по сути воровство, а они отвечали, что вас, скорее всего, убьют на войне, и никто никогда не узнает, что они взяли.

Киту это было ненавистно. Он чувствовал себя нежеланным гостем в ужасном доме.

— Давай посмотрим мастерскую, — сказал он.

— Там не так уж плохо, — быстро сказала Фанни. — Она заперта, и ключ есть только у меня, кроме вас, мистер Роджер. Я присматривала за ней, и за всеми вашими инструментами и прочим.

— Я не знаю, куда делся мой ключ, — сказал Роджер. — У меня его нет.

— Тогда возьмите мой. — Фанни сняла ключ со своей связки и протянула ему. Роджер поблагодарил ее.

Кит и Роджер покинули усадьбу и прошли полмили через деревню. Это заняло некоторое время, потому что Кит постоянно останавливался, чтобы поговорить с людьми, которых помнил. Брайан Пайкстафф, лидер методистов, растолстел. Алек Поллок, оборванный хирург, который перевязывал череп Кита, наконец-то обзавелся новым пальто. Джимми Манн все еще носил ту самую треуголку. Киту приходилось всем рассказывать о Ватерлоо.

Наконец они добрались до мастерской. Это была прочно построенная конюшня, которую Роджер переделал, вставив большие окна для лучшего освещения. Кит увидел инструменты, аккуратно развешанные на крюках вдоль стены. В шкафу стояла посуда и стеклянная утварь, все чистое.

В одном конце был бывший сеновал, который легко можно было превратить в спальню. «Любовное гнездышко», — подумал Кит.

— Мы могли бы жить здесь, не так ли? — сказал он.

— Я так рад, что ты это сказал, — ответил Роджер.

*

Хорнбим не мог перестать думать о том, как Джардж Бокс спас Джо в битве при Ватерлоо. Он хотел забыть обо всем, но постоянно возвращался к этому в своих мыслях. Он размышлял об этом, сидя в своем кабинете на фабрике «Свинарник», уставившись на письма от клиентов и не читая их. Он не мог свыкнуться с мыслью, что он в огромном долгу перед одним из никчемных скотов, которых он нанимал на свои фабрики. Это был неудобоваримый факт, словно кто-то сказал ему, что король Англии на самом деле — страус.

Что могло бы принести ему душевный покой? Если бы он мог дать Боксу какую-то награду, возможно, это восстановило бы равновесие, но Бокс был мертв. Однако ему пришло в голову, что он мог бы что-то сделать для вдовы. Но что? Денежный подарок? Зная Сэл Бокс, она могла бы его отвергнуть и еще больше унизить Хорнбима.

Он решил переложить эту проблему на Джо.

Как только он это придумал, ему захотелось немедленно это осуществить. Уж таков был его стиль. Он покинул фабрику посреди утра и отправился в Уиллард-Хаус.

Его провели в комнату в передней части дома с видом на собор. Это все еще был кабинет графа, как он понял, но Генри был где-то в другом месте. Красный мундир Джо висел на крюке за дверью, а сам он сидел за большим столом с небольшой стопкой бумаг перед собой, вазочкой с заточенными перьями и чернильницей справа от него.

Хорнбим сел и принял чашку кофе. Джо знал, какой кофе он любит. Крепкий со сливками.

— Я горжусь тобой, — сказал он Джо. — Ты майор, а тебе всего восемнадцать.

— Армия считает, что мне двадцать два, — сказал Джо.

— Или делает вид, что считает.

— И это временно. Скоро прибудет новый подполковник, чтобы принять командование.

— Хорошо. Я не хочу, чтобы ты провел всю свою жизнь в армии.

— Я, вообще-то, еще не строил планов на всю оставшуюся жизнь, дедушка.

— Что ж, я построил. — Это было не то, о чем Хорнбим пришел поговорить, но ему было трудно перейти к сути. Его долг благодарности Джарджу Боксу был унизителен. Он продолжал уклоняться от темы. — Я хочу, чтобы ты покинул армию и начал работать в семейном бизнесе.

— Спасибо. Это, безусловно, вариант.

— Не будь дураком, это лучший вариант. Что еще ты будешь делать? Не отвечай, мне не нужен список. У меня три фабрики и пара сотен сдаваемых внаем домов, и все это твое, как моего единственного внука.

— Спасибо, дедушка. Я искренне польщен.

Это было вежливо, но не было согласием, отметил Хорнбим. Однако на данный момент, вероятно, придется этим довольствоваться. Сейчас был не тот момент, чтобы настаивать. Ожесточенный спор мог подтолкнуть Джо в неверном направлении. На Джо не так-то легко было давить и задирать. В этом он отличался от своего отца и походил на своего деда.

Хорнбим встал.

— Я хочу, чтобы ты хорошенько об этом подумал. Ты очень способный, но тебе многому предстоит научиться. Чем раньше ты начнешь, тем более компетентным ты будешь, когда я уйду на покой. — Он все еще не сказал того, зачем пришел. «Это так на меня не похоже», — подумал он.

— Обещаю хорошенько об этом подумать, — сказал Джо.

Хорнбим подошел к двери. Сделав вид, что только что вспомнил, он сказал:

— Ах да, и зайди к вдове Джарджа Бокса. Мне, пожалуй, следует как-то ее вознаградить. Выясни, чего она хочет.

— Сделаю все, что смогу.

— Ты всегда должен делать все, что сможешь, Джо, — сказал Хорнбим и вышел.

*

Кенелма Маккинтоша похоронили на протестантском кладбище в Брюсселе. Элси была одной из сотен женщин, искавших в долине тела своих любимых после битвы при Ватерлоо. Это был худший день в ее жизни. Ей приходилось смотреть на мертвые лица тысяч мужчин, в основном молодых, распростертых в полях грязи и примятой пшеницы, с ужасно изуродованными телами и невидящими глазами, устремленными в небо. Груз скорби, который она ощущала, был почти невыносим. Большинство из них похоронят там, где они лежат. Офицеров в отдельных могилах, солдат в общих ямах. Но капелланам полагались привилегии, и она смогла забрать тело Кенелма и устроить ему достойные похороны.

Дети были безутешны. Она наказала им гордиться отцом за то, что он рисковал жизнью, неся духовное утешение солдатам, и напомнила, что теперь он на небесах, и однажды они снова его там увидят. Сама она верила в это лишь наполовину, но детям это принесло определенное утешение.

Ее собственное горе было сильнее, чем она ожидала. Она никогда не любила Кенелма, и он был эгоистичным человеком, пока армия его не изменила, но они были вместе слишком долгое время и произвели на свет пятерых чудесных детей, и его смерть оставила в ее жизни пустоту. Она плакала, когда его гроб опускали в могилу.

И вот теперь она снова в Кингсбридже, живет с матерью и Спейдом и ведет воскресную школу вместе с Эймосом. Ее старший ребенок, Стивен, был с готовностью принят в Оксфорд, будучи внуком епископа, так что он уехал, но в остальном все было по-прежнему, за исключением того, что теперь она была вдовой, и писем от Кенелма больше не будет.

Она не думала, что снова выйдет замуж. Много лет назад она мечтала выйти замуж за Эймоса, но он хотел Джейн. Он все еще проводил много времени с Джейн. Он выглядел довольно угрюмым во время визита некоего майора Персиваля Дуайта из штаба главнокомандующего армией в Лондоне. Дуайт приехал, по его словам, с инспекцией 107-го пехотного полка, но нашел время сопроводить Джейн на скачки, в театр и в Зал собраний, заменяя ее выздоравливающего мужа. Эймос сказал, что ему не нравится видеть, как Джейн флиртует, пока ее муж оправляется от боевого ранения. Правда, это была типичная для Эймоса суровая моральная позиция, но Элси подозревала и ревность.

