Древние цивилизации. Ближний Восток и Мезоамерика

Общие черты, свойственные древнейшим цивилизациям, скрывают множество контрастов. Если сегодня плыть вверх по течению Нила, мы увидим такую картину: главные города древнего Египта расположены по Одну сторону реки, тысячелетиями не меняющей своего русла. В бассейне Ипда многие из основных памятников хараппской цивилизации лежат на берегах Инда, но есть и поселения, удаленные от реки.

Главные городские центры Шумера на Месопотамской равнине, напротив, расположены не на самих берегах Тигра и Евфрата. В отличие от египетской, месопотамская цивилизация была подвержена влиянию неустойчивого поведения речных систем Тигра и Евфрата. Этим двум великим рекам, обеспечивавшим страну живительной влагой, были свойственны непредсказуемые разливы или, наоборот, внезапные обмеления. К катастрофическим последствиям приводила способность Тигра и Евфрата круто менять свое течение, так что на протяжении жизни одного поколения цветущий город, когда-то горделиво возвышавшийся на берегу одной из великих рек, превращался в одинокую груду развалин посреди пустыни. Великие шумерские города Киш, Ниппур, Урук и Ур, построенные вдоль главных русел Евфрата, предстают ныне в виде развалин, стоящих далеко от реки в краю, иссушенном солнцем.

Земледельческое хозяйство Египта, Месопотамии и Индии в той или иной степени зависело от ежегодных разливов главных рек. Система рек Месопотамии в меньшей степени, нежели египетская, зависела от ежегодных разливов и была источником воды для развития сложных ирригационных систем. Хараппская цивилизация, ареал распространения которой, по сравнению с египетской и месопотамской цивилизациями, был много шире, использовала приречные (река Инд), приморские (Индийский океан) и межгорные долины Пакистана и Северо-Западной Индии. Было бы неверно утверждать, что возникновение этих трех цивилизаций было вызвано одинаковыми экологическими условиями, т. е. их зависимостью от речных систем, так как в каждом случае эта зависимость имела ярко выраженный индивидуальный характер.

Месопотамская равнина

Письменные тексты сообщают нам, что великие города Месопотамии — Ниппур. Шуруппак, Ларса, Урук и Ур — некогда были связаны главным руслом Евфрата. Эти города были, в свою очередь, связаны с другими общинами системой небольших ирригационных каналов, пересекавших аллювиальные равнины Южного Ирака. Месопотамия зависела от двух своих великих рек задолго до того, как сложилась шумерская цивилизация. Уже в доисторический убейдский период Древнейшие обитатели этих мест направляли воды реки на свои поля. Их зависимость от водных каналов представляет собой одну из месопотамских загадок типа «что было раньше, курица или яйцо»: то ли наличие русел и каналов привлекало поселенцев, то ли рост населения требовал строительства каналов для увеличения земледельческой продукции.

Шумерские каналы не только служили для орошения полей, но и имели огромное значение как торговые пути. Связывая различные поселения, водные каналы облегчали торговый обмен. Поскольку Шумер был совершенно лишен собственных природных ресурсов, металлы, дерево, камни (сердолик, бирюзу, лазурит) приходилось ввозить из северных горных районов или с Иранского нагорья. Необходимость импортировать эти природные ресурсы способствовала развитию широкой обменной торговли и оживленных контактов с жителями отдаленных областей не только посредством водных каналов, но и по суше. Разветвленная сеть шумерских каналов облегчала распределение ввозимых материалов внутри страны.

Климат южной аллювиальной равнины Месопотамии крайне суровый: в течение долгих летних месяцев здесь стоит нещадная жара, поздней осенью и зимой дожди редки и выпадают нерегулярно, а зимние месяцы отличаются сильными холодами. В Юго-Восточной Месопотамии (современный Хузестан, а в древности — Сузиана, или Элам) климатические условия также неблагоприятны, за исключением предгорных районов, где выпадает достаточное для земледелия количество осадков.

Эти отдельные участки в горах отрезаны друг от друга, поэтому они редко сливались в крупные политические единицы. В горах есть несколько проходов, ведущих на север и восток; они облегчают связь с Месопотамией, с Армянским и Иранским нагорьями. Основную часть населения горных областей составляют кочевники, которые на протяжении всей истории этого региона поддерживали связи с урбанизированным оседлым населением Месопотамской аллювиальной равнины.

В самом Шумере природные условия были далеко не одинаковы. Земли, окружавшие каналы, были весьма плодородны, и не только для занятия земледелием. Вода из канала, попадая в низины, создавала болота или даже озера, образуя обширные заболоченные пространства, где в изобилии водились рыба и водоплавающая дичь. Заросли тростника давали важнейший строительный материал, употреблявшейся не только для плетения корзин, но и для строительства домов и лодок. В зарослях, по берегам каналов, бродили дикие кабаны и даже львы, представлявшие постоянную угрозу для домашнего скота. Вдали от воды местность совершенно преображалась: между зарослями и речными лагунами лежали широкие пространства пустыни. Сюда не доходили ирригационные каналы, эти земли были совершенно не заселены и не представляли никакой экономической ценности для оседлых общин.

Мы не располагаем бесспорными доказательствами того, что существовавшие в Месопотамии на протяжении последних десяти тысяч лет экологические условия заметно отличались от нынешних. Сомнительно также, чтобы климат богатых влагой областей Плодородного полумесяца мог сильно измениться с древних времен. Конечно, это не значит, что не могло быть каких-то колебаний климата. Несомненно, бывали годы хорошие, бывали и плохие, и даже эти незначительные колебания могли оказывать глубокое экологическое воздействие на поселения людей в плодородных районах Южной Месопотамии.

Нильская долина

Подобно Тигру и Евфрату, Нил течет по обширной аллювиальной равнине. Но, в отличие от великих рек Месопотамии, воды Нила были более надежным источником орошения. Земледельцы могли полагаться на тот же самый ежегодный цикл, который и сегодня характерен для Нила. В период летних муссонов, дующих со стороны Эфиопии, река поднимается и заливает аллювиальные равнины, откладывая тучный ил на прирусловые валы, которые, должно быть, представлялись очень заманчивыми для ранних поселенцев, так как они заливались лишь на короткие периоды времени во время пика ежегодного наводнения.

Эта простая картина естественной поймы имеет фундаментальное значение для понимания характера заселения Египта. Начиная с додинастических времен и вплоть до современной эпохи заселение Египта ограничивалось прирусловыми валами или низменными пустынными районами, где семена можно было сеять в жирном влажном иле, оставляемом ежегодными разливами, и где скот мог питаться травянистой и кустарниковой растительностью, в изобилии там произраставшей. Земледельческое хозяйство жителей Нильской долины в гораздо большей степени зависело от ежегодных разливов реки, чем хозяйство обитателей древней Месопотамии. Творимые здесь самой природой плодородные поля создавались в Месопотамии искусственно — путем сооружения ирригационных каналов.

Обитатели Нильской долины, как и месопотамцы, в отношении своих ресурсов в значительной степени зависели от торговли. В памятниках древнеегипетской письменности мы читаем об экспедициях за золотом, бирюзой, медью и деревом во времена Древнего царства (ок. 2500 г. до н. э.) — все эти материалы можно было получить лишь из далеких от Нильской долины местностей. Присутствие этих находок в раскопочных материалах, датируемых концом IV тысячелетия до н. э., указывает на то, что оседлые общины Нильской долины уже были связаны торговыми отношениями с другими общинами, жившими за пределами долины. Нильская долина — это окруженная пустыней плодородная полоса, поэтому, по сравнению с жителями Месопотамии, ее обитатели жили в условиях большей изоляции. Взаимодействие оседлых популяций Месопотамской аллювиальной равнины с оседлым населением горных областей, с одной стороны, и с кочевыми племенами — с другой, создавало более сложную, по сравнению с изолированными нильскими общинами, сеть культурных коммуникаций.

В отличие от Месопотамии, где экологические условия за последние 10 тыс. лет не претерпели существенных изменений, Нильская долина за это время заметно преобразилась. В додинастическую эпоху принильские земли и существовавшие там климатические условия были гораздо более благоприятными для земледелия, чем теперь. Геологические отложения свидетельствуют о том, что пересохшие ныне речки в пустынях за Нилом были более полноводными. Корни акаций, тамарисков и сикомор, обнаруживаемые далеко за пределами досягаемости современных паводковых вод, говорят о том, что пустынные ныне районы имели когда-то более влажный климат.

Об изменении природных условий говорят также произведения древнего искусства, обнаруженные в Восточной пустыне и на возвышенностях Центральной Сахары. Наскальные рисунки, датируемые временем, предшествующим IV тысячелетию до н. э., изображают разнообразных представителей животного мира — слона, жирафа, козерога, берберскую овцу, осла, крупный рогатый скот, оленя, гиену, страуса и разнообразные виды кошек. Многочисленные локальные стили наскальной живописи наводят на мысль о существовании особых этнических групп в пределах специфических мест обитания.

На основе этих пиктографических данных, подтверждаемых в ряде случаев палеонтологическими свидетельствами (костями животных), а также исходя из нынешнего распределения видов животных и атмосферных осадков, можно реконструировать условия жизни в ту далекую эпоху. Абсолютный экологический сдвиг был довольно незначительным даже по сравнению с настоящим временем. Однако наличие по обоим берегам Нила полупустынных и лугопастбищных поясов протяженностью от 80 до 240 км может служить правдоподобным объяснением широкого распространения неолитических поселений в необитаемых сегодня пустынях Восточного Египта и Ливии.

Разнообразие топографии долины Инда

Третий географический район возникновения древней цивилизации — долина Ипда. В отличие от Египта и Месопотамии, ареал распространения индской цивилизации не был ограничен аллювиальной речной равниной. Индская, или, иначе, хараппская, цивилизация охватывает гораздо более широкую географическую область по сравнению с египетской или месопотамской и более широкий спектр экологических областей; приречные, межгорные и приморские поселения не были здесь так изолированы или так зависимы от ежегодных разливов и ирригации, как месопотамские поселения. Сообщества хараппской цивилизации населяли как возвышенности, так и низменности. Географическая область распространения этой цивилизации тянется от современных границ Ирана на восток вдоль побережья Индийского океана к Гуджарату и далее до Нью-Дели. К северу от прибрежной равнины она тянется вдоль Инда к Лахору и даже достигает реки Оке в Северном Афганистане. Понятно, что, занимая такую обширную географическую область, хараппская цивилизация должна была приспосабливаться к гораздо более широкому спектру природных условий, чем Египет или Месопотамия. Широкая географическая область распространения, наряду с культурным единообразием внутри районов, занимаемых коренным нехараппским населением, заметно отличает условия бытования индской цивилизации, с одной стороны, и египетской и месопотамской — с другой. О совершенно своеобразном характере индской цивилизации, иногда называемой «империей», пойдет речь в конце этой главы.

Для экологического фона, на котором шло развитие трех великих цивилизаций, были характерны климатические и топографические различия, а также неодинаковая обеспеченность ресурсами; объединяла же их общая географическая особенность: шумерская, египетская и индская (впрочем, как и шаньская в Китае) цивилизации развивались на аллювиальных равнинах, допускавших применение ирригации, что, в свою очередь, позволяло в изобилии получать земледельческую продукцию.

Помимо ирригации, подъему цивилизации способствовало также множество других факторов, идентификация которых затруднена целым рядом обстоятельств. Главным из них до сих пор остается недостаток информации, черпаемой как из археологических материалов, так и из письменных источников. Хотя появление письменности относится к концу IV тысячелетия до н. э., т. е. приблизительно ко времени возникновения цивилизаций Старого Света, наиболее древние письменные памятники оказались трудно или (как в случае памятников индской цивилизации) вообще непереводимыми. К тому же они часто ничего не сообщают ни о событиях древней истории, ни о характере социальной организации.

Наиболее широкие раскопки первых городских поселений были проведены на Месопотамской равнине, на юге современного Ирака. Кроме того, была проделана большая и скрупулезная работа по переводу шумерских текстов. Благодаря этому о шумерской цивилизации мы знаем больше, чем о любой другой древней цивилизации. Именно поэтому в данной главе, посвященной Египту, Шумеру, долине Инда и культурам Иранского нагорья между Шумером и Индом, основное внимание будет все-таки уделено более изученной шумерской цивилизации.

Ранние поселения додинастического периода

Поскольку в Египте было предпринято сравнительно мало археологических исследований, касающихся эпохи, предшествующей III тысячелетию до н. э., мы располагаем лишь схематической картиной возникновения государства фараонов. Исследования последних лет (в основном это спасательные программы, осуществленные в период строительства Асуанской плотины) выявили фактически непрерывную последовательность заселения в Южном Египте от палеолита до мезолита, т. е. от XXX до X тысячелетия до н. э.

Археологические исследования последних лет показали, что в Верхнем Египте и в Нубии уже в 12500 г. до н. э. были известны жатва и обмолот дикорастущих злаков. Несмотря на отсутствие прямых свидетельств, представляется правдоподобным, что попытки одомашнивания крупного рогатого скота и доместикации злаковых растений относятся ко времени, предшествующему V тысячелетию до н. э., когда они впервые документируются археологическими материалами. Однако полная доместикация растений и животных вряд ли имела место ранее V тысячелетия, и в предшествующие тысячелетия нильская пойма была ареной охоты на разнообразных диких животных и собирательства. В период между V и III тысячелетиями до н. э. в Египте существовал целый ряд додинастических культур, отличавшихся заметным индивидуальным своеобразием. Кочевники-пастухи пасли коз, овец и крупный рогатый скот. Даже в оседлых общинах, обитавших по берегам Нила, рыболовство, ловля птиц и охота на крупную дичь часто занимали гораздо более важное место по сравнению с выращиванием злаковых культур.

Период с 5000 до 3100 г. до н. э. характеризовался постепенной адаптацией к земледельческому образу жизни как в Северном (Нижнем), так и в Южном (Верхнем) Египте. Данные, полученные на севере (Файюм и Меримде) и на юге (Taca, Бадари, Нагада и Абидос), свидетельствуют о полной доместикации собак, овец, коз, крупного рогатого скота, гусей, свиней и о выращивании злаковых культур к IV тысячелетию до н. д.

В целом мы мало знаем о хозяйственных системах до-династического Египта. Наши представления о раннеземледельческих поселениях на севере и на юге Нильской долины почти целиком основываются на результатах раскопок, осуществленных еще до второй мировой войны. Нам известно, что родиной многих из одомашненных животных и окультуренных растений (включая коз и овец, пшеницу «эммер» и однозернянку), составлявших экономическую базу додинастического Египта, была не Нильская долина, а Западная Азия. Свидетельства ранней доместикации этих растений и животных на Ближнем Востоке наводят на мысль, что древнейшие земледельцы Египта, возможно, не сами изобрели эту хозяйственную стратегию, а познакомились с ней благодаря «диффузии», т. е. проникновению в Египет родившейся на Ближнем Востоке идеи доместикации и ее методов.

Если «диффузия идей» сыграла определенную роль в развитии египетского земледелия, она, очевидно, могла быть также одним из факторов, способствовавших возникновению египетского государства. Возникновение в Египте государства фараонов к концу IV тысячелетия до н. э. было одновременно подъемом великих городов-государств Шумера. Между этими явлениями имеется тесная связь: они результат широкой культурной эволюции, характеризовавшей развитие Ближнего Востока и Северо-Восточной Африки на протяжении предыдущих тысячелетий. (Возникновение, — вероятно, полтысячелетия спустя — индской цивилизации тоже должно быть соотнесено с этой широкой культурной эволюцией, хотя данная цивилизация и не может считаться прямым потомком той или другой, более древней, цивилизации.)

Помимо «диффузии культуры», известную роль в возникновении цивилизации в каждом центре играли характерные местные особенности: природная среда, поселенческие модели и культурные традиции. В деле изучения древних цивилизаций мы находимся еще только на пути к осознанию факторов, способствовавших появлению цивилизаций не только в этих трех регионах, но и в других очагах возникновения древнейших цивилизаций. Этот процесс идет медленно: информация, которой мы располагаем, неполная, а объяснения, подходящие для одного региона, часто не годятся для другого. Перейдем теперь к изложению основных теорий, точнее, гипотез, объясняющих возникновение египетской цивилизации.

Гипотезы возникновения египетской цивилизации

Поздний доисторический период додинастического Египта (ок. 3500–3000 гг. до н, э.) — это период больших изменений, настолько серьезных и всеобъемлющих, что вплоть до недавнего времени их объясняли вторжениями народов из Западной Азии. Многие ученые разделяли точку зрения, согласно которой было некое «вторжение азиатов», преобразившее более древнюю «африканскую культуру» и заложившее основы для образования династического государства [62, с. 30–37].

Археологические данные не подтверждают данную точку зрения. За эти полтысячелетия, несомненно, произошло значительное углубление и расширение культурных связей между Египтом и Западной Азией, в особенности Сиро-IIалестинским Левантом: такие нововведения, как письменность и цилиндрические печати, вероятно, были, по крайней мере отчасти, результатом усиления контактов, вызванных прогрессом в строительстве более прочных морских судов. Но говорить о внезапном вторжении или иммиграции «азиатов» нет никаких оснований.

Для объяснения причин возникновения египетской и месопотамской цивилизации в свое время выдвигалась и. так называемая ирригационная гипотеза (мы говорили о ней в главе I и еще вернемся к ней в последующем изложении). Согласно этой гипотезе, наиболее последовательным сторонником которой был Карл Виттфогель, развитие технологии ирригации в Египте и Месопотамии привело к прогрессу во многих других областях: возникло соперничество за контроль над водными ресурсами; выросла производительность труда; были разработаны более совершенные ирригационные системы; появилась бюрократия, управляющая рабочей силой; наконец, сформировалась государственная надстройка. Возможно, такая картина действительно была характерна для ранних этапов развития общества. К сожалению, она не согласуется с современным пониманием роли ирригации в Египте. Новейшие данные говорят о том, что контроль за разливами реки и ирригационные системы находились в ведении местной администрации, которая вряд ли могла быть заинтересованной в развитии системы общегосударственной власти [26, с. 109–110].

Другая, сравнительно новая, гипотеза ставит во главу угла роль торговли в развитии цивилизации [109, с. 124–136]. Эта точка зрения, по-видимому, в какой-то мере правомерна как для Старого (Месопотамия), так и для Нового Света (цивилизация майя). В Египте торговля, конечно, тоже существовала: возможно, там были регулярные торжища; кроме того, имеется достаточное количество данных, подтверждающих наличие в до династическую эпоху эффективной системы внутренней и обменной торговли. Но исходя из этого утверждать, что развитие городских структур в Египте зависело от способов распределения товаров, было бы большой натяжкой.

