Древнекитайская философия. Эпоха Хань

Ян Сюн (53 г. до н. э. — 18 г. н. э.) — автор трактатов и «Фа янь» («Образцовые речи») и «Тай сюань цзин» («Книга о великом сокровенном»), крупный философ-конфуцианец, принадлежавший к школе «древних текстов» (гувэнь цзя). Он был выходцем из семьи зажиточных крестьян, жившей в той местности, которая относится к современной провинции Сычуань. В возрасте сорока с лишним лет Ян Сюн прибыл в столицу, где и начал свою политическую деятельность. Ян Сюн был сторонником Ван Мана, претендента на китайский престол. Ван Ман был членом императорской семьи. В 8 г. н. э. захватил престол, свергнув малолетнего императора династии Хань, и объявил о воцарении новой династии Синь. Он пытался провести ряд реформ (в землепользовании, рабовладении, торговле и др.), окончившихся неудачей. Потерял власть в 23 г. н. э.; был убит повстанцами во время знаменитого восстания «Красных бровей». Борясь против династии Хань, Ван Ман стремился дать новую интерпретацию господствовавшей тогда официальной идеологии — конфуцианству. Во время пребывания Ван Мана у власти (9-23) Ян Сюн был фактически официальным философом нового режима.

Ян Сюн стремился очистить конфуцианство от того эклектизма, который был характерен для философии западноханьского периода. Он решительно выступал против всех неконфуцианских школ, влияние которых на конфуцианство было в предшествующее время весьма сильным, однако сам не избежал влияния даосизма с его наивной диалектикой.

В своих сочинениях Ян Сюн старался держаться проблематики трактатов, в которых, как тогда считалось, отражено подлинное учение Конфуция, прежде всего «Лунь юя» и «И цзина». От Ян Сюна до нас дошло много сочинений (философские трактаты, выступления по политическим вопросам, стихи, словари и т. п.). К числу важнейших из них принадлежат трактаты «Фа янь» и «Тай сюань цзин».

«Фа янь» построен по схеме «Лунь юя» — в форме ответов учителя на вопросы учеников. В основном трактат посвящен этико-политическим вопросам. «Тай сюань цзин», образцом для которого послужил «И цзин», посвящен главным образом натурфилософским вопросам. Именно в нем отразились наивно-диалектические черты мировоззрения Ян Сюна. По мнению современных китайских исследователей, текст этого трактата весьма труден для понимания. Из этих двух сочинений для перевода отобраны главы, которые позволяют с наибольшей полнотой представить как этико-политические, так и натурфилософские взгляды их автора.

Перевод глав «Фа янь» выполнен по тексту, вошедшему в т. 7 собрания сочинений древних китайских философов «Чжуцзы цзичэн» (Пекин, 1956). Перевод отрывков из «Тай сюань цзин» выполнен по тексту, опубликованному в 1936 г. в Шанхае в составе серии «Сыбу бэйяо».

Е. П. Синицын

Глава первая. Осуществление учения

Учение[535]: высшее — осуществление его, уступающее этому — изложение его, уступающее и этому — научение другого. И тот, кто ничего такого не может сделать, — человек из толпы.

Некто спросил: «Если человек жаждет долголетия и из-за этого предается учению, то можно ли его назвать любящим учение?» Отвечаю: «Это нельзя считать любовью к учению. Кто любит учение, тот не жаждет ничего другого».

Не сохранен ли Чжун-ни Путь Неба? Чжун-ни передавал и толковал этот Путь, а когда его не стало, не сохранился ли он у нынешних конфуцианцев? А если Путь Неба снова нуждается в передаче своих толкований, то лучше всего использовать конфуцианцев в качестве металлических колоколов с деревянными языками[536].

Некто спросил: «Учение не приносит никаких выгод, что оно дает сущности человека?» Отвечаю: «Это необдуманные слова. Ножи нужно точить, яшму нужно полировать. Если их не точить и не полировать, то какой от них прок? Когда точат и полируют — выявляется их сущность, иначе она не проявится».

Гусеница-шелкопряд лежит неподвижно, а оса взывает к ней: «Ты похожа на меня, ты похожа на меня. Пройдет много времени, и ты станешь такой же, как я. Поторопись». Точно так же семьдесят учеников похожи на Чжун-ни[537].

Того, кто закаляет себя учением, очищает себя размышлениями, отшлифовывает себя с помощью друзей, возвеличивает себя славой, завершает себя неутомимостью, того можно назвать любящим учение.

Конфуций учился у Чжоу-гуна, Янь Юань[538] учился у Конфуция. Стрелок И и Фэн Мэн[539] ломали свои луки, Ван Лян[540] выбрасывал свою плетку, Лу Бань[541] бросал свой топор, и [все они] учились. Кто посмеет сказать, что это не так?

Некто спросил: «Те знамениты, эти знамениты, не все ли едино?»[542] Отвечаю: «Среди рек имеются величайшие, среди гор имеются высочайшие. Они высоки и к тому же огромны. Человек из толпы не может их достичь»[543].

Некто спросил: «Из века в век болтают об изготовлении золота, но можно ли в самом деле изготовить золото?» Отвечаю: «Как я слышал, когда увидят благородного мужа, то спрашивают его о том, как воспитать человека, а не о том, как создать золото». Тогда тот спросил: «А человека можно воспитать?» Отвечаю: «Конфуций создал Янь Юаня». Тот человек изумился и сказал: «Как это верно! Я спрашивал о создании золота, а узнал о воспитании человека».

Учение служит для того, чтобы исправлять природу [человека]. Зрение, слух, речь, выражение лица и помыслы — все это заключено в природе [человека]. Овладевший [учением] идет по правильному пути, не овладевший — по ложному.

О учитель! О учитель! Он — судьба для несмышленого. [Однако] чем самому овладевать учением, лучше постараться найти учителя. Учитель — образец и пример для человека. Но немало таких, которые принимают за образец тех, кто не является образцом, берут пример с тех, кто не является примером.

На одной базарной площади несметное число цен; в одной книге несметное число идей. На каждой базарной площади непременно должен быть человек, уравнивающий цены; для [понимания] каждой книги непременно должен быть учитель.

