Драйверы

Глава семнадцатая

Вернулся я домой поздно — около девяти часов. Лида и дети уже поужинали и занимались какими-то домашними делами. Я на кухне разогрел себе на сковороде картошки с котлетами, добавил пару ложек майонезу, плотно поел и решил ничего Лидуське по поводу своих рефлексий и смутных сомнений относительно этого «водочного» рейса не говорить. Да и не было у меня каких-то очень уж особых рефлексий. Ну — водка, ну — таджики, ну — Гена… Фигня все это. Если реально, без психоза смотреть — халтура и халтура, мало ли…

Прокатимся с Борькой туда-обратно, и дело — в шляпе, а деньги — в кармане. По четыре сотни каждому. Ну, а логиновские «наставления» меня не очень-то касались. Хотя, в определенной степени, и любопытно было — чего там мой полковник захимичивает?

В общем, рассказал жене вкратце о предстоящей работе: работа как работа — рейс. Собрал дорожную сумку и хотел уже завалиться спать. По принципу: утро вечера мудренее, но не тут-то было. Лидуся начала психовать: «Ах, не нравится мне это; ах, не нравится мне то…». Не было печали! Я тоже слегка завелся, поскольку жена, в общем-то, отразила мои смутные сомнения. Но! Я — это я! И нефиг тут…

— Ну, что тебе не нравится? Давай конкретно!

— Вить, я не знаю, но как-то на душе не совсем спокойно.

Вот ведь народ — женщины! Ведь я ей ни слова, ни полслова не сказал, и намеком не показал, а «не нравится». Интуиция у них, однако, как у кошек.

— «Нравиться, не нравиться — терпи моя красавица…» Лидусь, у тебя сколько денег в кошельке?

— Стошка. Два полтинника, — сказала Лида и вздохнула.

— Рублей, заметь, а мне четыре сотни баксов за этот рейс заплатят. На двоих с Борькой — восемьсот. Нам с тобой месяца на полтора, при наших запросах, хватит. Или я не прав?

— Да я понимаю…

— Ты знаешь, сколько машин каждый день до Мурманска и обратно ходит? Нет? Тыща… — насчет тысячи машин я, конечно, малость гиперболу применил, приукрасил. Впрочем — почему нет? Может, и действительно туда столько машин ходит каждый день. — Дошло?.. Туда и обратно по этой трассе несколько тысяч машин в день проходит. И все — с грузом. Движение — как на Невском. А у тебя — «на душе не спокойно». Плюнь и забудь. И потом — я же не один еду, с Борькой…

В общем, еле-еле успокоил я свою жену. А заодно и сам слегка успокоился, расслабился и, несмотря на судорожно прошедший день, быстро уснул.

Австрийский доктор Зигмунд Фрейд, кроме своего горячо любимого либидо, живо интересовался сновидениями. Выспрашивал о них пациентов, фиксировал рассказы на бумаге, сам иной раз что-то по ночам наблюдал, а утром записывал, и в результате даже книгу о снах написал. Я читал — интересно, но тоже с определенным креном в половую сферу. Впрочем, у него без сексуальной подоплеки вообще ничего нет. Старенький был, а туда же. Заклинило, видно, башню у доктора на этом деле. Бывает.

Я не доктор, у меня проще — никакой мистики и секса, сплошной реализм и любовь… к чему? К Родине, что ли? Черт его знает — может, и так.

Вот в последнее время я часто вижу один и тот же сон — мне кажется, что я вижу Родину! Очень круто!

Но я до конца не уверен, что это — Родина. Я даже во сне сомневаюсь — Родина это или нет? Я вообще не очень хорошо, вернее, даже очень плохо понимаю этот абстрактный термин, но все говорят — Родина, Родина… Вот я и решил, что вижу во сне Родину.

Снится мне какая-то деревня, или скорее, небольшой поселок, поскольку некоторые дома там барачного типа. Но есть и обычные русские избы. Дома заброшенные, серые и унылые, покосившиеся, с оторванными ставнями и выбитыми окнами. Посреди деревни на небольшом возвышении — полуразрушенная часовня, а может быть, и церквушка — отчасти каменная. Как-то раз церковь загорелась, и я бросился к ней, чтобы потушить пожар… Не помню — потушил или нет. Да, в принципе, и безразлично. Между домов в деревне — сосны… или дома между сосен. Но то, что это не кедры, не ели, а именно сосны — я знаю точно. Сосны не корабельные: невысокие и коренастые, с толстыми узловатыми ветвями. Земля под ними устлана бурым ковром опавшей хвои. Погода там постоянно серенькая какая-то, без солнца.

