Древние цивилизации. Ближний Восток и Мезоамерика

Наши знания о культурах древнего мира относятся к сравнительно недавнему прошлому, так как письменные памятники истории были утрачены еще до европейского средневековья. Если не считать немногочисленных сведений, почерпнутых из Библии и из произведений древних авторов, предысторию и историю древнего Ближнего Востока, как и других ранних центров цивилизации, приходится реконструировать почти исключительно на основе результатов полевых археологических исследований. Интенсивные программы археологических изысканий и раскопок, осуществленные за последние 150 лет, привели к многочисленным открытиям. Среди них — открытие в 1899 г. шумерской цивилизации и только за последние 50 лет — открытие минойской, хараппской, шаньской и ольмекской цивилизаций соответственно в районах Эгейского моря, Индии, Китая и Мексики. Открытие этих цивилизаций прошлого значительно расширило наши представления о многообразии человеческой культуры на протяжении многих веков. Признание этого многообразия вошло в систему наших современных взглядов. В древнейшие времена дело обстояло совершенно иначе.

Древнейшие представления о прошлом

Рассмотрение древнейших взглядов на историю лучше всего начать с древнего Ближнего Востока — географического района, ограниченного с севера Кавказскими горами, с юга — Египтом, с запада — Эгейским морем, а с востока — нагорьями Восточного Ирана. В пределах этого региона находилась область, которую греческие авторы называли Месопотамией. Именно здесь к VI тысячелетию до н. э., если не раньше, возникли первые городские культуры. Культуры, занимавшие территорию Месопотамии, т. е. земли в междуречье Тигра и Евфрата на территории современного Ирака, называют «шумерскими». Шумерская цивилизация — самая ранняя письменная цивилизация Месопотамии. За ней хронологически следуют аккадская, вавилонская и ассирийская цивилизации. О шумерах мы будем подробно говорить в главе 3.

Большую часть наиболее ценной информации об исторических взглядах этих древних цивилизаций дают нам расшифрованные письменные памятники Египта и Месопотамии. Хотя переведена пока только небольшая часть текстов, благодаря этим документам мы смогли получить некоторые представления о древнейших мифах и легендах, о повседневной жизни и взглядах людей той далекой от нас эпохи. Без тысяч табличек, найденных археологами, мы бы ничего об этом не знали.

Имея дело с текстами из далекого прошлого, современный читатель наталкивается на понятийные барьеры, которые становятся постоянным источником неправильного понимания и ложных толкований. Подобно тому как природные условия, общественная структура, экономический базис и, вероятно, все другие аспекты цивилизации варьировали на протяжении времени от одной культуры к другой, точно так же и мышление людей претерпевало изменения.

Это особенно верно в отношении исторического мышления. Историческое сознание, каким мы знаем его сегодня, сформировалось совсем недавно. История и естественные науки занялись изучением исторических процессов и размещением их в «надлежащей» последовательности и перспективе лишь в последние несколько сот лет. Даже в наше время понимание исторического процесса продолжает меняться от одного поколения к другому. Создается впечатление, что каждая эпоха приобретает свою собственную «истинность» относительно своей социальной структуры.

Вот почему, когда современные историки пытаются обрисовать отношение Жителя древней Месопотамии к прошлому, они легко впадают в искушение применять понятия, взгляды и категории, которые были совершенно чужды древнему месопотамцу. В тысячах надписей, относящихся к экономическим, политическим, правовым, литературным и повседневным делам, найденных в археологических остатках Шумера III тысячелетия до н. э., совершенно отсутствует аналог нашего слова «история». Но отсутствие такого слова вовсе не означает отсутствия интереса к прошлому: многочисленные глиняные таблички с надписями свидетельствуют об обратном. А отсутствие слова «история» говорит о наличии совершенно иного варианта взгляда на мир, в том числе иного подхода к истории.

Основополагающим принципом как месопотамского, так и египетского мышления было фактически абсолютное отсутствие разграничения Неба и Земли. В представлении жителей Месопотамии и древнего Египта любое земное дело — будь то назначение царей, победа в войне или рождение ребенка — зависело от воли богов. Почему и как происходили те или иные события прошлого — эти вопросы, по-видимому, никогда не волновали жителя Месопотамии или Египта, потому что, в его представлении, всё, в том числе и культурные изменения, контролировалось небесными силами! Именно этим объясняется один из аспектов исторического сознания, характерного для жителей древнего Ближнего Востока, а именно полное отсутствие указаний на причины тех или иных событий, без которых сегодня мы не можем понять исторические процессы. Поиск причин не шел у них дальше божественного предопределения. С ним, в частности, связана вера в предсказания. Прорицательство было широко распространенным на Ближнем Востоке занятием (то же самое можно сказать и о древних мезоамериканских цивилизациях). По сути дела, именно ему мы обязаны тем, что имеем исторические записи той эпохи.

В Египте и Месопотамии писцы записывали как сами события, так и сопутствовавшие им предзнаменования. Они тщательно собирали предшествовавшие крупным событиям предзнаменования, чтобы в будущем было легче предсказывать волю богов. Таким образом, собирание фактов и предзнаменований соответствовало реальным, практическим целям древнего «историка». Поэтому древнейшие исторические записи представляют собой описания событий и не более того. Личные взгляды писцов, их теологические или философские представления в клинописной литературе никак не отражены. В этом отношении «исторические» представления древнего Ближнего Востока значительно отличаются от соответствующих представлений, характерных для греков классического периода, и от более поздних иудео-христианских традиций. Позднейшие представления и порожденные ими «истины» отличаются от месопотамских или древнеегипетских традиций в той же степени, в какой отличаются друг от друга вскормившие их общественные институты.

Исторические взгляды классической эпохи

Судя по сочинениям первого из известных нам греческих историков, Гекатея Милетского (ок. 550 г. до н. э.), идеалом в древнегреческих исторических писаниях был рассказ очевидца. Историк выступал в роли судьи, делая аккуратные записи со слов очевидцев и давая оценку «свидетельским показаниям». Это была беспристрастная реконструкция событий совсем недавнего прошлого.

Хотя древнегреческие исторические сочинения подобны месопотамским в том смысле, что те и другие содержат тщательные описания, между ними есть и весьма существенные различия. Первое состоит в том, что греческого историка интересовала историография[2], т. е. методы и принципы написания исторических сочинений. Характерный для классической традиции интерес к методологии истории был чужд цивилизациям Древнего Востока. Конечно, ограниченность классической историографии сейчас более чем очевидна. Временные ограничения, предполагавшие рассмотрение только тех событий, которые были на памяти у живых свидетелей, могут показаться излишне суровыми современным историкам, привыкшим полагаться на археологические или архивные данные. Но нельзя не учитывать, что эти данные стали объектом изучения лишь два тысячелетия спустя, и факт остается фактом: именно историки классической эпохи разработали методологию изучения прошлого.

Греческие историки были также пионерами в разработке теоретических основ для понимания прошлого. Они уже не смотрели на историю как на нечто, управляемое божественными установлениями, а стремились отыскивать иные причины и следствия. Историков классической эпохи занимали вопросы причинности и направленности истории, совокупных эффектов роста цивилизаций, цели и смысла этого роста, а также необратимых аспектов истории.

У историков классического периода преобладало убеждение в цикличности хода истории. Согласно этой точке зрения, история повторяется в серии регулярно возвращающихся и, как правило, приводящих к исходной точке событий. Попутно отметим, что у некоторых народов древней Месопотамии тоже был «циклический» взгляд на прошлое, однако этот взгляд в качестве единственной движущей силы предполагал божественное руководство. По Аристотелю и Платону, цикличный ход истории обеспечивает изменение и развитие как в ближайшем будущем, так и в отдаленные времена.

Представление греческих историков о цикличной природе культурного роста находит заметное отражение даже в современных исторических взглядах. Историк XX века Освальд Шпенглер утверждал, например, что всякая цивилизация, «подобно человеку, проходит возрастные фазы: детство, юность, зрелость и старость» [181, vol. 1, с. 104 и сл.]. В этом замечании можно увидеть прямую аналогию с тем, что говорится у Гераклита, Аристотеля, Платона, Полибия, Лукреция и Сенеки.

Важным элементом «циклической» традиции было внимание классического мира к идее развития, подчеркивавшей истоки, происхождение. Так, Аристотель, исследуя в своей «Политике» природу государства, отмечал: «Тот, кто рассматривает вещи в их становлении и происхождении — будь то государство или что иное, — получит о них самое ясное представление» [11, кн. 1].