Действительно дальняя торговля в Египте была, по мнению Вольфганга Хелька, весьма ограниченной по сравнению с другими древними государствами. Она сосредоточивалась всего в нескольких пунктах, куда товары прибывали морем с Сиро-IIалестинского побережья, или там, где торговые пути, идя с запада на восток, пересекали Нильскую долину, проходя через западные оазисы к побережью Красного моря [92]. Хельк полагает, что ограниченность дальней торговли, наряду с иммиграцией кочевых народов, создававших небольшие временные поселения на всем протяжении Нильской долины, не только не способствовала росту больших городских поселений, но, наоборот, сдерживала их развитие.

В гипотезе Хелька заметно влияние взглядов Джона Уилсона из Чикагского уннверситета. В своей статье «Египет в эпоху Нового царства: цивилизация без городов» (1960 г.), бросающей вызов традиционным взглядам египтологов, Уилсон противопоставил городские центры Месопотамии разбросанным поселениям и административным центрам Египта. Месопотамские центры, говорит он, были настоящими городами, тогда как египетские центры таковыми не были. Этот довод Уилсона, а вслед за ним и Хелька, основывался на узком определении попятил «город». Поскольку роль существовавших в древнем Египте немногочисленных популяционных центров ограничивалась только ритуальными или административными функциями, они не обнаруживали разнообразия ремесел и дифференциации классовой структуры, характерных для типичного города. Такой одномерный подход не позволял Уилсону считать египетские центры городами в истинном смысле этого слова.

Гипотеза Уилсона отражает традиционный взгляд на египетскую модель расселения. Долгое время археологи придерживались мнения, что не только в додинастическую эпоху, но и на всем протяжении династического периода для Египта была характерна «primate distribution» («приматная модель расселения»), т. е. существовало лишь несколько крупных городов с ограниченными административными или жреческими функциями, и эти города были окружены многочисленными чисто земледельческими поселками. Этой модели противопоставлялась характерная для Месопотамии система поселений, ранжированных по значимости и размеру — иерархическая, многоступенчатая модель сельских поселений, городков и больших городов, охватывающая разновеликие поселения — от самых маленьких до очень крупных.

«Приматная» интерпретация в значительной мере базировалась на свидетельствах, почерпнутых из древних текстов. В более близкое к нам время эту точку зрения решительно оспорили Кемп (1977 г.) и Буцер (1976 г.), которые в большей степени опираются на археологические свидетельства.

Имеющиеся в нашем распоряжеппи археологические данные о древних поселениях указывают на то, что с 6000 по 5000 г. до н. э. концентраций населения существовали в более узких поймах как на севере, так и на крайнем юге Нильской долины. Кроме того, исследования последних лет показали, что переход от «приматной» системы расселения к многоступенчатой начал происходить в додинастическую эпоху, а для Египта династического периода была характерна многоступенчатая модель поселений, ранжированных по значимости и размеру [102, с. 185–199]. Додинастический период отличался обилием «приматпых» поселений на краю пустыни, но ко времени I династии (ок. 3100 г. до н. э.) многие из них были заброшены, и началась прямая «нуклеация» (сосредоточение) ранее разбросанных популяций, а также формирование многоступенчатой системы расселения с характерной для нее иерархией поселений. Причины этой эволюции не вполне ясны до сих пор. Но мы уже можем представить себе, пусть еще далекую от полноты и весьма схематичную, картину процесса преобразования множества разбросанных по Нильской долине поселений в единое государство фараонов.

Эволюция государства фараонов

Историческая традиция и данные археологических исследований рисуют нам лишь схематичную картину возникновения египетского города и государства. Как мы видели, в течение значительной части додинастического периода (тысячелетие до 3100 г. до н. э.) модель расселения носила ярко выраженный «приматный» характер. К настоящему времени известны только два крупных поселения: Нагада, в 160 милях к северу от Асуана, и Гиераконполь, расположенный приблизительно в 80 милях к северу от Асуана. Большая часть населения жила в небольших деревенских поселениях и занималась охотой, собирательством, выращиванием злаковых культур и пастушеским скотоводством (разведением Одомашненных коз, овец и крупного рогатого скота).

«Приметная» модель расселения сохранялась приблизительно до 3200–3100 гг. до н. э. В указанное время начали происходить изменения, которым было суждено совершенно преобразить лицо Египта. К их числу относится запустение многих мелких поселений, окружавших более крупные — Гиераконполь и Нагаду. Жители небольших деревенек начали переселяться в более крупные поселения. Эта очевидная миграция населения крайне затрудняет задачу определения роли демографических изменений. Можно ли считать увеличение размеров некоторых городков результатом одного только запустения маленьких деревень, или же там имел место и роет населения? Сейчас трудно с абсолютной уверенностью ответить на этот вопрос, по большинство археологов все-таки считают, что происходило постепенное увеличение численности населения.

Так или иначе, результат популяционных сдвигов совпадает с изменением характера поселений. Оба поселения — Гиераконполь и Нагада — обнесены стенами; кроме того, на обоих памятниках раскопаны кладбища, названные «царскими» из-за великолепия погребального инвентаря и экстравагантности могильных склепов. Облик этих поселений, обнесенных стенами, особая роль, которую они играли впоследствии, а также наличие в каждом из них «царского» кладбища свидетельствуют о том, что они уже не были простыми сельскими поселениями [102, с. 185–199]. Все, что нам о них известно, позволяет считать их ранними «приматными» городками, т. е. политическими центрами более широких районов, население которых оставалось разбросанным по маленьким деревенькам.

Примерно в это же время, если не раньше (ок. 3400–3200 гг. до н. э.), появляется новое обстоятельство: борьба за господство между Верхним и Нижним Египтом. Образуется Верхнеегипетское государство. Его первой столицей была, очевидно, Нагада, но, по вполне попятным причинам, главенствующая роль вскоре перешла к Гиераконполю, в результате чего последний значительно вырос в размерах. В конце IV тысячелетия, около 3100 г. до н. э., произошло объединение Верхнего и Нижнего Египта под властью первого фараона Менеса (иначе — Нармера, Царя Скорпиона). С Менеса начинается архаический период династического Египта. В этой рапней картине прослеживается возникновение ситуации, вновь и вновь повторяющейся в истории Египта: более развитые космополитические центры северной дельты сопротивляются, не желая входить в состав единого государства. Честолюбивый царь, каковым, безусловно, был Менее, южанин, кладет конец периоду анархии и соперничества, завоевывая Север, подчиняя его своему господству и объединяя соперничающие центры в единое государство.

Политическое «брожение», приведшее к объединению Египта под властью фараонов, отражено в целом ряде вотивных предметов, найденных при раскопках Гиераконполя — столицы этой древнейшей династической традиции. На этих предметах изображены сцены насильственного покорения одного человека другим. Будь наша картина более полной, переход от додинастического Египта к Египту фараонов вырисовывался бы перед нами как постепенный процесс, а не как внезапный скачок, каким он представляется по причине отдаленности от нас той эпохи и отсутствия материальных свидетельств. Образование египетского государства под властью единого царя, личность которого приобретает характер божества, управлявшего объединенным государством и своими магическими силами контролировавшего ежегодные разливы Нила — дарителя урожаев, действительно кажется событием, происшедшим внезапно и возникшим как бы из ничего.

Как в действительности происходила эта трансформация? Наряду с наличием божественной царской власти и политическим объединением Египта здесь необходимо выделить еще два фактора. Один из них — развитие письменности.

Считается, что письменность появилась в Месопотамии одним-двумя столетиями раньше, чем в Египте. Возникает вопрос: появилась ли письменность в каждом из Этих регионов вполне самостоятельно, или же приоритет Месопотамии следует истолковать так, что изобретенная там письменность была заимствована Египтом, но подверглась определенной переработке? Если верно первое, тогда почти одновременное самостоятельное изобретение письменности в обоих регионах — выглядит поразительным совпадением. Если же справедливо второе, тогда почему египетские иероглифы абсолютно не похожи на месопотамское клинописное письмо? Эти противоречия можно примирить, если согласиться с возможностью самостоятельного развития обеих систем письменности в рамках более широкой картины эволюции и взаимосвязей этих регионов. В данном случае самостоятельное развитие письменности в обоих регионах можно, например, рассматривать как результат конвергенции, параллельной эволюции. Что касается происхождения иероглифической письменности в Египте и клипописи в Месопотамии, то об этом мы почти ничего не знаем. Если системы письменности в каждом из этих регионов отличались индивидуальным своеобразием, то об их функциях можно сказать то же самое. Древнейшие иероглифические надписи, датируемые временем около 3100 г. до н. э., содержат собственные имена и устанавливают отношения родства или собственности. Первые шумерские таблички представляют собой экономические счета. Приблизительно в то же время, когда появляется письменность и происходит политическое объединение общества, возникает еще одно новшество. Мы имеем в виду распространение пышных погребальных обрядов, которое, в свою очередь, привело к строительству пирамид, возведению храмов и образованию местных административных и перераспределительных центров. Существование многоярусной экономики подтверждается не только монументальной архитектурой раннединастического периода Месопотамии, но и письменными свидетельствами эпохи египетского Древнего царства.

Египет создал первую в истории систему единого национального государства. Существует мнение, что строительство знаменитых пирамид способствовало возникновению и упрочению египетского государства. Согласно Курту Мендельсону (1974 г.), в сезон разлива, длившийся три месяца, земледельческие работы в деревнях замирали. Пользуясь этим, фараон привлекал тысячи земледельцев для работ по добыче камня в карьерах, его транспортировке и строительству пирамид. Зерно, которым питались работники, бралось из собранных излишков, принадлежавших жителям деревень. Это усиливало зависимость обитателей Нильской долины друг от друга, а также от государственных чиновников, занимавшихся перераспределением пищи и организацией труда. Считается, что строительство таких колоссальных монументов, как пирамиды, должно было помочь фараону вознестись на небо. Для нас же более важно то, что оно способствовало формированию новой структуры организации людей — такой структуры, при которой управляемый государством труд мог быть направлен на выполнение государственных работ.

Мы не знаем, как фараон набирал огромные массы рабочих для строительства пирамид. Одна только Великая пирамида (пирамида Хеопса, или Хуфу) имеет высоту 140 м и занимает площадь в 13,1 акра. Для строительства такого колоссального сооружения, вероятно, потребовалось привлечь не одну тысячу людей. Более поздние египетские источники не сообщают нам, кем были эти люди — свободными или рабами, а отсутствие достоверной информации порождает разноголосицу в мнениях на этот счет.

Монументальные пирамиды строились на протяжении только одного столетия; потом этот архитектурный стиль был заброшен. Но процесс строительства, по мнению Мендельсона, уже создал такую экономическую и политическую ситуацию, которая позволяла последующим правителям контролировать труд земледельцев и излишки производимой ими продукции. Огромная практическая роль, которую сыграло строительство пирамид в образовании египетского государства и формировании его институтов, по-видимому, уже не подлежит сомнению. Хотя рассуждения Мендельсона касаются только Египта, их можно с успехом применить и к другим культурам. Присутствие монументальной архитектуры почти в каждой зарождающейся цивилизации — будь то Шумер, Инд или цивилизация майя — свидетельствует о существовании специфической общей модели развития государства и государственного контроля над рабочей силой.

Египетское государство

В эпоху I династии (ок. 2900 г. до н. э.) в Египте произошли дальнейшие политические изменения, в результате которых в Нильской дельте была основана новая политическая столица — Меримде. Местные факторы — наличие ресурсов, особенности хозяйственной жизни и отношение к централизованному государству — начали теперь воздействовать на рост городов, что, в свою очередь, привело к возникновению многоступенчатой модели расселения.

Даже процесс урбанизации не привел к потере египетским государством его специфического характера. В процессе роста народонаселения и увеличения размеров поселений происходила аккомодация множества локальных вариаций, однако на протяжении всей трехтысячелетней истории существования египетского государства это никогда не приводило к его фрагментации. В этом отношении Египет, пожалуй, уникален: для него нехарактерна обычная в древнем мире и свойственная, например, Месопотамии или цивилизации майя такая форма организации, как город-государство, при которой обширная территория поделена между множеством самоуправляющихся или полуавтономных городов, осуществляющих контроль над своей аграрной «глубинкой». Египетское государство, наоборот, всегда оставалось единодержавным, под властью единого фараона.

Фараон правил своей обширной страной с помощью мощной бюрократической системы. Государство было разделено на определенные географические единицы — номы — нечто вроде феодальных поместий средневековой Европы, управлявшиеся дворянами, которые подчинялись королю. Номы находились под управлением губернаторов, всецело подчинявшихся фараону. Государство собирало налоги, набирало людей в войско (насчитывавшее порой до 20 тыс. воинов), содержало писцов для ведения государственной документации и нанимало сотни мастеров-ремесленников для украшения царских дворцов и самих царственных особ, а также для приготовления гробницы фараона. Тысячи государственных рабочих получали ежедневные рабочие нормы и продовольственные пайки. К середине III тысячелетия до н. э. Египет широко (в гораздо большей степени, чем Шумер) применял труд рабов на государственных стройках и в домашнем хозяйстве.

Вообще, трудно найти исключение из этого правила: во всех древних цивилизациях рабы составляли основную массу рабочей силы[25].

Египетское государство во многих отношениях отличалось от городов-государств Шумера и Инда. Фараоны считались богами и правили, не стесняемые писаными законами. Смертные цари Шумера правили по божественному праву, направляемые кодифицированными законами. Так как в Египте было правилом наследование по материнской линии, женщины из семьи фараона обладали большой властью. Старший сын фараона и его старшая дочь (египетское государство было ее приданым) оба были наследниками престола. Поэтому, чтобы увековечить свое божественное правление, они должны были вступать в кровосмесительный брак.

Технические и культурные достижения Египта времен фараонов самым непосредственным образом связаны со стимулирующей ролью централизованного государства. Государственные чиновники, жрецы и представители знати выступали в роли покровителей искусств, поощряя создание произведений искусства из камня и металла, а также строительство больших административных и культовых сооружений.

Результатом такого производства, ориентированного на государственные потребности, была однородность архитектурных и художественных стилей. Специалисты-ремесленники привлекались в основном к изготовлению предметов, предназначенных для возвеличивания людей, причастных к управлению государством. Творения этих мастеров — изделия из камня, металла и дерева — отражают их великолепное владение названными материалами, которые нередко приходилось привозить издалека.

Египетский фараон правил далекими странами, покатыми природными ресурсами. Из Нубии и Аравии поступало золото, _х из Сирии — медь и бирюза, а пустыни и гористые области ближе к Нильской долине были богаты всевозможными минералами. И все же удивительная стабильность египетского государства эпохи фараонов, перед которой блекнут все другие ближневосточные царства, коренилась в чем-то более важном, нежели его богатства. Опираясь на эффективный аппарат наследственных чиновников, управлявших государственными делами на основе традиции прецедента, фараоны успешно правили страной на протяжении трех тысячелетий.

На Месопотамской равнине, в Шумере, не было ничего подобного Египетскому царству ни в смысле единства, ни в отношении долговечности.

Период становления

В Месопотамии, как и в Египте, последние столетия IV тысячелетия до н. э. характеризовались убыстрением темпов культурного развития, кульминацией которого явилось возникновение шумерской цивилизации.

Одной из главных особенностей, которыми этот период отличался от предшествующих времен убейдской культуры, было развитие городских центров. Период, являвшийся результатом новых условий, возникших в связи с образованием города-государства, называют Урукским (ок. 3500–3100 гг. до н. э.) — по городу Уруку, до сих пор остающемуся самым значительным и лучше всего исследованным археологическим памятником в Южной Месопотамии. В шумерских текстах III тысячелетия до н. э. Урук признается одним из пяти главных центров шумерской цивилизации.

Последовательный рост численности населения Месопотамии хорошо документирован Робертом Адамсом и Хапсом Ниссеном [4]. В таблице 3 приведены данные о росте населения и эволюции поселений в, Месопотамии, с использованием предложенной Адамсом трехъяруспой иерархии поселений, о которой уже говорилось в предыдущей главе. Из этой таблицы видно, что за триста лет — с 3500 по 3200 г. до н. э. — население этого региона значительно возросло. Возможно, это объясняется переходом кочевых племен к оседлости, что становилось все более частым явлением, эмиграцией из сельских районов во все более урбанизирующиеся районы Южной Месопотамии или, скорее всего, тем и другим вместе.

Одновременно с ростом численности паселения и его сосредоточением в более крупных поселениях происходили и другие социальные и технологические изменения, которые в совокупности привели к преобразованию сельского в своей основе убейдского общества в более унифицированную общность, в которой можно распознать корни шумерской цивилизации: шел медленный процесс, названный Чайлдом «городской революцией». Изменения происходили на очень широкой основе. Как и в Египте, они включали появление письменности и развитие монументального архитектурного стиля, нашедшего здесь наиболее яркое выражение в храмовых постройках.

Среди других изменений следует отметить углублявшуюся дифференциацию социальных рангов и специализацию трудовой деятельности. Люди, занятые в производстве и управлении — служители культа всех рангов, ремесленники, лавочники и пр., — тяготели к храмовой зоне. Политическая и духовная власть постепенно становились организующей силой общества. Медленно, но неуклонно исчезал диктат кровнородственных уз, которым раньше определялись структура власти и внутриплеменное единство. Присущие любой кровнородственной системе законы, права и привилегии в конечном счете были вытеснены законами и установлениями административно-государственной системы.

«Городская революция», т. е. превращение деревни в город, отнюдь не была быстрым процессом, как это представляется многим авторам. Она не была стихийным революционным актом, как подразумевает концепция и фразеология Чайлда [33, с. 123–145], а развивалась на протяжении веков. Ее детищем были более совершенная технология металлургии, сложные ирригационные системы и заметные архитектурные новшества. Эти археологически фиксируемые изменения, наряду с сопутствовавшим им ростом населения, свидетельствуют о трансформации и социальной организации общества.

Чем были вызваны глубокие изменения, происходившие в Южной Месопотамии в конце IV тысячелетия до н. э.? На этот счет существует множество гипотез.