С юга подходит пыльная грунтовая дорога, по которой я на нашем полевом «ГАЗ-66» всегда в своем сне въезжаю в эту деревню. Я абсолютно точно знаю, что дорога подходит с юга. Вообще-то, чисто географически, я очень отчетливо представляю себе расположение объекта моего сна, но иногда по какой-то причине очень долго добираюсь до этой деревни. Все еду, еду…

Я знаю, что неподалеку, к востоку от деревни и вниз по склону, находится большой водоем, но не озеро, а река или канал. Однажды я шел по нему на катере типа «Малый охотник» — прямо из Ленинграда. Плесы, сужения, какие-то извилистые протоки с темной нечистой водой, на берегу — строения, заборы, кустарник. К северу от поселка, или деревни, в лесу — железнодорожная станция с высокой бетонной платформой. Рельсы ржавые, платформа обветшала, поездов не видно. А вокруг лес, лес, лес — с оврагами, вырубками, болотами, долинами рек и ручьев. По этому лесу я, иногда, иду каким-то бесцельным маршрутом, не зная ни своей программы, ни конечной точки, ни сроков возвращения… Людей я не вижу, их нет в моем сне. Хотя подразумевается, что где-то они все же есть, но я почему-то никогда никого не встречаю. И нет у меня никакого желания встречаться с ними, разговаривать, общаться. Я почему-то уверен, что эти люди в большинстве своем будут мне неинтересны.

Некоторые фрагменты этого сна я вижу отчетливо и, просыпаясь утром, вспоминаю их, как кадры фильма, другие возникают неясными туманными образами.

Сон не страшный и не радостный — скорее, какой-то обыденно-размеренный, без всяких эмоций. Но где-то в самом потаенном уголке души я знаю, что эта деревня или поселок, скорей всего, и есть — моя Родина. По крайней мере, мне она представляется именно вот в таком образе.

Ну, сон и сон: нормальное отражение реальной жизни, такой же скучной и унылой, с легкой ностальгией по прошлому.

Еще бывает — лечу во сне. Не летаю, а именно лечу. То есть, не подобно птице, а как раз наоборот — как булыжник. Лечу стремительно и знаю, чувствую, что сейчас будет страшный удар…

Но вот что интересно — ни единого разу я не видел в своих снах тех троих автоматчиков-азиатов. Ни живыми, ни мертвыми. Днем, бывает, подчас вспомню их, а ночью они меня пока не беспокоят. Может быть — позже…

Первую партию — пять тонн медного лома — «концессионеры» отправили машиной в Ленинград в начале июня. Через две недели — еще десять. А на День Флота капитан третьего ранга Семенов от своего питерского приятеля получил за металл несколько тысяч долларов. «Концессионеры» возликовали и разделили деньги по-братски.

С учетом того, что к тому времени все держались только на пайковом довольствии, на эти деньги они смогли даже семьи на Большую землю отправить на отдых.

Через полтора месяца — еще семь тонн, и еще несколько тысяч долларов. Немного меньше, чем рассчитывали, но… медь слегка «фонила». Не сильно, по флотским меркам вполне допустимо, только контрагенты цену из-за этого сразу снизили.

И еще бы ей не «фонить» — ведь не все лодки на соляре ходят, и реакторы не дровами топят — это даже дети знают. Но работали по-честному: с «Хиросимы», то есть с печально известной «К-19», ничего не брали и с других лодок, «зарекомендовавших» себя аналогично, ни куска меди не содрали. Там хоть и много металла было, но могло получиться себе дороже. Уж кто-кто, а они, моряки-подводники, очень хорошо знали, что такое радиация…

В общем, «концессионеров» охватил трудовой энтузиазм, пахали как черти, и не зря. За деньги пахали, за реальные американские деньги. К бывшим октябрьским праздникам «подбили бабки» и выяснили, что собрали в общей сложности, с учетом отправленного, уже около сорока тонн металла.

Электрические шины, медные болванки, бухты кабелей, трубы… Все, что можно было содрать со списанных лодок и кораблей, — содрали, переправили на берег и складировали в укромных местах подальше от базы. Там, в сопках, сто лет ищи — не сыщешь.

Понимая, что в случае прокола за такой бизнес по головке не погладят, а даже наоборот, соблюдая немыслимую осторожность — работали только свои, «семеновцы», как они теперь сами себя называли.

— Конспирация, конспирация и еще раз это — самое, — говорил кап-три Семенов. — Будем болтать — станем нищими и больными… А в штабе я кого надо «подмажу», договорюсь, чтобы не очень напрягались.

И договаривался, «подмазывал»…

Есть такие люди, которые нравятся всем и сразу. Открытый взгляд, белозубая располагающая улыбка, умение говорить и слушать, природная веселость и оптимизм… От таких людей идут флюиды доверия и доброты. Благодаря врожденному такту, они стараются никого не обижать — ни поступком, ни словом… К ним тянутся. И в большинстве своем — это действительно хорошие и приветливые люди без «двойного дна». Именно таким человеком и был капитан третьего ранга Семенов. Он нравился всем. Даже командиры и начальники высоких рангов, несмотря на лихое семеновское раздолбайство, благоволили к нему и часто прощали то, за что другого, какого-нибудь угрюмого и малосимпатичного офицера, с треском бы выгнали с флота, а то бы и под суд отдали.

Когда Семенов развернул свой медный бизнес, в штабе базы, разумеется, довольно скоро узнали об этом, но…. В штабе служили люди, обычные люди, о которых, как и об экипажах кораблей, страна, правительство, похоже, просто забыли. Иначе чем объяснить многомесячные задержки выплат денежного довольствия?