Интерес к происхождению вещей привел к изысканиям в области природы знания во многих других науках, включая естественные науки, этику, политику и искусство, а найденные ответы помогли грекам выработать основу для их исторических взглядов. Стремление ответить на вопрос: каким бытием должно быть бытие, когда бытие наступает? — привело Платона к обрисовке в «Законах» и «Государстве» эволюции общества от догосударственных образований и примитивных государств до возникновения цивилизации.

Интерес греческого историка к циклическому развитию послужил основой для еще одного элемента классической перспективы: идеи, согласно которой через понимание прошлого можно прийти к предсказанию будущих событий. Эта идея видна в исторических сочинениях Фукидида (471–400), разделяющего славу «отца истории» с Геродотом (490–409). Фукидид обнаружил в истории повторяющуюся модель: взлет цивилизации неизбежно сменялся ее падением — результатом непомерно возросшего высокомерия и гордыни. Могущество вело к обогащению, обогащение влекло за собой спесь и потакание прихотям; последние, в свою очередь, приводили цивилизацию к мысли о том, что она может не подчиняться законам человеческого поведения. Яркой иллюстрацией этой модели были взлет и падение Персидской империи, описанные у Фукидида в его «Истории». По этой же модели, предсказывал Фукидид, Афины ожидает такая же судьба.

Своими записями и толкованиями событий прошлого классические историки заложили некоторые существующие и поныне основы общественной мысли Запада. Имеется в виду повсеместно присутствующие в их сочинениях такие особенности, как стремление постичь происхождение вещей; убежденность в том, что эволюционные процессы развиваются по определенным моделям, и стремление выделить причины, лежащие в основании этих моделей; вера в конкретно-причинную обусловленность всех вещей в природе; наконец, пристальное внимание к методологии, служащей путеводной нитью для научных изысканий.

Уходящая своими корнями в раннеклассический период западная историческая традиция с течением времени претерпевала большие изменения. Первое крупное изменение было связано с подъемом иудео-христианской традиции.

Линейная концепция истории у Августина Блаженного

В то время как греки представляли себе ход истории в виде циклического процесса, параллельно этой идее существовала и другая, совершенно отличная от нее концепция исторического процесса. Библейская традиция Ветхого завета рассматривала историю как линейный процесс, управляемый божественным промыслом, направляющим события к достижению некоей конечной цели. Слияние этих двух противоположных точек зрения открыло западной историографии новую перспективу, нашедшую отражение в писаниях Августина Блаженного (354–430), исторические взгляды которого вот уже свыше полутора тысяч лет оказывают влияние на западную цивилизацию.

В V веке объясняли разграбление Рима (410 г.) и его упадок тем, что люди отвернулись от своих языческих богов. В монументальном десятитомном труде «О граде Божием», написанном между 413 и 426 гг. н. э., Августин попытался доказать, что падение Рима произошло по другой причине: оно было частью божественного умысла, направленного на установление новой, христианской цивилизации.

В своем сочинении Августин выдвинул две основополагающие идеи. Первая: история следует по линейному пути. В отличие от идеи цикличности, которой придерживались историки-классики, выдвинутая Августином «линейная концепция» исторического развития была универсальной: она охватывала все цивилизации и предполагала движение в определенном направлении и по определенному плану в соответствии с волей Бога. «Господь творил во времени не по новому и внезапному побуждению, а по своему вечному и непреложному умыслу» [12, кн. 7, с. 14]. По Августину, история— это необратимый процесс, идущий по предопределенному пути. (Попыткам разгадать этот божественный план предстояло стать главной заботой ученых на протяжении всей эпохи Возрождения.)

Вторая идея — идея неизбежности прогресса относительно более ранних времен. Понятие прогресса, т. е. идея о том, что каждая последующая цивилизация по уровню своего развития на порядок выше своей предшественницы, стало, благодаря Августину, неотъемлемой частью всех более поздних исторических концепций. Современные концепции исторического прогресса, будь то марксистские или эмпирические дедуктивные, восходят своими корнями к этой иудео-христианской божественной предопределенности истории.

Представленный Августином синтез иудео-христианской и классической традиций был самым влиятельным в раннюю эпоху западной цивилизации учением о природе исторического процесса. Его сочинение «О граде Божием» продолжало оказывать сильное воздействие на западную мысль во времена, далеко отстоявшие от эпохи Возрождения. В повое время его наиболее известным продолжением является, вероятно, труд Тойнби «Исследование истории», о котором пойдет речь ниже.

Августин Блаженный выдвинул пять новых положений, элементы каждого из которых в той или иной мере до сих пор оказывают влияние на историческое мышление. Первое положение — об универсальности истории: вся история включает в себя все человечество, и все прошлое видится как соотнесенное с божественным умыслом. Второе положение: историю не следует описывать в таких терминах, как «год», «век», «событие» или даже «цивилизация». Вместо этого за основную точку отсчета берется раскрытие диктуемого божественной волей целенаправленного плана, а исторические события рассматриваются как точки на этом предопределенном пути. Третье положение августинской традиции — отказ от классической идеи цикличности. Исторические процессы линейны: от начала и до конца они идут по одному естественному пути. Четвертое: эти процессы динамичны, а не статичны. История имеет дело с действием, т. е. с движением событий в направлении конкретных целей, а не с неизменными моделями вроде повторяющихся циклов. И, наконец, последнее положение: в основе истории лежат как субъективные, так и логические основания, которые и надлежит изучать. Все эти положения доминировали в исторических сочинениях средневековья и эпохи Возрождения. Более того, вплоть до начала XVIII века они никем серьезно не оспаривались.

Зарождение и развитие научных взглядов

Первым крупным историком и историографом, сформулировавшим принципы исторического развития, стоявшие вне августинской традиции, был неаполитанец Вико (1668–1744). Вико явился, по существу, родоначальником современных концепций исторического развития. Он создал историю как науку, в которой просматриваются параллели с разработанным Фрэнсисом Бэконом научным методом.

Вико задался целью оправдать и в то же время переработать историю, переживавшую тогда, если говорить современным языком, «кризис доверия». Декарт, взгляды которого разделяли многие мыслители той поры, относился к истории свысока, считая ее менее достойной изучения, чем более точные науки — математика, физика и астрономия. Вико был не согласен с Декартом. Он поставил перед собой задачу показать на фактах, что истина есть истина, раскрывается ли она с помощью естественнонаучных методов или путем изучения истории. В своем сочинении «Новая наука»[4] (1725 г.) Вико предложил широкий план совершенно нового направления мысли: исследование элементов для определения общих моделей. Он настаивал на том, что именно это должно быть целью исторических исследований. Вико разработал ряд руководящих принципов, позволяющих проследить развитие таких культурных характеристик, как классовое сознание, мифы и техника. По Вико, эти модели характерны для всех культур. «Новая наука» Вико была вехой на пути развития истории как компаративной (сравнительной) науки.

Интерес к исследованию истоков и причин сочетался у Вико с его самой значительной инновацией — попыткой сформулировать законы исторического развития. Он верил в существование законов истории, которые можно распознать и систематично изложить.

Историческая концепция Вико сочетала элементы августинской и классической традиций. У греков он заимствовал идею универсальных стадий в циклах цивилизаций, согласно которой любая цивилизация проходит один и те же этапы развития— от каменного века через бронзовый к железному веку. (Эту теорию впервые сформулировал Гесиод еще в VII в. до я. э.) Теория Вико вобрала в себя также линейную концепцию прогресса, которой придерживались Августин Блаженный и его последователи, но с одной существенной поправкой: Вико признавал, что Европа первого тысячелетия н. э. находится на ином уровне развития, нежели Греция времен Гомера. Концепция исторического развития Вико не была ни линейной, ни циклической, она соединила обе эти концепции в «спиральной» теории исторического круговорота.

«Спиральная» теория была одной из первых попыток создать универсальную модель подъема и упадка цивилизаций. Убежденность Вико в существовании определенных законов, которые управляют историей, подобно тому как определенные законы управляют любой другой наукой, ознаменовала начало нового взгляда на историю. Алан Донаган писал: «Принцип Вико, согласно которому у человека есть надежда познать то, что создано людьми, лежит в основании современной научной историографии. Во-первых, он определяет, что должны изучать историки: все то, что сохранилось как результат деятельности людей прошлого. Во-вторых, он косвенно конкретизирует цель историков: реконструировать мышление, с помощью которого были созданы эти сохранившиеся остатки прошлого, каким бы отличным от нашего современного мышления оно ни было» [62, vol. 8, с. 173 и сл.].