Ей понравилось танцевать с Эймосом на балу у герцогини Ричмондской. Она воспринимала их вальс как своего рода символическое прелюбодеяние. Волнующий и очень тесный физический контакт с мужчиной, который не был ее мужем. Эймос, возможно, тоже чувствовал нечто подобное. Но это было все, что между ними было.

В одно воскресенье октября, после окончания занятий в воскресной школе, когда они уже прибрались, Эймос как бы невзначай спросил ее, как она относится к англиканской церкви.

— Это единственная религия, с которой я знакома, — сказала она. — Я верю в большую часть ее догматов и с удовольствием хожу в церковь, молюсь и пою гимны, но я совершенно уверена, что священнослужители знают не так много, как притворяются. Мой отец был епископом, помните, и я не доверяла и половине того, что он говорил.

— Боже мой. — Она видела, что он шокирован. — Я и не подозревал, что вы настолько агностик.

— Я говорю детям, что их папа ждет их на небесах. Но мы теперь слишком много знаем о планетах и звездах, чтобы верить, что небеса находятся где-то там, в небе. Так где же в таком случае они?

Он не ответил на этот вопрос, но вместо этого задал свой.

— Как вы думаете, вы выйдете снова замуж?

— Я не думала об этом, — сказала она, что было неправдой.

— А что вы думаете о методизме?

— Вы и Спейд хорошая реклама методизма. Вы не догматичны, уважаете чужое мнение и не хотите преследовать католиков. Вы знаете не больше, чем англикане, но разница в том, что вы признаете свое невежество.

— Вы когда-нибудь были на методистской службе?

— Нет, так уж вышло, но, может, однажды схожу, чтобы посмотреть, что это такое. Почему вы задаете мне эти вопросы?

— О, это просто праздное любопытство.

Они перешли к разговору о поиске нового учителя математики, но Элси потом еще долго размышляла над этим религиозным разговором. Вернувшись домой, она рассказала о нем матери.

— Тебе не кажется это немного странным?

Арабелла рассмеялась.

— Странным? — сказала она. — Ничуть. Я все гадала, когда же он поднимет эту тему.

Элси не поняла.

— Правда? Почему? Почему это стало так важно?

— Потому что он хочет на тебе жениться.

— О, боже мой, мама, — сказала Элси. — Не говори глупостей.

*

Сэл жила в комнате в доме женщины, сдававшей жилье, Пейшенс Крейтон, известной как Пэт. Однажды Кит предложил ей жить с ним и Роджером, но она отказалась. Она не была уверена, что они действительно этого хотят. Она давно догадалась, что они были супружеской парой во всех смыслах, кроме официального, и чувствовала, что им требуется уединение. А потом они переехали в Бэдфорд.

Пэт была приятным человеком и порядочной хозяйкой, но Сэл была несчастна и скучала по Джарджу. Она не искала работу, поскольку заработала кое какие деньги в Нидерландах, в основном продавая солдатам то, чего не предоставляла армия, и пройдет еще несколько месяцев, прежде чем ей придется вернуться на фабрику. Но она чувствовала, что жизнь её лишена смысла. Бывали моменты, когда она задавалась вопросом, есть ли вообще хоть какая-то причина вставать по утрам. Пэт считала, что это не редкость при потере близкого. По ее словам, она чувствовала то же самое, после смерти мистера Крейтона. Сэл верила ей, но это знание ей не помогало.

Она была поражена визитом Джо Хорнбима, элегантного в своем новом мундире.

— Здравствуйте, миссис Бокс, — сказал он. — Я не видел вас со времен Ватерлоо.

Она не была уверена, можно ли ему доверять. Он был хорошим офицером, но в его жилах текла гнусная кровь олдермена Хорнбима. Она решила не делать поспешных выводов.

— Чем могу быть полезна, майор? — нейтрально спросила она.

— Вы знаете, что ваш муж спас мне жизнь.

Сэл кивнула.

— Несколько человек, бывших поблизости, описали мне это событие.

— Более того, он умер, спасая мне жизнь.

— У него было большое сердце.

— И все же вы и он были злейшими врагами моего деда.

— Это правда.

— Дедушке Хорнбиму трудно смириться с этим парадоксом.

— Надеюсь, вы не собираетесь просить у меня сочувствия.

Джо криво улыбнулся и покачал головой.

— Все сложнее.

Сэл была заинтригована.

— Вам лучше присесть. — Она указала на единственный стул в комнате, а сама села на край кровати.

— Спасибо. Послушайте, мой дед, скорее всего, никогда не изменится.

— Люди вообще редко меняются, особенно в старости.

— И все же он хочет как-то отметить героическую жертву вашего мужа. Он хотел бы сделать что-то в знак благодарности, и, поскольку он не может ничего дать Джарджу, он хотел бы дать что-то вам.

Сэл не была уверена, что обрадуется подарку от Хорнбима. Она не хотела, чтобы что-то в ее жизни напоминало о нем.

— Что он имеет в виду? — осторожно спросила она.

— Он не знает, поэтому попросил меня поговорить с вами. Есть ли что-то, что вам нужно или чего вы хотите, что он мог бы предоставить?

«Я просто хочу вернуть своего Джарджа», — подумала Сэл. Но говорить об этом было бессмысленно.

— Что угодно? — спросила она.

— Он не ставил никаких ограничений. Я здесь, чтобы выяснить, чего бы вы хотели. Он не намекал на цену. Но что бы вы ни попросили, я сделаю все возможное, чтобы вы это получили.

— Это как в той сказке, где кто-то трет волшебную лампу, и появляется джинн.

— В мундире 107-го пехотного полка.

Она рассмеялась. Джо и вправду был неплохим парнем.

Но стоит ли ей принимать подарок? И если да, то что попросить?

Она думала несколько минут, пока Джо терпеливо ждал. Правда была в том, что у нее действительно кое-что было на уме, и она уже несколько месяцев обдумывала эту идею, представляя, как это будет, пытаясь придумать способы ее осуществить.

Наконец она сказала это.

— Я хочу лавку.

— Вы хотите открыть лавку? Или купить готовую?

— Открыть.

— На Хай-стрит?

— Нет. Я не хочу продавать модные платья богатым дамам. У меня это плохо получится.

— А что же тогда?

— Я хочу открыть лавку на другом берегу реки, рядом с фабриками, на одной из улиц, построенных вашим отцом. Люди там постоянно жалуются, что им приходится далеко ходить до городских магазинов.

Джо кивнул.

— Я помню, в Нидерландах у вас всегда были мелочи, которые хотели купить солдаты. Карандаши, табак, мятные леденцы, иголки и нитки, чтобы зашить порванную одежду.

— Чтобы держать лавку требуется знать, что нужно людям, и выставлять эти товары на полки.

— А как вы узнаете, что им нужно?

— Самое просто спросить у них.

— Очень логично. — Джо кивнул. — Так как нам лучше всего поступить?

— Ну, если ваш дед согласится, он даст мне один из домов, на углу. Я буду использовать нижний этаж как лавку, а жить наверху. Со временем я, может, сделаю кое-какие переделки, если будет достаточно прибыли. Но для начала мне нужен только товар, а у меня есть деньги, чтобы начать.