О учение! Научившись, можно ложью победить правду, тем более можно научиться правдой побеждать ложь. О! Обучающийся доискивается до своей правды, и все. Некто спросил: «Как узнать правду и изучить ее?» Отвечаю: «Смотри на солнце и луну и узнаешь, как мелки все звезды. Равняйся на Совершенномудрого[544] и узнаешь, как ничтожны все прочие учения».

Учение служит государевым делам, так заведено издавна. Яо, Шунь, Юй, Тан, Вэнь-ван, У-ван были [в учении] безостановочны, Чжун-ни был [в учении] нетерпелив, это тоже давнее дело.

Некто спросил, как продвинуться [по службе]. Отвечаю: «Нужно быть как вода». Тот спросил: «Потому, что она не отдыхает ни днем, ни ночью?» Отвечаю: «Отчасти и поэтому. Но она сначала заполняет, а потом просачивается — ведь так ведет себя вода?»[545]

Некто спросил о том, как взлететь на службе лебедем? Отвечаю: «Не ходи туда, куда не следует ходить, не оставайся там, где не следует оставаться. Тогда и просочишься подобно воде».

«Осмелюсь спросить, как взрасти на службе подобно дереву?» Отвечаю: «Стоит внизу, а распространяется наверх, таково дерево. Оно также подобно воде».

Я не видел по-настоящему, чтобы кто-либо обстругивал свои добродетели, как он обстругивает колонны [у себя в доме][546].

У птиц и зверей чувства проявляются сами собой — не то у обычных людей; у мудрецов не так, как у обычных людей, а у совершенномудрых не так, как у мудрецов. Они определяются ритуалом и чувством долга, вот в чем дело. И если человек не учится, то хотя и не знает забот, чем же он отличается от зверя?

Учатся потому, что хотят стать благородными мужами. Есть и такие, что хотят этого, но не становятся. Но не бывает таких, чтобы не хотели этого, а стали.

Конь, который мечтает стать необыкновенным скакуном, должен пройтись в упряжке со скакунами; человек, который мечтает стать таким же, как Янь Хуэй, должен учиться у Янь Хуэя. Некто спросил: «Легко ли учиться у Янь Хуэя?» Отвечаю: «Кто страстно хочет, тому легко. Ведь говорят, что в прошлом Янь Хуэй когда-то страстно мечтал о Конфуции, Чжэнкао Фу когда-то страстно мечтал об Иньцзи Фу, Гунсунь Сисы всегда страстно мечтал о Чжэнкао Фу[547]. У того, кто не хочет надеяться, ничего и не выйдет, а если кто хочет надеяться, то кто его удержит?»

Некто спросил: «Есть книги, которые согласны с канонами, но обычно в обществе ими не дорожат. Можно ли их использовать?» Отвечаю: «Можно». Тот человек засмеялся и сказал: «Да тогда по ним можно сдавать экзамены»[548]. На это отвечаю: «Большие люди учатся, чтобы уяснить Путь, низкие люди учатся ради выгоды. Вы учитесь для уяснения Пути? Или для выгоды?»

Некто спросил: «Пахать землю, но не убирать урожай, охотиться, но не устраивать угощений — можно ли это считать пахотой и охотой?» Отвечаю: «Пахать Путь и получать Путь, охотиться на добродетель и получить добродетель — вот сбор урожая и устройство угощения».

Я не рассматриваю сравнительного расположения звезд Шэнь и Чэнь[549]. Ведь благородный муж ценит путешествие за добром. Тот, кто путешествует за добром, — тот ученик совершенномудрого.

Все реки учатся у моря и идут к морю; холмы и пригорки учатся у горы, но не идут к горе. Так приостанавливается и зло.

Непрекращающаяся борьба клик хуже, чем схватка ворон. Они как разбойники, после которых нечего есть.

Кто друг, но не сердцем, тот лишь внешне друг; кто приятель, но не сердцем, тот лишь внешне приятель.

Некто сказал: «Все твое имущество не сравнится с богатством Дань Гуя»[550]. Отвечаю: «Я слышал, что когда порядочные люди разговаривают между собой, то они говорят о человеколюбии и чувстве долга. А когда базарные торговцы разговаривают между собой, то они говорят об имуществе и выгодах. Оставь им их богатство! Оставь им их богатство!» Тот человек спросил: «Порядочным людям при жизни не на что содержать себя, а после смерти их не на что похоронить. Как же быть?» Отвечаю: «Они содержат себя лишь самым необходимым, это лучшее содержание; их хоронят так, чтобы было лишь самое необходимое, это лучшие похороны».

Некто спросил: «И Дунь[551] был богат, но был и почтительным сыном. Не лучше ли это? А Янь голодал». Отвечаю: «Тот от этого огрубел, а Янь от этого очистился. Тот от этого пошел вкось, а Янь от этого пошел прямо. Разве это порок Яня? Разве это порок Яня?»

Некто сказал: «Если я займу высокий пост, то радость от этого нельзя измерить». Отвечаю: «Радость от высочайшего поста не сравнится с радостью Янь-ши-цзы[552]. Радость Янь-ши-цзы — внутренняя, радость от высокого поста — внешняя». Тот человек спросил: «Осмелюсь спросить, постоянная нужда — это и есть внутренняя [радость]?» Отвечаю: «Если бы у Яня не было Конфуция, то, хотя бы он завладел всей Поднебесной, этого не хватило бы, чтобы радоваться». — «Не случалось ли ему горевать?» Отвечаю: «Янь горевал лишь о том, что не достиг высот Конфуция». Тот человек сказал изумленно: «Горевать об этом — вот действительно его радость».

Говорю: «Есть такие, которые обучают, как установить Путь, но не думают о Чжун-ни, есть такие, которые изучают, как продолжать дело [Конфуция], но не думают о Янь Юане». Некто сказал: «Установление Пути — но Чжун-ни уже не может думать об этом; продолжение дела — но Янь Юань уже не может трудиться над этим». Отвечаю: «Об этом вы не думали, но кто вам мешает?»

Глава третья. Самосовершенствование

Самосовершенствование рассматривай как лук; исправление мыслей рассматривай как стрелу; воспитание чувства долга рассматривай как мишень. Прицелившись, стреляй, а выстрелив, непременно попадешь в середину.

В человеческой природе доброе и злое смешаны. Если совершенствовать то, что в ней доброго, то получится добрый человек; если совершенствовать то, что в ней злого, то получится злой человек. Разве жизненное начало — это не лошадь, на которой мчатся к доброму и злому?