Хотя теории Вико впоследствии предстояло оказать влияние на таких разных мыслителей, как Кант, Гердер, Кондорсе, Гегель и Спенсер, она почти целое столетие находилась под спудом. Ни рационализм, ни романтизм XVII и XVIII вв. не дали фигуры, подобной Вико. Рационалист Вольтер (1694–1778) был одержим навязчивой идеей о том, что единственной целью исторических исследований должна быть борьба с предрассудками. Романтик Руссо (1712–1778) так и не преодолел своего предубеждения против самой цивилизации как разрушителя всего доброго, заложенного в человеке от природы. Гердер (1744–1803) ближе других подошел к историографическому принципу Вико. Он верил в существование универсальной модели развития цивилизаций, однако взгляд его отличался большей узостью: он объяснял это развитие лишь исходя из особенностей «национального характера».

Вико впервые применил позитивистский подход к истории в первой половине XVIII в., однако только к середине следующего столетия этот подход стал наконец неотъемлемой частью исторического анализа. Позитивистский подход — как в истории, так и в физике — зиждется на представлении о том, что всякое знание основывается на понимании естественных явлений и что свойства и взаимосвязи этих явлений, будь то исторические события или молекулярные структуры, могут быть в полной мере осмыслены и проверены. Позитивист утверждает, что причины подъема и упадка цивилизаций могут быть четко прослежены.

В 1848 г. бельгиец Кетле (1796–1874), основатель формально-статистического подхода, сделал попытку определить законы истории. В своем труде «Социальные системы и их законы» он вычислил среднюю продолжительность существования пяти древних империй — 1461 год. По его словам, этот период времени равен году Сотиса египетского календаря (а также продолжительности жизни Феникса!). Затем он рассчитал стандартную погрешность полученного результата и с полной серьезностью сообщил читателям, что она составляет 185 лет. Конечно, сейчас все это может показаться абсолютной бессмыслицей, но, с другой стороны, представление, будто одни количественные определения способны что-то объяснить, к сожалению, весьма напоминает распространенную в наши дни склонность видеть в числах какую-то науку. Гипотезы Кетле, возможно, были недостаточно продуманными и отличались крайностями, однако его методология была позитивистской, эмпирической и исследовательской.

Гораздо более широким по своим масштабам был подход Гегеля (1770–1831), который ввел понятие возникавших с объективной необходимостью стадий роста цивилизаций. Исходя из этих стадий и по определенным законам можно понять процесс исторического развития. История — рациональный процесс. Цель историка — идентифицировать и исследовать эти стадии, с тем чтобы понять процесс исторического развития. Колоссальная эрудиция Гегеля и изящество его стиля продолжают оказывать влияние и на мыслителей XX в.

Среди более поздних мыслителей, испытавших влияние Гегеля, был Карл Маркс (1818–1883). В своей концепции исторического материализма он одним из первых дал всеобъемлющее объяснение исторического развития. Маркс предложил продуманную философию истории, подкрепив ее детально разработанной экономической теорией. Исторический материализм Маркса рассматривает экономический прогресс в качестве главного двигателя общественного развития. Трансформации, происходящие в надстроечных институтах общества, являются неизбежным результатом изменений в экономическом базисе.

Не все концепции Маркса были абсолютно новыми. Идею культурной эволюции с ее постоянным набором и порядком стадий он заимствовал у нью-йоркского адвоката Льюиса Генри Моргана (1818–1881). В своем труде «Древнее общество» Морган обрисовал семь стадий культурной эволюции, связав каждую с характерным для нее техническим нововведением — изобретением огня, лука и стрел, одомашниванием животных и т. д. Взяв эту идею за основу, Маркс развил ее дальше. По Марксу, эти нововведения были вызваны экономическими причинами. Изменения в материальном производстве (а также в распоряжении средствами производства) определяли социальные, политические и правовые аспекты общества. Таким образом, переход от одной стадии к другой являлся прямым результатом действия экономических факторов.

Характерное для XVIII в. представление о прогрессе во многих отношениях является краеугольным камнем интеллектуального модернизма. Задолго до Маркса, утверждавшего, что причина чего бы то ни было есть также и конечная цель движения, было узаконено понятие прогресса как ценного блага, к которому движется цивилизация. Социальная эволюция признавалась линейным развитием, ведущим через все усложняющиеся стадии к прогрессу.

Следуя этой направляющей мысли, почти все историки XIX в. рассматривали прогресс «не как случайность, но как благотворную необходимость» [25, с. 19]. Законы прогресса занимали умы фактически всех мыслителей XIX в. Под влиянием теории эволюции Дарвина (популяционной и статистической модели, основанной на естественном отборе и изменчивости) они создали модель социальной эволюции, которая направляла культурный прогресс в сторону все более усложнявшихся форм общественной организации — от дикости через варварство к цивилизации. Некоторые варианты этой модели отличались большой сложностью. Морган, твердый сторонник прогресса, в сочинении «Древнее общество» даже попытался выделить относительные темпы прогресса на разных стадиях культурной эволюции: «Хотя, — пишет он, — прогресс совершался наиболее медленно в первый период и наиболее быстро в последний, относительный объем прогресса мог быть наибольшим в первом периоде, если брать достижения каждого периода в отношении к общей их сумме. Можно сказать — и это могло бы, наконец, получить всеобщее признание, — что прогресс человечества в период дикости по отношению к сумме человеческого прогресса был значительнее, чем в последующие три подпериода варварства, и точно так же, что прогресс всего периода варварства был значительнее, чем всего последующего периода цивилизации» [147, с. 76–77].

В утвердившейся в XIX в. теории социальной эволюции можно выделить четыре основных элемента: признание естественности изменений в каждом социальном институте или системе, положение о направленном характере изменений, веру в необходимость перемен в каждой общественной системе (необходимость, символизирующую прогресс) и, наконец, убежденность в том, что изменения вызывались действием единообразных, постоянно действующих сил. Эти положения, впервые сформулированные в XIX в., являются составной частью нашей современной интеллектуальной традиции. В модифицированной, более развитой и отвлеченной форме они сохраняют фундаментальное значение для современных исследований в области социальной эволюции.

Помимо теории социальной эволюции, в XVIII и XIX вв. возникло еще одно важное научное течение. Огромную популярность приобрел сравнительно-исторический метод исследований, ставший мощным средством поддержки идеи прогресса. Этот метод ставил своей целью доказать закономерность культурной эволюции от простого к сложному путем сравнения различных культур как в один и тот же период, так и в разные отрезки времени. Так, Огюст Конт (1798–1857) писал, что на земле можно одновременно наблюдать все разнообразные стадии эволюции: «От несчастных обитателей Тьерра-дель-Фуэго до самых передовых народов Западной Европы — нет такой социальной ступени, которую нельзя было бы обнаружить в нескольких точках земного шара, причем эти точки обычно расположены далеко друг от друга» [44, с. 260].

Эта цитата взята из «Позитивной философии» — сочинения Конта, благодаря которому он получил известность как ведущий философ-позитивист XIX в. Конт выдвинул методологические принципы для изучения, как он выразился, «социальной физики». В исторических исследованиях он руководствовался методами, заимствованными из эмпирических наук, таких, как биология, химия и математика, а естественной целью этих исследований было стремление открыть законы, управляющие процессами исторической эволюции. Взгляд Конта на человеческое общество как предмет объективного научного исследования, ведущего к открытию законов истории, оказал и продолжает оказывать мощное влияние на теоретиков-социологов и историков.

С помощью сравнительно-исторического метода социал-эволюционисты объясняли культурную эволюцию, подобно тому как Дарвин привлекал естественный отбор для объяснения своей биологической теории. Один из пионеров археологических исследований, сэр Джон Леббок, в своей работе «Социальное и религиозное положение низших человеческих рас» (1869 г.) отразил распространенное в его время представление: «Изучая современных дикарей, мы можем получить правильное представление о человеке в древнейшую эпоху и о стадиях эволюции, через которые прошла наша цивилизация» [123, с. 325 и сл.].

В этом заявлении Леббока проглядывает двойственный характер значения сравнительно-исторического метода. Будучи «современным» в том смысле, что этот метод стал для нас, людей XX в., бесценным средством познания древних культур, он в то же время неразрывно связан с идеями XVIII в. Совершенно очевидно, что его ценность (да и обоснованность) целиком зависит от принятия априори идеи прогрессивного развития.