— Хорошо. Я спрошу его. Думаю, он согласится.

— Спасибо, — сказала она.

Он пожал ей руку.

— Рад знакомству с вами, миссис Бокс.

*

Незадолго до Рождества, во время антракта в театре, Джейн отвела Эймоса в сторону и заговорила с ним серьезным тоном.

— Мне совершенно не нравится, как вы обращаетесь с Элси, — сказала она.

Эймос был поражен.

— Что, ради всего святого, вы имеете в виду? Я с ней не обращаюсь дурно.

— Все думают, что вы на ней женитесь, но вы не делаете предложения!

— Почему люди думают, что я на ней женюсь?

— Да ради всего святого, Эймос! Вы видитесь с ней почти каждый день. На балу в суде присяжных вы танцевали с ней весь вечер. Ни один из вас не проявляет ни малейшего интереса к кому-либо еще. Элси сорок три года, она привлекательна и одинока, и у нее пятеро детей, которым нужен отчим. Конечно, люди думают, что вы на ней женитесь, поскольку это единственное, что имеет смысл! Они просто не могут понять, почему вы до сих пор не сделали ей предложение.

— Это не их дело.

— Но это так. Наверняка найдется с полдюжины мужчин, которые сделали бы ей предложение, если бы думали, что у них есть хоть малейший шанс. Вы губите ее перспективы. Это нечестно! Вы должны либо жениться на ней, либо уйти с дороги.

Служитель позвонил в колокольчик, и они вернулись на свои места. Эймос смотрел на сцену, но не видел пьесы, настолько он был поглощен своими мыслями. Была ли Джейн права? Вероятно, да, решил он. Она не стала бы выдумывать подобное, у нее для этого не было причин.

Ему придется охладить свою дружбу с Элси и дать понять, что у них нет романтических отношений. Но при мысли об этом ему стало грустно. Жизнь без нее казалась унылой перспективой.

И его чувства изменились со времен бала у герцогини Ричмондской. Он всегда говорил себе, что хочет быть лишь другом Элси, но правда была в том, что его это больше не устраивало. В нем поднималось другое чувство, что-то связанное с тем, каким теплым и мягким было ее тело под шелковым платьем, когда он касался ее в вальсе. Он ощущал себя подобно вулкану, который кажется потухшим, но в его глубинах скрывается кипящая лава. В глубине души он хотел быть больше, чем ее другом.

Это была большая перемена. Но он в этом не сомневался. Он безусловно любил ее. Почему ему понадобилось так много времени, чтобы это осознать? «Я никогда не был особенно умен в таких вещах», — подумал он.

Он начал думать о том, какой будет жизнь, если они поженятся. Он так этого жаждал, что хотел жениться на ней хоть завтра.

Но была одна проблема. Эймос был отцом внебрачного ребенка. Знала ли Элси об этом или догадывалась? И если да, то как она к этому относилась? Ее брат Эйб был внебрачным, и она всегда была к нему добра и ласкова. С другой стороны, она была дочерью епископа. Выйдет ли она замуж за прелюбодея?

Он не знал ответа. Но он мог ее спросить.

*

Спейд был удивлен визитом Джо Хорнбима. И определенно заинтригован. Парень заслужил хорошую репутацию среди солдат 107-го пехотного полка, что было несколько неожиданно, как все говорили, учитывая, кто был его дедом.

Джо пожал ему руку и сказал:

— Я рад, что ваш шурин Фредди выжил при Ватерлоо.

Спейд кивнул.

— Он решил остаться в армии.

— Не удивлен. Он хороший сержант. В армии будут рады ему.

Спейд как раз был с Саймом Джексоном, который сидел за станком Жаккарда. Джо с интересом посмотрел на машину и сказал:

— Не думаю, что у моего деда есть что-то подобное.

— Скоро будет, гарантирую, — сказал Спейд.

Сайм объяснил:

— Дырки, пробитые в карточке, говорят станку, как ткать узор. Весь процесс становится быстрее.

— Удивительно.

— Я вам покажу, — сказал Сайм и несколько минут поработал на станке. Джо был заворожен. — А когда нужно сменить узор, просто вставляешь другую карточку, — сказал Сайм. — Его изобрел француз. Я знаю, мы должны ненавидеть французов из-за Бонапарта, но тот лягушатник, что это изобрел, был чертовски умен.

— Вы купили его во Франции?

— Нет, их делают Кит Клитроу и Роджер Риддик.

— Но вы пришли сюда определенно не для того, чтобы узнать о станке Жаккарда, Джо, — сказал Спейд.

— Нет. Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз, если позволите.

— Конечно. — Слово «с глазу на глаз» предполагало, что Джо не хочет, чтобы его подслушали, поэтому Спейд сказал: — Пойдемте в мой маленький кабинет.

Они прошли туда, и Джо оглядел комнату.

— Не так великолепно, как кабинет моего деда, но уютнее, — прокомментировал он.

Они сели, и Спейд спросил:

— Что у вас на уме?

— Мой дед хочет, чтобы я покинул армию и начал работать в его бизнесе.

— И как вы к этому относитесь?

— Я хочу узнать больше о бизнесе, прежде чем решу.

«Как разумно», — подумал Спейд.

Следующее замечание Джо его удивило.

— Вы руководите Обществом взаимопомощи.

— Да…

— Мой дед говорит, что это замаскированный профсоюз, просто способ обойти Закон о союзах.

Спейд задался вопросом, не ловушка ли это.

— Я слышал, как он это говорил, — уклончиво ответил он. — Если он прав, то общество вне закона.

— Мне, в общем-то, все равно, так это или нет, я просто подумал, что вы сможете дать мне хороший совет.

«И куда, черт возьми, это все ведет?» — подумал Спейд. Он промолчал.

Джо продолжил:

— Видите ли, я не хочу вести дела так, как мой дед. Он превратил своих рабочих во врагов. Откровенно говоря, они его ненавидят. Я не хочу, чтобы меня ненавидели.

Спейд кивнул. Джо был прав, хотя не все это понимали.

— Я думаю, он добился бы большего, если бы попытался сделать их, пусть не друзьями, это нереально, но, возможно, своими союзниками, — сказал Джо. — В конце концов, они хотят производить хорошее сукно и получать за это хорошую плату, и он хочет того же.

Это было то, что чувствовали все разумные люди, но было поразительно слышать это от человека с фамилией Хорнбим.

— Так что же вы хотите сделать?

— Я пришел спросить вас об этом. Как я могу что-то изменить?

Спейд откинулся на спинку стула. Все это было крайне удивительно. Но ему представилась возможность наставить на путь истинный молодого человека, который станет влиятельной фигурой в Кингсбридже. Это мог быть ключевой момент.

Он минуту подумал, что сказать Джо, но на самом деле вопрос был несложным.

— Разговаривайте с рабочими, — сказал он. — Всякий раз, когда вы решите что-то изменить на фабрике, например, запустить новую машину или изменить часы работы, сначала поговорите с ними. Половина ссор в нашей отрасли происходит потому, что на рабочих что-то сваливают без предупреждения, и они сопротивляются всему новому, непонятному и пугающему. Объясните им, почему вы хотите внести изменения, обсудите с ними проблемы, которые могут возникнуть, посмотрите, какие у них есть предложения.

Джо возразил:

— Вы можете говорить со своими людьми, у вас их всего дюжина или около того. У моего деда только на «Свинарнике» больше сотни.

— Я знаю, — сказал Спейд. — Вот тут-то и полезен профсоюз.