Вообще, сюжет с задержкой финансирования армии сходен с тем, как если бы «некто» завел для охраны жилища большую злобную собаку, а затем перестал бы ее кормить. Из этой ситуации может быть только два выхода: если собака очень хорошо выдрессирована и «задавлена» хозяином, то она просто-напросто сдохнет от голода; во втором случае, если у пса над преданностью хозяину возобладает инстинкт выживания, — он сожрет хозяина, его чад и домочадцев или… начнет красть мясо из холодильника. Если оно там есть, разумеется.

«Мясо» было… «Мяса» было очень много.

Знаток человеческих душ Семенов выбрал среди штабных нескольких, кто реально мог «закрыть тему», и взял их в долю. Приплачивал немного, но регулярно. Ему казалось, что таким образом он обезопасил свое предприятие и товарищей от властей предержащих.

Угадал. Обезопасил. Но… не от всех и не всех. Себя не уберег.

Бардак в стране, разумеется, присутствовал, однако за «добром» приглядывали. Пусть и не те, кому этим следовало заниматься по должности, но не менее пристально.

Все шло хорошо: месяц, два… Но постепенно, через какое-то время, дело, или как сейчас модно говорить — бизнес, стало потихоньку глохнуть и увядать. И не из-за отсутствия товара — медного лома на списанных кораблях Северного флота было еще очень много — а из-за ограниченности рынка сбыта.

Прежние скупщики металла, перегонявшие лом меди в Прибалтику, вынуждены были в связи с ужесточением таможенно-пограничного режима сворачивать дела. Требовалось немедленно восстанавливать утраченные позиции и расширять сбыт — без этого любое дело загнивает и в конце концов умирает. Это аксиома экономики: велосипед или двигается, или падает.

Кап-три Семенов был человек энергичный и деятельный. Как в жизни, так и в бизнесе. Он не привык опускать руки при малейшей неудаче. Как только появились проблемы со сбытом, Семенов дернулся сюда, кинулся туда и нашел…

Нашел очень хорошую контору в Питере — ООО «Азот». Эти согласились брать много, а платили наличкой и сразу. Семенов им же по случаю и куски какого-то кабеля толкнул — медь и свинец. Неплохо тогда на разнице заработали.

Груз до Питера отправляли автоконтейнерами. В Мурманске ведь, в сущности, кроме флота и рыбы ничего своего нет — все необходимое для жизни завозится с юга: поездами, машинами или теплоходами… Но морской путь по понятным причинам — погранцы! таможня! — был для «семеновцев» полностью исключен. С железной дорогой — тоже проблемы были… Наиболее всего подходил автотранспорт. Ежедневно в город с юга, преимущественно из Питера, приходит до двухсот тяжелых грузовиков-контейнеровозов, и большинство из них охотно берет любой обратный груз — лишь бы не гнать порожняком. Вот такими контейнерами и отправляли лом меди.

Точнее, не контейнерами — а контейнером. Использовали только одну машину и один контейнер. Семенов договорился с хозяевами какой-то частной шараги, и раз в две недели приходила машина — «КамАЗ» — из Питера. Питерские контрагенты работали четко: раз в две недели, в строго оговоренное время приходила машина — «КамАЗ» — и забирала ровно десять тонн лома.

По предварительной договоренности где-нибудь на трассе, в укромном месте возле ближайшего «склада», моряки встречали машину двадцатифутовым контейнером дружно загружали медным ломом, а примерно через неделю Семенов производил расчет со своими товарищами.

Из десяти человек, начинавших в апреле медный бизнес, к концу ноября осталось всего четверо. Шестеро ушли с флота на гражданку и уехали из Мурманска на юг. Остались кап-три Семенов, два старлея Василия — Смирнов и Тихомиров, и мичман Коля Швед.

«Нас мало, но мы в тельняшках», — шутил по этому поводу Семенов.

К середине ноября из собранной нелегким и отчасти неправедным трудом груды металла отправили на Большую землю — в адрес ООО «Азот» — еще около двадцати тонн. Заранее подготовленные и разбросанные по обширной территории Кольского семеновские свалочки меди моряки держали под контролем — время от времени навещали их, проверяли…

И вот, совершенно случайно, Коля Швед с Василием Смирновым решили поохотиться, а заодно и свой склад проверить. Быстро собрались и на задрипанном смирновском «Москвиче» отправились в сторону Мончегорска, в тундру, белых куропаток пострелять.

…Когда неизвестные подошли к замаскированной груде металла достаточно близко, Василий Смирнов и Коля Швед — с немалым удивлением и испугом разглядели в бинокль, что подошедшие вооружены автоматами. При таком раскладе пугать незванных гостей охотничьими ружьями, заряженными дробью, стрелять для острастки в воздух, и вообще стрелять, — не стоило. Следовало затаиться, как леммингам в норке, притвориться тундровыми кочками и молить Бога, чтобы неизвестные случайно не заметили их. Что они и сделали.