Некто спросил: «Конфуций совершил много деяний, и если им не следовать, то не получится ли так, что переусердствуешь и окажешься в печали?» Отвечаю: «Совершенномудрый радуется Небу и знает судьбу. Если радоваться Небу, то не сможешь переусердствовать, если знать судьбу, то не окажешься в печали».

Некто спросил об эпитафиях на камне. Отвечаю: «О эпитафии, эпитафии! Думай об умеренности»[553].

Слова совершенномудрого могут быть высказаны, но побудить людей принять их на веру невозможно. Поэтому благородный муж неустанно учится и старательно осуществляет [выученное].

Отделай свои изделия, а потом продавай; усовершенствуй сам себя, а потом крепи связи; сделай добрыми свои планы, а потом действуй — таков настоящий Путь.

Осмотрительность благородного мужа [проявляется] в его речах, ритуале и писаниях.

При общении с вышестоящими не унижайся, при общении с нижестоящими не заносись — так и должно действовать. Некто спросил: «Благородный муж блюдет себя сам, зачем ему общение?» Отвечаю: «Небо и Земля общаются между собой, и рождаются все вещи[554], люди общаются между собой согласно Пути и добиваются успехов. Как можно блюсти только самого себя?»

Если любить большое, но не стремиться создать его, то большое не будет большим; если любить высокое, но не стремиться создать его, то высокое не будет высоким.

Запрокинув голову, посмотри на Небесный дворец — и узнаешь все ничтожество жилищ, которые под Небом[555].

Гунъи-цзы[556], Дун Чжуншу[557] — вот величайшие таланты.

Если смотреть на добро, но не различать его, стараться, но не быть упорным, то на что это годится?

Некто спросил, к чему пригодны человеколюбие, чувство долга, ритуал, знание, доверие. Отвечаю: «Человеколюбие — это жилище; чувство долга — это дорога; ритуал — это одежда; знание — это свеча; верность — это верительная бирка. Благородный муж живет в жилище, ходит по дороге, носит одежду, получает свет от свечи, держит в руках верительную бирку. И если благородный муж не бездействует, то, взявшись за дело, он достигает желаемого.

О имеющий желания! Мэн-цзы говорил: «Есть такие, что имеют желания, но не достигают желаемого; нет таких, что не желают, но достигают». Некто спросил о том, как управлять собой. Отвечаю: «Управляй собой, равняясь на Чжун-ни». Тот спросил: «Управлять собой, равняясь на Чжун-ни? Но разве Чжун-ни не исключителен?» Отвечаю: «Воспитывай коня, равняясь на отличного скакуна. Разве это невозможно?»

Некто сказал: «Когда у огородника на огороде бурно разрастаются сорняки, то это то же самое, что у думающего о далеком человеке, сердце которого тоскует». Отвечаю: «Солнце излучает сияние, луна излучает свет. Кто три года не видел солнца, тот, увидев его, непременно ослепнет. Кто три года не видел луны, у того душа непременно будет подслеповатой. Дух его постепенно иссыхает, тело его постепенно отсыревает, он ощупывает землю, находит дорогу и движется как во тьме».

Некто спросил, кого можно назвать человеком. Отвечаю: «Того, кто овладел четырьмя серьезностями, оставил четыре легкомысленности, можно назвать человеком». Тот спросил: «Что такое четыре серьезности?» Отвечаю: «Серьезно относись к словам; серьезно относись к поступкам, серьезно относись к внешности, серьезно относись к пристрастиям. Если [у человека] слова серьезны, то есть и принципы; если поступки серьезны, то есть и добродетель; если внешность серьезна, то есть и известность; если пристрастия серьезны, то есть и осмотрительность». «Осмелюсь спросить о четырех легкомысленностях». Отвечаю: «Если слова легкомысленны, то накличешь на себя беду; если поступки легкомысленны, то накличешь на себя вину; если внешность легкомысленна, то накличешь на себя позор; если пристрастия легкомысленны, то накличешь на себя разврат. Почитай во всем образцы».

Некто спросил: «Если в жаркий полдень не съесть мяса, то мясо непременно засохнет; если в жаркий полдень не выпить вина, то вино непременно прокиснет. А гость и хозяин сто раз раскланяются, а вина выпьют только три раза. Не является это просто красивой формой?» Отвечаю: «Если при сути нет красивой формы, то это дикость; если при красивой форме нет сути, то это фальшь. Когда красивая форма и суть помогают друг другу, то это ритуал».

Самки горных птиц жирные, не хочешь ли их половить? Некто спросил: «У Янь Хуэя была лишь маленькая коробочка с едой и тыквенная бутылочка с питьем, не отощал ли он от этого?» Отвечаю: «Если времена светлые, то распоряжайся быками и баранами — это и есть самочка горной птицы. Если времена темные, то питайся из маленькой коробочки и из тыквенной бутылочки — это также и есть самочка горной птицы. Отчего же тут тощать? Тысяча цзюней[558] легки, для У Хо[559] они по силам; коробочка и бутылочка доставляют радость, такова добродетель Яня».

Некто спросил: есть ли разница между замшей из шкуры рабочего быка и замшей из шкуры гнедого коня? Отвечаю: «Это одно и то же». — «Если это так, то почему же не пашут на гнедых конях?» Отвечаю: «Если ты хочешь быть почтительным по отношению к духам предков и божествам, то ты не посмеешь пахать на них. Можешь колоть баранов и резать свиней, провожать гостей и снабжать их мясом, но пахать на животных, не предназначенных для пахоты, — это дурное дело».

Добродетельные любят обращаться с вопросами к совершенномудрым. Некто спросил: «В Лу было мало добродетельных, почему же там любили обращаться с вопросами к Чжун-ни?» Отвечаю: «На самом деле в Лу не могли любить обращаться с вопросами к Чжун-ни. Если бы там любили обращаться с вопросами к Чжун-ни, то Лу заняло бы место Восточного Чжоу»[560].

Некто спросил: «Если человек опирается на ограду двора Конфуция, исполняет на струнах чжэнские и вэйские мелодии, знает наизусть писания Хань Фэя и Чжуан Чжоу, то возьмете ли вы его себе в ученики?» Отвечаю: «Если он у варваров, живущих на северо-востоке, то возьму, если он стоит у ворот, то подзову. Но как жаль, что он поменял местами верхнюю и нижнюю одежды»[561].