— За исключением того, что они незаконны, как вы сказали.

— Многие владельцы фабрик, как в хлопковой, так и в шерстяной промышленности, хотят отмены этого Закона о союзах. С ним, да еще с Законом о государственной измене и Законом о мятежных собраниях, рабочие и слова сказать не могут, не рискуя головой. Поэтому люди быстро прибегают к насилию, потому как насилие является единственной доступной формой протеста, что у них есть.

— В этом есть смысл, — сказал Джо. — Спасибо.

— Обращайтесь в любое время. Я серьезно. Буду рад помочь, если смогу.

Джо поднялся, чтобы уйти, и Спейд проводил его до двери.

— А есть ли что-то одно, что я мог бы сделать прямо сейчас, — спросил Джо, — пусть даже мелочь, которая стала бы знаком, что грядут перемены?

Спейд на мгновение задумался и сказал:

— Отмените правило, запрещающее людям ходить в нужник, кроме как в определенное по расписанию время.

Джо изумленно уставился на него.

— Боже правый, неужели мой дед так делает?

— Еще как. И другие хозяева в городе тоже, хотя и не все. У меня такого правила нет. И у Эймоса Барроуфилда тоже.

— Еще бы! Это же чудовищное варварство!

— Особенно его ненавидят женщины. Мужчины же, если припрет, просто мочатся на пол.

— Отвратительно!

— Вот и измените это.

Джо пожал руку Спейду.

— Так и сделаю, — сказал он и ушел.

*

Эймос дождался, пока останется наедине с Элси. Это случалось раз в неделю, после воскресной школы. Они сидели за столом в комнате, все еще пахнущей немытыми детьми. Эймос сказал без обиняков:

— Вам когда-нибудь приходило в голову, что граф Генри может быть не отцом юного Хэла?

Она подняла брови. Вопрос застал ее врасплох, это он видел. Но ее ответ был сдержанным.

— Это у всех на уме, — сказала она. — По крайней мере, у всех любителей посплетничать, а таких в Кингсбридже большинство.

— Но какой повод у них для таких подозрений?

— Тот простой факт, что Джейн понадобилось девять лет, чтобы зачать. Поэтому, когда это случилось, люди, естественно, задались вопросом, как же это произошло. Конечно, есть несколько вариантов, но сплетники всегда предпочтут самый гнусный.

Значит, она считала прелюбодеяние гнусным. Что ж, она была права. Он чуть было не сдался тут же.

Он знал, что должен сказать, но теперь, когда настал момент, ему было мучительно стыдно. И все же он заставил себя это выговорить.

— Я думаю, что я настоящий отец Хэла, — сказал он и почувствовал, как щеки его заливает румянец стыда. — Простите, если шокирую вас.

— Я не слишком потрясена, — сказала она.

— Правда?

— Я всегда это подозревала. Как и многие другие.

Ему стало еще более неловко.

— Вы хотите сказать, люди в этом городе догадываются, что я его отец?

— Ну, многие полагают, что у вас роман с Джейн.

— Это не был роман.

— Хорошо, но вы, казалось, были весьма раздосадованы визитом майора Дуайта.

— Да, был, потому что мне ненавистно видеть, как Джейн ведет себя столь непотребно. Когда-то я ее любил, а теперь нет, и это правда.

— Так как же вы могли стать отцом Хэла?

— Это было всего один раз. То есть это не был длительный грех. Ох, Господи, я сам не понимаю, что несу.

— Ваша невинность, Эймос, одна из самых подкупающих ваших черт. Но вам не нужно стыдиться или даже смущаться, по крайней мере, из-за меня.

— Но я прелюбодей.

— Нет. Вы согрешили один раз. И это было давно. — Она протянула руку через стол и накрыла его ладонь своей. — Я хорошо вас знаю, возможно, лучше, чем кто-либо другой в мире, и вы не плохой человек. Совершенно точно нет.

— Что ж, я рад, что хотя бы вы так думаете.

Наступила пауза. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, передумала, потом снова передумала и произнесла:

— Почему вы подняли этот вопрос со мной сейчас, более чем через десять лет после случившегося?

— О, я не знаю, — сказал он, но тут же понял, как это глупо, и добавил: — Да, конечно, знаю.

— Так… почему?

— Я боялся, что вы не захотите выходить замуж за прелюбодея.

Она застыла.

— Замуж?

— Да. Я боялся, что вы мне откажете.

— Вы делаете мне предложение?

— Да. У меня, впрочем, не очень-то хорошо это получается, правда?

— Вы не очень-то ясно выражаетесь.

— Верно. Хорошо. Элси, я люблю вас. Думаю, я, должно быть, любил вас ужасно долго, сам того не осознавая. Я счастлив, когда я с вами, а когда вас нет, я скучаю. Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж, переехали в мой дом и спали в моей постели, и я хочу завтракать с вами и вашими детьми каждое утро. Но я боюсь, что мое гнусное прошлое делает это невозможным.

— Я этого не говорила.

— Вас не смущает то, что я сделал с Джейн?

— Не смущает. Ну, не очень, во всяком случае. Ну, на самом деле смущает, но я все равно вас люблю.

Она действительно это сказала?

Я все равно вас люблю.

Она это сказала.

— Тогда… — произнес Эймос. — Вы выйдете за меня?

— Да. Да, выйду. Это то, чего я всегда хотела. Конечно, я выйду за вас замуж.

— Ох, — сказал Эймос. — Ох. Ох, спасибо.

*

В понедельник по пути домой с фабрики Хорнбим поддался порыву и вошел в собор. Он подумал, что в церкви сможет привести мысли в порядок, и оказался прав. Колонны и своды, казалось, были исполнены какого-то смысла, и, глядя на них в свете нескольких свечей, он обнаружил, что его мысли приходят в порядок. Снаружи в его голове царили лишь смятение и гнев. Все, во что он когда-либо верил, оказалось неверным, и ему нечем было это заменить. Здесь он чувствовал спокойствие.

Он прошел по нефу до средокрестия, затем обогнул алтарь и проследовал в восточную часть церкви, самую святую. Там он остановился, обернулся и посмотрел назад.

Он думал о Джардже Боксе. Он всегда считал Бокса никчемным, если не хуже. Бокс создавал проблемы, ввязывался в драки, бастовал, ломал машины. И все же в конце он преподнес Хорнбиму дар, более драгоценный, чем что-либо. Жизнь его внука Джо.

Бокс прошел высшее испытание. Ему предстояло спасти товарища, рискуя собственной жизнью. Это был двойной вызов. Его мужество выдержало испытание, как и его самоотверженность.

Сегодня был понедельник. Вчерашняя проповедь была на стих: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Епископ говорил обо всех, кто отдал свою жизнь при Ватерлоо, но Хорнбим думал только о Боксе. Он спрашивал себя — «Что моя жизнь по сравнению с его»? Иисус дал ответ — «Нет любви больше той, что явил Джардж Бокс».

Жизнь Хорнбима теперь казалась никчемной. В юности он жил насилием и воровством. Став мужчиной, он продолжил делать то же самое, но уже менее открыто. Давал взятки, чтобы получить выгодные заказы, и приговаривал людей к порке и каторге или отправлял их на суд присяжных, где их уже ждала смертная казнь.

Его оправданием всегда была жестокая смерть матери. Но многие дети переживали жестокость и проживали достойную взрослую жизнь. Кит Клитроу был тому отличным примером.