Хотя взгляды историков XX в. строились на теоретических и методологических основах, разработанных социал-эволюционистами и компаративистами (сторонниками сравнительно-исторического метода), современные исторические воззрения представляют собой нечто большее, чем простое продолжение и преемственность прежних взглядов. Увеличение объема наших знаний о прошлом благодаря проведенным за последние пятьдесят лет археологическим раскопкам, вместе с развитием бихевиоризма, привело к резким изменениям в традиционных взглядах на исторический процесс.

Историческая мысль в XX в.

В XX в. исследования по истории цивилизаций совершенно преобразились. Это произошло благодаря двум главным факторам. Первым фактором было широкое развитие археологических исследований: в течение XX столетия были раскопаны остатки более десятка древних цивилизаций, стершихся из человеческой памяти. Открытие этих цивилизаций прошлого усилило желание понять процессы их развития и упадка. Вторым фактором, преобразившим характер исследований по цивилизациям прошлого, были успехи бихевиоризма. Сегодня ученые-социологи уже не довольствуются лишь описанием исторических событий, а стремятся понять, как и почему происходят исторические изменения. По сравнению со своими предшественниками современные социологи отличаются более тонким пониманием влияния экологии, популяционных процессов и развития техники на процессы исторической эволюции. Кроме того, они имеют возможность применять новые методы анализа, пользуясь такими техническими новшествами, как компьютеры.

Прежде чем перейти к обсуждению конкретного вклада в историческую науку археологов XX в., интересы которых ориентированы на антропологию, уместно сделать обозрение взглядов виднейших в этом столетии исследователей истории цивилизаций: Шпенглера, Крёбера и Тойнби. Хотя Шпенглер писал в 20-е годы нашего века, его интеллектуальный подход ближе к XIX в. Его труды напоминают нам о том, что исторические исследования сами по себе представляют интеллектуальный континуум. Метод Шпенглера и его работы своими корнями глубоко уходят в традиции предшествующей научной мысли. Антрополог Крёбер и историк Тойнби являются родоначальниками новых направлений в стремлении разобраться в процессах, управляющих развитием и преобразованием цивилизаций.

По многим причинам Освальд Шпенглер (1880–1936) едва ли может быть назван историком XX в. Его материалы не организованы в терминах причинно-следственной связи или хотя бы в четкой исторической последовательности. Он возражал против применения любых методов, ведущих к пониманию истории, и был прямым противником позитивистов, стремившихся разработать законы и методы исторического анализа.

Шпенглер рассматривал историю как врожденную творческую способность (этот взгляд разделял также его знаменитый современник, историк сэр Исайя Берлин). Для Шпенглера «культура есть единство художественного стиля во всех проявлениях жизни народа» [181, vol. 1, с. 124]. Па вопрос, существует ли история как наука, Шпенглер отвечает с неумолимой прямолинейностью: «Истории как науки нет, есть только свойство угадывания (интуитивного понимания) того, что в действительности имело место. Для исторического видения фактические данные — это всегда символы» [74, с. 190].

По Шпепглеру, внутри каждой цивилизации происходил линейный процесс развития — это и было тем, что «в действительности имело место». Для описания этого процесса Шпенглер применил биологическую, или морфологическую, метафору: каждая цивилизация проходила стадии, аналогичные стадиям в жизненном цикле человека, — рождение, детство, юность, зрелость, старость и смерть. Рассмотрев семь крупнейших цивилизаций (египетскую, китайскую, семитскую, еврейско-арабскую, греко-римскую, западную и мексиканскую), он пришел к выводу, что средний жизненный цикл цивилизации составляет приблизительно тысячу лет. Наилучшее представление о взглядах Шпенглера дает, пожалуй, самая знаменитая его работа — «Упадок Запада»[5] (1926 г.), где он говорит о неизбежной гибели западной цивилизации.

Главное в шпенглеровском анализе западной культуры — это положение об аналитической одновременности событий различных веков и культур. Так, морфологически Наполеон оказывается подобием Александра Македонского. Шпенглер считал эту морфологическую сопоставимость не только незаменимым проводником в прошлое, но и верным помощником в предсказании будущего. Запад, говорил он, ждет своего Юлия Цезаря.

Шпенглер подверг резкой критике многих современных ему историков, «птолемеевой», как он ее назвал, системе исторического анализа он противопоставил «коперниковский» подход. «Птолемеевы» системы, будучи этноцентричными, объясняли историю с точки зрения западной цивилизации и считали культуру Запада неким центром, вокруг которого вращаются остальные культуры. Шпенглеровская система была «коперниковской»: он не признавал привилегированного положения античной или западной культуры по отношению к другим культурам.

Шпенглсровский подход был сравнительно-историческим в самом широком смысле. Рассматривая каждую цивилизацию во всей ее целостности, он стремился выделить в ней gestalt — характерную для этой культуры общую форму и стиль. Удивление вызывают методы, которыми пользовался Шпенглер для определения цивилизации. Собственно говоря, у него не было никакого метода. Он считал, что понимание истории — это «врожденная» способность, «творческий» акт. Подобный подход был прямо противоположен позитивистским идеям, которые со времен Конта занимали главенствующее положение в исторических теориях. Шпенглер писал: «На месте пустой выдумки об одной линейной истории, которую можно поддерживать, только закрывая глаза на подавляющее множество фактов, я вижу драму целого ряда могучих культур, каждая из которых с первозданной силой возникает на почве материнского региона и в течение всего жизненного цикла остается крепко с ним связанной. Материал каждой культуры, ее люди, отпечатывается на ее собственном образе, в каждой есть свои идеи, свои страсти, свои жизнь, воля и слабости, своя смерть» [181, с. 194].

Шпенглеру не удалось создать волнующую воображение полноценную картину gestalt каждой цивилизации. Его интуитивной философии истории, насыщенной релятивизмом, пессимизмом и детерминизмом, недоставало метода. Взгляды некоторых других крупных историков XX в. представляют волну часто диаметрально противоположных друг другу направлений исторической мысли.

Американский культурный антрополог Альфред Крёбер (1876–1960), подобно Шпенглеру, был увлечен исследованием цивилизаций. «Здравый смысл требует, — писал оп, — чтобы мы приняли цивилизации как естественно данные в истории единицы» [111, с. 820]. Однако, по мнению Крёбера, здравый смысл не может быть адекватным методом анализа. Необходим более точный аналитический подход к осмыслению цивилизаций. Такой подход выдвинут Крёбером в его сочинении «Конфигурация культурного роста» (1944 г.).

В отличие от Шпенглера, Крёбера интересовал не столько gestalt всей цивилизации, сколько ее отдельные составляющие. По Крёберу, все культуры состоят из одних и тех же составляющих элементов, которые он назвал «чистыми системами». Такими «чистыми системами» являются, например, язык, изящные искусства, религия, наука, этика и т. д. «Чистые системы», будучи сопоставимыми в разных культурах, абсолютно взаимозависимы в рамках каждой цивилизации: отдельные цивилизации могут быть поняты только как комплексные системы.

Крёбера интересовало определение моделей культурного развития, и разбивка каждой цивилизации на «чистые системы» обеспечивала метод для такого анализа. Этот метод предусматривал количественное определение достижений разнообразных «чистых систем» в рамках различных цивилизаций. Исследования Крёбера показали, что некоторые элементы культурного роста имеют циклические структуры, которые могут быть использованы для определения темпа, пика, продолжительности и уровня культурного роста.

Наконец, Крёбер полагал, что «любое объяснение едва ли представляет собой нечто большее, чем дескриптивную реализацию культурных моделей» [111, с. 19]. Занимаясь поиском моделей культурного роста, он углубился в анализ разнородных аспектов — от эволюции стилей одежды до развития современной науки и литературы. Неприязнь к интуитивному априоризму, убеждение в необходимости эмпирического, количественного анализа для определения моделей, уверенность в том, что цивилизации можно рассматривать лишь как единые системы, состоящие из взаимозависимых частей, — все это шло вразрез со шпенглеровским подходом. По сути дела, взгляды Крёбера противоречили воззрениям почти всех сторонников индуктивной логики, которые в своих рассуждениях шли от частного к общему или от конкретного случая к универсалиям. В сравнении с большинством своих современников-антропологов он был в большей мере мыслителем-позитивистом, последователем Конта, использовавшим методы количественного анализа в своих попытках раскрыть законы развития культуры.

Концепции Крёбера и Шпенглера отнюдь не представляли универсальное направление. Наоборот, они шли вразрез со взглядами очень многих антропологов первой половицы XX в., в частности со взглядами Питирима Сорокина (1889–1978), Франца Боаса (1858–1942) и Роберта Лоуи (1883–1957).