У совершенномудрого ухо не откликается на неправое, а уста не приходится специально учить добру. У мудреца ухо выбирает и уста выбирают, а у человека из толпы не выбирают. Некто спросил: каков человек из толпы? Отвечаю: «Живет ради богатства и знатности». — «А мудрец каков?» Отвечаю: «Следует чувству долга». — «А совершенномудрый?» Отвечаю: «Подобен божеству». Наблюдай за мудрецом — и познаешь человека из толпы; наблюдай за совершенномудрым — и познаешь мудреца; наблюдай за Небом и Землей — и познаешь совершенномудрого. В Поднебесной есть три привязанности: человек из толпы привязан к своему окружению, мудрец привязан к своей правде, совершенномудрый привязан к своему учителю. В Поднебесной есть три вида проверки: человек из толпы проверяет себя своей семьей; мудрец проверяет себя государством, совершенномудрый проверяет себя Поднебесной. В Поднебесной есть три двери: от чувств и желаний открыта дверь к животным; от ритуала и чувства долга открыта дверь к людям; от исключительного разума открыта дверь к совершенномудрым.

Некто спросил: «Каким образом достойный муж может пребывать в спокойствии?» Отвечаю: «Когда он сосредоточен, то [его мысли] широки и глубоки; при соблюдении ритуала он предельно строг. Так он может пребывать в спокойствии».

Благородный муж осторожен в мелочах и погружен в добродетель, ему не приходится раскаиваться даже в мелочах, не говоря уже о большом зле. У возвышенного мужа ухо прислушивается к добродетели, у низменного мужа ухо прислушивается к самому себе. Конфуций не терпел таких, которые не стыдятся своих слов и не стесняются своих поступков.

Глава четвертая. Спрашиваю о Пути

Некто спросил о Пути. Отвечаю: «Путь проходим, на нем нет непроходимых мест». Тот спросил: «А можно ли идти по другому [Пути]?» Отвечаю: «Идти к Яо, Шуню, Вэнь-вану — это правильный Путь. Отвергать Яо, Шуня, Вэнь-вана — это иной путь. Благородный муж держится правильного Пути, а не иного».

Некто спросил о Пути. Отвечаю: «Путь похож на дорогу, похож на реку. Повозки и лодки ходят там туда и сюда, не останавливаясь ни днем, ни ночью». Тот спросил: «А как найти прямой путь и ходить по нему?» Отвечаю: «Дорога хотя и петляет, она доведет до Ся[562] — иди по ней. Река хотя и петляет, она приведет к морю — иди вдоль нее». Тот сказал: «Дела хотя и петляют, она приведут к Совершенномудрому — следуй им».

Путь, добродетель, человеколюбие, чувство долга, ритуал можно уподобить человеческому телу. Путь ведет его, добродетель приводит его к достижениям, человеколюбие делает его человеком, чувство долга заставляет его поступать как должно, ритуал придает ему надлежащий вид, и все это от Неба. Если эти свойства объединены, то получается цельность, если они разъединены, то получается раздробленность. [Точно так же] если у одного человека имеются все четыре конечности, то тело его полное.

Некто спросил: «В чем мерило добродетели?» Отвечаю: «Не знаю. [Если] наверху поступают должным образом, то и внизу поступают так же».

«Осмелюсь спросить — почему не знаете? Ведь есть же ритуал, чего же тут уверенно знать?» Отвечаю: «Поступай согласно ритуалу там, и народ воспримет твой поступок здесь[563]. Что еще нужно знать?»

Некто спросил: «Не лучше ли не иметь ритуала, а иметь добродетель?» Отвечаю: «Ритуал — это тело. Человек, не имеющий ритуала, как может быть добродетельным?»

Некто спросил о Небе. Отвечаю: «Я через Небо увидел деяние путем недеяния». Тот спросил: «Разве форма всех вещей не вырезана Небом?» Отвечаю: «Конечно, не вырезана им. Если вещи нужно вырезать, то где же взять силы сделать это?»

Лао-цзы говорил о Пути и добродетели, и я это принимаю. А вот отказ его от человеколюбия и чувства долга, уничтожение им ритуала и учености я не принимаю.

Могу ли я видеть все ясно? Только Совершенномудрый может видеть все ясно, остальные — как бамбуковые занавески на повозке[564]. О, как велик Совершенномудрый! Его речи — это высший предел [мудрости]. Распахнув [двери к нему], охватишь взглядом все четыре моря[565], захлопнув их, не разглядишь ничего среди своих стен.

Речи Совершенномудрого подобны воде и огню. Некто спросил о воде и огне. Отвечаю: «Вода — измерь ее глубину, и она превзойдет самое глубокое; измерь ее протяженность, и она превзойдет самое далекое. Огонь, когда он полыхает, [своим блеском] превосходит самое блестящее; когда его поддерживают, [своей яркостью] превосходит самое яркое».

Если доверить управление Поднебесной тому, кто не опирается на записи ритуала и на пять человеческих качеств[566], то я могу счесть Хуан-ди, Яо и Шуня ненужными наростами.

Некто сказал: «В глубочайшей древности не было законов, а управляли; значит, законы не нужны для управления». Отвечаю: «Это был период хаоса, совершенномудрые ненавидели его, поэтому законы начались с Фу-си и были завершены при Яо. Если бы не Фу-си, не Яо, то ритуал и чувство долга не возникли бы, совершенномудрые не приняли бы этого».

Некто спросил о ритуале на восьми окраинах[567]. Какой там ритуал, какая музыка? Отвечаю: «Исправляй их по образцу Срединного государства». Тот спросил: «А что такое Срединное государство?» Отвечаю: «Основанное на соблюдении пяти отношений, кормящееся за счет семи налогов[568], расположенное в центре Земли под центром Неба — это Срединное государство. Если пройти его и пойти дальше, то там будут другие люди»[569].

Совершенномудрый, управляя Поднебесной, сдерживает ее ритуалом и музыкой; если их нет, то [люди] звереют, если от них отступают, то [люди] дичают. Я вижу, что все школы умаляют ритуал и музыку, но не вижу, чтобы Совершенно мудрый умалял их. Кто может писать не при помощи кисти, говорить не при помощи языка? Я вижу, что небесные постоянства[570] — это кисть и язык для императоров и правителей.