Его раздумья прервали громкий говор и смех. С другого конца собора на репетицию входили звонари. Хорнбим не мог позволить себе предаваться меланхоличным раздумьям. Он пошел обратно.

Подойдя к средокрестию, он заметил маленькую дверь в углу северного трансепта. Она была открыта. Он припомнил, что сегодня на крыше были рабочие, вероятно, чинили свинцовое покрытие. Должно быть, ушли, не заперев дверь. Поддавшись порыву, он прошел в дверь и поднялся по винтовой лестнице.

По пути ему несколько раз пришлось останавливаться из-за боли в груди, но он лишь немного отдыхал, а затем продолжал подниматься на крышу.

Ночь была ясная, с луной. Он прошел по узкой дорожке и оказался у вершины колокольни. Глядя вверх на шпиль, он видел статую ангела, которая, как говорили, изображала Кэрис, монахиню, построившую больницу во время эпидемии ужасной чумы, Черной смерти. Еще один человек, сделавший в своей жизни что-то хорошее.

Хорнбим находился на северной стороне крыши, и, взглянув вниз, он увидел в лунном свете кладбище. Люди, лежащие там, обрели душевный покой.

Он знал, что у его проблемы есть решение, лекарство от его болезни. О нем регулярно упоминалось в каждой христианской церкви мира. Это исповедь и покаяние. Человеку могло быть прощено любое зло, что он совершил. Но цена была унизительной. Когда Хорнбим представлял, как он признается в своих проступках, своей семье, своим клиентам, другим суконщикам, олдерменам, он содрогался от ужаса. Покаяние? Что это значило? Должен ли он извиниться перед теми, кого обидел? Он не извинялся ни за что последние полвека. Мог ли он вернуть деньги, нажитые на нечистых армейских контрактах? Его отдадут под суд. Он мог попасть в тюрьму. Что станет с его семьей?

Но продолжать так жить он тоже не мог. По ночам он почти не спал из-за мучительных мыслей. Он понимал, что делами он больше не управляет как следует. Он почти ни с кем не разговаривал. Он все время курил. И боль в груди становилась все сильнее.

Он подошел к самому краю крыши и посмотрел вниз на надгробия. Звонари начали свою репетицию, и прямо рядом с ним загудели огромные колокола и этот звук, казалось, проникал до самых костей, овладевая им. Все его существо вибрировало. «Душевный покой, — подумал он, — душевный покой».

Он шагнул за край.

Как только он это сделал, его охватил ужас. Ему захотелось передумать, повернуть назад. Он услышал собственный крик, похожий на вопль истерзанного зверя. Его глаза были открыты, и он видел, как земля несется ему навстречу. Страх овладел им, рос и рос, но он не мог кричать громче. Затем случилось страшное. Земля ударила его со страшной силой, и все его тело пронзила мучительная, невыносимая агония.

А затем — ничего.

45

Арабелла подняла глаза от газеты и сказала:

— Парламент распущен.

Ее сын, Эйб, которому было уже восемнадцать, проглотил свой бекон и спросил:

— Что это значит?

Знания Эйба об окружающей его жизни были крайне отрывочны. В одних областях он был хорошо осведомлен, в других проявлял невежественность. Возможно, в его возрасте это было нормально. Спейд попытался вспомнить, был ли он таким же, но не смог сказать с уверенностью. В любом случае, осенью Эйб отправится в Эдинбургский университет, и с того времени его понимание мира будет быстро расти.

Арабелла ответила на его вопрос:

— Это значит, что будут всеобщие выборы.

— И у нас появится шанс избавиться от Хамфри Фрогмора, — сказал Спейд.

Это была привлекательная перспектива. Хамфри Фрогмор победил на довыборах, состоявшихся после смерти Хорнбима. Он был ленивым и никчемным членом парламента.

— Каким образом? — спросил Эйб.

— Мистеру Фрогмору придется переизбираться, если он хочет остаться нашим представителем в парламенте, — сказала Арабелла.

— Сколько у нас времени? — спросил Спейд.

Арабелла снова опустила глаза в газету, а затем сказала:

— Новый парламент будет созван четвертого августа.

— Это дает нам почти два месяца, — подсчитал Спейд. Сейчас была середина июня 1818 года. — Мы должны выставить кого-нибудь против Фрогмора.

— Зачем? — спросил Эйб.

— Мистер Фрогмор поддерживает Закон о союзах, — объяснил Спейд.

В обществе уже давно сформировался запрос на отмену этого ненавистного закона, но Фрогмор хотел, чтобы он остался в силе. Это был единственный вопрос, по которому он выступал в парламенте. Он представлял сторонников жесткой линии в Кингсбридже, которых раньше возглавлял Хорнбим.

— Так или иначе, нам нужен новый кандидат, — сказала Арабелла. — Я думаю, это должен быть наш зять.

Спейд согласно кивнул.

— Эймос популярен.

Эймоса Барроуфилда избрали мэром после смерти Хорнбима. Спейд взглянул на свои карманные часы.

— Пожалуй, я сейчас же пойду поговорю с ним. Могу застать его еще до того, как он уйдет на фабрику.

— Я с тобой, — сказала Арабелла.

Они надели шляпы и вышли из дома. Стоял прекрасный июньский день, прохладный, но солнечный, и город был облачен в свое свежее утреннее одеяние, сияющее от росы. Они застали Эймоса и его семью еще за завтраком. Дети Элси быстро росли. Стивен был в Оксфорде, Билли и Ричи выглядели уже молодыми мужчинами, а у Марты намечались женские формы. Только Джорджи был еще ребенком.

Для бабушки и дедушки поставили дополнительные приборы и налили кофе. Спейд дождался, пока молодежь закончит завтрак и уйдет, а затем сказал:

— Вы читали новость о том, что парламент распущен?

— Да, — ответил Эймос. — Нам нужен кто-то, кто пойдет против бесполезного Фрогмора.

Спейд улыбнулся.

— Именно. И я думаю, это должен быть ты.

— Я этого боялся.

— Ты популярный мэр. Ты вполне можешь победить Фрогмора.

— Не хочу вас разочаровывать. — Эймос посмотрел на Элси в поисках поддержки.

— Мы не поедем в Лондон, — сказала Элси. — Я не желаю оставлять свою воскресную школу.

— Вам и не придется, — сказал Спейд. — Эймос вполне мог бы ездить в Лондон один, когда это будет необходимо.

Но он чувствовал, что проигрывает спор. Эймосу было слишком уютно в его нынешнем положении. Он даже выглядел довольным. Немного располнел.

Эймос покачал головой.

— Я впустую потратил полжизни, не будучи женатым на Элси, — сказал он. — Теперь, когда мы вместе, я не собираюсь проводить месяцы в Лондоне без нее.

— Но, конечно…

Арабелла прервала Спейда.

— Оставь, любовь моя, — сказала она. — Они настроены серьезно.

Спейд оставил эту тему. Арабелла обычно была права в таких вещах.

— Но нам все равно нужен свой кандидат, — сказал Эймос. — И я думаю, другой мужчина за этим столом окажется лучшим кандидатом. — Он посмотрел на Спейда.

— Я необразован, — сказал Спейд.

— Вы умеете читать и писать, и вы мудрее большинства людей.

— Но я не могу произносить речи с цитатами на латыни и греческом.

— Я тоже. В этом нет необходимости. Оксфордские выпускники, конечно, любят блеснуть в дебатах, но большинство из них совершенно невежествено в тех отраслях, которые делают нашу страну процветающей. Вы были бы очень эффективным сторонником отмены Закона о союзах.