Некоторые ученые рассуждали следующим образом: изменения в Южной Месопотамии, как и в Египте, происходили столь стремительно, что там наверняка не обошлось без влияния какой-то вторгшейся культуры. Действительно, уж слишком много изменений произошло сразу: переселение из деревень в города, зарождение новых форм керамики, изобретение письменности (ок. 3200 г. до н. э.) и появление цилиндрической печати как орудия утверждения частной собственности.

Считать крупные социальные изменения результатом вторжения каких-то иноземцев было бы слишком большой натяжкой. К тому же подобная теория опровергается данными археологических исследований, которые свидетельствуют о наличии прямой последовательности в социальной организации: начиная с древнейших убейдских времен здесь не было существенного перерыва в архитектурных и технологических традициях.

Другая теория, претендующая на вскрытие истоков «городской революции», построена на выделении исключительной роли ирригации в развитии сложных обществ. Вокруг этой теории развернулись широкие дебаты. В своей работе «Восточный деспотизм» [214] Карл Виттфогель высказал мысль о том, что развитие ирригационной технологии подразумевает наличие сильной координирующей власти, обеспечивающей необходимую для строительства и обслуживания каналов рабочую силу. Опираясь на данные о возникновении цивилизации в Азии, Виттфогель также утверждал, что наличие совершенной ирригационной системы способствовало сохранению социальной дифференциации общества, ибо оно вело к концентрации власти и материальных богатств в руках меньшинства, контролировавшего все права на воду в земледельческой системе. Согласно теории Виттфоголя, ирригационная система Месопотамии была ключевым фактором развития ее городской цивилизации.

Теорию Виттфогеля много критиковали. Споря с ним, Роберт Адамс, например, показал, что сложные политические и экономические институты существовали в Месопотамии еще до того, как там была построена сложная сеть ирригационных сооружений [3; 4]. Наверное, разумнее всего считать ирригацию одним из факторов, которые в совокупности привели к появлению шумерского города-государства, но совсем не обязательно главным.

Еще одна теория видит причину подъема цивилизации во взаимодействии оседлого населения деревень и номадов месопотамского региона. Очевидно, это не единственная причина, но такое взаимодействие определенно играло роль катализатора в процессе становления государства.

Оседлые общины Южной Месопотамии были отделены от кочевников северных нагорий пространствами пустынь, реками и каналами. Как уже отмечалось в главе 2, взаимоотношения номадов и оседлых земледельцев, по-видимому, еще со времен неолита играли важную роль в культурной эволюции Месопотамии. Правда, мы не располагаем прямыми свидетельствами взаимосвязей между этими полярными хозяйственными системами. Если судить по письменным источникам, относящимся к более позднему времени, то отношения между оседлыми общинами и номадами строились на взаимной подозрительности, а то и открытой враждебности. Такие отношения, отраженные в шумерских текстах пятитысячелетней давности, сохранялись вплоть до последнего времени. И все-таки, несмотря на враждебность во взаимоотношениях, кочевники благодаря мобильности, пастушескому образу жизни были необходимы жителям земледельческих поселений для общения, торговли и разведения домашнего скота, в частности коз и овец. Кочевники обладали ценной информацией. Благодаря постоянным миграциям они всегда знали, где можно найти те или иные ресурсы, и были в курсе политических событий в разных районах. Эти миграции также позволяли им выступать в роли посредников в обмене товарами и идеями между оседлыми жителями горных районов и обитателями Месопотамской равнины. Важная роль номадов в складывании Месопотамской цивилизации — одно из проявлений коренного отличия процессов урбанизации на Ближнем Востоке от аналогичных процессов, происходивших в Новом Свете, где, как известно, номадизм отсутствовал.

Факторы, способствовавшие возникновению городов в Египте, Месопотамии, Мезоамерике или в долине Инда — ирригация, торговля, рост населения, войны, — остаются предметом непрекращающихся споров и дискуссий между учеными. По-видимому, все они в той или иной степени и в зависимости от конкретных условий и обстоятельств, существовавших в каждом из этих районов мира, сыграли определенную роль в становлении городских цивилизаций. У нас нет ясного ответа на вопрос, «почему» произошла урбанизация, однако с каждым годом мы получаем все больше данных, касающихся хронологии культурных изменений и важнейших факторов культурной эволюции. Если говорить о Старом Свете, то цивилизация, о которой мы имеем наиболее полное представление и которую ряд ученых считают первой в истории человечества, зародилась в Южной Месопотамии. Начальный этап развития этой цивилизации очень хорошо документирован материалами раскопочных работ на Уруке и на других поселениях того же периода.

Археологические руины Урука (библейского Эреха) — наиболее внушительные из всех шумерских памятников. Урук (современная Варка) лежит на полпути между Багдадом и Басрой на территории Ирака, в зоне пустынь, орошаемых водой из каналов, прорытых от многочисленных рукавов Евфрата. С 1928 г. здесь работают немецкие археологи. Благодаря их раскопкам мы имеем ясное представление о шумерском городе.

Урук был впервые заселен около 4200 г. до н. э. носителями убейдской культуры и в своих нижних слоях являет собой типичное убейдское поселение. Но приблизительно с 3500 г. здесь происходят огромные изменения, которые одни археологи связывают с возникновением совершенно новой культуры, а другие — с внутренней эволюцией самой убейдской культуры. Последнее нам кажется более убедительным, но в любом случае все эти изменения документированы на Уруке, а также на некоторых других памятниках.

Характерный облик шумерского общества оформился именно в период Урука. Его отличительные черты особенно ярко проявляются в трех основных направлениях культурного развития — строительстве монументальных храмов, изготовлении высокохудожественных цилиндрических печатей и развитии клинописи.

В самом Уруке было много храмов, и все они напоминают храмы Эреду убейдского периода (см. главу 2): те же укрепленные контрфорсами фасады и длинные центральные комнаты, окруженные маленькими комнатами. Это свидетельствует о преемственности как архитектурных традиций, так и систем религиозных верований. Подобно всем шумерским городам, Урук был посвящен конкретному божеству, вернее, даже двум — богу неба Ану и богине любви Инанне (в вавилонских текстах — Иштар)[26].

Великолепная архитектура многочисленных храмов Урука заслоняет собой другие формы искусства. Среди раскопанных храмов урукского периода — шесть храмов, посвященных богине Инанне, и примечательный Известняковый храм (86 × 33 м), построенный не из обычного сырцового кирпича, а из ашлара (тесаного камня). Внутренние поверхности стен, а также колонны и платформа, на которой они покоятся, украшены мозаикой из терракотовых конусов, окрашенных в черный, красный или белый цвета.

Все храмы в шумерских городах, как и храмы убейдского периода, возводились на низких кирпичных платформах и перестраивались на одном и том же месте. В результате таких многократных перестроек, когда новые храмы строились поверх старых, храмовые здания с течением времени превзошли по высоте все другие городские постройки. Видимо, здесь надо искать истоки происхождения месопотамского зиккурата — типичной для всех шумерских городов многоярусной башни со святилищем на самом верху. Характерным примером эволюции храмового комплекса является храм Ану в Уруке. Здесь один над другим были построены шесть храмов. К 3000 г. до н. э., после пятисотлетних перестроек, на этом месте возвышалась монументальная кирпичная платформа высотой 16 м. На платформе было построено святилище, известное как Белый храм.

Шумеры строили монументальные храмы не только в Уруке, но и в остальных четырех главных городах — Ниппуре, Кише, Эреду и Уре. В менее крупных поселениях тоже строились храмы, только не столь внушительных размеров (например, храм в поселении Тепе-Гавра). Строительство храмов требовало привлечения огромных масс организованной рабочей силы. Храмы не только были центрами отправления культа, но и служили хранилищами излишков земледельческой продукции, а также административными центрами перераспределения храмовых богатств. Излишки земледельческой продукции обеспечивали существование сотням храмовых работников и ремесленников, составлявшим особый класс в этом строго стратифицированном обществе. Эти излишки, видимо, поступали из земледельческих общин, находившихся за пределами городского центра, однако у нас слишком мало данных, чтобы сделать вывод о распространении в урукские времена политической (храмовой) власти и централизации дальше деревень, непосредственно примыкавших к городам.

Урукские храмы имели несомненных предшественников — убейдские храмы. Другим важнейшим шумерским элементом, появившимся (и, судя по всему, впервые) в урукский период, была цилиндрическая печать. Рисунки на печатях этого периода — шедевры миниатюры. Печати представляли собой маленькие цилиндры из обычного или полудрагоценного камня (например, лазурита). Они имели длину от 2,5 до 7,5 см и самую разную толщину — от тоненького карандаша до большого пальца. В цилиндрах пробивалось продольное отверстие для удобства ношения на шее или на поясе. На поверхности цилиндров вырезались рисунки. Когда цилиндр прокатывали по сырой глине, на ней оставался узор, который мог воспроизводиться бесконечное число раз. Вырезанные на печатях рисунки отличаются высоким мастерством исполнения. Они воспроизводят сцены из повседневной жизни или мифологических персонажей, совершающих обряды, значение которых не вполне ясно.

Традиция изготовления высокохудожественных цилиндрических печатей не прерывалась в Месопотамии в течение почти четырех тысячелетий со времени ее зарождения около 3500 г. до н. э. Будучи важной художественной традицией, изготовление печатей было не просто видом художественного творчества — оно преследовало и цели утилитарного характера. На протяжении столь длительного периода времени функции печати, естественно, несколько менялись, но ее главное назначение — служить удостоверением собственности — сохранялось. Если человек хотел «запереть» комнату, он просто прокатывал печать по мягкой глине; если печать потом оказывалась нарушенной или сломанной, это сразу было видно. Печать использовалась также при транспортировке товаров в сосудах или в тростниковой «таре», чтобы предотвратить их пропажу или умышленное повреждение на пути к месту назначения.

Наряду с высокими художественными качествами, печати интересны и тем, что они многое говорят нам о культуре Урука. Они свидетельствуют о существовании частной собственности, о специализации труда и широких торговых связях между общинами.

О художественном чутье жителей Урука говорят не только их храмы и цилиндрические печати, но и роскошные общественные здания, скульптура, ювелирные изделия и вырезанные из камня вазы. Впрочем, художественный прогресс проявлялся далеко не во всем. Например, глиняная посуда Урука уступает более ранней расписной керамике Убейда. Правда, некоторые урукские керамические изделия, являющиеся, как полагают, копиями металлических форм, отличаются простотой и изяществом, однако этого нельзя сказать об основной массе керамики, лишенной каких бы то ни было украшений и сделанной весьма грубо. Упадок искусства керамики в тот период, возможно, объясняется большей доступностью бронзы, освоением техники сплавления и литья металлов, а также применением гончарного круга[27].

Таким образом, эволюция больших храмов и появление цилиндрической печати относятся к числу крупнейших достижений урукской культуры. Третьим великим, даже, можно сказать, эпохальным ее достижением (ибо именно этим урукский период отличается от всех предшествовавших ему периодов) было изобретение письма. Это изобретение, одно из величайших в истории человечества, нередко берется в качестве важнейшего критерия отличия стадии варварства от стадии цивилизации.

Подобно неолитической и городской революциям, эволюция письменности должна рассматриваться в надлежащей перспективе. Она не была революционным актом творчества одного, хотя бы и гениального, человека. Уже в пору палеолита для передачи идей люди использовали символы. Не так давно было высказано предположение, что вездесущие керамические конусы, шары и кубы, находимые в неолитических поселениях, — это не игральные предметы, как думали раньше, а счетные фишки, представляющие собой систему условных знаков, из которой развилась письменность [174, с. 50–59].

Первые письменные памятники появились в конце IV тысячелетия до н. э. в древних храмах Урука. Это таблички с пиктографическим письмом. Писец-профессионал брал комок тонко отмученной глины, придавал ей форму гладкой подушечки площадью в несколько квадратных дюймов и затем кончиком тростниковой палочки выдавливал пиктографический рисунок на табличке. После этого табличку обжигали в печи или надолго оставляли сушиться на солнце, в результате чего она приобретала практически вечную прочность.

На протяжении следующих пятисот лет техника письма продолжала развиваться, постоянно изменяясь. К середине III тысячелетия до н. э. эволюция завершилась возникновением настоящего клинообразного письма, или клинописи. Принцип письма был очень простой: один предмет или одно понятие выражались одним слогом, который передавался одним знаком. Так как некоторые выдавленные на табличке знаки располагались в порядке, известном только писцу, а также по той причине, что ряд знаков, использовавшихся в самый ранний период, вышли из употребления, а их фонетическое значение так и осталось неизвестным, лингвистам не удается прочесть многие из самых ранних текстов. Не имея возможности прочесть эти тексты, мы все же можем установить, о чем они. Оказывается, все они представляют собой экономические счета — расписки, удостоверения, подтверждающие собственность или заключение сделки, списки работников или товаров. К сожалению, они ничего не сообщают нам об исторических событиях. Как это ни печально, приходится также признать, что изобретение письма не имело никакого отношения к поэзии, эпосу, легендам или к тому, что можно было бы назвать «литературой». Письменность была изобретена исключительно для административных целей.

Изменения, которые с течением времени претерпевала письменность, с одной стороны, усложняют задачу расшифровки древних текстов, с другой стороны, они же позволяют палеографу датировать текст с той же точностью, с какой археолог может датировать, например, керамическое изделие. Самые древние тексты, которыми мы располагаем, написаны на шумерском языке, не имеющем родства ни с семитскими, ни с индоарийскими, вообще ни с одним из современных языков. Этот язык вымер вместе со своей цивилизацией.

До конца урукского периода для Месопотамии был характерен более высокий уровень культурных достижений по сравнению с Египтом, Иранским нагорьем и долиной Инда. Для следующего, (хронологически) за Уруком периода — Джемдет-Наср (ок. 3100–2900) — впервые фиксируются свидетельства «периода интернационализма» — усиления культурных связей, способствовавших сближению Египта и Месопотамии с областями к востоку от последней.

Протописьменный период

Материальная культура, существовавшая в Южной Месопотамии в течение протописьмениого периода (буквально: периода начала письменности), получила название культуры Джемдет-Наср — по деревенскому поселению, лежавшему между Багдадом и Вавилоном, при раскопках которого были обнаружены оригинальные изделия расписной керамики этого времени. Период Джем-дет-Насра, по сути дела, мало чем отличается от периода Урука: религиозные и светские сюжеты, изображаемые на цилиндрических печатях того и другого времени, идентичны; монументальная архитектура Джемдет-Насра сохраняет оформление интерьера и функции, свойственные архитектуре предшествующего периода; керамика в основном продолжает заложенные в урукские времена традиции. Единственное, что отличает керамику Джемдет-Насра от урукской, это мотивы росписи, обнаруживающие неизвестное ранее влияние контактов с Ираном. В смысле культурных достижений период Джемдет-Насра был отмечен не изобретениями и нововведениями, а скорее поступательным развитием технологии обработки металлов, технических приемов в области прикладного искусства и письма, а также дальнейшим расширением бюрократической сферы. Все это — легко идентифицируемые характеристики зрелой цивилизации, причем бесспорно шумерской.

Если говорить о росте населения и типологии поселений, то и в этом плане протописьменный период характеризовался продолжением (правда, заметно ускоренным) тех тенденций, которые распознаются уже в период Урука. Как мы видели в таблице 3, за какие-то три сотни лет число и размеры городков и деревень почти удвоились. Неясно только, был ли такой рост населения результатом быстрого перехода номадов к оседлости, иммиграции народов в Шумер, увеличения темпов рождаемости или всех этих факторов в совокупности.

Впрочем, в одной области протописьмеиный период заметно отличается от урукского. Мы имеем в виду начало века «интернационализма» — возникновение еще одной цивилизации III тысячелетия до н. э., которая не только соперничала с шумерской своими достижениями, но и поддерживала с ней тесные связи. Центр этой цивилизации, известной как эламская, находился в Юго-Западном Иране. Вот уже несколько десятилетий французские археологи ведут здесь раскопки столицы этой цивилизации — города Сузы.

Судя по тому, что в Тепе-Яхье на Иранском нагорье, за тысячу миль от Урука, к востоку от него, были найдены керамические изделия и печати, которые могут быть соотнесены с джемдетнасрскими, между обеими цивилизациями существовали широкие торговые связи. Еще большее значение имеет присутствие на многих памятниках Иранского нагорья глиняных табличек с надписями на языке, совершенно не похожем на шумерский. Эти таблички, впервые обнаруженные в Сузах, датируются 3200 г. до н. э. и называются протоэламскими: ученые считают, что они написаны предшественниками носителей эламской культуры. Эламский язык, как и современный ему шумерский, — это мертвый ныне язык, не имеющий родства ни с шумерским, ни с каким-либо другим современным языком[28]. Сделаем теперь небольшое отступление и посмотрим на сравнимые с Шумером достижения обитателей Иранского нагорья конца IV тысячелетия до н. э.

В последние годы протоэламские таблички найдены фактически во всех уголках Иранского нагорья — в Яхье, Сиалке, Сохте и Гиссаре. Ареал их распространения, возможно, еще более широк. Например, советские археологи высказали весьма правдоподобное предположение, что знаки, нарисованные на фигурках и обломках «табличек», найденных ими при раскопках в Туркменистане, связаны с протоэламской системой знаков [137, с. 128–136].

Далекие друг от друга Шумер и Иранское нагорье связывает не только письменный язык. Их сходство прослеживается также в керамике, цилиндрических печатях и архитектуре. Что нам известно об этой оригинальной протоэламской культуре, разбросанной по Иранскому нагорью? Как она соотносится с шумерской цивилизацией? Насколько широким был ареал ее распространения? Какое отношение она имеет к развитию индской цивилизации к востоку от нее? К этим вопросам в последнее десятилетие приковано пристальное внимание многих археологов.

Существование на Иранском нагорье до 3200 г. до н. э какой-либо централизованной, координирующей власти археологическими материалами не подтверждается. Картина разительно меняется в период Джемдет-Насра с появлением централизованного протоэламского государства в Юго-Западном Иране (ок. 3200–2900 гг. до н. э.). Оно возникло всего через несколько столетий после консолидации шумерского государства в Месопотамии. За короткий промежуток времени протоэламское государство навязало свою власть другим оригинальным культурам в таких отдаленных районах, как Тепе-Яхья на юго-востоке Ирана.