Разум — это знание. Ведь разум использует негодное, извлекает пользу из бесполезного, не давая возникать ни излишку, ни недостатку. Если хорошо овладеть изготовлением посуды и оружия, строительством лодок и повозок, сооружением дворцов и палат, то ритуал изойдет и оттуда.

Некто спросил, какой звук самый громкий. Отвечаю: «Это не гром, не громовые раскаты. А вот шум и грохот, которые и спустя долгое время становятся все сильнее, идут от Совершенномудрого».

Некто спросил: «Можно воспринять Путь или нет?» Отвечаю: «То, что можно воспринять, следует воспринять, а что нельзя — следует изменить».

Некто спросил о недеянии. Отвечаю: «Зачем деяние? В старину юйский [Шунь] и [династия] Ся восприняли порядки Яо и шли по пути Яо. Законы и нормы были понятными, ритуал и музыка были всем известными. [Правители] спокойно сидели и взирали на изобилие у народа Поднебесной. Это и было недеянием. Но преемник Цзе и наследник Чжоу[571] [застали положение, когда] законы и нормы были отброшены, ритуалу и музыке был нанесен ущерб, и, если бы они спокойно сидели и взирали на гибель народа Поднебесной, было бы это недеянием?»

Некто спросил, [правда ли], что в глубокой древности уши и глаза людей были заткнуты из боязни, что они что-либо увидят и услышат; если [глаза] что-либо увидят, то будет трудно их закрыть; если [уши] что-либо услышат, то будет трудно их заткнуть. Отвечаю: «Небо, породив людей, дало им глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Поэтому [оно дало им возможность] видеть ритуал и слушать музыку. Если же видеть не ритуал и слушать не музыку, то, хотя бы народ и существовал, как заткнуть ему уши и закрыть глаза?»

Некто спросил о новом и ветхом [в ритуале]. Отвечаю: «Но вое заимствуй, а ветхое дополняй и сокращай».

Некто спросил: «В глубокой древности были преисполнены добродетели, но не были преисполнены ритуала. Дети бегали [за матерями], жеребята и телята ходили [за лошадьми и коровами]. К чему еще ритуал?» Отвечаю: «О дети, о телята! То, чем они преисполнены по отношению к матери, — это не то же самое, чем они преисполнены по отношению к отцу. По отношению к матери они преисполнены любви, по отношению к отцу преисполнены благоговения. Иметь только мать, но не отца — это не столь же прекрасно, как иметь и отца и мать».

Один хитроумный [стратег] сказал: «С помощью хитроумного плана можно без боя покорить войско противника — [это] как Яо и Шунь». Отвечаю: «Яо и Шунь без боя подчиняли армии противника. Но разве Яо и Шунь [могли] залить кровью шеи [людей] и обагрить их одежды? Тот, кто расхваливает яшму, а продает камень, — это хитрый обманщик». Некто спросил: «Кто лучше — прибегающий к хитростям и обману или не прибегающий?» Отвечаю: «Лучше тот, кто не прибегает». Тот спросил: «Но если ты командуешь войсками, кого ты возьмешь на службу?» Отвечаю: «Если руководить в соответствии с [истинным] Путем, то хитрые обманщики со всей Поднебесной все пойдут [ко мне] на службу; если, руководя, утеряешь [истинный] Путь, то хитрые обманщики со всей Поднебесной все станут моими врагами. Поэтому тот, кто владеет Поднебесной, должен разбираться лишь в том, как ею руководить»[572]. Тот спросил: «Чтобы внушить страх владетельным правителям, необходимо ведь полагаться на военную силу и силу обмана, разве не так?» Отвечаю: «Чтобы внушить страх владетельным правителям, можно прибегать к хитростям и обману. Но лучше все-таки, внушая страх владетельным правителям, не прибегать к хитростям и обману». Тот спросил: «Но если не прибегать к хитростям и обману, то как же воевать?» Отвечаю: «Если уж нельзя не воевать, то разве нет "Законов войны"?[573] Зачем еще нужны хитрость и обман?» Искусство Шэнь Бухая и Хань Фэя в высшей степени бесчеловечно. Почему они использовали людей как быков и баранов? Если использовать людей как быков и баранов, то разве лисы и земляные черви не будут устраивать себе праздничных трапез?

Некто спросил: «Если нож не остер, если кисть не заточена, то остается только взять точило, не так ли?» Отвечаю: «Превращать людей в точила — так было только при Цинь».

Некто спросил: «Принцип разделения ответственности и контроля за чиновниками противоречит [истинному] Пути, почему же этот принцип считается естественным»? Отвечаю: «Зачем непременно говорить о принципе разделения ответственности и контроля за чиновниками? При игре в облавные шашки или при фехтовании бывает, что ссорятся и падают в обморок, но все это тоже естественно. Если [этот принцип] исходит от великого, то он становится правильным Путем, если он исходит от малых, то он становится фальшивым путем»[574].

Некто спросил: «Шэнь Бухай и Хань Фэй брали за образец то, что не следует брать за образец, так ли это?» Отвечаю: «Образец — это образец танского Яо и юйского Шуня и основателей династии Чжоу. О Шэнь Бухай и Хань Фэй! О Шэнь Бухай и Хань Фэй! Чжуан Чжоу, Шэнь Бухай и Хань Фэй не только отходили от Совершенномудрого, но и пропитали [своими толкованиями] книги [с его учением], так что даже сыновья Яня и внуки Миня[575] ничего не могут с этим поделать».

Некто спросил: «Что можно заимствовать у Чжуан Чжоу?» Отвечаю: «Умеренность в желаниях». «А что можно заимствовать у Цзоу Яня?» Отвечаю: «Скромность. К тому времени, когда династия Чжоу упрочила чувство долга между государем и подданным, о Цзоу Яне между небом и землей никто не знал. Даже соседи не видели его».

Глава пятая. Спрашиваю о духовном

Некто спросил о духовном. Отвечаю: «Это разум». — «Позвольте спросить о разуме». Отвечаю: «[Разум], проникший к Небу, — это Небо; проникший в Землю — это Земля. Небо и Земля постигаются духовно, а не измеряются. Но разум проникает [даже] туда, как будто измеряет их. Что же сказать о человеке! Что же сказать о других вещах!» — «Осмелюсь спросить, как разум проникает до Совершенномудрого?» Отвечаю: «В старину Чжун-ни разумом дошел до Вэнь-вана и постиг его; Янь Юань также разумом дошел до Чжун-ни, но немного не постиг его. Духовное было там, где остановилось проникновение».