Для Сорокина цивилизации — это не исторические, аналитические целостности, а огромные «музееподобные» хранилища материальной культуры, выставленные на обозрение без какой бы то ни было системы. Аналогичный взгляд выразил Лоуи, назвав цивилизацию «беспорядочной мешаниной из черепков и лоскутьев» [122, с. 441]. А Боас — пожалуй, самый авторитетный в первой половине текущего столетия антрополог — категорически отвергал любую схему культурной эволюции, неизменно отрицательно относясь к попыткам антропологов построить универсальную историю культур.

Взгляды Сорокина, Лоуи и Боаса представляли мощную реакцию на возникшие в конце XIX в. теории социальной эволюции. Эти ученые отрицали как единство цивилизации, так и возможность ее эмпирического анализа. В самом деле, их взгляды на цивилизацию как на своего рода свалку, куда в одну кучу вывалены миллиарды самых разных культурных явлений, препятствовали разработке планов анализа культурных изменений.

Вопрос о том, является ли цивилизация готовой к научному анализу целостностью, как утверждал Крёбер, или же не является таковой, до сих пор остается предметом научных споров.

Причины подъема и падения цивилизаций были в нынешнем столетии предметом многочисленных исследований. Вероятно, наиболее значительные труды по истории цивилизаций принадлежат Арнольду Тойнби.

Арнольд Тойнби (1881–1975) — автор самого грандиозного в нынешнем столетии труда по истории цивилизации — «Исследования истории». После работ Гегеля и Маркса это наиболее значительное и широко дискутируемое исследование в области философии истории.

По словам самого Тойнби, к появлению этого капитального труда были причастны два фактора. Во время первой мировой войны в его сознании зародилась мысль о примечательной аналогии между современной ему эпохой и классической эпохой Греции и Рима. Это открытие побудило Тойнби заняться поиском параллелей в историческом времени и пространстве. Этой работе он и посвятил всю оставшуюся жизнь. Другим фактором влияния было сочинение Шпенглера «Закат Европы», с которым Тойнби познакомился в конце войны.

Тойнби считал взгляды Шпенглера слишком ограниченными по ряду причин: последний вовлек в рассмотрение только восемь цивилизаций, его взгляды слишком пессимистичны, он был невнимателен к детали и факту, ему не удалось дать адекватное объяснение причин взлета и падения цивилизаций. Несмотря на все это, в работе Тойнби оказалось много общего с идеями Шпенглера. Для Тойнби объектами исторического анализа были целые общества, цивилизация в ее целостности. На протяжений всех двенадцати томов своего исследования он озабочен выявлением объединяющих концепций, позволяющих осмыслить отдельные цивилизации и в то же время могущих служить средством для анализа нескольких цивилизаций.

Примером использования Тойнби объединяющей концепции для исследования цивилизаций может служить введенное им понятие «вызова и ответа». Каждая цивилизация неизбежно сталкивается с необходимостью дать «ответ» на тот или иной «вызов» — окружающую природную среду, давление населения, войны и т. п. То, каким образом данная цивилизация отвечает на подобные «вызовы», позволяет нам судить о том, в какой степени она способна к приспосабливанию и выживанию.

Тойнби выделил двадцать одну ярко очерченную цивилизацию, которые, по его мнению, охватывают всю историю человечества. В первых шести томах своего исследования он делает попытку раскрыть факторы, способствовавшие подъему и падению цивилизации. Исследуя различные политические, экономические и религиозные институты, он предпринимает сравнительный анализ цивилизаций и приходит к заключению, что во всех цивилизациях эти институты развивались сходным образом:. «Цивилизации — это единые организмы, Все части которых взаимосвязаны и находятся в постоянном взаимодействии» [189, vol. 3, с. 380].

Исследования Тойнби проникнуты интересом к цивилизации как к основной организационной единице истории и к ее различным стадиям роста и разложения… Не будучи позитивистским, его подход был, по сути дела, интуитивным. Согласно Тойнби, исторические «факты» не говорят и не могут говорить сами за себя: они по необходимости являются «нечистыми», так как неизбежно обусловлены интересами, теориями и интерпретациями своего наблюдателя. Тойнби мог бы без особого труда принять афоризм Маркса: «История — это современная мысль о прошлом».

Тойнби, однако, не были чужды попытки предложить свои ответы на вопросы, как и по каким причинам происходило зарождение или гибель данной цивилизации. На вопрос о причинах возникновения цивилизаций он отвечает в духе энвайронментального детерминизма, опираясь на тот же тезис о «вызове и ответе» (этот тезис подробно изложен в томах 4–6 его «Исследования истории», опубликованных в 1939 г.), а именно: первые цивилизации возникли на базе первобытного существования и были ответом на вызовы, брошенные окружающей природной средой.

Следует отметить, что энвайронментальный детерминизм на протяжении веков был распространенной теорией, объясняющей «основные причины» развития цивилизаций. Исследуя древние цивилизации Старого и Нового Света, невозможно- игнорировать условия, навязываемые обществу окружающей его природной средой. В своей пользующейся широкой популярностью книге «Пружины цивилизации» (1945 г.) Эллсворт Хантингтон поддерживает тезис Тойнби, показывая, как климатические и географические факторы не только обусловливали природу цивилизаций и народов прошлого, но и определяют доминирующее положение наций в современную эпоху.

Факторами, стимулирующими развитие цивилизаций, являются, по Тойнби, внешние причины, Например, возникновение древнеегипетской цивилизации было ответом на «энвайронментальный вызов», выразившийся в усилении засушливости климата. Египтяне осушили болота, ввели орошение в долине Нила, и благодаря этому возникла одна из величайших цивилизаций в мировой истории. В то время как возникновение цивилизаций происходит в ответ на внешние причины, ослабление и разложение их протекает под влиянием внутренних факторов. Цивилизация распадается, когда для ответа на новые «вызовы» ей не хватает творческого руководства. Причина разложения цивилизации всегда коренится в присущих структуре данного общества дефектах.

Попытки Крёбера и Тойнби разобраться в вопросах генезиса, сущности и причин упадка цивилизаций легко отличить от более ранних аналогичных попыток благодаря двум главным особенностям. Попытка Крёбера ввести количественный подход в осмысление природы культурного роста, с одной стороны, и эрудиция Тойнби, благодаря которой прежние попытки представить систематическую картину человеческой истории выглядят жалкими и неубедительными, — с другой, — оба эти фактора имели огромное значение для прогресса исследований по истории цивилизаций. Определение неизвестных ранее структурных моделей, изобретение новых систем классификации и интерпретации, внимание к количественной информации и отказ от простого повествования о событиях — вот что характеризует современные исследования в этой области знания. В предшествующие столетия мыслители, подобные Вико, были людьми, далеко опередившими свою эпоху. Большинство историков — современников Вико довольствовались простым описанием исторических событий в хронологической последовательности, не вдаваясь в обсуждение причин исторических изменений. И если задаться целью выделить один простой фактор, разделяющий современные исследования по истории цивилизаций и исследования прежних времен, то таким фактором будет интерес к методам, анализа, выходящим за рамки простого описания и требующим рассмотрения причинных факторов развития и преобразования цивилизаций.

Около середины XIX в. в историческую науку был введен новый фактор — археологические свидетельства. В эту пору ученые всерьез начали решать задачу воссоздания цивилизаций прошлого с помощью археологических раскопок. Однако лишь с начала текущего столетия археологические открытия стали включаться в общее русло исследований по истории цивилизаций, а разработанные археологами теории влились в основной поток исторических концепций.

Достижения современной археологии

В начале XIX в. датский ученый, профессор Расмар Нперуп следующим образом охарактеризовал современное ему состояние знаний о прошлом человечества: «Все, что дошло до нас с языческих времен, окутано густым туманом, ибо принадлежит к временной протяженности, которую мы не можем измерить. Мы знаем, что эта эпоха старше христианства, но то ли на несколько лет, то ли на целое тысячелетие — об этом мы можем только догадываться» [50, с. 38].

«Антикварный» интерес к прошлому существовал задолго до великих открытий середины XIX в. Еще в 1679 г. французская Академия надписей и изящной словесности призвала к проведению археологических раскопок. Первые раскопки, пожалуй, лучше всего определить как полевые работы по извлечению из-под земли предметов глубокой древности. К примеру, предпринятые Эммануэлем де Лорреном в 1709 г. раскопки Геркуланума и Карлом III Бурбоном в 1738 г. раскопки Помпей были мотивированы просто «антикварским» интересом к собиранию редких вещей, а отнюдь не желанием понять цивилизации прошлого.