Спейд задумался. Этот закон был целенаправленной попыткой правящей элиты подавить любые усилия рабочих улучшить свою долю. Ему предлагали шанс помочь отменить этот злодейский закон. Как он мог отказаться?

— Неужели они действительно отменят закон? — спросила Арабелла. — Разве они все не хотят просто держать рабочих под каблуком?

— Некоторые хотят, но члены парламента не все одинаковы, — сказал Эймос. — Джозеф Юм возглавляет радикалов, и он против закона. Редактор газеты «Скотсмен» согласен с Юмом. И есть отставной портной по имени Фрэнсис Плейс, который информирует Юма и всех более просвещенных членов о пагубных последствиях закона. Плейс также поддерживает политическую газету под названием «Горгона».

Спейд повернулся к Арабелле.

— Как бы ты отнеслась к переезду в Лондон?

— Я, конечно, буду скучать по Элси и внукам, — сказала она. — Но мы все равно сможем проводить большую часть года здесь. А жизнь в Лондоне может быть довольно оживленной.

Спейд видел по блеску в ее глазах, что она говорит серьезно. Ей было шестьдесят три, но в ней было больше огня, чем в большинстве женщин вдвое моложе ее.

— Дайте мне подумать, — сказал он.

На следующий день он согласился баллотироваться.

И он выиграл выборы.

*

Ирландцы, привезенные Хорнбимом в Кингсбридж двадцать лет назад, чтобы сорвать забастовку рабочих фабрики, растворились среди населения города, и их больше не считали штрейкбрехерами. У них все еще был очаровательный ирландский акцент, но их дети им уже не обладали. Они ходили в маленькую католическую церковь города, но в остальном не выставляли свою религию напоказ. В большинстве своем они были такими же фабричными рабочими, как и все остальные. Колин Хеннесси, их лидер, часто заходил в лавку Сэл.

Первый этаж дома Сэл был разделен на две части прилавком. За прилавком, где она стояла большую часть дня, находились полки и шкафы, забитые товарами. У нее было все, что нужно людям, кроме джина. Она могла бы заработать кучу денег, продавая джин стаканами, но ненавидела пьянство, возможно, помня о слабости Джарджа, и предпочитала не иметь дел с крепкими напитками.

Они часто болтали. Колин ей всегда нравился. Они были одного возраста и оба являлись неформальными лидерами в своих общинах. Они вместе ходили в свое время на разговор к Хорнбиму. И когда-то Сэл видела сон, будто она с ним в одной постели.

Однажды в 1819 году она сказала ему:

— Не знаю, говорила ли я вам когда-нибудь, но мой сын, Кит, был первым, кто заговорил с вами, когда вы приехали в Кингсбридж.

— Неужели?

— И с вашей женой, упокой Господь ее душу. Мне было жаль услышать, что она скончалась.

— Уже полгода прошло.

— И дети все выросли и поженились.

— Да.

— Я помню день, когда вы приехали. Кит прибежал домой с новостью о четырех повозках, полных чужестранцев.

— Кажется, я помню одного паренька.

— Вы спросили его имя и назвали свое. Он сказал, что говорил с высоким черноволосым мужчиной, который очень странно разговаривал.

Колин рассмеялся.

— Что ж, это точно про меня.

Сэл выглянула в окно и увидела, что наступает вечер.

— Мне пора закрываться, — сказала она.

— Хорошо. Я пойду.

Она смерила его оценивающим взглядом. Он все еще был чертовски хорош собой.

— Не хотите ли чашку чая?

— Что ж, от такого, пожалуй, не откажусь.

Она заперла дверь лавки и провела его наверх. В очаге для готовки горел небольшой огонь, и она поставила чайник кипятиться.

Лавка у нее была уже почти четыре года, и дела шли с большим успехом. Она заработала столько денег, что ей даже пришлось впервые в жизни открыть счет в банке. Но больше всего ей нравились люди. Целый день они входили и выходили, у каждого своя жизнь, полная радостей и горестей, и они делились с ней своими историями. Одиночество подступало лишь по ночам.

— Люди думали, что вы, ирландцы, все вернетесь домой, а большинство из вас осталось, — сказала она Колину.

— Я люблю Ирландию, но там трудно заработать на жизнь. Правительство в Лондоне не жалует ирландцев.

— Да и к англичанам не лучше отношение, если только они не дворяне и не богатые дельцы. Премьер-министры правят страной в интересах людей своего круга.

— Сущая правда.

Она заварила чай, подала ему чашку и предложила сахар. Он отпил немного и сказал:

— Очень вкусно. Забавно, как чай кажется вкуснее, когда его заварил кто-то другой.

— Вы скучаете по жене.

— Еще как. А вы?

— И я тоже. У моего Джарджа хватало недостатков, но я его любила.

Минуту или две они молчали, затем он поставил чашку и сказал:

— Мне, пожалуй, пора.

Сэл замялась. «Мне пятьдесят лет, — подумала она, — нельзя так поступать». Но вслух сказала:

— Вам не обязательно уходить. — И затаила дыхание.

— Не обязательно?

— Можете остаться, если хотите.

Он ничего не сказал.

— Можете остаться на ночь, — сказала она, чтобы не осталось никаких сомнений. — Если, конечно, желаете, — нервно добавила она.

Он улыбнулся.

— Да, дорогая Сэл, — сказал он. — О да, я бы с радостью.

*

Генри, граф Ширинг, умер в декабре 1821 года. В конечном счете его смерть не имела никакого отношения к ранению в голову. Он погиб, упав с лошади.

В черном Джейн выглядела хорошо, но Эймос знал, что скорбит она не по-настоящему. Генри был хорошим солдатом, но плохим мужем.

Похороны состоялись в Кингсбриджском соборе, службу вел старый епископ Реддингкот. Присутствовало почти все дворянство графства, плюс все важные люди Кингсбриджа и все офицеры полка. По подсчетам Эймоса, в нефе собралось более тысячи человек.

Из Лондона приехал майор Персиваль Дуайт. Он всем говорил, что представляет герцога Йоркского, главнокомандующего армией, и, без сомнения, это было правдой, но осведомленные люди полагали, что он приехал ухаживать за вдовой.

После службы гроб вынесли наружу и погрузили в карету, запряженную четверкой вороных лошадей. Шел легкий снег, снежинки застревали в их гривах и таяли на теплых спинах. Когда гроб был закреплен, карета тронулась, направляясь в Эрлкасл, где Генри должен был упокоиться в семейном склепе.

Поминки устроили в Зале собраний. Эймоса пригласили в боковую комнату для особых гостей. Джейн поднимала вуаль, чтобы поговорить с людьми, и на ее лице не было и следа слез.

После того как схлынула первая волна соболезнующих, Эймосу удалось на несколько минут остаться с ней наедине, и он спросил о ее планах.

— Я уеду в Лондон, — сказала она. — У нас там есть дом, которым Генри почти никогда не пользовался. Теперь он, конечно, принадлежит Хэлу, но я поговорила с ним, и он не против, чтобы я там жила.

— Что ж, у вас будет по крайней мере один друг.

— Кого вы имеете в виду?

— Майора Дуайта.

— Помимо него, у меня будут и другие друзья, Эймос. Герцогиня Ричмондская, например. И еще несколько человек, с которыми я познакомилась в Брюсселе.

— У вас хватит денег?

— Хэл согласился и дальше выплачивать мне содержание на наряды, которое всегда было весьма щедрым.