Это явление объясняют по-разному. Согласно одной точке зрения, рост населения в Юго-Западном Иране (как и аналогичный процесс, имевший место в Шумере) послужил толчком к поискам новых ресурсов и плодородных земель. С другой точки зрения, эта экспансия в восточном направлении была вызвана усилением соперничества между шумерами и протоэламитами за обладание материальными и людскими ресурсами, а также за рынки сбыта для своих товаров. Во всяком случае, анализ археологических материалов совершенно ясно показывает, что к III тысячелетию до н. э. взаимосвязи ближневосточных общин достигли невиданного до той поры размаха. Взаимосвязи протоэламского и шумерского обществ проявляются в сходстве их керамики и цилиндрических печатей. Контакты между протоэламитами и носителями культур к северу (советская Туркмения), югу (на Аравийском полуострове) и востоку от них (Белуджистан) находят подтверждение в сходстве многих аспектов материальной культуры.

О моделях расселения вокруг протоэламских центров мы имеем весьма слабое представление. Аналогичная шумерской иерархическая модель городов (главные центры — Сузы и Малиан), городков и деревенских поселков зафиксирована только в Юго-Западном Иране. Что касается модели расселения вокруг «колоний», т. е. общин, на которые простиралась гегемония протоэламитов, то она еще детально не изучена.

Тепе-Яхья — это единственная протоэламская колония, где были проведены работы по съемке и составлению плана поселения. Поселения более раннего и более позднего периодов в Тепе-Яхье превосходят по численности протоэламские и абсолютно на них не похожи. Это вполне соответствует тому, чего можно ожидать от условий временной колонизации.

Размышления по поводу политической и социальной организации протоэламского государства представляют особый интерес, но, к сожалению, относятся в основном к области предположений. Во всех протоэламских колониях, как и в главных городских центрах Юго-Западного Ирана, раскопочные работы выявили сходный, хотя и ограниченный, инвентарь материальных остатков. Каждое поселение имеет внушительное «административное здание»: отдельно стоящая большая постройка, в которой обнаруживаются цилиндрические печати, специализированные формы керамики и таблички. Цилиндрические печати свидетельствуют о существовании торговли на дальние расстояния. Найденные в Тепе-Яхье оттиски цилиндрических печатей на глине почти идентичны оттискам, обнаруженным в 800 км от этого места, в Сузах, что служит реальным подтверждением не только взаимосвязей, но и обмена отпечатанными товарами. Еще более значителен тот факт, что специализированные формы керамики, например чаши со скошенным ободком, идентичны керамике как Суз, так и городов Шумера. Было высказано предположение, правда еще не подтвержденное вескими доказательствами, что эта специализированная форма керамики, возможно, представляет собой стандартную единицу объема — мерную чашу или сосуд для вотивных приношений. Как бы то ни было, идентичный характер этих керамических форм в шумерских и протоэламских поселениях говорит в пользу гипотезы об их общей функции.

Обнаруженные на протоэламскнх памятниках глиняные таблички так же трудно поддаются дешифровке, как и древнейшие шумерские. Единственное, что не подлежит сомнению, это их экономическое назначение: все они представляют собой удостоверения о полученных, вывезенных, произведенных или потребленных товарах. Ведущий специалист по протоэламским табличкам, профессор Мериджи, исследовал весь фонд найденных в Тепе-Яхье табличек. Типичной для этой группы является глиняная табличка, датируемая не ранее 3100 г. до н. э.: надпись на одной ее стороне сообщает о выдаче хлебного рациона определенному числу рабынь; другая сторона регистрирует выдачу более крупного хлебного рациона одному человеку— женщине-надзирательнице [143].

Таблички, подобные этой, найденные как на шумерских, так и на протоэламскнх памятниках, позволяют составить некоторое представление о социальной структуре этих древнейших письменных цивилизаций. Они указывают, в частности, на существование рабства, частной собственности (это документировано так называемым документом Блау) и на важную роль центральной власти в управлении производством и распределении продукции. И шумерские, и протоэламские таблички свидетельствуют о том, что сосредоточенная в храмах централизованная государственная власть контролировала почти все производство и занималась распределением излишков ресурсов. Такая форма экономики (или способа производства) получила название перераспределительной экономики. Признаки ее существования появляются к III тысячелетию до н. э. О классическом шумерском варианте такой экономики, который обильно документирован письменными текстами, пойдет речь в дальнейшем изложении.

Если о контактах шумеров Месопотамии с протоэламитами Иранского нагорья мы уже имеем некоторое представление, то понять характер шумеро-египетскпх связей и отношений гораздо трудней. Каковы были географические пути и культурные обстоятельства, вовлекшие Египет в прямые связи с Шумером, и насколько широкими были эти связи? Археологические памятники Сиро-IIалестинского Леванта дают очень мало данных в шумеро-египетских контактах конца IV— начала III тысячелетия до н, э. Было высказано предположение, что эти контакты могли осуществляться водным путем вокруг Аравийского полуострова или же по не исследованным археологами маршрутам, пролегавшим через Аравийскую пустыню. Несмотря на крайнюю скудость фактических материалов, бесспорно одно: шумеро-египетские контакты действительно имели место.

В Южном Египте, в могильниках Нагады додинастического периода (ок. 3100 г. до н. э.), были найдены типично месопотамские цилиндрические печати. Некоторые из них сделаны из лазурита — драгоценного «алмаза» древнего Ближнего Востока. Месторождений лазурита нет ни в Африке, ни в Европе, ни на Ближнем Востоке. Ближайшее к Египту и Месопотамии месторождение лазурита расположено в высокогорных районах Памира в Афганистане (где и сейчас сосредоточено 95 % мировых запасов этого минерала). То, что лазурит поступал в Месопотамию протописьменного периода из Афганистана, уже давно является общепризнанным фактом, свидетельствующим о существовании на древнем Ближнем Востоке развитой сети торговых связей с отдаленными районами.

Лазуритовые цилиндрические печати месопотамского происхождения — не единственные свидетельства связей между Египтом и Шумером. Египетские камнерезы копировали на каменных пластинах с месопотамских прототипов излюбленные шумерами мотивы — сцены охоты, изображения львов, терзающих зверей со сплетенными шеями, и героев, борющихся со львами. Интересно, что эти мотивы, как и лазуритовые печати, по-видимому, указывают на более чем одномерный характер ранних международных связей. Выдающийся археолог, исследователь Ближнего Востока Генри Франкфорт 30 лет назад высказал мысль, что мотивы, о которых шла речь выше, указывает не на шумерское, а на эламское влияние: наиболее близкие им параллели он обнаружил в Сузах [72, с. 90—102]. Это интересное предположение, оставаясь недоказанным, в последнее время привлекло к себе внимание в свете нового осмысления экспансии протоэламитов. Франкфорт первым обратил внимание на еще один признак шумеро-египетских контактов: царские гробницы египетских фараонов первой династии имеют фасады с нишами в стенах, по существу идентичные тем, что были у более древних месопотамских храмов. Остальные свидетельства контактов между двумя культурами лежат в области чистых умозаключений. Например, становление государственных образований в Шумере и Эламе произошло всего на несколько поколений раньше, чем объединение Египта под властью единого фараона.

Если месопотамское влияние в Египте определенно обнаруживается, то египетское влияние в городах-государствах Месопотамии фактически не прослеживается. Лишь в Телль-Араде, в Израиле, было найдено несколько сосудов с египетскими иероглифами, в том числе сосуд с именем Нармера — фараона-победителя, объединившего Верхний и Нижний Египет и установившего первое династическое правление. За исключением этого да еще нескольких керамических параллелей, археологические памятники Месопотамии ничего не сообщают нам о египетском влиянии. Кажется удивительным, что связи между двумя великими центрами древней цивилизации с III тысячелетия до н. э. вплоть до эпохи древнего Рима были столь незначительны и поверхностны — даже при том, что каждый из них всегда знал о существовании другого. К сожалению, этот вопрос еще не был предметом глубокого исследования.

В то время как влияние шумерского государства ощущалось за тысячу миль от него далеко на востоке и проникало через Красное море в Египет, холмы Северной Месопотамии и север Сирийской равнины на раннем этапе развития цивилизации оставались невосприимчивыми к происходившим на юге прогрессивным изменениям. На северомесопотамских археологических памятниках обнаруживаются лишь едва заметные следы шумерского влияния. В местечке Телль-Брак сэр Макс Мэллоуэн раскопал возведенный на платформе типичный храм протописьменного периода — так называемый Храм ока, получивший свое имя по обнаруженным там многочисленным, стилизованным под человека фигуркам идолов с огромными глазами [130, с. 48–87]. Не исключено, что вместе с раскопанным совсем недавно северосирийским поселением Хабуба-Кабира, где были найдены ранние таблички, Телль-Брак является северной колонией обособившихся шумеров, подобно тому как Тепе-Яхья представляет собой протоэламскую колонию.

Более типичную картину дает нам Тепе-Гавра, где для урукского и протописьменного периода нет данных о существовании письменности, керамика была лепная, при отсутствии цилиндрических печатей продолжалось изготовление плоских печатей неизвестного назначения, и где, наконец, металлические предметы встречаются редко.

Существовавший в конце IV тысячелетия до н. э. разрыв между Севером и Югом так никогда и не был преодолен. Юг должен будет пройти всю стадию шумерского раннединастического периода (2900–2371 гг. до н. э), прежде чем на Севере появятся первые письменные документы. Упоминая о своих северных соседях, шумеры изображают их не только чужаками, но и культурно отсталыми[29].

Протописьменный период на Юге Месопотамии служит введением в шумерскую цивилизацию, точнее — ранним этапом образования сложного письменного общества. Уловить то, что Шпенглер называл «духом» цивилизации прошлого, — нелегкая задача. В последующем изложении мы даем набросок экономической, политической и социальной истории этого хронологически далекого от нас мира иной культуры. Именно наследию Шумера мы обязаны одним из самых рискованных изобретений человека — образованием города, организованного не на кровнородственных связях, а на основе формальных установлений закона и государственной администрации.

Династическая традиция

Одно из самых важных различий между древними цивилизациями Старого и Нового Света состоит в том, что среди найденных на Ближнем Востоке археологических материалов имеются тысячи глиняных табличек, которых совсем нет в Западном полушарии. Эти таблички сообщают нам о религиозных верованиях и экономических отношениях, об исторических персонажах, управлявших городами-государствами, о Внешних Сношениях и производственных технологиях.

История Месопотамии, как и ее предыстория, делится на различные периоды. Но, в отличие от предыстории, где изменения в материальной культуре часто принимаются за изменения в самой культуре, периодизация истории, начиная с III тысячелетия до н. э., диктуется известными письменными памятниками.

Письменная история на самых ранних этапах ее развития была далека от современных стандартов, поэтому мы весьма смутно представляем себе последовательность событий, происходивших в III тысячелетии до н. э. Для реконструкции хронологии событий на Ближнем Востоке радиокарбонное датирование ненадежно, а сами шумеры, к сожалению, не вели хронику своей истории в начале III тысячелетия. Ни в одной из ранних шумерских записей не идет речь об исторических событиях и тем более о структуре или деятельности общественных институтов Шумера. На протяжении нескольких сот лет шумерские таблички содержали исключительно экономические записи, затем (ок. 2600 г. до н. э.) начинают появляться отдельные (их менее 10 %) административные и религиозные тексты, из которых можно извлечь кое-какие сведения политического и военного характера. Содержащаяся в этих табличках информация подтверждается и обрастает подробностями благодаря надписям на монументах, а также на каменных и металлических предметах. Надписи содержат имена царей, построивших те или иные сооружения, богов и богинь, которым посвящены эти сооружения, и жрецов-надзирателей.

Наиболее ценным из «исторических» документов является шумерский «Царский список», в котором зафиксированы последовательность смены царей и продолжительность их правления. Правда, начинается он с чистого вымысла: например, отдельные цари, если верить списку, правили тысячи лет. В «Царском списке» упоминаются четыре знаменитых правителя Урука, герои более позднего шумерского эпоса — Эн-Меркар, Лугальбанда, Думузи и Гильгамеш. Подобно героям Гомера, это исторические личности, героизированные последующими поколениями.

Несмотря на то, что в «Царском списке» подлинная древняя история перемешана с легендами, в отношении более «недавних» событий он может служить надежным источником информации. Если считать время с 2371 по 2316 г. до н. э. годами правления Саргона Аккадского, то по крайней мере до 2900 г. мы имеем более или менее падежный ретроспективный список царей Шумера.

Раннединастический период, следующий за протописьменным, датируется приблизительно 2900–2371 гг. до н. э. и подразделяется на три подпериода: Раннединастический I, или РД-I (ок. 2900–2750), Раннединастический II, или РД-II (ок. 2750–2600) и Ранне династический III, или РД-II (ок. 2600–2371).

Анализ шумерского «Царского списка» показывает, что на протяжении всего раннединастического периода (2900–2371) в Шумере существовал целый ряд независимых городов-государств. В процессе непрерывной борьбы за преобладающее влияние какой-то из этих городов, вероятно, добивался успеха, однако его гегемония была, как правило, кратковременной. В «Царском списке» отмечены цари только тех городов-государств, которым удавалось подчинить своему господству весь Шумер. Мы узнаем, что города Киш, Урук, Ур и Лагаш в разное время управляли Шумером, но лишь как prima inter pares[30]. В тексте сообщается также о могущественных чужеземцах, в разное время покорявших Шумер. Например, в период РД-II (ок. 2700 г. до н. э.) в Шумере некоторое время правила уже знакомая нам династия эламитов.

В самом конце периода РД-II царь Уммы, Лугальзагеси, покорил Лагаш и захватил остальную территорию Шумера. Если верить его хвастливым надписям, он покорил даже земли, лежащие за пределами Шумера. Конец его «империи», а вместе с ней и гегемонии Шумера в Месопотамии, наступил с концом его правления (2400–2371), когда великий семитский царь Саргон Аккадский покорил и Южную, и Северную Месопотамию, провозгласив себя «Царем четырех стран света, Царем Шумера и Аккада» и основав первую на древнем Ближнем Востоке династическую империю

С окончанием раннединастического периода и утверждением гегемонии Аккада в Месопотамии наши знания оказываются на более твердой почве. Хотя период Саргонидов, пли Аккадский период, продолжался всего 150 лет с небольшим, он коренным образом изменил ход истории Месопотамии. Известны пять великих царей династии Аккада. Самые выдающиеся из них — это основатель династии, сам Саргон (2371–2316) и его внук Нарам-Суэн (2291–2255), четвертый в ряду преемников Саргона. Эти два правителя подчинили себе все шумерские города-государства, покорили Северную Месопотамию и уничтожили династию эламитов в Сузах.

Но и Саргонидам было нелегко сохранять господство. Аккадской династии постоянно угрожали восстания внутри страны и набеги кочевников со стороны северных окраин Месопотамии. В конце концов одна из таких коревых групп — гутии, или кутии, обитавшая в горах Загрос на севере, свергла династию Аккада (это произошло около 2200 г. до н. э.). Покорение аккадцев племенем гутиев служит еще одним примером важной, а иногда и решающей роли, которую играли кочевники в древней истории Ближнего Востока. Несмотря на короткое время правления, династия Аккада осуществила политические, экономические и культурные изменения, оказавшие продолжительное и устойчивое влияние на месопотамское общество.

Недавние раскопки в Эбле (Северная Сирия) дали много нового, более яркого материала по истории этого периода и еще раз показали, как мало мы знаем о Северной Месопотамии времен Саргонидов. До того как она была разрушена (т. е. до утверждения там династии Аккада около 2300 г. до н. э.), Эбла была столицей важного независимого царства в Северной Сирии. При раскопках царского дворца обнаружены царские архивы, включающие административную библиотеку из 15 тыс.[31]табличек, относящихся к периоду Саргонидов [138, с. 244–253]. Эти тексты (число которых, кстати, превышает общее количество открытых в Месопотамии текстов III тысячелетия) проливают свет на многие аспекты экономических, политических, культурных и литературных традиций Аккадского периода.

Неожиданностью явилось то, что большая часть найденных в Эбле табличек содержат надписи на шумерском языке. Тексты же из царских архивов написаны на эблайте — ранее неизвестном семитском языке, имеющем существенные аналогии с финикийским и древнееврейским языками. Открытие этих текстов отодвигает свидетельства существования северо-западных семитских диалектов на целое тысячелетие назад.

Важнейшая часть царских архивов представлена сообщениями о международной торговле текстилем и одеждой. Свыше 14 тыс. табличек содержат коммерческую, административную, финансовую, лексическую, историческую и литературную информацию. Пятьсот табличек посвящены сельскохозяйственному производству. Особый интерес представляют таблички с кратким изложением международных договоров между Эблой и другими царствами — сирийскими, месопотамскими и анатолийскими. Полный перевод этих архивов должен расширить наше представление о характере международных связей между различными центрами власти в конце III тысячелетия до н. э.

Как была разрушена Эбла и почему это произошло, достоверно неизвестно, Раскопки этого важного объекта ежегодно возобновляются. Вероятно, пройдут годы, прежде чем текстуальные источники будут переведены и осмыслены. По вопросу о причастности аккадцев к разрушению Эблы мнения археологов и лингвистов расходятся. Гибель Эблы никак не связана с падением Аккада, происшедшим два столетия спустя; тем не менее она была частью тех социальных и политических сдвигов, которыми характеризовался конец III тысячелетия до н. э.

Вторжение кутиев и покорение ими аккадцев, происшедшее около 2200 г. до н. э., положило начало «периоду анархии». Составители «Царского списка» риторически вопрошают: «Кто был царем? Кто не был царем?» Если верить «Списку», за 91 год в стране сменился 21 царь. Последний из них был побежден царем Урука Урлугалем около 2120 г. до н. э. В свою очередь, Урлугаль был свергнут правителем Ура Ур-Намму, носившим, кроме титула «Царя Ура», еще и титул «Царя Шумера и Аккада».

Ур-Намму основал III династию Ура, которая правила всего одно столетие с небольшим (2113–2000). С этой династией связан наиболее плодотворный период в истории Месопотамии — «золотой век» шумерского возрождения. Именно в годы правления Ур-Намму были построены самые величественные храмы, такие, как храм бога луны Нанны, и зиккураты, а шумерская литература достигла своего расцвета. К этому же периоду относится появление древнейшего свода законов, на три столетия предвосхитившего Кодекс Хаммурапи, а также многих знаменитых теперь шумерских мифов и легенд.