Небесный дух, небесное озарение освещают и дают возможность познать все вокруг; небесное совершенство, небесная чистота располагают все сущее по классам вещей.

О, как загадочен человеческий разум! Владеешь им, и он есть; отбросишь его, и его нет. Тот, кто может постоянно владеть им, чтобы он сохранялся у него, — только тот совершенномудрый. Совершенномудрый сохраняет в себе духовное и доходит до самой сути вещей, следует великому порядку Поднебесной, приносит великую пользу Поднебесной, соединяет собой промежуток между Небом и Человеком, так что между ними не остается разрыва.

Дракон погружается в грязь, и саламандра издевается над ним. О саламандра! О саламандра! Скверно ты относишься к благородству дракона. Некто спросил: «Дракону непременно хочется летать в небе?» Отвечаю: «Когда время летать, он летает; когда время погружаться в пучину, он погружается. Он и летает, и погружается. В еде он не беспорядочен, а облик его таков, что его нельзя поймать и удержать в руках». Спрашивают: «Но если совершенномудрого нельзя удержать в руках, как [он] попал в Юли?»[576] Отвечаю: «Этот дракон потому дракон, что его нельзя удержать в руках. А совершенномудрый потому совершенномудрый, что он остается таким, каким его создало Небо».

Некто спросил: «Можно ли в канонах что-либо убавить или прибавить?» Отвечаю: «"И цзин" начинался с восьми триграмм, а Вэнь-ван увеличил их число до шестидесяти четырех; значит, можно понять, что здесь прибавление. В "Ши цзине", "Шу цзи-не", "Ли цзи" и "Чунь цю" есть заимствованное и есть созданное, а составил их Чжун-ни; значит, можно понять, что здесь прибавление. Поэтому Путь — это не то, что природная естественность, он создается в соответствии со временем, и можно понять, что и в нем есть убавления и прибавления». Некто сказал: «В "И цзине" утеряно немногое, и даже глупец понимает недостающее там. А вот от "Шу цзина" дошло чуть больше половины[577], и тот, кто изучает его, не знает остального. Как жаль, что последовательность в "Шу цзине" не такая же, как последовательность в "И цзине"»[578]. Отвечаю: «Это оттого, что в одном случае нельзя представить себе утраченное, а в другом случае можно. Последовательность в "Шу цзине" такова, что тут и сам Конфуций ничего не мог бы поделать. В старину считалось, что "Шу цзин" состоит из ста глав, но глава "Цзю гао"[579] как-то исчезла, и сейчас ее нет. Разделы "Юй" и "Ся" глубоки, раздел "Шан" необъятен, раздел "Чжоу" торжествен, а тексты после чжоуских — порицающие»[580].

Некто спросил, нельзя ли каноны совершенномудрых изложить полегче. Отвечаю: «Нельзя. Если бы Небо можно было так просто измерить, то это значило бы, что расположенные на нем вещи мелки; если бы Землю можно было так просто вымерить, то это значило бы, что наполняющие ее вещи ничтожны. Но они же велики! Небо и Земля — это обрамление для всего сущего; пять канонических книг — это обрамление для всей массы учений».

Некто спросил: «Деяния совершенномудрых не могут светить, как солнце и луна; почему же последующие поколения спорят о них?» Отвечаю: «Слепой Куан[581] мог замолчать, но он не мог исправить уши, которые не исправляются. Ди Я[582] мог изойти криком, но он не мог исправить рот, который не исправляется. Речи благородного мужа хотя и темные, но всегда посильнее ясных; хотя и далеки по мысли, но всегда посильнее близких; хотя и маленькие, но всегда посильнее больших; хотя и незначительные, но всегда посильнее пышных. Говорить неосмотрительно — значит говорить впустую. Но когда благородный муж [говорит] впустую, то это посильнее, чем [когда иные говорят] не впустую. Если речи не могут выразить твоих мыслей, а писания не могут выразить твоих речей, то это тяжело! И только совершенномудрый достигает доходчивости речей, достигает цельности писаний. Светлое солнце озаряет их, реки омывают их, они необъятны, и их нельзя сдержать. Обликом [совершенномудрые] походят друг на друга, речи их соответствуют друг другу, они отказываются от своих сокровенных желаний и возмущаются тем же, что и все люди. Это невозможно выразить словами. [Они] охватывают и упорядочивают события в Поднебесной, записывают давнее и освещают далекое, пишут о древности, которую нельзя видеть своими глазами, рассказывают о том, что происходит за тысячу ли и чего нельзя постичь самим.

Это невозможно описать. Поэтому их речи — это звуки разума, их писания — это картина разума. По характеру звуков и картины узришь благородного мужа и низкого человека. Эти звуки и картины движут чувствами благородного мужа и низкого человека. А слова совершенномудрого полноводны, как река. Ведь только в реке, если движешься по течению, то удобно, и если движешься против течения, то наоборот».

Некто спросил: «Чжун-ни же был совершенномудрым, почему же он не мог прожить свой век в покое, а наткнулся на неудобства в Чэнь и Цай?»[583] Отвечаю: «Если бы в Чэнь и Цай ему было удобно, был бы он похож на совершенномудрого?»

Некто спросил: «"Хуайнань-цзы" и Великий Историк[584] знали много, почему же их писания так сумбурны?» Отвечаю: «Да, сумбурны, сумбурны. Люди страдают оттого, что многознание становится сумбурностью. Только у совершенномудрого оно не становится сумбурностью. Если книги не соответствуют канонам, то это не книги; если речи не соответствуют канонам, то это не речи; если и речи и книги не соответствуют канонам, то это всего лишь обильная пустая болтовня».

Некто спросил: «[Конфуций] передавал, но не создавал, а как же вы создали "Тай сюань цзин" ("Книгу о сокровенном")?» Отвечаю: «Его деяния переданные, а его писания созданные[585]. А вот кого воспитывали, да не получилось всходов, так это мой сын У. В девять лет он уже обсуждал со мной тексты о Сокровенном»[586]. Некто спросил: «Чем создана "Тай сюань цзин"?» Отвечаю: «Создана человеколюбием и чувством долга». Тот спросил: «А может быть, она создана не человеколюбием? А может быть, она создана не чувством долга?» Отвечаю: «Она же не сумбурная, этого достаточно».