— Я знаю. Вы сделали сестру Спейда весьма состоятельной.

— Это не все, что я сделала. Я застраховала жизнь Генри и выплачивала взносы из денег, которые он мне давал, не говоря ему об этом. Так что теперь у меня будут собственные деньги.

— Очень рад. — «Мог бы и догадаться, — подумал Эймос, — что Джейн позаботится о своем финансовом будущем». — Вы снова выйдете замуж?

— Весьма неуместный вопрос на похоронах моего мужа.

— Знаю, но вы терпеть не можете, когда вокруг таких вопросов обходятся кокетливыми полунамеками.

Она усмехнулась.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, плут. Но я тебе не отвечу.

— Справедливо.

Подошел еще кто-то с соболезнованиями, и Эймос отошел к фуршетному столу. Его пасынок Стивен разговаривал с Хэлом, новым графом шестнадцати лет от роду. Эймос услышал, как Хэл спросил:

— Так сколько лекций тебе нужно посещать каждую неделю?

— Ты не обязан посещать ни одной из них, — сказал Стивен. — Но большинство ходят примерно на одну в день.

Они, очевидно, говорили об Оксфорде. Эймос вспомнил, как он завидовал молодым людям, которые учились в университетах, и как гадал, выпадет ли когда-нибудь такая привилегия его сыну. Теперь его непризнанный незаконнорожденный сын вот-вот исполнит эту мечту. «Как странно, — размышлял Эймос. — Мое желание сбылось так, как я и представить себе не мог».

Но такова была жизнь, как он уже понял. Она никогда не складывается в точности так, как ты ожидаешь.

*

Незадолго до Рождества 1823 года Спейд, теперь уже член парламента, отправился на тайное собрание в лондонский дом Фрэнсиса Плейса.

Кампания против Закона о союзах приближалась к своей кульминации. В наступающем году должно было состояться парламентское Ватерлоо. Если правительство представляло собой Бонапарта, а оппозиция герцога Веллингтона, то небольшая группа, собравшаяся на Чаринг-Кросс, была теми самыми пруссаками, что надеялись склонить чашу весов.

Там было несколько радикальных членов парламента, включая Джозефа Юма. Все они годами вели кампанию против Закона о союзах без всякого результата. Большинство членов парламента были с ними не согласны, ведя себя так, будто любая встреча рабочих людей неминуемо ведет к революции и гильотине.

Но теперь грядет решающая схватка.

Юм объявил, что убедил правительство назначить Специальный комитет по делам ремесленников и машинного производства.

— Комитет будет расследовать эмиграцию ремесленников и экспорт машинного оборудования, — сказал Юм. — Оба вопроса важны и для правительства, и для фабрикантов. И, почти как бы между прочим, нам поручено изучить действие Закона о союзах. Поскольку это была моя идея, правительство согласилось, чтобы я стал председателем. Это наш большой шанс.

— Нам придется действовать хитро, — сказал Спейд. — Не стоит будоражить наших врагов слишком рано.

— Как мы это провернем? — спросил осторожный член парламента с севера по имени Майкл Слейтер. — Мы же не можем держать комитет в секрете.

— Нет, но мы можем не поднимать шума, — сказал Спейд. — Говорить о нем так, будто это нудная рутина, которая вряд ли приведет к чему-то значительному. — За последние пять лет Спейд многому научился в парламенте. Как в шахматах, атака не должна выглядеть как атака, пока ей уже невозможно будет противостоять.

— Хорошая мысль, — сказал Юм.

— Но все будет зависеть от членов комитета, — заметил Спейд.

— Об этом позаботились, — сказал Юм. — Теоретически, членов комитета будет выбирать председатель Министерства торговли. Но я представлю ему список рекомендаций, и без его ведома, в него войдут только те, кто сочувствует нашему делу.

Спейд подумал, что это может сработать. И Юм, и Плейс были опытны в ведении парламентских дел. Их будет нелегко переиграть.

— Что крайне важно, — продолжал Юм, — и ради чего созвано это собрание, так это то, что мы должны привести убедительных свидетелей для дачи показаний комитету. Свидетелей, которые на собственном опыте испытали несправедливость и разрушения, вызванные этим законом. Во-первых, нам нужны рабочие, которые были жестоко наказаны судьями за нарушение закона.

Спейд подумал о Сэл, которая теперь была Сэл Хеннесси, выйдя замуж за Колина.

— В Кингсбридже есть женщина, — сказал Спейд, — которая отбыла два месяца каторжных работ за то, что сказала хозяину, что он нарушает соглашение, на которое сами же суконщики и согласились.

— Это именно то, что нам нужно. Глупые, злонамеренные судебные решения, основанные на этом законе.

Слейтер скептически заметил:

— Необразованные рабочие обычно являются плохими свидетелями. Они порой несут нелепые жалобы. Говорят, что владельцы фабрик занимаются черной магией, станком управляет демон, и все в таком духе.

«Слейтер, однако, полезный пессимист, — подумал Спейд. — Вечно мрачен, но указывает на реальные проблемы».

— Наши люди будут предварительно опрошены здесь присутствующим мистером Плейсом, — сказал Юм, — который уже проинформирует меня о личном опыте каждого свидетеля, чтобы я мог быть уверен, что задаю правильные вопросы.

— Хорошо, — удовлетворенно сказал Слейтер.

Юм продолжил:

— А еще нам нужны владельцы фабрик, которые засвидетельствуют, что управлять рабочими проще, если есть профсоюз, с которым можно вести переговоры.

— Я знаю и таких, — сказал Спейд.

Выступил Фрэнсис Плейс.

— Есть места, где заработная плата настолько низка, что работающие люди получают пособие по бедности. Налогоплательщики злятся, потому что они субсидируют прибыль владельцев фабрик.

— Хорошее замечание, — сказал Юм. — Мы должны найти людей, которые засвидетельствуют это. Это очень важно.

— Наши враги тоже приведут свидетелей, — сказал Слейтер.

— Несомненно, — ответил Юм. — Но, если мы будем действовать осторожно, они не задумаются об этом до последней минуты, и их подготовка будет проходить в спешке.

«Вот так и делается политика», — размышлял Спейд, когда собрание расходилось. Недостаточно иметь на своей стороне правоту. Нужно быть хитрее другой фракции.

Он вернулся в Кингсбридж на Рождество. Члены парламента не получали жалованья, поэтому те, кто не был богат по рождению, должны были иметь другую работу. Спейд продолжал вести свои дела.

Находясь в Кингсбридже, он убедил Сэл и Эймоса дать показания перед комитетом Юма.

Комитет заседал в Вестминстер-холле с февраля по май 1824 года и допросил более ста свидетелей.

Эймос свидетельствовал о преимуществах работы с профсоюзами, а его жена, Элси, с гордостью смотрела на него.

Кульминацией слушаний стали показания фабричных рабочих. Стало до ужаса ясно, что Закон о союзах использовался для запугивания и наказания рабочих способами, которые парламент никогда не предполагал, и многие члены парламента были возмущены.

Один сапожный мастер в Лондоне вдвое урезал плату своим работникам, а когда они отказались работать, вызвал их к лорд-мэру, который приговорил их всех к каторжным работам. Похожую историю рассказал хлопкоткач из Стокпорта, которого избил констебль и посадил в тюрьму на два месяца вместе с десятью другими мужчинами и двенадцатью женщинами.