III династия Ура была сметена вторжением эламитов: с востока и кочевников-амореев с запада. На протяжении следующих двух столетий Месопотамия представляла собой пеструю мозаику маленьких царств, среди которых господствующее положение занимали города-государства Иссин и Ларса в Шумере, Ашшур и Эшуна на севере. В XVIII веке до н. э., с разгромом последнего царя Ларсы Рим-Сина великим вавилонским царем Хаммурапи, политический центр тяжести перемещается из Иссина и Ларсы на север, и Шумер окончательно растворяется в пределах Вавилонского царства.

Ирония судьбы состоит в том, что нашими знаниями о шумерах мы в большой степени обязаны покорившему их Старовавилонскому царству, так как вавилонская литературная традиция вобрала в себя шумерские традиции и сохраняла их на протяжении темных веков конца II — начала I тысячелетия до н. э. Возрожденные в I тысячелетии нововавилонскими и новоассирийскими писцами, эти традиции явились впоследствии важным источником библейских легенд.

Наряду с письменными памятниками основу наших знаний о шумерской цивилизации составляет бесценная информация, получаемая в результате широкомасштабных раскопок.

Богатым источником такой информации послужили «царские» гробницы раннединастического периода. Выступая резким контрастом по сравнению со вскрытыми рядовыми могилами, они дают нам обильный материал, свидетельствующий о существовании классовых различий и имущественной дифференциации.

Эти захоронения, подобно египетским раннединастического периода, представляют собой подземные погребальные камеры. В Кише, где, согласно шумерской легенде, происходило пожалование царственности как дара богов, «царские» гробницы дают свидетельства появления погребального- ритуала «сати», характерного для элитарных захоронений как Шумера, так и Египта. Когда умирало какое-либо важное лицо, его слуги (вероятно, рабы) приносились в жертву и погребались вместе с хозяином, дабы сопровождать его в загробной жизни. Вера в загробную жизнь документируется и другими свидетельствами. В Кише умершие погребались вместе с колесницами или четырехколесными повозками (иногда с теми и другими вместе) с запряженными в них онаграми. Такие повозки использовались и для перевозок грузов, и как военные транспортные средства; возможно также, что их употребляли и в качестве похоронных дрог. Тяжелые и громоздкие, они имели прочные колеса, вращавшиеся на неподвижно закрепленной оси. Содержание их обходилось дорого и было доступно только состоятельным лицам.

Наиболее яркие свидетельства раннединастического ритуала погребения содержит Царское кладбище Ура. Открытое в 1928 г., оно содержит свыше 1500 захоронений, из которых менее 20 относятся к «царским». Характер «царских» погребений свидетельствует о существовании погребального ритуала, предназначенного для захоронения царственных особ. Царственную особу помещали в отдельную погребальную камеру вместе с символами светской власти — драгоценными предметами из золота, лазурита, бирюзы и сердолика. Как и в Египте династического периода, здесь почти нет признаков дискриминации по половой принадлежности в отношении заупокойных почестей, оказываемых лицам благородного происхождения. Вскрытое в Уре халдеев погребение царицы Шубад (Пу-аби) свидетельствует о том, что женщинам, принадлежавшим ко двору, оказывались такие же пышные заупокойные почести, как и мужчинам.

Погребальные камеры устраивались на дне глубоких шахт. Они строились из известняковых блоков и обожженных кирпичей, которые потом укрепляли деревянными конструкциями и покрывали обмазкой. Свод крыши, чаще всего консольный цилиндрический, иногда поддерживался настоящим замковым камнем, что свидетельствует об умении шумеров строить настоящие арки за тысячи лет до появления последних в античном мире. Упряжные животные, возницы, воины, музыканты. и женщины-прислужницы были обязаны следовать за своим хозяином, в потусторонний мир. Умершие погребались вместо с орудиями их земного ремесла или профессии: воины — в доспехах, музыканты — с инструментами, ремесленники — с орудиями своего ремесла. Кроме того, рядом с ними клали предметы для личных нужд, например, керамические сосуды, в которых, вероятнее всего, была пища.

Колесные повозки, увозившие царственных особ Шумера в загробный мир, представляют собой прямую параллель египетским лодкам, которые погребались вместе с египетской знатью. И хотя перевозочные средства тут и там разные, пышная погребальная церемония, стоившая жизни десяткам слуг, указывает на общую идеологию. Несмотря на сходство погребальных ритуалов, между египетскими фараонами и шумерскими царями существовала огромная разница: если первые считались богами, непосредственно распоряжающимися разливами Нила и его жизнетворной силой, то последние были просто представителями знати, которым боги даровали власть. Шумерская знать получала право на власть от пантеона богов и богинь.

Раскопки городов и поселений дали также массу другой информации о Шумере. Например, по размерам поселений мы можем судить о росте населения. К 2500 г. до н. э. площадь как Эреду, так и Урука превышала тысячу акров. Рост городского населения, по-видимому, объясняется не увеличением темпов рождаемости, а скорее перераспределением населения в результате запустения прежде населенных поселений, таких, как Джемдет-Наср. Франкфорт оценивал число жителей царского города Ур в 25 тыс. человек. Вообще, маловероятно, чтобы какой-либо город III тысячелетия до н. э. когда-либо насчитывал более 50 тыс. жителей.

Если размеры поселений служат ценным источником демографической информации, то планы городов сообщают нам множество сведений о повседневной жизни их обитателей. Внимание, уделяемое строительству крепостных стен вокруг каждого города, является показателем учащения военных конфликтов. Храмовой комплекс был отделен от остальной части города внутренней стеной. Искусственные каналы и сухопутные пути позволяли жителям деревень беспрепятственно доставлять свою сельскохозяйственную продукцию и ремесленные изделия на рынки крупных городов.

С образованием Шумерского царства в раннединастический период произошла трансформация политической структуры города-государства: теократия (форма правления, при которой власть принадлежит жрецам храма) сменилась монархией, когда правление осуществляет царь из своего дворца. Эта трансформация подтверждается археологическими данными. Монументальное здание в Кише, датируемое 2800 г. до н. э., несомненно, было дворцом светского правителя, а не храмом. По своим размерам дворец этот превосходит Версаль. В нем были сотни комнат: покои самого царя и его семьи, комнаты наложниц, производственные помещения для ремесленников и писцов, а также «кабинеты» администраторов города-государства.

Под властью царя централизованный шумерский город-государство выработал и усовершенствовал бюрократическую систему управления экономикой. Чтобы понять шумерскую цивилизацию, необходимо прежде всего разобраться в том, как функционировала эта уникальная дворцово-храмовая система перераспределения.

Храм и дворец

Благосостояние шумерского государства в значительной мере зависело от продуктивности главной отрасли его экономики — земледелия. Эффективность земледельческого производства находилась в прямой зависимости от развития ирригации, что, в свою очередь, требовало создания аппарата чиновников, которые смотрели бы за использованием воды в сети каналов, а также распоряжались распределением и хранением излишков сельскохозяйственной продукции. Выдающийся ассириолог А. Лео Оппенхейм назвал этот чиновничий аппарат «великой организацией» — двумя столпами (храм и дворец) раннединастического шумерского общества [152, с. 95 и сл.].

Месопотамский храм-дворец заметно выделялся на фоне остальных построек шумерского города. Его строительство требовало огромного человеческого труда: подсчитано, например, что для возведения одной террасы урукского храма 1500 рабочих должны были трудиться по 10 часов в день в течение пяти лет. Неясно, что побуждало горожан к тому, чтобы совместными усилиями строить монументальные храмы и дворцы. Строительство этих сооружений, совпадающее по времени с зарождением государственности, заставляет вспомнить о египетских пирамидах и теорию Мендельсона, согласно которой появление зачатков государственных образований связано с зарождением организованных форм корпоративного труда.

По представлениям горожан, храмы были обиталищами их богов-покровителей, от которых зависел успех или неуспех человеческих трудов. Абсолютная вера во всемогущество богов-покровителей безусловно служила строителям храмов одним из мощнейших источников вдохновения.

Все горожане, включая рабов, принадлежали к определенному храму, подобно тому как человек принадлежит к той или иной семейной общине. Они и назывались соответственно, например, в Уруке мы читаем о «людях богини Инанны». Храмовая община состояла из представителей всех слоев городского населения — должностных лиц, жрецов, торговцев, ремесленников, производителей пищи, рабов. Она брала на себя функции всей общины, например заботу о сиротах, вдовах, слепых, нищих и прочих горожанах, не способных позаботиться о себе.

Храм выполнял также целый комплекс административных функций, среди которых важное место занимало управление строительством ирригационных каналов, которое нередко велось силами нескольких общин. Под присмотром богов создавалась колоссальная концентрация рабочей силы для производства необходимой растущему городу-государству продукции и для создания резервного товарного фонда.

Растущая централизация экономической деятельности стимулировала развитие сложной системы делопроизводства. Тысячи табличек, судя по всему представляющих собой бухгалтерские счета и прочие деловые документы, отражают роль храма как административной единицы, в ведении которой находились сбор налогов, распоряжение излишками продукции и добывание ресурсов путем организации торговли на дальние расстояния. Присутствие в храме писцов-профессионалов говорит о высоком уровне компетенции храмовых и (или) дворцовых служащих. «Великая организация» обучала и содержала ремесленников, которые к концу раннединастического периода монополизировали все виды ремесленного производства, включая металлургию, ткачество, изготовление цилиндрических печатей и керамики.

Возвышению храмово-дворцового административного комплекса способствовало сочетание трех специфических факторов. Во-первых, сама ирригационная система. Для получения максимально возможного количества земледельческой продукции требовалось управлять водными ресурсами. Эффективное управление обеспечивало получение прибавочного продукта. Последнее требовало также огромных трудовых затрат: для того чтобы доставлять воду на дальние поля, надо было отводить от реки каналы на значительное расстояние вверх по течению, а для предотвращения заливания каналов, часто достигавших в длину 40 и более километров, за ними был постоянный уход. Во-вторых, нужен был авторитетный орган, стоявший над своекорыстными интересами различных социальных групп[32]. Таким органом власти и стал храм-дворец, игравший роль последней инстанции в регулировании взаимоотношений и споров между земледельцами, скотоводами, рыболовами, мастерами-ремесленниками и государством. В-третьих, недостаток естественных ресурсов на аллювиальной равнине. Удовлетворение постоянно растущих потребностей в таких ресурсах было обязанностью храмовых агентов, которые выступали не только в роли частных торговцев, но и как эмиссары, представители города-государства.

Опираясь на археологические и письменные свидетельства, относящиеся ко второй половине III тысячелетия до н. э., можно вкратце охарактеризовать синхронные явления, приведшие к трансформации «великой организации» в город-государство [3; 53; 152; 76].

Первое: на протяжении всего раннединастического периода шло расширение самих храмов и сферы их деятельности: здания увеличивались в размерах, происходила диверсификация храмовой деятельности, росло число административных, функций, разбухал аппарат управления. Консолидация земледельческих участков, равно как и обучение и наем специалистов-ремесленников, все больше попадали под контроль храмово-дворцовой бюрократии. Одновременно с этим внутри храмово-дворцового комплекса проходил интенсивный процесс сосредоточения власти в руках правящей элиты.

Второе: в этот период углублялась имущественная и социальная дифференциация как внутри бюрократического аппарата храма-дворца, так и между «великой ортипизацией» и внешним миром. Эта дифференциация, возможно, была следствием нехватки пахотных земель в результате роста численности населения. Рост храма мог происходить только в условиях социально санкционированной дифференциации доступа к основному источнику общественного богатства — земле. Поскольку у нас нет свидетельств применения силы при распределении богатств, мы должны допустить, что оно было социально санкционированным.

Третье: раннединастический период характеризовался углублением специализации труда внутри самого храмово-дворцового комплекса, а, также в ответ на потребности светского общества. С углублением имущественной и социальной дифференциации свободные граждане попадали во все большую зависимость от власть имущих. По мере того как военные конфликты становились все более частым явлением, верховная власть фактически и, по-видимому, незаметно и безболезненно переходила от собрания представителей знати из разных общин к вождям.

Важнейшим фактором трансформации храма-дворца в город-государство было интенсивное развитие рыночной экономики. Рост внутриобщинной имущественной дифференциации выражается главным образом в увеличении количества и ценности предметов имущества, находящихся в собственности отдельных классов. Мы можем с уверенностью связать эту тенденцию с сопутствовавшим ей бурным развитием ремесел. Все большее значение приобретал дополнительный способ производства — рынок.

Рынок обеспечивал прямые связи между независимыми от храма ремесленниками. Кроме того, развитие ремесел, создавая альтернативу земледельческому способу производства и открывая новые пути достижения высокого общественного и имущественного положения, способствовало углублению социальной дифференциации. Увеличивая зависимость общества от малодоступных и дорогих импортных товаров, оно также порождало напряженные отношения в сфере спроса и предложения, которые могли служить серьезным побудительным мотивом для войн: действительно, усиление милитаризма хорошо засвидетельствовано в письменных источниках на протяжении всего III тысячелетия до н. э. В свою очередь, это можно связать с развитием ремесел: увеличивая спрос на оружие, милитаризм поддерживал кузнецов, плотников и прочих ремесленников. Таким образом, потребность в сырье могла служить побудительным мотивом для войн [31].

Анализ письменных памятников конца III тысячелетия до н. э. выявляет существование земель, находившихся в частном владении, частного ремесленного производства и частных торговых корпораций, не связанных с храмовой организацией. Деление земель на царские или храмовые, с одной стороны, и общинные земли в частном владении — с другой, по сути дела аналогично современному делению земельной собственности на общегосударственную и частную [144, с. 64–73]. В Шумере, как это бывает и в современную эпоху, шло неуклонное расширение государственного сектора за счет частного.

Еще одним фактором, способствовавшим укреплению города-государства, было усиление могущества аристократии в ущерб остальной части населения. Анализ письменных памятников ясно показывает, что знать и храмы все чаще скупали у патриархальных семей их наследственные владения. Судя по купчим, семейные общины были не в состоянии конкурировать с крупными поместьями аристократии, размеры которых неуклонно росли. При продаже больших земельных участков требовалось согласие всей семьи, члены которой выступали в качестве свидетелей (чтобы впоследствии они не могли оспорить эту сделку), а также согласие всего собрания. Дьяконов рассматривает эти бюрократические сделки между собранием и большими семьями о покупке земли как первые клеточки государственности [53].

Население Шумера делилось на четыре общественных класса. К первому классу[33] принадлежала аристократия (чиновники, торговцы и жрецы), владевшая частными земельными наделами и управлявшая храмовыми землями. На обоих типах земельной собственности использовался труд арендаторов и рабов. Второй класс — рядовые общинники, обрабатывавшие участки земли, закрепленные за их семьями. Третий класс составляли состоятельные клиенты храмов (в основном это были ремесленники, которые получали во временное пользование небольшие участки храмовой земли, за что должны были поставлять определенное количество шерсти, пищи и т. п.). Наконец, четвертый класс составляли рабы.

Провести четкую разграничительную линию между этими четырьмя классами не всегда возможно. Поэтому будет правильнее сказать, что для Шумера была характерна двухъярусная социальная иерархия, на одном полюсе которой находилась аристократия, а на другом — все остальное население. Развитие экономики Шумера происходило на фоне усиления могущества аристократии и накопления ею богатств, с одной стороны, и низведения остальных классов до положения клиентов — с другой. Засвидетельствованная более поздними записями потребность в кредитах вызвала быстрый рост ростовщического процента, выплачивать который было под силу лишь владельцам очень крупных имений. Следствием большой задолженности были долговое рабство, увеличение численности людей, занятых на общественных работах, и рост числа беглых преступников, занимавшихся грабежом на окраинах больших городов.

По мере того как богатели хозяева крупных имений, росла эксплуатация должников и расширялось применение труда рабов. Труд в крупных хозяйствах оплачивался натурой или предоставлением в аренду земельных наделов за службу. На протяжении всего раннединастического периода происходило увеличение численности персонала управления и надзора за этими хозяйствами, а ко времени III династии Ура (2113–2006), производство предметов потребления, кустарное производство и внешняя торговля Ура, по-видимому, уже полностью находились в руках государственного сектора. Частные хозяйства просто не могли конкурировать с государством в сфере производства кустарных изделий, составлявших основной предмет экспорта.

Эта «торговая экономика» играла важную роль в становлении и укреплении шумерской государственности. Привозимые в город сырьевые материалы поступали в храм и перерабатывались там в готовые изделия, которые употреблялись затем в домах знати, а также при погребальных ритуалах. (Частные захоронения раннединастического периода свидетельствуют о довольно незначительном накоплении богатств в частном секторе. Резким контрастом по сравнению с ними выступают захоронения богатых аристократов в Кише и Уре.) Избыточное производство зерна было необходимо для обеспечения импорта промышленного сырья. Судя по тому, что на памятниках того же времени за пределами Шумера найдено удивительно мало готовых кустарных изделий шумерских мастеров, торговля готовой продукцией, очевидно, имела место главным образом между соперничавшими друг с другом городами-государствами Шумера.

Торкиль Якобсен высказал мысль, что в шумерских мифах описана политическая система, существовавшая до появления царской власти, — некая форма «примитивной демократии» [97]. По его мнению, изображенный в мифах антропоморфный мир богов является отражением более древних политических институтов. Якобсен предложил следующую реконструкцию происхождения царской власти в Шумере. Политическая власть первоначально принадлежала собранию, состоявшему из свободных взрослых мужчин. Во время какого-то кризиса собрание избрало временного военного вождя, который но возвращении из военного похода отказался вернуть свои полномочия собранию. Таким образом, царская власть была следствием нежелания отказаться от абсолютной власти. Этой чисто умозрительной точке зрения можно найти подтверждение в шумерских текстах. Выдвинутая Якобсеном гипотеза происхождения царской власти имеет много сторонников и продолжает оказывать сильное воздействие на современные представления о ранних этапах формирования шумерской государственности.

Шумер: обзор

В первой половине III тысячелетия до н. э. дворец представлял собой организацию, параллельную храму: ему принадлежали крупные имения, он нанимал рабочую силу, содержал войско, занимался сбором, хранением, налогообложением и перераспределением товаров. Мобилизуемая дворцом рабочая сила была в гораздо меньшей степени добровольной, чем наемный труд в храме. В эпосе о Гильгамеше работники горько сетуют на то, что государство принуждает их трудиться на строительстве крепостных стен вокруг города Урука. Цари Шумера, соперничая с храмами, старались превратить свои дворцы в центры деловой. активности. Они ловко ссылались на поддержку богов и умело копировали организационную структуру прежних храмов. На протяжении III тысячелетия до н. э. происходил процесс обогащения дворца и роста его могущества — без сомнения, за счет храмов.