Открытие, с которого, по существу, начинается целенаправленное воскрешение древних цивилизаций, было, вероятно, и самым сенсационным. Имеется в виду раскопанная в 1870 г. Генрихом Шлиманом гомеровская Троя. Это были первые раскопки, в результате которых литературные традиции нашли подтверждение в археологических фактах. Во времена Шлимана считалось, что греческая история началась с первой олимпиады в 776 г. до н. э. Его раскопки заставили углубить эту дату еще на полтысячелетия.

Начало наших знаний о цивилизациях прошлого относится к сравнительно недавнему прошлому, поскольку возраст археологических исследований, направленных на воскрешение древних цивилизаций, едва насчитывает два столетия. Краткий список важнейших археологических открытий дает наглядное представление о сравнительной молодости археологии как научной дисциплины.

Египет

1798–1801 гг. В «Египетской экспедиции» Наполеона принимают участие несколько археологов, которые делают опись древнеегипетских памятников.

1821 г. Изучив надпись на Розеттском камне, Шампольон разрабатывает основные принципы дешифровки древнеегипетского иероглифического письма.

1883 г. Фонд Египетских исследований, возглавляемый сэром Флиндерсом Петри, начинает раскопки в Тинисе.

Месопотамия

1843 г. Поль Ботта, французский консул в Мосуле, приступает к раскопкам великой столицы Ассирии — города Ниневии.

1845 г. В Ниневии начинает работать сэр Генри Лэйярд.

1852 г. У. К. Лофтус ведет раскопки в Эреду и Ниппуре, а в 1854 г. — в Уруке (библейский Эрех).

1857 г. Сэр Генри Роулинсон «разгадывает» клинописный язык Месопотамии.

1887 г. Первая американская экспедиция в Месопотамию. Пенсильванский университет начинает раскопки в Ниппуре.

1891 г. Раскопки в Телло приводят к открытию шумерской цивилизации.

1899 г. Роберт Кольдевей начинает раскопки Вавилона. 1899–1906 гг. В результате раскопок французских археологов в Сузах открыта эламская цивилизация.

1906 г. Продолжая более ранние работы Жоржа Перро, Гуго Винклер устанавливает, что Богазкёй — столица империи хеттов.

Мезоамерика

1841–1843 гг. Стивенс и Кэтервуд публикуют отчет о своих путешествиях по многочисленным поселениям цивилизации майя.

1880-е — 1900-е гг. Важные исследования проводят Модели, Чарней, Малер, Тоззер, Э. X. Томпсон и др.

1890-е гг. Музей Пибоди Гарвардского университета начинает раскопки большого поселения майя — Копая. 1911 г. Гамио проводит стратиграфические раскопки в Аскапоцалько.

Европа

1864–1874 гг. Раскопки в Галыптате (Австрия) дают археологические свидетельства перехода от бронзового века к железному.

1876 г. Обнаружены и раскопаны поселения железного века в Латене (Швейцария).

1881–1898 гг. Генерал Питт-Риверс руководит раскопками Крэпбурн-Чейса (Англия). Его методы составляют основу современной методологии раскопок.

1894 г. Сэр Артур Эванс прибывает на остров Крит и в результате раскопок в Кноссе открывает минойскую цивилизацию.

Индия — Пакистан

1921 г. Сэр Джон Маршалл приступает к раскопкам в Мохенджо-Даро и открывает великую индскую, или хараппскую, цивилизацию.

Китай

1929–1937 гг. Раскопки в Аньяне приводят к открытию неолитической и шанской цивилизации.

Источник: [50].

Следует отметить, что важные сведения о мезоамериканских цивилизациях имеются в документах, относящихся к началу испанского завоевания (первые годы XVI в.).

Особого внимания заслуживают сочинения Саагуна об ацтекской и Ланды — о майяской цивилизациях. Однако дополнить эти сведения оказалось возможным лишь в последние несколько десятилетий, когда появилось множество новых данных. Например, лишь совсем недавно Стирлингом была открыта ольмекская цивилизация, признаваемая теперь самой древней в Мезоамерике. Лишь в 40-е годы Хименесу Морено удалось точно установить, что столицей тольтеков была Тула, а подлинные размеры и значение великого городского центра Теотихуакан были установлены Миллоном и его помощниками только в прошлом десятилетии[7]. Поэтому можно сказать, что процесс обогащения наших исторических знаний благодаря археологии находится в самом разгаре.

Проведенные к концу XIX в. раскопки древних цивилизаций оказали влияние на современные теории, дав огромный материал по роли «прогресса» в развитии культуры. Кроме того, они предоставили эмпирические доказательства существования былых цивилизаций, многие из которых на тысячелетия «исчезли» из человеческой истории. Получив такие доказательства, ученые более остро ощутили необходимость не только осмыслить природу цивилизаций, по и разобраться в причинах их расцвета и гибели. Археологические свидетельства существования цивилизаций прошлого сделали недостаточным интуитивное, философски ориентированное понимание культурной эволюции. Идеи больше нс могли существовать в вакууме и требовали, для своего утверждения или, наоборот, отрицания, существенного подспорья в виде конкретных археологических данных.

Вклад Чайлда в археологическую теорию

Широкие раскопки древних цивилизаций привели к первым в современную эпоху попыткам обобщить новые данные. Среди тех, кто предпринимал такие попытки в первой половине текущего столетия, выделяется фигура Вира Гордона Чайлда (1892–1957). Его объемистые труды, выходившие с 1915 по 1950-е гг., продолжают оказывать влияние и на нынешнее поколение археологов. Чайлд остается ученым, который наиболее полно обобщил данные археологии Старого Света. Чайлд весьма критически относился к прежним интуитивным подходам к изучению и толкованию исторических фактов. В частности, он выступал против концепции «великих личностей», а также теорий расового детерминизма и психической общности, считая их не имеющими никакой ценности для исторического анализа. В заметках об известном сочинении Шпенглера он так выразил свое отношение к идее «цикличности» в истории: «Совершенно очевидно, что — особенно в сфере науки и техники — история не описывает круги, а представляет собой кумулятивный процесс» [32, с. 4 и сл., 43–48]. Чайлд отвергал также сравнительно-исторический метод и лишь в самых редких случаях использовал для освещения археологических материалов этнографическую аналогию (т. е. сравнение этносов, живущих в условиях племенного строя, а также их материальной культуры и поведения с материалами, добытыми в процессе археологических раскопок).

В ранних своих работах: Чайлд, развивая идеи Э. Хантингтона, разработал энвайронментально-детерминистскую модель, которая вытеснила господствовавшую в XIX в. теорию культурной эволюции и ввела понятие изменения окружающей природной среды как причины возникновения цивилизаций. Впоследствии Чайлд расширил эту модель, добавив еще один фактор, более важный, чем природная среда, — производительные силы, потенциально имеющиеся в распоряжении данного общества. Продолжая рассматривать географические и природные условия в качестве важных факторов, обусловливающих исторические процессы, Чайлд обратился к материалистической концепции Маркса, увидев в ней наиболее жизнеспособное средство для объяснения этих процессов. По Чайлду, наибольшим потенциалом для управления историческим процессом обладает технический прогресс. Материальные производительные силы, утверждал он, самым непосредственным образом воздействуют на правовую, политическую и религиозную надстройку общества.

Чайлд включил материалистическую концепцию Маркса в свою переоценку теории социальной эволюции Моргана. В результате появился шедевр археологического синтеза для Европы и Ближнего Востока. Отказавшись от использования традиционных объяснений культурной эволюции по периодам и стадиям, Чайлд стал рассматривать развитие культур как гомотаксиальный процесс: культуры, находившиеся на близких уровнях развития в различные периоды времени в европейской и ближневосточной предыстории, имели сходные экономические, политические и социальные институты. Такой подход подвел Чайлда к определению стадий цивилизации в соответствии с социально-экономическими моделями. Например, стадия «варварства» характеризовалась «неолитической революцией» — началом производства пищи, приручения диких животных и возделывания дикорастущих растений. Стадия, которую он назвал цивилизацией, началась с «городской революции» — появления первых обществ, имеющих письменность и живущих В густонаселенных поселениях (городах) со сложными бюрократиями — признаком государственно-политической организации.

Чайлд называл эти вехи «революциями», потому что они символизировали драматические по своему характеру трансформации в развитии общества. По миопию Чайлда, наибольшее значение имела «неолитическая революция». Между прочим, эту мысль высказывали в минувшие века многие мыслители. Переход охотников и собирателей от жизни в первобытном, «природном» состоянии к производству пищи на базе одомашнивания диких животных и растений с незапамятных времен занимал умы поэтов, философов и моралистов. Но, как это ни кажется удивительным, тема эта стала предметом эмпирического исследования лишь после второй мировой войны.