Некто спросил: «Трудны или легки каноны?» Отвечаю: «Дело в сохранности или утрате». Тот не понял. Отвечаю: «Если тексты их сохранились, то легки, а если утрачены, то тяжелы».

Яньлинский Цзи-цзы в вопросах музыки был талантливейшим человеком, но если музыка в расстройстве, то и сам Чжан не знал бы, как быть[587].

Если ритуал и музыка чжоуские, то все дела пойдут на лад и каждое из них будет нетрудным; если ритуал и музыка циньские, то все дела не пойдут на лад и каждое из них может стать трудным. Если есть только верхняя одежда, но нет нижней, то не знаю, как быть; если есть только нижняя одежда, но нет верхней, то не знаю, как быть; верхняя и нижняя одежда вместе — вот это удобно[588].

Некто спросил о гражданских делах. Отвечаю: «Это — порядок». Тот спросил о военных делах. Отвечаю: «Это — победа». Тот не понял. Отвечаю: «Добивайся, чтобы дела шли в своей последовательности, это порядок. Преодолей свой эгоизм, это победа. Поступать таким образом, действовать так и просиять — не добродетель ли это?» Некто спросил: «Редко кто знает о добродетели. Так как же им просиять?» Отвечаю: «Если кто поступает так, когда я об этом знаю, и поступает так же, когда я об этом не знаю, то его сияние велико. А если кто поступает так лишь тогда, когда я об этом знаю, то сияние мало». Некто спросил: «Благородный муж терзается тем, что идут поколения, а он останется безвестен. Разве его положение не близко к положению знаменитых сановников?» Отвечаю: «Когда благородный муж преисполняется добродетелью, он и достигает славы. Правители Лян, Ци, Чжао, Чу[589] все были богаты и знатны, но они создали себе славу своей злобностью. А вот Чжэн Цзычжэнь из Гукоу[590] не изменил своему благородству, пахал землю на горных склонах, но слава его гремела в столице. Куда тут сановникам! Куда тут сановникам!»

Некто спросил, что такое человек. Отвечаю: «Его трудно познать». Тот спросил: «Как так трудно?» Отвечаю: «Нетрудно отличить гору Тайшань от муравьиной кучи, Янцзы и Хуанхэ от потока на дороге. Но отличить великого совершенномудрого от великого краснобая трудно. Увы! Кто может различать очень похожие вещи, тому нетрудно».

Некто спросил, можно ли что-либо заимствовать у Цзоу Яня и Чжуан Чжоу. Отвечаю: «Добродетельное заимствуй, а неверное — нет». — «А что такое добродетельное и неверное?» Отвечаю: «Если то, что они говорят о Небе, Земле и Человеке, соответствует канонам, то это добродетельное. А нет — так неверное. Неверные слова не исходят из уст благородного мужа».

Глава двенадцатая. Благородный муж

Некто спросил: «Благородный муж только заговорит — сразу получается сочинение, только шевельнется — сразу получается добродетельный поступок. Почему так?» Отвечаю: «Это потому, что [его речи и поступки] полноценны внутренне и изящны внешне. Лу Бань орудовал топором, стрелок И действовал стрелами. Благородный же муж [обычно] не говорит, но то, что он говорит, непременно должно быть взвешено; [обычно] не действует, но если он что-либо сделает, то это непременно заслуживает одобрения». Некто спросил о том, в чем благородный муж мягок и тверд. Отвечаю: «Благородный муж мягок в человеколюбии, тверд в чувстве долга».

Некто спросил, бывает ли так, что кораблем с башенной надстройкой черпают винную гущу, а боевой колесницей крошат соленые овощи. Отвечаю: «Бывает». Тот сказал: «Но ведь столь большие орудия никак не могут помочь в таких малых делах». Отвечаю: «Это всего лишь приспособления. Но благородный муж — это не приспособление»[591].

Некто спросил о Мэн-цзы — знал ли он о важном в речах, знал ли он о существеннейшем в добродетели. Отвечаю: «Не только знал об этом, но и искренне следовал этому». Тот спросил: «Вы ведь принижаете всех философов, а Мэн-цзы разве не принадлежал к философам?» Отвечаю: «Все философы — это те, учение которых отличается от Конфуция. А Мэн-цзы отличается или не отличается?»

Некто сказал: «Книга Сунь Цина[592] не такая же, как у множества школ, и только в отношении Цзы-сы и Мэн Кэ он заблуждался». Отвечаю: «Я считаю, что у Сунь Цина [с Конфуцием] общие ворота и разные калитки. Что касается Совершенномудрого, то он от него не отличается».

Быка чистой темно-рыжей масти, с ясными глазами и с рогами берут и поднимают в храм [для принесения в жертву]. Точно так же благородный муж добродетелен во всей полноте[593].

Некто спросил, чем благородный муж похож на яшму. Отвечаю: «Чистотой, стойкостью, теплотой, милосердием. Он мягок и в то же время тверд, округл, но в то же время угловат. Он настолько глубок, что это невозможно выразить».

Некто сказал: «Искусство Чжун-ни исчерпывающе и не безмятежно; велико и не мало. Осуществить его — это все равно что быку [поймать] крысу». Отвечаю: «Путь Чжун-ни подобен четырем великим рекам, которые проходят сквозь Срединное государство и в конце концов впадают в великое море. А путь других людей подобен речкам на северо-западе[594], которые пересекают земли варваров на северо-востоке. Некоторые из них впадают в Тошуй, некоторые из них впадают в Ханьшуй»[595].

Использовать учение «Хуайнань-цзы» — это хуже, чем использовать учение Великого историка. Великий историк же все брал у Совершенномудрого, а «Хуайнань-цзы» брал мало. Непременно полагайся на конфуцианцев. Тот, кто беспорядочно отходил [от конфуцианства] и беспорядочно примыкал [к нему], — это «Хуайнань-цзы». У кого писания прекрасные и кто не повторяется — это Чан-цин[596]. Кто был любвеобилен и жалостлив — это Цзы-чжан[597]. Чжун-ни был любвеобилен, но в любви он исходил из чувства долга. Цзы-чжан был любвеобилен, но любил он редкостное.