В нашу задачу не входит обзор всех достижений шумерской цивилизации в области техники, ремесленного производства, права, образования, религии, литературы, музыки и архитектуры: для этого понадобилась бы отдельная книга по каждой теме. Наличие системы образования засвидетельствовано бесчисленными «учебниками», найденными в древних школах и библиотеках; развитие ремесел и технологии представлено изделиями из меди, золота и серебра, изготовленными техникой литья с утратой восковой модели; о развитой законодательной системе можно судить по текстам многих глиняных табличек. Законы, вначале либеральные (в 2100 г. до н. э. преступления, совершенные с применением насилия, карались денежными штрафами), становились все более суровыми. В конечном счете восторжествовал принцип «око за око, зуб за зуб», знакомый нам по Ветхому завету. Мы не знаем, как звучала шумерская музыка, но по поразительной красоты лирам, найденным на «Царском кладбище», мы можем судить о шумерских музыкальных инструментах.

Шумерских богов и богинь, известных в древности далеко за пределами Шумера, теперь знаем и мы, благодаря табличкам, найденным в шумерских дворцах и храмах. Многие из шумерских мифов и в наши дни имеют широкое хождение в народе, хотя и под другими названиями. В шумерских текстах мы находим эпические сказания о всемирном потопе, о сотворении мужчины из глины, а женщины — из ребра мужчины: все это очевидные прототипы ветхозаветных сказаний.

Из древних текстов мы также узнаем, что, по представлениям шумеров, жизнь во вселенной управлялась божественными законами. Известно свыше ста таких законов («мэ»). В представлении шумера, этими законами определялась единственная реальность — вселенная и все, что в ней было, включая деятельность человека и общественных институтов. Все было непреложно, установлено законами и не подвержено никаким изменениям. «Мэ» были первоначально дарованы городу Эреду богом воды Энки. Богиня Инанна выманила эти законы и познакомила с их содержанием остальных людей. «С тех пор, — говорится в одной из табличек, — не было придумано ничего нового». Это заявление, фиксирующее мироощущение древних шумеров, отражает их представление о не-изменяющейся природе мира.

Расширение в III тысячелетии до н. э. контактов шумеров с иноземными культурами и сопровождавший их рост милитаризма не могли не бросить вызов шумерскому статическому видению мира. В связи с этим мы должны вновь обратиться к району Иранского нагорья.

Торговые связи Шумера

«Развивая новые производительные силы и соответствующие им производственные отношения, человек вырабатывает свое историческое сознание, которым определяется природа его бытия, а также духовный и политический характер общества» [170, с. 133].

По мнению Маршалла Салинса, чье высказывание приведено выше, производство представляет диалектическую связь между «я» и другими людьми. В процессе удовлетворения своих индивидуальных потребностей люди производят новые потребности; в результате меняется структура социальных отношений.

Возможно, эта концепция имеет слишком отвлеченный, «философичный» характер. Тем не менее она находит конкретное подтверждение в производственных и торговых отношениях между Месопотамией и Иранским нагорьем, которые получили широкое развитие в III тысячелетии до н. э. Развитие шумерского храма-дворца представляет специфически организованную форму производства. Альтернативные формы существовали — в специализированном ремесленном производстве, развившемся в общинах Иранского нагорья. Между шумерскими и «иранскими» формами организации производства возникла диалектическая связь, воздействие которой сказалось на исторической, социальной и религиозной организации обоих обществ.

Ядром этой диалектики был различный характер рассматриваемых регионов. Историк Фернан Бродель предложил гипотезу, согласно которой географически однородные области (например, аллювиальные равнины) способствуют централизации и высокой плотности населения, тогда как области географически неоднородные (например, горные районы), как правило, остаются децентрализованными [21, yol. 1, с. 355–460]. Гипотеза Броделя находит подтверждение в разбросанности поселений на Иранском нагорье по сравнению с большой плотностью заселения Месопотамии около 2600 г. до н. э.[34].

Как уже отмечалось ранее в этой главе, приблизительно к началу III тысячелетия до н. э. протоэламское государство колонизировало такие поселения на Иранском нагорье, как Тепе-Яхья и Сиалк. Период колонизации оказался недолговечным: поселения, находившиеся в 3000 г. до н. э. под сильным протоэламским влиянием, к 2800 г. уже не обнаруживают этого влияния; исчезает даже письменность. К середине III тысячелетия явственно выступают признаки культурной регионализации. Потеряв связь с Эламом, определенные географические районы превратились в отдельные области со специфической культурой. Эти отдельные общины поддерживали индивидуальные связи с Шумером.

Отношения между Месопотамией и Иранским нагорьем характеризовались той самой резкой дихотомией, о которой говорил Бродель. Расположенные на аллювиальных равнинах городские центры должны были полагаться на ирригационное земледелие, чтобы производить излишки продуктов питания. Вдоль главных водных путей и каналов они создали поселения нуклеарного (сосредоточенного) типа с организующим центром. В противоположность этому, высокогорные общины находились в зонах неполивного земледелия с менее высокой продуктивностью. Их поселения были менее нуклеарными, менее густо заселенными, относительно самостоятельными и изолированными от соседних районов.

Такая дихотомия послужила основой для образования очень важной сети торговых связей. Потребности одной области удовлетворялись за счет другой. Таким образом, диалектическая взаимосвязь формировалась здесь путем взаимодополняемости. Высокогорные общины были богаты природными ресурсами: здесь находились богатые месторождения меди, бирюзы, сердолика, лазурита, хлорита; в предгорьях росли густые леса; богатым разнообразием отличался также животный мир (особенно много было здесь лошадей). В обмен на эти ресурсы равнинные городские центры экспортировали в горные районы скоропортящиеся пищевые продукты и промышленные изделия, например ткани.

Анализ шумерских текстов, имеющих отношение к дальней торговле в раннединастический период, показывает, что храм-дворец играл главенствующую роль в управлении торговлей готовыми изделиями и природными ресурсами между шумерскими городами и поселениями на Иранском нагорье. Стремление к личной наживе (или, по выражению Адама Смита, присущая человеку склонность к обмену товарами) сочеталось с поощрением дальней торговли со стороны государства. Много интересного в этом отношении сообщает нам шумерский эпос «Эн-Меркар и правитель Аратты» [110, с. 269–272].

Желая украсить храм своей покровительницы богини Инанны, царь Урука Эн-Меркар (2800 г. до н. э.) отправил гонца к правителю Аратты. Не обнаруженный археологами город Аратта, как сообщает эпос, находился к востоку от Шумера, «за семью горными хребтами», и был богат минералами, в особенности лазуритом. Эмиссар Эн-Меркара был послан в Аратту, чтобы приобрести «горные камни» в обмен на шумерское зерно. Верховный жрец Аратты капитулирует, засуха отступает, и «горные камни» переправляются в Шумер в обмен на зерно; из них делают прекрасные произведения искусства, подобные «Штандарту из Ура». Весьма показателен тот факт, что, при всей разнородности культурного фона Шумера и Иранского нагорья, могущество Инанны признавалось в обоих регионах. Общая для Эн-Меркара и правителя Аратты религиозная идеология облегчила торговый обмен, а завуалированная демонстрация могущества Инанны позволила избежать открытого военного конфликта.

Взаимосвязи Месопотамии и Иранского нагорья наглядно документируются материалами раскопок на двух поселениях — Тепе-Яхья (о нем уже упоминалось в предыдущем изложении) и Шахр-и Сохта (в Систане, в Восточном Иране). В 2600 г. до н. э. эти поселения были вовлечены в производство и транспортировку специализированных ресурсов по заказу месопотамских центров. И сами ресурсы, и технологические приемы их обработки были в обоих поселениях разные. В Тепе-Яхье изготавливались из местного материала хлоритовые чаши очень тонкой работы и экспортировались на запад. В Шахр-и Сохте обрабатывался привозимый с востока лазурит, который переправлялся дальше на запад.

Хлоритовые чащи из Тепе-Яхьи отличаются сложностью орнаментальных мотивов; они идентичны аналогичным изделиям, находимым практически в каждом шумерском храме и дворце, а также на «Царском кладбище» Ура. Анализ методом нейтронной активации показал, что хлорит, шедший на выделку этих чаш, добывался в хлоритовых копях в 25 км от Яхьи. Выяснилось, кроме того, что изготовлявшиеся в Яхье изделия экспортировались в такие отдаленные районы, как Мари в Северной Сирии [108]. В Шахр-и Сохте было раскопано несколько мастерских по изготовлению изделий из лазурита, со множеством каменных орудий производства и обломков лазурита.

Хотя мастерские в Тепе-Яхье и Шахр-и Сохте по существу относятся к одному и тому же времени, в Яхье отсутствуют лазуритовые поделки, а в Шахр-и Сохте — хлоритовые сосуды. Такое дифференцированное распределение изготовляемых изделий свидетельствует о том, что на Иранском нагорье спрос на эту продукцию был невелик и производство в этих общинах было ориентировано на удовлетворение специфических потребностей месопотамского рынка.

Изделия местного производства не только сообщают об экономических связях Шумера с общинами Иранского нагорья, но и дают некоторое представление об общих для этих регионов культурных чертах, Сложные орнаментальные мотивы хлоритовых сосудов из Тепе-Яхьи, несомненно отражающие непростые религиозные верования, подтверждают существование общих для шумерских равнин и иранских нагорий мировоззренческих черт. (На это же указывает и эпос «Эн-Меркар и правитель Аратты».) Еще одно подтверждение этому — стиль цилиндрических печатей из Яхьи. Хотя он, безусловно, индивидуально своеобразен, некоторые обнаруживаемые в нем религиозные мотивы есть также на месопотамских цилиндрических печатях (сидящие в креслах крылатые богини, мужчины с растущими из их тел колосьями или ветвями). Хотя в материальной культуре Яхьи и Шахр-и Сохты очень мало указаний на контакты или хотя бы на знакомство с Шумером, эти изделия ремесла недвусмысленно говорят о существовании определенных связей, между двумя регионами.

Изготовление хлоритовых сосудов в Тепе-Яхье и изделий из лазурита в Шахр-и Сохте свидетельствует о специализации ремесленного производства. К сожалению, добытые на этих памятниках археологические материалы не могут показать нам, как было организовано это производство и как осуществлялось управление им. В Тепе-Яхье мастерские размещались, по-видимому, на открытых участках. На раскопе площадью свыше 600 кв. м не было вскрыто ни одного сколько-нибудь значительного жилого или административного здания. В Шахр-и Сохте были идентифицированы жилые дома, по и здесь нет признаков существования административных зданий. То; что на каждом из этих памятников найдены остатки местных материальных культур, которые не только не находят параллелей на Месопотамской равнине, по и несходны между собой, позволяет сделать вывод, что управление работами было здесь централизовало в гораздо меньшой степени, чем это характерно для храмово-дворцового комплекса Месопотамии. Низменные и горные районы резко отличались друг от друга по характеру экономических моделей жизнеобеспечения, столь же ощутимой была разница в уровне социальной интеграции между густонаселенными городами-государствами Месопотамской равнины и редконаселенными горными селениями, организованными по принципу племенных союзов.

Сравнивая характерные особенности Месопотамской равнины и Иранского нагорья, можно составить некоторое представление о торговых связях, объединявших эти два региона. Процесс роста этих связей носил почти спиральный характер.

Когда нагорные колонии стали независимыми, появилась необходимость образовать местные административные иерархии, чтобы заполнить вакуум, образовавшийся после ухода протоэламитов. Этого же требовали и связи с Шумером: в нагорных общинах производство и экспорт былп переориентированы на удовлетворение спроса со стороны равнинных районов, что привело к специализации ремесел, усилению потребности в разделении труда, организации производства и перераспределении важнейших предметов импорта, прежде всего текстиля и пищевых продуктов.

Что касается Месопотамской равнины, то там импорт из нагорных районов необходимого сырья, металлов, руд и искусно выделанных предметов роскоши тоже оказывал влияние на социальный порядок, усиливая и без того углублявшееся социальное неравенство. В то же время импорт товаров из горных областей сказывался и на экономике Шумера. Чем более специализированной становилась экономика нагорных областей, чем более она зависела от месопотамского экспорта для прокормления своей рабочей силы, тем большей становилась потребность Месопотамии в обеспечении рынка для сбыта излишков своей продукции. Другими словами, экономика Месопотамии нуждалась в постоянном импорте сырья и предметов роскоши, чтобы избавиться от излишков своей сельскохозяйственной продукции. Рассматриваемое в таком свете, великолепие «Царского кладбища» в Уре становится легко объяснимым: изымая «капитал» из обращения и погребая его, элита общества предоставляла своим преемникам право наживать себе собственные богатства, продолжая экспортно-импортные операции.

Анализ торговых отношений между Шумером и Иранским нагорьем обнаруживает один существенный момент — их глубокое неравенство. Месопотамские городские центры нуждались в ресурсах горных районов, чтобы узаконить классовое неравенство через неравноправное распределение богатств. Но при этом они не зависели от какого-то одного источника ресурсов или от одного вида товаров. Поскольку поставщиков ресурсов было много, месопотамские центры имели возможность выбирать, что, конечно, давало им преимущество. Если тот или иной торговый партнер отказывался сотрудничать, они — буквально под угрозой голода — могли принудить его к подчинению или же найти другого партнера (вспомним сюжет эпоса «Эн-Меркар и правитель Аратты»). Торговля на дальние расстояния способствовала развитию разделения труда внутри общин Иранского нагорья, и с течением времени они становились все более зависимыми от Шумера в отношении торговли средствами существования.

Эта модель взаимодействия между Месопотамией и Иранским нагорьем представляет собой новую теорию, противостоящую старой концепции «чистого» эволюционного развития цивилизаций благодаря их собственному «гению» — развития, не связанного с событиями и процессами, происходившими в смежных районах.

Эта новая теория, возможно, поможет пролить свет еще на один вопрос, остающийся пока без ответа. Мы уже говорили о том, что у нас до сих пор нет ясного представления о взаимосвязях Месопотамии и Египта. Хотя эти великие цивилизации знали о существовании друг друга по меньшей мере с III тысячелетия до н. э., каждая из них прокладывала свой собственный, сугубо индивидуальный курс развития, а взаимные контакты между ними носили, судя по всему, гораздо менее широкий характер, чем связи между Месопотамией и небольшими поселениями на Иранском нагорье. Почему это было так, мы не знаем. Возможно, египетская концепция бога-царя была для Месопотамии такой «анафемой», что действовала как своего рода табу, усиливавшее сознательное отчуждение между обеими цивилизациями. Во всяком случае географическая дистанция не могла служить барьером, так как, например, лазурит поступал в Шумер из еще более отдаленных областей. Археологи, проводившие раскопки в Египте и в Шумере, подчеркивали «чисто» местную природу этих цивилизаций. Осуществляемые в последнее время исследования Египта времен фараонов еще только начинают прояснять взаимосвязи династического Египта и соседних культур, например нубийской.

Развитие археологических исследований все с большей наглядностью показывает, что для объяснения событий в отдельных частях обширного географического региона необходимо рассматривать развитие этого региона во всей его целостности. Модели взаимодействия, определявшие отношения между Египтом и Нубией, Египтом и Шумером, Шумером и Иранским нагорьем в III тысячелетии до н. э., остаются не вполне ясными. Однако археологические свидетельства дают нам все больше доказательств того, что процесс развития городской цивилизации в одном районе не может быть понят без учета эволюционных процессов, происходивших в смежных с ним районах.

В середине III тысячелетия до н. э., в тот период, когда интенсивно развивались связи между шумерской цивилизацией и культурами Иранского нагорья, далеко на востоке, в долине реки Инд, возникла индская, или хараппская, цивилизация. Вопросы зарождения, развития и упадка этой крупнейшей по масштабам географического распространения цивилизации Старого Света ужо четыре десятилетия привлекают к себе внимание археологов.

Хотя о цивилизациях древнего Ближнего Востока мы имеем еще далеко не полное представление, они всегда входили в круг наших знаний благодаря Библии. А не менее древняя индская цивилизация была совершенно неизвестна вплоть до 20-х годов нынешцего столетия. Подобно тому как в Библии имеются ссылки на месопотамскую цивилизацию, в сакральной литературе Индии есть указания на существование индской цивилизации. Но до поры до времени ученые не принимали их в расчет. В 1921 г. сэр Джон Маршалл раскопал главные городские центры доарийской индской цивилизации — Хараппу и Мохенджо-Даро (оба расположены в долине реки Инд). Эти раскопки открыли миру неизвестную ранее самую широкую по территориальной протяженности из всех доклассических культур Старого Света цивилизацию долины Инда.

По поводу происхождения и становления индской цивилизации выдвигалось множество гипотез, но почти все они не были подкреплены основательными доказательствами. Например, на протяжении десятилетий утверждалось, что эта цивилизация возникла внезапно, в уже зрелой форме, около 2400 г. до н. э., в результате экспансии месопотамской цивилизации. Сейчас эта точка зрения должна быть решительно отвергнута. Недавние раскопки на Иранском нагорье — в, Тепе-Яхье и Шахр-и Сохте — опровергают гипотезу о простом распространении цивилизации из Месопотамии в долину Инда, так как эти нешумерские поселения, как точно установлено, поддерживали контакты с центрами индской цивилизации. (Эти менее значительные, по сравнению с месопотамскими городами-государствами, культуры не могут считаться источниками индской цивилизации.)

О поселениях в Пакистане и Северо-Западной Индии, относящихся ко времени, предшествовавшему индской цивилизации, нам известно очень мало, и не потому, что доиндские слои не существуют, а по той простой причине, что вскрыто еще очень мало таких слоев. Но те ограниченные факты, которыми мы располагаем, не подтверждают гипотезу о внезапном появлении индской цивилизации или о ее возникновении в результате экспансии с запада.

К настоящему времени только на шести индских поселениях вскрыты доиндские слои: Мохенджо-Даро, Хараппа, Калибанган, Кот-Диджи, Амри и Рахман-Дери. В целом ранние доиндские материалы на этих памятниках отличаются от типично хараппских, или индских. Однако среди этих материалов встречаются некоторые образцы керамики и металлических изделий, позволяющие предположить, что лежащие под хараппским слоем поселения — их предшественники.