По мнению Чайлда, анализ археологических культур должен проводиться на двух уровнях, разделяемых только для удобства объяснения. На одном уровне находятся принципы, управляющие интеграцией институтов, их структурой и функционированием, на другом — принципы, обусловливающие и направляющие их эволюцию и трансформацию.

Теории Чайлда подвергались некоторой критике — в основном за то, что два уровня анализа не объединены у него в одну генеральную схему, которая одновременно описывала бы прошлые трансформации и объясняла, почему они происходили. Тем не менее в то время как его современники составляли описи материальных остатков по их характерным признакам и писали историю отдельных археологических памятников, Чайлд пытался объяснить процессы доисторической культурной эволюции, инкорпорируя идеи Маркса, Дюркгейма, Малиновского и других ученых в свою антропологическую концепцию.

Чайлд в конечном счете был не производителем, а потребителем теории. Осуществленный им синтез идей позволил построить модели для определения социальных и экономических структур доисторических обществ, а реализованный им синтез европейской и ближневосточной археологий послужил основанием для серьезной переработки археологической теории и трансформации наших представлений о древних цивилизациях.

В последние два десятилетия теория и методология археологии в Соединенных Штатах претерпели радикальное изменение. Предшествующие археологические теории включались чаще всего в сферу истории культуры. Однако со времени второй мировой войны новые достижения в области археологии рассматриваются, как правило, в контексте антропологии — науки о культурной и биологической эволюции человека. В результате этого археология в последнее время в большей степени, чем раньше, занимается проблемами культурной эволюции[8].

Перемены в области археологической теории и методологии связаны с большой разницей между археологическими традициями Старого и Нового Света. Археология Старого Света всегда была самостоятельной дисциплиной, соприкасавшейся с другими науками, такими, как история и геология, тогда как археология Нового Света развивалась как часть более широкой отрасли знания — антропологии. (В настоящее время археология обоих регионов справедливо рассматривается как раздел антропологии, занимающийся изучением культур прошлого.)

В представленных в этой главе материалах можно различить две волны перемен, затронувших исследования по истории цивилизаций. Как было отмечено выше, в начале текущего столетия антропология стала антиэволюционной и антиматериалистической. В то же время в археологии возобладал дескриптивный (описательный) метод, довольствующийся классификацией древних поселений и остатков материальной культуры по времени и месту. В то время как культурная антропология, занимающаяся современными обществами, разрабатывала теоретические положения, археология — по крайней мере на эксплицитном уровне — все более утрачивала характер теоретической дисциплины, и многие ученые даже стали считать ее интеллектуально бесплодной.

Хотя труды Чайлда оказали сильное влияние на археологов Старого Света, на американском континенте их популярность была относительно невелика. Однако в 1930-е и 1940-е годы материалистическая, эволюционная мысль вновь проникла в американскую культурную антропологию и антропологические теории. Археология как наука начала отказываться от описательности как основного методологического принципа, постепенно обретая характерную для нее сегодня теоретическую жизнеспособность. В последние годы это теоретическое и методологическое возрождение преобразило исследование древних цивилизаций археологами не только Нового, но и Старого Света.

Если бы потребовалось назвать точную дату, представляющую поворотный пункт в антрополого-археологических исследованиях развития цивилизаций, такой датой можно было бы с полным основанием считать 1949 г. В этом году появились две очень важные публикации. Первой была статья Джулиана X. Стюарда (1902–1972) «Причины и закономерности культурного развития: опыт формулировки развития древней цивилизации», второй — книга Лесли Уайта (1900–1975) «Культура как наука». Хотя и Стюард, и Уайт были культурными антропологами, их работы оказали в равной мере огромное влияние на прогресс как культурной антропологии, так и антропологической археологии.

Значение работ Стюарда и Уайта заключается в их сильной поддержке эволюционно-материалистических взглядов на историю древних цивилизаций. Введение, точнее сказать, повторное введение этих идей в научный обиход помогло вдохнуть новую жизнь в археологию, которая давно погрязла в бесплодных типологиях, игнорируя динамические модели развития цивилизаций. Новые методы анализа послужили интеллектуальной основой для перестройки исследований по истории цивилизаций, осуществленной в антропологической археологии в течение последних двух десятилетий.

Энвайронментальная теория Стюарда

В своей теории Стюард объединил аспекты эволюционной теории и энвайронментального детерминизма. Свою цель он сформулировал очень четко; «Открытие законов развития культуры — вот конечная цель антропологии» [184, с. 2]. И далее: «Сравнительные исследования истории культур должны касаться как повторяющихся, так и уникальных явлений… Антропология должна недвусмысленно признать, что ее законная и конечная цель — выявление различий и сходных черт, свойственных разный культурам, с тем чтобы выяснить процессы, которые в точности повторяются в культурных последовательностях независимо друг от друга, а также установить причину и следствие во временных и функциональных отношениях… Любые формулировки культурных данных являются обоснованными при условии, что процедура анализа носит эмпирический характер и гипотезы возникают на основе интерпретаций факта, причем эти интерпретации пересматриваются по мере выявления новых фактов» [184, с. 2–3].

Методологию эмпирических поисков ограниченных параллелей в различных культурных последовательностях Стюард назвал многолинейной эволюцией.

Идеи Стюарда бросили вызов положениям господствовавшего в ту пору антиэволюционного направления в антропологии. Антиэволюционисты начисто отвергали все эволюционные формулировки из-за крайностей, которыми, на их взгляд, грешили теории некоторых ранних эволюционистов, например Л. Моргана. По мнению Стюарда, это было равносильно выплескиванию ребенка из ванны вместе с водой. Он отмечал: «Формулировки XIX века были неверными не потому, что цель была неприемлема или недостижима, а по причине недостаточности и неполноценности данных, слабости методологии и слишком широкого приложения схем» [184, с. 2]. Стюард доказывал, что в различных районах мира, от Месопотамии до Мексики, имели место сходные культурно-экологические адаптации. И хотя это происходило в разных точках земного шара и в разное время, историческая последовательность была по своей сути одинакова.

Доводы Стюарда были развитием «ирригационной» гипотезы Карла Виттфогеля. В центре теории самого Стюарда были аридные (засушливые) и семиаридные (полузасушливые) зоны, где сельскохозяйственное производство требовало введения ирригации. Колоссальный объем работ по строительству ирригационных сооружений и распределению воды вызвал рост социально-политической бюрократии, что, в свою очередь, привело к появлению правящего класса. С завершением строительства ирригационных систем увеличилось свободное время, выросло население. Давление населения вызвало внутри-и межгосударственное соперничество, приведшее к возникновению тенденции к образованию империи. После периода упадка культуры и «смутных времен» новая, милитаристская фаза привела к образованию новых, более могущественных государств. Через этот цикл, доказывал Стюард, прошли Египет, Месопотамия, Китай, Мезоамерика и Центральные Анды. Проанализировав все данные, Стюард сделал вывод: «Несмотря на множество специфических деталей, характерных для каждого из этих регионов, основные культурные модели, или формы, функциональные взаимосвязи между аспектами культуры и процессы развития были, по существу, везде одинаковы» [184, с. 7].

Как уже отмечалось, В. Гордон Чайлд тоже был сторонником эволюционно-материалистического способа мышления. Однако, как отметил Марвин Харрис в труде, посвященном развитию антропологической теории, Чайлд в своих культурно-исторических сочинениях избегал вопросов теории. Стюард же, напротив, стремился проверять свои теории, используя конкретные межкультурные данные по древним цивилизациям. Более того, в отличие от большинства предшествующих исследователей, он не только использовал цивилизации Старого Света, сравнительно хорошо известные, но и привлек также данные по Новому Свету. Как отмечал Харрис, «сопоставления Стюарда… были первой попыткой привлечь археологические свидетельства Нового Света для подтверждения материалистической интерпретации происхождения цивилизаций» [86, с. 680–681].

Теоретические работы Стюарда, в особенности сборник эссе под названием «Теория культурных изменений» (1955 г.), произвели сенсацию на Американском континенте. Мощный толчок новым направлениям в стратегии археологических исследований дали следующие три аспекта его идей. Во-первых, концепция и методология многолинейной эволюции, которая побудила преемников Стюарда обратиться к попыткам сформулировать последовательности в развитии цивилизаций и сопоставить их. чтобы найти закономерности развития. Во-вторых, это возрождение им экологии культуры, заставившее антропологов пересмотреть стратегию своих исследований и отказаться от представления об окружающей среде как о пассивной силе. Ученые стали уделять особое внимание засушливости земель и ирригации, признав их важными факторами развития городов-государств. Еще один крупный вклад Стюарда в стратегию археологических исследований — это его интерес к поселенческим моделям как к одному из важнейших факторов, позволяющих проследить развитие древних цивилизаций. Исследование на месте типологии поселений стало теперь методом проверки «экологических» гипотез о развитии цивилизаций.