— Забастовка в Кингсбридже была урегулирована путем переговоров между группой, представляющей владельцев фабрик, и группой, представляющей рабочих, — сказала Сэл. — Частью соглашения было то, что когда хозяин планирует установить на фабрике новое оборудование, он должен обсудить это с рабочими.

— Был ли по этому соглашению хозяин обязан поступать так, как хотели рабочие? — спросил Юм.

— Нет. Он был обязан обсудить, вот и все.

— Продолжайте.

— Один из хозяев, мистер Хорнбим, застал своих рабочих врасплох, установив новую чесальную машину без обсуждения. Я пришла к нему домой с другим членом делегации рабочих, Колином Хеннесси, и одним из владельцев производства, Дэвидом Шовеллером, и мы втроем поговорили с ним об этом.

— Вы ему угрожали?

— Нет, мы лишь напомнили ему, что придерживаться соглашения является лучшим способом избежать забастовки.

— Что случилось потом?

— На следующий день меня разбудили рано утром и отвезли в дом мистера Уилла Риддика, мирового судьи. То же самое произошло и с мистером Хеннесси.

— А что насчет мистера Шовеллера?

— Против него никаких мер не предприняли. Но нас с мистером Хеннесси обвинили в создании союза и приговорили к каторжным работам.

— Была ли какая-то связь между мистером Хорнбимом и судьей?

— Да. Хорнбим был тестем Риддика.

Среди членов комитета пронесся ропот шока и неодобрения.

— Итак, подведем итог, — сказал Юм. — Вы сказали мистеру Хорнбиму, что он нарушает соглашение, затем он арестовал вас и обвинил в создании союза. После чего его зять приговорил вас к каторжным работам.

— Да.

— Спасибо, миссис Хеннесси.

Комитет представил доклад, в котором безоговорочно осудил Закон о союзах.

Закон был отменен через несколько дней.

*

Уилл Риддик умер в том же году, и Роджер стал сквайром.

Сэл и Колин переехали в Бэдфорд и взяли на себя управление деревенской лавкой.

Сэл больше никогда не видела Джоан, но однажды в Бэдфорд пришел человек со странным акцентом и привез от нее письмо. Отбыв свой срок, Джоан вышла замуж за поселенца, и они основали овцеводческую ферму в Новом Южном Уэльсе. Это была тяжелая работа, и она часто думала о своей дочери Сью, но она любила своего нового мужа и не собиралась возвращаться в Англию.

Кит, Роджер, Сэл и Колин все переехали в усадьбу.

Первым делом они выгнали собак Уилла из дома, чтобы те постоянно жили во дворе рядом с конюшнями.

Затем они отмыли холл дочиста, с помощью Фанни.

Неделю спустя они надели старую рваную одежду и выкрасили все деревянные панели в доме в кремово-белый цвет.

— Что ж, по крайней мере, теперь в доме новый запах, — сказала Сэл.

— Предстоит еще много работы, — сказал Кит.

— Мне не терпится взяться за дело, — сказала Фан. — Но сквайр и его семья не должны этим заниматься. Я бы справилась, если бы мне немного помогли. — Платтс покинул усадьбу, хотя от него, признаться, и так не было много толку, и Фан осталась единственной служанкой.

— Мы наймем тебе помощников, со временем, — сказал Кит, — но пока нам придется жить скромно. Наш машиностроительный бизнес приносит деньги, но для начала нам нужно выплатить все долги, оставленные Уиллом. — Он решил не упоминать о долгах Роджера. — Мне нужно разобраться с финансами усадьбы и начать выплачивать кредит из доходов от аренды.

Кит продолжал контролировать все деньги. Роджер получал ежемесячное содержание, и когда оно заканчивалось, ему приходилось прекращать играть до следующего месяца. Он привык к этому режиму и теперь говорил, что ему так даже больше нравится.

Они пошли на кухню, и Фанни приготовила всем ужин из бекона и картофеля. Кит увидел, как крыса проскользнула через щель в плинтусе, и сказал:

— Нам нужны кошки, чтобы избавиться от крыс и мышей.

— Я достану вам кошек, — сказала Фан. — В деревне всегда кто-нибудь пытается продать помет котят за несколько пенни.

Когда стемнело, все разошлись по кроватям. У Кита и Роджера были спальни с общей гардеробной между ними, но это было больше для вида, поскольку они всегда спали вместе. Фанни догадывалась об их секрете, но, когда у них появится больше слуг, им придется каждое утро взбивать одну из кроватей, чтобы поддерживать видимость приличия.

Кит разделся и лег в постель, но сел, оглядываясь при свете свечи.

— Ты не хочешь спать? — спросил Роджер. — Я вымотался после всей этой покраски.

— Я просто вспоминаю, как спал здесь мальчиком, — сказал Кит. — Я думал, что это, должно быть, самый большой дом в мире, а люди, которые здесь жили, были для меня как боги.

— А теперь ты один из богов.

Кит рассмеялся.

Роджер забрался в постель.

— Вероятно, греческие боги, — сказал он. — А ты ведь знаешь чем любили заниматься греки, не так ли?

— Нет. У меня никогда не было твоего образования, ты же знаешь. Что такого делали греки?

Роджер обнял Кита.

— Позволь я покажу тебе, — сказал он.

Благодарности

Моими историческими консультантами для «Доспехов света» были Тим Клейтон, Пенелопа Корфилд, Джеймс Коуэн, Эмма Гриффин, Роджер Найт и Маргарет Линкольн.

Я также благодарен за помощь следующим людям: Дэвиду Бирксу и Ханне Лидди из музея Троубриджа, Иэну Бертлсу, Анне Кристал, Клэр Браун, Джиму Хитону, Элли Тсилике и Джули Уайтхаус с фабрики-музея «Куорри-Бэнк», а также Кэтрин Белшоу из Музея науки и промышленности в Манчестере.

Я активно использовал книгу Уильяма Хейга «Уильям Питт Младший. Биография», и автор был так любезен, что дополнил материал своей книги в личной беседе.

Сотрудники и волонтеры проекта «Ватерлоо без прикрытия» всегда были готовы оторваться от своих археологических инструментов и ответить на вопросы.

Моими редакторами были Брайан Тарт в издательстве Viking и Вики Меллор, Сьюзен Оупи и Джереми Треватан в Macmillan.

Друзья и члены семьи, давшие полезные советы, включали: Люси Блайт, Тима Блайта, Барбару Фоллетт, Марию Гилдерс, Криса Мэннерса, Александру Овери, Шарлотту Квелч, Дженн Тернер и Ким Тернер.

Об авторе

Кен Фоллетт родился в Кардиффе, Уэльс. Родители запрещали ему смотреть фильмы и телевизор, поэтому благодаря местной библиотеке он рано пристрастился к чтению. Изучив философию в Университетском колледже Лондона, он увлекся левоцентристской политикой и вскоре занялся журналистикой. Его первый триллер, шпионская драма времен войны «Игольное ушко», стал международным бестселлером и разошелся тиражом более десяти миллионов экземпляров. Затем он поразил всех своим первым историческим романом «Столпы Земли», историей строительства средневекового собора, который стал одной из самых любимых книг двадцатого века. Один из самых популярных авторов в мире, его многочисленные книги, включая серию «Кингсбридж» и трилогию «Век», которые в совокупности охватывают более тысячи лет истории, а также его последний роман «Никогда», в котором он представляет, как могла бы начаться Третья мировая война, были проданы тиражом более 188 миллионов экземпляров. Отец и муж, Кен живет со своей женой в Англии и, когда может, с удовольствием путешествует по миру.