Важные материалы для выяснения этого вопроса были получены также в результате раскопок на северо-западных нагорьях. Многие поселения на севере и востоке Белуджистана (в современном Пакистане), датируемые первой половиной III тысячелетия до н. э., дали материалы, являющиеся прототипами материалов более поздних индских поселений. Вполне возможно, что эти поселения были тем фоном, на котором происходило развитие городов в долине Инда. В Мохенджо-Даро под раскопанным городом лежит еще не вскрытый, примерно 12-метровый слой со следами пребывания каких-то поселенцев. Мы не знаем, относится ли этот слой к индской цивилизации. Далее, ведущиеся в настоящее время раскопки на поселении Маргарх в восточной части Центрального Пакистана выявили 10-метровый слой, относящийся к периоду докерамического неолита, т. е. к VI тысячелетию до н. э. Будем надеяться, что исследование этого слоя прольет новый свет на зарождение индской цивилизации. Совершенно ясно, что мы еще только подступаем к выявлению того доисторического фона, на котором происходило зарождение индской цивилизации. Не приходится сомневаться, что с расширением масштаба раскопочных работ мы получим возможность составить более полное представление о возникновении хараппской цивилизации, представляющей собой явление столь же независимое, как и египетская и месопотамская цивилизация. Все они существовали одновременно, но каждая отличалась индивидуальным своеобразием.

Типология индских поселений

Насколько нам известно, систематические исследования поселенческих и хозяйственных моделей индской цивилизации пока не проводились. По этой причине нам почти ничего не известно об иерархии размеров индских поселений в конкретных географических районах. Из ста с лишним хараппских поселений, известных к настоящему времени, выделяются два — Мохенджо-Даро в современном Синде на Индской низменности и Хараппа в гористых районах Пенджаба. Остальные индские поселения отличаются очень небольшими размерами: редко какое поселение превышает по площади 15 акров, тогда как и Хараппа, и Мохенджо-Даро занимают площадь более 330 акров.

По своим размерам Мохенджо-Даро сравним с месопотамским городом Уруком. Как и последний, он крупнее любого из египетских поселений III тысячелетия до н. э.

Хараппа и Мохенджо-Даро близки не только по размерам. Хотя эти два города разделены расстоянием в 600 км, между ними невозможно выявить каких-либо культурных различий. Стюарт Пигготт высказал предположение, что они были двумя главными центрами индской цивилизации [156, с. 135–216]. Такой дуализм вполне вероятен по географическим причинам: Мохенд-жо-Даро мог быть столицей индской аллювиальной равнины, а Хараппа — столицей Пенджабского нагорья. Между прочим, в исторический период такой дуализм был характерен для политической организации Северной Индии в различные отрезки времени. Профессор С. Р. Рао выдвинул альтернативную гипотезу: индская цивилизация представляла собой «империю» с центром в Мохенджо-Даро, объединявшим вокруг себя многочисленные провинциальные и второстепенные столицы [159, с. 117–119]. Независимо от того, какая из этих гипотез соответствует истине, несомненно одно: политическая организация индской цивилизации отличается от политической организации Месопотамии, где отдельные города-государства были, как правило, независимыми. Что касается Инда, то здесь вырисовывается картина единства, с большей централизацией и более широкими географическими пространствами.

Не только Мохенджо-Даро и Хараппа, но и вообще все раскопанные индские города и поселения имеют между собой гораздо больше общих черт, чем это характерно для месопотамских поселений. Все индские поселения, независимо от их размеров, имели регулярную планировку. Это очевидно не только в Мохенджо-Даро, но и в таком небольшом поселении, как Аллахдино, число жителей которого, по-видимому, не превышало 5 тыс. человек. Индские поселения, представляющие собой первые из известных нам целенаправленных попыток городского планирования, выступают разительным контрастом по сравнению с месопотамскими поселениями с их беспорядочной застройкой. Официальный характер планировки индских поселений, взятый в сравнении с хаотичным характером поселений в Месопотамии, возможно, указывает на более строгую централизацию внутри индских общин. Не все индские поселения были укрепленными, хотя некоторые, например Мохенджо-Даро, определенно были такими. Хараппа и Калибанган были обнесены стенами еще до подъема индской цивилизации. На всех поселениях этого региона при строительстве использовался обожженный кирпич (в отличие от Месопотамии, где для строительных целей применяли кирпич, высушенный на солнце); все они имели хорошо продуманные системы канализации, являющиеся, бесспорно, древнейшими и сложнейшими в мире.

Рассмотрим планировку индских городов на примере Мохенджо-Даро. Подобно всем другим индским поселениям, этот Город разделялся на две части: цитадель, состоящую из монументальных общественных зданий, и так называемый нижний город, где проживали горожане. В нескольких местах вокруг цитадели археологи вскрыли систематические укрепления с массивными башнями из твердого обожженного кирпича. Главными общественными зданиями цитадели были большая купальня, зернохранилище, а также занимавшие большую площадь училище и зал собраний. Большая купальня, пожалуй, самое необычное в области гидротехники сооружение. Это плавательный бассейн (вероятно, для элиты) длиной 12 м, шириной 7 м и глубиной почти 3 м. По одну сторону бассейна находился закрытый портик, за которым располагались ряды небольших помещений. По другую размещались восемь маленьких частных купален, разделенных проходом, в центре которого был водосток. Вполне возможно, что купальни предназначались не просто для мытья, а для ритуальных омовений. В таком случае весь комплекс большой купальни мог быть связан с религиозной жизнью города.

К западу от большой купальни над городом возвышалось здание зернохранилища. Это массивное сооружение, занимавшее площадь свыше 1000 кв. м, построено из мощных кирпичных блоков, разделенных узкими проходами. На его платформе была возведена многоэтажная деревянная надстройка с окнами для вентиляции. Строительство такого монументального сооружения, безусловно, требовало огромных затрат человеческого труда. По-видимому, это было общественное зернохранилище (как и аналогичное сооружение в цитадели Хараппы), предназначенное для хранения всей земледельческой продукции, производившейся данной общиной. При отсутствии денег контролируемое государством зернохранилище, по всей вероятности, выполняло роль государственной казны, обеспечивавшей средствами существования как профессиональных рабочих, так и чиновников городского управления. Документы, относящиеся к периоду III династии Ура, сообщают нам о наличии в Месопотамии государственных зернохранилищ, однако лопата археолога еще не наткнулась на их остатки. Что касается Инда, то государственный контроль над земледельческим производством документирован археологическими материалами, но письменные подтверждения отсутствуют.

Училище располагалось северо-восточнее большой купальни. Раскопавший его сэр Джон Маршалл полагал, что оно было либо резиденцией какого-то высокого должностного лица, либо училищем, где готовили жрецов, отправлявших службу на проводившихся в большой купальне ритуальных церемониях. Зал собраний в северном секторе цитадели представлял собой большой зал площадью 28 кв. м с пятью проходами, образованными рядами кирпичных столбов. Мы не знаем, каково было действительное назначение таких крупных сооружений, как зал собраний и зернохранилище; вывод об их общественной функции сделан на основании одних лишь размеров.

Раскопки района нижнего города выявили прямоугольные в плане городские кварталы площадью 250 × 370 м. Ширина главных улиц доходила до 10 м. Они пересекались под прямым углом с узкими (1,5 м) улочками. Немощеные улицы до сих пор хранят следы проходивших по ним тяжелых повозок. Небольшие столбы на перекрестках защищали здания от повреждения этими повозками, делавшими повороты без помощи вращающихся осей. На больших улицах имелись кирпичные водостоки и люки для регулярного сброса нечистот. Городские колодцы прорыты сквозь слой толщиной свыше 10 м более раннего обитания. Как в частных домах, так и во дворах общественных зданий колодцы примыкали к отхожим местам, связанным с уличной канализацией.

Горожане жили в просторных двухэтажных домах с центральным двориком. Раскопки в жилых кварталах дали свидетельства существования зажиточного среднего класса, специализации труда и производственной технологии, сравнимой с техническими достижениями Месопотамии. Ряд зданий в нижнем городе был идентифицирован как мастерские для изготовления бус, текстиля и металлических изделий. Здесь же находились небольшие храмы, или святилища, а также другие строения барачного типа, где, надо полагать, жили рабы или слуги, работавшие по найму.

Торговля и международные связи

До 1950-х годов никто не подозревал о существовании остатков индской цивилизации в Гуджарате, к югу от Ранн ов Кутч. Раскопки в Лотхале на полуострове Катхиявар не только засвидетельствовали существование индской цивилизации в этом районе Индии, но и открыли первый портовый город Инда. Значение этого открытия несомненно: оно показывает, что торговля была важным аспектом индской цивилизации. Город Лотхал, датируемый 2100–1900 гг. до н. э., раскинулся на и пощади 12 га. Обнесенный защитной стеной, он имеет все признаки индского поселения: городскую планировку, цитадель, сложную канализационную систему и зернохранилище. Наибольший интерес представляет огороженное место прямоугольной формы, размером 225 × 37 м, облицованное обожженным кирпичом, вделанным в водонепроницаемый битум. (Аналогичный метод строительства характерен для большой купальни Мохенджо-Даро.) Археолог, раскопавший это сооружение со шлюзовыми воротами на одном конце, считает, что оно было предназначено для размещения морских судов во время отлива [159, с. 50–79]. Если данная интерпретация верпа (а ряд археологов ее оспаривает), то это первое в Иидии, да и вообще в истории, портовое сооружение. Существование этого порта подчеркивает огромное значение торговли в истории индской цивилизации.

Отсутствие письменных памятников мешает нам составить более ясное представление о цивилизации долины Инда. По сравнению с Месопотамией, она ближе расположена к природным ресурсам, поэтому ее зависимость от дальней торговли, казалось бы, не могла быть слишком сильной. Тем не менее множество фактов говорят о существовании хорошо организованной торговли на далекие расстояния. Лазурит поступал из тех же месторождений в Афганистане, какими пользовались шумеры, высоко ценившиеся раковины — из Южной Индии, бирюза — из Северо-Восточного Ирана, резные хлоритовые сосуды — с Иранского нагорья, нефрит — из Центральной Азии, Бирмы или из более далекого Китая. Разнообразные металлические руды (включая медь, свинец и серебро) имелись или на самой территории, занимаемой индской цивилизацией, или в тяготеющих к ней районах. В конце III тысячелетия до н. э. в долине Инда, так же как в Египте и в Месопотамии, широкое применение находило олово, однако у археологов-исследователей Ближнего Востока и долины Инда — нет единого мнения относительно того, откуда оно поступало.

В Мохенджо-Даро примерно 25 % всех изделий из бронзы изготовлено на основе сплава с оловом (в Месопотамии — от 10 до 15 %). То, что обе эти культуры, подобно Египту, использовали для сплавов олово, — факт неоспоримый. Но бесспорен и другой факт: на Ближнем Востоке нет месторождений олова. Между долиной Инда и Средиземноморьем нет ни одного такого месторождения. Возможный источник олова находится в Восточной пустыне Египта, а твердо установленные, эксплуатировавшиеся в III тысячелетии до н. э. залежи олова есть в Испании, на Британских островах (о-в Силли), в Казахстане (Центральная Азия) и, возможно, также в Богемии (Центральная Европа). Не исключено, что в недавно открытых индских поселениях на реке Оке в Северном Афганистане тоже обрабатывалась оловянная руда. Поверхность сделанных там раскопов буквально усеяна кусками шлака и плавильных тиглей… Эти поселения, по всей вероятности, как-то участвовали в добыче металлических руд (в том числе, возможно, и олова) и их транспортировке в центры индской цивилизации. Отсутствие у египетских, месопотамских и индских кузнецов собственных источников олова подчеркивает значение широкой международной торговли, вовлекавшей далекие друг от друга области в систему широких экономических связей.

Из письменных памятников Месопотамии мы знаем, что Шумер вел активную торговлю с Индом. На многих археологических памятниках Шумера были найдены изделия индских ремесленников: игральные кости, бусы из сердолика, оригинальные печатки с индскими надписями и предметы, инкрустированные костью. Все эти находки сделаны в шумерских слоях, датируемых 2400–1900 гг. до н. э. Примечательно, что эти свидетельства обменной торговли носят односторонний характер: если на шумерских памятниках найдено множество материальных остатков индской культуры, то на индских поселениях не было обнаружено ни одного артефакта месопотамской цивилизации. (Следует, правда, отметить, что на некоторых индских печатях отражены мотивы, напоминающие шумерские.) Поэтому, как и в случае с археологическими находками на Иранском нагорье, среди которых месопотамские артефакты очень редки, нам остается допустить, что Месопотамия вывозила только товары, не подлежащие длительному хранению, — ячмень, фрукты, овощи, масла, ткани и т. п. Присутствие индских артефактов в Шумере и отсутствие шумерских в долине Инда исключает возможность существования шумерских торговых колоний в долине Инда, но позволяет сделать предположение о существовании индских колоний в Шумере.

Торговые связи между двумя культурами осуществлялись, по-видимому, по двум главным путям. Во-первых, какая то часть сухопутной торговли между Шумером и Индом могла идти через Иранское нагорье. Во-вторых, — что абсолютно бесспорно, — цивилизации Инда и Шумера вели между собой активную морскую торговлю. Торговые экспедиции вдоль побережья Индийского океана и далее вверх по Персидскому заливу документируются как археологическими, так и письменными свидетельствами.

В месопотамских клинописных табличках зафиксированы три иноземных торговых центра конца III тысячелетия — Дильмун, Маган и Мелухха. Ученые полагают, что Дильмун — это остров Бахрейн в Персидском заливе, Маган — поселения на аравийском и персидском побережьях залива, а Мелухха не что иное, как индская цивилизация. В месопотамских табличках говорится о кораблях, плывущих из Дильмуна, Магана и Мелуххи с грузами для шумерских рынков, и сообщается о ввозимых и вывозимых товарах. Поражает размах этой торговли: в одном случае (ок. 2100 г. до н. э.) из Магана через Дильмун в Месопотамию прибыла разовая партия меди весом в 30 т. Наиболее яркие свидетельства морской торговли между Шумером и долиной Инда получены в результате раскопок, осуществленных на Бахрейне датской экспедицией под руководством Джеффри Бибби [15]. Раскопки на Бахрейне и на маленьком острове Файлаке у берегов Кувейта составили основу наших знаний об одной из культур конца III тысячелетия до н. э. — культуре Дильмуна, одновременной процветавшим в ту пору цивилизациям долины Инда и аккадской Месопотамии.

Раскопки на островах Бахрейн и Файлах открыли очень своеобразную региональную культуру. Применение ашлара (тесаного камня), лучше всего представленное раскопанным на Бахрейне храмом, выступает заметным контрастом по сравнению с характерным для Месопотамии и Инда кирпичным домостроением. Не менее оригинальны также круглые «печати Персидского залива» и керамические изделия. Хотя «печати Персидского залива» по стилю могут быть соотнесены с индскими печатями, это несомненно продукты местного производства. Они обнаружены в широком географическом ареале — в Лотхале в долине Инда, в Тепе-Яхье на Иранском нагорье и на ряде шумерских поселений.

Печати, принадлежащие к индской культуре, тоже служат показателями широкой международной торговли. Единственная индская печать с надписью найдена на острове Файлак в Персидском заливе, другие печати индского типа обнаружены в Месопотамии — в Ниппуре, Уре и Теллъ-Джохе. Среди этих и прочих находок единственным неоспоримым свидетельством сухопутных торговых связей, безусловно существовавших между долиной Инда и Сузианой, является найденный в Тепе-Яхье черепок сосуда с оттиском печати с несомненно ипдской надписью.

Отсутствие следов месопотамского экспорта на Бахрейне и Файлаке труднообъяснимо. Оба острова невелики по размерам и совершенно лишены естественных ресурсов. Там отсутствуют также свидетельства сколько-нибудь значительного производства. По всей вероятности, эти острова играли роль «торговых портов», где осуществлялись погрузка и выгрузка природных ресурсов и промышленной продукции. Они выступали как в роли торговых посредников между долиной Инда и Месопотамией, так и в качестве перевалочных пунктов для товаров, предназначенных для третьей стороны (аравийских портов Магана) между главными центрами Инда и Месопотамии. Хотя на обоих островах были в ходу клинопись и аккадский язык, маловероятно, чтобы последний был для дильмунской культуры родным языком.

Если собрать воедино всю информацию, которую дают нам письменные источники Месопотамии, археологические памятники Дильмуна, Инда и поселений на иранском побережье Персидского залива, перед нами начинает вырисовываться довольно цельная картина. Острова Бахрейн и Файлак, а также, по-видимому, поселения на восточном побережье Аравийского полуострова были вовлечены в морскую торговлю между Шумером и Индом. Однако отсутствие значительного количества импортных товаров в трех разных центрах— Месопотамии, долине Инда и на Дильмуне — заставляет предположить, что предметом торговли было необработанное сырье и товары краткосрочного хранения. Тепе-Яхья — единственное поселение на Иранском нагорье, где были найдены артефакты всех трех культур: «печати Персидского залива», индские печати и месопотамская керамика. Эти скудные свидетельства, конечно, не дают представления об истинном размахе торговли природными ресурсами и недолговечными товарами.

Аналогичный аргумент можно выдвинуть и для объяснения характера торговли между долиной Инда и Месопотамией. Шумерские города импортировали сырье, руды металлов, лес, драгоценные и полудрагоценные камни, а экспортировали товары недлительного хранения и промышленные изделия. Дильмун был своего рода перевалочным пунктом, выступая главным образом в роли посредника в транзитной торговле, хотя он занимался также экспортом фиников и жемчуга. Рост городских поселений на островах Персидского залива, по-видимому, шел параллельно росту аналогичных поселений на Иранском нагорье. Оба региона участвовали в снабжении месопотамских рынков, получая взамен излишки месопотамской продукции.

Социальная организация и культурные достижения

Наши знания относительно социальной организации индской цивилизации, к сожалению, далеко уступают по своей пол поте тому, что мы знаем о шумерском обществе. Одна из причин этого — отсутствие расшифрованных письменных документов. В нашем распоряжении имеются надписи, начинающиеся около 2400 г. до н. э., однако все попытки «разгадать» язык, на котором они написаны, до сих пор оканчивались неудачей. Индский шрифт, не похожий ни на какой другой, состоит из 396 четких и как будто неизменных по форме символов-иероглифов. Иероглифы обнаружены на маленьких медных табличках и на глиняных черепках в виде процарапанных или вдавленных знаков. Чаще всего они встречаются на квадратных печатях, причем число знаков редко превышает 10, а максимальное число — 17. Недавние исследования, проведенные финскими и советскими учеными с применением сходных методов компьютерного анализа, позволяют сделать вывод, что индский язык родствен дравидийским языкам [219]. Хотя подобный анализ потенциально может помочь филологам расшифровать этот язык, с его помощью мы не можем прочесть индские тексты. Они сильно отличаются от «финансовых» табличек Месопотамии тем, что в них нет никакой математической системы. Счета и прочие записи, связанные с производством, торговлей и землевладением, вероятно, делались на непрочных материалах. Для каких целей использовался письменный язык индской цивилизации, мы не знаем.