Идеи Уайта: культура как система

Влияние идей Лесли Уайта на археологическую теорию не было столь непосредственным и мгновенно ощутимым, как влияние идей Стюарда. Тем не менее его труды немало способствовали прогрессу археологии в минувшие десятилетия. Наибольший интерес для нас представляют две основополагающие для концепции Уайта идеи. Первая: культурная эволюция — это закономерный процесс; вторая: культуры суть системы. Рассматривая культурную эволюцию как закономерный процесс, Уайт тем самым отмежевывался от взглядов некоторых своих предшественников (в частности, Шпенглера), отстаивавших теорию «великих личностей», согласно которой отдельные личности способны односторонним усилием изменить ход истории. Для примера Уайт взял Эхнатона — первого из великих правителей Египта, который ввел культ единого бога. За это деяние Эхнатона нередко причисляют к великим личностям, изменившим ход истории. Так, крупный египтолог Джеймс Брестед утверждал: «До Эхнатона мировая история текла неудержимым потоком в русле традиции. Люди были всего лишь каплями воды в этом великом потоке» [24, с. 126].

Уайт придерживался прямо противоположного взгляда: «Мы должны сделать вывод, что история продолжает течь неудержимым потоком культуры, а люди остаются щепками, плывущими в этом потоке… (Но) будь Эхнатон хоть мешком с опилками, общее направление хода истории было бы точно таким же» [203, с. 278].

Согласно Уайту, история есть процесс, состоящий из упорядоченных взаимодействий между человеческими культурами и природной средой. Дело антропологов (в том числе археологов) — направить свои усилия на объяснение общих, повторяющихся во времени культурных процессов, отказавшись от выделения какой-то одной личности на данном отрезке времени. Для приведенного выше примера Уайт предлагает правдоподобную альтернативу гипотезе о «великой личности». Введение Эхнатоном культа единого бога Атона было, говорит он, ловким тактическим ходом в длительной борьбе за власть между царями и жреческой знатью, уловкой, которая действительно удалась, лишив эту знать власти. Тенденция к консолидации власти существовала бы в любом случае, и, хотя введение Эхнатоном культа единого бога послужило катализатором, ускорившим завершение этого процесса, ход истории и без Эхнатона шел бы в атом направлении.

Чью бы сторону ни принял в этом споре читатель, факты говорят о том, что в археологической мысли последних лет позиция Уайта приобретает все больше сторонников, стимулируя интерес к поискам закономерностей в развитии древних цивилизаций.

Еще более весомый вклад в современную теорию внесло положение Уайта о том, что культуру следует рассматривать как систему, т. е. находящуюся в динамике серию взаимосвязей. Хотя системный подход уже давно применялся для изучения других наук, концепция Уайта была: новым словом в археологии и привела к широкому использованию системных моделей как в стратегии археологических исследований, так и в интерпретации процесса.

Как писал Уайт, «чтобы понять культурные системы как частности, нужно иметь представление о системах вообще» [204, с. 15].

Простое и часто цитируемое определение системы гласит: «Система есть множество переменных, образующих целостность и находящихся в такой взаимосвязи, что определенные изменения одной из них отражаются на состоянии некоторых или всех переменных» [195, с. 6]. Многие системные взаимосвязи являются саморегулирующимися. Классический пример такой системы — система термостатического контроля, где повышение температуры; дает сигнал термостату отключить подачу тепла, а понижение температуры приводит к возобновлению нагревания. Система такого рода называется закрытой: циклическая (схема температурных изменений и механической реакции не подвержена влиянию никаких внешних факторов.

Если бы археологи имели дело только с закрытыми системами, им было бы очень легко работать. К несчастью для археолога, человеческая культура есть часть открытой системы, «динамичной и склонной к росту и дифференциации» [93, с. 440]. Человеческие культуры постоянно изменяются, и модели их развития могут быть чрезвычайно сложными. Даже в том случае, когда известны все переменные, бывает очень трудно, а то и вообще невозможно предсказать специфические изменения в культурных системах. Для антропологов — исследователей современных культур все это означает, что предмет их исследований носит неуловимый характер. У археологов положение намного хуже: они часто не в состоянии дать количественное определение или даже идентифицировать большую часть переменных в исчезнувшей Культурной системе.

При всем при том системный подход, по-видимому, открывает большие возможности для археолога в том смысле, что он может способствовать выработке интересных новых взглядов на развитие цивилизаций. Конечно, сам по себе такой подход не может заменить объяснения и толкования (ведь его главная ценность, как указывалось в литературе по этому вопросу [94, с. 361], состоит в том, что он позволяет перенести фокус нашего внимания с предметов на их взаимосвязи), однако он может послужить археологам в качестве ценного средства для упорядочения их интерпретаций. Как мы увидим, например, в главе 4, применение системной модели помогло в недавнем прошлом разгадать так называемую тайну гибели классической цивилизации майя. Археологам удалось доказать, что сложное взаимопереплетение целого! ряда факторов, происходившее в течение определенного периода времени, привело к гибели в IX в. н. э. этой цивилизации, находившейся тогда, по-видимому, в самом расцвете.

Взгляд в будущее

Новые направления научной мысли, вызванные к жизни такими учеными, как Стюард и Уайт, были в прошлом десятилетии творчески обобщены американским археологом Льюисом Р. Бинфордом. В 60-е годы Бинфорд опубликовал серию работ, в которых убедительно доказывал, что археологи, вместо того чтобы ограничиваться простым описанием и попытками реконструировать прошлое, должны направить свои усилия в основном на построение и испытание теорий, объясняющих процессы развития культуры. Таким образом, по Бинфорду, цель археологов — объяснить, как и почему культуры со временем изменялись. В своих работах он обрисовал также методологию, которую можно было бы применить для достижения этой цели. Значение аргументов Бинфорда в пользу изучения цивилизаций ощущалось все более явственно по мере того, как археологи переходили к прямым исследованиям в предложенном им направлении.

Читая последующие главы книги, читатель убедится в том, что названные направления исследований отражены здесь в вопросах «как» и «почему», которые страница за страницей ставятся в каждой главе. Как развивалась цивилизация долины Инда? Почему погибла классическая цивилизация майя? Как происходила экспансия империи ацтеков и почему она стала столь легкой добычей Кортеса и его солдат? Какую роль в развитии шумерской цивилизации играла торговля? Таким образом, модели, предлагаемые в качестве ответов на эти вопросы, как и сами вопросы, отражают новейшие взгляды, суть которых сводится к тому, что культура — это динамическая система, а культурные изменения представляют собой закономерный эволюционный процесс, подверженный влиянию таких факторов, как условия окружающей природной среды.

В этой книге мы хотим показать, как археологи пытаются сегодня отвечать на все эти вопросы. С последующих главах пойдет речь о различных моделях, используемых для организации огромной массы новых археологических данных по древним цивилизациям Ближнего Востока и Мезоамерики. Кроме того, мы рассмотрим целый ряд гипотез, предложенных для объяснения различных аспектов развития цивилизаций. Там, где у археологов имеются серьезные расхождения во взглядах, мы говорим об этом прямо и по возможности указываем, какая точка зрения пользуется в данный момент наибольшим признанием. Мы даем развернутое описание крупнейших цивилизаций Ближнего Востока и Мезоамерики, а также делаем, обзор их исторического развития, с тем чтобы читатель смог не только оценить достижения этих цивилизаций, но и получить представление о характере данных, выявляемых археологами и используемых ими в процессе осмысления событий далекого прошлого.

Читатель, вероятно, заметит, что, при всем обилии вопросов и всей сложности предлагаемых ответов, общепринятые объяснения встречаются в книге крайне редко. Мы еще только начинаем распознавать некоторые закономерности в развитии цивилизаций, сохраняющие силу во времени и пространстве. Но даже и эти модели не являются универсально признанными. Тем не менее среди археологов распространено оптимистичное мнение, что археология находится на пороге новых крупных открытий. Хочется надеяться, что нам удалось передать дух этих надежд в следующих главах, посвященных древним цивилизациям Ближнего Востока, долины Инда и Мезоамерики.