Некто сказал: «Увы! При многократной переписке теряется смысл [канонов]». Отвечаю: «Смысл теряется. Но смысл теряется из-за беспорядочной людской болтовни»[598].

Некто спросил, верно ли, что речи совершенномудрого ясны, как киноварь и лазурь. Отвечаю: «Увы! Можно ли так говорить? Когда киноварь и лазурь свежие, они ясны, а если старые, то изменяются. [И речи совершенномудрого] изменяются»[599].

Некто спросил: «Путь Совершенномудрого подобен Небу. Но Небо имеет постоянные [закономерности], почему же Совершенномудрый много раз поступал по-разному?» Отвечаю: «Совершенномудрый действительно много раз поступал по-разному. Цзы-ю и Цзы-ся усвоили его писания, но не усвоили того, как он создал такие писания. Цзай Во и Цзы-гун усвоили его речи, но не усвоили того, как он высказал такие речи. Янь Юань и Минь Цзыцянь усвоили его поступки, но не усвоили того, как он совершал такие поступки. Писания, речи и поступки Совершенномудрого — это Небо, а на Небе разве мало изменений?» Некто спросил: «Если Совершенномудрый вел себя так свободно, то почему же его речи так строги?» Отвечаю: «Не видел ли ты, как Юй обходился с водами? Одну [реку] он вел на восток, другую — на север, и не было им препятствий. А разве нет препятствий для поступков благородного мужа? Так как же ему идти прямолинейно? Река, преодолев препятствия, придет к морю; благородный муж, преодолев препятствия, придет [к пониманию] основ».

Благородный муж любит то, что любят люди, и забывает о том, что любит он сам. Низкий человек любит свои пороки и забывает о том, что любят люди.

Некто спросил: «Как Вы относитесь к принципам Поднебесной?» Отвечаю: «А Вы сами к чему стремитесь?» Тот сказал: «Если жаждать высокого положения и мечтать о благополучии, тогда как?» Отвечаю: «Жаждать этого — это совсем не то, к чему следует стремиться. Если уж стремиться, так стремиться к Пути, мечтать о добродетели, усердствовать в человеколюбии и чувстве долга. Когда нужно идти вперед, иди вперед; когда нужно идти назад, иди назад. Усердствуй, идя вперед, и приобретешь известность». — «Осмелюсь спросить о том, что будет, если идти вперед, идя назад?» Отвечаю: «В старину Янь Юань, идя назад, оказался впереди[600]. В Поднебесной мало таких, как он». Тот спросил: «Если это так, то почему же таких людей меньше, чем идущих всегда назад?» Отвечаю: «Идущим всегда вперед легко найти пару. Идущим всегда назад легко найти пару[601]. Тем, кто идет вперед согласно ритуалу, идет назад согласно чувству долга, трудно найти пару».

Некто спросил: «Есть люди, для которых жизнь и смерть — едины, бедность и богатство — одно и то же, знатность и худородность не имеют различий. А как по-вашему?» Отвечаю: «Те, которые так считают, перепуганы. Если верить, что смерть и жизнь — едины, бедность и богатство — одно и то же, знатность и худородность не имеют различий, то это означает, что для меня Совершенномудрый — это пустой звук»[602].

Проникшие в Небо, Землю и Человека — это [истинные] конфуцианцы. Проникшие в Небо и Землю, но не проникшие в Человека — это просто талантливые.

Человек всегда сначала появляется [на свет], а уж потом люди дают ему имя; сначала требует, а уж потом люди дают ему [требуемое]. Человек всегда любит себя сам, а уж потом люди любят его; человек всегда уважает себя сам, а уж потом люди уважают его. Любить самого себя — это вершина человеколюбия; уважать самого себя — это вершина ритуала. Не бывает таких, которые не любят и не уважают себя сами, а люди бы любили и уважали их.

Некто спросил, не долголетни ли дракон, черепаха, дикий лебедь. Отвечаю: «Долголетни». Тот спросил: «А человек может быть долголетен?» Отвечаю: «Животные [долголетни] в силу своей природы, человек [долголетен] в силу своего человеколюбия»[603]. Тот спросил: «Люди болтают о небожителях[604]. Есть ли они?» «Увы! Фу-си и Шэнь-нун скончались, Хуан-ди, Яо и Шунь преставились и ныне мертвы, Вэнь-ван [покоится] в Би[605], а Конфуций — к северу от луской столицы. Ты один, что ли, беспокоишься о своей смерти? Не в силах люди этого постичь. И небожители не изменят твою природу». Тот сказал: «Совершенномудрые не учатся у небожителей, потому что их пути различны. Совершенномудрый более всего в Поднебесной стыдится того, что он о какой-то одной вещи не знает; небожитель более всего в Поднебесной стыдится того, что он хоть один день не будет живой». Отвечаю: «О жизнь, о жизнь! Это называется жизнью, а на самом деле это смерть».

Некто спросил: «Если на свете нет небожителей, то отчего же идут разговоры о них?» Отвечаю: «Эти разговоры не пустая ли болтовня? Только пустая болтовня может несуществующее выдавать за существующее». Тот спросил о том, каковы небожители на самом деле. Отвечаю: «Не занимайся этим. Есть они или их нет — вопрос не в этом. Настоящий вопрос — это вопрос о верности и сыновней почтительности. Имеют или не имеют верный подданный и почтительный сын свободное время на такую болтовню?»

Некто спросил, можно ли прибавить себе долголетия. Отвечаю: «Это зависит от добродетели». Тот спросил: «Янь Хуэй и Боню[606] вели себя добродетельно, почему же им не прибавилось долголетия?» Отвечаю: «И все-таки — от добродетели.

Если бы Янь Хуэй был злодеем, а Боню — разбойником, то как бы они достигли [даже своего возраста]?» Тот сказал: «Но ведь бывают долголетние злодеи и разбойники». Отвечаю: «Ты бестолков, а благородный муж не бестолков. Все, что рождается, непременно умирает; все, что имеет начало, непременно имеет и конец. Таков естественный Путь».

Благородный муж верен людям, что же тут говорить о верности себе? Низкий человек обманывает и себя, что же тут говорить о людях?