Ввиду отсутствия расшифрованных письменных документов реконструировать индское общество приходится, полагаясь фактически только на археологические материалы. Поскольку раскопочные работы в долине Инда по своему размаху далеко уступают пока таким работам в Шумере (и даже в Египте), наша реконструкция по необходимости будет опираться в основном на умозаключения.

Археологические свидетельства поддерживают предположение о существовании в долине Инда авторитарной, иерархической социально-политической системы, выдвигаемое на том основании, что необычайное культурное единство на столь обширном географическом пространстве могло поддерживаться лишь при наличии сильно централизованной системы управления. Огромные зернохранилища, эффективная канализационная система, планировка городов — все это не могло существовать без централизованного управления. Каким было это управление — демократическим, деспотическим, царским или жреческим — мы не знаем. Кто стоял во главе этой системы — светские цари, как в Месопотамии, боги-цари, как в Египте времен фараонов, или жрецы, назначаемые богами, как в додинастическом Шумере? К настоящему моменту не раскопано ни одного храма или дворца, не вскрыто ни одной царской гробницы, не найдено ни одного артефакта, который можно было бы идентифицировать как символ царской власти или привилегии. Мы не знаем не только личных имен носителей индской культуры, но и их собирательного наименования. В какой мере экономика, контролируемая государством, конкурировала с частным сектором? Как далеко простиралось могущество аристократии и правящих царей или жрецов? Каким было социальное положение торговцев, ремесленников и воинов? На эти и другие подобные вопросы ответ должны дать будущие археологические исследования.

Об экономике индского общества нам известно, пожалуй, больше, чем о его социальной структуре. Индская экономика, как и месопотамская, базировалась на производстве излишков зерновой сельскохозяйственной продукции, которое достигалось благодаря ирригации. Однако в индских поселениях свидетельства существования каналов, дамб и ирригационных систем погребены под современными аллювиальными отложениями. Имеются данные, говорящие о том, что в долине Инда выращивались злаковые растения, ячмень и пшеница, а в Лотхале возделывался рис. Самые ранние свидетельства выращивания хлопка — найденные в Мохенджо-Даро и Лотхале кусочки хлопчатобумажной ткани. Жители деревень имели в своих хозяйствах одомашненный крупный рогатый скот, а также верблюдов, лошадей, свиней, овец, собак и кошек. На некоторых печатях имеется изображение слона вместе с предметами, изготовленными человеком, — возможно, потому, что слон тоже был уже приручен.

Подобно своим месопотамским аналогам, эти печати представляют собой «маленькие шедевры сдержанного реализма». Помимо слонов, на них встречаются изображения человеческих и напоминающих человека фигур, буйвола, носорога, тигра, крокодила, антилопы и похожего на вола однорогого животного, получившего название «единорога». Кроме печатей, найдено большое количество более обыденных предметов: терракотовые статуэтки людей, модели повозок, крошечные фаянсовые фигурки овец, собак, белок и обезьян. Весьма часто встречаются полированные камни, несомненно представляющие собой фаллические символы. Обнаружены также натуралистические фигурки из камня и бронзы. Среди них — знаменитый бюст «жреца-царя» и маленькая бронзовая фигурка «танцующей девушки», найденные в Мохенджо-Даро и датируемые приблизительно 2000 г. до н. э. Эти фигурки примечательны не только высоким качеством, но и своей редкостью.

Радиокарбонные определения датируют зрелую индскую цивилизацию периодом 2400–1800 гг. до н. э. Если возникновение этой цивилизации для нас представляет загадку, то ее, по-видимому, быстрый упадок и почти полное исчезновение — еще большая загадка. Неясно, произошел этот упадок внезапно или же к нему привел постепенный процесс, происходивший неравномерно в различных районах. Имеющиеся у нас данные как будто подтверждают последнее. Поселения в Северо-Западной Индии, к востоку от системы реки Инд, относятся к более позднему времени; возможно, они возникли в результате миграции из клонившегося к упадку центра.

Итак, что произошло, мы знаем. Не знаем только, почему это произошло. Города индской цивилизации были заброшены. Место горожан, вероятно, заняли «скваттеры»[35].

Полагают, что гибель индской цивилизации была вызвана одной из двух причин: уничтожением ее воинственными пришельцами либо губительным воздействием природных факторов.

Более ранняя и до сих пор распространенная в литературе теория гибели индской цивилизации сводится к тому, что индские города были разрушены вторгшимися в долину Инда иноземцами, в которых обычно видят ведийских ариев. В священной книге индусов — «Ригведа» — описано нашествие ведийских ариев на большие, окруженные защитными стенами города на Инде, населенные «темнокожими» людьми, и разрушение этих городов ариями; Мохенджо-Даро — единственный индский город, как будто подтверждающий эту версию. В нескольких районах города найдены разбитые скелеты мужчин, женщин и детей — бесспорное свидетельство того, что люди были беспощадно изрублены. Это можно истолковать как массовое истребление местного населения пришлыми ариями.

Данная теория, безусловно, кажется очень правдоподобной. Она, однако, поднимает ряд вопросов, на которые еще предстоит дать ответ, особенно если учесть, что она подкреплена данными, полученными только в Мохенджо-Даро и нигде больше. Почему цивилизация, раскинувшаяся на площади в миллион квадратных километров, распалась в результате гибели только одной из своих столиц? Почему пришельцы не тронули северные города, лежавшие на их пути к южной столице — Мохенджо-Дарр?

Другая теория гибели индской цивилизации в большей степени опирается на геологические и археологические материалы, но и она оставляет многие вопросы без ответа. Уже давно признан тот факт, что города Инда испытывали давление окружавшей их природной среды. Обнаруженные в Мохенджо-Даро печати указывают на несуществующие в Настоящее время условия: например, некоторые из животных, изображенных на этих печатях (тигры, носороги, крокодилы и слоны), уже не водятся в этом районе. Сами люди, несомненно, изменяли окружающую среду, чрезмерно стравливая пастбища, истощая почву длительным и слишком интенсивным возделыванием и вырубая окрестные леса. Все это могло способствовать постепенному снижению сельскохозяйственного производства, распаду системы централизованного управления и, в конечном счете, возникновению такой ситуации, при которой люди были вынуждены переселяться в новые, более подходящие для жизни места.

Возможно, были природные изменения и более драматического характера. Так, геоморфологи и гидрологи недавно высказали предположение, что в первой половине II тысячелетия до н. э. города, расположенные по берегам Инда в провинции Синд, в том числе Мохенджо-Даро, затапливались длительными разливами. Чтобы сдержать наступавшие воды, требовалось строить мощные защитные стены. Эта убедительная теория находит поддержку у археологов, которые обращают внимание на постепенное снижение качества строительства и городского планирования в Мохенджо-Даро. Но и она не снимает того же вопроса, который был поднят гипотезой о вторжении ариев: почему разрушение ограниченного числа городов в Синде повлекло за собой гибель всей цивилизации?

Как бы то ни было, для объяснения гибели индской цивилизации совершенно недостаточно привлекать к рассмотрению лишь один какой-то фактор. Не исключено, что верны обе гипотезы — и, скорее всего, в сочетании с другими факторами. Только дальнейшие раскопки, геологические изыскания, радиокарбониые определения и исследования в области окружающей природной среды могут прояснить остающиеся пока без ответа вопросы о характере индской цивилизации и причинах ее гибели.

В наши дни, объясняя причины подъема той или иной цивилизации, ученые уже не выделяют какие-то отдельные факторы (например, применение ирригации, ведущее к производству устойчивого прибавочного земледельческого продукта и к образованию бюрократического государства), а рассматривают подъем цивилизации как результат взаимодействия разнообразных факторов — окружающей природной среды и хозяйственной деятельности, развития торговли, изменения экономической и социальной организации общества, а также технических достижений. Из нашего обзора египетской, месопотамской и индской цивилизаций явственно следует, что в каждом отдельном случае невозможно выделить какую-то одну причину, вызвавшую подъем данной цивилизации. Как было подчеркнуто в недавно опубликованной работе д-ра Рут Уайтхаус [205], подъему и расцвету цивилизаций способствовало сочетание одних и тех же факторов.

Окружающая среда и хозяйственная деятельность

Окружающая природная среда играет основополагающую роль в развитии любой цивилизации, поскольку именно она определяет условия хозяйственной деятельности. То, что великие цивилизации Старого Света — египетская, месопотамская, индская и шанская — возникли на аллювиальных равнинах, не является простым совпадением. Ирригация способствовала первоначальному расселению людей в этих речных долинах или расширению ранних поселений. Благодаря ей обитатели этих поселений могли производить-.излишки земледельческой продукции, способствовавшие росту плотности населения.

Производство прибавочного сельскохозяйственного продукта имело и другие последствия — социальную дифференциацию и ремесленную специализацию. Применение ирригации позволяет получать более высокие по сравнению с неполивным земледелием урожаи: в современных условиях в этом случае можно добиться пятидесятипроцентного повышения урожая. В свою очередь, повышение урожайности поднимает стоимость земли, так как искусственно орошаемые земли гораздо более плодородны по сравнению с естественно орошаемыми. Стоимостная дифференциация земель приводит к соперничеству за владение землями и к имущественной дифференциации землевладельцев в зависимости от объема получаемого ими прибавочного продукта. Процессу имущественного расслоения сопутствуют процессы развития специализации труда и социальной стратификации.

Вряд ли можно оспаривать тот факт, что цивилизации в Месопотамии, Египте и в долине Инда не могли бы возникнуть без ирригации. Но было бы опрометчиво считать ее первопричиной возникновения этих цивилизаций, поскольку здесь нельзя не учитывать воздействия также многих других факторов. Для понимания эволюции данной цивилизации надо прежде всего уяснить себе, на каком природном фоне происходила эволюция. Это несомненно. Другое дело, что, будучи необходимым, это условие ни в коем случае не является достаточным. Для объяснения эволюции городской цивилизации необходимо привлечь многие другие факторы.

Население

Археологические материалы не оставляют сомнений в том, что следствием перехода к экономике производящего типа был значительный рост населения. В более ранних популяциях, зависевших от производства пищи, по-видимому, сохранялось равновесие между населением и ресурсами, развитие же сельского хозяйства привело к устойчивым темпам роста народонаселения. Этот факт, документированный археологическими источниками, позволяет рассматривать давление населения в качестве одного из основных факторов развития доисторических обществ. Подобно тому как постоянные деревенские поселения VIII–VI тысячелетий до н. э. превосходят по своим размерам более древние поселения охотников и собирателей, точно так же города V и IV тысячелетий в Старом Свете превосходят своими размерами более древние земледельческие поселения.

Городской революции в Европе, Азии и Африке, а также в Новом Свете предшествовал бурный рост населения. Следствием роста населения могут быть два процесса — основание новых поселений или рост существующих. Первый процесс — основание «дочерних» поселений — объясняет географическую экспансию ранних земледельческих поселений, происходившую в Месопотамии в доубейдскую пору (ок. 4000 г. до н. э.). В последующий период преобладающее значение приобрел второй процесс. Рост населения происходил в ограниченных зонах. В Египте и Месопотамии наблюдается постепенное увеличение размеров поселений, и уже к началу III тысячелетия там появляются большие городские поселки и города.

Чем был вызван новый «ответ» на рост населения? Одни ученые склоняются к прямому демографическому объяснению — росту рождаемости, другие предпочитают говорить о сочетании нескольких факторов — роста народонаселения, перехода кочевых народов к оседлости, увеличения эффективности производящего хозяйства и формирования социальной организации, ориентированной на концентрацию населения. Данные раскопок в Египте, Месопотамии и долине Инда убедительно подтверждают, что рост населения соотносится с неуклонным ростом экономической специализации и социальной стратификации внутри цивилизаций Месопотамии, Египта и долины Инда.

Торговля

В последние годы торговля рассматривается учеными как один из важнейших факторов эволюции сложных обществ. Выявление таких поселений, как Тепе-Яхья на Иранском нагорье, и открытие дильмунской цивилизации в Персидском заливе подтвердили существование широких экономических связей между ближневосточными обществами. Аллювиальные равнины Месопотамии и, в меньшей степени, Египта и Инда были бедны не только минеральными ресурсами — медью, золотом, лазуритом, бирюзой, сердоликом, но даже и строительным лесом. Городские центры этих цивилизаций были вынуждены импортировать важнейшие материалы и предметы роскоши из очень отдаленных районов. Вовлеченные в эту торговлю купцы были не просто профессиональными торговцами — они выступали в роли эмиссаров, представлявших свои страны в далеких чужеземных краях.

По сравнению с торговлей обсидианом в неолитических общинах, организация торговли в городских центрах письменных цивилизаций Египта, Шумера и Инда строилась на совершенно иной основе. Если неолитические общины могли обойтись без обсидиана, то экономика, например, шумерского города-государства целиком зависела от непрерывных поставок жизненно необходимого сырья. Постоянный приток ресурсов обеспечивался специально созданным для этого механизмом. В Шумере, так же как и в Египте времен фараонов, таким механизмом было сосредоточение функций управления торговлей в храме и дворце, т. е. в руках государства. Этот механизм обеспечивал эффективное управление торговлей, ускорял развитие экономики и ее централизацию. Что касается долины Инда, то какой была здесь степень государственного контроля над торговлей, нам не вполне ясно (в основном потому, что мы не можем прочесть индские тексты). Однако целый ряд характерных для индской цивилизации черт, которые она разделяет с Египтом и Месопотамией, — импорт редких природных ресурсов из отдаленных районов, производство прибавочного земледельческого продукта и наличие больших административных зданий — позволяет предположить, что и в долине Инда управление торговлей находилось в руках государства.

Социальная организация

Каждая из рассмотренных нами цивилизаций имела характерную социальную организацию. Египет объединялся под властью единого политического вождя — бога-царя (фараона). Во главе шумерского города-государства стоял царь. То, что мы знаем об индской цивилизации, не позволяет нам говорить о ее социальной организации с твердой уверенностью. Тем не менее у нас есть основания полагать, что структурными элементами индской цивилизации были, как и в Месопотамии, независимые города-государства.

Несмотря на все отличия, социальные структуры трех цивилизаций имели ряд общих черт. Социальные и экономические факторы, способствовавшие подъему городов, зависят прежде всего от интеграции централизованной экономической и политической власти, социальной стратификации и экономической специализации. Эти три фактора способствовали развитию «городской революции», а в тех районах, где они вступали во взаимодействие, происходило формирование сложного общества. Экономическая специализация, социальная стратификация и централизация власти базируются на развитии производства прибавочного продукта, необходимого для содержания людей, занятых в торговле, ремесленном производстве и управлении. В свою очередь, социальная дифференциация базируется не только на производстве прибавочного продукта, но и на неравном его распределении, т. е. на развитии общества, разделенного на классы. Присваивавшие себе большую часть прибавочного продукта приобретали и большую власть — не только экономическую, но и политическую. Управление дальней торговлей, хранением ресурсов, перераспределением продуктов питания, сырья и промышленных изделий, а также ведение военных действий требовали централизованной власти. Сложная социальная организация, явившаяся результатом усиления экономической специализации, социальной стратификации и централизации власти, дала толчок процессу, который, будучи однажды приведен в движение, оказался необратимым.

Технические достижения

То, что технические и технологические достижения способствовали развитию цивилизации, — факт неоспоримый. Открытие новых систем хозяйствования, связанных с переходом к разведению одомашненных животных и выращиванию злаковых растений; переход к ирригационному земледелию, повлекший за собой значительный рост населения; изобретение колеса; появление пригодных для мореплавания судов; освоение техники обработки металлов — все эти крупные технические и технологические нововведения предшествовали «городской революции» или сопровождали ее. В связи с этим возникают два вопроса: 1) Могла ли цивилизация возникнуть без этих технических новшеств? 2) Какое воздействие оказали последние на общества, их породившие?

Отвечая на эти вопросы, следует учитывать следующие три взаимосвязанные обстоятельства. Во-первых, технические нововведения. способствуют ускорению темпов экономической специализации. Во-вторых, они повышают эффективность производства и, в-третьих, дают толчок развитию новых видов деятельности — военной, ритуальной и рекреационной (связанной с досугом)[36].

Для иллюстрации сказанного достаточно привести один пример — развитие металлургии. Технологические процессы, связанные с металлургическим производством, своей сложностью намного превосходили технологию изготовления каменных орудий. Производство металлов включало в себя добычу руды, выплавку и литье. Кузнецы, освоившие эти технологические процессы, почти наверняка были специалистами-профессионалами, свободными от необходимости добывать или производить для себя пищу. Эта специализация стимулировала другую специализацию, так как кузнецов надо было содержать за счет излишка продуктов, создаваемого земледельцами, занятыми исключительно в сфере земледельческого производства. Развитие металлургии способствовало не только специализации производства, но и росту его эффективности. По сравнению с каменным, металлическое орудие прочнее и долговечнее, его лезвие гораздо легче поддается заточке. Кроме того, оно обладает еще одним, очень важным преимуществом: его можно переплавить, сделав из пего новое орудие, и тем самым продлить его долговечность. Наконец, развитие металлургии привело к появлению и совершенствованию новых видов деятельности в повседневной жизни, в военном деле и в сфере рекреации.

Образование сложных обществ было обусловлено не только приведенными выше факторами, хотя, по мнению большинства ученых, они и были главными движущими силами «городской революции». Развитию централизации власти и росту могущества государств способствовали и другие факторы, например войны и вообще военная деятельность. Будущие археологические исследования должны внести ясность в этот вопрос и помочь расставить надлежащие акценты. Но уже сейчас ясно, что нельзя пренебрегать ни одним фактором.

Однако надо учесть, что ни один фактор не имел такого «всеподавляющего» значения, чтобы его можно было считать единственной причиной образования сложных обществ. Эволюцию цивилизации следует рассматривать во взаимосвязи всех указанных выше факторов.